Уставшая лошадь с трудом тащила за собой доверху нагруженную пожитками скрипучую телегу. Показавшиеся за холмом избы давали ей надежду хотя бы на небольшой отдых. Так оно и вышло: она остановилась на окраине села, с удовольствием выполнив команду своего хозяина. Приезжий, опершись шеей на грубую ладонь, стал исподлобья гладить глазами место своей будущей семейной жизни.
- Кажись здесь, - сам себе сказал он.
Покосившейся дом, заросший крапивой и лебедой, недружелюбно посмотрел на нового хозяина заколоченными крест на крест оконцами.
Навстречу телеги барской походкой попыхивая трубкой, шел мужчина средних лет.
- Здравствуйте, добрые люди, - сказал он. - Кто такие? Издалека ли путь держите?
- Издалече мы, тепереча здесь будем жить, - сказал хозяин, откидывая в сторону накидку, которая прикрывала ноги. Вернее одну ногу, второй ноги не было, торчала только культя.
- Как же так, - опешил мужчина. - А нога та где?
- А вота она, моя нога, - доставая откуда-то сзади деревянный протез, ответил приезжий. - Никак не могу привыкнуть к ней, трет до красных пузырей спасу нет. Привязав протез к остатку ноги, он лихо слез с телеги.
- Воевал наверно? Такой молодой и без ноги... Как жить то будешь?
- А як же, воевал, в войне с турками отметился... Пуля мил человек - дура, она не спросит молодой ты али старый... Так шо, будем жить - не помрем.
Поправив на голове папаху, он стал распрягать лошадь.
- А мы - Нестеренко. Я - Нестор Григорич, а она - Агриппина.
Только сейчас Савелий Лукич заметил женщину, с лицом ребенка. Закутавшись в стеганое одеяло, она сидела, привалившись одним боком на небольшой сундучок. Пригревшись и находясь в полудреме, ей не хотелось вылезать из своей берлоги - в это хмурое, с первыми заморозками, осеннее утро.
- Как устроитесь, придете с документами к сельскому старосте. Ясно? - сказал Грамотей. - Вон его дом.
В ответ Нестор кивнул головой. Савелий Лукич понимая, что немного "перегнул палку", тут же добавил:
- Сейчас людей пришлю, помогут.
Нестор оказался мастером на все руки. Быстро поправил дом, умело работая маленьким топориком, перекрыл крышу, выгреб и отделал погреб, перестелил в доме полы, заново выстроил забор, построил просторную баньку, перекрасил ворота, - в общем, все сделал по уму. Агриппина оказалась умелой, хозяйственной женщиной, старавшаяся от мужа не отставать. Немного прошло время, а у них уже в стойле мычала корова, розовый кабанчик гонял по двору петуха, не давая ему топтать кур, а лошадь доживала свой век в сытости и сохранности. Но самое главное семья Нестеренко ждала первенца.
- Глянь, Пелагея, - говорила одна баба другой. - Агриппина пузатая ходит, к пасхе родит.
- Да, - вступала в разговор другая баба. - И как Нестор все успевает. Без ноги, а так бегает, не поспеть за ним.
Агриппина родила мальчика. Но счастье не долго гостило в доме Нестеренко, воронеными крыльями накрыла их дом беда, мальчик, прожив на белом свете всего две недели, умер.
-Ангельская душенька! - выла Агриппина. - И за шо ты нас покинул!
- Боже ж мой, боже, за шо ты на нас прогневался?! - смахивая с усов слезу, шептал Нестор. - За шо?
Похоронили как-то незаметно, тихо, и что там хоронить то, кулечек, и гроба то нет, какой-то ящичек. Время стало потихоньку затягивать кровоточащую, душевную рану, но как Нестор не старался забыться и отогнать от своего дома кружившееся воронье, не получалось. Утрата, словно заноза сидела в сердце, и при каждом прикосновении давала о себе знать, напоминая о случившемся. Горе, словно безногая культя не давала убежать от этого несчастья. Встал утром, собрался бежать, а ноги то и нет, и дитя тоже нет.
Дни в работе пролетали быстро. Наступила осень, которая раздала каждому сельчанину то, что он наработал, потом упала с неба сонная зима с трескучими морозами. Все ждали тепла, чтобы заново начать жить наперегонки. Наконец, пришла долгожданная весна, оттепель. Снег, сползая с крыш, был похож на старого кряхтящего деда, которого разбудили и, не дав еще немного полежать, стали стаскивать с разогретой печки.
- Глянь, Варвара, - говорила одна баба другой. - Граня Нестеренко, опять брюхатая ходит, скоро родит.
Агриппина снова родила сына. Видно воронье свило вечное гнездо над домом Нестора. Вороны карканьем накликали очередную беду. Прожив две недели, ребенок умер.
Посмотрел Нестор в глаза жены, прижал к своему могучему телу, погладив по голове, пожалел.
- Боже ж ты боже. Зачем ты так с нами?
Жена в ответ тихонько плакала. Они хотели иметь последыша, чтобы был помощником как у других, чтобы на кого хозяйство можно было оставить. Ничего не поделать, видно здоровье не хотело держаться в их ребенке. Сколько не лей воду в сито, не носи, не закрывай рукой дырку, - все без толку. Жизнь сына опять убежала между пальцев в сырую землю безвозвратно.
Нестор стал увлекаться водкой, ругать и бить жену. Без видимых причин увольнял с работы батраков. Заноза сидящая в сердце разбередила рану так, что у Нестора начали случаться приступы. Работает он в поле, а тут ни с того ни с сего как внутри кольнет, и темнотой наполняются глаза.
Дни в работе пролетали быстро...
- Дарья, иди сюда, - звала одна баба другую. - Посмотри, Граня опять с пузом ходит.
- Молчи ты, - отвечала та в ответ. - Твое то какое собачье дело? Все под богом ходим.
Агриппина снова родила мальчика. Сына сразу окрестили в церкви, дали имя Петр. Жена неистово молилась. Прошло две недели... Потом еще две, а потом еще столько. Наконец и в дом Нестеренко постучалось счастье.
Дни в работе пролетали быстро. Прожитые годы, как осенняя листва наслаивались один на другой. Не успели оглянуться, а Петр уже и вырос. В мае месяце исполнилось ему шестнадцать лет.
- Гляди, Гляди! - говорил своим братьям старший сын Грамотея, Илья. - Петр третий вышел променаж делать.
Вальяжной походкой, разбрасывая ноги в разные стороны, держа руки в карманах, из дома вышел молодой человек среднего роста, потом как вкопанный остановился, раскинув ноги шире плеч, стал с интересом смотреть в даль. Вытянутое лицо с тонкими губами, голубые хитрые глаза, скрывающие небольшой ум, с горбинкой нос, маленькие уши, - были направлены навстречу солнцу, которое выползало из-под гористого облака. И когда солнце засветилось огненным кругом полностью, Петр, прищурившись, улыбнулся.
- Эй, Петр третий! - насмехался Илья. - А где твое куриное войско?
- Да оно все разбежалось, - с усмешкой вторил Илье средний брат - Дмитрий.
- Дурак, - показав пальцем на Петра, сказал самый младший - Андрей.
- Ну что вы, к нему пристали? - заступалась за Петра жена Ильи, Прасковья, полная, высокая женщина.
- Иди, иди, работай, - продолжая смеяться, сказал Илья.
- А ты то куда лезешь? - в отместку она схватила Андрея за ухо. - Сопляк.
Петр продолжал смотреть на солнце, не обращая внимания на соседей.
Петр подкараулил Илью, когда тот привел на речку купать лошадь. Сосед поджидал его в кустах. Илья слез с лошади и принялся раздеваться. Навстречу из кустов вышел Петр и, не говоря ни слова, врезал Илье кулаком между глаз. Илья присел на одно колено, потом ринулся на противника, пытаясь нанести ответный удар, но Петр увернувшись врезал ему еще раз по уху. Илья упал на бок и закрыл локтем лицо.
- Ты что, сдурел! - придерживая левое ухо, закричал он.
- Ну шо, третий я иль первый!
- Я же пошутил.
- Еще так раз пошутишь, голову оторву! - сжимая кулаки, крикнул Петр. - Понял.
Из-за проблем с сердцем и малоподвижной жизнью Нестор Григорьевич все больше сидел дома, читая газеты и журналы, которые приносил Савелий Лукич. Однажды он позвал сына:
- Петро иды сюда.
- Шо батьку?
- Смотри, - отец показал ему развернутый журнал. - Как думаешь, шо это?
- Похоже на нашего петуха, когда он машет крыльями, - продолжая рассматривать рисунок, сказал Петр.
- Это самолет, - восторженно сказал отец. - Мечта у меня есть. Я хочу купить самолет.
- А зачем нам самолет? Шо будем с ним делать?
- Летать!
- Як летать?!
- Вот здесь мотор с пропеллером. Видишь, человек сидит? Он самолетом и управляет.
В ответ Петр только моргал глазами.
- Хочешь, почитай журнал?
- Батьку, потом.
Буквы для Петра были, как навозные мухи, которые тыркались в глаза. Читал он по слогам, писал еле-еле, а что касается арифметики: постоянно путался в цифрах. Знания давались ему с большим трудом.
"Напишет какой-нибудь писака всякую дурь, а ты читай, трать зря время. Так через глаза и мозги могут заразиться этой дурью", - уходя от отца, думал он.
Петр любил другое занятие: вырезать из дерева разные фигурки, рисовать красками окружающую природу, по праздникам петь в церковном хоре, мог часами слушать певчих птиц.
"Шо это за мечта такая, самолет? Чудно, - продолжал думать Петр. - Пролетят дни, забудет свою фантазию".
Но Нестор Григорьевич не отказался от своей мечты. Каждый год, продавая очередной урожай, он откладывал часть денег на будущий самолет.
Время подвело Петра к другой мечте, замужеству.
- Батьку, жениться я хочу. Пора уже.
- Добре. На ком?
- На Полине Ковалевой.
- Добре, я с Ляксеем Василичем переговорю. А потом и сватов можно засылать.
Но Алексей Васильевич Ковалев, зажиточный крестьянин, дом которого находился напротив, отказал:
- Извини Нестор Григорич, уже Петрову обещал.
Как не старался Нестеренко женить сына со своим расчетом, ничего не получалось. А кто готов был с Нестеренко ударить по рукам, Нестора Григорьевича не устраивал.
Петр махнул рукой на хозяйство, стал попивать водку, гулять с сомнительными женщинами. Как не уговаривал отец Петра бросить пить и встать на праведный путь, все без толку. Петр только отшучивался:
- Шо я в церковный праздник тверезый должен ходить? Верующий я али как?
Как-то ночью Нестор Григорьевич разбудил сына.
- Петро, вставай!
Петр вскочил, отгоняя ладонями от глаз хмельной сон, сел на кровать.
Отец стоял раскачиваясь, как приведение, горящая в руке свеча играла мертвым лицом.
- Ну шо тебе, батьку!
- Пошли!
- Куда?
- Иди, открывай погреб!
Они стали спускаться вниз, тени бегущие за ними внимательно следили, что это там достает Нестр Григорьевич.
- Помру я скоро, - сказал отец, сжимая рукой левый бок.
- Батьку!
- Молчи! Исполнишь мою мечту. Купишь самолет.
- Батьку, как куплю?!
- Клянись, что купишь! Ну!
- Клянусь.
В руках у Петра оказалась с открытой крышкой железная коробка, в которой сверкали золотые червонцы.
Нестора Григорьевича похоронили с воинскими почестями и музыкой. Весь сельский люд пришел проводить его в последний путь.
После смерти отца Петр продолжал пить водку. Да еще одна напасть свалилась, - сухой продолжительный кашель, так сильно его пробирало, до бегущих по спине мурашек.
Отец все чаще к нему наведывался во сне: придет, сядет рядом, грозит пальцем:
- Все пьешь, а про самолет забыл. Сукин ты сын.
После очередного пришествия отца Петр проснулся раньше обычного, умылся, побрился, надел выходной костюм. Потом достал бутылку водки, налил стакан и залпом выпил.
- Петро, куда ты в такую рань? - открывая рукой занавеску, спросила мать.
- На кладбище, батьку навещу, - надевая сапоги, ответил Петр, - потом в церковь зайду.
Петр подошел к кованой ограде, несколько раз перекрестился на деревянный крест, тяжело вздохнув, обратился к холмику земли, под которым покоился его отец:
- Здравствуй, батьку. Шо ты ко мне все ходишь и ходишь?
Сухой кашель заглушил его слова, не дав договорить. Петр согнулся, приложив кулак к губам. Напрямик, раздвигая руками высокую траву, как только могла, спешила на кладбище за Петром мать.
- Сунку, иди скорей. Савелий Лукич приходил, староста всех собирает.
- Шо случилось то?!
- Немец на нас напал! Война!
Молодые мужики уходили на войну. Петр тоже ушел, а через месяц вернулся. Агриппина сидела у окошка и пила чай, когда увидела сына слезающего с лошади. Он вошел в избу, несколько раз обменявшись взглядом с иконой, перекрестившись, грустно сказал:
- Отвоевался я. Болезнь во мне сидит, заразная. Нельзя мне со всеми вместе воевать.
Мать подошла сзади и обняла худое тело сына.
- Живой, сунку, - сказала мать. - Кто сказал, шо больной?
- Военврач. Выписал вот порошки... Ни хрена не помогают... Бумагу написал... Кашлю я, спасу нет.
Воронье начало разносить первые похоронные бумаги: убили Илью Грамотея, погиб при наступлении Павел Петров (муж Полины Ковалевой), без руки вернулся Дмитрий Грамотей.
Потянулись с войны погорельцы, которые доживали свой век с протянутой рукой, молодые попрошайки, просто бродяги непонимающие куда идут и зачем.
Петр стоял у окна, засунув руки в карманы, смотрел на дорогу. Он увидел старуху с котомкой на спине, рядом шел мальчик державшийся за ее юбку. Они подходили к дому Грамотея.
- Иди, иди бабка, самим есть нечего, - отмахивался от нее Савелий Лукич. - Иди с богом. Старуха перекрестившись пошла дальше. Петр распахнул окно и, положив в рот два пальца, свистнул. Старуха даже не обернулась.
- Мать иди, приведи ее!
- Кого?
- Старуха вон с мальцом.
Они вошли в избу и в нерешительности остановились.
- Ну шо встали, проходите, - сказал Петр, доставая завернутый в белую ткань хлеб. - Берите, это вам.
- Спасибо. Вот, на старости лет хожу с протянутой рукой, - оправдываясь, сказала старуха. - Дом сожгли, скотину угнали, хлеб забрали.
Петр, прикрыв рукой рот, залился кашлем, затем, подойдя к помойному ведру, выкинул из себя красный плевок. Не обращая внимания на старуху, он взял бутылку водки и стал из горлышка пить.
- Плохой у тебя сынок кашель, - сказала старуха.
- Знаю бабка, - тяжело вздыхая, сказал Петр. - Не жилец я на этом свете. Ладно, бери хлеб и уходи.
Она молча развязала котомку, достала небольшой сверток.
- Будешь заваривать по утрам и пить вместо чая.
Двумя руками взял он сверток и с надеждой посмотрел на старуху...
Петр бросил употреблять водку, пил только заваренный на травах чай. Здоровье пошло на поправку. Рубаха, раньше висевшая на нем как на чучеле, заново наполнялась жизненным телом.
Как-то вечером он сидел на лавочке и, положив ногу на ногу, грыз семечки. По тропинке на встречу, выставив вперед живот и подложив руки под грудь, шла Прасковья.
- Здорово, сосед, - влюбчивым голосом, сказала она. - Не устал один сидеть? Пойдем, пройдемся.
- Здорово, коль не шутишь, - вставая и стряхивая с колен шелуху, ответил Петр.
Тропинка привела их к кустам сирени.
- Давай, присядем, - сказала Прасковья.
Петр расстелил пиджак на мокрой траве, думая с какого бока к ней подступиться. Вдруг Прасковья запустила руку Петру между ног. То, что она там нащупала удивило эту многоопытную в любовных утехах женщину. Петр не успел и глазом моргнуть, как оказался верхом на Прасковье без штанов и кальсон. В этот миг он был похож на лилипута, который пытался оседлать огромную тыкву.
- Куда ты гонишь? - пыхтела она. - Чуть медленнее надо. Я за тобой не поспеваю.
Но Петра было уже не остановить. Он галопом мчался навстречу своему мужскому, любовному наслаждению. Поправляя на ходу юбку, она пошла прочь неудовлетворенная и злая, бросив ему напоследок:
- Не надо меня провожать, - а потом уже мягче добавила: - До завтра.
Утром Петр колол дрова, когда увидел соседку Полину, которая шла к нему в гости.
- Здравствуй, Петр. Дверь у меня в сенцах с петли соскочила. Помоги, поставь ее на место.
Петр молча воткнул в комель топор и усмешкой пошел за Полиной. Краем глаза он видел, как Прасковья, скривив лицо, наблюдала за ними из окна своего дома.
В скором времени по селу поползли слухи, что царь отрекся от престола.
Петр спросил Грамотея:
- Правда?
- Отрекся! - вытирая слезы, сказал Савелий Лукич. - Как жить теперь будем без царя?
- Нового выберут, - вырвалось у Петра.
- Дурья твоя башка, кого выберут?! - закричал Грамотей. - Временных назначали... Понимаешь? Временных... Смута всех ждет... Революция...
Жизнь в селе превратилась в замусоленную колоду карт: то валет выпадет в белой рубашке, то в красной, то в белой, то опять в красной, снова в красной, в красной...
Предчувствуя беду, Петр незаметно вывез хлеб на болото. Едет сено косить и пару мешков с собой. Как оказалось вовремя.
В село пожаловали вооруженные люди и принялись бесцеремонно отбирать хлеб. Послышалась ругань, вой женщин, выстрелы.
- Ты зачем стрелял? Дурак! - говорил старший, у которого был наган и на фуражке выделялась звездочка.
- А что он с топором на меня, - отвечал красноармеец, у которого за спиной болталась винтовка, - однорукий, а туда же лезет, белая сволочь.
Трое вооруженных людей шли от дома Грамотея к дому Петра. Нестеренко сидел в ожидании за столом.
- Мы забираем излишки хлеба, - сказал старший. - Вот постановления "совнаркома".
Старший, протягивая Петру бумагу стоял переминаясь с ноги на ногу. Глаза были выкрашены в красный цвет, как будто человек хотел по большому в туалет, а подходящего места найти не мог. Петр вытащил из комода свою бумагу и протянул старшему.
- Ты чего мне тычешь! Дурак!
- Я больной.
- Я тебе сейчас покажу больного! Как дам по башке! - кричал старший, хватаясь рукой за кобуру. - Ну что, сам покажешь или как...
Петр открыл амбар, в пустоте которого сиротливо стояли три мешка с зерном. Старший собачей мордой посмотрел на Петра.
- Я же говорю, шо я больной.
- Сидоров!
- Я товарищ командир!
- Ищите зерно, если хоть горсть зерна найдете. Это больного - расстрелять.
В скором времени в селе наступила новая коллективная жизнь. Советская власть прислала из города председателя, Волкова Сергея Фомича, который агитировал всех вступать в колхоз. После очередного собрания, обошел Петр кругом свое хозяйство, пнул сапогом молодого кабанчика и написал заявление в колхоз.
Часть 2
Петр Несторович открыл глаза, от оставшегося наркоза немного тошнило, голова кружилась. Он окинул взглядом больничную палату: в углу двое мужчин, сидя на кровати, обсуждая международное положение, играли в шахматы, третий у окна читал газету "правда", выставив на обозрение ногу с дырявым носком, с облупленной стены в глаза лез портрет Сталина. Петр вспомнил, как вчера голый лежал на операционном столе и две молоденькие медсестры, смотря на него то и дело перебрасывались чуть заметными усмешками.
- Ну, шо ты мучаешься, - говорила мать. - Неделю сморщенный ходишь. Езжай в райцентр к врачу.
- Может, отпустит? - говорил Петр, держась за правый бок.
- Жалко Светы нет, - не успокаивалась мать, - была бы дома, дала тебе прикурить...
Света - жена Петра Несторовича, сельская учительница была на пятнадцать лет моложе мужа, но вышла за него по любви. В школе закончились занятия, и она с десятилетним сыном уехала в Ленинград навестить мать.
В дверях показалась в белом халате женщина-врач.
- Плохой у вас аппендицит был, гнойный, - сказала она. - Хорошо, что вовремя приехали.
Ночь Нестеренко спал плохо в полудреме, снился отец, который то уходил, то приходил, произнося одно и тоже:
- Здесь все на самолетах летают, один я пешком хожу.
Петра разбудил звон бьющегося графина. Он открыл глаза. Люди метались по палате, собирая свои незатейливые пожитки, успевая передавать друг другу взглядом:
- Война! Война! Война! Война! Война!
- Прекратить панику! - кричал молодой человек, хватая рукой у правого бока воздух.
- Да пошел ты! - кричали ему в ответ.
Пока Петр потихоньку собирался, народ сорвал замок в комнате, где хранилась одежда, и начал беспорядочно ее хватать.
- Куда хватаешь мой пиджак?!
- Где мои ботинки?!
- Помогите! Платья с меня снимают!
- Ироды, что вы делаете?! - кричала старушка - вахтерша, держа в руке ключ от этой комнаты.
- Прекратить панику! Я лейтенант Красной Армии!
В ответ из кучи человеческих тел вылетел кулак и врезал лейтенанту по шее. Со стены за всем этим беспорядком смотрел портрет растерявшегося Сталина.
Петр, выйдя на улицу, оказался в водовороте людской боязни, злобы, вражды, паники. Кружащаяся толпа потащила его к магазину, потом убегая от винтовок на вокзал, к вовсю курящему паровозу. Услышав свою фамилию, присев на правый бок, он остановился. Бегущие сзади люди толкали его чемоданами, мешками, просто кулаками, матом.
- Нестеренко! - кричал ему Андрей Грамотей. - Чего мечешься?!
Высунув голову из людского водоворота, он увидел Андрея, который стоял на телеге, держа в руке кепку, как будто хотел говорить агитационную речь.
Неуверенной походкой, придерживая правый бок, похожий на раненого кабеля Петр направился к телеге.
- Ты чего скрючился? - улыбаясь, спросил Андрей.
- Война! Слыхал?
Андрей стал помогать Петру сесть на телегу. Он недавно вернулся в родное село, отсидев десять лет в тюрьме за сопротивление советской власти. Построив себе небольшой дом, вступил в колхоз. Дом, в котором жила семья Грамотея сожгли, Савелия Лукича раскулачили и отправили в Сибирь, где он умер от голода и холода, мать Андрея сошла с ума.
- Ну и что, война, - сказал Андрей, подгоняя плеткой лошадь. - Ты что, воевать собрался?
Петр не ответил. Посмотрев на Андрея, он понял, что тот себе выбор уже сделал.
- Доблестная Красная Армия непобедима, - с ухмылкой утверждал Андрей. - Дальше границ не пустит немца.
Оставив за спиной взбесившийся райцентр, они выехали на дорогу, которая, несмотря на этой тревожный день была как обычна пуста. Наезжая колесами на колдобины, телега подпрыгивала, заставляя ездоков трястись и приплясывать ногами под надвигающейся из-за леса гул.
- Шо это, гудит? - спросил Петр.
- Архангелы за нами летят, - усмехался Андрей, сворачивая с дороги в лес.
Солнце закрыла огромная, чужая, черная туча с черными крестами. Она стремительно надвигалась на населенные пункты и города, чтобы родить и сбросить на невиновных людей смерть.
- На Москву полетели, - смотря в небо, сказал Андрей.
- Не может быть, - положив ладони на уши, сказал Петр. - А где же наши?
В село приехали поздно ночью. Петр слез с телеги и, не попрощавшись с Андреем, пошел домой. Его собака для приличия залаяла, а когда узнала хозяина, заскулила и завиляла хвостом. Мать тихо спала за занавеской. Он зажег керосиновую лампу, открыл погреб и, опустившись на колени, посмотрел вниз. Не потревожил ли кто-нибудь его заначку. Кирпичная кладка была нетронута: золото лежало на месте. Сколько прошло лет, а он так и не выполнил клятву, которую дал отцу, не купил самолет. Да и вряд ли теперь купит. Он погасил лампу и сел к столу.
"Нет, не пустят немца дальше границ, - рассуждал он. - А самолеты собьют".
Уснувшая в тишине тополей церковь недоумевала, зачем это люди ночью бежали к ней. Крестных ход не скоро, но она все рано распахнула двери и впустила верных людей к себе, устроив им ночную молитву.
Народ из церкви выгоняли по очереди, когда дошло дело до Петра, он взял под руку мать и вышел на свет. От резкого солнца слепило глаза. Услышав сзади немецкую речь и получив толчок в спину, он направился к огромному столу, за которым важно сидел немец похожий на школьного учителя, но вместо оценки в тетрадь он мог расстрелять человека или отпустить. По бокам стояли автоматчики, а рядом сними с винтовкой Андрей Грамотей.
- Фамилия? - немного с акцентом спросил немец.
- Нестеренко. Это мать моя.
- Коммунист?
- Нет.
- Будешь работать - не будем стрелять. Будешь дураком валяться - будем убивать.
- Петр, записывайся в полицию, - панибратски сказал Андрей. - Господин офицер я его знаю...
- Я после операции, - ответил Петр, показывая заклеенный бок.
- Следующего!
"Сука!" - уходя про себя, выругался Петр.
Поглощая дорожную пыль, подгоняемая собачьим лаем, вызывая сострадания и ненависть, - текла на запад угрюмая, сломленная, голодная, раненая, пленная река из человеческих судеб. Петр стоял и молча смотрел. С боку подошел Грамотей, затем, испугавшись, что будет унесен рекою попятился назад.
- Отвоевались, - сплюнув, сказал Грамотей.
- Куда их? - подавленным голосом, спросил Петр.
- В расход.
Петр, держа за руку мать, вошел в дом, бросив взгляд на крышку погреба, в замешательстве остановился. За его обеденным столом сидел толстый, крупный немец в круглых очках. Увидев их, он приказал:
- Ты, - показав пальцем на Петра. - Пошел вон!
- Ты, - показав на мать. - Ку-ша-ть!
Петр, собрав свои вещи, пошел устраиваться в сарае. Так началась для него новая жизнь в оккупации. Время для многих сельчан остановилось, как останавливается около дома шарманщик и начинает извлекать из своего ящика бесконечно нудную, грошовую музыку.
На следующий день всех оставшихся мужиков погнали на работу разгружать машины. Целый день катали бочки с горючим, носили в комендатуру столы стулья, шкафы.
Уставший Петр возвращался после работы домой.
- Петр, - окликнул его Андрей, сидевший на бревнах у сарая. - Ты куда?
- До хаты.
- Иди сюда, дело есть. У тебя есть похмелиться?
- Ты, шо здесь сидишь?
- Да лазутчиков охраняю... Вчера одного комиссара еле застрелил, здоровый бугай оказался, я в него стреляю, а он ползает как гадюка, - вытирая рукой пахнущий перегаром рот, говорил Андрей.
Петр подошел и сквозь разбитое стекло, сквозь паутину, на которой сидел жирный паук, стал смотреть в темноту сарая.
- Эй, не положено. Отойди, - недовольно сказал Андрей.
Петр увидел двух девочек в ситцевых платьях, которые сидели на пустых мешках из-под зерна, прижавшись, друг к другу. Одну девочку он узнал - это была дочка председателя колхоза.
- За шо их?
- Амбар с сеном подожгли, а там лошадь генерала стояла. Все и сгорело, - теряя терпения, говорил Грамотей. - Повесят их завтра... Ну что, принесешь самогон?
- Как можно таких малых вешать? - сам себя спросил Петр.
Повесят завтра детей, у которых душа то держится в этих легких, ситцевых платьях. Будут они болтаться на веревках подгоняемые ветром, как два воздушных шарика. А что потом? Проколют их штыками, лопнут они и разлетятся в разные стороны любящие Родину девичьи сердца.
Придя домой в свой сарай, впопыхах схватив початую бутылку самогона, кусок хлеба, две луковицы, запыхавшийся Петр торопился обратно к другому сараю, в пустом брюхе которого еще теплилась человеческая жизнь.
- Сзади сарая две доски не прибиты, - бубнил он. - Сзади сарая две доски...
Из этих досок Петр вытащил гвозди, когда в трудное, голодное время воровал колхозный хлеб. Андрей сидел на том же месте, отгоняя березовой веткой комаров. Петр подошел и протянул Андрею бутылку и две луковицы.
- Фу, хорошо, - сделав несколько глотков, сказал Андрей.
- До хаты я ..., - сказал Петр.
Уходя, Петр несколько раз оглянулся. Привалившись на бревна, Андрей закусывал луком. Дойдя до кустов, исчезнув из поля зрения, немного согнувшись, он направился назад к тыльной стороне сарая. Подойдя, немного отдышавшись, он несколько раз пробежал глазами по спине сарая. Прижавшись лицом к двум почерневшим от времени доскам, стал ногтями впиваться в древесину. Отодрав одну доску, затем другую он сунул голову в темноту сарая.
- Дочка, - вполголоса позвал Петр, от волнения забыв ее имя. - Скорей.
В проеме показалась девичья голова. Он помог вылезти сначала одной девочке потом другой.
- Держи, - доставая из кармана пиджака кусок хлеба, прошептал Петр. - Есть где спрятаться?
Дочь председателя в ответ утвердительно покачала головой.
- Ну, с богом, бегите.
Вернувшись домой и, положив свое уставшее тело на соломенную пастель, Петр еще долго не мог уснуть.
"Что делать дальше? Как жить? Почему Красная Армия отступают? Как там жена с сыном? Куда перепрятать золото?" - думал он.