Хвиловский Эдуард Адамович : другие произведения.

Стихотворения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Выше голову, брат, в этом радостном мире печали!
   Ты, я вижу, не рад набежавшей весенней тоске.
   Ты такой же, как я, - нас с тобою уже распинали,
   И родная земля ловко ладила доску к доске.
   Твой простуженный вид воскресенье твоё не украсит.
   Он молчит и кричит на холодном и тёплом ветру.
   Нынче совесть и стыд где-то в море далёком баркасят.
   Не спасу я тебя - завтра сам от удушья умру.
   Мы не первые здесь и не завтра последними станем,
   А соблазны и спесь есть не то, чем нас можно кормить.
   Из самих же себя на самих же себя и восстанем,
   Если сами себе не позволим внутри себя быть.
   Неизбежность во всём - от источника до поворота,
   Где и ночью, и днём перелётная носится пыль.
   А ворота в степи - это просто в степи те ворота,
   За которыми вход в изумительный наш водевиль!
   Мы играем с тобой, как положено просто актёрам.
   Мы вдвоём и они! И они тоже с нами вдвоём!
   Драматургом, оркестром, рабочим кулис, режиссёром -
   Будем сами, и сами все песни в спектакле споём!
   Выше голову, брат, я с тобой - до последней минуты!
   Хорошо то что есть! То что будет - милей во сто крат!
   Как Сократ, будем несть свои маски до встречи с цикутой
   И ещё одну песню споём у невидимых врат.
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Долго-долго работал в школе,
   где правители будущие за партой
   измеряли палец в носу с азартом,
   столь востребованным всегда на воле -
   в кабинете, в офисе, в чистом поле,
   пересеянном плевелами поп-арта.
   В правой - мел, в левой - книга, а буквы сзади,
   впереди - глаза и вопрос с ответом.
   В сентябре начиналось движенье к лету,
   долгожданному всяких каникул ради,
   и, с программой жизни отчасти сладив,
   про себя мог вымолвить про карету.
   Ту которую - мне. Но куда поеду?
   Разве только в театр одного актёра,
   как свидетель цикл-нулевого спора
   цивилизации с Аль-Каедой,
   уходящий корнями в Махатмы Веды,
   где ещё не квартировала свора.
   И когда зелёная плёнка патин
   засверкает, может быть, всякой гранью,
   там потешный зритель красивой ланью
   поперхнётся, как молодой Лопатин,
   самому себе не всегда понятен.
   Отливает лоб очевидной ранью.
   И уже давно куренной правитель
   управляет миром не шутки ради.
   Двое деток дома. Вне дома - бляди
   разжижают кварцевый окислитель,
   и за ноги пойманный небожитель
   оттирает брюки в губной помаде.
   Ранним очень дышится горизонтом,
   коркой булочек с чёрной присыпкой маком.
   Покрывающиеся лаком видения -
   дали Эвксинского Понта,
   своеобразное местное Монте-
   видео, напоминающее о чём-то,
   что пришло само и само уходит,
   как тогда, под парту в конце урока,
   и во имя тел видового срока
   нитку цвета белого тихо водит.
   Всё, как ясно видится, колобродит
   от реки верховья до устья стока.
  
  
   * * *
  
   В забытье Украины
   затерялись посольства руины
   на отеческой почте,
   но отправленном точно
   тем осколкам ундины,
   что засели в шиповника прочно
  
   невозможных колючках,
   много лет на слуху почемучках
   всё об этом, об этом.
   Воздержанье валетом
   в отторженья получках,
   отражённых от стёкол фальцетом
  
   из расхлябанной глотки,
   пожирающей сильные чётки
   от разметок заставы
   до запевок канавы.
   О как речи нечётки
   и в своём заземленье гнусавы.
  
   Но довольно об этом
   полагать постным неофальцетом
   на мощёном помосте
   в роли дедушки-гостя,
   сладкозвучного летом
   и зимой, продувающей кости.
  
   Забытьём междуполья
   извивается рифма соболья
   от моста до вокзала,
   как Сивилла сказала,
   обнажая низовья
   к предвкушаемым ритмам застолья.
  
   Против мыслей собранья
   развернём палимпсесты прощанья
   с бормотаньем гугнивым,
   невезеньем плаксивым,
   маетой расставанья,
   предавая негожесть огнивам.
  
   Звонче радостей света
   колея, что ещё не воспета
   нарочитостью славной,
   необлитостью главной
   в "ми" бемолях привета
   и в ключе полюбовности плавной.
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Осторожным сюжетом продолженное письмо
   в дни чумы становлений отверженного народа
   или неотверженных ариев, которые сами до
   того, как чума приветствовала их у себя дома,
   приоткрыли запретное, сказав себе твёрдо "да",
   и набросили Сеть на существовавшую паутину,
   приплясывая весело в налитых купальниках за
   столами и на обложках журнальной мины
   замедленного воздействия пока лошадка-"дада"
   сама себя не ухватила прочно за удила.
   Возникая из опознанного во всех комиксах следа,
   проникаюшая вовне рана закровоточила у всех сразу,
   изобразив из всегда имеющегося в запасе ада
   без каких-либо заговоров или, что ещё хуже, сглаза
   пастозно записанную плоскость, куда стекает вода
   изо всех заготовленных ёмкостей от баллона до танкера
   и ручьёв в большом отдалении, где нас пока нет,
   покачивая, как положено, мерными зубьями анкера,
   оставляющего на механизме едва заметный след,
   опознанный более большинством сегодня,
   чем меньшинством вчера.
   Осторожным кастетом открылась гостиничная дверь
   отеля "Палас", "Англетер" или "Какая Разница?"
   если даже в щёлочку для отвода глаз видно всем теперь
   какая чума непревзойдённо изобретательная проказница
   среди всех приобретений и изобретений на фоне потерь.
   Перечитывая Ницше, невозможно не скапуститься,
   испив предлагаемую им чашу до дна,
   ибо мысли его предстояло сгуститься:
   "Человек - это обезьяна, которая сошла с ума."
   Осознав это, может пропасть желание суетиться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

* * *

  

То, что видится справа, не равно

тому, что слева и наоборот.

Чечевичных истин и исхода дела

разжатый срок

или сжатый.

Какая разница,

при податливости пружин,

когда начинаешь каяться

или маяться?

Всё равно один.

Всегда один,

даже если седина в кудрях

или смоль в висках.

О, исчерпанность тем!

Преодоление. Ах,

да и нужно ли, чтобы всё в отчёт?

Можно и так получить расчёт-

удовлетворение на большом бегу.

О благодарении речь веду.

За столом движение и внутри тож.

Сверху и снизу

безудержность рож

большого рожна.

Сколько ни учись или учи

всё равно у печи

заведётся сверчок.

Что ж, пусть сверчит,

если только не выйдет наоборот

и не сдует бумаги за печь смерчок

(уменьшительное от "смерч"),

если слышна речь.

На миру красна лишь одна смерть.

Но зачем о ней столько лишних раз?

Торопить не стоит её час.

Удобряя сад, перейдём стеной

на другой лад или лёд.

"Домой!" - закричит себе

кто-нибудь из нас,

если стал домашним его час.

В свой зелёный срок, прорастёт ковыль,

как это бывает часто,

и зазеленеет ветвистая быль

ненапрасно, совсем ненапрасно.

Не понимая, что было тогда,

не понять, что будет сейчас

или было завтра в тот самый раз,

когда наступает вчера

в оперенье вех

и снимает слоем лежалый мех,

а потом - другой

и за ним ещё,

заготовленный для любознательного

из соседних нар, из соседних мест.

Неоправданно стар. Неоправданно влез

куда не звали, лишь намекали

на задетую ураганом честь.

Интересно смотреть не только из

вчера в завтра, но и вовсе вниз,

но и снизу вверх, но и часто назад,

когда не понимаешь что говорят те,

с которыми дружен был

и в соседней чаще гнездо вил.

Отработан взгляд, изменён вопрос

для опровержения любого смысла.

Другой ряд, другой взнос

в другую копилку.

Ещё не видно никакого конца,

но уже неясно

от какого лица

начиналась нить,

которая видна лишь,

если одновременно

себя прибавишь и убавишь,

не прибегая к ереси и к вуду

на обочине большой дороги,

в центре которой

начищенную трубу

готовят к большому концерту йоги

от правосудия, от винта,

от ярко-выраженной харизмы.

Да здравствует невероятность та,

что привела нас на путь туризма

по нипрекраснейшей стезе

необольстительного и простого,

обворожительного для

любви всего мыслящего и живого!

  
  
  
  
   * * *
  
  
   Ходил и плакал в очертанья
   руками глаженых камней,
   в изгибы отражённых рей,
   в себя из рифмы раставанья
   однажды порванных цепей
  
   и бусинок горчичной пробы
   во славу утренней зари,
   в вечерней перекличке чтобы
   по хрустким звукам счёта "три"
   не проиграть себе пари.
  
   На ломберных столах удачи,
   обитых дорогим сукном
   пред тем единственным окном
   лежала в табакерке сдача
   с запиской дорогой о том,
  
   о чём сегодня в плошке детства
   сгорает маковый пирог
   и полустанции дорог.
   Вольнолюбивое соседство
   в обычный превратилось торг
  
   отчаянья с воздухопляской.
   Неведенья с упором дна.
   Без ржи, без просини, без льна.
   За потаённою подвязкой
   изнанка белая видна
  
   другой, непористой резины,
   других, нешёлковых чулок,
   впитавших пот прямых дорог
   и в рычагах большой дрезины
   видна не мускульность, но ток
  
   без теней, запаха и цвета.
   В магнитах дорогих полей,
   в дали от резвых снегирей
   изнанкою полураздетой
   поскрипывал диагноз дней
  
  
   до обольщающего крика
   их никудышнего горла.
   О, плотность синего стекла!
   Вот так седьмая степень стыка
   себя в нелепости вела.
  
   Периметр большого сада
   исхожен вдоль и поперёк.
   Себя "Осенним" он нарёк.
   Знакопослушная монада
   летит в подставленный висок,
  
   чтоб вылететь насквозь оттуда
   в меандры остального дня,
   неосмотрительности для -
   где, как означенного люда,
   так долго не было меня.
  
   Ладонь по чугунам решёток
   условные ведёт слои -
   и не твои, и не мои.
   Тот номер стёрт или нечёток,
   но больше нет команды "Пли!"
  
   Булыжник мостового свода
   там обменял на тонны роз
   (по коже пробирал мороз)
   и в завершение похода -
   с собою в рюкзаке унёс.
  
  
  
   * * *
  
   Похож одновременно на тебя
   и на артиста театра оперетты.
   Края зелёной шапки чуть поддеты,
   глаза передвигаются скользя
   то по клюке, то по дуге брови
   за тенью продвижения кометы
   по краю истончившейся галеты
   к владениям исчезнувшей любви.
   Подрагивают пальцы на шерсти,
   и шум вагона гулко колобродит,
   видение прожитого приходит
   как раз за две минуты до шести.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Упирается рост в поперечную даль,
   ты не кутай меня в дорогую печаль
   из бесценного ворса природы причин,
   в этом что-то не так для неброских мужчин.
  
   Лучше дом разрисуй мне помадой своей
   и улыбчивость струй непременно разлей.
   Мы успеем ещё окунуться в "Ау-у!"
   за которым - ничто из известных в миру
  
   всех причин и посланий гусиным пером
   на копирок углях. Мы всегда о своём
   размышляем, не зная, что это - сейчас,
   может быть, в предпоследний свершается раз.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
   Смотри! Я по вершинам ёлочным
   к тебе несусь на покаяние,
   морозом щиплющим, иголочным,
   на безотчётное свидание.
  
   По необъявленному признаку
   найду отмычки залежалые
   и обезличенному призраку
   вручу свои кредитки талые.
  
   Разворошу я одиночество,
   позажигаю звёзды малые,
   и однозначное пророчество
   прольёт на землю струйки алые.
  
   Да совершится невозможное -
   схлестнутся левое и правое,
   и ты возьмёшь своё пирожное
   из места тайного и шалого.
  
   Так распогодится окрестие
   во встреченном лобзанье звонкое.
   Золоторунное наперстие
   под шалями такое тонкое.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Мне легко и легко
   на неровном, подтаявшем льду,
   и ни раньше, ни ныне
   не смею и думать иначе.
   Из чугунных ворот
   изошёл и отрадно иду.
   На краю полыньи
   лёд чуть скользкий, такой настоящий.
   Многослойным бинтом
   воздух втёрт в основание зги,
   смоляным ароматом
   огни на шестах совращая
   и смешинки твои
   из смешения слёз и тайги
   вдалеке от Чердыни
   и Псны на лету поглощая.
  
   Лёгкий, лёгкий порог,
   ощутимый в преддверье дверей,
   в летаргии удачи
   наколотый на две иголки,
   перепевно возлёг
   в отдалении всех снегирей
   в полноправной истоме
   и мхах малахитовой ёлки.
   Не отстать, не отстать,
   не замять неизбежный мотив,
   только новые слоги
   подчас от себя добавляя
   про тебя, про тебя,
   чуть тире и тире сократив.
   На излёте дороги,
   себя переплыв, понимаю,
  
   что то - времени суть
   возлегает на тающем льде,
   и её совершенство
   наполнило поры покоем,
   а истлевшая жуть,
   составлявшая пару беде
   в полынье многокрайней
   сокрылась с отчаянным воем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Дай мне наколоть ещё дровишек
   из вон той поленницы неровной.
   Собери пока немного шишек,
   чтоб украсить зеркало любовней
  
   и разжечь оставленную кем-то
   радость вот у этого порога.
   Никогда не трогал эти ленты -
   их сегодня необычно много.
  
   Сядем в уголке с ликёрной чаркой.
   Я орешков раздобыл на стуже.
   Пусть беседа наша будет жаркой.
   В досках щели стянутся пусть уже.
  
   Я в тебя войду без приглашенья,
   проникая в жилы все и поры,
   и из пачки розовой печенье
   пусть присоединится к разговору.
  
   Загляни в моих ладоней складки.
   Загляну в твои я неслучайно.
   Я устал от прежнего порядка -
   нового себя тебе вручаю.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ОТВЕТ

  
  
   Мы, измерившие терпенье и качество
   головой и областью, переходящей в пах,
   закрываем глаза на любые чудачества,
   открывая их только при слове "Ах!",
   при стремлении чисел скруглиться мячиком
   и знакомых поверий склонить главу
   перед детской растерянностью, грозящей плачиком,
   нумерующей ощупью свою главу
   и своё стремление обнаружить сильное
   как в самой податливости известных масс,
   так и слабое после огня калильного
   во времена дамасские и сейчас.
   Неотвязные аховые устремления,
   многоличные лепетные други-дела.
   Укрощая ропотные моровоззрения,
   громогласность запряталась до утра,
   применяя мудрость отнюдь не военнную,
   усмиряя свой семизвёздочный пыл,
   объявив по трансляции на свою вселенную
   кто кого и сколько когда любил,
   что явилось ключом, Палатой проверенным
   Мер, Весов и Проникающих Ран
   и известным лучом, в окончания вперенным
   основополагающих положений РАН.
   До чего же правильно параллели проведены
   из немого начала в неподдельность конца.
   Несмотря на то, что эмали проедены,
   разглядеть удаётся живописность лица,
   завихренья фигур, многозначности точек,
   околичности дум, переходящих в разбой,
   с применением цинковых и спиртовых примочек,
   выявляющих кто и насколько чужой.
   Уходя в практическое большое безветрие
   головой и областью, переходящей в ответ,
   углублённым вниманием почтим геометрию
   неоспоримого "да" и неоспоримого "нет".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Безделица, пустяк. Простейшее движенье -
   и, изловчившись, так расчувствовать струну
   души и нерв глазной, чтоб тихое свеченье
   в твою перебралось забытую страну
  
   отринутых идей, зашторенных окошек,
   ликёрных сургучей на маленьком окне.
   Под звуки дольних флейт и свет горящих плошек
   намеренный исход случается во мне.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Из дверей выходит сплошной тиран,
   камарилья в воздухе семенит,
   не скрипит, не лается, не трунит,
   сохраняя в русле детальный клан.
  
   Из него появится антипод
   через два бочонка преклонных лет,
   и уже как-будто такого нет,
   что скрывалось раньше за словом "под".
  
   Он теперь подлажен под векселя,
   под грибы, шарлотку и консомэ,
   непристойно сладкого буриме
   обнажая корни от "а" до "я".
  
   Он подделан в общем под добрый век,
   отбивая кассой движенья шив.
   На успешный некогда "ИНДПОШИВ"
   он вассалов новых опять обрек.
  
   Всё сложней иголкой проникнуть в стог.
   Увеличивается вес мотни.
   Внутрь другого стога теперь "ни-ни" --
   долговой познаешь тотчас острог.
  
   Устаканив оба двойных узла,
   двух господ слугою не побывать.
   Выбираем то, что хотим обнять,
   ибо так дорога давно легла.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Я снов челночные узлы
   в москательной оставил лавке
   и перенёс свои поры
   на непосредственность булавки,
  
   колёс, балконов, поездов,
   нательного белья и гари,
   на володумчивость коров
   и прочей милой сердцу твари.
  
   Свети, посконный каганец,
   простейшим душу высветляя!
   Мы обретаем чувство рая
   сквозь будни ровные сердец.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Мой дар убог.
   Одни лишь окончанья
   выплёскивают на воде круги.
   Отслежен слог.
   Повторное венчанье
   пыталось прорубиться сквозь "ни зги".
  
   Звучанье нот,
   увы, не состоялось.
   Меха просели до календаря.
   Ослеп и крот,
   и всё, что там осталось
   от всех двадцатых чисел января
  
   в вытье сирен
   по вольно убиенным
   на каторге пристольного житья.
   Звучал катрен,
   подсвеченный сиенным
   оттенком с тенью хвостика от "я".
  
   Плывёт топор,
   безмолвствует невестка
   на берегу замёрзшей Ангары,
   и в разговор
   врывается зюйдвестка,
   биясь морским узлом об те поры,
  
   когда в подвал
   за угольком спускался,
   ища электроламповый накал.
   Везде развал.
   Чуть было не остался
   на тех хлебах, но случай разобрал
  
   и рассудил
   по чуть заметным складкам
   на шкуре и по ворсу тех мехов,
   чтоб тихо жил
   и горькое со сладким
   не путал при вязании узлов.
  
  
  
  
  
  

В КОНЦЕ ВРЕМЁН

  
  
   Куда я попал? Магелланово Облако
   и то понимает хоть кое, но что.
   Без всяких силков, без проклятого волока
   в саду заблудился, не зная за что.
  
   Распластана дичь, расшнурованы веприща,
   проколоты ноздри, пупки и губа,
   идёт, восхваляя смердовы поветрища,
   приватная миру и граду труба.
  
   Несёт ледорубы, замки и отмычища
   окрепнувший ветер конца всех начал,
   хватает за ворот мытарище-мытище.
   Не знаю, кто раньше таким же кончал
  
   незнамонелепонеправдоподобием,
   сращением пола, схрященьем узлов,
   далёким и близким себе узколобием
   при костно-широкой браваде умов.
  
   И узко, и ломко от грехопадения.
   Спаси и сохранность во чрево спусти.
   Не можешь? Не видишь всеперерождения?
   Ну сделай хоть вид. А потом вознеси.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Я посетил отменный передел,
   слагающий не только мой удел
   из двух начал под планкой поперечной
   и самых первых дружелюбных мук,
   взрывавших слёзы. Золотистый лук
   в овациях всеядности сердечной.
  
   Всё ровно, соразмеренно надел.
   Когда б при этом взвешенно сумел,
   рассматривая ветви за плодами
   описывать глазами только круг,
   забыв предназначение двух рук
   и не касаться позолоты рамы,
  
   достиг бы отдалённейшей из стен
   без кипяченья мякоти и пен
   от двух тазов из вычищенной меди,
   так подсветивших бросовый уют.
   Каштаны и акации поют
   о нём и тех годах из вольной снеди.
  
   Отложен день, а с ним наискосок -
   засахаренный вовремя висок,
   рассмотренный и ако, и инако
   сквозь рамы, щели, прутья, городец.
   Вот цифр уже закончился столбец,
   и во дворе готова выть собака.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   20
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"