Z.Новопольцев Игорь Aндреевич : другие произведения.

Анархiя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман о том, кем же все же является человек - зверем или высшим животным?

     Этот роман посвящается Кате Алексеенко с любовью, с которой эта девушка ко мне не относится.
     
     
   'И сказал Каин Авелю, брату своему: [пойдем в поле]. И когда они были в поле,
     
   восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его'.
     
   Бытие.
     
     ПРОЛОГ
      Наступала теплая весна, а с ней и наступал десятый цикл обучения в Доме Разума, который юноши и девушки по-старинному называли школой. Десятый цикл обучения был самым сложным. Проходящие по нему изучали историю и социологию гораздо глубже, чем на начальных и средних циклах, история и социология были самыми важными предметами. Также в программе обучения появлялся новый предмет - философия. Ученикам предстояло прочитать Библию, Платона и Аристотеля, Канта и Ницше, Бакунина и Кропоткина, Бердяева, а венчал этот ряд философов немецкий историософ Освальд Шпенглер, который гениально предсказал будущее, то есть сейчас уже настоящее.
     Освальд Шпенглер из своего начала 20го века увидел начало 22го - эту фразу повторяли все школьники чуть ли не с первого цикла, но что под ней кроется - не знал никто, кроме мудрого учителя Александра Степановича Водолеева, что уже 20 лет преподавал предметы десятого цикла.
     Его уважали коллеги и побаивались ученики, в первую очередь, за строгий взгляд поверх очков в архаичной роговой оправе. Но это был человек мягкий, всегда понимающий душу юноши или девушки, с ним можно было поделиться какой-то личной проблемой, и он всегда готов был дать ценный совет. Он рассказывал материал лекции очень живо, с юмором и выдумкой, и не раз весь класс хохотал над очередным его перлом, который тут же становился афоризмом в пределах стен школы.
     Александр Степанович взращивал сознательных граждан, четко осознающих свое место в мире и обществе, знающих, чего они хотят от всех щедрот жизни и знающих, чего они могут добиться.
     Никто из учеников Александра Степановича не оказывался за пределами городов, в изгнании, все находили себя в каком-либо деле, служащем на благо обществу. Почти никто...Однако, давным-давно, когда Александр Степанович только приступил к педагогической деятельности, он обучал своего сына, Артема Водолеева. Этого мальчика ждала трагическая судьба. После школы он записался в народную дружину, но долго в ней не продержался и был выгнан за мародерство. Затем он, поболтавшись с пару лет, сдружился с архитектором Скобиным, и влюбился в его красавицу жену Машу Скобину. Все кончилось тем, что застав обоих на своем супружеском ложе, Скобин кинулся на Водолеева с кулаками и он зарезал Скобина. Обоих - и Скобину, и Водолеева, выгнали из общины, за пределы города, в степь.
     Александр Степанович никогда ни с кем не разговаривал об этом, и лелеял внутри надежду, что его подонок-сын все же прощен Господом и где-то нашел свое счастье с Машей и живет в шалаше в степи.
     Александр Степанович отдавался работе самозабвенно, окунался в нее с головой, чтобы забыть свое горе, и растил новое поколение граждан города Саратова.
     Бывало, в потоке ему попадались ученики, чем-то похожие на его сына. С ними он обходился особенно по-теплому, но, несмотря на эту простительную старику слабость, все юноши и девушки были перед ним равны.
     Александр Степанович был сыном рьяного революционера и с младых ногтей впитал всю радость, все восхищение революцией, которое изливал ему его отец. И отец и сын почувствовали на себе лишения отголосков капиталистического строя, когда была переходная эпоха, поэтому он особенно ценил прочувствованные речи отца-героя. Нынешние дети,- всегда думал Александр Степанович, - родились уже в комфорте устоявшегося строя, все доступные блага общества были в их руках - им оставалось лишь отблагодарить коммуну своим честным трудом.
     Каким трудом? Неважно. Все профессии, выдуманные человечеством с зари времен, были одинаково почетны, и оплачивались продуктами и соцкартами на различные блага тоже одинаково. Некоторые фамилии в 20м веке вызвали бы взрыв хохота, например, династия ассенизаторов. Но отношение к труду изменилось, не было несносных начальников и карьеристов-коллег, была община, коммуна. Сам Александр Степанович до школы работал фрезеровщиком, где потерял большой палец правой руки и отошел от этой профессии. Потом он поступил в аспирантуру Университета и со временем приобрел ученую степень и право преподавать в Доме Разума, а работать туда брали далеко не всех.
     Итак, Александр Степанович принимал новый десятый цикл.
     
     Юноши и девушки в цветастых одеждах - майках и шортах, с портфелями за плечами, медленно начали заполнять огромную аудиторию, вмещающую в себя до тысячи человек. Стояло радостное оживление и веселые разговоры - молодежи было отчего радоваться: после этого цикла их ждал отдых на Марсе, планете для молодежи и элиты - отличников труда и всех прочих.
     Александр Степанович хлопнул в ладоши - и свет, горевший в аудитории с прошлой ночи, когда Александр Степанович разбирал важные бумаги, потух. За гигантскими панорамными окнами стояло свежее весеннее утро, листья буйной растительности закрывали некоторые окна. Александр Степанович нажал кнопку у себя на кафедре и в аудиторию проник бодрящий пахнущий зеленью воздух, но не прошел ветер - благодаря специальным мембранам на окнах.
     Из динамиков на потолке прозвучал "Турецкий марш", что означало начало занятия. Все присутствующие в аудитории притихли, приготовившись слушать учителя. Он включил свой микрофон и начал говорить:
     - Дорогие ребята, я, Александр Степанович Водолеев, доцент кафедры истории и философии, приветствую вас, отдохнувшими после трех месяцев зимних каникул, здесь, в этой новой для вас аудитории на сороковом этаже Дома Разума, куда вы мечтали попасть и взглянуть хоть одним глазком - что здесь? - уже на первом цикле обучения, будучи совсем еще несмышленышами. Теперь вы уже достаточно набрались опыта и практики, чтобы вступить в эти стены. Юноши - вы уже мужчины, а девушки - уже женщины. Все вы получили удостоверения о восемнадцатилетии и почти готовы вступить во взрослую жизнь. Теперь на ваших плечах лежит огромная ответственность за ваши жизни, ведь, от того, как вы их построите, на алтарь служения какому делу положите себя - зависит вообще вся жизнь в нашем мире. Уже пятнадцать лет никто не изгонялся из общины. Так поддержим это!
     Зал зааплодировал.
     - Сегодня мы проведем вводную лекцию, речь в которой пойдет о новой истории, а точнее, о переломном моменте в развитии истории нашей страны, да и что там говорить - всего мира, когда по всей планете вспыхнули революции. Но столь широкий охват сегодня не в наших интересах. Я расскажу вам об истории революции и послереволюционного времени в нашей Саратовской федеративной республике. А затем мы совершим экскурсию в Центральный Парк к памятнику Семи Героям, и продолжим лекцию там, на свежем воздухе.
     Вдруг с места поднялся паренек с ежиком волос на голове:
     - Андрей Николаев, - представился он. - А вы расскажете нам о Новом Иисусе?
     Александр Степанович улыбнулся, но строго сказал:
     - Молодой человек, невежливо перебивать преподавателя. Но раз уж вы спросили, я отвечу - да, мы узнаем и о нем.
     - А правда, что он исцелял людей?
     - Молодой человек, я, кажется, сказал, что мы все узнаем в свое время. А теперь сядьте на место.
     Юноша сел. Зато поднялся другой паренек, с ирокезом на голове.
     - А скажите, пожалуйста, Александр Степанович, правда ли то, что панки, спровоцировавшие революции, могут не посещать ваших лекций? Вова Орехов.
     - Нет, это не так. Да и не панки спровоцировали революцию, все гораздо сложнее. Но повторяю еще раз, обо всем мы узнаем в свое время.
     - Но я - правнук Самойловой Алены Никифоровны!
     - Что ж, замечательно, славно. Но сядьте на место.
     - Я ее ненавижу, она была нацистка! - крикнул Вова Орехов и весь вспыхнул.
     - Все гораздо сложнее, - монотонно растянул Александр Степанович. - Вы все узнаете и составите объективную, а не превратную картину о своей прабабушке. Кроме того, Ярослав Иванович Строчковский...
     - Мне это неинтересно,- отрезал Вова Орехов.
     - В таком случае покиньте аудиторию и ждите всех в Центральном парке. Потом у своих сокурсников перепишете конспект, - повысил голос Александр Степанович.
     Вова Орехов встал и вышел из аудитории, а Александр Степанович продолжил:
     - Как писал любимый Освальдом Шпенглером Гете: "Я часть той силы, что вечно желает зла, а делает добро". В какой-то мере это относится и к этому молодому человеку, раз он представитель данной субкультуры. Ведь все панки утверждали, что ненавидят весь свет.- Александр Степанович потер переносицу и провел пальцами по синим кругам под глазами - результату бессонной ночи. - Итак, я вкратце расскажу вам об интересующем нас сегодня периоде. При внешнем благополучии на 2010 год в обществе уже созрел нарыв. Единственным стабильным источником достатка в нашей стране была нефть (которой, кстати, тогда было много у нас в Поволжье), валютный курс целиком лег под колеблющийся доллар и новое евро. В страну, вплоть до начала двадцатого века считающуюся аграрной, ввозили сельхозпродукцию из-за рубежа. Преступность в стране не возрастала, но и не падала. Стояли огромные очереди на жилье, оформлялись кабальные ипотеки. Пенсии и социальные выплаты были мизерными. На международной арене господствовали США, целиком подминая под себя целые страны, в том числе и нашу. Рыночная экономика у нас в стране была неэффективна - общество разделилось на очень богатых и очень бедных. Сажали в тюрьму олигархов, обогащая государственную казну. Под боком милитаризировался Китай, что сулило малоприятные перспективы. Совершались теракты - взрывы станций метро, захват школ, театров и прочее. Активизировались националистические группировки "скинхедов" (сейчас, когда история панк-движения есть важная часть истории культуры, мы знаем, что нацистов называли "бонхедами", тупоголовыми, но это просто к слову). Царила гегемония единственной партии "Единая Россия". Не проголосовать, естественно, считалось чем-то зазорным, хотя уже тогда появилась панковская песня группы, извиняюсь, "Пурген" "Не голосуй!".
     - А что же партия анархистов?- спросил с места Андрей Николаев.
     - Хороший вопрос. Кое-где она проявляла активность, хоть и была нецентрализованна и разобщена. Например, в Тюмени, на здании военкомата двое анархистов вывели лозунги "Не служи!" и прочее. Естественно, их осудили власти. Тогда панки, эти двигатели революции, были в подавляющем большинстве вовлечены в движение "Антифа" и "Бойцовский Клуб" , и они совсем не задумывались о настоящем деле в переустройстве государственного уклада. Все оставалось на уровне значков "Анархия" на стенах и "панк-беспредела". Более того, зачастую фашисты мирно сосуществовали с панками, то есть наци-панки. Был абсолютно естественным вопрос: "Ты панк?", "А какой, правый или левый?", несмотря на то, что еще в 80-х годах группа "Dead Kennedys" исполнила песню "Nazi-punks fuck off!".
     - Но зачем вы нам это все рассказываете? Кому сейчас могут быть интересны панки, кроме самих панков? Нина Сазонова, - спросила девушка с косичками.
     - Сейчас панк-музыка - это классика. Такое время, - развел руками Александр Степанович.- Это какофония, будто звук грохочущих роторов, вообще любой техники. Это гимн технике. Сейчас искусства больше нет как такового, и панк - практическое его применение. Рабочие в цехах слушают его, добавляя нагрузку на барабанные перепонки - им для энтузиазма и перевыполнения плана уже не хватает ровного гула станка. Заводы сотнями закупают раритетные диски. Не стоит также забывать, что умерло искусство- умерла и любовь, ведь искусство - это любовь к изображаемому. Поэтому любовь заменил первобытный секс, без всякого разврата. Вот, например, строчка: "Мои друзья бухают джин, подруга любит "FPG"- под их музон у нас всегда отменный секс". Любовь приходит и уходит, а продолжение рода остается. "Вся цивилизация - похоть!", сказал панк-поэт. У нас как раз цивилизация, а не культура. Можно разлюбить человека и не родить детей, но нельзя разлюбить секс. По Фрейду все мы животные, и эта музыка стимулирует лучшее, что у нас есть от животных. Худшее использовали примитивисты - и где же они сейчас? Мы взяли у них ограниченность в технике и выкинули их на свалку истории! А сами радостно размножаемся, цветем и пахнем! Недаром в школе стоят безбартерные автоматы с презервативами, пользоваться которыми можно начиная с 16ти лет. И недаром после 21 года презервативы запрещены к использованию! Слава Богу, (который тоже говорил: "Плодитесь и размножайтесь!") венерические болезни устранены навсегда из нашего общества.
     - А как все-таки началась революция?- спросила Нина Сазонова.
     - Анархисты наладили связи по всей стране и, наконец, вышли из подполья. В том числе и у нас, в Саратове, который славится своей анархической традицией. Здесь был анархический узел еще при Батьке Махно. Итак, собрав все партии (кроме фашистских), которые были не согласны с курсом правительства, а кроме того, привлекая массу анархо-панков, девизом которых было: "Ирокез не на голове, а внутри ее" и которые читали книгу ситуациониста Ги Дебора "Общество спектакля", анархисты устроили пикеты по всему городу. В Саратов люди съехались со всей губернии, поэтому милиция физически не могла поместить всех бунтовщиков в "обезьянники". Заняв 11ый корпус СГУ, анархисты устроили в нем сквот. Этот сквот и стал местом координации действий повстанцев. Анархисты требовали встречи с правительством, но, не дождавшись ее, взяли в руки оружие и пошли боем против спецназа и милиции, которые сильно походили на обыкновенных великовозрастных гопников, да, в сущности, ими и являлись. С боями анархисты прошли до здания правительства и взяли его штурмом. Так победило анархистское движение в Саратове меньше, чем за сутки. Аналогичное происходило и в других городах по всей России, а чуть позже - и по всему миру.
     - Постойте, Павел Рогожин. Постойте, а как же вы говорите, что любовь умерла, если все мы верим в Господа Бога, который и есть любовь?- спросил лохматый юноша в очках с задних рядов.
     - Нет любви, но нет и ненависти. Возлюбить всех невозможно, можно ровно ко всем относится. И наш Бог - не Иисус Христос, а Яхве, еврейский бог, который, если вы помните, чуть не толкнул отца на заклание собственного сына во славу себе, и когда увидел, что отец готов это сделать, сказал ему не делать этого, он сказал, что просто проверял благонадежность своего подданного, проще говоря, веру в собственную справедливость. И еще один немаловажный момент: Яхве - бог языческий, а языческие пантеоны всегда были восприимчивы к чужим богам. Взять хотя бы ближневосточного Семаргла - он такое же божество славян, как и Перун, Велес или Ярило. Одного бога разные народы могут приспособить под особенности своего темперамента, получатся некоторые отличия, но все же это будет одна традиция, так было в древности. Но я думаю, семи вопросов для первой части нашей вводной лекции будет достаточно. Теперь я предлагаю вам отправиться в Центральный Парк Липки, чтобы увидеть собственными глазами изваяния героев прошлого, судьбы которых мы будем изучать.
     
     Триста юношей и девушек под предводительством Александра Степановича вышли из монорельса на станции "Проспект имени Бакунина". Александр Степанович попросил всех построиться в колонну по два и все двинулись к Липкам.
     На входе он показал кассирше соцкарту учителя и назвал число учеников. Всю колонну пропустили внутрь, и вскоре все оказались на площадке, где был возведен монументальный памятник Семи Героям.
     Александр Степанович начал речь:
     - Обратите внимание на фигуру, стоящую слева в этой композиции, - указал он лазерной указкой на фигуру, изображающую среднего роста ссутулившегося человека с угрюмым выражением лица, насупленными густыми бровями и сжатой тонкой линией губ. На его щеках красовались родинки. Он стоял, расставив ноги и спрятав руки в карманы развевающегося плаща. - Это Иван Новый. Уроженец города Тюмени, позже переехал жить в Саратов. Жизнь в переходную эпоху не устраивала, гнела его. Он собственными глазами видел революцию и конечно, надеялся на лучшее, а получил, как он сам выражался "гетто для умалишенных". Это был мятущийся человек, позже - религиозный, не такой, как все, и он остро чувствуя свою необыкновенность и незаурядность, ошибочно решил, что ему позволено больше, чем другим. Несмотря на свою угрюмость, он сочинял веселые стихи, например: "Я анархию в кружочке рисовал на всех заборах, потому менты мне злые дали кулаком по роже. Подожду еще немного - и анархия наступит, и тогда уже не будет ни ментов и ни заборов",- в толпе учеников кто-то засмеялся. - Позже вы узнаете его историю, как и истории всех остальных. А это, - Александр Степанович перевел лазерную указку на другую фигуру, - Алексей Котов,- статуя изображала худощавого человека высокого роста с заостренными чертами лица. Левая бровь была вздернута, а улыбка выражала сарказм. Это было лицо хищника и циника. На нем были куртка и штаны спортивного фасона, - Уроженец города Саратова. Он тоже в юности участвовал в революции, нет, даже в подростковом возрасте. По свидетельствам современников он подносил снаряды повстанцам и закидывал государственные танки "коктейлем Молотова". Он твердо верил в будущее анархии и уже в зрелом возрасте вновь столкнувшись с несправедливостью нашей страны, сражался до последнего. Не вздоха - судьба уберегла его от преждевременной кончины. - Теперь посмотрите сюда, - сказал Александр Степанович и указал на изваяние очень красивого человека с мощной оголенной мускулатурой. На его лице была довольная улыбка, одет он был в майку и штаны хаки, на ногах его были берцы, а на его голове была бандана в тон штанам. Во всей его фигуре проскальзывала какая-то почти неуловимая внутренняя боязнь, сдержанное беспокойство. - Это - Ярослав Квитко. Он попал в город из стана анархо-примитивистов, людей гордых и свободных, но, как оказалось, его дух был близок городскому, поэтому позже он остался в городе-замке и честно и самоотверженно сражался за становление сегодняшнего строя. Далее в ряду героев стоит Алена Самойлова, - на постаменте стояла некрасивая девушка с агрессивным выражением лица, одетая в форму, напоминающую форму СС, даже черная кепочка с черепом красовалась на ее голове.- Как говорят, у войны не женское лицо, но нежные женские руки. На самом деле у войны много лиц, в том числе и женские, и даже гримасы, как мы видим здесь, и руки у этих лиц зачастую по локоть в крови. Алена Самойлова, родившаяся в Воронеже, была страшным человеком, но время смягчило ее, и она перешла под наше знамя. Далее мы видим Абдуллу Али, родившегося в далеком Багдаде, - свирепого и верного своей вере воина, - все посмотрели на человека в арабских туфлях, шароварах и жилетке. Его смуглое лицо обрамляла густая борода. - Он фанатично верил в Аллаха, и поэтому вступил в конфронтацию со всеми остальными, но пришел к правильному выводу о единстве Бога у всех народов и, наконец, официально принял православие, хоть и не отошел окончательно от своей старой веры. Эта двойственность сыграла важную роль в его судьбе. Почти у края стоит Джон Уайт, - это был красивый человек с ясным взглядом и выразительными скулами. Но он был красив не как Ярослав, а какой-то северной мрачной красотой нордического человека, викинга. Одет он был в кроссовки, потертые джинсы и клетчатый кардиган.- Он был родом из Вашингтона, и сражался на нашей земле с японцами и китайцами. Это был отважный боец, но верил в анархо-капитализм, ошибочную идеологию, призванную поставить Америку во главу угла. Скраю стоит Азамат, - это был улыбчивый человек с раскосыми глазами и широкими скулами. Одет он был в деловой костюм. - Мягкий, добрый человек, всегда избегающий насилия. Но и он сыграл немаловажную роль в войне за утопию.
     Ученики разбились на группки, и каждая встала напротив наиболее понравившегося изваяния. Девушки в основном смотрели на фигуры Ярослава Квитко и Джона Уайта, юноши сгрудились вокруг изваяния Алексея Котова и Абдуллы Али.
     - Теперь сфотографируйтесь с наиболее понравившимися героями и мы отправимся в Дом Знаний, - Александр Степанович.
     - Но ведь где-то здесь поблизости Новый совершил свое первое убийство? - полюбопытствовал уже присоединившийся к остальным Вова Орехов.
     - Да, это так,- ответил Александр Степанович, - но сейчас мы не будем посещать это место. Позже вы сами сможете совершить экскурсию по памятным местам, та экскурсия не закрыта, как эта. - Но давайте опять отправимся на занятие.
     
     Все снова сидели в аудитории на сороковом этаже Дома Знаний.
     - А сейчас мы посмотрим серию фильмов о тех временах. Всего три фильма: по четыре с половиной, шесть с половиной и семь с половиной часов, естественно, с перерывами на завтрак, обед и ужин. Степень достоверности фильмов - 100%. Весь материал основан на архивных данных и свидетельствах современников. Тем более уже в те времена в мозг человека были вшиты чипы, которые сохранились и по сей день и мы смогли считать с них информацию. Актеры для достоверности образов сделали себе временные пластические операции, достигнув полного сходства с героями. Таким образом, мы увидим полностью достоверные события со взглядом изнутри.
     Александр Степанович включил проектор и на огромном экране во всю стену, за спиной лектора, пошли кадры. Видение картины открывалось "из глаз". Все ученики стали внимательно смотреть.
  
     ГЛАВА 1
     ИВАН
     
     Хотите, я расскажу вам сказку? Хочешь и ты, милый дружок? Ну что ж, слушайте сказку от жалкого психа, будто бы запертого в подвале и зловеще вещающего о конце света. Но не беспокойся, милый дружок, конца света в этой сказке не наступит. Наступит омертвление культуры, превращенной усилиями многих поколений жалких рабов в цивилизацию.
     Итак, 2020ый год. Вместо гребанного фонаря солнца и ночного светила Луны на небо повесили черное знамя анархии. Отныне можно было плевать и блевать на прохожих - и никакие менты не дали бы за это по роже. Отныне (как и всегда) нищие девки рожали в трущобах от солдат народной дружины, каждый хотел предложить свой взгляд на происходящее, но как ни крути, ничего не выходило и не состыковывались концы с концами. Какая разница, смотришь ли ты на мир со дна вонючей выгребной ямы или сквозь узкие прорези забрала - мир остается тем же, и ничего не вечно под луной. Спектакль капитализма сыгран, теперь сцену занял спектакль для тех же зрителей, на той же сцене, но всего лишь другой.
     Я расскажу все...
     
     Пулемет грохотал без устали свою песню смерти, до того долго, что раскалился ствол. Люди внизу падали словно карты под рукой опытного крупье, но нескончаемый поток народной дружины все шел и шел из степи, упорно, но тщетно пытаясь закрепиться около каждого из углов крепости. Они резали сети колючей проволоки, отстреливались с ручных автоматов и падали, падали, падали.
     
     Вот уже трое солдат несут лестницу и приставляют ее к броне лесов, но один поворот смертельного орудия - и всех троих подкосило, они упали, подтекая кровью.
     
     В городе-крепости царил хаос. Мирные жители носились взад и вперед, нигде не находя себе места для укрытия. Люди сталкивались, что-то орали, и, устремляясь куда-то еще, смешивались в густую кашу из тел. Перед воротами выстроился отряд ополченцев, чтобы в случае проникновения в город неприятеля дать ему отпор.
     
      К месту боя подъезжали все новые и новые грузовики с солдатами и тут же шли на штурм крепости.
     
     Внезапно заполыхали леса. Пламя быстро принялось за деревянные переборки и полиэтиленовую пленку, покрывающую леса. В небо поднялся едкий черный дым и скрыл солнце от глаз оборонявшихся.
     
     Я стоял на башне и палил из пулемета во всю мощь.
     
     Вася орет:
     
     - Хули ты стреляешь по грузовикам, стреляй по людям, блядь!
     Я послушно передвинул прицел на штурмовавших.
     
     Вдруг я увидел, как внизу стали раскладывать гранатомет, и направил дуло туда. Суетящиеся у орудия люди рухнули на землю, но тотчас же подоспели другие, и тоже полегли.
     
     Внезапно у меня кончились патроны. Я потянулся за новой лентой и тут раздался жуткий грохот, пронизывающий до костей, и часть стены около меня обвалилась. Я вставил ленту и возобновил стрельбу, но тотчас отвалился еще один кусок стены и рухнул прямо на меня. От удара в глазах заплясали огоньки, и я от боли лишился сознания .
     
     "Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко"- напевал я, шагая по проспекту имени Бакунина. Вот мне навстречу движется парочка - блондинка, ноги от ушей и ее кавалер, модник с зализанными назад волосами. "Извини, ты меня не удовлетворяешь"- говорит кукла Барби. Ее спутник лишь пожимает плечами и с невозмутимым видом вышагивает дальше, думая, очевидно, о чем-то своем. "Своим" оказывается на поверку новая модель "Жигулей" и сломанный кондиционер в жилищном отсеке на элитной улице Революции. Парочка потреблядей проходит мимо, а у меня на языке остается кислый привкус их благоустроенности. Все не так в этом мире. И это надолго. Я не в силах сделать что-нибудь с этим мироустройством - на первый взгляд. Нужно начинать с малого. Ведь если ты сделал хоть малость, какую-нибудь мелочь - все уже не так безнадежно, твоя самооценка повысится, ты уже не биоробот, один из толпы раззявленных голодных пастей, в которые вожди половником вливают похлебку из всех бытовых и моральных благ, и которые потом идут и выблевывают или высирают переваренное или не переваренное, и этим живут. Но я сделаю не такую уж малость, и я к этому готов.
     
     Никому нет дела до государственного устройства, все увязли по уши в быту, таком прекрасном быту! А те, кому в голову приходят крамольные мысли живут за чертой города, где-то в степях и лесах, подобно дикому зверью. Я готов и к этому.
     
     Мне навстречу идут люди, и у всех одинаковое тупое выражение лица, отрешенный взгляд, румяные щеки, кровь с молоком, губы незаметно шевелятся. Я один из вас, братья! Примите брата во анархии! Обнимемся и создадим свою секту, выстроим свой храм рядом с храмами Перуну и Яриле, Христосу-американину! Будем новыми мормонами! Засрем мозги всем вокруг!
     
     Но нет, это не поможет. Только так, как я решил. Никто не позволит в этом новом мире реанимировать церковь, как служанку государства. Но к черту эти мысли, надо сосредоточиться на чем-то одном, а конкретно, на Лере, шлюхе и потаскухе, которая превратила мою жизнь в ад.
     
     Итак, Лера. Что я знаю о ней? Только то, что у нее русая коса до пояса и нежные губы. Ну и конечно, у нее есть муж. Она изъявляет пожелания - и я должен быть ко всем услугам. Как меня это достало. И ее старый хрыч - она вышла за него только из-за квартиры, своей большой квартиры, а не грязного угла, отгороженного от другого точно такого же грязного угла дырявой затасканной простыней. Этот хрен настроил против меня почти все общество, сделал меня изгоем, и, в конечном счете подтолкнул к тому, на что я сейчас иду. У него была старая закалка, он один из тех, кто делал революцию. И связей у него было вагон и маленькая тележка. Поэтому меня везде встречали враждебным взглядом и цедили сквозь зубы: "От Лерин хахаль".
     
     В конечном счете, Лера точно такая же потреблядь, как та блондинка, и это не "я ее недостоин", как она любила повторять в минуты ссор, а она, да, именно она, меня недостойна. Иногда нужно вставать над межличностными отношениями и смотреть в корень. Я встал и увидел всю мелочность этого мира, и испытал только брезгливость, липкими пальцами хватающую за горло, не дающую дышать полной грудью.
     
     Вот проспект закончился, я оказался перед парком Липки, и я свернул в грязный темный переулок, и оказался у подъезда "барышни, что я влюблен". Был. Когда-то давным-давно, вчера. А сегодня- это сегодня. Я начал напевать "Амаполу". Когда-то я пел песни про солнечный круг, про дружбу и окрепших орлят, теперь же все изменилось, я напеваю про уродство и ложь, про острый хобот шприца. И классику.
     
     Никаких угрызений совести Раскольникова я не чувствовал. Холодная голова - и грязные руки. Но эта грязь для смиреннейшего человека ничуть не лучше той позолоты, которой нас посыпают.
     
     Я вошел в сырую вонючую тьму подъезда и стал подниматься по выщербленным ступеням на второй этаж. Вот и дверь, обитая дерматином, кое-где вылез паралон и вообще дверь смотрелась неопрятно, вся в каких-то пятнах и потеках - как я раньше этого не замечал? Тьфу, одним словом, гадость. Но что, для грязного дела - грязное место. Я нажал кнопку звонка. Послышалось чириканье и вскоре дверь отперли.
     
     Я втиснулся в образовавшийся проход и приобнял Леру. Она потянулась к моим губам своими, но я всего лишь клюнул ее в щечку и поспешил закрыть за собой дверь.
     
     - Ты сегодня рано, - удивленно приоткрыв рот, сказала Лера. - Чуть с мужем не столкнулся, еле разминулись! Ну чего ты копаешься, проходи, - вдруг засуетилась она. - Вот тебе тапочки.
     
     Я покрепче сжал нож, который находился у меня в кармане. Удобная ручка так и просилась в руку. Мне стало страшно. Вдруг я до конца осознал, увидел в увеличительное стекло, рельефно, то, что собирался сделать. На расстоянии это не казалось столь уж значительным. Ладони мигом вспотели, но нож благодаря покрытию ручки крепко сидел в руке, как бы призывая меня сделать ЭТО. Я будто совершил выход из своего физического тела и наблюдал все происходящее со стороны, как мудрый судья. Вот, сейчас подсудимый и совершит этот роковой для всех шаг, пересечет невидимую, но очень осязаемую черту и вмиг станет изгоем. Боги, сколько сил ему для этого потребуется! Судья будто сказал: "пора", и я начал действовать.
     
     Я схватил Леру за рукав и развернул ее спиной к себе и прижался к ней, натужно дыша ей в ухо.
     
     Бедная дурочка даже не подозревала о своей участи, она ойкнула:
     
     - Ой, ну не здесь же! - и противно захихикала. Как меня в эти секунды бесил этот смех, в обычные дни казавшийся таким милым и непринужденным!
     
     И я вытащил из кармана нож. Поднял его на уровень головы. Лера все еще хихикала. Это здорово действовало мне на нервы, но я не собирался прекращать начатое.
     
     Я вмиг перерезал ей глотку, от уха до уха. Она захрипела, кровь вспузырилась на порезе и плеснула на пол, Лера осела на пол и рухнула у моих ног.
     Я смотрел на ее распростертое тело сверху вниз.
     
     - Вот так, с-сука, - выхаркнул я слова над ее трупом. Больше она никому не навредит, не изгадит жизнь, как десяткам, если не сотням мужиков, которых она всех имела, пользовалась ими как ходячими фалоиммитаторами. Месть за самого себя состоялась, но я преследовал и другую цель - выйти из толпы, из этого гетто для умалишенных, из этого вонючего грязного города и обрести наконец, долгожданную, настоящую свободу.
     
     Я совершил убийство. Как это может быть? Уместно ли это вообще при нынешнем положении вещей? Ведь сделал я, сделал и другой человек? Это тебе не посадить дерево и возглавить акцию "озеленим наш город". Это чревато последствиями. Это тоталитаризм, абсолютизм желаний, вот к чему мы пришли, и эта штука обоюдоострая, палка о двух концах.
     
     Всегда в нашей стране был тоталитаризм. Вот Иван Грозный сажает на кол людей и топит страну в крови, вот Екатерина вторая делает "просвещенный" абсолютизм, вот Сталин вывозит хлеб из страны при голоде в Поволжье, вот медвепутинский режим лжедемократии.
     
     Какими бы путями мы не шли, мы всегда приходим к тоталитаризму, - сказал кто-то и устроил анархию. Ура!- закричали все, наконец-то мы вышли из порочного круга! Но теперь настал тоталитаризм желаний. С этой штукой надо быть очень и очень осторожным, иначе хрупкий баланс нарушится.
     
     -...настоящую свободу? - переспросил Николай Оборвов, ведущий нашей любимой передачи "Час истины".
     Я помолчал и утвердительно кивнул головой, затягиваясь "Явой".
     Этот ведущий, разряженный в сиреневый пиджак, меня сильно напрягал. Нас пригласили сюда как в гости, на эту модную телепередачу с высокими рейтингами, и сбивающий с толку ведущий не очень-то вписывался в формат. Даже на фоне декораций - изломанные коричневые линии на стекле - ведущий казался каким-то нелепым жирным пятном.
     - Объясните пожалуйста, поподробнее, - попросил ведущий.
     - Я думал, что обрету свободу, стану отшельником-богомолом, буду проповедовать лишь камням и песку, ручьям и птицам, горам и низинам, буду питаться аскаридами и все в таком духе, в общем, одним словом, обрету просветление.
     - Но вы свободно могли организовать храм вашему божеству (кстати, как оно называется?) и в пределах города, разве не так?
     - Нет, не так. Необходимо уединение, а не суета, которая царит в пределах городских стен. Да, и мое божество зовут Иисусом Христом.
     Ведущий чуть не подпрыгнул на своем кресле.
     - Как? Но ведь давно уже построены храмы для всех сект, свидетелей Иеговы, мормонов и прочих? Разве не так?
     - Я не хотел вступать в секту. Для этого нужно повредиться разумом.
     - Как все остальные? - хмыкнул ведущий и торопливо замял свой выпад: - Впрочем, это на вашей совести, господин уголовник. Итак, вы искали уединения, но так его и...
     - ...не нашел! - перебил Вася, мой товарищ, сидящий рядом со мной на диване. - Мы нашли Ваню в первый же день...
     
     Я хочу быть один, с мыслями своими, я хочу быть один, чтоб про меня все забыли...я хочу быть похожим на Франциска Ассизского. Но мало ли кто чего хочет? В конечном счете, в обществе устроили что-то вроде круговой поруки. Все своей личной свободой поддерживают свободу соседа, а когда совершается преступление, это уже вина чужих свобод, их влияния на твою свободу. Кто-то ущемил тебя, вот и все. Ты отправляешься в степь, исчезаешь из этого мира, а остальные, все остальные - трясутся, что окажутся на твоем месте (и правильно делают!). Одно неверное движение - и все, ты за воротами - боятся все. Этот извечный страх и есть печать тоталитаризма желаний.
     
     ...моего изгнания, а я уже вновь вижу людей. Я протер глаза, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Нет, не галлюцинация, ко мне идут трое молодых парней в лохмотьях и приветственно улыбаются. Я помахал им рукой.
     
     - Здорово, изгнанник! - крикнул издали тот, что был с краю слева. В ухе у него висела золотая серьга и был чуб на голове.
     - Здорово! - отозвался я.
     
     Под жарким июльским небом по коричневой земле ко мне шли эти трое. Крайний справа был высоким худощавым длинноволосым брюнетом, одетым в комбинезон и со шляпой на голове. Посередине шел приземистый человек с мощным оголенным торсом. На нем были джинсы и армейские ботинки.
     
     Трое подошли ко мне, и я всем по очереди пожал руки.
     - За что? - коротко спросил тот, что был посередине.
     - Убийство. Убил любовницу, - ответил я.
     Тот поджал губы.
     - Серьезно. Я вот за воровство. Этот, - он ткнул пальцем в человека справа, - Федор, он за халатность на службе в АЭС. Помнишь, в том году чуть не рванула? По ящику круглые сутки крутили. А этот, - он указал налево на человека с сережкой и чубом, - Анатолий, за мошенничество. Играл в карты на деньги и надул одного из правительства, так теперь здесь мыкается. А меня зовут Савелий.
     - Иван, - представился и я.
     - Ну чего посреди степи торчать? - спросил в воздух Савелий и вытащил из кармана мобильный телефон.
     Он набрал номер и хриплым голосом заговорил:
     - Да, подгоните машину, новенького подобрали.
     Он убрал телефон и вновь обратился ко мне:
     - А у нас тут община, община тех, кто подвергся остракизму. Хочешь-не хочешь, а надо вступать, - тут он развел руками, будто бы я протестовал. - Найдем тебе работу...чего умеешь?
     - О, я всего лишь историк.
     - Да, херово, - присвистнул Савелий. - А руками можешь че-нибудь делать?
     - Нет.
     - Ну, тогда будешь в архивах копаться. У нас их уже с гору накопилось, никто взять на себя не может.
     Тут я увидел "Ниву", едущую по степи и вздымающую шлейф пыли за собой. Машина двигалась в нашем направлении. Когда она подъехала, все молча погрузились внутрь, в том числе и я.
     
     После часа езды по разбитому шоссе мы подъехали к какому-то сооружению, типа замка без рва, оно было все в строительных лесах. Машина въехала по подъемным воротам внутрь и тут же очутилась среди толчеи. Водитель нажал на клаксон и разогнал толпу. Машина немного попетляла по городу и наконец встала на какой-то стоянке. Все вылезли.
     
     - Сейчас поведем тебя к Старейшине, - сказал Федор.
     Мы двинулись вперед по центральной улочке, в глазах рябило от цветов мела, копоти и строительной замазки, снующих туда-сюда людей в пестрых просторных одеяниях, типа туник или хитонов и в уши пронзительно били взвизгивания электропил и мерный стук топоров. Видимо, городишко отстраивался заново, реставрировался.
     Об этом и заметил мне Савелий:
     - Вот, ремонтируем город после пожара. Был город - стала деревня, теперь опять город будет, - с какой-то гордостью сообщил Савелий. - Аткарск.
     Спустя пять минут мы завернули на задворки центральной улицы, за дом в черных пятнах и с обугленными бревнами. Мы прошли во двор-колодец и зайдя в подъезд, поднялись на пятый этаж и позвонили в дверь. Ее нам открыл седобородый старец с бородой до колен, наряженный в какие-то белые тряпки.
     - Милости прошу, - пробасил старец.
     Он поманил меня пальцем внутрь и я вошел, остальные же остались на лестничной клетке.
     - Проходи, садись, - старик указал на кресло в углу комнаты и сам уселся в точно такое же в противоположном углу.
     - Ну, рассказывай. Что к нам привело?
     - Ээ, если честно, - начал я, чувствуя легкую неуверенность, - я рассчитывал на полное одиночество за пределами города. Отшельническая жизнь, рака-отшельника, знаете ли...
     Старец усмехнулся.
     - Опять святая наивность, как, впрочем, часто встречается. Неужели ты не подозревал, что людям свойственно поддерживать друг-друга и сплачиваться в единый коллектив в разных экстремальных ситуациях? Не удивляйтесь, многие и не подозревают, что здесь существует такая прочная, а самое главное, гибкая, система.
     Я вдруг покраснел.
     - И что же вы совершили?
     - Я, я, - начал я опять, запинаясь, - убил человека.
     Все лицо старика вслед за кустистыми бровями как бы поползло вверх, к затылку.
     - Не иначе, у вас была крупная мотивация для такого кхм, проступка. Вас не устраивало общество, в чем-либо, или была какая-то высшая идея?
     - Я хотел вырваться за рамки человека, весь кругозор которого определяется его потребительской корзиной. Если сладко жрать и сладко спать, то человек превратится в скота, понукаемого власть имущими.
      - Ну...в целом правильная позиция, но зачем же ради доказательства идти на столь тяжкое преступление? Можно было и по мелочи чего-нибудь набедокурить.
     - Здесь еще личный мотив. Я любил эту женщину...и ненавидел.
     - Ну, это на твоей совести. А слышал ли ты что-нибудь про религиозный анархизм?
     - Обожествлять Кропоткина и Бакунина? - наугад выдал я.
     
     Религиозный анархизм! Как просто мне это кажется теперь. Я прожил тридцать один год и до сих пор об этом ничего не слышал. Правда, я был в юности яростным богохульником (как сказал один древний грек в своей комедии "я богопротивен, значит, бог есть!"), панком и состоял в партии "Воинствующие безбожники", где участвовал в разных антиклерикальных митингах. Но сейчас у меня будто бы открылись глаза. Как элементарно!
     
     - Ну уж это вы завернули, дорогой наш гость, - усмехнулся жирдяй-ведущий. - Как всем нам известно, это очередная секта, вот и все.
     - Не знаю ничего насчет секты, не берусь утверждать, - ответил я, оторвавшись от горлышка бутылки, - но это произвело на меня сильное впечатление, открыло мне глаза на многие вещи.
     - Скорее харизма Главного Сектанта так на вас подействовала, - быстро перебил мою мысль ведущий.
     - Мы не из кого не выкачиваем денег и не просим обожествлять того, кто, как вы выразились, является Главным Сектантом, - пришел мне на выручку Вася.
     - Мы чтем заповеди Христовы и мы весьма воинственны, но это не более чем начальная стадия жизни какой бы то ни было религии. Вспомните хотя бы крестоносцев, воевавших Гроб Господень, или шахидов, которые объявили джихад Америке. Всякая молодая религия через это проходит.
     - Ого, - притворно изумился ведущий. - Вы уже ставите свою, хе-хе, веру рядом с мировыми религиями! Как интересно, дорогой зритель!
     Тут внезапно Вася встал с диванчика и засветил в ухо ведущему.
     - Что-о?! Как вы смеете! - вспыхнул тот праведным гневом. Впрочем, он уже не раз был бит гостями студии за свое ехидство. - Ладно, впрочем, - быстро растаял ведущий, - это вырежут.
     Какая невинная ложь! Как трогательно! Все ведь прекрасно знают, что передача идет в прямом эфире.
     Сидящие в зрительном зале на задних рядах панки зааплодировали.
     
     Война. Я почему-то люблю смертельно опасный стрекот пулеметов, крики раненых, струящуюся кровь, трупы, исполинскую техника, пламя пожара, сжирающего дома, обреченность тупых и слабых овечек и много чего еще другого.
     
     Я изучал историю. На протяжении всей эпохи пребывания на нашей Земле хомо сапиенса шли войны, начиная от гиксосов и египтян и кончая Афганом, Чечней, и американской агрессией в Ираке. Война - это человеческая природа, люди привыкли к бесконечному бою. Сейчас человечество отказалось от войн - в анархии все равны, у каждого одинаковые шансы пробиться в этой жизни. Не идет войны и на бытовом уровне, не нужна более хитрожопость и изворотливость (как мне кажется). Всегда у каждого был свой шанс, всегда работал закон джунглей. А сейчас человек втиснут в рамки новой морали, получился как бы искусственный человек, идеальный человек. Поэтому в нашей утопии газеты невыносимо скучны.
     
     - Зачем же их обожествлять? Нет, нужно признавать единого бога в трех лицах. Только он властен распоряжаться судьбами человеков, только ему нужно и поклоняться, Господь Бог - единственный авторитет, перед которым можно снять шляпу, а так - все по-кропоткински, не принимай на веру ничего и не склоняйся не перед какими авторитетами.
     Если опять же вспомнить Кропоткина, то всякая власть развращает, портит человека, что мы все и увидели в городах, которые по-разному покинули.
     - И не ставить в авторитет родительское мнение?
     - Не в этом дело. Тут все гораздо шире...
     Я глядел на старца сияющими глазами - именно этой, такой простой, истины мне и недоставало. И теперь я ее обрел. Но что-то предательски мелькнуло в моем мозгу, какая-то заноза вцепилась в разум и не хотела отпускать. Волнуясь, я выдавил:
     - Но ведь известно, что только отмени государство самое себя, то есть архаичные милицию, ФСБ и прочие силовые структуры, как наступит конец света. Пророк призывал к заповедям на заре существования европейской, самой продвинутой цивилизации, но приди он на две тысячи лет позже, ему бы ничего другого не оставалось, как опять возобновить проповеди своих истин.
     - Когда все уверуют в господа, никаких концов света не будет, - улыбнулся старик.
     - Но не будет ли это...фанатизмом? Фундаментализмом?
     - Ты как будто сомневаешься в своих вопросах. Видно, нынешняя "цивилизация" глубоко пустила корни в твой мозг. Ты еще не отвык от строгих правил социума, не глотнул воздуха свободы.
     - Что же мне делать? - в растерянности пролепетал я.
     - Пойди и замочи пару анархистов.
     - Синдикалистов?
     - Именно. Как раз они и внесли тот тлетворный душок разложения в нынешний мир. Подумать только, устроить анархию в отдельно взятом государстве! Так и сидим ведь, - неожиданно подмигнул мне старик. - За кордон носа не высунем, хоть бы к китайским братьям. Да, поле для деятельности - стены нашего города-замка. Сейчас сюда частенько заезжают танки от синдикалистов.
     
     Я смотрю на кучку панков, что расположилась в углу зрительного зала. Из полутьмы высовывается гребешок ирокеза. Там что-то пьют и тихонько поют свои песни. Панки, несчастные существа, больше всего верящие в нынешний строй и оказавшиеся не у дел при сбывшейся мечте, их движение потеряло смысл. В сущности, их "анархия" была детским садом, все крушить и все ломать и хвостом махать, махать, махать.
     
     А мы сидим себе на диванчиках и пиздим на какие-то отвлеченные от главного предмета нынешнего дискурса, темы. Втирать очки этим животным очень просто, они ведутся лишь на резкость тона и на хамские замечания, переходящие на личности. Пипл хавает. Больше ему ничего не надо.
     
     В зале сидят люди, про которых хочется сказать: человек без власти - человек, а толпа без власти - толпа. Эта толпа разношерстная. Есть здесь и "цивилы", но в основном зал заполнен представителями субкультур - бесполезные панки, престарелые тухло-романтичные хиппи, мрачные готы. Все сидят и бухают портвейн и пиво, курят и матерятся вполголоса, что позвали нас, уголовников и негодяев.
     
     Вот сидим мы, я, Вася и молчаливый Савелий и промываем мозги этой публике, исхитряясь уйти от провокационных вопросов ведущего. Нас освещают световые пушки, тихо звучит классическая музыка, кажется, Моцарт, или Бетховен (довольно безвкусная обстановочка), хуй знает, а зрители сидят и впитывают каждое сорвавшееся с языка слово, словно какие-то исполинские и невероятно уродливой формы, губки.
     
     Я стоял на башне вместе с Анатолием, Савелием и Федором и смотрел в выжженную солнцем песочного цвета степь. Вася, начальник гарнизона, здоровяк с наивным взглядом, объяснял главным образом мне, что нужно делать.
     
     - Итак, теперь ты с Толей и Федей идешь на патрулирование. Мы всегда патрулируем прилегающие к их городам территории на предмет изгнанников. Если нашел кого-то, убедись сначала, что он живой, а потом уже звони по этому телефону, всякое бывало, - и Вася протягивает мне мобильник. - За вами приезжает машина и вы едете сюда. Здесь вы отводите новичка к одному из старейшин. Он занимается промывкой мозгов.
     
     Меня покоробило от такого выражения.
     
     - Походили два часа, потом вас сменяет следующий наряд. Все просто.
     Вдруг далеко на горизонте возникла серебристая капля, бегущая по направлению к нам.
     - Внимание! - сразу заорал Вася. - Вражеская машина! Пушки наготове! - и по периметру стены выстроились стрелки.
     Капля все увеличивалась в размерах, пока не начала приобретать отчетливые очертания танка. Я затаил дыхание.
     - Внимание! У них белый флаг! - заорал Вася. - Пушки наготове! Дайте мне мегафон!
     Я понимал, что городские могут пойти на хитрость, и с глубочайшим интересом следил за развитием событий.
     - Первый раз, однако, - сказал Савелий удивленно.
     Танк подъехал к самым воротам, и из башни высунулась чья-то голова с громкоговорителем.
     - Внимание, внимание! - прокрякал голос. - Мы пришли с миром! Мы хотим начать переговоры!
     - Сначала выйдете все из танка! - орал Вася в ответ в свой громкоговоритель.
     Люди послушно начали вылезать из башни танка. Вылезло четыре человека.
     - Впустите нас в замок! - крикнул главный пришелец.
     - Избавьтесь от всего оружия и поднимите руки вверх! - орал Вася.
     Гости послушно выполнили просьбу.
     - Теперь можете войти!
     Служащий нажал кнопку, и подъемный мост пополз вниз.
     - Что ж, пойдем послушаем, с чем гости пожаловали, - сказал Вася и начал спускаться по лестнице вниз. Мы последовали за ним.
     
     Человеку свойственно созидать, неважно что, от мелочей до великих произведений. Такими уж нас создал Бог. Человек создает сад, создает семью, создает симфонию - все это одно и то же. Мы созданы по образу и подобию Божьему, поэтому у нас те же желания, что и у Бога - в первую очередь - созидать, заполнять пустое пространство вокруг себя. Но созидание сопряжено с творческим началом в человеке. За себя я спокоен, я - бесталанный хуй, но что же другие люди? Например, те же панки. Панк предполагает музыкальные и стихотворческие способности. Но в нашем мире искусство никому не нужно. Как сказали далекие предшественники панков, ситуационисты: искусство умерло - не прикасайтесь к этому трупу! Сейчас нужны не художники, а кочегары и плотники. Прогресс застыл на месте, получился анархо-примитивизм. Цивилизация - труп культуры - вот что сейчас самое главное. Все науки слились в одну универсальную синкретическую науку и получилась каша, застой. Теперь нужно не созидать, а строить по планам предшественников. Мало ли теперь писателей-котельщиков, архитекторов-слесарей или художников- плотников? Их талант, искра божья, никому не нужен. От этого многие люди впадают в депрессию или слетают с катушек, множа преступность. Но все это уже не зависит от кого-либо, все это закономерный исторический, культурологический процесс.
     
     - Мы живем как бы в параллельных мирах, по планете раскинулись две сети - сеть обычных городов и сеть замков, - разглагольствовал я, а успокоившееся уже уебище, Коля Оборвов, внимательно слушало и кивало головой, будто экзаменовало меня. - И вот моя мысль - не лучше ли объединиться и общими усилиями создать общество будущего под началом божества?
     - Но нам не нужен никакой бог, все это пережитки старого общества, - запротестовал ведущий. - Хотя...это ваша точка зрения, и она имеет право на существование. Итак, дорогие зрители, на этой позитивной ноте мы заканчиваем нашу передачу, у нас в гостях были люди, стоящие по ту сторону нашего государства.
     - Вот именно, что государства, а настоящая анархия его отрицает, - вставил я.
     - Итак, до свидания, в следующей передаче...
     
     Анархия и религия в чем-то схожи. Обе обличают власть, отрицают всякую власть человека над человеком. Только при анархии во главе угла стоит своя голова на плечах, самостоятельность, а в религии главное - Бог. Однако же "на бога надейся, а сам не плошай" - говорит пословица.
     
     - Вы приглашаете нас на телепередачу? - переспросил Вася.
     - Да. Городу интересна ваша позиция касательно идеального общества, - ответил главный танкист.
     - Ну что ж, мы поедем, - ответил Вася, почесав затылок.
     
     Я, Савелий и Вася едем в машине по улицам города. Я любуюсь психотропной картиной промышленного района. По моему лицу текут пятна неоновой рекламы эффективного средства для похудения - я вижу это в зеркало заднего вида. Заднее сидение погружено во тьму, видно только абрис двух массивных фигур.
     
     - И чего с вами так завозились? - распространялся водитель - рыжий парень с козлиной бородкой. - Разгромить ваши замки добровольческой армией и дело с концом. А так сидите там, поди, вынашиваете планы, как завоевать нас! - было очевидно, что мы в глазах этого умника-шофера люди второго сорта, падаль, к коей нельзя прикасаться и трехметровой палкой.
     
     - Не исключено, - загадочно отвечаю я, выбрасывая окурок в окно.
     
     - А что, я дело говорю. Сама идея - обречь вас на гибель, оставляя одних с сухпайком на трое суток, хорошая. Вы сгинете бесследно из нашего общества.
     
     - Но, как видите, мы живем и здравствуем.
     
     Машина остановилась на перекрестке. Мой голос дрожит, когда я говорю:
     - А сейчас минуточку внимания, - и достаю ствол.
     - Э, э, э! Хорош! - пугается водитель, его лицо становится мертвенно-бледным, как несвежая простыня.
     
     Я невозмутимо, но трясущимися руками сую ствол ему в рот.
     
     - А сейчас ты свернешь в какой-нибудь тихий переулок, - говорю я.
     
     Парень послушно кивает головой и что-то мычит. Вот и молодец.
     
     Когда машина заезжает в грязную подворотню, я спускаю курок. Кровь брызгает на стекло двери, парень откидывается назад и замирает.
     
     Мы выходим из машины и все вместе извлекаем из нее труп, волочим его к грязному расшатанному забору, в кусты, и бросаем там. Потом мы садимся в машину, я на месте водителя, и топим.
     
     - У него должна быть карта, в бардачке, - говорит Вася.
     Я одной рукой залажу в бардачок - и правда - вытаскиваю карту и передаю ее назад.
     - Так...так...это улица Кропоткинская? Значит сворачивай сейчас налево, вон перекресток, и - до упора.
     - Отлично, - сказал я и завернул.
     
     Вот, думал я, крутя руль, теперь ты - гордый гиперборей, пребывающий на ледяных горных вершинах, вставший по ту сторону добра и зла, сверхчеловек, венец эволюции, существо со стальным сердцем. Правда, я совмещаю это с религиозным экстазом, когда сверхчеловеку ни к чему затягиваться этим опиумом для народа. Старые философы были не дураки, но зачастую их эстетство оборачивалось губительными последствиями применения их мыслей на практике. И кое-кто из философов называл Христа "идиотом". Это уже ни в какие рамки не лезет, если я так скажу, я отрекусь от спасательного круга речей того старца. Позволю себе захлебнуться соленой водой нынешнего мироустройства.
     
     Мы подъехали к дому чиновника, великолепному особняку с разбитым возле парком.
     
     Мы вылезли из машины и пошли ко входу по гравиевой дорожке.
     
     Я нажал кнопку звонка.
     
     Открыл нам дворецкий.
     
     - Добрый вечер, - проговорил он высоким голосом. - Как вас представить?
     Я ничего не ответил, только поднял пистолет и выстрелил дворецкому в лицо.
     Мы прошли в богато убранный холл.
     - Хозяева, к вам гости пожаловали! - заорал Савелий, входя в гостиную. С кресла в недоумении поднялся щуплый человечек в очках и тут же упал обратно в кресло - с развороченной грудной клеткой.
     Мы обошли весь дом, но никого в нем больше не нашли. Вася прихватил кое-какое золотишко из серванта в спальне.
     - На кой хрен тебе золото понадобилось? - спросил я у него.
     - В крепости обменяю на сапоги - третий год в дырявых хожу.
     
     Мне все понятно. Одного правительственного чиновника мы удалили, а конкретно - Корнелюка, председателя нового земского собора. До самых верхов мы конечно, не дотянемся - у них поди охраны больше, чем у меня в голове тараканов, но кое-что мы смогли. Вот уже и не самая малость. Теперь следовало уходить.
     Мы вышли из дома, заперев дверь, и погрузились в машину. Я тронулся под руководством Савелия к черте города.
     
     Мы подъехали к городу и нас впустили внутрь. Тотчас к машине подбежал какой-то человек и скороговоркой произнес:
     - Мы перехватили телефонный разговор воеводы и премьер-министра, они собираются взять штурмом нашу крепость.
     - Спасибо за информацию, - ответил Вася и обернулся к нам. - Слышали? Несладко нам придется.
     - Отобьемся! - ответил Савелий.
     У меня не было большой уверенности на этот счет.
     
     А потом началось то, о чем я рассказывал в самом начале. Итак, я упал в обморок.
     
     Очнулся я в каком-то темном месте. На мне лежал еще кто-то, стонал и чертыхался слабым голосом. Вокруг лежали еще люди. Внезапно помещение сотряслось - и я догадался, что мы в каком-то фургоне. Кто-то сидел, привалившись к стенке, он был виден в неверном свете от зарешеченного окошка.
     
     - Браток, где мы? - сипло спросил я.
     - Нас везут в город, - словно нехотя, ответил парень. - В тюрьму.
     Я присвистнул. Вот тебе и анархия - полицейское государство. Теперь сам Кропоткин перевернется в гробу.
     
     Меня охватило уныние. Конечно, замок пал - ему не тягаться с городом. Но в это не верилось до последней, роковой минуты. Теперь некому будет крикнуть: "Анархию въ кровь!", теперь мы простые арестанты. Общество сняло с себя последние оковы, чтобы надеть их на нас. Видимо, анархия - и впрямь утопия, а Россия - это Россия. Все сводится к одному знаменателю - тоталитаризму, когда судьбы страны зависят всего лишь от нрава самодержца.
     
     Мне горько. Теперь я никогда не смогу быть один, как мечтал сначала о степи, а потом о тихом угле архивного работника. Придется нести тяжкий крест преступника до конца, на самую Голгофу. Но может быть, нас помилуют?
     
  
     ГЛАВА 2
     АЛЕКСЕЙ
     
     ...разве этого хотел Бог (которого нет), когда задумывал меня как уникальную личность?! Время от времени мы получаем в подбородок удар кулаком - это есть слово, которое посылает нам Бог: Анархию въ кровь!
     Анархия-анархия, а все по старому, вот, тюрьмы открыли...что дальше? Газовые камеры на очереди? Газенваген, йя, йя! Горит синим пламенем все устройство мира, взорван фундамент дома мироздания. Governments fly. Но МЫ есть, были и будем, никому ничего не забудем, выстоим всем назло, и себе в том числе. Ух, епт, песня получилась.
     
     Сирена тревоги выла на протяжной высокой ноте.
     Народная масса смяла дежурного по этажу как картонную фигурку, и разлилась по коридорам. С затоптанного тела дежурного сняли ключи от камер и начали их открывать. Я открыл дверь, со скрипом распахнувшуюся, и увидел перед собой того самого парня из телевизора. Он оскалился и произнес:
     - Бунт овечек? Ну-ну.
     - Выходи быстрей! - заорал я, и движущаяся толпа повлекла меня дальше.
     
     Мы прошли все этажи и освободили всех пленников, а потом народ вывалил на двор тюрьмы. С одной вышки еще продолжали отстреливаться, другие вышки уже пылали синим пламенем, выхватывая из ночной темноты лица - маски торжества идущих со мной рядом людей.
     
     Строчение с последней вышки захлебнулось, когда кто-то выстрелил по ней из гранатомета. Коробок на ножках разнесло в щепки, в фотовспышке взрыва запечатлелась распяленная человеческая фигура, летящая вниз, к земле.
     
     Ворота тюрьмы с лязгом растворились, и толпа хлынула в город, разрезаемая ножами домов.
     
      Я сидел в своем любимом кресле и пил пиво, пялясь в ящик. Программку я выбрал ту еще - новости. Вытаращясь мне в лицо, ведущий нудил об очередных изгнанниках за пределы города и их судьбе. Практически то же самое, что смотреть канал "реклама" - круглые сутки там крутят рекламу прокладок и средств по уходу за кожей с перерывами на микрофильмы. Да, есть и такой канал.
     
     Но то, что я услышал от диктора, повергло меня в шок. Пошел репортаж с места событий. "да, я вас слышу, Елена. Итак, мы находимся в Сенном переулке, где люди собрались на акцию протеста против правительства. Причиной послужила реставрация системы тюрем, куда заключили всех изгнанников из их города-замка. У этих людей есть оружие и они выкрикивают антиправительственные лозунги". "Виктор, как реагирует на это правительство?". "Да, Елена, представители власти никак не реагируют на происходящее. Очевидно, они не могут подавить бунт, так как бунтует сама народная дружина...".
     - Едрена кочерыжка! - вырвалось у меня.
     Как я еще не там?! Почему меня не предупредили? Сегодня не мое дежурство, ну и что? Надо ведь собирать всех!
     Я схватился за телефон и набрал номер начальства.
     - Алло, Владислав Михайлович? Скажите, а почему протестовать не вызвали тех, у кого выходной?
     - Как не вызвали? Всех вызвали. А Лагутенко сказал, что ты болен, поэтому тебя и не тревожат.
     - Я здоров! Зуб даю, Владислав Михайлович! Я сейчас приеду!
     - Ну давай, похвально такое рвение, - усмехнулся начальник и попрощался со мной.
     Вот скотина этот Лагутенко, знает, что за это ордена дают, так решил меня обойти? Припомню я это тебе, Антоша.
     Я собираюсь, думая о совсем других вещах. О морфологии.
     
     Если две системы дифференциальных уравнений при внешнем различии имеют нечто общее, внутреннее, морфологическое сходство, один алгоритм решения, то то же сходство имеют и исторические ситуации. Я не сведущ в истории, но кое-что сравнить я могу. Например, нищету и преступность в древнеримских многоэтажках и то же самое в Нью-Йорке, в районе Гарлем. Все народные волнения одним миром мазаны. Это факт. И тут дело вовсе не в реакции - результате анархии, а в том, что "все это было уже в веках".
     
     Я выхожу на улицу и ловлю такси.
     - В Сенной переулок, - говорю я.
     - Как? И ты туда же? - почему-то изумился водитель. - Уже двоих отвез!
     - Поехали, - говорю я и сажусь в машину.
     В машине слышится радио "Маяк", где тоже передают новости с места всем известных событий.
     - Там сейчас небезопасно, - будто предупредил меня водитель.
     - Поехали уже! - говорю я, и мы наконец трогаемся с места.
     - Революции нам только еще не хватало! - гавкает водитель, давя на газ.
     - И декаданса тоже, - говорю я. - Народ не потерпит произвола, к тому же всех страшат изгнанники.
     - А чего их боятся? Такие же люди, как все, преступников там практически нет.
     - Лично на меня изгнанники жути не наводят. Гораздо более опасны кочующие орды анархо-примитивистов. Но и они не так страшны - в города они не суются, нападают только на путешественников, но у тех сегодня надежная охрана.
     За разговором мы подъехали к Сенному переулку. Я выскочил из такси, и водитель крикнул мне вслед, на прощанье:
     - Удачи в бунте!
     
     Таксисту важно сохранить работу, а какой строй будет - это уже дело десятое. Что ж, это философия тихой мыши. Они остаются всегда, даже когда человеку предписывается летать гордым счастливым орлом. Но что, если на математической точке на поверхности сферы Земли, а проще говоря, в нашем городе случится новая революция? Расползется ли она на всю сферу? Вот это вопрос.
     
      Я подошел к гудящей толпе людей и увидел знакомые лица некоторых моих сослуживцев, Дениса и Вадима.
     - Здорово, Петруха! - сказал Вадим и обернулся к остальным присутствующим: - Дайте человеку пулемет!
     Мне в руки сунули "узи" и я почувствовал некоторую уверенность, после суток уныния.
     - Красавец ты с оружием! - воскликнул Денис. - Будто не вчера боевое крещение прошел, а лет десять назад!
     Я невесело усмехнулся. Штурм города-крепости был тем еще пеклом. Зато теперь мы защищаем тех людей, которых лишили убежища. Их заточение в тюрьму явилось для нас полной неожиданностью. В спешке власти города засадили изгнанников в музей-тюрьму, что находился в центре города.
     Мы же сейчас находились в двух кварталах от тюрьмы, перед шикарным зеркальным зданием правительства города и Сан Саныч вещал в мегафон, обращаясь к стенам этого здания:
     - Выйдете, и посмотрите в глаза нам, народной дружине! Мы больше не будем оберегать ваш покой, покуда вы не выпустите всех заключенных! Их следовало отправить в реабилитационные центры, положить под аппараты трансплантации мировоззрения, а что вместо этого сделали вы? Вы лишили их свободы!
     
     Вдруг какая-то молодежь, кучковавшаяся неподалеку, запела "Все идет по плану" "Гражданской обороны". Видимо, это были панки. Счастливцы, их чаяния и надежды оправдались!
     
     До двадцати трех лет я учился на математика, но выпустившись, я не нашел себе места применения, поэтому подался в народную дружину, благо, здоровье и физическая форма позволяли. Говорят, математически доказано существование Бога, но я все равно в него не верю. Мне кажется, Бог ни к чему в осуществившейся утопии, даже когда происходят народные волнения. Он никого не испепелит на месте, за то, что съехавшие с катушек убивают людей, как тот парень из телевизора, с передачи "Час Истины". И если бы бог был, то ему все равно некогда было нами, презренными людишками, заниматься - он бы погряз в выяснении отношений с другими богами - с Аллахом или с Буддой, к примеру.
     Все это также просто, как исчисление матрицы.
     
     - Лагутенко не видели? - спросил я у парней. - Потереть с ним кое-что надо.
     - Да где-то здесь ошивался, - ответил Денис и крикнул в толчею: - Эй, народ! Лагутенко где?
     Тотчас из толпы высунулся Антон Лагутенко, мой заклятый коллега. Я сделал ему знак рукой, что позже мы поговорим. Он почему-то залыбился. Ну-ну, недолго тебе осталось лыбу тянуть. Лагутенко растворился за спинами людей.
     
     - Согласен, - говорил мэр города, - было неосторожным шагом приглашать обитателей города-замка в наш город, из-за этого и произошел штурм их крепости, но сделанного не вернешь.
     - А известно ли вам о кочующих ордах анархо-примитивистов? Посланники видели их городок из повозок, расположившийся в степи. Вот они и представляют настоящую угрозу для нас, - сказал советник мэра.
     - С чего вы взяли?
     - Это опустившиеся, бескультурные люди, в той атмосфере, в которой они живут, и может созреть нарыв на теле нашего общества.
     - У них недостаточно сил, чтобы ворваться в город. Но вернемся к главному: что теперь делать с тюрьмами? Народ жаждет освободить узников, если это произойдет, то придется отпустить их обратно в степь. Но они уже познали вкус крови нас, анархо-синдикалистов, и теперь они не успокоятся. А проводить трансплантацию мировоззрения слишком накладно - дорого.
     - А что, если предоставить им гражданство взамен на то, чтобы они боролись с анархо-примитивистами?
     - Им не нужно гражданство. Они жаждут освободиться из-под нашей опеки.
     - В любом случае, нужно все хорошо взвесить и выбрать один из вариантов.
     - Тогда нужно отпускать их в степь. В конце-концов, мы показали им свою силу, да и возможностей проникнуть в город у них больше не будет.
     - Согласен с вами.
     Мы сидели на скамьях и смотрели на двух высокопоставленных особ, которые разглагольствовали на кафедре так, как будто нас здесь и не было. Мы находились в храме Гильгамеша, который почему-то был выстроен по образцу католических церквей. С витражей на нас сурово смотрел древневосточный герой.
     - А почему бы вам тогда не отпустить всех желающих в наш город-замок? - подал голос кто-то из наших. - То есть тех, кому не нравится анархический режим города?
     - Ну, зачем вы называете анархию режимом? - я был согласен с ответившим мэром.
     - Потому что это и есть режим, - ответили из толпы.
     - Анархия - это вершина человеческой мысли, мироустройства и нравственности, - отчеканил мэр.- А что касается вашего вопроса, то я думаю, это можно устроить, к тому же можно наладить торговые связи с городом-замком, обмен может проходить на нейтральной территории.
     - А что делать с неустойчивым элементом нашей социальной системы, то есть, проще говоря, со всеми ними? - советник мэра обвел рукой зал.
     - Их мы отправим в степь, - не моргнув глазом, сказал мэр.
     - Но это же весь наличный состав народной дружины?
     - В набор в народную дружину всегда был большой конкурс, от недостатка желающих защищать порядок мы не умрем. Да и что я говорю, вам это известно не хуже меня.
     
     Люди отнюдь не стали чище душой, разумом и телом. По-прежнему у нас здесь город крыс, Крысополис. Каждый тянет одеяло на себя и разевает рот на чужой каравай. Вот, допустим, этот Лагутенко. Он, вполне в духе нашего времени, окончил паршивый техникум в Казани, обучившись на сантехника. Но он не стал ковыряться в засоренных трубах и предпочел привилегированную профессию народного дружинника здесь, в Поволжье. Но и здесь ему мало, он строит козни всем подряд, в том числе и мне, лебезит перед раздраженным этим начальством и всячески заискивает. Когда пахнет жаренным, он лихо ускользает от ответственности и остается чистеньким, выходит сухим из воды. Что поделаешь, во все времена были такие лагутенки, их надо терпеть и не ущемлять их свободу.
     
     Вот и сейчас, смотря на текущую темную гущу толпы под чернильно-синим летним небом в блестках звезд, я думаю о Лагутенко.
     Нас впустили в просторный холл здания правительства города и объявили, что рандеву состоится в церкви Гильгамеша, что на улице Кирова. Все вышли на улицу и двинулись к назначенному месту, но времени еще было с избытком: мэр не мог бросить какие-то свои важные дела и назначил встречу через два часа.
     После двадцати минут ходьбы мы оказались на улице Кирова, и заняли круглосуточно работающее кафе. Тут-то я и подошел к столику, за которым сидел Лагутенко.
     - Пошли, поговорить надо, - буркнул я.
     - Ну пошли, - с видимым неудовольствием и даже с какой-то ленцой ответил Лагутенко.
     Мы зашли в туалет за обшарпанной дверью и я тут же прижал Лагутенко к стене.
     - Это что за хрень ты устроил? - грубо спросил я.
     - Ты про что? - прикинулся дурачком тот. Его голубые глаза вытаращились на меня со страхом, подленьким страхом подколодной змеи.
     - Сам знаешь что, - сказал я. - Если мне и командиру дают премии и ордена, это не значит, что кого-то из нас можно подставлять.
     - Я не понимаю, о чем ты? - пролепетал Лагутенко.
     Я скривился и чуть не сплюнул:
     - Ну и дерьмо же ты, Лагутенко, - сказал я. - Как только таких в народную дружину берут?
     - П-пошел ты, командирский дружок! - тявкнул он. - Поди жопу начальству подставляешь, и им их задницы лижешь, чтобы тебе орден дали.
     Я озверел.
     - Я...никогда...никому...не лижу...задницу! - проревел я, нанося по этой наглой роже удар за ударом.
     - О-о-о, - Лагутенко, схватившись за нос, из которого потекла кровь, сполз по грязной кафельной стене на пол.
     Я открыл кран в раковине чтобы помыть руки от крови, но из крана полилась какая-то коричневая жижа. "Странно"- подумал я, всегда у нас была чистая отфильтрованная вода из крана. Я вытер руки о штаны и оставив Лагутенко валяться на полу, вышел из туалета и вошел в зал кафешки.
     
     Гниды - они и в Африке - гниды. Таких тоже нужно высылать за пределы города. Но этого не происходит. Поэтому им фактически разрешено гадить исподтишка.
     
      Мой взгляд остановился на Кате. Я уже давно ее не видел и даже стал немного беспокоиться о том, где она пропадает.
     Я подошел к столику, за которым она сидела, и, прихватив стул из-за соседнего столика, сел с ней рядом.
     - О, привет, Петруха! Давненько тебя не видела! - обрадовалась Катя.
     - Это я тебя не видел, где ты пропадала? - в ответ обрадовался я.
     - Да я гопников мочила. Представляешь, все до единого жарко заверяли меня, что они анархо-гопники, - Катя весело рассмеялась.
     - Одна?
     Я не мог оторвать взгляда от ее губ - пухлых, c такой формой нижней губы, что казалось, будто она рассечена надвое. Мне захотелось поцеловать ее. Но межличностные отношения в народной дружине запрещены, поэтому я взял ее за руку, встал и отвел ее в темный уголок у барной стойки. Там наши губы встретились в томительном поцелуе.
     - Сколько раз тебе говорить, - отдышавшись, пожурил ее я, - чтобы ты не ходила в рейды одна.
     - Ты забыл, что я владею тремя видами боевых искусств?
     - Нет, не забыл, но все же против лома нет приема. Вдруг бы с тобой что-нибудь случилось?
     - Да нет, все нормально, я отхуячила четырех гопников и погрузила их в грузовик, теперь они уже за пределами города, подыхают с голоду.
     
     Гопники и панки. Кто из них лучше? Для нас, людей третьего десятилетия двадцать первого века, конечно понятно, что лучше - панки. Но еще десять лет назад для рядового обывателя это были две равнозначные чумы. Обе группы людей дрались и занимались вандализмом. Рядового обывателя в ужас бы привело, если бы он увидел панка с его, панковскими трусами во рту, которого товарищи пинают ногой по оголенным яйцам! Мы же смотрим на это с милой улыбкой. Системе всегда нужен противовес, чтобы все оставалось на своих местах, статус кво. Девиз Панков - "Fuck the system!". Этим они и продолжают заниматься и при анархии. Поэтому панки - меньшее зло, допустимое зло. И панки не отжимают деньги у прохожих. Хотя панки могут насрать вам под дверь, но это лучше, чем лишиться денег или получить по морде.
     
     
      - Позвольте! - послышался возглас из зала. - А как насчет того, что МЫ не хотим уходить за пределы города? В конце-концов, мы делаем это хоть и ради высшей идеи, но в большой мере и ради собственного удобства!
     - Вы поставили себя против правительства, выбранного вами. Мы, заметьте, даже не хотели заниматься руководством - все по Кропоткину! Теперь же мы вынуждены ради общего блага устранить систему тюрем и устранить вас, неустойчивый элемент.
     - Но как вы выгоните нас? Для набора новой народной дружины нужно время, а другой объективной силы у вас, насколько мы понимаем, нет? Или есть какая-то "тайная полиция"? "Третье отделение"?
     - Мы воздержимся от комментариев, - сказал мэр.
     В церкви повисла гнетущая тишина.
     Выждав какое-то время, мэр сказал:
     - Еще вопросы?
     
     Смотря на витраж с изображенным на нем Гильгамешем, я думаю об искусстве, таком ненужном никому искусстве. К примеру, этот витраж - это часть интерьера церкви, выполняющая свою декоративную функцию. Людям, верящим в этот миф, приятно видеть переливающиеся на солнце кусочки стекла, сложенные в композицию. Правда, сейчас глубокая ночь и искусственное освещение неоновых ламп под потолком делает Гильгамеша матовым, но это не важно. Или взять голову Ленина, выполненную на стене дома (я часто прохожу мимо этого места). Или в моей родной Тюмени - баллончиками с краской на стене изображена голова рыцаря, с одной стороны освещаемая синим, а с другой - красным светом. Не нужно никаких красок, мольберта, холста - только примитивный баллончик - и люди наслаждаются эффектом, как некогда восхищались полотнами, писанными маслом и висящими в музее изобразительных искусств.
     
     Любое искусство, не только живопись, потеряло свою эстетическую функцию, когда люди научились жить мирно. Искусство больше ни к чему, теперь необходимо только такое, прикладное искусство. И это правильно.
     
     Мы вышли из церкви Гильгамеша в весьма смешанных чувствах.
     - Каково, а? - спросил Вадим.
     - Нехуево, - ответил я.
     - Да-а, - подтвердил Денис.
     Вдруг нас окликнули:
     - Эй, стойте!
     Мы обернулись. Это был наш главный активист Сан Саныч. Он смешно размахивал руками и говорил:
     - Вы посмотрите на этих тварей! Они уезжают!
     И правда, прошуршали шины и в конце переулка мелькнули габаритные огни правительственного "Мерседеса".
     - Это беспредел! Они же не собираются ничего делать! Сейчас он поедет жрать икру в своем особняке и трахать элитных шлюх! Мы сейчас все рассосемся и сядем перед своими телевизорами, а он подождет, пока наберется новая народная дружина и нас "попросят" из города!
     - А при чем здесь именно мы?
     - Да ты же активист! Клюв Лагутенко вон как начистил! Собираем людей!
     Сан Санычу подали громкоговоритель, и он заговорил:
     - Стойте, люди! Вы не видите, что мэр сейчас поехал прохлаждаться в своем особняке и ждать набора новой народной дружины, которая выкинет нас из города?! А пленники так и останутся сидеть в тюрьме! Я призываю СЕЙЧАС ЖЕ идти и освободить узников!
     - Но как? - спросил кто-то.
     - Сейчас с первыми же попутками те, у кого нет с собой оружия, разъезжаются по домам! Берем оружие, выданное нам, и собираемся здесь через пол часа!
     
     Когда каждый век, каждое столетие, пестрело войнами, искусство было на высоте. Гомер со своей "Илиадой", или изысканная архитектура средневековых замков, то есть неприступных крепостей военного назначения, торжественные звуки маршей, призывающие раскатать в кровавую кашу всех своих врагов, картины с изображенными на них воинами, гобелены, позднее - идеи Ницше, "Заратустра", еще позже - фашистская Германия - черный орел, означающий выклеванные глаза противника, монументальная архитектура Рейхстага, марши - "Дойче зольдатен, унтер офецирен"...или творчество победителей - Советского Союза - ура-патриотизм картин о войне...да мало ли можно привести примеров? Война питала искусство, к миру относились по-особенному, он был оттенен массовым кровопролитием, и искусство мирного времени было картиной передышки между войнами.
     
     Кто-то скажет, что настоящее искусство развивает эстетический вкус человека, способствует его духовному развитию, но все это чушь. Мне вот, например, нравятся фекальные бюстики - и что с того? Кто приказал считать это пошлой безвкусицей? Кто приказал древним грекам и людям эпохи возрождения считать красивыми толстух? Мы уже не видим в Венере, рождающейся из воды, красоту, мы видим жирную бабу, купающуюся в море - но все равно вынуждены чтить наследие прошлых веков - некоторые художники более позднего времени повторяют за этим наследием, Рубенс, Джотто, например. Почему? Кто сказал, что это - прекрасно?! Я не знаю.
     
     Кто-нибудь выскажется: от невозможности себя творчески реализовать, занимаясь лишь прикладным искусством, человек будет несчастен. Ересь! Главное счастье в жизни - это семья, а все остальное - вторично.
     
     Сейчас, когда движение закончено, наступает царство статики, культура закостенела и превратилась в цивилизацию. Это чудо! Будто бы загипсованная морская волна!
     
     
     И мы пошли на штурм тюрьмы...
     
     Когда людской поток, состоящий из народных дружинников и бывших заключенных, рассосался по улицам, в каждой улице нас встретили...кто? Мы не знали. Но они открыли по нам огонь. Холостыми пулями.
     
     - Полиция! Всем оставаться на своих местах! Лечь на землю, руки за голову! - орали в мегафон с крыши стоящей неподалеку синей "волги".
     
     Мы послушно легли на землю. Что ж, мы рискнули - и проиграли.
     
     Становиться преступниками самим - то есть открыть огонь на поражение по людям, называющим себя "полицией", мы не могли.
     
     Что теперь будет?
     
     
     Меня вызвали в зал заседаний. Я равнодушно посмотрел на неприветливого детину в камуфляже, который пригласил меня, и меня подняли со стула два таких же мордоворота в хаки.
     Я, глупо улыбаясь, вошел в зал заседаний и присел за стол, стоящий перед столом судьи. Да, в больничке морфия много, вот врачи и отлили этой братии. Почему-то пахло типографской краской.
     Меня, абсолютно равнодушного ко всему, кроме охватившей меня эйфории, посадили в камеру.
     Прокурор поднялся со своего места и громким басом начал зачитывать дело:
     - Слушается дело номер 1234. Нападение на тюрьму. Подсудимый - Петр Алексеевич Воздухов...
     
     Я парил где-то над залом, где решалась моя дальнейшая судьба, и внутренне смеялся чему-то своему, чему-то теплому, обволакивающему все мое естество с ног до головы, накрывающему сладкой волной невыносимого счастья, такого, что хотелось повеситься.
     
     - ...собственноручно открыл двери десяти камер-одиночек...
     
     Я был коровой, пасшейся на зеленом лугу, солнышко согревало мои бока, а трава была такой сочной, что ее хотелось есть и есть. Бля...как ХОРОШО!
     Фигуры трех присяжных заседателей терялись в далекой-далекой дымке, я смотрел на эти расплывающиеся в кашу силуэты и не понимал: зачем они здесь? Что им нужно? Не лучше ли как я, стать коровами и щипать зелень на полянке? Му-у!
     
     -...не оказал сопротивления тайной полиции и сдался в руки правоохранительных органов, - прокурор сел на место.
     
     В дело вступил адвокат.
     - Вызовите первого свидетеля!
     - вЫЗоВите второго свидетелявызовите третьегосвидетеляяяяяя...
     Слово взяла обвиняющая сторона.
     
     Я черпаю Благодать из самого сердца Вселенной, парю эфиром, превращающимся в лед в космическом вакууме, среди звезд. Я- Бог! Я-царь и повелитель всего Мироздания!
     
     Наконец присяжные удалились в комнату для совещаний.
     
     Мы целой толпой стояли посреди степи и ждали машину из города-замка. Нас всех вышвырнули из города, но вместе с тем отпустили обратно восвояси всех тех, кого мы освободили из тюрьмы. В благодарность они решили впрячься за нас перед Старейшинами в их городке-замке, чтобы нас оставили там жить.
     Все мы понимали, что отправляться к неизвестно где кочующим анархо-примитивистам - не вариант, бессмысленно.
     Меня судили одним из последних и делали это в ужасной спешке, потому что - прошел слушок - анархо-примитивисты отравили воду в городе, вылив в водопровод через врезку какие-то невесть откуда взятые ими токсичные отходы.
     Видимо, они решили штурмовать город. Нам было на руку уйти еще и от этой заварушки.
     Подьехал старенький "москвич". Оглядев наше сборище, водила изрек:
     - Япона мать, как вас много нынче уродилось!
     - Вези кузовок, раз мы как грибы! - отозвались из толпы.
     Водила позвонил по мобильному телефону и через час к нам подкатил "Камаз" с прицепом.
     Мы все погрузились в него и отбыли в город-замок.
     
  
     ГЛАВА 3
     ЯРОСЛАВ
     
     Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян. Хороша ты, воля-вольная, солнце и простор - есть где разгуляться русскому плечу богатырскому. Это вам не тесниться в тесных крольчатниках городов-замков или рыскать на помойке города грязной крысой.
     Вот это - ответ всей железобетонной махине цивилизации, опутанной густой сетью проводов коммуникаций. Людишки съезжают с катушек, глушат водку, когда застает врасплох серая тварь экзистенционального кризиса или минное поле неурядиц.
     Разбей бошку в кровь о каменного истукана и иди - лови диких лошадей, вот и вся недолга. Подстреливай из лука неосторожных путников - этим мразям все равно нас не понять! И вот, мы торчим на том месте, где десять лет назад был городок Маркс.
     И что мы тут имеем?
     
     Я несся по крышам домов и прыгал, как заправской паркурщик.
     - Стой, еб твою мать! - орали сквозь натужное пыхтение сзади.
     Главное - добраться до стены города, а там меня уже ждет лестница и машина.
     Я в ночной темноте спотыкаюсь о какой-то железный ящик и падаю на антенну, гнущуюся под весом моего тела. Надо мной закаркала стая потревоженных ворон. Вспыхивает невыносимая боль в бедре. Я кое-как поднимаюсь на ноги. Прыгаю.
     Я нахожусь на крыше какого-то завода, если мне не изменяет память, через два квартала стена города. Я увеличиваю темп, но оклики сзади не утихают и становятся все ближе.
     Я вспрыгиваю на стену города и, держась за зубчик стены, перевешиваюсь вниз.
     Что такое? Может быть, я не туда вышел? Но я оглядываюсь на ориентир - кирпичную водонапорную башню прошлого века, и вижу, что все сделал правильно.
     Но где же наши?!
     
     Я топтал ногами ковыль и нетерпеливо ждал, когда все кончится. Мне становилось не по себе каждый раз.
     
     Мы с двуствольными ружьями и еще кое-какой рухлядью сидели в редком подлеске. Мы - это я, Михей и Дядя Ваня, небольшая группка людей, вышедших на охоту. Неподалеку паслись наши лошади.
     
     - А что, если у них что-то посерьезней пистолетов? - шепчу я, стараясь унять дрожь в ногах.
     
     Михей сплевывает на землю и густой вязкий комок слюны нехотя впитывается в грунт.
     - Не ссы, братуха, все будет тип-топ.
     
     Дядя Ваня снова смотрит в полевой бинокль, прикрывая окуляры, чтобы не блестели на солнце.
     - Скоро...
     
     Наконец мы услышали рокот мотора, и из-за древесных стволов показалась "Нива" и два каких-то фургона. Видимо, какая-то шишка ехала откуда-нибудь с Самары. Богатый дар Перуну...
     Дядя Ваня встал, поднял с земли топор и нанес последний удар по надрубленному стволу березы.
     Дерево с треском и шорохом упало на крышу "Нивы".
     
     Маленький кортеж встал. Из фургонов, блестящих на солнце синевой, никто не выпрыгивал. Значит, решили выждать и отстреливаться из бойниц - отметил я.
     Михей поднял ружье и выстрелил по шинам фургонов.
     - Получайте, сучьи дети! - радостно рыкнул он.
     Тотчас из земли вокруг нас начали быстро подниматься фонтанчики пыли, сопровождаемые частым звуком стреляющего пулемета. Эти дураки совсем не жалели патронов, а это в наше время дефицит.
     .
     Люк одного из фургонов открылся, и Дядя Ваня немедля кинул туда осколочную гранату.
     
     Послышался оглушительный взрыв и из люка столбом повалил дым.
     "Нива" тщетно буксовала, пытаясь сбросить с себя березу. Михей выстрелил ей по шинам.
     
     Из второго фургона полезли люди. Мы вскинули ружья - и, пожалуйста, все пятеро превратились в трупы.
     
     Мы подошли к "вазу2131" и высадили стекла. Я отошел в сторонку, а Михей и Дядя Ваня схватили за шиворот водителя и по пояс вытащили его в окно.
     
     - Кто за тобой едет? - спросил Михей.
     - Ну и в расход его, - махнул рукой Дядя Ваня и исполнительный Михей, вытащив из-за голенища нож, перерезал глотку водителю.
     
     Значит, это была одиночная машина. Сейчас это - редкость.
     
     Человек, сидящий рядом с водителем, забился в истерике, тщетно пытаясь открыть заклинившую дверь.
     
     Михей глянул на Дядю Ваню, плотоядно облизнув губы, но тот всего лишь сказал:
     - Этого оставим.
     
     Больше в машине никого не было. Что ж, это была удачная охота, теперь можно даже принести человеческую жертву.
     
     Мы ехали в стан, а я думал.
     
     Да, прав был старина Фрейд, человек по своей природе - охотник и собиратель. И не так уж неправы были зарубежные фантасты середины прошлого века, когда взяли на вооружение этот постулат, и изображали людей будущего воинственными дикарями. Но зато антиутопия - это скучно и банально, а утопия - гораздо веселее.
     
     Вкруг горели ярким горячим пламенем десять костров, колеблющимися зубами грызя и обжигая черный небосклон. По земле метались исполинские густые тени, со всех сторон слышалось невнятное бормотание заклятия сотнями глоток.
     
     В кругу костров стоял волхв, высокий жилистый и длиннобородый старец в просторных рубиново-красных и радужных одеждах, символизирующих животворящую, пламенеющую, сытную кровь. Он медленно расхаживал вокруг каменного идола Перуна и, словно нехотя, размахивал резным деревянным посохом.
     
     Сегодня пустились вакханальный пляс Велес и Ярило, Стрибог крутил вокруг руки гибкую Леду, Дажьдьбог соблазнял прекрасную Лель. Но главным здесь был только Перун, это было его пиршество. Он зловеще смотрел рубиновыми - такими же, как одежда старца, глазами в собравшуюся толпу, будто норовил пустить молнию в скопище людей.
     
     С четверть часа старик ходил и размахивал посохом, но вдруг внезапно остановился и гул, как по команде, смолк - было слышно лишь потрескивание костров.
     Волхв начал речь.
     
     - Сегодня, дети Перуна, громовержца, в месяц вервень, мы собрались на этой поляне, чтобы принести в жертву нашему богу очередной дар этой грешной и грязной земли! Мы многим обязаны нашим богам - весь год мы пользуемся их щедрыми дарами и они ни в чем нам не отказывают. Схроны с оружием обнаруживаются почти на каждом шагу, степь кишит дикими лошадьми и путниками на машинах - едой нашего великого бога!
     Итак, мы собрались для очередного жертвоприношения, но сегодня оно будет не таким, как обычно...
     
      Три быка в упряжке медленно катили синий фургон. Я высунулся из люка и управлял вожжами. Рядом катилась точно такая же упряжка с Михеем и сзади, на лошадях, тащили "Ниву". Мы ехали пол часа и уже видели вдали скопище повозок.
     - Возможно, кого-нибудь из нас почтят честью помогать волхву в жертвоприношении, - воодушевленно рассуждал Михей.
     - Возможно, - отзываюсь я.
     
     Михей в прошлом был панком, и, как и все панки сегодня (лично я так думаю), стремился урвать какую-нибудь важную должность, пусть и на пятнадцать минут. Панки, думаю я, явились символом примитивизма. Они вышли из очень давней традиции - из дадаизма - что расшифровывается как лепет ребенка или наречие дикаря с острова, затерянного где-нибудь в Тихом океане. Дадаизм перешел в леттризм, затем в ситуационизм, далее во флуксус и уж затем в панк. Панки вынесли на улицу этот художественный богемный анархизм и сделали этот анархизм практическим. Но панки уже выполнили необходимое, они должны были уйти, представители этого движения должны были взяться за серьезную работу или быть новыми хиппи - тихими, веселыми и спокойными.
     
     На въезде в лагерь я услышал беседу трех подростков:
     - Вообще, надо сделать слово "анархо-примитивизм" синонимом слов "круто", "заебись", "отпад", - объяснял черноволосый мальчик в набедренной повязке своим товарищам.
     - Это как?- не понял один из слушателей.
     - А вот так - видел Людку?
     - Да-а, вот это жопа! - воодушевленно ответил тот.
     - Ага, жопа у нее - полный анархо-примитивизм! Понял теперь?
     
     Я усмехнулся и повлек быков дальше, в сердце нашего стана, к главному шатру, над которым на древке реяло наше знамя: зеленый и черный треугольники, сложенные в прямоугольник флага. Над ним реял знак Гидроцефала.
     
     Я вылез из фургона и, отогнув полог шатра, вошел внутрь. Стражники у входа не стали мне мешать - они знали, что я с охоты.
     Вождь в волчьей шкуре восседал на резном деревянном стуле, стоящем среди наваленных мешков с крупой и картошкой.
     - Приветствую тебя, вождь Владимир, - поклонился я.
     - Доброго здравия и тебе, Ярослав, охотник мой. Удачна ли была охота?
     - Зарезали одного, привезли вместе с ним машины.
     - Вот это похвально. Какие марки?
     - "Нива" и два фургона, вроде бы "Фольксваген".
     - Понятно. Необходимо тщательно приготовиться к жертвоприношению в ритуале сегодня вечером. От того, как мы задобрим Перуна, зависит эта зима. И еще кое-что.
     - Что? - я заинтересованно поднял голову.
     - Еще нужно отвадить появляться у нас отстрельные команды из города. Хорошо бы проникнуть в город и устроить саботаж. А когда из города потянутся беженцы, расстрелять их.
     - Но город может прийти в себя и нанести по нам удар? - в качестве правой руки вождя я имел право на подобные вопросы
     - Мы совершим это и уйдем восточнее, куда-нибудь за Урал, а затем вернемся через некоторое время - городу тогда уже будет не до нас.
     - Я преклоняюсь перед твоей мудростью, вождь Владимир! - воскликнул я и повернулся к выходу.
     
     - Сегодня мы принесем в жертву человека!- громогласно рыкнул волхв. - Мы питаем искреннюю надежду, что отец наш небесный примет мясо этой презренной твари и поглотит ее с удовольствием. Машины сюда!
     
     И в круг костров на быках ввели "Фольксвагены" и "Ниву". В "Ниве на переднем сидении сидел оглушенный человек без сознания.
     
     - Вот сии искусители рода человеческого! - старец указал посохом на автомобили. - Именно им, ехиднам на колесах, поклонялись наши неразумные предки! Они уничтожали человека, сына божия, творения его же рук! Будь проклят тот, кто придумал паровой двигатель еще в античности! Начиная от вагонеток в английских шахтах, где двенадцатилетние дети губили легкие угольной пылью, кончая сбитыми пешеходами еще десять лет назад! Механизм - порождение темных духов. И мы, единственные в этом мире, кто это сознает, сейчас, как некогда в Англии восемнадцатого века рабочие разрушили ткацкие станки, разрушим сии презренные куски металла!
     
     Вся толпа закричала на один голос. "Аааа..." - разносилось по поляне.
     
     В круг вышли здоровые детины, фигурам которых позавидовал бы и Николай Валуев. В руках у них были ломы и кувалды. Они встали навытяжку, и как только застучали торжественные барабанные дроби, начали с упоением крушить автомобили.
     
     Со звоном разлетались стекла, металлическим глухим "бум" отзывались вминающиеся в себя капоты и багажники, с хрустом ломались мосты. Человек в "Ниве" все не приходил в себя.
     
     Наконец, богатыри отошли от искореженных груд металла, что еще пять минут назад были автомобилями, и к делу перешли поджигатели.
     
     Они, в церемониальных халатах подошли к бензобакам, вставили в них трубки и начали высасывать маслянистую, одуряюще пахнущую кровь. Они сплевывали в бачки и вновь сосали под несмолкаемый радостный гомон толпы. Наконец, они сделали свою работу и окропили тела машин их радужной кровью.
     Им передали факелы и они подожгли машины. Пламя весело и быстро разбежалось по остовам и волхв сделал знак посохом - приказал всем отойти на приличное расстояние.
     
     Тотчас послышались взрывы, один за другим.
     
     Церемония была завершена, да здравствует Перун!
     
     На следующее утро мы с Михеем и Дядей Ваней на ослах отправились в путь, к городу. Сопровождала нас машина с радиоактивными отходами. До него было все шестьдесят километров, поэтому добраться к пункту назначения мы рассчитывали только под вечер.
     
     У нас было припасено все необходимое в рюкзаках: бруски взрывчатки, часовые механизмы и фитили, пакля для поджога.
     
     Мы ехали по серо-коричневой ровной поверхности степи, и за спинами нашими горело яркое солнце. Ярила разошелся на славу, и не только в солнечном свете. Вчера вечером, после церемонии, он помог мне увести в свой шатер симпатичную особу - Верочку. Таких криков я, да и все прилегающие повозки не слышали уже очень долго. Старик Хрыч, как обычно, наверное, ворчал себе под нос: вот дурню уж тридцать годков, а все как желторот девок молодых да одиноких портит, жены не найдет. Эх, молодежь-молодежь - и все в таком духе. Но не посчастливилось мне завести семью, у правой руки вождя всегда дела, а я ею являюсь уже с двадцати лет - мой отец был близким другом вождя, когда тот еще не был вождем, а правил самодур Склянка.
     
     Но Склянке стоило отдать должное - в первые годы своего правления он четко дал понять городу: никаких связей с ним племя поддерживать не собиралось, и жило на полной автономии.
     
     Город внезапно почему-то решил, что мы - сборище деградировавших дебилов, и начал присылать для обмена на сельхозпродукцию всякие безделушки, бусы и четки. Естественно, мы обсмеяли этих придурков и отговорились, что искусство умерло даже для нас, таких отсталых папуасов.
     
     Искусство умерло, погибла культура, а вместе с ней должна была погибнуть и техника. Только в целях самозащиты мы имели при себе огнестрельное оружие - ведь даже нападение на такие кортежи тоже самозащита от их козней. Лучшая защита - это нападение, все, что нас не убивает, делает сильнее!
     
     Умрет искусство и техника, но война останется, такова уж человеческая природа. И не лучше ли во избежание большего зла просто проломить чью-нибудь голову каменным топором, чем накрывать ядерными ударами целые земли?
     
     Лицемерие - в городе все тихие и смирные, никто мухи не обидит - а нас отстреливают словно своры бродячих собак. У нас убийство легализовано, тот, кто не подчиняется правилам племени, должен умереть, тихо, без шума и пыли, никаких громких обрядов. Все равно мы никому не нужны, ни городу, ни замку.
     
     В таких мыслях я и увидел одинокую фигуру у обочины шоссе. Человек, увидев нас, замахал руками и что-то закричал. Мы подъехали ближе.
     
     - Братухи, выручайте! Из города выкинули, епт, второй день тащусь, брюхо от голоду сводит!- это был парень лет восемнадцати, одетый в драный спортивный костюм, кепку и кроссовки. От него за километр пахло мочой.
     - Странный у тебя говор, - скептически заметил Михей. - Уж не гопник ли?
     - Да какой я гопник, я пацан! Выручайте!
     - Возьмем его, - с издевкой сказал Дядя Ваня.
     - Вот и от души, давай я на твоего осла сзади прыгну, - обрадовался гопник.
     - А к панкам как относишься?- спросил его я.
     - Да лошье все эти панки!
     - Слезай-ка и топай отсюда, - сказал я.
     - Э-э, ты че обувку переобуваешь? - озадачился гопник. - Так не делается. Ты кто ваще по жизни?
     - Ты меня еще спроси, не пил ли я беленькую с каблучка,- смеясь, ответил я.
     - Пошел вон! - вдруг заорал циничный Дядя Ваня. - Утопывай отсюда, иначе пристрелим.
     Гопник в успокаивающем жесте развел руками.
     - Все-все, понял, ухожу.
     И, не оглядываясь, пошел с дороги в степь.
     Дядя Ваня поднял двуствольное ружье, сплюнул, прицелился и выстрелил. Гопник упал замертво.
     - Так их и надо, - поддержал Михей. - Все же гуманнее, чем от голода оставить загибаться.
     
     Вообще гопники - несчастные люди, прежде всего это дети, обделенные материнской любовью. Они не могут найти себя в гуманизме нынешней жизни, да и не только нынешней - всегда. Они остро чувствуют свою ущербность и ставят это себе в достоинство, мол, вот мы - реальные пацаны, а вы - быдло, копошащееся у нас под ногами. И еще они тянут волынку: "мы бедные сироты, нас любой обидеть может". Как тут не научиться бить морды ни в чем не повинным гражданам? Потерянные, несчастные дети. Но так можно говорить, когда держишь их на расстоянии. Вблизи - это тварь, которую с брезгливостью следует уничтожить.
     
     Багровый шар солнца уже склонился к серому горизонту, когда мы подъехали к городской стене. Никаких камер наблюдения, никаких часовых - все пусто.
     
     Я нервно мял пальцы, пока трое в неизвестно откуда взявшихся защитных скафандрах вливали в водопровод токсичные отходы через герметичную трубу. Я никогда не понимал, почему мне всегда достается такая паршивая, нервная работа - тупо ждать, пока кто-то сделает свое грязное дело. Но эта наша проделка с водопроводом - это еще полбеды. Следующим шагом было обесточивание всего города. А еще следующим - разрушение тепловой станции. И все это было на мне.
     О грузе ответственности напоминал реальным грузом рюкзак за плечами. В нем было все самое необходимое.
     
     Я стоял и размышлял о реакции жителей города. Им, все еще прикованным к понятию потребительской корзины, будет казаться, что мы хотим разграбить город и (о, господи Перун!) унести всякие драгоценности и нефть, уголь и руды. У нас же все, как в Древней Спарте - этакий коммунизм. Нам ничего не надо, никаких богатств, лишь бы вы нас не трогали. Такая коллективная психология закомплексованного подростка-панка. Нефть для нас - просто черная вязкая жидкость, бьющая из-под земли, а золото - просто красивый, годный к долгому хранению и легкий при обработке материал для безделушек. За этими понятиями у нас больше не стоит войн, грязи политики и крови, они потеряли эту мрачную окраску.
     
     Почему люди не видят очевидных вещей?! Ведь война за ресурсы еще развернется - с той же Америкой, к примеру. Додумаются, пересядут из танков на лошадей, но стрелять-то будут патронами! И далее история повернется назад - кончатся патроны - оденут доспехи, кончится железо - будут махать мягкими гнущимися при ударах бронзовыми мечами, затем перейдут на каменные топоры. Но про топоры я уже говорил.
     
     Слава Перуну, медицина застыла на месте, и даже произошел откат - с перенаселением и прокормлением всех лишних голодных ртов проблем не будет. Но зачем, зачем мы летали в космос и расщепляли атом?! Затем лишь, чтобы только сгинуть новыми пещерными людьми, укутавшимися в звериные шкуры, как это уже сделали мы? С другой стороны, хорошо, даже лучше - единение с природой будет достигнуто и планета не отзовется на душащий ее жгут техносферы природными катаклизмами. Хотя как тогда уменьшится население...брр, путанный вопрос.
     
     Я поднимался по приставной лестнице на стену города. Внизу меня ждали все остальные. С собой у меня был рюкзак и карта - с ними я мог легко саботировать город. Еще один шажок - и вот, я на стене, к которой впритирку примыкает крыша какого-то завода.
     
     Смотрю по сторонам - и вижу прекрасный ориентир - водонапорную башню. Достаю из нагрудного кармана ручку, из рюкзака - карту, и ставлю жирную точку на ней. Теперь можно двигаться дальше. Я бегу по крышам, покачиваясь от резких порывов холодного ветра - и вот, вижу на одной из крыш пожарную лестницу. Я достаю из рюкзака синюю ветровку, подобную тем, что носят жители города, одеваю ее, и спускаюсь по лестнице вниз.
     
     Если верить табличке на стене, то это улица Революции. Мне же необходимо попасть на пересечение этой улицы с улицей Московской. Я неспешным шагом двигаюсь вверх по тротуару.
     
     Я захожу в здание главпочтамта и спрашиваю у девушки, сидящей за кассой:
     - Горсвет. Где у вас тут узел?
     - Пойдемте-пойдемте,- говорит мне юная особа и выходит из-за стекла и ведет меня куда-то вниз, в подвальные помещения.
     
     Я вижу перед собой ряд щитков и удивляюсь идиотизму: зачем сосредотачивать столько важных электроузлов на почте? Я достаю бруски взрывчатки, похожие на куски хозяйственного мыла, подключаю их к часовому механизму, ложу длинный фитиль и чиркаю спичкой. Фитиль весело зашипел.
     
     Я быстро собрал все свои вещи и вышел из здания главпочтамта. Едва я отошел за полквартала, как меня сбила с ног взрывная волна, и уши заложило от жуткого, дьявольского грохота.
     
     Пролежав ничком некоторое время, я поднялся на ноги, отряхнулся и двинулся дальше по погруженной в сумеречную мглу улице.
     
     И тут же слышу за спиной:
     - Стоять! Тайная полиция!
     Я бросаюсь бежать, на ходу пытаясь разобрать копошащийся в голове клубок мыслей: как меня заметили? Служащая доложила? Прохожие отметили странный вид? Камера наружного или внутреннего наблюдения? - последнее было вероятнее всего. Мне оставалось одно: бежать, что есть сил, пусть Перун удовольствуется и тем, что сделано.
     
     Меня взяли. Друзья были спугнуты неожиданным патрулем стен, как я узнал позже. Патрулировала их все та же тайная полиция - совершенно непонятная организация, вроде бы в городе в 10-м году сформировалась народная дружина...но сейчас мне не до этого. Один вопрос мучает меня: что со мной будет?
     
     Меня судили и долго выпытывали, не освободитель ли я тюремных заключенных. Когда выяснили, что нет, дали стандартное наказание - изгнание за пределы города.
     
     Так я очутился в этой толпе людей, с непониманием смотрящих на степь - мой родной дом.
     
  
     ГЛАВА 4
     АЛЕНА
     
     Зиг Хайль, Зиг Хайль! Мы построим новый рай! Пусть жалкие выблевки божественные трясутся от своего унтерменшского страха в своих загонах! Свастика водружена на черное знамя и зловещий коловрат вертится в небе над нашими землями, светоносными головами, жаркими сердцами!
     Отныне недочеловек - это не поц, хач или цунареф, а гнилой паразит системы! В печку весь отброс! Пусть за колючей проволокой под светом прожектора сквозь прозрачненькую кожу будут видны ребрышки этих животных, мы с удовольствием их поджарим. О, у нас тысяча рецептов изготовления из этих тварей питательных блюд: виселица, печь, газенваген, расстрел, генетические опыты наконец, когда сестры рожают от братьев богомерзких уродов!
     Райское дерево - сторожевая вышка, змей-искуситель - лента патронтажа, яблоко искушения - ядерная боеголовка, а Ева, соблазняющая Адама - это я!
     Всем заткнуть свои пасти!!! Я буду говорить...
     
     В этом полуподвале достаточно прохладно и сыро. Воняет тошнотворной гнилью - это мешки с никому уже не могущей пригодиться провизией: картошка, огурцы и прочая снедь.
     
     Я сижу на разорванных картонных коробках, набитых теплыми вещами и вечными консервами, и хотя я знаю, что еще не все переборки церкви рухнули и еще не осело огромное облако пыли, мне уже страшно. Страшно до трясучки, страшно настолько, что хочется насрать в штаны. О, я не обладаю обычной робостью, которая проявляется у мальчиков-красавчиков-тусовщиков в экстремальные моменты, я просто грязное трусливое чмо.
     
     О, у нашего руководства совсем не хватает мозгов, раз оно не разглядело во мне всего этого и отправили на выполнение столь ответственной миссии. Я всегда умела лизать жопу начальству - потому что мне нравится, когда жопу лижут и мне и могу оценить мастерство. Это толпы наших обывателей, им я грублю направо и налево и всякого встречного-поперечного посылаю ко всем хуям, если, конечно, он не может дать мне пизды.
     
     Но что говорить, храм взорван. Важный стратегический объект. Хвала мне, да-да.
     
     Внезапно я слышу гулкие шаги над головой. Все внутренности сминаются, сплетаются в один клубок, вдобавок обрызганный жидким азотом. Вотан, приди, помоги мне-е...
     Мне хочется плакать.
     
     Мы сидим у мониторов и смотрим на разыгрывающуюся драму смерти. По ту сторону экранов тощие до торчащих ребер, рахитичные людишки медленно валятся один за одним на пол и слабо дрыгают ногами и руками, - будто эти жалкие людишки стараются из последних сил уцепиться за неумолимо ускользающую жизнь, царапнуть на прощание ее твердую кромку.
     Мы - это я, Крест и Свин, служащие концлагеря "Воронеж". Мы отслеживаем все, чтобы не было никаких неполадок. Все в этой гигантской машине смерти должно быть отлажено до последнего начищенного до блеска винтика.
     
     - А когда-то это были ТАКИЕ мужики! - вдруг вырвалось у меня.
     - Хотела бы трахнуться с одним из них? - с издевкой спрашивает Свин.
     - Они тебя выебут и спасибо не скажут, - равнодушно говорит Крест.
     - Мне это не грозит,- смеюсь я.
     И правда - пигмейский рост, брюшко, нос крючком, злые маленькие глаза - все во мне вопит: "не подходи ко мне, убью".
     - Ради спасения эти анархо-гопы могли бы и с тобой, - продолжает издеваться Свин, и я бью его кулаком под ребра. Он продолжает ржать, ему не больно.
     
     Объектив заволокло зеленоватым газом и на изображении стало трудно что-либо разобрать.
     - Выключай газ!- командует Крест, и я двигаю вниз рычаг, торчащий из стены.
     
     У нас есть полчаса попить чайку и почесать языками на разные темы, пока проветривается камера, вытаскиваются трупы и из бараков ведут новую партию.
     
     Я отмечаю на ветхих листах учетной тетради какие-то необходимые закорючки и кладу ручку на стол.
      - Arbeit macht frei, - говорю я с улыбкой. - Они потрудились - и теперь их души на небесах!
     - Где они видят Господа, блюющего от дыма сгоревших, - глумится Свин. - Роза ветров донесет до Его носа этот аромат.
     - Или блюющего от нашего вида, - добавляет Крест. - Да, ты, Мертвая, кстати роттенфюрер?
     - Ну да, а ты не знал? - откликаюсь я, не чувствуя шпильки.
     - Знал-знал, - продолжает Крест с самодовольной ухмылкой. - А ты знаешь, что по-английски "роттен" значит "гнилой"?
     - П-пошел ты.
     - Мертвая, слушай, а ты какой стороной прокладку кверху кладешь - липкой или мягкой? - подсоединяется Свин.
     - Менстрячной,- огрызаюсь я и добавляю: - Слушайте, вы, обершарфюррер да обертруппфюрер, вы уже заколебали. Давайте даванем чайку и за работу.
     Вдруг уютную тишину поста разорвал дребезжащий сигнал вызова. Лампа над входом запульсировала рубиновым светом и включился радиоузел.
     Мощный бас пророкотал:
     - Роттенфюрер Самойлова! Срочно явиться к штабшефу! - и радио замолкло.
     Крест и Свин дружно загоготали.
     - Дождалась!
     - На ковер тебя! Смотри, чтоб узор на спине не остался!
     - Заткнитесь, придурки,- буркнула я, поднимаясь со стула и накидывая на себя легкую куртку.
     
     Крест и Свин те еще говнюки. Они, очевидно, увидели во мне лохушку и теперь постоянно прикалываются надо мной. Но я их прощаю за веселый нрав. Такие они люди - Крест в юности был наци-панком, а Свин был и гопником, который дружит с панками, и бонхедом, и даже олдскульным скинхедом. Он часто цепляет меня за мой нерабочий наряд - топик "Лонсдейл", когда мы выпиваем в баре 1го блока. Сердиться на них я не могу - вся злость уходит на работу. То простой в ликвидации человеческого материала, то поцы пришлют делегацию из своего концлагеря для обмена опытом. Смешно смотреть, как еврей в шляпе и пейсах сжигает в печи преступника. У нас тут неподалеку - километров тридцать - даже есть пиндосский концлагерь. Как американцев занесло сюда- ума не приложу. И конечно, концлагеря хохлов и татар. Хоть мы и точим зубы друг на друга и иногда идем войной концлагерь на концлагерь - друг-друга мы не сжигаем, мы уничтожаем антисоциальный элемент. В любом народе есть свое говнецо, которое мы как Баба-яга кладем на лопату и отправляем в печку.
     
     Штабшеф был седеющим мужчиной лет шестидесяти, с выразительными чертами лица и в форме с иголочки. Когда я вошла в его кабинет, он коротко глянул на меня и произнес:
     - Садитесь.
     Я робко села на краешек стула у стола начальника.
     - Смелее располагайтесь, - подбодрил меня начальник.
     Я заерзала.
     Некоторое время продолжалось молчание, я тупо смотрела на абажур настольной лампы, что освещал желтизной лицо штабшефа.
     - Функционер Самойлова, - начал, наконец, начальник. - Ваши коллеги лестно отзываются о вас. Они говорят, что вы трудолюбивы и преданы нашему общему делу.
     Вот те на - подумала я. Уж никогда не надеялась, что Крест со Свином так меня охарактеризуют.
     - Служу концлагерю,- деревянно отозвалась я.
     - Да, служите, и весьма эффективно. Вот, например, вы выдвинули идею рационального использования отходов, разве не так?
     - Да.
     - Что ж, теперь трупы служат удобрением на близлежащих фермах, это повышает количество урожая и проблем с пропитанием персонала не возникает.
     - Да, - опять поддакнула я.
     - А знаете ли вы, что активизировались не наши враги - другие концлагеря, а город-замок?
     - Я не смотрю телевизор, - ответила я.
     - Так вот, они пропагандируют свою идею религиозного анархизма на базе христианства, а еще точнее, его восточной ветви-православия.
     - Но ведь среди населения большой процент католиков, протестантов, мусульман и буддистов?
     - В том-то все и дело, что любое божество можно приспособить к темпераменту другого народа. Распространение этого вида анархии может угрожать нам.
     - И что вы предлагаете?
     - Диверсию. Вы проникаете в город-замок и уничтожаете их главный Новый Храм Христа Спасителя. Это нанесет огромный моральный урон их духу.
     
     
     Я иду по вычищенной асфальтовой дорожке, огибающей поле, огороженное проволочным забором, где шли тренировки бойцов. Маленькие фигурки в черном синхронно выставляли ноги вверх, махали руками и прыгали под рев штурмфюрера. Воины нужны всегда, в конце-концов "хочешь мира - готовься к войне!". Руководство видит в происходящем опасный крен в шовинизм, но все это чушь. Последних нацистов перестреляли еще в 2010м году, а у нас тут - анархо-фашизм - свастика, вписанная в анархию. Но все равно всех мы кличем либо поцами, либо хачами, либо цунарефами.
     
     Навстречу мне идет знакомый шарихер.
     - Хайль, - говорю я с улыбкой.
     - Привет! - откликается тот. - Хочешь анекдот? Что такое собака на Сене?
     - И что же?
     - Французское Му-му!
     Я смеюсь и говорю:
     - Я тебе еще смешней анекдот расскажу: Летит Змей-Горыныч над оккупированной белорусской деревней и снижается у одной из изб. Из избы выходит пьяный СС-овец с двумя солдатами и спрашивает у Змея-Горыныча: " Ты кто такой?". Змей-Горыныч отвечает: "Я чудо-юдо змей". СС-овец: "Юден?! Зольдатен, фоер!".
     - Только не рассказывай его поцам, когда будешь у них в лагере, - смеясь, говорит шарихер. - Пока.
     - До скорого, - говорю я и иду дальше.
     Быдлянский анекдот я рассказала - думаю я. Но что поделаешь, русский народ - быдло, которое дорвалось до демократии и ничего не смогло из этого сделать. Ему всегда нужен тоталитаризм и авторитаризм.
     
     Штабшеф продолжал:
     - Вы отправляетесь в эту миссию абсолютно одна. Вас выбрасывает вертолет за километр от Аткарска. Ваша легенда - изгнание из города, вы на пороге голодной смерти прошли шестьдесят километров и увидели спасение. Как только в городе у вас появляется свободное время, вы минируете храм и подрываете его. Вот вам карта Аткарска, - штабшеф подал мне карту, исчерченную ручкой. - Здесь обозначено местонахождение укрытия, старого продовольственного склада. Это свежая информация, разведчики достали ее день назад. Если успешно справитесь с заданием, звание шарихера вам обеспечено.
     - Какой материал для подрыва? - деловито поинтересовалась я.
     - Гексаген.
     Я удовлетворенно кивнула. Привычный материал.
     - Вам понадобится одежда, которую носят в замке. И извините, этот "Лондсдейл" прямо-таки кричит о вашей неполиткорректности. Избавтесь от этой вещи.
     Я покраснела и опустила глаза вниз:
     - На западе в 20м веке эти вещи носили лысые панки.
     - Я прекрасно знаю, что бладпанкс не нацисты, но у нас в России насчет этой одежды сложилось иное мнение.
     - Есть, - уныло ответила я.
     - Вы свободны. Остальные инструкции и все необходимое вы получите в блоке ?8.
     
     Я выхожу из огромного здания генштаба на крыльцо и закуриваю "Петр" и угрюмо смотрю в серо-стальное августовское небо. "Лондсдейл" ему мой не понравился. А когда-то ойстеры пели "Punks and skins - united and win!". Или: "если детки объединятся, никогда не будут драться, если детки объединятся, навсегда один закон!". В первую очередь объединились панки и скины. Всегда в компании панков затесывался один-другой гопник. Вот так все объединились - и истребили бонье и гопоту.
     
     Но - некогда думать об отвлеченных материях, нужно исполнять свой долг. Я иду к блоку ?8, старой развалюхе с потрескавшейся по фасаду краской и штукатуркой, с треснувшими стеклами в окнах и прохудившейся крышей. Наверное, во время дождей крыша протекает и техничкам приходиться носиться с ведрами и швабрами, вытирая дары неба.
     
     В Августе Бог плачет по погибающему лету. Да, говорят, на стыке тысячелетий родился новый Иисус Христос, что ж загоним его в концлагерь! Жалкому рахитичному выродку не место на нашей грязной земле, где всякий отстой рода человеческого молит его о спасении. Ницше, так охарактеризовавший Христа, знал, что писал. Но он был романтик - воздушные замки в его представлении должны были остаться таковыми. А фашисты практически применили этот романтический бред (как они думали) и устроили геноцид. Сейчас и нам тоже нужен Ницше, всепрощение Христа - не наша юрисдикция.
     
     - Функционер Самойлова? - строго поинтересовалась статная дама в очках по ту сторону зарешеченного окошка.
     - Да.
     - Хотите кому-нибудь оставить личные вещи в случае неудачной операции? Муж, дети?
     - У меня нет никого.
     - Возраст?
     - Тридцать пять лет.
     - Все еще совершаете плановые совокупления?
     - Да.
     - Не дело в наше время женщине не рожать и не иметь мужа.
     - Я сюда за делом, - прервала я словопрения дамы.
     - Да. В Аткарске вас ждет наш человек. Он передаст вам гексаген и четкие инструкции, как выбраться обратно. Надеюсь, вы понимаете, что вас ждет в случае неудачи?
     - Да, расстрел,- прогундосила я.
     - Вот адрес человека, - дама через поднявшуюся решетку передала мне сложенный вчетверо листок.
     
     - Привет, изгнанница! - улыбнулся мне лысеющий мужичок лет сорока в каком-то розовом хитоне и сандалиях на босу ногу.
     - Привет и тебе, - отозвалась я.
     - Далеко же ты забралась от города.
     - Пришлось, - вздохнула я. - Я...хочу есть.
     Мужичок порылся в складках хитона и вытащил "сникерс".
     - Вот, подкрепись. Тебя как звать?
     - Алена, - ответила я, с дрожью в руках распечатывая батончик. Для достоверности картины меня не кормили целый день.
     - А меня Георгий.
     Георгий вытащил мобильник и кому-то позвонил. Вскоре приехала машина и мы отправились в Аткарск.
     
     Где-то сверху скрипнуло - это открылся люк, который впустил в вонючую темноту лучи света.
     Я забралась за коробки в мягкое холодное месиво овощей и вся задрожала. Пиздец котенку.
     - Это кто тут сидит? - с противной игривостью поинтересовались сверху. - А ну вылезай!
     Я лежала в каше огурцов и моркови и не смела пошевелиться от оцепенения. Я не верила в происходящее.
     Меня грубо подхватили за бока и потащили на свет божий.
     Я, пошатываясь от накатившей дурноты, стояла перед двумя мужчинами средних лет, которые пытливо меня разглядывали.
     Один взял мой борт куртки и процедил сквозь зубы:
     - Городская, наша! И чего прячемся?
     - Я испугалась взрыва и поспешила найти укрытие, - еле ворочающимся языком выдавила я.
     - А чего это на куртке такое белое?
     Вот блядь, замаралась в гексагене, - ругнулась я про себя.
     - А чего там в подвале только нет.
     - Кончай выкручиваться, я видел, как ты понеслась сюда еще до взрыва!
     Я поникла головой.
     - Поди, свои прикончат за проваленный теракт?
     - Крест и Свин уж точно расстреляют, - бормочу я.
     - Кто? А, впрочем, неважно.
     - И куда ее такую девать? - спросил второй.
     - Да хоть к Старейшине. Он городских вмиг преображает.
     - Я не городская, - вдруг вырвалось у меня.
     Я от страха совсем потеряла голову и испугалась, что меня подвергнут пыткам, хотя прекрасно знала, что Старейшины только беседуют с людьми.
     - Значит, концлагерная?
     - Роттенфюрер Самойлова, - промямлила я.
     - Иван.
     - Ярослав.
  
     ГЛАВА 5. ПЕРЕКРЕСТОК
     
     - ...на протяжении всего раннего средневековья католическая церковь выдвигает идею теократии, то есть притязает на высшее управление государством. В основу этой доктрины легло рассуждение одного из виднейших "отцов церкви" Августина (4-5вв), именно в трактате "О граде божием". По мнению Августина существует два государства: государство "земное" основанное на внешней власти заботой о мирских делах и тому подобное. Государство "божие" представляющее собой духовную общину всех людей, верующих и живущих праведно. Второе должно быть нормой и образцом для первого. Конечным выводом из этого являлось требование передачи всей власти "духовным пастырям", - сказал Иван.
     - Но религия отрицает саму мораль и балуется "доходным волшебством". Сама идея человеческого счастья не должна исходить сверху, от бога, все благие начинания есть в самом человеке, - сказал Алексей.
     - Религия нужна как маска, флаг, побуждающий к действию. Пусть профану будут мерещиться одушевленные идолы, провожающие его на охоту. Верхушка всегда знает сакральный смысл обряда и успешно управляет племенем, - сказал Ярослав.
     - У ваших вождей просто вера другого уровня, - сказала Алена. - Никакой бог не нужен, никакое розенкрейцерство, нужна сила, и возможно, сила вождя, но не того вождя, что скачет с бамбуковой палкой обряженный в пальмовые листья, а Фюрера.
     - Фюрер и папуас это тоже разные уровни одного и того же, - сказал Иван. - Я верю в бога как крестоносец - механически убиваю, если этого требуют обстоятельства, если нужно - одного за одним, как солдат, не задумываясь, автоматически. Но если солдат делает это за жалование, то мне не нужно никакой награды, просто я знаю что так - правильно. Потому что идет война.
     - Ты как запрограммированный робот, - говорит Алексей. - А я как человек, свободный от предрассудков. Я никого не убил - поэтому, наверное, ты назвал меня бунтующей "овечкой". Наше законодательство не такое кровавое, как ваш фундаменталистический устав. Мы предлагаем преступнику наказание, заметьте, не телесное, с насилием тут ничего не связано. Если преступник отказывается от наказания, он должен уйти из города. Но и там не стопроцентная вероятность, что он умрет без общины - в степи есть примитивисты и вы. Если же человек второй раз совершает преступление, как это сделал ты, то любой может оскорбить, ограбить или убить его - но только в этом случае. А такой человек называется рецидивистом, опасным для общества.
     - Что касается меня, то я отношусь к убийству иначе. Оно регламентировано порядками племени. Если надо - мы тихо убьем преступника, и никто ничего не заметит, то есть не так, как у Алексея, никакой огласки. Кроме того, иногда наш кровавый бог требует человеческих жертв, - произнес Ярослав. - Кроме того - человек по Фрейду - охотник и собиратель, и неважно, что иногда он охотится не на животных.
     - Убийство - важная часть цивилизации - не в шпенглеровском понимании этого слова. Человеку присуще воевать, убивать, покорять своей воле более слабого. Мы избавляемся от отходов радикальным методом, поэтому вы все зовете нас фашистами, - сказала Алена.- А что касается Фрейда - я согласна с этим, человек - убийца, и это правильно, но по своему усмотрению; тот, кто думает иначе, всегда может поставить волю выше инстинктов и остаться не-преступником. Алексей среди нас единственный, кто остался чист. И то, он участвовал в захвате Аткарска. Но не по своей воле.
     - Согласен, что убийство неотделимо от цивилизации, но в том числе и в Шпенглеровском понимании. В наш век, когда абстрактные понятия закоснели, часть человечества осталась зажатой в тисках практичности. Лично я не был зажат с творческой стороны, у меня нет творчества. Но мне были противны, например, сатанинские оргии, устраивающиеся обществом сатанистов. Если вы не знаете, кроме Алексея, то я поясню. В 11м веке в Англии группа людей, поклоняющаяся Сатане, собиралась в доме за городом и устраивала оргию в честь своего хозяина. Брат трахал сестру, сын - мать, а отец - дочь. То же устраивали и эти ублюдки. И в нашем обществе это не запрещено - по Бакунину (Иван взял с полки томик): "Свобода может и должна обороняться только свободой и опасным противоречием, и бессмыслицей является посягать на нее, под вводящим в заблуждение своей кажущейся истинностью предлогом защиты ее, ибо мораль не имеет другого источника, другого побуждения, другой причины и другой цели, кроме свободы, а так как она сама ни что иное, как свобода, то все налагаемые на свободу в защиту морали ограничения обращаются во вред морали",- Иван закрыл книгу.
     - Все равно это гопники, которые так или иначе уйдут в расход. Я тоже наблюдал картину: во дворе на детской площадке двое гопников дерутся, а рядом стоят "Жигули" из окна которых высовываются девчачьи ноги, а девица творит отсосямбу своему другу, который находится в машине. Меня взяло беспокойство за нынешнее поколение шестнадцатилеток. И что вы думаете - через некоторое время они же напоролись на меня на моем дежурстве в народной дружине и были отправлены за город. Отклоняющиеся от нормы редко принимают наказание, - сказал Алексей.
     - У нас с аномалиями все в порядке - их нет, - сказал Ярослав. - Мы отказались от машинной цивилизации и живем в гармонии с природой и собой. Слабых детей мы убиваем.
     - Отклонением от нормы может быть только слабость. У нас в концлагере "Воронежском" был такой группенфюрер Иванов. Он исправно отправлял "грешников в ад", то есть отходы в печку и выслужился до своего высокого звания довольно быстро. Все были им довольны. Но однажды в отходы попал его сын Николай. Иванов не выдержал этого и застрелился у себя в кабинете, - сказала Алена. - Проблема отцов и детей.
     - Все, как вы видите, упирается в молодое поколение, детей. По проектам предков за индивидом до 18 лет должно брать надзор нет, не государство, а то, что его заменяет. На это "нечто" ложится и воспитательная функция. Но что у нас есть? Община снизу, представительская палата сверху, а между ними прослойка - коммуна. Кому воспитывать детей? Они растут как сорная трава, и во всех случаях большинство из них оказывается убитым разными путями в разных обществах,- сказал Иван.
     - Везет только панкам,- добавил Алексей.- В дореволюционное медвепутинское время в Интернете была такая картинка: мать-комсомолка грозит кому-то кулаком, около нее стоит сын-пионер. И подпись: "Не позволю сыну гопником стать!".
     - Картинка...,-бормочет Ярослав. - У нас не в загоне искусство, вроде наскальной живописи. Картинки и обучают детей.
     - А картины? Мне, например, близок Сальвадор Дали, потому что он изображал на некоторых своих картинах Гитлера и, по его словам, даже питал эротическое чувство к "пухлой фотогеничной спине" фюрера, - сказала Алена.
     - Дали не лучший пример для обучения нравственности. В целях эпатажа на одной из выставок под своей картиной он написал: "Я плюю на свою мать!". До этого он относился к ней, как к Мадонне. Он одинаково истово верил в католическую церковь и коммунизм, описывал в своем дневнике форму своих фекалий и хотел "вымостить" берег перед своим имением слоновьими черепами, - сказал Иван.
     - Дали был сумасшедшим и объявлял себя самым гениальным художником, - мрачно заключил Алексей.
     - Он не был сумасшедшим, и его картины могли бы послужить учебником для тех, к кому примкнул Иван. У Дали есть и "Распятие", и "Тайная вечеря", и "Рождество", - сказал Ярослав.
     - Мы будто все учились в художественной школе, - усмехнулась Алена. - Я лично - да.
     - Кто-то учился, а кто-то просто интересуется мертвым искусством, - сказал Иван. - В любом случае, художественное произведение и биография творца - разные плоскости. Таких примеров, как Дали, множество. Но культурное наследие есть культурное наследие, его надо чтить - но не углубляться в личность автора, а если углубляться, то в зрелом возрасте, иначе человек запомнит кучку казусов, как мы, и все.
     
     Все четверо сидели в просторной гостиной в квартире на Центральной улице, квартира была офисом партии "Религиозный Анархизм". Сюда Ярослава привела потребность в работе, а Иван и Алексей, работающие теперь в страже, привели сюда Алену на разговор с главным Старейшиной - Алена была запущенным случаем. Пока Старейшина не приходил, между ними завязался разговор.
     И в тот момент, когда Иван договорил, в комнату вошел Старейшина. Все почтительно встали со своих мест.
     - Приветствую вас, молодые люди, - степенно проговорил Старейшина. - Чем могу помочь? - этот вопрос адресовался Ярославу и Алене.
     - Я ищу работу, - ответил Ярослав.
     - Мы привели роттенфюрера Самойлову к вам на разговор,- сказал Иван.
     - Сначала я поговорю с молодым человеком, - сказал Старейшина.
     
     Отпустив Ярослава с должностью охотника, Старейшина обратился к Алене.
     - Что привело тебя в наш городок?
     - Я взорвала ваш главный храм.
     - И...и зачем ты это сделала?
     - Чтобы подорвать ваш моральный дух. Своей активностью вы угрожаете нам.
     - Мы никому не угрожаем, всего-то один не очень дальновидный человек вызвал грозу на нашу голову, и мы вынуждены были защищаться.
     - Нам это неинтересно.
     - А что вам интересно? Фюрер?
     - У нас нет фюрера, но все ведут себя так, будто он есть. К тому же все пристально наблюдают друг за другом. Это заменяет власть.
     - То есть иллюзия фюрера - и есть истинное счастье человека?
     - Для нас - да, когда мы отправляем на смерть гниль.
     - Но ведь и у нас есть нечто подобное, - лукаво усмехнулся старик.
     - Что же это такое?- ехидно поинтересовалась Алена.
     - Мы верим не только в Христа. Мы верим и в Бога-отца. А Бог-отец - это Яхве. Жестокий бог еврейского племени с зари его существования. Он тоже указывал, какие народы можно истребить, кого нужно покарать и субъективно возвышал понравившихся ему за "богобоязненность" людей.
     - Я об этом не думала,- пробормотала пораженная Алена. Но, поразмыслив несколько секунд, добавила:- Вообще-то это все похоже на сионизм.
     - Ни в коем случае.
     - Кстати, Бердяев писал, что коммунизм основывается на тех же базовых принципах, что и раннее христианство, - произнесла Алена. - Чем тут не красный террор с еврейским лицом?- и сказала с притворным ужасом в голосе:- Масоны правят миро-ом! Опутывают вас незримыми ни-итями!
     - Это пошло,- устало и как-то разочарованно проговорил Старейшина. - И в конце-концов, иудеев у нас в Аткарске нет.
     - А вдруг какой-нибудь полукровка?
     - Прекрати дурачиться. Ты должна отдавать себе отчет - назад мы тебя не отпустим, и это будет гуманно, потому что, узнав, что ты попала в руки врага, тебя в твоем Воронеже пустят в расход. К тому же до него восемь дней пути на машине, а ни машины, ни знания дорог у тебя, насколько я понимаю, нет. Даже раздобудь ты здесь карту и машину, тебя все равно догонят и вернут обратно. Мы людьми, в отличие от Саратова, не разбрасываемся.
     - И что же теперь? Мне принять вашу пейсатую идеологию?
     - Тебе придется ее принять.
     - Лучше сожгите меня, как ведьму, а я буду распевать "Дойчланд, Дойчланд, убер алес!"!
     - Вот что делается с человеком, когда у него в душе нет любви, - тихо произнес старик.
     - Я люблю каждого, с кем трахаюсь по графику, - парировала Алена.
     - Это называется проституцией.
     - Лучше сказать - блядью по жизни, - засмеялась Алена.
     - По принуждению общества, - поправил Старейшина, поморщившись.- Но это ничего, мы тебя изменим. Ты найдешь любовь и преобразишься.
     - Хотите положить меня под аппарат трансплантации мировоззрения, как Алекса из "Заводного апельсина"?
     - Ни в коем разе, к тому же мы не располагаем таким дорогим оборудованием.
     - Тогда я буду действовать в духе "старого доброго ультранасилия".
     - Тебя скрутит по рукам и ногам первый попавшийся прохожий. Это бессмысленно.
     - Да вряд ли.
     - Послушай, дитя. Ты уже зрелая женщина, а ведешь себя, как ребенок. Неужели у тебя нет ни малейшего жизненного опыта, что ты страдаешь из-за своего комплекса неполноценности? Ведь ты трусишка, это видно с первого взгляда. Садиствующая трусиха, ты не приведешь в исполнение и десятой доли того, что здесь наобещала. Может быть, твой идеал- Маркиз де Сад? Но он не вылезал из тюрем! У тебя нет ни семьи, ни ребенка, вот ты и сгораешь от бессильной злобы и по ночам пытаешься вскрыть себе вены.
     Алена спрятала руки за спину и вспыхнула:
     - Я тебе сейчас кишки выпущу и на руку намотаю!
     - Нож на кухне, - иронично хмыкнул Старейшина.
     - А пош-шел ты, - процедила сквозь зубы Алена.
     - Вот и договорились. Я снабжу тебя необходимой литературой и через недельку мы с тобой поговорим еще раз, - успокаивающе произнес старик и улыбнулся тихой, доброй улыбкой.
     
     Вновь все собрались в квартире у Старейшины. И на этот раз Иван и Алексей сопровождали Алену, почти взяв бунтовщицу под стражу (старик передал им содержание разговора с Аленой), а Ярослав пришел за новой работой - с техникой у него были проблемы, он не умел убивать животных современным оружием - двуствольные ружья давно уже отслужили свое и были заменены более совершенным огнестрельным оружием.
     Как и в тот раз, Старейшину они не застали дома и Иван, как доверенное лицо, открыл квартиру своим ключом.
     У них вновь завязалась оживленная беседа, которая длилась уже пол часа.
     -... "начнем как всегда ad ovo, с истоков. Отцы-основатели анархизма отнеслись бы к высказыванию, что "все расовые и этнические группы равны", мягко говоря, с непониманием. Прудон и Бакунин были антисемитами и никогда не отказывались от своей национальной идентичности. До того как объявить себя анархистом Михаил Бакунин был связан со славянофилами. Да и в анархистские годы он гордился своими славяно-русскими корнями. В отличие от Маркса Бакунин всегда осознавал важность национальной и культурной идентичности",- Алена читала взятую с полки книгу - сборник Интернет-статей по анархизму.- "Господин Маркс так же совершенно недооценивает очень важный элемент в историческом развитии человечества: темперамент и исключительность каждой расы и каждого народа, темперамент и характер, которые сами по себе являются, естественно, продуктами множества этнографических, климатологических, экономических, равно как и исторических причин, но которые будучи однажды данными, оказывают даже помимо и независимо от экономических условий каждой страны значительное влияние на ее судьбы, и даже на развитие ее экономических сил" (Письмо брюссельской газете La Liberte 1872 г.). В отличии от современных анархистов страдающих этномазохизмом, Бакунин очень жестко ответил на русофобские и славянофобские выпады недоброжелателей из Первого Интернационала. "Прежде всего, я подвергся нападкам моих немецких и еврейских оскорбителей и клеветников за мой характер русского и славянина". Если "немецким клеветникам" досталось в работе "Кнуто-германская империя и социальная революция", то "еврейским клеветникам" доставалось от Бакунина постоянно. "Итак, весь этот еврейский мир, образующий эксплуатирующую секту, народ-пиявку, единого прожорливого паразита, тесно и глубоко организованного не только сквозь границы государств, но и все разнообразие политических мнений, этот еврейский мир сегодня в большей степени находится в распоряжении Маркса с одной стороны и Ротшильда с другой" (Личные отношения с Марксом.1871г.). Он считал, что существует связь между коммунизмом марксистского типа и крупным финансовым капиталом. "Но дело в том, что коммунизм Маркса желает мощной централизации государства, а там, где есть централизация государства, сегодня обязательно должен иметься Центральный банк государства, а там, где подобный банк существует, паразитирующая нация евреев, спекулирующая на работе народа, всегда найдет средства к существованию".
      - Опять все сводится к антисемитизму, как все разговоры в сети на политические темы сто лет назад, - буркнул Ярослав. - Но вы же не считаете евреев "народом-пиявкой"? Для вас все равны?
     - Это для нас все равны, - мрачно изрек Алексей. - А у них все равны с той оговоркой, что в любой момент можно пойти друг на друга истребительной войной.
     - Но у нас война тоже один из вариантов, - сказал Иван.
      Алена продолжила читать:
     - "Еще интереснее дела обстояли с Пьером-Жозефом Прудоном, собственно автором лозунга "Анархия - мать порядка". Американский историк еврейского происхождения Д.Шапиро в 1945 году писал: "Прудон всегда склонялся к антисемитизму, он считал евреев основной причиной бед своей нации и связывал с ними все группы и всех людей, которых он ненавидел... Антисемитизм всегда и везде был лакмусовой бумажкой для расизма, разделение человечества на стерильные и творящие нации, привело Прудона к тому, что он объявил негров низшей ступенью в расовой иерархии. Во время Гражданской Войны в США он симпатизировал Югу и считал, что в сохранении рабства нет ничего плохого. Негры по Прудону являются низшей расой, и доказывают существование неравенства между человеческими расами...Его книга La Guerre et la paix (Война и Мир), изданная в 1861была гимном войне, написанная примерно в духе современных фашистов. Почти на каждой странице La Guerre et la paix война прославляется как явление и как идеал... Его истерическое поклонение войне, его симпатии к диктатуре Луи Наполеона, так же как его поддержка среднего класса являются неотъемлемой частью его социальной философии... В могучем полемисте середины XIX века можно увидеть предвозвестника великогозла-фашизма".
     Стюарт Эдвардс , редактор "Избранных сочинений Пьера-Жозефа Прудона" отмечал: " Дневники Прудона показывают, что у него было чувство параноидальной ненависти по отношению к евреям, распространенное в то время в Европе. В 1847 он собирался написать статью...против евреев, которых он ненавидел. В этой статье он собирался: "Призвать к изгнанию евреев из Франции...Еврей - враг человеческой расы. Эту расу нужно выслать обратно в Азию или истребить. Г.Гейне, А.Вейл и другие - всего лишь секретные шпионы. Ротшильд Кремье, Маркс, Фоул - злые холерики, ревнивые, противные люди....которые ненавидят нас. (Garnets, vol. 2, p. 337: No VI, 178)".
     Прудон пользовался большим уважением в ультраправой организации Аксьон Франсе (Французское Действие), которую многие историки считают предтечей фашизма. Израильский историк Зеев Штернхелл ,специализирующийся на исследовании корней фашизма, писал :" L'Action Francaise со времен основания считали автора La philosophie de la misere одним из идейных вдохновителей. Ему воздавали почести в еженедельной рубрике журнала выпускаемого движением, под названием "Наши Идеологи". Прудон заслужил свое место в L'Action Francaise, потому что последователи Шарля Морраса видели его антиреспубликанство, его антисемитизм, его отвращение к Руссо, его пренебрежение к Французской революции, демократии и парламентаризму, и его прославление нации, семьи, традиций и монархии" (The Birth of Fascist Ideology. Zeev Sternhell and Others. Princeton: Princeton University Press, 1994)
     Самое интересно, что первой организацией, использовавшей имя Прудона, была прото-фашистская ассоциация Cercle Proudhon (Кружок Прудона). Ее создателями были Жорж Валуа и Эдуард Берт, которых познакомил Жорж Сорель. Они занимались синтезом национальной и социальной идеологию, опираясь на труды Прудона и Шарля Морраса. В 1925 году Кружок Прудона вольется в первую французскую фашистскую организацию Фаши.
     В первом выпуске журнала Cahiers du cercle Proudhon (январь-февраль1912) была опубликована следующая декларация: "Основатели - республиканцы, федералисты, интегральные националисты и синдикалисты..... с большим энтузиазмом относятся к идее организации французского общества согласно принципам французской традиции, которые они нашли в трудах Прудона и в современном синдикалистском движении, они сошлись во мнении на следующих позициях:
     Демократия является величайшей ошибкой прошлого века. Если человек желает жить, если человек желает работать, если человек хочет в социальной жизни получить величайшие человеческие гарантии культуры и производства, если человек хочет сохранить и приумножить мораль, интеллектуальный и моральный капитал цивилизации, абсолютно необходимо отказаться от всех демократических институтов".
     Национал-синдикалистской движение в Италии начала 20го века состояло преимущественно из бывших членов анархо-синдикалистских групп, которые порвали с интернациональным анархизмом ввиду своих националистических предпочтений. Некоторые художники футуристы, например Карло Карра начинали как анархисты, но потом влились в фашистское движение. Надо отметить, что национал-синдикалисты оказали наибольшее влияние на Муссолини. Так что черные рубашки анархистов и фашистов состоят в определенном родстве. Правительство фашистской Италии даже обращалось к правительству Франции с просьбой об установке памятника Жоржу Сорелю выдающемуся теоретику анархо-синдикализма.
     В Испании 30х молодой публицист Рамиро Ледесма Рамос, так же находившийся под влиянием Сореля, на страницах журнала Conquista del Estado попытался скрестить национализм с анархо-синдикализмом. В ведущей испанской анархо-синдикалистской организации Confederacion Nacional del Trabajo (Всеобщей Конфедерации Труда) работы Рамиро Ледесма обсуждали, но не обратили на них внимание. Тем временем он объединил свои усилия с группой Онесимо Редонодо и основал Juntas de Ofensiva Nacional-Sindicalista (Хунту Национал-Синдикалистского Наступления), позже слившуюся с Испанской Фалангой. Черно-красный флаг фалангистов - это наследие JONS, которые в свою очередь избрали его своим символом под воздействием анархо-синдикалистов из CNT. Кстати для Falange Espanola de las J.O.N.S. была типична одна черта чрезвычайно редкая среди организаций фашистского толка, фалангисты выступали не за диктатуру одной партии, а против существования партий вообще, так как считали их инструментом нарушения единства нации.
     В некоторых неевропейских странах в начале 20го века анархисты и националисты сражались плечом к плечу. Во время национальной революции в Китае в 1911 анархисты оказывали финансовую помощь Сунн Ятсену. "На рубеже 20 - 30-х гг. в правящей партии Гоминьдан существовала сильная фракция анархистов, которую возглавляли У Чжихуэй и Ли Шицзэн. С лета 1927 они выпускали журнал "Гэмин" ("Революция"); их издательство "Цзыю" ("Свобода") публиковало произведения П.А. Кропоткина, М.А. Бакунина, П.-Ж. Прудона, Э. Реклю и Ж. Грава, Осуги Сакаэ, А. Беркмана, Н.И. Махно. Основу идейных позиций этой фракции составляло совмещение национализма и анархизма. Фактическая ревизия прежней идеологии обосновывалась формулой У Чжихуэя: "Анархистская революция совершится... самое малое через 500 лет, самое большее - через три тысячи лет". С ней перекликалось утверждение Ли Шицзэна: "Так как 100% свободы в настоящее время невозможны, то следует добиваться по крайней мере 50% свободы")(Анархизм в Китае. Е.Ю. Стабурова ) Эти анархисты продолжали сотрудничать с националистами вплоть до победы маоистов.
     Периодически в ряды национал-анархистов пытаются поместить деятелей вроде мексиканского анархистского лидера Рикардо Флорес Магон или Нестора Махно. Что ж оставьте их в покое и Флорес Магон и Махно были законченными интернационалистами.
     После второй мировой войны казалось, что возможность синтеза национализма и анархизма более невозможна. Ситуация изменилась только в 80х годах. В Англии в 1982 году появилась так называемая Black Ram Group, которая издала один единственный выпуск своего журнала и просуществовала около года. Как и все современные анархисты они выступали против дискриминации по половому и расовому признаку. Но при этом мировоззрение данной группировки было коктейлем из анархизма, нео-язычества и фелькиш национализма. "Псевдо-национализму" основанному на гражданстве, они противопоставляли народнический национализм. Символом Black Ram Group была "анархия", вписанная в свастику. По мнению английских национал-анархистов 80х НС украли многие символы и принципы у фелькиш движения и прав на них никаких не имеют. Так же они обрушились с критикой на марксистов, обратив свои взоры к раннему социализму, связанному с такими понятиями как национальность, почва и культура.
     Гораздо более заметным явлением оказались испанские Bases Autonomas (Автономные ячейки). БА - радикальная молодежная национал-революционная группировка, ночной кошмар полиции и леваков. В 80х они изменили лицо испанского неофашизма. Одними из первых в Европе басисты отказались от иерархической пирамидальной структуры организации. Когда после первых успешных акций движения стали поступать просьбы о помощи в создании местных отделений, мадридский центр заявил, что каждой региональной группировке следует взять инициативу на себя. "Координация общей деятельности и контроль политической линии - два единственных ограничения свободного, творческого и разрушительного воображения наших людей". Таким образом, басисты предвосхитили современных национал-автономов. Мировоззрение басистов часто называют анархо-фашизмом. Это был радикальный разрыв с традиционными правыми. Когда все испанские fachas (термин аналогичные русскому "фофудьеносцы") праздновали очередную годовщину смерти Франко 20 ноября. Басес Аутономас начали компанию под названием "20 ноября - национальный позор". А журнал БА "A por Ellos" вышел с портретом лидера испанских анархистов времен гражданской войны Буэнавентуры Дуррути с подписью "Дурутти Жив!". Басисты были на ножах с правыми реакционерами. Один из лидеров БА Фернандо Пердисес писал: "Не левые, а буржуазия, правые реакционеры - главный враг настоящего национализма нового времени". Главным врагом для Bases Autonomas была Система: "Мы призываем всех революционных антидогматиков создать широкий студенческий фронт альтернативного характера, включая синдикалистов, анархистов, автономистов и неформальные молодежные группировки... Даешь единство действия против "официальщины"! Bases Autonomas были первой националистической группировкой, которая стала в массовом порядке привлекать в свои ряды представителей молодежных субкультур. К концу 80х басисты были самой активной и радикальной молодежной группировкой Испании, но политическая активность ушла на второй план после прямого действия. И на басистов стали вешать каждого убитого иммигранта или красного. В итоге Bases Autonomas распались, но навсегда изменили лицо испанского радикального национализма.
     Собственно национал-анархизм как таковой возник лишь в 1990х в среде Новых Правых. Во многом это было развитием концепции "leaderless resistance". Одними из интеллектуальных предшественников считается Юлиус Эвола с его концепцией аполитеи.
     Основная мысль заключается в децентрализации общества и создании этнически однородных сообществ единомышленников. Идеологами движения являются Трой Саузгейт (Англия), Питер Топфер (Германия) и Ганс Кани (Франция). Современные иерархии, созданные государством и капиталистической системой считаются репрессивными, которым противостоят коллективы, организованные на этнической основе. Ганс Кани во Франции начал широко использовать термин "национал-анархизм" в начале 1990х. В это же время зеленый анархист Ричард Хант, порвал со своим традиционным окружением и начал издавать журнал Alternative Green (Альтернативные Зеленые), в котором затрагивал такие темы как экофашизм, за что естественно начал подвергаться массовым нападкам со стороны бывших "соратников".
     Основным же современным идеологом национал-анархизма считается Трой Саузгейт, бывший член штрассерианского крыла Британского Национального Фронта и Международной Третьей Позиции. С конца 90х он активно работал над разработкой национал-анархистского мировоззрения. В своих публикация Саузгейт выступает за "политическую, социальную и экономическую децентрализацию. Другими словами мы хотим увидеть позитивную нисходящую тенденцию, при которой такие бюрократические концепции как ООН, НАТО, ЕС и Всемирный Банк и даже такие нации-государства как Англия и Германия будут демонтированы и заменены автономными сообществами-деревнями".
     В экономическом аспекте нацонал-анархисты симпатизируют малому бизнесу и рабочим кооперативам. Большим почетом пользуется такая экономическая теория как дистрибьютизм, созданная известным английским писателем Г.К. Честертоном.
     НА являются расовыми сепаратистами. То есть считают, что смешение культур и рас уничтожает их уникальность и приводит к гибели цивилизаций. Но расовое разделение не означает межрасовой ненависти. Как раз наоборот разделение расовых и культурных групп поможет выжить малым народам и поможет сохранить расовое разнообразие на планете. "Наша концепция "национального" не имеет никакого отношения к территории, но к расовой идентичности, которая является естественной для всех народов", "мы просто хотим, что бы у нас было наше жизненное пространство, где бы мы могли жить согласно нашим принципам" (Трой Саузгейт). То есть национал-анархисты выступают за "автономные зоны", организованные на основе расовой и культурной идентичности. Каждое сообщество сможет самостоятельно выбирать себе экономическую и политическую структуру, если конечно не будет мешать другим сообществам.
     Очень важным аспектом деятельности национал-анархистов является защита природы и animal liberation.
     Иногда национал-анархистов путают с автономными националистами. Это не совсем правильно. У немецких Autonome Nationalisten НС корни. Началось все с того, что в конце 1992 - начале 1993 - немецкий НС политтехнолог Кристиан Ворхь разработал концепцию "автономных правых". Во второй половине 1990х годов начали в массовом порядке возникать децентрализованные, автономные, создаваемые прежде всего по территориальному принципу, небольшие группы национал-социалистов. Пока Кристиан Ворхь сидел в тюрьме, за продвижение концепции взялся Томас Вульфф, который собственно и заменил понятие "автономные правые" на "Независимые националисты" ("Freie Nationalisten"). К этой концепции оказалась наиболее восприимчива революционная, авангардная часть немецких националистов, которые не хотели ассоциироваться с правыми реакционерами. С 2003 года немецкие НС начали использовать тактику Черного Блока при проведении уличных мероприятий. Изменился внешний вид участников националистических демонстраций - черные ветровки/кенгуровки, чёрные бейсболки, "арафатки" и прочие атрибуты ранее бывшие типичными для левых радикалов. Больше внимания стало уделяться таким проблемам как социальная справедливость, анти-империализм, защита окружающей среды. Именно за подобными активистами и закрепилось понятие Autonome Nationalisten. На настоящий момент атрибутика, стиль и мировоззрение "автономных националистов" весьма популярны среди множества националистических группировок по всей Германии. Но идеологически "автономные националисты" не являются национал-анархистами, в основной своей массе они являются левыми НС, то есть отождествляют себя с левым крылом НСДАП, с такими личностями, как Отто и Грегор Штрассеры, с ранним Гебебльсом, так же с такими деятелями консервативной революции как Юнгер, фон Заламон, Никиш, Отфрид Хепп.
     А как обстоят дела на Родине Бакунина? В России первым, кто назвал себя национал-анархистом был, пожалуй, Михаил Судаченков из Тулы. Бывший исполнительный секретарь Тульского Союза Анархистов в середине 90-х создал Союз национал-анархистов и издавал газету "Русский путь". На тот момент НА идея развития не получила и сейчас Судаченков является атаманом Тульского куреня Запорожского Казачьего Войска.
     На Украине всегда существовали национал-анархистские тенденции. Продолжаются попытки объявить интернационалиста до мозга костей батьку Махно украинским националистом. Следует отметить "Бриколаж" - интеллектуальный проект украинских "новых правых" и национал-анархистов. В лучших традициях все того же Махно они являются анти-расистами и используют термин национал-антифа, что не исключает трогательной русофобии, столь типичной для антифа и анти-расистов всех мастей. В данном случае речь идет о сугубо информационном проекте, а вот на уличном фронте с анархизмом заигрывает такой интересный человек как Дмитро Корчинський. Его последний проект "Братство" периодически сотрудничает с анархистскими организациями. А в медиа-ресурсах Братства постоянно появляются про-анархистские материалы. Насколько искренним является этот интерес или Дмитро Олександрович просто ищет новые перспективные человеческие ресурсы для action direct сказать трудно.
     Национал-анархизм в современном виде движение очень молодое. Движение, вызывающее множество споров по всему миру. В любом случае стоит понять, что национал-анархизм имеет к мейнстримовому анархизму примерно такое же отношение как социал-демократия к национал-социализму. "Нам хотелось бы подчеркнуть, что национал-анархизм феномен расовый по своей сути. В этом и заключается отличие"(Саузгейт) Так что анархо-толерасты изо всех сил открещиваются от национал-анархистов и негодуют по поводу самого факта их существования.
     В любом случае для каждого русского националиста, не страдающего нарушением зрения становится ясно, что Российская Федерация как государство - это как раз то самое чудовище, которое лжет на всех языках. Для архонтов Системы наконец дошло, что показной патриотизм прекрасно уживается с нео-либреальной экономической моделью. Матрица сменила интерфейс дикого капитализма и беззастенчивого космополитичного либерализма на псевдо-патриотический. При этом русский народ продолжает вымирать ударными темпами, продолжается идиотизация сознания коренного населения посредством средств массовой дезинформации, непрерывным потоком прибывают мигранты, не прекращается культурный геноцид. РФ для русского является чем-то вроде резервации или бантустана. Так что, патриотизм воистину стал прибежищем негодяев. И строить национальное мировоззрение стоит на принципе этнической и расовой солидарности, а не на принципе гражданства, цвет кожи важнее цвета паспорта.
     При этом многие соратники считают, что распространение национал-анархистского мировоззрения приведет к полному разброду и шатанию в Движении. Пока что мы наблюдаем разброд и шатание при ярко выраженной авторитарности, фюрер-принципе и централизации. Чрезмерная централизация структур Движения привела к том, что многие просто боятся взять инициативу в свои руки, и все ждут указаний из "центра", зачастую коррумпированного и находящегося на содержании у "охранки". А вот анархисты своими действиями по всему миру показывают, что отказ от централизации отнюдь не означает плохой организации. События в Сиэтле, Генуе, последние беспорядки в Греции это прекрасно доказывают. Опять же вызывают определенное уважение умение анархистов и антиглобалистов создавать развитию инфраструктуру находящуюся вне Системы и их эксперименты в области альтернативной экономики. Такие концепции как fair trade (справедливая торговля), бесплатные магазины, зеленая экономика, этическое потребление пока что находятся вне зоны восприятия националистов, а зря. Мы живем в эпоху, когда гибкие, автономные, сетевые структуры побеждают жесткие и иерархические, когда силы мощнейшего военно-политического блока не могут справиться с кучкой обкуренных моджахедов вооруженных калашами и РПГ, когда разнородная толпа демонстрантов успешно противостоит прекрасно вооруженным и подготовленным полицейским и т.д Так что давно пора пересмотреть некоторые принципы на которых строилось Движение. Почти сто лет назад Александр Блок писал совсем по другому поводу "Займем огня у Бакунина!", нам тоже есть, у кого занять огня и есть что поджечь. Поэтому имеет смысл обратить внимание на Национал-Анархистскую Альтернативу.
     
     Едва Алена дочитала статью до конца, как вошел Старейшина.
     Все встали со своих мест.
  
     
     ГЛАВА 6. ИВАН.
     
     Ярость и вино - разрушит все говно! Революционный дух опустит петухов! Будет полный беспредел - ты ведь этого хотел! И политику в очко заедет хуй!
     
     Андрей Павлович, нагнувшись, с каким-то садистским наслаждением, которое горело в блестящих белках его глаз, размахивал перед моим лицом складным ножом- "бабочкой". Я молча и беспомощно лежал на холодном бетонном полу, холодящим ребра и почки, и не старался сопротивляться, а только следил за серебристой кривой, которую нож описывал в полутьме вонючего подвала.
     - Что, пиздюк, доигрался в свою религию? - издевательски спросил он меня и наступил ногой мне на горло.
     Меня пробрала очередная волна дрожи - так можно запросто сломать шею.
     - Отвечай, пиздюк! - гаркнул он и пошевелил носком туфли.
     Ну да, для него я пиздюк - только разменял второй десяток лет, маленький мальчик, которого он отшлепал за плохое поведение. Ему уж, слава богу, шестьдесят пять лет. Но это неуместные мысли, сейчас надо пораскинуть своими мозгами, чтобы закомпостировать мозги старика.
     - Отпустите меня, - прохрипел я. Полузадушенная фраза вырвалась из пересохшего рта с капельками слюны, - я ненавидел вашу жену, у меня были причины.
     - Тут ты врешь. В цвет, - изрек Андрей Павлович.
     Молодежный саратовский сленг не шел тут ни к лицу старика, ни к месту. Аткарск, все тот же Аткарск.
     - Я знаю, что тебе наглухо больно. Я отпущу тебя, если ты пообещаешь исчезнуть из этого мира. Уйти в степь.
     Вдруг я услышал гулкие шаги, доносящиеся сверху, и засмеялся настолько громко и ехидно, насколько это позволяла давящая на кадык ступня. Это был Леха.
     - Что ты трещишь?! - озверел Андрей Павлович.
     В лицо ударил желтый свет от распахнувшейся двери.
     - Это что за пердимонокль тут происходит?! - и Леха накинулся на старика.
     Я с наслаждением вдохнул духоту освободившимся горлом.
     
     Я вышел на площадь Прудона и наткнулся на толпу людей, которые стояли и слушали какого-то плотного низкорослого дядьку в официальном костюме, вещающего в микрофон.
     - Мы - рабочее движение, мы не намерены дальше терпеть этот гнет нашей нынешней "безгосударственности"! Только посмотрите - переселенцы из Сибири, которая активно колонизируется желтым Китаем, нищее, босое отребье! Они занимают рабочие места, которые принадлежат нам по праву! Насилуют наших женщин, распространяют наркотики, пытаясь одурманить наш массовый разум! Скажем коллективное "НЕТ!" этим выродкам и выгоним их обратно силой стального громящего кулака пролетариата!
     Я пробрался в гущу толпы и перекинулся парой слов с активистом, который стоял неподалеку от вещающего пиздуна.
     Наконец крикливый политикан закончил свою пламенную речь и мне позволили занять место у микрофона.
     - Я в корне не согласен с прозвучавшими здесь призывами и изложением сути вещей, превратно понятой. Да, вы - рабочее движение, но сегодня все так или иначе им являются. Вся разница лишь в том, что вы рабочие заводов, грузчики и фрезеровщики. Вы занимаетесь тяжелой физической работой, в то время как какая-нибудь секретарша печатает протоколы собраний представительного собрания, но все это равноценно в нашем обществе. Слесарь и художник плакатов получают одинаковый соцпакет. Далее. Никакого гнета, кроме гнета потребностей соседа на вас нет. Но с соседом можно договориться, а если он делает что-то аморальное, его можно наказать. Переселенцы из Сибири такие же люди, как вы, у всех у вас одинаковое положение. К тому же панки и ред - и анархоскинхеды отказались от наркотиков и проповедуют sXe, стрейтэйджерство, а тот, кто все-таки покупает ганжу, покупает ее у местных людей. Вспомните, что у нас не диктатура пролетариата, хотя железные батальоны рабочих - те же ред- и анархоскины, правильные гопники, делали революцию плечом к плечу с панками! Этому оратору нужно ехать в Воронеж - там всегда были сильны жопоголовые боны, - ехать к анархо-фашистам!
     - А почему тогда идет истребление субкультуры гопников, которые тоже называют себя рабочим классом? - крикнул из толпы политикан.
     - Во-первых, гопник - это не представитель определенной субкультуры. Гопники - довольно аморфное образование, в нашей стране являющиеся гнилой реакцией общества на появление панков. Называть себя рабочим классом и являться им - разные вещи. Гопники - это быдло, а быдло, как известно, это рабочий понукаемый скот. У этого говна не хватит соображалки выдвинуть какой бы то ни было протест. К тому же гопники активно пополняли собой ряды бонья. Если же у гопника хватает мозгов не быть быдлом, он заводит дружбу с панками, и он уже не быдло. Но в сопоставлении первая группа намного многочисленнее второй.
     Раздались жидкие аплодисменты. Видимо, толпа не до конца осознавала, кто из нас прав. Я сказал в микрофон "спасибо за внимание" и пошел своей дорогой.
     
     Интересно, иногда думал я, где грань между гопником, анархоскином и панком? Видимо, эта разделительная линия весьма расплывчата. Но все же разные привычки, установки, обычаи в конце-концов, если, конечно, можно так выразиться. Одно ясно - все они хулиганы, если верить ушедшей в Лету милиции.
     
     Они были всегда - эти группировки. Содержание без формы, по-философски выражаясь. Всегда были те, кто хочет выделиться из толпы и ведет себя как последний придурок. Всегда были мрачноватые люди, привыкшие отстаивать справедливость кулаками, и всегда было гнилье, дети сточных канав.
     
     И всегда в прошлом все друг-друга бьют, объединяются, снова бьют. Панки бьют нацистов. Нацисты бьют модов. Моды бьют гопников (и панки их бьют, но здесь это неважно). Гопники бьют хиппи (или те же панки бьют хиппи?). Хиппи никого не бьют, они пацифисты. Но бывают панки, ставшие хиппи и хиппи, ставшие панками. Все начинается по новой.
     
     Я сидел за столиком кафе и попивал из бокала коктейль "Анархический" ( водка, пиво и портвейн в равных пропорциях), а напротив меня сидела Яна и пила кофе с молоком.
     - Значит, ты убил трех человек? - будничным тоном осведомилась Яна.
     - Да, такой уж я кровожадный, - усмехнулся я.
     - Не кровожадный, а глупенький. Насилие порождает насилие.
     - Но ненасилие порождает насилия еще больше, - сказал я.
     - Мы пришли к утопии, в которой нет места оружию.
     - Мы еще не воплотили утопию в жизнь. Насколько я понимаю, сейчас идет переходный период, когда все грызутся со всеми. Идет война, и я не собираюсь оставаться в стороне этаким мещанином из "Второго пришествия марсиан" Стругацких.
     - А расскажи о своей юности, - попросила Яна. - Чем ты занимался, будучи панком?
     - Я красил волосы в зеленый цвет и бродил по городу с висячим замком на цепочке на груди - по типу Сида Вишеса. Со мной ничего особенного не происходило: концерты, бухалова на панковских днях рождения, редкие драки с гопниками.
     - А твои друзья, приятели?
     - Да тоже ничего особенного. Один рассказывает: "Ездил я в Москву. Зашел там в престижный магазин. Витрины с товарами по головокружительным ценам, богатая обстановка. Подходит ко мне продавец-консультант, весь лощеный, блестящий. И думаю: и ему на меня смотреть тошно, и мне от всей этой роскоши ему в лицо плюнуть хочется". Вот такие панки.
     - А еще? - полюбопытствовала Яна.
     - Рассказывает все тот же: "Идем мы по улице, поддатые, вдруг увидели камеру наружного наблюдения. Ну, я достал хуй, повертел им перед камерой. А мой друг подпрыгивает, хватается за камеру и подтягивается. Он хотел поцеловать объектив. И тут- бамс! - камера отрывается. Друг хватает камеру подмышку и мы кидаемся бежать. Из здания выбегает матерящийся охранник и бежит за нами следом. Сворачивая за угол, друг кидает камеру под ноги охраннику, тот спотыкается и падает. Когда нас все-таки привели в милицейское отделение, мы говорили уже знакомому нам менту: "Дядя Коль, а будьте анархистом!". Вот такая история.
     
     Несмотря на всю свою брутальность, панки весьма доброжелательные и приятные в общении люди. Там нет места агрессии и унижению, все панки твои добрые приятели, которые нагрузят тебя веселой чушью по уши, правда, немного польют тебя пивом. Почему обыватели боятся панков? Они видят только одну сторону панкизма - хулиганство.
     
     К двенадцати часам дня мне нужно было быть на рабочем месте. Я посмотрел на часы - время еще позволяло дойти прогулочным шагом.
     Я шел по району злачных мест. К еще и без того душному воздуху августовского утра примешивались омерзительные, взывающие к рвотному рефлексу запахи пивной кислятины и кислятины грязных, немытых тел. Везде в полуподвалы вели сбитые лесенки дверных проемов, зияющих чернотой закопченных стен под яркими зазывными вывесками: "Свежее пивко только у нас!" или "Заходи - похмелись!".
     Прямо посреди дороги на моем пути в луже валялся какой-то голодранец. От него за километр несло блевотиной. Видимо, он обстругался прямо на себя.
     Когда я проходил мимо него, он своей заскорузлой рукой ухватил меня за полу хитона и простонал:
     - Мил-человек, поможи другу!
     Я брезгливо стряхнул его руку и сказал:
     - Не валяйся тут и не проси о помощи, а иди и работай!
     - Так меня с трех работ в шею погнали за пристрастие к зеленому змию, да! - отвечал мне ханыга.
     - Брось пить! Закодируйся! - нетерпеливо отмахивался я от алкаша.
     - Дык не могу без пития! Еще князь Владимир говаривал: "Веселие Руси есть пити, не можем без того жити!
     - Пить, выпивать, а не бухать! - пояснил я голодранцу, как я понимаю эту присказку.
     - Ну поставь на ноги, доведи до дому! У меня дом на набережной...женушка уж наверное, все глаза проглядела-проревела...детишки махонькие...
     - Так у тебя еще и дети? - брезгливо изумился я.- Ты что, хочешь, чтобы они барахлом гоповским выросли? Быстро домой!
     Но пьяница продолжал тянуть свою волынку:
     - Помоги дойти...ну дай на опохмел, а?
     Я вынул из кобуры пистолет и приставил дуло ко лбу голодранца.
     - Если ты сейчас не поднимешься на ноги, не дойдешь до дома, не закодируешься и не найдешь работу, я тебя пристрелю как шелудивого пса.
     - Усе! Усе! Понял! - мужик выставил ладони перед собой и поспешно, шатаясь, начал подниматься.
     - Вот и молодец, - сказал я, убрал пистолет обратно и пошел дальше, не оглядываясь (конечно, можно было оглянуться - вдруг ханыга опять завалится на асфальт - но что-то говорило мне, что он действительно отправился домой).
     
     Я шел и размышлял. Почему наш народ продолжает пить даже при нашей зыбкой утопии? Почему дальше пьют те же англичане? Финны? С князем Владимиром все понятно - народ был на положении скотины, с каждым веком все больше оскотиниваясь, в зависимости от укрепляющегося крепостного права. Тяжело было русскому мужику, вот и пил. Весной и осенью на рывок поработает на посевных - и пьет. Но почему тогда пьют англичане? Там с крепостным правом расправились гораздо раньше нашего. Воистину непонятно. Алкоголь превратился в баловство. Если раньше иной проспиртованный старик с подорванным на работе здоровьем мог спокойно сесть на шпагат, то сейчас все пьющие - дрищи и слюнтяи.
     
     
     Яна продолжала слушать мои россказни, а я, уже подогретый коктейлем, размахивал руками и корчил рожи, чтобы придать повествованию колорит.
     - Идет один панк, рубашка шиворот-навыворот, одна штанина полностью разорвана - с кем-то пиздился, но по пьяни уже не помнит, с кем. Гопники, сидящие на лавке, сочувственно говорят: "Нехуево тебя помотало". Панк кивает и проходит дальше, до знакомого подъезда. Заходит в темный подъезд, садится под лестницу и снимает штаны. Думает отложить какандру. Сидит и срет. Слушает звуки потрескивающего костра. Вдруг слышит на лестнице шаги, но продолжает срать. На плечо ему ложится рука. "Ты че здесь делаешь?". Панк одевает штаны, отсекая ими какашку, поднимается и говорит: "Сру". Это оказывается один из приятелей панка. Он поднимается к нему, там проблевывается, моется, ложится спать. Наутро спускается, а там лежит его какандра в луже, вокруг нее мухи вьются...
     Яна брезгливо хихикает.
     - Еще одна история, разумеется, тоже про панка. Купался парень на горячем источнике зимой. Плавает с ирокезом мерзлым на голове. Вдруг видит - парочка сосется. Подплывает к ним и просовывает извивающийся язык между их рожами. Отплывает, садится на кромку источника. Подплывает обиженный мужик и хрясь ему по роже. Ну, кровь из носу в воду полилась. А парень сидит спокойный и говорит: "Не парься, чувак!".Мужик звереет: "Я тебе не "чувак!"". Парень говорит: "Да ладно тебе, чувак!". Тот ему опять - хрясь по роже. Отплыл. Потом парня какие-то блатные позвали в машину коньяк пить. А он во всей красе: в "гриндерсах", трусах и плаще. Так домой и поехал.
     
      Я пришел в сторожку у городской стены, и встретил там Леху. Он сразу выдал информацию, которая, впрочем, меня не удивила:
     - А ты знаешь, что к нам в Аткарск привезли из степи некоего Андрея Павловича Ерофеева?
     - Ну Лерин муж. Ну и что? Это забытая история.
     - Не ври. Наверняка старый хрыч приехал искать тебя. Да и ты, наверное, не забыл эту девушку.
     Я подумал, что, наверное, хорошая черта говорить все напрямую, но сейчас это меня начало раздражать.
     - Замяли, - бросил я, доставая из шкафа штаны и куртку хаки.
     - Просто предупреждаю тебя: будь осторожен. Если он в городе решился на антиобщественный поступок, то за ним не заржавеет сделать что-нибудь и здесь.
     - Ладно, - неохотно отозвался я, надевая штаны.
     Мы вместе вышли из сторожки, и подошли к посту над воротами, где мы сменили караул и заступили на дежурство.
     Там было уже не до разговоров, надо было смотреть в степь через окуляры полевых биноклей - не появится ли кто-нибудь? А если появится, то необходимо сразу доложить начальнику гарнизона.
     Через пару часов на посту появилась миловидная девушка в беретике. Она сразу перешла к делу:
     - Здравствуйте, я дальняя родственница главного Старейшины. Так получилось, что я слышала ваши разговоры в квартире у Старейшины - я до вашего прихода спала в маленькой комнате, а двоюродный дядя строго-настрого запретил мне как-либо мешать посетителям его квартиры, поэтому я и не вышла. Меня заинтересовала ваша позиция, Иван, и я захотела познакомиться с вами поближе. Вы не возражаете, Алексей, если я умыкну вашего коллегу на пару часиков от имени Старейшины? Кстати, меня зовут Яна.
     - Наши имена вы знаете, и я охотно соглашусь на ваше предложение, - ответил я.
     - Иди развейся, чувак! - сказал мне Леха.
     И мы с Яной спустились по лестнице вниз и отправились вглубь города, в какое-нибудь кафе.
     
     Никогда особо не умел общаться с девушками. Всегда они почему-то сыплются мне на голову, правда, не слишком часто. Лера, например, однажды на улице попросила у меня прикурить, и хоть я и не курю, умудрилась завязать со мной разговор и через неделю мы оказались в койке. Насчет Яны не буду ничего загадывать, да и это не слишком-то прилично, но она проявляет активную заинтересованность во мне. Поживем - увидим. В конце-концов я привык часто быть наедине с собой.
     
      Я условился о встрече с Яной на завтра и отправился обратно на работу, где меня ждал Леха, который, наверное, рад был послушать о моих похождениях.
     Когда я проходил район трущоб, я услышал какие-то звуки за спиной, но не успел среагировать, и на голову мне обрушился какой-то тяжелый предмет. Я потерял сознание.
     
     Итак, меня спас Леха. Он выяснил, где расположился Ерофеев, и отправился в район трущоб, который лежал на одном из путей к гарнизону. Как выяснилось, он угадал, за что ему огромное спасибо, иначе этот разобиженный муж намотал бы мои кишки мне на шею.
     Мы сдали избитого Ерофеева Старейшине, и отбыли достаивать смену. Теперь по его поводу можно было не беспокоится - главный Старейшина знает свое дело крепко. Он так промоет мозги старому хрену, что тот еще приползет извиняться передо мной. В конце-концов в чем я виноват перед ним? Кому нужна прожженная блядь в качестве жены? Только полному идиоту. Теперь у Ерофеева откроются глаза на действительность, и он образумится.
  
    ГЛАВА 7. АЛЕКСЕЙ.
     
     Я спас Ваньку, а сам тем временем оказался в полном говне. Точнее, в говне оказалась Катюха. И во всем виноват все тот же Лагутенко. Я, конечно, ждал от него какой-нибудь заподлянки, но такой поворот событий оказался для меня шоком. Антоша практически увел у меня Катюху!
     
     Я стоял перед кучкой дружков Лагутенко, с заведенными за спину руками в наручниках. Лагутенко стоял тут же и похабно ржал надо мной. Видимо, меня собирались бить. И главное, помочь-то мне некому, этот закоулок у городской стены известен только стражникам. А передо мной стояли именно они - Лагутенко опять был моим заклятым коллегой.
     
     Катюха стояла поодаль и скромно молчала. Она уже все высказала, мол, "не будь дурачком, Антон, он же соберет свою братву и проломит тебе череп". Но, видимо, ее слова не подействовали на обуянного жаждой мести Лагутенко.
     
     Тут же стояла машина для поездок в степь - старенький "жигуленок". Все эти люди подошли к машине и вытащили из багажника арматуры и биты - видимо, мне решили нанести тяжкие телесные и отправить в больницу.
     
     Лагутенко напоказ поцеловал Катюху, которая от этого почему-то сконфузилась - видимо, у нее в голове еще остались крупицы здравого разума, но уже слишком мало, чтобы помочь мне.
     
     Я стоял на своем посту над воротами и смотрел в полевой бинокль. Невыносимо пекло солнце, как в июле, хотя была уже середина августа. Мне приходилось зачерпывать воду из стоящего здесь ведра своей сетчатой кепкой, и надевать ее на голову, чтобы хоть как-то освежиться.
     Ваня отлучился в туалет и что-то задерживался там - понос у него, что ли? - и я начинал скучать - не с кем даже перекинуться словечком. Для развлечения я проследил за летучими черными кляксами стаи ворон, что пересекли мое поле обзора слева направо.
     Я взглянул на наручные часы - они показывали без десяти два.
     От нечего делать я замахал дальнему посту. Оттуда показали знаком, что в той стороне все тихо.
     Мысли мои обратились к Кате. В этом городе она не пошла в стражу, а устроилась учителем физкультуры в местную школу. Последнее время она вела себя в общении со мной довольно странно - все чаще и назойливей она выражала желание "прекратить играть в войнушку", "остепениться" и "завести семью".
     Лично меня в нынешнем положении вещей все устраивало - мы просто встречались, и торопить события (которые, быть может, развернутся не так гладко) я не собирался. Мне нравилась и моя работа, я не считал ее "игрой в войнушку". Часто Катя говорила, что мне нужно быть "просто порядочным человеком, обычным гражданином, обывателем", но я не мог разлюбить свое ремесло и стать "таким, как все". Она даже предлагала мне уйти также в школу (там как раз открылась вакансия) работать учителем математики. Тоже мне, каскадные выкладки. В общем, я был весьма недоволен Катей, к тому же последнее время умиротворенным выражением лица она стала напоминать мне тухлую рыбу.
     Я совсем задумался и сначала даже не среагировал, когда в перекрестье окуляров увидел цепочку машин из десяти, едущих по направлению к стенам города.
     Интерсено, кто это к нам пожаловал? - подумал я.
     Все машины были черного цвета, от "Мерседеса" до "уазика", и по бортам их тянулась синяя полоса. Это вызвало во мне ассоциации с милицией, только синих мигалок не хватало. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы додуматься, что это пресловутая "тайная полиция", хотя, если она тайная, то, по идее, они должны были явиться на штатских машинах. Но что им понадобилось у нас, на нашем "новом острове свободы", этакой Кубе времен посткапитализма?
     На пост по деревянной лестнице как раз поднимался Ваня, на ходу застегивающий штаны.
     - Вот епт, не успел досидеть - в толчке сработала сирена! - выругался Ваня.
     - Готовься принимать гостей, - сказал я, и, взяв с встроенной в толщу стены полки пистолет, начал спускаться к воротам.
     
     Я иногда думаю о судьбах людей и их положении в обществе. Сейчас, в принципе, все равны, но еще десять лет назад...допустим, взять двух древних бабок. Одна живет в роскошно обставленной трехкомнатной квартире в элитном районе, где двор находится под охраной и туда пускают через пропускной пункт, а другая живет в однокомнатной квартирке в "хрущевке". Обе всю жизнь пахали в университете на ниве науки. Но одна из бабок была амбициозна и в конце-концов стала деканом факультета, с огромным штатом сотрудников, а другая всю жизнь была преподавателем и ушла в этой должности на пенсию. Одна получает в месяц девяносто тысяч, а другая живет на обычную пенсию и перебивается репетиторством. Почему так получилось? Я не говорю, что одна была лентяйкой а другая - работягой - трудились они одинаково. Но по материальным благам между ними пропасть. Это и есть отрыжка капитализма.
     
      Я сидел в своей квартире с Катей и мы пили чай с вареньем. Разговор крутился преимущественно вокруг Катиных новых потребностей.
     - И чем же все-таки тебя не устраивает нынешнее положение вещей? - уже в который раз поинтересовался я, зачерпывая чайной ложкой варенье с блюдца.
     - Понимаешь, Леша, мне надоело вот так, - она выразительно поболтала в воздухе руками. - Ни ребенка, ни котенка, что называется.
     - По-моему, все эти обязательства придуманы для старых пердунов - чтобы старикашка-муж на законных основаниях не мог улизнуть налево, к какой-нибудь молодке.
     - А детей тоже на пенсии рожать? - Катя скорчила гримаску.
     - Что ты, бог с тобой, мать, какие дети?
     - Нужно уже становится сознательным, а не быть семнадцатилетним оболтусом, тебе уже двадцать четыре года, как-никак.
     - Быть ребенком в чем-то не так уж плохо.
     - В чем-то - может быть, да, но не во всем.
     - Ну с этим все понятно, хоть меня и устраивает просто секс, тут я готов пойти на уступки. Но что же с работой? Почему я должен обучать сопливых детишек, когда я работаю в страже, на профессии тоже нужной и полезной обществу?
     - А если опять начнется какой-нибудь бунт? Тебя ведь могут и убить.
     - Согласен, могут. Но, если честно, этим меня и притягивает работа в страже. Осознанный риск...
     - Ты просто еще незрелый человек. Мне-то уже двадцать семь, я многое повидала, в том числе и на работе в народной дружине.
     - Ну не знаю, - задумался я. - Важнее, по-моему, сущность работы, а не отношение к ней.
     - Отношение тоже важно. Но мы здесь говорим о твоем отношении ко мне, а не к работе.
     - Мне нужно еще хорошенько обо всем подумать, - пробормотал я, ставя на стол пустую чашку.
     
     Анархия и семья. Свобода и любовь. Свобода или любовь? Вроде бы, любовь - это одна из форм свободы. Но как быть с тем, что любовь в клетке невозможна (я знаю, что это выдумал я, такой уж я умный говнюк, но все новое на самом деле - хорошо забытое старое, взгляни, это было уже в веках и бла-бла-бла...)? Но у нас нет клеток, они есть только у анархо - фашистов. А как быть с личной свободой, которую продаешь в угоду девушки, женщины? Предаешь, я бы даже сказал. "Сучка, ты играешь в любовь...сучка, я свою свободу тебе не отдам" и все такое. Абсолют свободы достижим только в одиночестве. Но если все будут жить по одиночке, этот ебаный прекрасный мир развалится по кусочку, как поется в древней лажовой песенке. Понятно, что ничего не понятно.
     
     Я с Ваней подхватил тяжелый засов на воротах и вынул его из петель. Наверху оставшийся на посту служащий нажал кнопку и подъемный мост начал с лязгом цепей опускаться.
     Когда мост опустился и сравнялся с уровнем небольшой горки, ведущей дорогу к воротам, мы увидели машины вблизи, а возле них представительно выглядящих людей в дорогих костюмах, которые лучезарно нам улыбались.
     - Кто такие? - строго спросил Ваня.
     - Мы приехали сюда из Саратова, - бархатным голосом произнес человек, что стоял ближе всех к нам.
     - С какой целью? - сурово вопросил я, подняв пистолет на уровень груди.
     - Мы - так называемая "тайная",- это слово человек выделил, произнеся его особенным тоном, - полиция. Мы к вам с проверкой контингента бывшей народной дружины.
     - А что, в Саратове больше нет народной дружины?
     - Сейчас в нее объявлен набор, но люди не очень-то стремятся в нее идти, ввиду некоторых обстоятельств в недалеком прошлом...
     Еще бы, выгнали всех из города - подумал я. Ваня, наверное, подумал то же самое.
     - И что же вы хотите проверить?
     - На каких должностях эти люди. Они не должны больше вступать в силовые структуры.
     Гнилым запашком несло от этих словечек из дореволюционного прошлого. Мы с Ваней почти одновременно поморщились.
     - И что вы хотите сделать с теми, кто пошел, скажем, в стражу? - спросил Ваня, еще прибавив суровости.
     - Вынудить их отказаться от этой профессии. Мы умеем это делать. И ничто не будет угрожать Саратову в его и так нестабильном положении.
     - На каком праве вы хотите вынудить людей? - требовательно спросил я.
     - Тайная полиция везде остается таковой. Для нас нет понятия "чужая земля", мы универсальны для всех.
     - Мы не впустим вас в город, - сказал Ваня.
     - Попробуйте. И ляжете здесь же, - нагло ухмыльнулся человек и полез за полу своего пиджака.
     - Руки! - скомандовал Ваня, но было поздно.
     Все остальные пришельцы уже достали "узи"- обычное оружие народной дружины.
     - Если вы нас и положите, то в городе еще много сил, которые вышибут вас отсюда с полпинка, - деревянным голосом сказал я.
     - А вот мы и посмотрим, - все так же ухмыляясь, проговорил человек.
     - Поднимай ворота! - я махнул рукой служащему, и тот тут же упал, как подкошенный.
     Пиджак, стоящий позади человека, который с нами разговаривал, убирал на место электрошокер, работающий на расстоянии - новейшая разработка, новая модель. Я знал об этом, потому что одно время ими хотели вооружить народную дружину.
     Меж тем машины тронулись с места, и нам не оставалось ничего другого, как посторониться. Стрелять по колесам было бессмысленно - кто потом повезет этих ублюдков обратно? А, в общем, мы сами были виноваты - отошли от того правила, что не нужно сразу опускать мост перед каждым.
     
     Менты - они и в Африке менты. Не понимаю, кто только идет на такую паскудную профессию, как тайная полиция? Кому охота оставаться сторожевой собачкой без хозяина, собачкой государства без государства? Это также смехотворно, как я однажды видел пиздюка из ментовской школы с бэгом, на котором была намалевана анархия.
     
     - Если все так же пойдет и дальше, я буду думать о том, что, возможно, нам нужно расстаться, - сказала Катя.
     - Что ты мелешь, дорогая? - душевно поинтересовался я. - Я ведь думаю о тебе. Насчет ребенка я уже сказал, а насчет работы...не мое это, учительствовать.
     - А ты думаешь, что мое? Все равно - платят везде одинаково, соцпакетом.
     - Ну и к кому же ты уйдешь?
     - Да хоть к Лагутенко, он давно уже около меня вьется.
     Я засмеялся.
     - Что ты смеешься? Он и в правду пытается подкатить ко мне яйца.
     - Брось, я прекрасно знаю, что Антоша омерзителен тебе не меньше, чем мне.
     - Но если он будет так настойчив, а ты...то я могу и изменить свое мнение о нем.
     - Да что ты пристала с этим Лагутенко? - поморщился я. - Будто и правда, собралась к нему уходить от меня.
     - Ладно, замяли.
     - К тому же, я лично через какое-то время собираюсь проситься обратно в город, и восстанавливаться в должности народного дружинника.
     - Знаешь, что-то подсказывает мне, что мы не скоро выберемся из Аткарска. Брожение идет не только в саратовской губернии, оно идет по всей стране. Например, тебе не хуже меня известно, что религиозный анархизм занесен к нам из Москвы. И к чему я это говорю: соседние страны могут воспользоваться этим брожением и объявить интервенцию. Тогда шансы попасть в город сведутся к минимуму, да и ни к чему нам будет стремиться в Саратов - в нашей местности он стоит первым под ударом.
     - Может, Лагутенко решит перебежать под флаги интервентов - будет шанс прихлопнуть его, - улыбнулся я.
     - Не будь таким злым.
     - Да что ты уцепилась за этого Лагутенко?! - вторично вскипел я.
     - Успокойся, я люблю только тебя, - умиротворенно проговорила Катя.
     Но не фальшь ли я уловил в ее голосе? Или просто неуверенность?
     Москва - звенят колокола... Италия еще вначале 5 века была разгромлена вестготами, после чего она была завоевана в конце 5 века остготами (под предводительством короля Теодорика Великого), а в 6 веке - лангобардами.
     В 476 г предводитель германских наемников Одоакр сверг с престола последнего римского императора и объявил себя королем Италии. В 488 г Италия подверглась нашествию остготов под предводительством Теодориха, который после трехлетней войны победил и воцарился на престоле.
     Москва - третий Рим. Ивашка Третий как в воду глядел. Сначала Москва была занята силами реакции - ведь не со столицы поднялась волна революции. Затем ее зачем-то захватили силы анархо - примитивистов. А уж затем анархо-синдикалисты. Это течение анархии и стало визитной карточкой России. Анархо-примитивисты сместили и замочили последнего президента - Дмитрия Медведева.
     Всю эту чушь мне рассказал Иван - он же историк по образованию.
     
      Вася был свиреп, как никогда.
     - И что это, блядь, такое? - гневно вопрошал он, уперев руки в бока. - Вас кто, блядь, учил, жопорукие косорылые твари, открывать ворота первому попавшемуся?
     - Извини, Вася, не учли, - процедил сквозь зубы Ваня.
     По лицу его ходили желваки. Все-таки нельзя так с ним - он вон сколько народу укокошил, не заржавеет и сейчас, подумал я.
     - Вас, блядь, за это не только с работы уволить надо, вас повесить надо!
     - Мы уволены? - вырвалось у меня.
     Я не ожидал такого поворота. Ну штраф бы взяли или выговор, но так...все-таки Вася сам Ваню нашел в степи, в город с ним ездил.
     - Да, блядь, вы - уволены!!! - заорал Вася. - Ищите себе по мозгам работу!!!
     Мы синхронно развернулись и пошли сдавать рабочую одежду.
     
     Не подготовлены мы оказались для такой профессии - Ваня три часа в сортире сидел, я про Катюху замечтался. Ну ничего, найдем себя в другой деятельности - о! Искать выгнанных из Саратова, как Ваня вначале.
     
     Я лежал на диване в крохотной комнатушке общаги и смотрел телевизор. Шел блок новостей. Я радовался, что в Саратове это тоже видят.
     Шли кадры задержания людей из тайной полиции. Стража скрутила их в считанные мгновения, но только тогда, когда нашла их. Теперь их выпнут обратно в Саратов.
     Пошли кадры, на которых тайная полиция пытала бывших народных дружинников. Они избивали беднягу, привязанного к стулу. Били по ребрам, печени, поливали кипятком.
     Я совсем сморщился, когда человека отвязали и начали бить по почкам.
     Наконец кошмарные кадры кончились.
     Я подумал, что на задержку этих молодчиков ушло два дня - скольких они подвергли таким средневековым пыткам?
     И тут в мою дверь постучали.
     Я лениво встал с дивана, вдел босые ноги в тапочки и пошел открывать.
     - Стража, - коротко представились два бугая, стоящие на пороге.
     - Чем могу..., - начал было я, но меня сноровисто схватили за ноги и запихнули в раскрытый холщовый мешок.
     Я попытался закричать, но мешковина плотно облепила рот и я не смог прокричать ни слова.
     
     А потом я оказался перед Лагутенко и его дружками.
     
     Там, как я уже упоминал, была и Катя.
     
     И тут внезапно мы услышали гнетущий рокот. Я взглянул в вечернее небо. Прямо над нашими головами пролетела огромная черная тень. Я сразу определил пузатый короткокрылый бомбардировщик.
     Прямо на нас из него выпала бомба.
     
     - Щемись! - взвизгнул Лагутенко, и все кинулись врассыпную.
     
     Я тоже побежал куда глаза глядят и тут же где-то за моей спиной раздался оглушительный взрыв. Я перекувыркнулся и упал, потеряв сознание.
     
  
    ГЛАВА 8. ЯРОСЛАВ. <D
      <D
     А зачем мне руки? Что-нибудь в них брать. А зачем мне ноги? Хаки чтоб носить. Голова нужна мне - чтоб мысли выдавать, а позвоночник нужен - чтобы голову носить! Я настоящий человек, я настоящий человек, я настоящий человек, я настоящий человек!
     
     В бомбоубежище было сумрачно, сыро и душно, - видимо, схалтурили строители пару лет назад, ведь должно быть сухо, светло и свежо, черт подери!
     Какой-то обильно потеющий здоровенный детина с косичкой заорал своим зычным голосом, размахивая "ТТ":
     - Так! Всем сесть! Туалет прямо и направо по коридору, запасы продовольствия и воды - вон в том отсеке, - детина неопределенно махнул куда-то в сторону изломанного коридора, скупо освещаемого парой-другой барахлящих неоновых ламп. - Противогазы и защитные костюмы у вас с собой в сумках должны быть! И всем сохранять спокойствие, еб вашу мать! Ясно, бля?
     Спасибо, успокоили, - подумал я, стараясь унять дрожь в руках и коленях. Ко мне сбоку прижалась Алена.
     - Вот, бля, пиндосы, чтоб их, - уныло выругалась она сквозь зубы и поковыряла носом мое плечо. - В концлагерь их надо было, - ее голос прозвучал не так уверенно, как прозвучал бы еще некоторое время назад, и я с радостью это отметил. Меняется девочка...
     
     Лица людей были восковыми масками в этом полумраке - такими же зловещими и блестящими - но от пота, а не от воска. Никто не ждал таких гостей и даже не мог догадываться, зачем, с какими целями они к нам так бесцеремонно "постучались". По радио объявили военную тревогу - воздушный налет. Кто-то из стражи по моделям самолетов определил пиндосов, и понеслась весть по городу. Главное, никто не знал, что теперь будет.
     
     И я тоже.
     
     Я устало беру большой нож с широким лезвием, на котором блестит съеживающаяся в островки пурпурная пленка крови, и замахиваюсь. Свинья, зажатая между моими ногами, только жалобно хрюкнула - и лезвие с хрястом вошло ей под сердце. Поросюшка пронзительно взвизгнула и обмякла. Я поднял тушу за ляжки и бросил в жерло приемника, отозвавшегося сытым ровным гулом. Свинья уехала в свой рай, в разделочный цех.
     
     А ко мне на ленте конвейера в пломбах подъехала следующая.
     
     Я глубоко вдохнул воздух, пахнущий кровью и поросячьим дерьмом, и отер набежавшие на лоб струйки пота.
     
     Механизированный процесс умерщвления плоти господней, конвейер смерти!
     
     Я работал здесь уже - не помню сколько. Вроде бы не так мало, но и не так много. И мне успела зверски осточертеть эта тупая примитивная работа.
     
     Я поражался оригинальности мышления старейшины: мол, имел прямой контакт с природой? Был близок к ней? Вот и иди, забивай свинину или говядину, раз охотиться из современного оружия не умеешь.
     
     Но пришлось задвинуть гордость куда подальше и подчиниться - старейшина, все-таки. Да и в самом деле, что я еще умел делать?
     
     Вдруг в моем кармане завибрировал мобильник.
     Я вытер руки о фартук и достал телефон.
     - Ярослав? - спросили на том конце провода бухающим голосом.
     - Да, Павел Александрович, - ответил я.
     - Подойди в мой кабинет в ближайшие пятнадцать минут, разговор есть.
     И начальник производства положил трубку.
     
     Я спустил рычаг, торчащий из стены рядом с лентой конвейера, и тот остановился, прекратился ровный гул. Положил нож и вышел в неприметную дверь, выкрашенную серенькой краской, и оказался в подсобном помещении, где снял и повесил на крючок фартук и в раковине вымыл руки с мылом.
     
     Выйдя в другую дверь с каким-то плакатом на ней, изображающем Че Гевару в ушанке с красной звездой, я подошел к лифту, но тот, как и ожидалось, не работал.
     Тогда я стал подниматься по бесконечной металлической лестнице на пятый этаж, в кабинет начальника.
     
     Когда я вошел в приемную и через нее попал в кабинет, Павел Александрович помешивал чайной ложечкой в кружке с кофе. По помещению разносился чудный аромат, и я непроизвольно сглотнул слюну.
     
     - Привет, мясник, - небрежно бросил начальник. - Садись. Кофе хочешь?
     Я кивнул.
     Павел Александрович по селектору связался с секретаршей и попросил еще одну чашку кофе.
     
     Когда я отпил из маленькой фарфоровой чашечки, начальник начал говорить.
     
     - До меня дошли сведения, что ты отлично справляешься со своими обязанностями.
     - Рад работать хорошо, - буднично отозвался я.
     - Да не просто хорошо, а отлично, превосходно, мясник ты мой! - воскликнул начальник и потер руки.
     - Мне повысят зарплату? - спросил я.
     Шеф засветился только что приобретенным самодовольством.
     - Да не просто повысят, а переведут на другую должность! Ты в курсе, что ты повысил забиваемость скота на тридцать два процента, производительность возросла на двадцать свиных голов!
     - Рад работать хорошо, - повторил я.
     - Так вот - тебя переводят в разделочный цех!
     Видимо, мое лицо, по мнению начальника, должно было выражать бурный восторг по этому поводу, но на моем лице не отобразилось ничего даже отдаленно похожего на восторг.
     А начальник продолжал:
     - К тому же, к тебе, в ученицы, так скажем, определяется одна бабенка, ну да ты ее вроде знаешь - Алена Самойлова.
     Вот те на - пронеслась в голове мысль - только этого чуда в перьях мне не хватает!
     - Переводишься на новое место работы прямо сегодня, прямо сейчас. Необходимые бумаги будут готовы к вечеру.
     - И сейчас же мне присылается эта Самойлова, - уныло отозвался я.
     - Именно! Допил кофе? Теперь можешь идти. Твое новое место работы - на втором этаже, вход в цех ты там сразу увидишь.
     
     В столовой было чисто и опрятно, ничто не напоминало гнусную вонь разделочного цеха или скотобойни.
     - Прикинь, - болтала Алена с набитым ртом (ее аппетиту можно было только позавидовать, она уминала уже вторую порцию, хотя остывшее рагу - то еще блюдо), - я у этого старейшины почувствовала себя как обосранный кусок говна!
     - Обосранный кусок говна? - со смеха поперхнулся я чаем.
     - Да! А он знай себе балаболит про то, что я моральная уродка и закомплексованная мямля.
     - Ну, в принципе, качества подходящие для бывшего работника концлагеря.
     - Да что ты говоришь! Просто концлагерь для ублюдков - это конкуренция вашему христианскому анархизму!
     - Но мы ведь живем не в средних веках? К чему конкуренция?
     - Каков поп - таков и приход, - неизвестно по какому поводу веско рубанула Алена. - Окстись, Ярик! Сейчас те же средние века! К тому же стычка на стычке.
     
     Алена уже освоилась и теперь производила впечатление разбитной, этакий Ноздрев в юбке, который начал тыкать мне и называть Яриком с первых минут более близкого знакомства (шапочное знакомство мы свели еще на квартире старейшины). По идее, все меня в ней должно было отталкивать, начиная от внешнего вида и кончая убеждениями, но что-то мне в ней и понравилось - непосредственность, что ли?
     
     А как она разделывала туши! Сколько счастья было выражено в такие моменты на ее крысином личике! Она дала бы фору всем Жиль де Ретцам и Маркизам де Садам.
     
     Я тоже не отставал от нее на новом поприще, и вскоре нас обоих можно было перевести еще куда-нибудь.
     
     - А ты не думаешь, что тебе нужна работа...кхм...погуманнее?
     - Это старейшина решает. Может быть, переведет меня на какую-нибудь работку почище и погуманнее, - пожала плечами Алена, берясь за компот с булочкой.
     - Насилие - доминанта твоего существования. Ее надо сменить.
     - Твоего тоже. Кто отстреливал городских? А? Че молчишь? - поддела меня Алена с довольной ухмылкой.
     - Мы делали это, чтобы выжить, а вы взяли на себя функцию Господа Бога - решать, кому жить, а кому - нет.
     - Только не зачесывай мне про Господа, - поморщилась Алена. - Мне уже все уши прожужжал старейшина. Вы все здесь фанатики.
     - Но тебе придется поверить в Господа, не зря ведь тебя оставили в живых, жить здесь, в Аткарске? Правда, Бог - это всего лишь вывеска, но неважно.
     - Я уже маленько отошла от своих позиций, от анархо-фашизма, - призналась Алена.
     - Вот и хорошо.
     - Но мир - это война, не так ли?
     - Это написал старый фантаст, а не политик, - парировал я.
     - Такие фантасты, которые пишут антиутопии, тоже в своем роде политики.
     Ответить мне было нечего, поэтому заканчивали трапезу мы в молчании.
     
     Оруэлл писал, точнее его герой писал, что с самых древних времен существует три слоя общества - низший, средний и высший. Низшему ничего не надо, а средний при государственном перевороте занимает место высшего и сам становится высшим слоем. Но почему низшему слою ничего не надо? Может быть, грузчику хочется пробить голову своему начальнику, за то, что тот оскорбляет его и всех его родственников до пятого колена? А кто не хочет поменяться ролями со своим мудаком-шефом? Все хотят? Правильно, и низший класс тоже хочет. Но низший класс слабо осведомлен о политической ситуации, скажете вы, он пассивен и инертен. Но ведь по новостям все доступно излагают, разве нет? Кто не строит из себя заядлого политикана на задымленной кухне?
     
     Низший класс - это нестабильное экономическое положение. Например, с работы могут выгнать за пьянство - а чем еще заниматься низшему классу, как не пить?
     У среднего класса всегда была стабильность, зачем ему стремится еще к чему-то?
     
     Я в свое время прочитал роман "1984", что завалялся в маленькой библиотеке Склянки, поэтому мог рассуждать.
     
     
     Что тут у нас?
     
     Я взял тесак и распорол брюхо заколотой свинье, сломал грудную клетку и начал орудовать ножом. Красный скользкий шарик сердца, коричневая пирамидка печени, мешочки легких...все в мусор. Но не в простой мусор, а в перерабатываемый. Может, из этой требухи сделают что-нибудь полезное. Вот, например, кишки, которые я начал вытягивать из туши и обрезать - из них сделают пленку для колбасы.
     Когда я, подобно сотне работающих тут людей, засовывал склизские зелено-серые ленты кишок в ведро для утилизации, в первый раз в цех вошла Алена.
     Рядом с моим рабочим местом как раз пустовало еще одно, и она встала за него.
     Тотчас из трубы, выгибающейся под потолком и смотрящей обрезком в стол, выпала свиная туша и с глухим шмяком плюхнулась на стол перед Аленой.
     - Привет, концлагерная, - поздоровался я и подмигнул этому страшилищу.
     - Здорово, - сказала та хриплым голосом.
     - Чего хрипишь? Пива холодного попила?
     Алена усмехнулась и принялась за работу.
     Я был крепкий желудком парень, меня не могли смутить кишки и требуха, но когда я посмотрел, с каким садистским наслаждением те же самые, что и я операции выполняет Алена, меня чуть не стошнило.
     - Этим ты и занималась в концлагере? - иронично осведомился я у новой коллеги.
     - Примерно, - пыхтела та, разрезая какое-то сухожилие. Опять кровь попала ей на лицо. Фу, она ее слизнула!
     Видимо, у девочки не все в порядке с головой. Нужно бы к психиатру наведаться.
     - И наверное, делала переплеты книг из кожи заключенных?
     - У меня в Воронеже дома остался плащ из кожи гопника.
     - Наверное, заворачиваясь в него, ты мастурбировала.
     
     Сшить плащ из кожи - это тоже искусство. А из кожи мертвого заключенного - тем более. Драка и секс, следствия - убийство и зачатие новой жизни. Сублимация идет в искусство, которое связано по духу с самими сублимируемыми желаниями. Драка и секс зачастую неразрывно следуют друг за другом. Но плащ из человеческой кожи - это все равно, что зачатие ребенка женой и убийство мужем этой самой жены.
     
     - Не думай, что ходячих дилдо у меня в жизни было мало, - смеется Алена. - Но ты почти угадал - я ебалась в этом плаще.
     
     Меня аж передернуло.
     
     А потом как-то само собой вышло, что я проводил ее до ее общежития, что находилось в одном мини-городке-микрорайоне с моим, и при прощании мы поцеловались.
     
     А потом Павел Александрович выбросился из окна.
     
     Мы услышали об этом на следующий день, прямо с утра, как пришли на работу. Точнее, сперва мы увидели труп директора предприятия.
     Он лежал навзничь, нелепо раскинув руки и ноги, неестественно вывернув голову с выпученными глазами. Его живот лопнул, и из-под трупа в багровых стрелах брызг вытекала лужа крови и выползали кишки. Как свинья.
     Труп лежал на стоянке автомобилей персонала, а далеко наверху, на пятом этаже ветер выдувал натянутые парусом занавески из разбитого окна кабинета шефа.
     Вокруг суетилась народная дружина, скорая помощь и стояли зеваки.
     - Почему это произошло? - обратился я к рыжему коренастому дружиннику в спецодежде.
     - Не знаем. Эксперты сейчас обыскивают кабинет, в общем, не мешайте, - скороговоркой буркнул дружинник и повернулся к нам спиной.
     Мы зашли в здание, на пороге нас встретил глава разделочного цеха и отправил домой.
     
     На следующий день мы услышали по телевизору причину самоубийства начальника.
     
     Оказывается, некие злоумышленники проникли на загородную ферму, и вкололи свиньям штамм вируса свиного гриппа. Эти животные пошли в производство, и готовой продукцией отравилось, и умерло несколько сотен человек. У нас в Аткарске был один мясокомбинат на весь город.
     
     К тому же, как оказалось, Павел Александрович был потомственным главой комбината, его отец и дед тоже управляли подобными предприятиями в Самаре, еще до революции 2012 года. Он должен был держать высокий стандарт, но не справился со своей работой, и получилось так, что по его вине в больницах умерло несколько сотен человек.
     
     Видимо, фамильная честь была дороже всего на свете Павлу Александровичу. Ведь в нашем городке за любую провинность ты всего лишь переговоришь со старейшиной.
     
     Но кто вколол животным вирус? Это оставалось открытым вопросом.
     
      Кто-то грешил на Саратов, другие склонялись к версии диверсии анархо-фашистов, третьи вспоминали анархо-примитивистов.
     
     Но факт оставался фактом - все терялись в догадках.
     
     Между тем в тот же день назначили нового главу предприятия - неприметного серого Школова, и снова все пошло своим чередом.
     
     - Жалко мужика, - вздыхал я.
     - Да уж, - поддержала Алена, разделывая очередную тушу.
     Тут у меня зазвонил мобильный телефон.
     Это был Школов, он вызывал меня к себе, и я отправился в кабинет к новому начальству.
     
     Я поехал вдоль брошенного железнодорожного полотна и не прогадал. На третий день я нагнал своих.
     
     Они устроили привал между заржавевших сваленных с путей железнодорожных вагонов в редком березовом подлеске, темневшем междуствольными провалами под синим летним небом.
     
     Меня первым увидел Михей, стоящий на страже, пока весь лагерь обедал.
     - Уже уходите на восток? - спросил я, когда моя машина поравнялась с Михеем, сжимающим двуствольное ружье и покуривающим самокрутку.
     - Ярик, ты ли это?! - весело воскликнул Михей. - А кто это там с тобой? - и Михей заглянул в машину.
     - Знакомься, это Алена, моя девушка, - ответил я.
     - Рад приветствовать, - осклабился Михей.
     - Здорово, здорово, - проговорила Алена.
     - А ты там, я смотрю, надолго устроился? В городе-крепости-то?
     - Пришлось, - вздохнул я.
     - Ну не переживай, вот и вернулся.
     - Да дело в том, что я не вернулся, а приехал кое-чего выяснить, - смущенно пробормотал я.
     - Что же это? - настороженно спросил Михей и наклонил одно ухо ближе ко мне, будто бы чтобы лучше слышать.
     - В Аткарске произошла диверсия. Кто-то заразил наших свиней свиным гриппом, и в результате погибли люди.
     - Это уж ты можешь не переживать! Мы тут не при чем!
     - Придется это установить, так сказать, с помощью дедукции! Дедуктивным методом!
     - Ишь ты, начитанный, не зря в детстве в библиотеку Склянки лазил! Ну разнюхивай, милости просим.
     Я уловил интонацию голоса Михея.
     - Да ты не обижайся, Михей! Вы мне все свои, не чужие, но так вышло, что более стабильная ситуация - в Аткарске. Может, кстати говоря, еще кто-нибудь в Аткарск переберется? Там рабочих рук много надо.
     - Да ты что, рехнулся? Променять природу на цивилизацию? Разведывать-то разведывай, расследуй, но на свою сторону нас переманивать даже думать не моги!
     - И на том спасибо. Мне нужен вождь Владимир.
     
     Вождь Владимир как всегда сидел в своем шатре с зелено-черным флагом и знаком Гидроцефала. Я зашел внутрь, оставив Алену снаружи.
     - Рад приветствовать тебя, охотник Ярослав! - раскинул он руки для приветствия, оторвавшись от трапезы.
     - Уже не охотник, - невесело усмехнулся я. - Рад приветствовать и тебя, вождь Владимир!
     - Неужели ты вернулся?
     - Да нет, просто мне необходимо выяснить, причастны ли вы все к проникновению в Аткарск штамма вируса свиного гриппа четыре дня назад.
     Вождь Владимир ненадолго замолчал, обиженно сверля меня взглядом.
     Наконец он сказал:
     - Мы люди простые. Во всем. И в общении тоже. Тем более со своими.
     - Бывшими своими, - поправил я. - Вот и скажи мне, есть ли тут ваша вина, или нет?
     - Мы уже неделю уходим на восток, хочешь, посмотри мой дневник. Нам не с руки гадить Аткарску.
     - Пожалуй, дневники можно посмотреть, - задумчиво протянул я. - А еще лучше - взять на экспертизу. В лаборатории проверят, когда паста (или карандаш) была нанесена на бумагу.
     - Вот, бери, - вождь Владимир нагнулся к сундучку и вытащил из него на свет божий тоненькую зеленую тетрадку производства завода "Восход".
     
     Вождь Владимир как-то странно посмотрел на меня. Он некоторое время чесал подбородок указательным пальцем с недешевым перстнем и наконец сказал:
     - Мы дадим тебе посмотреть дневники. Ты все-таки бывшая правая рука вождя. Но на экспертизу мы ничего не отдадим.
     - Это почему? - спросил я.
     - Лучше посмотри сюда, - бросил вождь и открыл какой-то сундучок, что стоял у его ног.
     В сундучке я увидел белую металлическую штуковину непонятного назначения и рядом, как смутно вспомнилось из технической книжки, читаной у Склянки, генератор поля.
     - Понимаешь, что это? - зада вопрос вождь Владимир и внимательно посмотрел на меня. - Тебе двадцать два вот в июле стукнуло, большой уже, должен понимать.
     - Нет, не понимаю. Вот это - генератор поля, техника восьмидесятых годов прошлого века...
     - А эта штука - часть станции, считывающей информацию со спутника.
     - Но...откуда это у вас?!
     - Это и есть святая святых, в которые должно быть посвящено руководство племени. Ты все-таки наш.
     Я хотел сказать, что оторвался от корней, и не прижился в Аткарске, но вождь Владимир продолжил:
     - В тебе есть чип. Его вшили при появлении на свет, как и всем высокорожденным. Он может по команде остановить твое сердце. Если ты только ВЗДУМАЕШЬ проболтаться. Такое устройство тоже лежит по деталям в разных сусеках и заколоточках. И почему я тебе все это показал?
     - Не знаю, честно ответил я.
     - А вот почему: со спутников заметили формирование пиндосов на западной границе, под Смоленском! Можешь сообщить это своему городку, но вряд ли тебе кто-нибудь поверит. Скажешь, встретился на пути с машиной из Саратова.
     - Ладно. Мне нужны дневники, - все еще пребывая в потрясении, собрал волю в кулак я.
     - Пожалуйста, - хмыкнул вождь Владимир и протянул мне тетрадку.
     
     В тетрадке ничего особенного не оказалось. Вождь сетовал, что где-нужно набирать теплую одежду для похода на восток, упоминал о секретных технологиях - как их везти так далеко и скрыть их от посторонних глаз, и прочая, прочая.
     
     В общем, алиби у анархо-примитивистов было. Они вышли в поход пять дней назад, то есть за день до проникновения вируса свиного гриппа в город.
     
     Я с разрешения вождя сфотографировал исписанные тетрадные листы в клеточку и распрощался с товарищами.
     
     Теперь у меня все мысли были только о сытной, горячей еде. За эти три дня мы с Аленой питались исключительно неразмоченными "бичпакетами".
     
     Я опять поймал себя на мысли, что думаю про Оруэлла. Даже в свободный духом лагерь анархо-примитивизма проник червь власти, появилась эта гнилая червоточина.
     
     Зачем народу предоставлять все блага? Если материальное положение рядового обывателя улучшится, он уже не пойдет отстреливать городских, не будет подчиняться власти вождя. Чтобы держать свой народ в ежовых рукавицах (по Оруэллу) тоталитаризма, нужно обеспечить нужду. Тогда голодный человек будет видеть врага в первом встречном и будет кидаться на него, когда ему скажут "фас".
     
     Господи, которого нет, как все фальшиво! Какую идею угробили! Ездить на повозках, запряженных волами, мулами и лошадьми, и возить с собой систему приема информации со спутника.
     
     А я правда верил в анархо-примитивизм, как и все остальные рядовые члены племени, которым, в отличие от меня, никогда не откроется горькая правда.
     
     Тут уж Алена позлорадствовала, мол "маска, символ, флаг, призывающий к действию". Я сам был профаном до недавнего времени.
     
     Все основано на лжи.
     
     Мы вернулись в город, отдали фотоснимки дневника Владимира народным дружинникам, а после поели в комбинатной столовке, отработали полсмены и отправились ко мне домой, где стали одним целым.
     
     - Я люблю делать это при свете, - сказала еще тогда Алена.
     
     Я лежал, истомленный негой и гладил волосы Алены.
     
     - Надо хоть радио включить, послушать погоду, - сказала Алена и подошла к магнитофону.
     
     В тот же миг в воздухе над городом повис надсадный рев сирены, угугукающий на заунывной бесконечной ноте.
     
     "Внимание всем жителям города! Объявлена военная тревога. На нас напал враг! Всем немедленно покинуть жилища и укрыться в убежище! Находится по адресу..."- заверещало радио.
     
     - Вот те раз, - удивился я.
     - Час от часу не легче, - вздохнула Алена. - Не понос - так золотуха!
     
     Мы собрали все самые ценные вещи, что были у меня дома, в объемистую спортивную сумку и отправились в укрытие.
     
     Но долго в укрытии мы не просидели.
     
     Алена аж подпрыгнула на месте, да и я тоже, когда послышался взрыв и в убежище ворвались молодчики в хаки и с автоматами наперевес. У каждого на груди был значок из двух треугольников - желто-черный.
     
      Анархо-капиталисты, определил я сразу.
     
     - You are fucking assholls! - заорал донельзя довольный солдатик и выпустил в потолок очередь.
     На наши головы посыпалась штукатурка.
     
     Следом за солдатиком из дверного проема буквально выпал тот тип с "ТТ", превращенный в кровавый мешок с костями и внутренностями. Он слабо застонал, но никто даже не пошевелился оказать ему хоть какую-нибудь помощь, все были в оцепенении.
     
     - Что, господа анархо-христиане? - спросил все тот же солдатик теперь уже на чистом русском, без акцента. - Наигрались в свою религию? Теперь все по-нашему будет!
     
     - John, sharap! - заорал на солдатика другой и тоже перешел на русский: - Выводи этих свиней! Шашлык делать будем!
     
     - Да давай их прям здесь положим! - возразил с легкой улыбкой Джон и начал косить ряды людей, каменевших от ужаса, от пояса.
     
     Мы с Аленой (впрочем, как и все остальные уцелевшие, ПОКА уцелевшие, упали на пол и распластались по нему.
     
     - Ну же, земноводные! Разве так полагается встречать смерть гордым русским, да еще и анархистам? - веселился Джон.
     
     Тут в помещении оказался, видимо, сержант.
     - Рядовой Уайт! Вывести людей на улицу! - гаркнул он и растворился.
     
     Вот так нас и сделали пиндосы...
     
     Мы вышли на улицу с поднятыми руками и без личных вещей, под прицелами дул автоматов.
     Я огляделся.
     
     По городу уже везде сновали открытые джипы с белой звездой на капоте, маршировали солдаты, бродили патрули.
     Неподалеку к крыше дома двое солдат деловито прилаживали флаг анархо-капитализма.
     
     Нас выстроили в линейку и перед нами с наглой ухмылкой начал прохаживаться сержант. Говорил он на чистом русском. Специально их там обучили, что ли?
     
     - Итак, господа, я сегодня добрый. Расстреляна будет только одна третья часть. Вторая треть отправится в концлагерь - мы уже договорились с нашими ребятами под Воронежем. Третья часть пускай убирается в степь и там пухнет с голодухи.
     
     - И как вы нас разделите? - послышался чей-то унылый голос из строя.
     
     - Легко! Рассчитаться на первый-второй-третий!
     
     Мы с Аленой стояли в строю рядом. Мы переглянулись и поняли друг-друга без слов.
     
     В небе как раз проплывал бомбардировщик.
     Сержант задрал голову и процедил сквозь зубы:
     - Вот красавцы!
     
     И в тот же миг Алена кинулась на него с ножом. Короткий взмах руки - и тело с перерезанным горлом валится на асфальт.
     
     Тут подоспел Джон, но я метнул в него нож и попал в плечо.
     
     Солдатик застонал и схватился за рукоять ножа, торчащего у него из плеча.
     
     Весь строй ринулся бежать кто куда.
     
     Адреналин ударил мне в голову. Я быстро обыскал бездыханное тело и нашел пистолет в кобуре, а рядом валялся автомат.
     Я схватил это добро и побежал обратно в убежище.
     
     Главное было УБЕЖАТЬ. Отстреляться, отбиться, отгрызть конечности врагу!
     
     Я думал, что Алена побежит со мной, но она кинулась в другую сторону, и я потерял ее из виду в сутолоке.
     
     Я сбежал вниз по шаткой лестнице и, тяжело дыша, лег под одну из коек и таким образом спрятался. Можно было перевести дыхание.
     
     Я просто не понимал, что загнал себя в ловушку!
     
     Следом в пустое убежище завалился Джон. Он вытащил-таки мое оружие из плеча и теперь кровожадно им размахивал.
     
     - Выходи, вылезай, сволочь! - орал он мне.
     
     Но я лежал не шевелясь, ждал, пока он подойдет поближе, чтобы воткнуть в берцы нож и удушить америкоса.
     
     - Выходи, я кому сказал?!
     
     Но тут у солдата заработала рация.
     
     Он что-то разобрал сквозь шуршание и грязно выматерился.
     
     - Джон, что ты там забыл? - послышался голос с улицы.
     
     - Здесь беглец!
     
     - Какой, к черту, беглец? На эту долбанную страну с другого хода напали мусульмане, объявив джихад!
     
     Вот и приехали. Подумал я.
     
     Стоп.
     
     Может быть, это как-то связано со...
     
     
  
    ГЛАВА 9. АЛЕНА.
     
     Убить или умереть, убить или умереть...нет, все это уже было. Баловалась когда-то...лучше так: полюбить или умереть? Так что? Полюбить? Умереть? Не умереть, а сдохнуть?! Ах ты тварь!!! Получай! Но нет, все в прошлом. Теперь я другая. Совсем другая.
     И об этом я вам сейчас расскажу.
     
     - Что, добегалась? - довольно осклабился пиндос, похлопав меня по щекам лезвием армейского ножа. У-у, лыбится, будто кот сметаны обожрался.
     Я ничего не отвечала, только злобно буравила его своими красными глазками, что засели глубоко под надбровными дугами. Тем еще взглядом хуев Господь наделил.
     - Ты смотри, пялится, как волчонок, - заржал пиндос, и вонь из его нечищеной пасти вместе с брызгами слюны достигли моего лица.
     - Отвечай! Чего же ты такая скромная? - напирал америкос.
     - Она наверное, думает как бы хахаля не спалить!
     И откуда они в совершенстве изучили русский язык?- подумалось мне.
     - Так ты не переживай, мы его уже тоже...того...
     Все в моей груди похолодело и оборвалось, на глаза навернулись слезы. Как?! За что, ебаный в рот?!
     - Не, в смысле не того, - поправился америкос. - Мы его просто поймали. Он теперь сидит у нас в камере. Не переживай, ты туда тоже скоро попадешь, и вы обниметесь и облобызаетесь, - глумливо произнес солдат.
     - Молчишь? - это подошел тот пидорок - Джон Уайт, уже с забинтованным плечом. - Мы это из тебя вышибем!
     - Уайт, не лезь не в свое дело, - резко обернувшись, строго сказал Уайту сержант, который меня допрашивал.
     И вновь обернулся к моему красну лику.
     - Мы имеем на тебя досье. Ты взорвала храм в этом городе. Весьма крупный объект. Такими людьми мы не разбрасываемся, а перевербовываем к себе. Твой друг тоже отличился - диверсия в Саратове, причем двойная.
     Еще пару месяцев назад я бы не задумываясь поддалась перевербовке и злорадно ухмылялась бы, шагая по останкам и пепелищам родной страны под ручку с каким-нибудь пиндосским воякой. Но сейчас я твердо решила молчать. Пусть бьют. Пусть хоть душу вымотают - ничего не скажу. И я знала, что Ярик поступит точно также.
     
     Я инстинктивно кинулась вперед, не разбирая дороги, а Ярик остался где-то позади. Но главное спасти себя, разве не так?
     О чем я думаю! Я думаю по шаблонам! - даже на бегу от смертельной опасности я не прекращала переучивать себя.
     Где-то в мозгу бешено пульсировала мысль: вернись и беги с Яриком! Но тупой первобытный страх толкал меня все дальше от врага.
     
     Слава богу, патрулей в этом месте почти не было. Я рыбкой нырнула в развороченную витрину...ой! Порезала штанину! Главное, ногу о торчащие в раме осколки не пропороть. Но по ноге уже потекла липкая теплая кровь - я это чувствовала, ползя на карачках как можно дальше, в подсобки, где можно укрыться среди какого-нибудь оборудования и картонных коробок со всякой ересью внутри.
     
     Бросив затуманенный фобией погони взгляд на подсобные помещения, я поняла, что здесь уже похозяйничали пиндосы. Коробки были разбросаны, как попало, или вовсе разодраны на куски, среди них валялся холодильник с оторванной дверцей, из него текло, на полу уже образовалась порядочная лужа, в прозрачность которой примешивалась бурая "кока-кола" (напиток глобализации!- мелькнуло несвоевременное в голове).
     
     Я услышала, как в витрину кто-то запрыгнул, и стремительно юркнула под коробки.
     
     В помещение подсобки зашел солдат, хрустя осколками под протекторами берцев.
     
     Через пару мгновений послышался немного другой хруст - это подошел еще один.
     
     Я хотела сжаться до микроскопического, молекулярного комочка, стать электроном и затеряться в структуре атома, нет, протоном, нейтроном - в самую глубь, в уютное ядро...мне впервые после переселения в Аткарск стало по-настоящему страшно.
     
     Вот сейчас коробки поворошат штыком-ножом чешского карабина, и я...
     
     Но нет.
     
     Я сидела, зажмурившись, сердце бешено бухало, сотрясая грудную клетку мелкой пульсирующей дрожью, руки тоже тряслись.
     
     - Jack, no one here! Got better from here!
     - Ok.
     
     Я немного знала английский (помимо немецкого), поэтому как можно более бесшумно облегченно выдохнула. Они ушли.
     
     Я выждала немного и крадучись, подошла к витрине. И тут же отпрянула - мимо прошагал патруль. До меня донеслись обрывки разговора:
     
     - Bored in this town. Must at least pizdyatiny find.
     - Сatch this crazy - otebem.
     - Kidding! She's scary as hell!
     - Ha-ha-ha, you and this in peacetime would not give!
     
     Я поняла, что речь идет про меня. Пиздятины им понадобилось...отъебут. Страшная, как черт, ха! Поймайте сначала, а потом уже судите!
     
     Патруль скрылся в переулке - это я осторожно выглянула из витрины.
     
     Теперь можно потихоньку выходить.
     
     Я вылезла из рамы и направилась по пустынной улице. Не было слышно ни звука - только где-то далеко раздавался треск огня от взорванной машины и вялая ругань солдат, а еще иногда - автоматные очереди.
     Дул легкий ветерок и трепал мне волосы.
     Вопрос стоял всего один, нет, вернее, два: куда идти и как найти Ярика? Тут я подумала, что Ярик бы сказал мне спасаться самой и не геройствовать, поэтому второй вопрос я отложила до поры до времени.
     Эх, найти бы сейчас тех же Ваню или Леху, они ведь в страже работают, но вот где?
     
     Я свернула в переулок и увидела в его конце какую-то причудливую машину - что-то вроде двухэтажного лимузина серебристого цвета.
     Из его окна чуть ли не по пояс высунулся человек и закричал, по всей видимости, мне:
     - Скорей сюда! Пиндосы еще не взяли город в кольцо! Есть выход! Прорвемся!
     Я облегченно вздохнула и припустила к машине.
     Но только я потянула дверцу на себя и открыла ее, как мне по голове дали чем-то тяжелым. Вспыхнула тупая, невыносимая боль в виске и затылке.
     - Еще одна,- смеясь, сказал солдат.
     А, пиндосы, чтоб их...
     Я читала в Интернете, что они таким образом ловят животных - ставят капкан, а над ним голограмму, к примеру, самки оленя. Животное подходит и попадается. Голограмма даже издает животный запах. Здесь было то же самое, меня поймали, как какого-нибудь ебаного оленя! Видимо, математические точки нахождения голограммы и машины идеально совпадали до миллиметра, голограмма была покрывалом для машины, и даже пахла бензином и нагретым металлом.
     Меня посадили в кресло и пристегнули ремнем руку и туловище, оставив правую руку свободной.
     Между тем я огляделась. Я находилась в передвижной лаборатории, где люди в халатах суетились вокруг какого-то очень сложного на вид оборудования. Солдаты стояли с автоматами над пойманными - таких оказалось еще трое - два парня и девчонка.
     Нож доставать пока не время.
     Надо мной склонился небритый сержант и почему-то злорадно посмотрел на меня.
     - Сейчас мы вколем тебе сыворотку Томпсона, крошка! - дохнул он на меня перегаром и один из людей в халатах подал ему шприц, наполненный какой-то белой жидкостью.
     Мне выкрутили руку и воткнули шприц в вену. Признаться, меня всегда мутило от уколов в вену, да что там говорить, я и уколов в жопу-то боюсь!
     Но в этот раз меня не потянуло блевать. Лучше бы потянуло.
     
     Мое тело постепенно начало терять привычные формы и очертания, я превращалась в какой-то исполинский гриб, с мозгами в шляпке и костями в ножке. Мозги не помещались в шляпке и подобно соплям, вытекали вязкой кашей и свисали со шляпки как какая-то омерзительная серо-белая бахрома. Я видела себя одновременно изнутри и с наружи, а потом меня вывернуло на изнанку, я стала экзоскелетом гриба, липкие деревяшки костей, рваные нити нервов и мозги облепили мякоть гриба и мне показалось, что я теперь и есть эта мякоть, я задыхаюсь, я умираю в тошнотворно-душащих объятиях моей плоти, с которой произошли такие чудовищные метаморфозы.
     
     Вспышка! Я сижу в мягком кресле, но я запакована в полиэтилен наподобие конфеты - красная лента обвивает шею и держит жабо полиэтилена вокруг моей головы, ноги тоже связаны красной лентой - лишь торчат босые ступни из-под полиэтиленовой юбочки. Я не могу пошевелиться, а по моему телу ползают пауки, черви и гниды, клопы, тараканы и слизняки. Они жрут друг-друга и мое тело, в этом копошении, а над головой жужжат мухи. Я труп-конфетка, разверни и съешь меня!
     
     Потом я стала одновременно и грибом и конфетой, а голову начал наполнять расплавленный свинец черных мыслей.
     
     Моя душа в агонии, она метается под сводом черепа, ей тесно, ей хочется наружу, но она все натыкается на полукруглый потолок, под ногами хлюпает внутричерепная жидкость, а чей-то вкрадчивый сладкий голос без акцента начинает нашептывать: "Давай, крошка, мы знаем кто ты и как сюда попала, - "как?!" - вырывается у меня - ты сама нам рассказала, пока пребывала в чудовищной ломке, так вот, сейчас твой разум, твою психику и организм отравляет медленный яд, мы дадим тебе противоядие, если ты примкнешь к нам, войдешь в наши ряды, усекла?
     
     Я плаваю в какой-то помойной яме, удушающая вонь тухлятины захлестнула меня с головой, а я все бессмысленно копошусь в рыбьих головах и хвостах, в использованной туалетной бумаге, в говне и моче, в сперме и желчи, в соплях и крови, в поту и слезах, все это намешано в адский коктейль, который мало того, что окружает меня всю, так еще льется сверху мне на голову! Но вот на краю ямы появляется приветливый улыбчивый человек в просторных светлых одеяниях. Он ласково смотрит на меня, становится на колени, протягивает мне руку и шепчет: "ну давай же...". Я тянусь к руке, но не-ет, в этот момент я понимаю, что это все тот же гнусный пиндос вырядился под деревенского дурачка и хочет заманить меня в свои сети. Я не продамся, падлы!!! И тут я теряю сознание.
     
     Я разомкнула веки. Передо мной сияло лицо сержанта.
     - А ты крепкая леди, ничего не скажешь, - проговорил он.- Если хочешь еще разок - пожалуйста, можешь не соглашаться на перевербовку. Но рано или поздно мы тебя сломаем.
     Тем временем мне из руки вытащили иглу.
     - Пошел на хуй! - заорала я и свободной рукой выхватила из кармана нож.
     Сержант не ожидал такой реакции, его брови поползли вверх, и он тут же захрипел, схватившись за располосованное горло.
     Я перерезала ремни, сковывающие меня, и выпрыгнула из машины.
     - Стой, сука! - заорал еще какой-то солдат, но насрала я на него.
     Я бежала вперед и вперед, задыхаясь, - нет, физическая подготовка у меня ого-го какая, просто я еще не до конца отошла от этого трипа.
     Я увидела впереди едущий по дороге армейский джип и стремительно свернула в какой - то заваленный строительным мусором двор. На глаза попался открытый подъезд и я ворвалась в него. В нос ударил запах мочи.
     С улицы рокот мотора и визг шин не доносились - отметила я, - значит, не заметили.
     Я взбежала по лестнице на третий этаж и позвонила в дверь. Никто не отозвался. Тогда я достала свой многофункциональный нож, вытащила из ручки отмычку и взломала замок. Зашла внутрь и закрыла за собой дверь.
     Я очутилась в пустой квартире. То есть абсолютно пустой. Никакой мебели в ней не было, даже обоев на стене не было. Только заклеенные окна, какой-то мелкий сор на полу - это сквозняк гонял по полу конфетные фантики и прочее, и чистые прямоугольники в пыли на полу - от мебели.
     Видимо, хозяева недавно съехали. Вовремя они успели...
     Я привалилась спиной к стене и сползла на корточки. Было о чем подумать. Но размышляла я почему-то не о насущных делах.
     
     Я часто думала об анархизме и нигилизме. Вот, к примеру, нигилисты. Они отрицают все. Взять хоть то же искусство. Искусство - это любовь к изображаемому, нигилисты отрицают искусство. Значит, они отрицают любовь? Но мир есть любовь. Да и не любовь ли к миру движет нигилистами, любовь к человеку, когда они хотят все разрушить, освободив место для чего-то нового, которое будут строить другие. Пусть это не любовь в обычном понимании, она однобока, а значит, не является таковой, но это циничная (и пусть циничная!) но все-таки попытка любить мир. В сущности своей нигилизм тоже любовь, и отвергает сам себя. Мы же предложили альтернативу существовавшему строю, поэтому мы - анархисты. Анархия - это любовь к свободе.
     
     Вдруг я услышала, что входную дверь начали ломать. Пиндосы, бля!
     Я вскочила на ноги и заранее ощерилась, доставая все тот же верный нож. У меня не было времени поразмыслить на счет того, что прийти могут с чем-нибудь посерьезнее, чем дубинка.
     Дверь с треском ввалилась и тут я выскочила в коридор.
     Какой-то бомжеватого вида семитский парень с потертой заплечной сумкой вытаращил на меня глазенки и поднял руки вверх.
     - Сдаюсь, свои! - забормотал он невнятно.
     - Какого хуя здесь понадобилось? - сурово спросила я.
     - Хотел че-нить стырить...
     - Вали отсюда и прячь свою жопу - пиндосы шуток не понимают, - сказала я.
     - Ухожу-ухожу, - примирительно выставив вперед руки, начал пятиться парень.
     Мародеры хуевы...дверь сломал, сволочь...
     Я пошла обратно в комнату, где я сидела, уселась на то же место и достала пачку сигарет.
     
     Русский мужик сам себя обкрадет, говорит один писатель. Но почему? Неужели это отличительная черта русских - воровство, пьянство и раздолбайство? Нет, это все результат гнета государства. Русские такие же, как и все остальные. Но почему тогда один панк-исполнитель говорил, что в нашей стране анархия невозможна из-за наших людей? Что наступит конец света, если убрать государство и милицию? В составе России нужно иметь больше народностей. А русская ментальность, душа? - скажете вы. Ментальность - от "ментос", душа. Но душа у всех людей одинаковая, это просто красивая фраза. Душа-то одна, а темперамент разный - он зависит от природы и от власти. Только не обвиняйте меня в фашизме! Например, в Великобритании большой процент населения - индийская диаспора, во Франции - мусульмане, в гребаных бывших США - китайцы, арабы, негры. И там уровень цивилизации (а сегодня и в Шпенглеровском понимании) выше. Там анархия возможна.
     
     С улицы послышался шелест шин. Я напряглась.
     - Oh! Jew! Ha-ha-ha! Take that Jew! - заорали пиндосы.
     Что, этот дебил на дворе спрятался?
     Раздался вскрик и автоматная очередь.
     Вот и все. Сейчас за мной придут.
     Но вместо шагов на лестнице я услышала визг шин - пиндосы уезжали.
     Фашисты.
     Вспомнилась передача про базы США в Ираке, которую показывали в годы моей юности. Там рассказывалось, что американские студенты громче и радостнее всех на параде в Германии кричали "Хайль, Гитлер!". Уроды. Ублюдки, ненавижу, ненавижу, ненавижу, блядь!
     
     А почему Бакунин не любил евреев? Ведь там, в Израиле есть кибуцы, прообраз коммунистической общины, когда все в складчину и поровну.
     
     Америкосы опять развязали войну.
     
     Кстати, Бакунин не отрицал возможности войны при анархии.
     
      Но что-то я засиделась - подумала я и встала с корточек. Нужно было каким-то образом выбираться из города.
     
     Я вышла из подъезда и тут же увидела труп неудачливого мародера. Он лежал на куче битого кирпича, щебня и сломанных досок в углу двора. Тут же стоял его мотоцикл, старенький "Иж", что было весьма кстати. На руле висела арафатка.
     
     Я обмотала ее вокруг головы и натянула ее на лицо, а затем оседлала мотоцикл. Ключей зажигания не было, но я знала, как нужно управляться с подобным хозяйством.
     
     Я вытащила из коробка четыре спички и вставила в замок зажигания. Железный конь тут же взревел, и я выехала со двора.
     
     Тут же я вспомнила, что один из участков городской стены сейчас ремонтируют, заменяют кладку или что-то в этом роде, и ремонтные работы начались только в середине месяца. Сейчас август был на исходе, но я понадеялась на наше русское распиздяйство - авось, еще даже не приступали, только кусок стены снесли. Пиндосы же, я надеялась, не увидели этого пролома.
     
     Я ехала по улице Садовой, когда увидела вздымающиеся в небо черные клубы дыма и огненные всполохи. Это горел целый квартал.
     
     Я въехала в него и увидела, что повсюду снуют пиндосы.
     Вот какой-то солдат тащит плачущую и упирающуюся девчонку за угол, приговаривая:
     - Не бойся, дорогая, минет - это не так страшно.
     
     Вот нелюди. Звери, блядь! Нет, точно у нас в стране пока что царит средневековье. Вандалы с ядерным оружием - вот они кто, эти захватчики. И эти гниды анархо-примитивисты не могли предупредить правительство?! Ярик рассказал мне об их спутниках.
     
     Вот раздается звон стекла и на землю с высоты седьмого этажа, кувыркаясь в воздухе, летит чье-то дородное тело, а америкос выглядывает из разбитого окна и лыбится.
     
     Клянусь, поубиваю всех, только дайте в руки автомат!
     
     Но не сейчас, сейчас нужно уносить свою жопу как можно дальше от этого разгула ультранасилия.
     
     Наконец я подъехала к нужному участку стены, и тут у меня внутри все оборвалось: у пролома стоял танк с флагом Ирака - черно-бело-красные горизонтальные полосы и два символа зеленой вязью на белой полосе.
     Я впала в ступор. Откуда здесь взялись арабы?
     
     Как назло, бензин в баке закончился, я попыталась газануть оттуда, но мотоцикл лишь пукнул на прощание и заглох.
     
     А один из арабов уже устремился мне навстречу.
     
     Я слезла с мотоцикла и пошла навстречу ему, - ничего другого мне не оставалось делать.
     
     Может быть, Россия заключила с Ираком союз?
     
     Когда исчезло ФСБ, рухнула сеть нашего русского шпионажа, да и международные отношения стали недоступны взору простого обывателя - в новостях крутили лишь события локального масштаба, и так по всей стране. Ты даже не мог узнать, что творится в соседней области!
     
     Араб выставил вперед свою пушку, и, сдвинув брови, спросил:
     - Райха фин?
     - Чего-о? - спросила я.
     - Рогель? Сэт?
     - Не поняла.
     Тут араб сделал властное движение рукой, и к нам подбежал какой-то европеоид.
     Он выслушал араба и сказал мне:
     - Он спрашивает, куда ты идешь и кто ты - мужчина или женщина?
     Немудрено, что меня в арафатке с мужиком спутали, подумала я, сисек-то нету.
     - Я женщина, ищу выход из города, - сказала я. - Ты друг или враг?
     Европеоид перевел.
     И потом перевел мне фразу араба.
     - Если ты анархистка, и впустишь в сердце свое Аллаха, то ты наш друг.
     Я тут же просекла, что к чему.
     Значит, у них, в Ираке, свой анархо-фундаментализм, на свой лад. Ну что ж, если принципы одни и те же, то почему бы и нет? На время, разумеется.
     Это я и сказала переводчику, за исключением последней фразы.
     Араб, услышав перевод, удовлетворенно кивнул.
     - Дайте мне автомат, и я вместе с вами прогоню американцев, - сказала я. - Я надеюсь, вы за этим сюда прибыли?
     - За этим, за этим, - ответил вместо араба переводчик.- Кстати, его зовут Абдулла Али, а меня - Артем.
     
     Меня подвели к старой раздолбанной машине и посадили внутрь вместе с переводчиком. Через некоторое время в машину рядом со мной посадили еще какого-то парня. Потом еще одного.
     
     В машину залез все тот же араб, на водительское сиденье, и мы тронулись в путь, проехав в дыру в стене и помчавшись по августовской коричневой степи.
     
     Спустя двадцать минут мы подъехали к лагерю, разбитому иракцами.
     
     Тут и там виднелись шатры, работали полевые кухни, везде сновали люди, кто в очередь за похлебкой, кто за медикаментами, а кто просто лежал в тени палаток и отдыхал.
     
     Нас высадили у шатра с флагом Ирака и машина уехала, видимо, опять в город.
     
     Ко мне подошел какой-то важный военный чин - хрен разберешься в этой арабской военной иерархии, но я поняла, что это важная персона по твердой походке и самоуверенному взгляду. В общем, подошедший был преисполнен важности.
     
     Переводчик начал переводить:
     - Вы готовы впустить Аллаха в свое сердце и сражаться на нашей стороне против захватчиков этой славной русской земли?
     Я кивнула. Остальные промолчали.
     - Вы умеете управляться с огнестрельным, холодным оружием?
      Я опять кивнула. Остальные опять промолчали.
      - Вы владеете каким-нибудь единоборством?
     - Да, - ответила я.
     - Что ж, проверим, - отозвался переводчик.
     Меня отвели на край лагеря, за невысокий проволочный заборчик, где прямо на землю были положены маты.
     - Приступим, - сказал переводчик, и важный чин оголился по пояс.
     Я нанесла ему удар по корпусу, но тот даже не согнулся, хотя бью по прессу я неплохо.
     Кулак полетел мне в челюсть, но я поднырнула под кулак и, схватив чина за пояс, сделал шаг вперед. Он упал на землю, но тут же поднялся, и я нанесла ему удар ногой в лицо.
     - Все, достаточно, - сказал переводчик.
     
     Затем меня проверяли на метание ножа в мишень, стрельбу из автомата и единоборство с ножом. Все эти испытания я прошла успешно.
     
     Я вернулась к тем людям, которые ехали со мной в машине. Они ели на полевой кухне, сидя за наспех сколоченным столом и хлебая овсяную кашу из жестяных мисок алюминиевыми ложками.
     - Везет тебе, - заметил парень, сидящий справа от меня, когда я с миской уселась за стол. - Будешь при деле, а не как мы - балластом болтаться.
     - Это еще смотря кому повезло, - ответила я, пробуя кашу. - Меня и убить ведь могут.
     - Ну да, нас не могут, но могли бы найти применение хотя бы мне, интеллектуальному панку.
     - Как-как ты сказал? - усмехнулась я.
     - Меня зовут Владимир, - тут же представился парень. - Я сказал, что я - интеллектуальный панк.
     - Запомни, Вова, интеллектуальных панков не бывает. Они, конечно, не дураки, но их амплуа - это тупая свинья, ленивый урод, ничего не желающий знать.
     - А что они, кадавры что ли?
     - Это кто такие?
     - Как правило, они феноменально глупы, капризны, истеричны и не поддаются тренировке.
     - Ну, точно панки!
     - Да забей, этот стандартный поведенческий паттерн декларируется как стадный признак большинством псевдононконформистских структур, если ничего не путаю, то по исследованиям даже как то сцепляется с положением в иерархической пирамиде тусовок и его нарушение, как, собственно, и других формализованных признаков принадлежности - соответственно наказывается понижением ранга в стаде уникальных личностей.
     - Иерархическая пирамида тусовок? ниче себе ересь! я тусовался и с панками, и с людьми, которые называют себя "просто неформалами" и с антифашистами и с гопниками - нигде ничего подобного, в нарастающем в вышеперечисленных тусовках является только гопанутость. И панки - честно говоря, не псевдононкомформистская структура. они могут быть и в среде антифа, которые почему-то считаются экстремистами и преследуются милицией по наущению фашистов,а на самом деле предпочитают прямое действие против капиталистической системы, они могут быть и анархистами (просто на словах они все анархисты(исключение - наци-панки))в смысле состоять в партии и тоже используют прямое действие- пикеты и проч. также панки иногда идут в нацболы - после крайнего проявления политического спектра слева. а нацболов уже садят в тюрьму. да и антифа иногда тоже. все они распространяют журналы и организуют акции и концерты.
     - Собственно да - панки и прочее подобное это псевдононкомформистская субкультура, а не структура, тем не менее имеющая формализованные общие признаки и соответственно иерархию. Ты говоришь: "они могут быть и в среде..."
      а че б им там не быть, если они как таковая субкультура могут существовать только в рамках существующего общества и самоидентифицируют себя через отрицание профилирующих ценностей декларируемых оным? Вы б у древних инков попробовали попанковать, или там в Древнем Риме, Древней Греции, у ненцев, хазаров, самураев или Средневековой Европе. Истинные нонконформистские культуры создают свои ценности независимо от общества, хотя и используя естественно базовую культуру - и им плевать совпадают они с общепринятыми или нет, не это мерило их ценности, как например когда-то катары, развивавшие культурную традицию христианства своим путем
      за шо и отхватили по полной программе до полного искоренения вместе с поддерживавшим их населением. Это примерно как
      "истинному святому нет нужды соблюдать божьи заповеди (насрать на бога и скрижали), он сам не захочет делать дурного (не из страха наказания, не из стремления к ништякам и не в пику кому-то, он просто считает это для себя западлом Мерило истинной нонконформистской культуры - внутри культуры и демонстративно материться ее носителям тупо западло, хотя по делу опять же, сообразуясь с внутренними ценностями могут и послать и зарезать нафиг. Я ж так и знал, что по пункту стадо уникальных личностей
      у вас как у умного человека возражений не возникнет.
     - Все-таки я с вами не соглашусь. теория (у тебя) - это конечно вещь хорошая, но моя практика все же показывает обратное. Общие признаки, безусловно, пристутствуют, но вот иерархии нет как таковой. Главная идея панков - анархия, т.е отсутствие всякой иерархии, безвластие. все равны - этакая демократия. я, например, спокойно на улице познакомилась с панками, мы забухали и через пару часов меня "допустили к святая святых" как бы вы наверное, выразились - я поел остатки еды из фаст-фуда из полиэтиленовых мешков из контейнера за "Фрайдисом".Сразу вспоминается насмешившая до слез статья в интернете: вожак панков ест из помойки первым и ест самое тухлое. Также в интеренет есть статья, будто у панков 2 круга- старшие и младшие. старшие ширяются за всю херню и тусят с телочками, а младшие на это только смотрят. Чушь. У панков нет степеней посвящения, да что там - даже посвящение-то не обязательно мне так и сказала одна знакомая панкушка.- когда я вошла в тусовку, мне никто ничего подобного не предлагал, зато дали погремуху - Сид Вишез- просто так, а это для панков фигура культовая, если не знаете, в нашумевшей группе "Sex Pistols" был такой басист который еще убил свою жену (по слухам) - Нэнси Спанжен. Еще фильм такой есть - "Сид и Нэнси".
      мечта панков была - создать свое общество без власти и угнетения, что повсюду наблюдалось при капитализме. Правда, что они в новом обществе делатют со своей "панковостью"? Ты говоришь "общества". А Советский Союз? По духу то же самое - но в СССР уже были панки, в частности, группа "Автоматические удовлетворители", в дремучие брежневские времена - в конце 70х. Да и панки точно не зарежут. они добрые все, хоть и могут быть циничными. Дедушку, который за тебя воевал, они обсирать не будут. зато могут угнать больничную каталку. Но для всего этого "панк-угара" "панк-беспредела" "дестроя" необходимо иметь что-то за душой. недаром подавляющее большинство панков учится в университетах а не в ПТУ.
     Говоришь, матерятся. Вот члены группы секс пистолз матерились в своих интервью, и ничего. и дело тут не в статусе антипопсовой звезды - они противопоставляли себя роллинг стоунз- итинным звездам запершимся у себя в особняках и долбающихся наркотой и поуши увязшим в аппаратуре.
      Кстати, панки также явление социо-экономическое. они растут как грибы, когда в обществе кризис. взять хоть те жэе 70-е гг в СССР или в Британии, когда пошло похмелье экономической революции. или развал СССР. или год 1995 - кризис, а группа "Пурген" выпускает свой лучший альбом.
     - Иерархия не обязана быть пирамидальной, более того - если вы хотите чтобы какая то крупная группа оставалась максимально пассивной социально - вредна, главное держать под контролем эээ... чуваков - кристаллизаторов. В СССР для этого институт "воров в законе" кстати вырастили - сидельцев дофига, уголовников дофига - а мафии ек... С чего бы я так выразился про "святая святых"? А ты видимо прошла "проверки" на видовую принадлежность. Я бы, например, не прошел - мусорниками брезгую, однако. Пишут? Та ну, на заборах тоже пишут
      Есть вполне нормальные статьи по групповой динамике и прочая околопсихологическая литература. - что может создать отстойник, сконструированный для сброса напряжения? Содержимое перебродит и либо выйдут обычные винтики, либо вполне квалифицированные бомжи. Микромалая часть станет духовными проводниками для следующей порции.
      Главное, некоторые панки это сами понимают и потому присоединяются к...ну, ты уже сказала, да? да?
      Диссиденты... Есть такое понятие "протестный контингент" - при СССР это были всякие диссиденты, сейчас они все равно либо платные диссиденты, либо на помойке
      ну да - застой он таки застой Красницкий по этому поводу вполне, на мой взгляд, компетентно отписался с точки зрения теории управления, по крайней мере я у него ошибок не вижу. Для беспредела необходимо иметь фантазию и чувство неудоволетворенности, подсознательное невозможности самореализации в текущем обществе. Говоришь, в университетах большинство панков? Ну, в пту обычно люди более конкретные. ессно - хочешь снять напряжение в обществе - организуй несколько отстойников, куда его можно сбрасывать без каких либо последствий. СССР 80-90 вообще был раем для всякой шушеры- фарцовщиков, совковой псевдоинтиллигенции и прочих
      Разваливали однако как для себя... а оказалось для воров жуликов и бандитов
      Лан грустно это все.
     
     Дальше мы с "интеллектуальным панком" доедали в молчании.
     
     А потом лагерь подвергся бомбардировке.
     
     Американские бомбардировщики атаковали нас ближе к вечеру, налетели из ниоткуда, из лазури степного неба и сравняли с землей наш лагерь.
     
     А затем приехали их гребаные армейские джипы с белой звездой на капоте и отвезли всех выживших обратно в Аткарск.
     
     Я оказалась перед сержантом, который хлопал меня по лицу лезвием.
     
     И, наконец, меня привели в камеру к Ярику.
     
      Тюрьма представляла из себя наскоро сколоченный барак из плохих досок. Меня провели по коридору по дощатому полу из сырого дерева и впихнули в третью дверь налево.
     
     На нижних нарах я увидела Ярика. Верхние были свободны.
     В углу стояло ведро, и больше ничего в камере не было.
     
     Я кинулась в объятия Ярика.
     - Девочка моя, с тобой ничего не сделали? - прошептал Ярик мне в волосы.
     
     Я рассказала ему обо всех своих злоключениях и о мусульманах, которые пришли в Аткарск.
     
     - Только мусульман нам не хватало с их джихадом, - пробурчал Ярик. - В принципе я уже слышал про них. И свинину они отравили.
     - Это не джихад, - ответила я. - Они представляют из себя приверженцев той же идеологии, что и мы, только верят не в Христа, а в Аллаха.
     - Это неплохо, - сказал Ярик.
     
     Но мы все равно не знали, что нам делать.
     
  
     ГЛАВА 10. ИВАН-АЛЕКСЕЙ.
     
     ИВАН
     
     Моя революция, моя революция, моя революция...
     
     Представительская палата решила отправить возрожденную народную дружину из Аткарска на восточный фронт.
     
     Американцы пришли с запада, а мусульмане пошли и на запад и на восток. Мы летели в важный стратегический пункт, в ворота Сибири, в Тюмень. Мы уже подлетали.
     
     Я сидел на лавке, что были поставлены вдоль стен салона, рядом с Лехой.
     
     ***
     
     - А я утверждаю, - говорил Леха, - что вся наша анархия держится сейчас на основе человеческих принципов.
     - Каких принципов? - спросил я.
     - Таких, как порядочность, честность, уважение и любовь к ближнему, совесть, наконец.
     - Еще Тургенев писал, что совесть - дело вкуса. Пристрастие, ощущение.
     - Ты хочешь, чтобы наша сегодняшняя реальность напоминала песни группы "Монгол Шуудан"?
     - Да, если на то пошло, "дезертиры, анархисты, уркаганы, матросня". Да и чем сегодняшний день так уж сильно от этого отличается?
     - Ты путаешь анархизм с нигилизмом, дружище, - улыбнулся Леха. - К тому же всех уркаганов мы планомерно уничтожаем.
     - В христианской традиции человек грешен изначально и всегда, никто сломя голову толпами не побежит исполнять заповеди Христовы.
     - Человек всегда стремится к чему-то лучшему, самосовершенствуется.
     - Лучше сказать: стремится к недостижимому.
     - Ты хочешь сказать, что заповеди христовы невыполнимы? - иронично вздернул бровь Леха.
     - Получается так, что не для всех. Ведь и до Христа знали, что нельзя воровать и убивать? Почему он заострил на этом свое внимание? И чем он кончил? Толпы, которым он проповедовал, не спасли его от креста. Сейчас у нас тоже толпа, а человек без власти - человек, а толпа без власти - толпа. Мы получили охлократию и ничего выше этого уровня уже не достигнем.
     - Ты не веришь в анархию, - подвел черту Леха спокойным тоном.
     - В том понимании, в котором толкуешь ее ты, да - не верю.
     А ведь он циник, подумал я. Все те истории про панков, которые я рассказывал внучке старейшины, были про него. Я, в своем роде, стал его учеником, этаким Аркадием Кирсановым при Базарове. Он жил слишком ярко, запоминался всем, кому встречался на жизненном пути, и я с ужасом предчувствовал, что он рано или поздно разобьется. Он в моем понимании и был настоящим панком - он был нигилистом больше чем я, хотя утверждал обратное. Он доказывал свои слова на деле. Тургенев про это тоже говорил. Он бы выразился, что у меня - смелость и задор, а у Лехи - дерзость и злоба.
     
     Как писал Тойнби, все представители не-западного мира назвали бы запад архиагрессором его, Тойнби, современности. Происходила вестернизация целых государств, куда пропаганда запада дотягивалась своими щупальцами. Но в других, не западных странах, она приводила к самым разнообразным последствиям, разрушению вековых устоев. Какой-нибудь Египет или Индия сегодня тоже становятся "новыми Америками". Например, в середине 20 века египетский правитель решил создать флот, а для этого нужны были западные специалисты, чтобы обучить египетских. Специалисты переселялись в Египет с семьями, и требовали, чтобы медицинское обслуживание было на европейском уровне. Пришлось призвать и западных врачей. В результате, бывшие ранее неприкосновенными другими мужчинами мусульманские женщины, скромно подающие руку из-под паранжи только пощупать пульс (большего докторам не разрешалось!), стали пациентками родильного дома по европейскому образцу. Институт неприкосновенности женщины - один из главнейших в исламе! - был разрушен! Позже Египет стал интернациональным туристским раем, о мусульманских временах никто и не вспоминал - капитализм подмял под себя государство.
     Раньше у той же Турции был выбор - погибнуть в столкновении с западом или вестернезироваться. Она предпочла второе. Видимо, по мысли американцев, мы должны были сделать то же самое. Они уже и раньше сжирали нас экспортной демократией, кока-колой, макдональдсами, памперсами и долларами, и дело глобализации шло к логическому завершению, но тут мы свергли власть и объявили анархию, законсервировались, изолировались от внешнего мира.
     Запад всегда брал превосходством вооружений. А что мы могли противопоставить сейчас? Закрытые на замок армейские части? Утилизированное оружие? Или оставшиеся пистолеты-пукалки и узи?
     Запад знает, что если он победит, Россия станет плясать под его дудку. Нельзя идти на компромисс, брать какую-то деталь западного образа жизни. Если один лучик этой культуры при политической дифракции проникнет дальше остальных сквозь призму русского самосознания, и останется один, он перевернет и расшатает все устои нашей русской цивилизации. Запад, по правде говоря, уже пустил свои корни в нашу почву - национализм, в форме национал-анархизма. А перевернув все устои, он протащит за собой и другие лучики, и мы станем Русской Америкой.
      Эту заразу внес Петр Первый. Конечно, благодаря ему мы победили в войнах с захватчиками, потому что взяли на вооружение западное оружие, но после него как говорил Ключевский, немцы на Русь посыпались как горох из дырявого мешка. Императорская кровь испортилась - она стала западной. Страной, набитой европейцами, правили европейцы. Мы стали Европой. В 1917 году мы переняли от Европы то, что в ней считалось ересью - коммунизм, и сделались альтернативой Западу. Но стали еще более прозападными по своей сущности. Теперь американцы хотят, чтобы мы переняли ересь от анархии - анархо-капитализм.
     А в сущности - ведь анархия - это тоже западная идея? Оставим в покое Древний Китай и возьмем сразу Прудона. Всем ясно? Правда, Прудона могут взять в пример и фашисты - он восхищался войной и недоумевал, отчего черный рабский Юг Соединенных Штатов должен непременно победить эксплуататорский белый Север? Да и Бакунин писал пассажи против евреев, мол, где централизованное управление - там центральный банк, а где центральный банк - там, как пиявки, плодятся евреи. Но мы не используем данные перегибы.
     А может быть, стоило бы? Нет, не с евреями, конечно, трагедию еврейского народа мельком описал еще Пастернак в "Докторе Живаго", а Бакунин не может понять простую мысль, что в каждом народе есть свое дерьмецо, а например, с войной? Может быть, анархия должна быть анархией во всех смыслах, то есть и хаосом в том числе? Еще группа "Азъ" пела: "Хаос миру необходим!". Может быть, война отсеет всех трусливых, лживых и гнилых выродков, оставив только достойных?
     Или нужно действовать по-кропоткински? То есть начинать с воспитания детей? Тогда вспомним "Антидюринг" - закрывать детей в школы-интернаты, чтобы в них не проросли дурные семена предшествующих поколений, родителей, рожденных при старом мире. Но чем это лучше детдомов, из которых могут выйти как законопослушные порядочные граждане, так и закоренелые преступники? Видимо, метод Кропоткина не действует. Не будет же кто-нибудь как ветхозаветный Моисей водить народ по пустыне сорок лет, чтобы поколение рабов, вышедших из Египта, сменилось поколением их уже свободных детей?
     Только война, очистительная война проложит человечеству дорогу к счастью, а не христианская добродетель, скрещенная с анархизмом.
     
      - Отныне представительская палата постановила, - вдруг ожило радио,- что каждый гражданин, достигший 18-тилетия, обязан жениться. Брак - это ячейка нашего нового общества, пусть же их будет больше!
     
     Бред, подумал я. Если гражданин хочет, гражданка обязана дать. Приехали. Задачка: как перекрыть рвение к власти у гражданина из низшего класса? (Среднему это нафиг не нужно). Ответ: дать ему много денег или интересную работу, пусть даже прикладное искусство - пусть его сублимация протекает в этом русле. Ответ неверный. Нужно дать ему жену. Тогда сублимации вовсе не будет. А мое убийство Леры как Оруэлл, назвали бы "актом против партии".
     
     Кропоткин писал, что война связана с государством. У нас война - а следовательно, есть и государство? А для чего нужно государство? А) Пенсия, зарплата, жилье. Б) Бесплатность некоторых услуг. В) Охрана от внутреннего и внешнего врага. Так и получается. Представительская палата за всем этим следит. Замените только пенсию и зарплату на соцпакет. Следовательно, анархия в чистом виде, как отсутствие государства, недостижима.
     
      А анархо-капитализм? Отсутствие власти и свободные конкурентноспособные рыночные отношения?
     
     А искусство при анархии?
     
     Но ведь войны начинаются из-за денег? Скажем так: из экономических интересов. Это говорил и Кропоткин. Но в данном случае - из-за ресурсов.
     
     Кропоткин говорит, что не нужно делать новых открытий, это ухудшает условия жизни рабочих, плодит безработицу, нужно усовершенствовать тот уровень производства, который есть на данный момент.
     
     Кропоткин говорит, что единицы заняты наукой, и эти ученые делают открытия только ради удовольствия, как пьяницы пьют ради опьянения. Что-то подобное говорили и великие просветители 18го столетия.
     
     Слишком много вопросов, все запутано...
     
     Искусство вырождается без революционных идей. Если в вас нет идеи, говорил Кропоткин, то вы должны довести искусство до уровня декоратора. Идея анархии уже стала обыденностью и опошлилась, она больше не вдохновляет, скажем, художников на живописные полотна.
     
     Вдруг опять ожил телевизор, подвешенный под потолком в конце салона. На экране появиось изображение какой-то радиостанции.
     Ди-джейка весело щебетала:
     - А сейчас, дорогие радиослушатели, подбодрим наши доблестные народные вооруженные силы старенькой, но бодрой песенкой группы "Бригадир", пусть они слушают ее и вдохновляются на подвиги во славу нашей Родины. Слышите, народная дружина, никакие мусульмане или американцы нас не завоюют, пока вы подставляете против их пуль свою мужскую широкую грудь. Итак, поехали.
     
     Споемте же песню под громы ударов
     Под взрывы и пули, под пламя пожаров,
     Под знаменем черным гигантской борьбы,
     Под звуки набата призывной трубы!
     
     Разрушимте, братья, дворцы и кумиры,
     Сбивайте оковы, срывайте порфиры!
     Довольно покорной и рабской любви!
     Мы горе народа затопим в крови!
     Довольно покорной и рабской любви!
     Мы горе народа затопим в крови!
     
     Проснулась, стенает, народная воля
     Под стоны коммуны, под зов Равашоля,
     Под крики о мести погибших людей,
     Под гнетом буржуя, в петле палачей!
     
     Их много, без счета, судьбою разбитых,
     Погибших в остроге, на плахе убитых,
     Их много, о, Правда, служивших тебе
     И павших в геройской неравной борьбе!
     Их много, о, Правда, служивших тебе
     И павших в в геройской неравной войне!
     
     Их стоны витают под небом России,
     Их стоны, призывы, как ропот стихии,
     Звучат над Парижем, Кайеной глухой
     И нас призывают на доблестный бой!
     
     Споемте же песню под громы ударов,
     Под взрывы и пули, под пламя пожаров,
     Под знаменем черным гигантской борьбы,
     Под звуки набата призывной трубы!
     Под знаменем черным гигантской борьбы,
     Под звуки набата призывной трубы!
     Под знаменем черным гигантской борьбы,
     Под звуки набата призывной трубы!
     
     Пока играла песня, на экране крутился интересный клип, изображающий кадры хроники революции 2012 года.
     Вот сначала снятые на камеру мобильного телефона незначительные стычки с полицией, когда спешащую к месту беспорядков машину мусоров забрасывают "молотовым коктейлем". Машина загорается, менты выпрыгивают из нее и катятся по земле под ноги разъяренной толпы.
     Вот уже на съемке любительской видеокамеры какой-то внушительного вида юнец в футболке с красно-черной звездой громит кувалдой витрину "Макдональдса", в который врываются другие анархисты и переворачивают столы с мусорной хавкой, выгоняют на улицу посетителей.
     Вот кадры штурма Кремля. Здесь уже работает профессиональная аппаратура, здесь изображение не рябит квадратиками, а очень четкое. Огромная народная масса подтекает к стенам и начинается...
     
     Наконец самолет сел на взлетно-посадочную полосу и его брюхо разверзлось, чтобы выпустить нас, десант из Аткарска.
     - Разгруппироваться по взводам! - скомандовал в мегафон еще не видимый из темноты лейтенант.
     Мы все разбились на группы по сорок пять человек.
     - Моя фамилия Потапов, - гаркнул лейтенант и, наконец, вышел из тени самолета под вечернее синее небо. - Вы все идете под мое командование, - сказал он нашему взводу.
     Неподалеку с другими взводами знакомились остальные лейтенанты.
     - Сейчас мы проведем перекличку, - сказал Потапов.
     Когда дело дошло до нас с Лехой, мы привычно крикнули "я" и продолжили стоять по струнке, покуда нас не посадили в крытые брезентом грузовики и не отвезли в казармы.
     
     Казармы располагались в бывшем частном секторе города, где еще недавно стояли, покосившись, деревянные одноэтажные домики впритык друг к другу. Сейчас их снесли и на их месте отстроили казармы.
     
     Сержантом в мое отделение назначили Леху, как заслуженного в прошлом народного дружинника - это выяснили, копаясь в грудах папок с нашими личными делами, что завалили стол лейтенанта. Это, несомненно, было удобно.
     
     Нас всех выгнали на плац и построили в шеренги.
     Перед нашими рядами начал прохаживаться подполковник и читать нам нотации.
     - Здравствуйте, товарищи!
     - Зда-же-то-под! - рявкнули в сто глоток новоиспеченные солдаты.
     - Моя фамилия Кисленко, я командую вашим батальоном. Итак, вас прислали на восточный фронт, дабы отразить удар неприятеля, выбить его с занятых позиций и изгнать за пределы страны. Многие из вас никогда не бывали в настоящем пекле. А я был в Чечне, и доложу вам, воевать с мусульманами - не сахар. Да что там! Многие даже не держали в руках хоть мало-мальски приличного оружия! Так, пукалки для распугивания гопоты. С наибольшей долей вероятности могу сказать, что подавляющее большинство из вас поляжет на поле боя, и пусть начальство не трындит мне про занижение морального духа. Такова жизнь! Все мы сдохнем! Так сдохните как герои! Вы должны расчистить всю улицу Республики от аллаховых отбросов, поэтому прямо сейчас отправляетесь туда. У меня все. Нале-ву!!!
     
     И мы отправились на вилы к черту, вглубь города, даже не представляя толком, с чем нам придется столкнуться.
     
     
     
     
     
     АЛЕКСЕЙ.
     
     Из всех бед мы всегда выбирали свободу и поставили к стенке любовь!
     
     Лейтенант Потапов бежал по улице впереди нас, а мы сзади его догоняли.
     По бокам улицы мелькали то оборванный мост, свесившийся нал рекой, то разбомбленное здание.
     Эта часть города будто вымерла. Ни звука не раздавалось вокруг, только слышен был наш топот и пыхтение, да неразборчивые команды. Хорошо бы, если бы в небе никто еще не пролетел.
     Было темно, хоть глаз выколи, тусклые фонарики на наших касках не очень-то помогали.
     Ногу в ногу за мной бежали десять человек, Ванька среди них.
     Вот я перепрыгиваю через распростертое на асфальте дороги тело, попадаю ботинком прямо в середину лужи крови и блевотины, с хрустальным хрустом топчу осколки бутылки - видимо, кто-то прикончил пьяницу.
     Остальные матерятся - их забрызгало из лужи.
     Тяжелый АК-47 оттягивает руки.
     Но надо бежать вперед несмотря ни на что, пусть уже колет в боку, пусть дыхалка не к черту - надо двигаться только вперед.
     
     Я присел на корточки и привалился к стене одного из помещений сквота. Вспомнилась Катюха. Стало грустно.
     Хотя отчего? Я получил то, что хотел - опасную и престижную профессию, то есть сейчас - призвание, но потом страна увидит необходимость народной полиции и это станет профессией.
     Здесь нет никаких милитаристских настроений, как у Вани, который говорил о "прелестях войны", здесь было чувство долга перед Отчизной.
     У нас пытаются отобрать утопию - и я никому не позволю это сделать. Не зря я мелким пацаном подносил снаряды солдатам анархии.
     Вообще в голову лезли разные мысли - все эта война, будь она неладна. Да, кстати, война. Война на картинах и война на самом деле отличаются. Или нет? Где-то я слышал, что искусство - это любовь к изображаемому. Значит, получается так, что тот, кто рисует батальные сцены, любит войну? Он милитарист? Нет, скорее это любовь к долгу - отстоять свой родной дом от неприятеля. Исключение составляют лишь картины Третьего Рейха. Там всем вдолбили любовь к войне.
     А война сама по себе? Ведь война - тоже искусство? Или ремесло? Была же в 2000-е такая игра- "War Kraft" - "ремесло войны".
     Россия никогда не вела захватнических войн, русскому человеку неведомо удовольствие от завоеваний.
     
     В темноте смутно белели противотанковые надолбы, а за ними - ч-черт! Бруствер!
     Я приготовился упасть на землю, но выстрелов все не было. Приблизившись к брустверу, я увидел, что стрелок с пулеметом повернут к нам спиной.
     Впрочем, мы бежали бесшумно, может, и не заметил нашего приближения.
     Лейтенант остановился. Все остановились следом.
     Я понимал, что нашему отряду не нужно привлекать к себе излишнего внимания, поэтому понятливо кивнул, когда Потапов подозвал меня и шепнул: "Режь".
     Я отдал близстоящему солдату автомат и, достав нож, вскарабкался наверх по мешкам с песком.
     Стрелок все не оборачивался.
     Я уж было занес нож для удара, как увидел, что в груди мусульманина торчит приклад его пулемета, а из-под лопатки торчит еще какая-то металлическая деталь орудия.
     Я спрыгнул с бруствера и подошел к лейтенанту.
     - Он мертв.
     - Молодцы, тюменцы! Не оплошали! - улыбнулся лейтенант.
     Мне отдали оружие и мы возобновили бег.
     - По левую руку будет корпус ТГУ, нам туда! - через плечо бросил лейтенант.
     
     Но там, как выяснилось, нас уже ждали.
     Со свистом взмыла вверх сигнальная ракета и расцвела малиновым взрывом в иссиня-черной ночи.
     Наши лица тут же осветились неверным заревом.
     Мы были как на тарелке.
     - В рассыпную, блядь! - матюгнулся лейтенант.
     Строй мгновенно распался.
     Я укрылся за каким-то памятником, краем глаза я заметил, как Ванька прыгнул в разбитую витрину какого-то музея на другой стороне улицы.
     Послышалась автоматная очередь. Но пули лишь слепо вонзились в асфальт, никого не задев и не ранив.
     Я выглянул из-за памятника. Каждое окно корпуса ощерилось оружием.
     - На штурм ма-арш! - услышал я глухой голос лейтенанта Потапова издали, и бросился бежать ко входу в здание.
     Вокруг меня свистели пули, один раз я даже перекувыркнулся в сторону, потому что прямо в меня из окна второго этажа летела граната.
     Раздался взрыв, один осколок пролетел в миллиметре от моей головы, порезав ухо.
     Я вскочил на ноги, отдал короткую команду моей десятке человек и понесся к крыльцу корпуса, исписанному какими-то лозунгами, как и стены.
     
     Наконец я укрылся от града пуль под козырьком крыльца и облегченно вздохнул.
     Ко мне подбежали остальные.
     Вскоре все четыре отделения были на крыльце. Взвод в сборе.
     Мы расстреляли входную дверь, наглухо запертую. Она разлетелась на пластиковые чадящие ядовитым дымом щепки, и мы ворвались внутрь.
     Ураган пуль смел двух стоящих здесь с автоматами наперевес арабов, мы поднялись по четырехступенчатой лесенке к пропускным вертушкам и осмотрели вывешенный здесь план здания.
     - Два взвода - по одной лестнице, два - по другой! - распорядился лейтенант, и мы пошли внутрь здания.
     Все стены были изрисованы стилизованными рисунками и граффити, везде валялись пустые пивные тары, и окурки толстым ковром кое-где покрывали пол.
     Мы ворвались в кабинет, на котором висела табличка "кабинет информатики". Здесь мы нашли мертвого паренька с ирокезом, распластавшегося по подоконнику - видимо, хотел выпрыгнуть в окно, так эти с-суки успели.
     В углу ревел динамиками старенький музыкальный центр.
     Было ясно, что мы в захваченном арабами анархистском сквоте.
     Мы двинулись дальше.
     Вот кто-то не заметил на лестнице растяжку и теперь, громко воя, катался по полу без передних конечностей.
     Мы пошли наверх.
     Сверху отвесно засвистели пули - кто-то палил в пролет.
     Я задрал свой автомат и ответил очередью.
     Тотчас на меня сверху со вскриком свалилось тело. Я выбрался из-под него и скомандовал застывшему в бездействии отделению: "За мной".
     Мы поднялись на второй этаж
     
     Мы планомерно очистили от мусульман весь корпус и водрузили на его крыше красно-черный флаг.
     
     Мое отделение оставили в корпусе.
     Мы выставили стрелков в окнах над входом и решили передохнуть.
     
     Я сидел на полу в одной из бывших аудиторий и любовался лозунгами, написанных баллончиком на стенах. "Они отобрали твое счастье - укради его!".
     - Все-таки панки молодцы. Подняли народ на такое великое дело, как революция. А гребаные арабы и америкосы пытаются все засрать.
     - Ты не совсем прав, - откликнулся Ваня. - Я тут нарыл одну самиздатовскую книжонку времен революции 2012-го. Хочешь ознакомиться на предмет причастности различных слоев общества к революции?
     - Давай, - ответил я.
     - Ваня достал из нагрудного кармана ветхую тоненькую брошюрку.
     Я аккуратно взял ее в руки и раскрыл наугад.
     И начал читать: "Сегодня много кто хочет отождествлять себя со шпаной.
     Модная молодежная тенденция - быть против милиции, a.c.a.b.- орут как с левого края политического спектра, так и с правого. Боны и панки, наци-гопники и RASHи. Панк-рок и рэп, и разумеется, шансон. Все не любят милицию. Даже трады ее не любят, хотя почему "даже"? Футбольное хулиганство и ментовские каски - две вещи несовместимые.
     Но когда наконец обрушится эта стена молчания, когда прекратится запихивание в жопу недовольства этим миром?
     Встаньте, жители гетто, дети подворотен, рудбои, working class kids.
     Умные панки не выдержат одни такого напора со стороны государства. Им нужны вы, быдло. Крепкий рабочий кулак, сила, смерть врага и победа.
     Население нашей планеты - это толпа, идущая от колыбели до могилы ровным размеренным шагом и выкрашенная в два цвета: коричневый и красный. Нет "нейтралов", все в той или иной степени замазаны одной из этих двух красок. Нет равнодушных, ведь богатые суки капиталисты крадут наше счастье ежедневно и нагло ухмыляются нам в лицо с голубых экранов телевизоров.
     Нож, кастет, бита, просто кулак - вот наше оружие. Словопрениями ничего не добъешься, нужно действовать радикально.
     Эй, все "ублюдки", "кокни"! Вы изначально не были подонками! Таковыми вас сделало государство и эта ебаная система! Дома рабочего класса - не вольер для размножения антисоциальных личностей, это такие же дома, как и у среднего и у высшего классов, где рождаетесь вы".
     - Впечатляет, - сказал я, закрыв брошюрку. - Если не возражаешь, возьму, почитаю на досуге.
     - Бери-бери. Я уже прочитал. Хотя тупее ты фразы не мог выдумать - какой досуг на войне?
     - И то правда, - усмехнулся я.
     - Слушай, ты меня прикроешь, если я сгоняю к своим старикам? - вдруг спросил Иван.
     - Ну давай. А почем знать, может, они в бомбоубежище?
     - Вот и выясню заодно.
     - Хорошо, беги, - ответил я.
     Иван поднялся на ноги, взял автомат, к нему пару обойм с патронами и вышел в коридор.
  
     ГЛАВА 11. ЯРОСЛАВ - АЛЕНА
     
     ЯРОСЛАВ
     
     Какой прок от искусства?
     Кто-то скажет, что, например, классическая музыка способствует развитию интеллекта, другие скажут, что искусство-проводник идей, а самое мощное и глобальное оружие-идеология.
     Но скажите, что поделать в таком случае: вы прослушали органный концерт и пошли домой, а в темном переулке по дороге домой вам проломили голову и вы умерли. Убийство - это способ самореализации, способ самовыражения. Общество не дает человеку выразить свой внутренний мир, социум выебывает тех, кто заявил о себе, несогласном с общепринятыми нормами, и они - те, кто не решился на убийство, вырастают ебаными марихуанщиками.
     А те, кто стал закомплексованным уродом и прорвался к власти, развязывают войны.
     Еще мой приятель песенку напевал: "бей первым всегда на поражение, единственный способ самовыражения!".
     
     И вот опять конвейер, только на этот раз по нему ползут не свиные туши, а боеприпасы. Мне нужно прикручивать головки к снарядам. И я, слава богу, справляюсь.
     В моей опустевшей голове - гул конвейера, в него в моей голове вплетается лишь одна мысль: ведь получается, что на военных заводах пашет рабочий класс, неважно где - в Америке, России или Ираке. Рабочий класс не имеет родины, все мы космополиты и все мы заодно. Так не лучше ли отказаться от производства оружия? Зачем нам работать на уничтожение таких же, как мы рабочих?
     
     Но для этого нужны забастовки, а они уместны в мирное время, а сейчас идет война.
     
     Чем плоха идея диктатуры пролетариата, социализма? В совке у нас получился большевизм, а не коммунизм, поэтому эту "диктатуру" с ее раскулачиванием и прочими прелестями мы скинем со счетов.
     Вот Кропоткин ратовал равно как за социализм, так и за анархию.
     Если бы свою волю сейчас диктовал рабочий класс, войны бы не было. Но, к сожалению, все это сказки, у власти (или ее эквивалента) всегда оказывались белоручки, ни разу не державшие в руках молотка.
     
     На западе свою волю диктует буржуй, отныне не сдерживаемый монополией государства, суперсвободные рыночные отношения, ети их мать, анархо-капитализм! Это вообще не идеология, а извращение над первоначальной идеей, там царит частная собственность, а еще Прудон говорил, что частная собственность - это кража! Страна воров, вот что такое сейчас США.
     
     А Восток? Там сейчас махровым цветом расцвел аналог анархо-христианства - анархо-ислам. Но вся губительная суть этой философии в том, что ислам - молодая религия, призывающая к уничтожению. Пусть мне не говорят, что уничтожают невинных только злобные шахиды, а Коран - мирная книга. Какие там истеричные возгласы в сторону Аллаха! "Аллах мудр, милосерд!"- и всегда восклицательный знак в таких приговорках. Чем не Ветхий Завет? К тому же Аллах весьма далек от всепрощающего Христа. Если ты исподтишка что-то делаешь, то на это есть один аргумент: "Аллах лучший из хитрецов!". Аллах наебет тебя, вот и все! Хитрость - это уже не открытая душа, как у Христа, а коварство.
     Также для Христа "нет ни эллина, ни иудея"- иудеи! Они же иудаисты! А Аллах карает за приверженность другой религии, называет не-восточных людей "неверными". Мусульмане еще на рубеже тысячелетий вели войны за свои священные земли с евреями. А у нас это все кануло в лету еще в Высоком Средневековье!
     Вы скажете, это смахивает на расизм? Нет, просто исламу как религии еще нужно пройти путь, равный по времени христианскому пути, тогда уже не будет никаких шахидов. А сейчас, при незрелой религии, скрещивать ее с социалистическими идеями - смерти подобно.
     
     - Надо отсюда выбираться, - сказал я не очень-то уверенным тоном.
     - Придурок, только сейчас дошло что ли? - буркнула Алена. - Мы просто ждем наступления сумерек, когда охранник за дверью заснет.
     Я прислушался. В коридоре звучали размеренные тяжелые шаги.
     - И куда мы денемся? - спросил я.
     - В Саратов, конечно. Он-то уж наверняка не сдался пиндосам и арабам.
     - Ладно, будем ждать, - смиренно ответил я.
     Если Алена говорила что-то таким уверенным голосом, то на нее стоило положиться.
     
     Прошло пару часов.
     Нас покормили.
     Полосы света из зазоров между плохо подогнанными досками стены растаяли, наступила темнота. Лампочки в камере, разумеется, не было.
     - А может быть, расшатать эти доски стены и вылезти наружу?
     - Нет, нам нужен костюм охранника.
     Что-то еле слышно звякнуло в темноте - это Алена сняла заколку и начала ковыряться ею в замке.
     - Тьфу ты, замок-то примитивный, - прошептала она почему-то с досадой. - Не вздумай трогать дверь!
     Я и не собирался мешать мастеру.
     Алена извлекла миниатюрную сумочку из складок одежды и достала помаду. Ею она жирно намазала петли дверей и толкнула ее.
     Дверь открылась без единого скрипа.
     - Ремень давай! - прошипела Алена.
     Я послушно снял с себя ремень.
     - Ты собираешься биться с охранником пряжкой? - ехидно полюбопытствовал я.
     - Заткнись и делай все, как я скажу, если хочешь выбраться отсюда живым. - шикнула на меня Алена.
     Мы выглянули в коридор.
     В щелях между досками блуждал синий свет - это работали крутящиеся прожекторы снаружи.
     Змейка света пробежала по контуру сидящего на стуле тела.
     Алена, крадучись, подошла к охраннику и накинула ремень ему на шею, как удавку.
     Он тут же очнулся ото сна и захрипел, схватив руки Алены.
     Ногой он попытался достать меня, но я тут же уселся ему на колени и отодрал его лапы от рук Алены.
     - Fucking bastards..., - брызгал слюной уже пунцовый охранник - я разглядел это в очередном промельке света.
     Через минуту его конвульсии и судороги прекратились, и тело обмякло.
     Мы затащили тело в камеру.
     - Переодевайся в его одежду! - скомандовала Алена.
     Я сделал, как было велено и взял автомат охранника. Одежда была великовата, но сидела на мне удобоваримо.
     - Теперь веди меня наружу, там скажу, что делать. Кепку на глаза надвинь!
     Я вывел Алену наружу, уткнув дуло автомата ей в спину.
      Солдат, стоящий у входа в барак, обратился ко мне по-английски:
     - Куда ведешь?
     Слава Богу, Склянка в свое время поднатаскал меня. Я ответил:
     - Сказали - на допрос.
     - Мне ничего такого не говорили. Веди обратно.
     - Так по рации! - ответил я, похлопав висевшую у меня на бедре рацию.
     - Ничего не знаю. Слушай, Джо...э, - солдат приподнял козырек моей кепки и посмотрел мне прямо в глаза. Конечно, вокруг была темень, хоть глаз выколи, но все же он увидел, что перед ним не его товарищ.
     Я тут же выстрелил ему в голову. Он упал, как подкошенный, с коротким захлебнувшимся криком.
     - Может, переоденешься? - указал я на труп.
     - Откуда нам знать, служат ли в Америке женщины? - спросила Алена. - Лучше давай машину искать.
     Машина обнаружилась сразу же, буквально за углом. Армейский джип с белой звездой на капоте. Ключ торчал в зажигании, мотор работал. Видимо, водитель куда-то отлучился на пять минут.
     Мы запрыгнули в салон и дали по газам.
     
     Через какое-то время мы были в Саратове.
     Мы порвали белую одежду Алены и соорудили нечто вроде белого флага. Перед нами открылись ворота. Мы въехали внутрь.
     У ворот стоял КПП с опущенным шлагбаумом.
     Служащий из домика осведомился:
     - С какой целью в Саратове?
     - Мы бежали из американской тюрьмы, которую они соорудили в Аткарске.
     - Есть ли ранения, увечья?
     - Нет.
     - Проезжайте к Центральному Военному Комитету, прямо по Робеспьера, затем свернуть на Марата, 47 дом. Там вам дадут работу.
     Мы проехали туда, куда нам указали.
     
     Это был большой дом сталинской застройки, в котором в этот поздний час горели все окна, а входные двери подъездов непрестанно открывались и закрывались, хлопая. Люди входили и выходили. С оружием, с папками, с книгами, с чем-то завернутым в брезент, с маленькими детьми на руках.
     
     Мы припарковались среди машин посетителей и вошли в центральный подъезд.
     Тут же дорогу нам преградил консьерж:
     - Куда направляетесь?
     - Нам сказали, что здесь можно получить работу, - ответил я.
     - Вы кто? Горожане или беженцы с окрестностей?
     - Какая разница?
     - Горожанам мы даем более ответственные занятия.
     - Мы из Аткарска.
     - Хорошо, прошу сюда.
     И консьерж повел нас по широкой холодной лестнице на четвертый этаж.
     Он подвел нас к открытой двери бывшей квартиры, превращенной теперь, видимо, в координационный центр, и отошел обратно к своим обязанностям.
     
     К нам обратился высокий худой всклокоченный человек в очках на остром носу:
     - Вы за работой?
     - Да, - в один голос ответили мы.
     - Ну что ж, пожалуй, подыщем вам что-нибудь. Кстати, леди, не хотите ли чего-нибудь накинуть? Хотя бы военную куртку вашего друга?
     Алена покраснела - только сейчас она вспомнила, что теперь в одном бюстгальтере.
     Я скинул американскую куртку и укрыл ею плечи Алены.
      Мы представились, это записали, нас сфотографировали, перекинули фото в компьютер и оттуда в принтеры-сканеры, которые выдали нам соцкарточки образца военного времени.
     - Сейчас нехватка рабочих рук на военном заводе, - пробормотал под нос очкарик. - Вам, Ярослав, я вписываю в "место работы" "военный завод". А вас, Алена, я отправляю на пищевое предприятие. Свое оружие всегда держать при себе. Приступайте к работе завтра в шесть ноль-ноль. По этим карточкам вам выделят места в общежитии, что на улице Камрадов. Добраться туда можно девятым трамваем, - служащий протянул нам карточки, и мы отправились в общежитие.
     
     Вспоминая книги, перечитанные в библиотеке Склянки, я размышляю над "Войной и миром" Льва Толстого. Господи, как там все опрятно и замечательно! Феодализм с напылением капитализма. Культура, а не цивилизация. Гусарские гуляния, напоминающие разом и гулянки десантников и золотой молодежи ушедшей эпохи, или салон Анны Павловны - этакая светская тусовка, сливки общества. Отважные, добрые и красивые люди, а если подлец, то обязательно бретер, тоже живущий красиво.
     Мир - это пышные приемы, балы, развлечения, лоск и блеск позолоченных помещений, высокие материи, о которых не говорят в слух, а умалчивают, намек вздернутой бровью, полуулыбкой, небрежным и случайным с виду жестом. Кружева, веера, локоны, усы и эполеты, честь и достоинство.
     Или доходящее до идиотизма чувство чести на поле боя, когда нельзя уклониться от снаряда.
     Но что поделаешь, это пишет граф Толстой.
     А у нас что? Будни рабочего класса, вот что! Дно общества! Без прикрас, со всеми язвами наружу. Подлецы у нас не живут на широкую ногу, а гадят исподтишка, сохраняя честную мину, общество собирается в обычных рядовых квартирах ветхих домов прошлого, а то и позапрошлого века застройки. Дискотеки с гопниками и пьяная поножовщина. Концлагеря для бомжей и гопников. Да Наташу Ростову выблевало бы толстой струей на такой работенке! Мог ли Пьер Безухов убить? Мог Николай Ростов материться? Нет, это - наш класс и наше время. Именно такие толстовские декорации мы и убрали со сцены действительности. И правильно сделали. Так...здоровее, по-русски. И поэтому Достоевский и Горький мне ближе Толстого.
     
     
     Я прикрутил очередную головку к снаряду, когда услышал включившийся радиоузел.
     - Внимание! Внимание! Враг прорвался в город! Всем взять личное оружие и идти на баррикады!
     
     Я выматерился сквозь зубы и врубил "стоп" конвейеру.
     
     Опять, опять, опять заваруха, и опять мы с Аленой порознь. Ну где ее теперь искать?!
     
     Я выскочил из своего служебного помещения в общий коридор, где царила сутолока.
     - Строчковский! Где ваше оружие?! - сурово воззрился на меня начальник предприятия, сам сжимавший старый добрый АК - 47.
     
     Я спохватился и ринулся назад, за американским автоматом.
     
     А ведь у Алены только нож с собой! Ну что я за дебил, какого хрена забрал се6е огнестрельное оружие, а ее оставил с жалкой тыкалкой?!
     
     Мы высыпали на двор предприятия, где нас ждал старенький "пазик", пускающий в небо струйку сизого дыма.
     
     Мы набились в автобус и он, выдав очередной припадок метеоризма, тронулся с места и запетлял по улицам города.
     
     Автобус затормозил у баррикад, возведенных из перевернутых на бок машин и строительного мусора - груд битого кирпича, досок, металлических балок, щебня и каких-то деревянных лестниц.
     
     Мы вылезли из автобуса, и он тут же умчался за новой партией бойцов.
     
     К нам подбежал главный народный дружинник и заорал что есть мочи:
     - Че, суки, жить не хотите?! Быстро на баррикады! Пиндосы, блядь, атакуют! Пол улицы заняли! Если мы дадим им прорваться, они пройдут в центр города!
     
     Я, как и все другие, взобрался по куче хлама наверх, на баррикаду, и встал с оружием в руках, выцеливая первую жертву.
     Я спустил курок - один из бегущих с осколочными гранатами в руках на нас солдат упал навзничь. Следом посыпались гранаты.
     
     Я едва успел юркнуть в щель между каким-то шкафом и остовом "Жигулей", как над головой раздался оглушительный взрыв.
     
     Меня засыпало пылью и деревянными и железными обломками.
     
     Что-то больно треснуло по плечу.
     
     Я снова выбрался наружу.
     
     Всю улицу заволокло серым, выедающим глаза, дымом.
     
     Я опустил автомат. Все равно при такой задымленности ничего не разобрать.
     
     И тут откуда-то снизу из дыма на меня выскочил американский солдат.
     Я резко наотмашь ударил его прикладом в переносицу, и он, застонав, свалился куда-то вниз.
     
     Вдруг в кровавой суматохе я услышал лязг гусениц и тарахтенье моторов.
     
     - Они подключили танки! Съебываем!!! - заорал главный народный дружинник, и мы поспешили убраться с линии огня.
     
     И тут же попали в лапы солдат, поджидавших нас на соседней улице.
     
     Была проиграна схватка, но не война.
     
     
     АЛЕНА
     
     Вой, вой, вой собак - чувствуют, сучки, железный кулак! Бей, бей, бей наповал - рабочий класс покажет свой оскал!
     
     Я спряталась от пуль за выщербленным углом дома - надо было дать себе передышку. Да и патронов осталось мало, и оружие - против их автоматов и пулеметов - пистолет Макарова.
     
     Рядом со мной к стенке прижались еще трое человек - какой-то старик, жирная баба и пацаненок лет пятнадцати.
     
     - Уходите, - стонал сквозь зубы старикан. - Вам всем еще жить да жить, а я уже свое оттрубил. Уходите, они же сейчас окружат здание!
     - Они не смогут взять его штурмом! - отозвалась я. - Надо пробраться к черному ходу.
     
     Черный ход располагался на другой стороне здания.
     Я впритирку со стеной медленно покралась к черному ходу.
     Вот угол...вот и дверь.
     - Навались! - крикнула я.
     Мы все вчетвером вышибли дверь и очутились в полумраке помещения.
     
     Я включила фонарик, и мы быстро поднялись по ветхой лестнице на третий этаж.
     
     В коридоре стояла вытащенная из комнат мебель - шкафы, тумбочки и стулья.
     Я заглянула в первую попавшуюся комнату - там сидели и отстреливались через окно пятеро человек. Еще двое лежали на полу в крови и не подавали признаков жизни.
     Один из стрелков оглянулся на нас:
     - Берите оружие и стреляйте! - гаркнул он и опять повернулся к окну.
     
     Я подобрала с пола пулемет, проверила патроны и высунулась в окно...
     
     Рабочий день окончился, но я не спешила в общежитие к Ярику. Сначала я хотела навести справки о Ване и Лехе. Они могли пригодиться в такой заварухе. Пиндосы разбили лагерь прямо под стенами Саратова, и видимо, хотели нападать. Их бомбардировщики то и дело совершали атаки и разрушали жилые дома, церкви, учреждения.
     Я села на 25 автобус и проехала до остановки "Центральный Комитет".
     Там я сошла и пошла к зданию.
     
     Но там мне сообщили, что обоих забрали на восточный фронт.
     С этим я и поехала в общагу.
     
     Ярик приготовил на ужин яичницу с помидорами и колбасой, и мы сели есть, обмениваясь последними новостями.
     - И что пиндосам с арабами здесь нужно? Что они здесь забыли? - спросил Ярик.
     - Пиндосам нужна глобализация, чтобы все одинаково одевались, одинаково мыслили, одинаково питались, одинаково действовали. А арабам нужно, чтобы мы все поклонялись Аллаху.
     - Может, они хотят насадить тут у нас все свои свободы? Америкосы, в смысле?
     - Мне Ваня рассказывал про тоталитаризм желаний. В США все это было еще до революций. Такое, знаешь ли, "слово и дело" западного образца.
     - Наша страна существует на стыке двух культур - западной и восточной. Это глубоко символично, что обе стороны решили нас захватить.
     - Ну захватят они нас - все равно ассимилируются.
     - Это в Китае ассимилировались бы, а у нас населения маловато. Представляешь, если американцы победят, по нашим улицам в изобилии будут ходить негры, индусы, арабы, итальянцы, французы, корейцы и китайцы.
     - Это и будет прямым путем к анархии. Не в отдельно взятой стране, я имею в виду. Мультикультурализм...
     - Идет бок о бок с глобализацией. А глобализация - враг анархиста.
     - Я не говорю, что на каждом углу нужно понастроить "Макдональдсев" и ввести вторым государственным языком английский.
     - Есть и оборотная сторона медали - русская диаспора в Америке. Туда хлынул поток эмигрантов из России, когда произошла революция. Они могут поднять бунт в самих США.
     - Они не будут этого делать. Они убегали от анархии, так в честь чего они будут ее поддерживать?
     - Я говорю о чуть более отдаленном будущем. Когда все уляжется, заморские русские узнают из телека про нашу благополучную жизнь, и захотят того же.
     
     Без всякого сомнения, исламское и западное общество на сегодняшний день можно назвать прогнившими. Почему? Да просто потому, что они развязали войну. Война - это насилие и массовое убийство. А убийство - намеренное лишение жизни другого индивида - это преступление. Значит, война - это массовое преступление. А кто как не само общество виновато в том, что на его гнилостной почве взрос человек, решившийся на преступление?
     Суть анархии в том и состоит, чтобы создать такое общество, которое не толкало бы его представителей на пресечение черты закона.
     А что у них? Старые архаичные институты школ и тюрем, богаделен и банков.
     Взять самый элементарный пример: задачка для первого класса начинается так: "У Джонни было пять яблок, а у Джимми на три яблока больше...". Какого хрена?! Это уже неравенство! Ведь нигде не указано, что Джимми любит яблоки меньше или может съесть их меньше!
     
     Что им нужно на нашей земле? Конечно, нефть!
     Еще десять лет будет продолжаться грызня за этот ресурс, а потом что? Феодализм? Капитализм станет колоссом на глиняных ногах без своей животворящей крови - нефти!
     Наши ученые бьются над этой проблемой и пока что пришли к солнечной энергии и портативным ядерным реакторам.
     
     Мы все совершаем преступления, мы воюем в мирное и в военное время. Так значит, мы недостойны анархии? Недостойны своих отцов, что свершили революцию?
     
     А на следующий день я села на трамвай и поехала на работу, когда в город вошли американцы.
     Трамвай резко затормозил - на рельсах впереди стоял армейский джип, ощетинившийся огнестрельным оружием.
     Лобовое стекло трамвая моментально покрылось густой сетью трещин и вывалилось из рамы, водителя пришпилило к месту.
     Я легла на пол трамвая и ползком начала двигаться в направлении водительской кабины.
     Разбив локтем стекло, отделяющее кабину от салона, я влезла внутрь и наугад начала тыкать кнопки приборной доски.
     Наконец, двери с шипеньем раскрылись и все пассажиры спаслись бегством.
     Я тоже.
     И укрылась за выщербленной стеной...
     
     Но как стойко мы не держались, американцы все-таки проникли внутрь здания.
     
     Солдаты ворвались в нашу комнату и скомандовали всем не двигаться.
     
     Кто-то ослушался - его тут же застрелили.
     
     Я замерла, как мертвая.
     
     Меня подняли за шкирку и, поставив на ноги, защелкнули на заведенных за спину руках наручники.
     
     - Теперь тебе место в нашем концлагере, неподалеку от Воронежа! - осклабился, как обезьяна, негр.
     
     Что ж, все возвращается на круги своя, только по-другому...
     
     
  
     ГЛАВА 12. ДЖОН-АБДУЛЛА
     
     ДЖОН
     
     Телевизоры и гондоны. Супермаркеты и телефоны. Абсолютно без палева! Покупай и проваливай! Новые школы - старые приемы, деньги и секс - популярные иконы! Калом захлебнулись последние романтики, надо было быть более внимательными! Ты поимел - тебя поимели, мамы и папы - вы этого хотели! Разве ты не понял, что жизнь - это бой? Любовь навеки, дружба навсегда, думаешь "нет" - говоришь "да"!
     
     Я смотрел в небо - там то и дело пролетали старые добрые "Роквэллы В-1В", придавая динамики застывшей картине занятого нами города. Я подумал про то время, когда я еще лежал в колыбели: ты лежишь себе в памперсе и улыбаешься, слюни пускаешь, ножками дрыгаешь. А над тобой на ниточках подвешены различные самолетики - вот как этот пролетевший бомбардировщик, звездочки, Карлсоны...
     Потом ты идешь в школу. Тебя везет длинный желтый автобус фирмы "У нас-очень-старая-и-надежная-фирма-инкорпорейтед", ты ешь на завтрак то же, что и все - сэндвичи, и запиваешь (хвала до небес ей, о, великой!) "Кока-колой". Сэндвичи - из хлеба, что куплен в пекарне, сеть которых распространена по всей стране, мясо из свиней - из корпорации "Мясо Гарри" (в твоем магазинчике работает такой милый старикан-пекарь!), кока-кола - из всякой химической гадости, что производит какой-нибудь завод прохладительных напитков где-нибудь в Оклахоме. Как первоначально "Кока-колу" пили в качестве лечебного напитка?!
     В тебя вдалбливают застарелые шаблоны об уникальности американской демократии, ты ставишь с друзьями к праздничному вечеру сценку из Гражданской войны, (бороды и шляпы - производство бутафорского завода "Мэнди и Ко").
     Ты в первый раз смотришь порнушку, найденную в отцовском шкафу. "Наши модели - само совершенство и воплощают в жизнь любую фантазию мужчин...". Первый раз дрочишь. Потом первый раз смотришь молодежную полудетскую комедию, как кто-нибудь другой дрочит в школе на каждой переменке.
     Затем - либо ты выливаешь кому-нибудь на голову его компот и заявляешь "Я здесь главный, а ты, маленький жалкий мудак, заткнись и не попердывай!", либо это делают с тобой.
     Ты выбираешь девчонку из класса (очередная Мэри Энн ? 345....) - накладные ресницы, ярко-красная помада, густо подведенные глаза, пышные, как у овечки, желтенькие волосы, мини-юбка и маникюр - непременно розовый, - гуляешь с ней, как все, рассказываешь анекдоты, ездишь на велосипедах, устраиваете пикник. В корзинке те же сэндвичи с "Мясом Гарри".
     Ты смотришь дебильные мультики, еще семидесятых годов, и шоу со смехом уже мертвых за кадром.
     Потом ты пьешь пиво, что воображаемыми галлонами льют в кружки в телевизоре и на плакатах, заставляя тебя выделять слюну алкоголика и потенциального Мистера Пивного Брюха.
     Макдональдсы. Ультратонкие гондоны. С усиками. Свадьба. Барбекю на природе - те же пикники.
     
     Уклад жизни и плоды пропаганды и рекламы сливаются в единый поток, единую желто-красную колбаску из пластилина, скрученную из двух разных колбасок. Ты уже не знаешь, где то, что ты хочешь, а где то, что тебе навязали. Где жизнь, а где симулякр, где ты пытаешься быть "как все", а где твоя индивидуальность? Мы все - ходячие ярлыки! Мы, господа, проебали свои желания и индивидуальность, в пизде или в жопе это все, вот где.
     
     А спросите, с чего это все началось?! Да-да, мои дорогие, с тех самолетиков, звездочек и Карлсонов, что были подвешены у вас над колыбелькой.
     Самолетики - пж-жалуйста, символ гражданской и военной авиации, но в первую очередь - военной. Дети чуток подрастают и играются не в "перелет над Атлантикой пассажирского лайнера Боинг-747", они играют в войну.
     Звездочки - еще проще! Космическая гонка с СССР!
      Карлсон - бомж, живущий на крыше. Отрыжка социоутопий, плодящихся во время экономического подъема Европы и Америки.
     Вот так-то, господа.
     
     А что сейчас? Тебя нарядили как чучело гороховое в военную форму то ли от Армани, то ли еще от какого модельера, и отправили воевать в далекую загадочную Россию. Но военных не спрашивают, особенно нас, сержантов.
     
     Я смотрел перехваченную нами передачу из России, называлась она что-то вроде "Часа Истины". Так вот, там какой-то умник рассуждал об активности шахидов и крестовых походах. Дескать, если мы прошли это уже восемьсот лет назад, то мусульмане только сейчас очухались и начали устраивать теракты в Америке, джихад и все такое.
     Но нас, простых рядовых граждан США не проведешь, мы после событий одиннадцатого сентября зарылись в справочники и энциклопедии арабского мира.
     Этот умник с "Часа Истины" заявлял, что ислам появился только в седьмом веке, сформировался как религия, а христианство известно еще с рождения Христа. Но формировались-то эти религии одновременно! Шпенглер даже называет ислам Иоанновым христианством! Южным, магическим! И христианская религия сформировала свои каноны к 500-му году, а мусульмане - к седьмому веку. Разница всего в два века!
     Хотя это как посмотреть. Может их пророк Мухаммед родился в седьмом веке, а Христос в первом? Но какая разница, предпосылки формирования - одни и те же и одновременны!
     Так что лажа с крестовыми походами не прокатывает. И с "молодой религией", и что скрещивание ее с социалистическими идеями смерти подобно, как услышал я от одного русского.
     
     Ко мне подвели молодого человека со взглядом хищника и какую-то пигалицу (по росту, я имею ввиду).
     - Джонни, ты весь дележ добычи пропустил! - заулыбался коричневыми от жевательного табака зубами Марк. - Вот тебе, так себе, людишки достались.
     Рабы были и в правду не ахти. Изнуренный и тощий мужик, и пончикообразная дама. Такую даже не трахнешь, уж больно страшная.
     - Слушай, я их вроде бы недавно видел, - поскреб я подбородок.
     - Ну да, за ними - диверсии, но они категорически отказываются перейти на нашу сторону. Дамочку даже пытали психотропными средствами, но она не сломалась. Брак, что тут говорить.
     Да, бракованные рабы - это не высший пилотаж, но и от таких отказываться грех. У нас в стране недостаток рабов - везут в основном из затерянных в джунглях Африки поселений, языка - ни "бе", ни "ме" не знают, работают отвратительно. Что ж, теперь по приезде домой у меня будет садовник и кухарка.
     
     Мы установили шатер прямо посреди какого-то проспекта, и тут толпились солдаты. Кто за жрачкой, кто в кости перекинуться на перевернутом ящике, а кто просто посидеть, помечтать о далекой Родине.
     Марк отошел, присел на раскладной стульчик и, достав из-за пазухи кипу непристойных комиксов, принялся с интересом их читать.
     Я снял наручники с дамочки и пристегнул своих рабов друг к другу одними наручниками, чтобы никуда не убежали.
     Я почувствовал - что-то было не так. Это, оказывается, рабыня прижалась ко мне вплотную.
     - Какого черта, леди?! - взъярился я и увидел направленное мне прямо в лицо дуло моего "Ингрэма".
     Я молниеносно отреагировал и, выбив оружие из руки русской суки, дал ей в челюсть.
     Сцепленные наручниками рабы вместе упали на землю.
     Я для острастки попинал их сапогом по ребрам и поорал на них, и рабы притихли.
     Встали на ноги и опустили глаза вниз.
     - Нет, это не Лондон, - процедил сквозь зубы я, наподобие того, как в дурацкой русской книжонке главный герой восклицал: "Нет, это не Рио-Де-Жанейро".
     В Лондоне у нас все шло как по маслу: тамошним скинам, которые там провернули революцию, мы пообещали оставить им их рабочие места на любимых заводах и не закрывать пабы, а еще нормированный рабочий день, регулярную и стабильную зарплату и футбол. И они открыли перед нами города. Русские свиньи на это не купились.
     
     А тут еще эти арабы, мать их так.
     
     Ко мне подошел Черный Пол.
     - Ну что, как тебе рабы? - довольно осклабился он.
     - Так себе.
     - Их хотели в концлагерь отправить. Под Воронежем.
     - Так пусть отправляют, мне не жалко. Прислугу в дом я себе и в США найду, - сказал я.
     - Тогда надо распорядиться...
     Черный Пол ушел куда-то вглубь шатра, видимо, совещаться с лейтенантом.
     
     Какой-нибудь глубоко приличный интеллигент, наверное, спросил бы меня: как вам не стыдно? Вы же бессовестные люди, раз имеете рабов! Это жизнь бессовестна, а не отдельный человек - так сказал Шпенглер. А еще он сказал, что всякий социалистический бунт лишь торит капитализму новые пути. Да хотя откуда в этой бунташной стране взяться интеллигенту, в наше-то время? Все они стояли за старый строй, и были сметены революцией. Не иначе обстоит дело и с буржуазным идеалом свободы. В теории, а значит, также и в конституциях ты можешь быть принципиально свободен. В действительной же частной городской жизни независимым можно быть только через деньги.
     
     Вдруг нарисовался лейтенант собственной персоной:
     - Хоп-хоп-хоп, парни! Подорвались и бегом в машину! - захлопал он в ладоши.
     - Что такое, сэр? - спросил я.
     - Мусульмане атакуют! - ответил за начальство Черный Пол, бегущий к машине и на ходу засовывающий за пояс свой "Ингрэм".
     Вот дела - подумал я. Только мы взяли русский город в свои руки, как тут же кто-то подоспел на дележ пирога.
     Забрасывая свое тело в фургон, я воспылал праведным гневом победителя. Как это можно отбирать у льва кусок мяса из пасти?! Сейчас мы дадим просраться этим ублюдкам!
     Мы поехали.
     - А, ебать! - заорал водила и вывернул баранку.
     - В чем дело? - поинтересовался кто-то через решетку.
     - У них, еб их мать, вертолеты! - истерично отозвался водила.
     По голосу я узнал Фрэнка Рэда. Рэд всегда был паникером, и многие подсмеивались над его нервозностью, но сейчас дело запахло жареным, и было явно не до шуток.
     Видно, наша авиация уснула на перекуре, раз мусульманскую птичку еще не сбили истребители. Что ж, сами справимся.
     Я вырвал трофейную русскую "Муху" из лап Джорджика (тот еще мудила) и сказал ребятам встать на четвереньки на пол.
     Я поднялся по спинам под крышу и, открыв люк, высунулся наружу.
     Вертолет с намалеванным арабским флагом на борту попал аккурат в прицел. Я спустил гашетку.
     
     БУМС! - прямое попадание.
     
     Вертолет устремился к земле, чадя черным дымом и объятый пламенем.
     
     Я слез обратно вниз и сел на лавку, отдав трофейное оружие обладателю.
     - Молодец, - похлопал меня по плечу лейтенант. - Сегодня к сухпайку получишь конфет.
     
     Засунул бы ты в жопу себе эти конфеты, подумал я. Хоть бы премию когда дали. А у них, сук, один аргумент: на что тратить доллары на войне? Тем паче, что в чужой стране?
     Будто не знают, что везде здесь есть пункты обмена валют, по крайней мере должны быть. И вообще выдавали бы в евро. Ах, блин, да, в России же введена безденежная система! И впрямь прав тогда лейтенант. Хотя нет - отсылал бы деньги семье, в Вирджинию.
     
     По каске что-то металлически стукнуло. Я удивленно снял ее и посмотрел внутрь - ничего. Пощупал затылок. Вроде жив.
     И тут прямо у меня под носом просвистела трассирующая пуля.
     Я быстро надел каску и вскочил на ноги.
     Где-то засел снайпер.
     Я в этой наспех сколоченной из досок забора будке был как на ладони. Я прямо почувствовал, как этот злобный маджахед ощупывает меня своими ГРЯЗНЫМИ глазами, выцеливает, сплевывает желтоватые от нечищеного прокуренного рта комки слюны и нажимает на курок.
     
     Я посмотрел на пулю, вошедшую в деревянную стенку будки, и определил примерное направление, откуда она прилетела.
     Там ближе был Сидни, его-то я и позвал по рации.
     - Сидни, сними снайпера, он в твоем поле обзора, - сказал я в шуршащий динамик и отключился.
     Еле уловимое дуновение ветерка, пролетела одинокая птица...
     Араб в чалме и закутанный в грязные белые тряпки со стоном свалился с крыши напротив стоящего дома и размазался об асфальт.
     Вот так-то лучше.
     - Спасибо, - улыбнулся я в рацию.
     
     Мы подъехали к цели - к заводу в промышленном районе.
     По сводкам здесь уже успели укрепиться арабы и развернули свой координационный центр.
     
     Они просочились в город, как тараканы, видимо, много брешей мы наделали в стенах, опоясывающих этот Саратов.
     
     Мы должны были ликвидировать фундамент здания, а если точнее - сломать ту плиту, на которой оно стояло. Для этого у нас в наличии имелся гексаген.
     
     Мусульмане отстреливались кто из чего, засев на фермах, которые находились на внешней стороне здания.
     
     Я и Джорджик схватили мешки с песком и побежали, пригибаясь, под пулеметным огнем, которым нас поливали сверху, к заводу. Мешки должны были помешать разойтись по помещению ударной волне от взорванного гексангена, тем самым обеспечив подрыв нужных частей завода.
     
     Я скучал в своей будке, покуривая "Винстон", когда в рации послышался голос лейтенанта:
     - Внимание всем постам! Всем собраться в пункте Б в пределах десяти минут!
     Мне следовало развить спринтерскую скорость, чтобы уложиться в срок, ведь такси для солдат не предусмотрены. Что я и сделал, и успел как раз вовремя.
     Лейтенант прохаживался перед строем, к которому я тут же присоединился, взад-вперед, заложив руки за спину.
     - Итак, господа, шахиды предлагают перемирие и переговоры. Нужен переводчик. Кто-нибудь готов выполнить миссию?
     В принципе, мы все знали пару фраз по-арабски, из-за уже упоминаемых мной событий одиннадцатого сентября. Но вот если копнуть глубже...то я как раз знал этот язык получше остальных ребят.
     - Я готов, сэр! - выступил я вперед из строя.
     - Отлично, Уайт, - одобрил сержант. - Но голубь с переломанным крылышком нам не нужен.
     Все дружно заржали.
     - Отставить смех, - прервал веселье лейтенант. - Рядовой Уайт мог погибнуть от ножа той рабыни, но, к счастью, все обошлось легким ранением в плечо.
     - У меня уже не кровоточит, сэр! Я могу снять повязку для переговоров!
     - Что ж, отлично. Уайт, по окончании этой заварухи с Россией я определенно приставлю тебя к ордену!
     - Рад стараться! - ответил я.
     - Вольно. А ты, Уайт, пойдем ко мне в машину.
     
     
     АБДУЛЛА
     
     (1). Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
     1 (2). Хвала Аллаху, господу миров
     2 (3). Милостивому, милосердному,
     3 (4). Царю в день суда!
     4 (5). Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь!
     5 (6). Веди нас по дороге прямой,
     6 (7). По дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, -
     7. не тех, которые находятся под гнетом, и не заблудших.
     
     Я лежал на раскладушке в полевом госпитале и бредил. Меня зацепили в спину осколки снаряда, и мне казалось, что я умираю, хоть симпатичная русская медсестра говорила мне, что все будет хорошо. Я слабо улыбался и терял сознание. А когда приходил в него снова, возле меня уже сидел командир, говорил что-то ободряющее, а под конец из его любимой "Коровы": "...побойтесь огня, топливом для которого люди и камни, уготованного неверным".
     - Мы - лишь топливо, но топливо высшей пробы! Для нас - сады, где внизу текут реки. Для нас там - супруги чистые, и мы будем пребывать там вечно! - так заканчивал командир свою речь, ободряюще хлопал меня по плечу и уходил куда-то, а надо мной опять склонялось строгое лицо врача.
     
     Командир зачитал вслух айат из суры 2, "Корова":
     - "А когда им говорят: "Не распространяйте нечестия на земле!" - они говорят: "Мы - только творящие благое". Разве нет? Ведь они - распространяющие нечестие, но не знают они.". Знайте же, что капитализм - это нечестие! - нараспев произнес командир.
     - Хвала Аллаху! - хором отозвались мы, и тут командир открыл люк самолета.
     - Первый пошел! - крикнул он, и я прыгнул в небо.
     За мной последовали все остальные десять солдат. В стороне другие самолеты сбрасывали десант.
     Я летел прямо над Саратовом, еще не понимая, куда следует приземлиться, или куда вынесет ветер.
     Сейчас нужно потянуть кольцо - подумал я и сделал это.
     Раскрылся парашют.
     Меня рвануло немного вверх и вниз.
     Ну, все - теперь я - идеальная мишень. Цельтесь снизу, сколько хотите, америкосы.
     Вообще-то наше нападение было рассчитано на русских, но командование точно не знало, чем нам ответят, поэтому заранее разработало план экстренного заключения мирного договора и союзничества. Что ж, теперь этот план пригодится - мы будем воевать против янки сообща.
     Вот с земли начали доставать пули - мы снизились уже достаточно сильно, поэтому я отстегиваю стропы и парашют и я представляют из себя уже два объекта - по какому из них стрелять - не сразу разберешься.
     Под ногами приближается крыша какого-то промышленного здания - вся в каких-то торчащих во все стороны железяках. Не напороться бы на них...
     Крыша уже практически под ногами, поэтому я включаю реактивный рюкзак за спиной и поудобнее перехватываю свой верный АК. Хорошая у русских техника, что и говорить!
     Я мягко приземляюсь в переплетение каких-то труб, антенн и решеток и бегу к краю крыши. На "мое" же здание опустился еще кто-то из наших.
     Я бросаю ручные осколочные гранаты вниз, в толпу янкелей, и ищу пожарную лестницу, чтобы спуститься вниз.
     Никакой координации нам не надо - каждый действует сам за себя, благо он надежно бронирован и оснащен мощным оружием.
     Наша задача - навести шороха перед прибытием главных наземных сил - танковой дивизии.
     Наконец я нахожу лестницу и торопливо и чуть нервничая, спускаюсь вниз - подставлять спину под пули - не лучшее занятие, хоть ты и бронирован, как "Терминатор".
     
      Наконец меня выписали из госпиталя и выделили койку в пустующей без хозяев квартире - я мог занимать это место до того момента, как наши силы уйдут из города восвояси.
     Я теперь жил еще с пятью солдатами, а готовила нам неприметная русская бабушка, также она убирала квартиру в наше отсутствие, а мы ходили за нее на базар и выполняли разные мелкие работы по хозяйству в ее квартире на той же лестничной клетке.
     Когда я в первый раз пришел на базар, мне почему-то вспомнился шумный многолюдный базар родного Багдада, хотя общего между ними практически ничего не было.
     Конечно, здесь не водили за поводья верблюдов, не кричали на углах о холодной воде на разлив, не торговали изысканными отделанными лучшими суконщиками тканями, здесь не было сладких арабских молодых красавиц, с едва прикрытыми вырезами платьев прелестями. Но с другой стороны - здесь были и фрукты, и овощи, и пряности; не ткани - так трикотаж, не мусульманские обольстительницы, так русские красавицы в таких же открытых платьях.
     В общем, на меня повеяло Родиной, ведь Россия - это отчасти тоже Азия.
     Я часто бродил, просто бесцельно бродил по базару, трепетно вдыхая ароматы, жадно смотря и слушая, вбирая в себя все звуки и виды.
     Однажды я ловко провел наперсточника - нашел, с кем тягаться! Я знаю все эти уловки с семи лет!
     Так проходило время, пока я, как и все мои соотечественники, ждали конференции трех держав: России, США и Ирака. И просто так, с пустыми руками уходить отсюда мы не собирались.
     
     Я оглядел перспективу улицы: в обе стороны пролегла разбитая дорога, по обочинам стояли брошенные автомобили. Чахлые деревца качались на ветру.
     Да уж, тут не спрячешься, только в машины ныряй от пуль.
     Пока мир с Россией не подписан, а это значит, что идет война трех сторон всех против всех и надо всех опасаться.
     На дорогу метрах в двадцати от меня вышел кто-то из наших - я узнал его по флагу на спине.
     Он сделал мне знак рукой - и мы начали расходиться в противоположных направлениях, пока между нами не пролег квартал, а затем пошли параллельными курсами, стараясь не терять друг-друга из виду.
     Между нами лежал какой-то задрипанный парк со сломанной каруселью и погнутыми качелями.
     Мы одновременно увидели одинокого пешехода, в гражданской одежде, бредущего в нашу сторону. Мы синхронно вытащили из заплечных рюкзаков белые флажки и отчаянно ими замахали - не было сомнений, перед нами был русский. Изъясниться с ним на ломаном языке мы бы смогли - нас поднатаскали в этом плане в учебке.
     Мы дождались, пока он подойдет поближе (он шел по моей стороне) и я, высоко подняв белый флаг, развел руки, как бы обнимая издали человека.
     - Салям Алейкум! - сказал я.
     - И вам не хворать, - спокойно отозвался пешеход.
     Меня смутила эта невозмутимость.
     - Слушай, ведь эта...как ее...а! Война идет! Ты чего тут ходишь просто так?
     - Подумаешь, война. У меня лаборатория простаивать, что ли, должна? - сказал так, будто это было вполне естественно, русский.
     Он вел себя примерно как израильтянин: "завтра мы пойдем в ресторан. Если опять будет война, то ничего страшного, не отменять же поход". Но в России не было столь долгих непрерывных боевых действий, как в Израиле.
     - Так вы американцев истреблять пришли? - спросил человек.
     - Да! - в один голос ответили мы.
     - Удачи, - сказал пешеход и скрылся в переулке.
     - Рас-пиз-дя-й, - по слогам проговорил русское слово мой компаньон.
     - Не, лучше - по-ху-ист.
     Я только улыбнулся и продолжил прочесывать окрестности. Янки все куда-то запропастились.
     
     В вопросах идеологии мы с русскими были почти союзниками - религиозный анархизм процветал как в нашей стране, так и здесь. Зачастую в древних цивилизациях одного и того же Бога почитали под десятками разных имен в десятках провинций или даже государств, все уже было приспособлено для трансплантации культуры более сильного более слабым, но кто здесь был в фаворе? Наш великий Аллах или их Иисус Христос, умерший на кресте?
     У России всегда было ядерное оружие, и она могла им побряцать при случае, но Ирак, будто пользуясь логикой ребенка, впоследствии сделал то, в чем его перед этим незаслуженно упрекнули - обзавелся своим ядерным оружием. Спасибо президенту Бушу! Пусть он с чистой совестью возделывает участок на своей ферме где-нибудь в Техасе, или, скажем, хозяйничает на ранчо. Как и Обама, который отправился куда-нибудь на Ямайку, в славный город Кингстон, прадедушку анархо и трад скинхедов.
     Так что бряцать оружием теперь не получится. Может ввести две религии, как в восточной Азии или в США?
     Россия теперь обязана считаться с нами.
     
     Машина с америкосами появилась внезапно - визжа шинами, фургон вырулил из-за угла.
     Мы открыли огонь из автоматов, но куда там - броня.
     Вооруженные до зубов янки посыпались из фургона, как горох из дырявого мешка, и стали палить по нам.
     Я нырнул за подвернувшийся кстати забор, но он был деревянный, и пули мгновенно изрешетили его.
     Я выскочил на линию огня и пробежал до стены дома, и укрывшись за ней, начал отстреливаться.
     Краем зрения я держал в поле видимости напарника. Тот укрылся среди мусорных баков.
     Я лихорадочно нащупал рацию и проорал в нее:
     - М-1! Вызывает М-1! Срочно подкрепление в квадрат FL-45!
     - Ждите! - отозвалась рация и смолкла.
     Америкосы, видимо, были тертые калачи - они решили взять нас в кольцо.
     Но не тут-то было! Я издали заслышал тарахтенье мотора - это ехал НАШ танк! Наконец-то они прорвались в город!
      Теперь мы зададим перцу янкелям!
     Но радость моя была недолгой.
     Откуда-то сверху налетел их самолет и начал ковровое бомбометание.
     Вся улица скрылась из виду за густым занавесом черного дыма, отороченного снизу оранжевыми огненными всполохами.
     Я потерял ориентацию в пространстве, марлевая повязка, припасенная специально для такого случая, ничуть не помогала.
     Я вертелся, как щенок на месте добрую минуту, пока не почувствовал, что меня сзади крепко ухватили за шиворот.
     
     Далее - прояснение в глазах, я фургоне, меня куда-то везут в окружении этих американских свиных рыл.
     Подождав, пока сконцентрированное на моей персоне внимание рассосется, я достал пистолет и выстрелил в грудь ближе всего сидящему ко мне солдату. И вывернув ручку двери, вывалился из фургона на разбитый асфальт. Вслед мне послали осколочную гранату.
     Взрыв оглушил меня, я осознал, что что-то режущее засело у меня в спине, откатился в придорожные кусты и только после этого позволил себе роскошь потерять сознание.
     
     Конференция проходила под открытым небом, так как ни одно здание в городе не могло вместить в себя всех желающих и обязанных в ней участвовать. Народ собрался на большой площади и на смастеренную наспех трибуну вышли генерал Али, генерал Джексон и генерал Берестин.
     Все начали их слушать.
     
     
  
     
     АЗАМАТ
     
     Аллах мудр, милосерд!
     
     Я стоял в толпе людей, и почти ощутимая волна паники и слепой ненависти давила меня. Мне казалось, что я задыхаюсь.
     
     Вот на трибуну вышли три генерала, переводчики, и все смолкли.
     
     Началась речь, не речь, а диалог, диалог трех культур, не больше, ни меньше.
     
     Я выехал на нужную трассу и дорожный указатель сообщил мне, что вскоре я доберусь до Саратова. Дорога была так себе, вдоль нее то и дело попадались валяющиеся канистры с горючим или следы недавних остановок, а в небе изредка, но довольно регулярно проплывали тяжелые тени.
     Из магнитолы негромко играл незамысловатый калифорнийский поп-серф-панк, на заднем сиденье лежала сумка "Адидас" с вещами и сертификатами экзамена, очень важной для меня бумагой. Я ехал на своем "Жигуленке" "шестерке" поступать в Саратовский Государственный Университет, на специальность "филология".
     Это было уже третье мое образование - если оно, конечно, удастся. До этого я закончил "физмат" и "химфак".
     Меня не пугало эхо далеких уже на сегодня революций 2012 года, прокатившихся по всему постсоветскому пространству и на территории России. Такое приключилось разом со всем миром - так что теперь - носу из родной деревни не высовывать?
     Впрочем, было даже интересно посмотреть на результаты революции в русской глубинке, какую ветвь анархизма там выбрали?
     Например, в моем родном Казахстане выбрали анархо-ислам. Только не спрашивайте меня, что это такое. Я сам толком не разбираюсь. Я не любитель копаться в религиозной литературе, и знаю только, что "Аллах мудр и милосерд", что всякий бог основных на сегодня религий есть любовь.
     Так уж меня воспитали - не набожные у меня родители люди были. Да, почему "были"? Они и сейчас есть. Буду навещать их на летних каникулах.
     Я опустил "козырек", чтобы солнце не слепило в глаза, и продолжал следить за дорогой, белый пунктир на которой все уходил и уходил под капот моих "Жигулей".
     Один мой друг по университету говорил, что Бог - это прообраз президента, если народ - паства попа, то народ станет и паствой президента. Бред, по-моему.
     Выпивая, я и сказал это другу. Мы тогда из-за этого чуть не поссорились.
     А выпить я любил, да и сейчас люблю. Ох, какой любитель! Это мне частичка русской ментальности от русской диаспоры в Казахстане передалась, наверное.
     Будет новая учеба - будут новые движухи! Побоку, что все учащиеся младше меня на десять лет - я парень хипповый, со всеми сдружусь.
     Но по мере приближения к Саратову я стал все больше напрягаться. Какая-то поразительная пустота дороги показалась мне довольно странной. Что они там, вымерли что ли, все?
     Тут же я вспомнил мощный скученный поток машин, движущийся мне навстречу, который я видел еще утром.
     Настроение мое подпортилось.
     Но окончательно я упал духом, когда увидел прогоревшие фургоны с надписями "хлеб" и прочими, что стояли на обочине.
     Не значило ли это, что здесь шла война? Да нет, вряд ли. Может, серия терактов?
     Я подъехал к городу и увидел КПП. По обе стороны от него были намотаны витки колючей проволоки.
     Из домика КПП вышел человек в форме хаки и постучал по стеклу моей машины. Я опустил стекло.
     - Who are you? - спросил он.
     - Азамат Айтматов.
     - С какой целью в городе? - перешел военный на русский язык.
     - Я отправился на учебу. Поступать.
     Военный как-то невесело усмехнулся:
     - Учиться, говоришь? А ты в курсе, что идет война?
     - М-м...кое-какие признаки я заметил на подъезде к городу, но не думал, что все так...глобально.
     - Уезжай отсюда.
     - Но я не могу! - начал несмело протестовать я. - У меня элементарно не хватит бензина. Мне нужно заправиться в городе. Я брал с собой канистры...
     - Сейчас весь бензин идет на нужды войны, вы не найдете ни единой заправки. А за свой счет отправлять вас отсюда никто не будет.
     - А с кем идет война?
     - Мы, русские и арабы.
     - Вы?
     Только сейчас я заметил черно-желтый квадратик на груди военного.
     - Да. Мы. И теперь у тебя есть нехитрый выбор: сражаться на нашей стороне или быть расстрелянным.
     - Тогда я выбираю вашу сторону, - нервно сглотнул я.
     - Вот и хорошо. Вот вам карта, - военный протянул мне сложенную вчетверо карту.- Езжайте на нашу базу, в центре города.
     - Но все дело в том, что я - пацифист. Я могу выполнять только мирные миссии.
     - Там разберутся, езжайте, - отмахнулся военный и зашел обратно в будку.
     
     Генерал Джексон продолжал говорить. Все его внимательно слушали.
     - Видите ли, у нас есть сеть, вроде запрещенного из-за наводнивших его экстремистских лозунгов, Интернета. Мы связались с остальными фронтами, и выяснилось, что всюду в России победу одержали Штаты. Но только в европейской части страны. За Уралом теперь прочно обосновались иракцы. Вы, господин Берестин, вынуждены объявить капитуляцию. А вам, господин Али, я предлагаю раздел страны по линии Уральского хребта.
     - Стоит вам напомнить историю, - заговорил Берестин. - Мы триста лет находились под чужеземным татаро-монгольским игом, и, в конце концов, свергли его. Сейчас, как и в те времена, Россия разделена на автономные области, где введены различные режимы анархии. Конечно, это качественно иной и высший уровень, чем в феодальном государстве, но консолидация нам теперь необходима.
     - Но согласитесь с реально существующим положением дел - Россия проиграла.
     - Я сказал все, - мрачно ответил Берестин.
     - Позвольте не согласиться с вашим планом, - сказал Али. - По этому проекту, нам отходят земли с вечной мерзлотой, чего мы не желаем. Поэтому мы претендуем на часть европейской России.
     Я стоял в толпе и думал: это предсказывали еще до революции 2012 года, раздел России на куски, словно праздничного пирога. Но никто не думал, что это будет происходить так цинично и нагло, в открытую. Безусловно, в стране найдутся силы, чтобы изгнать завоевателей, не сегодня, так завтра. Но теперь для России наступили мрачные и тяжелые времена.
     Более того, я догадывался, что с завоеванием России Америка не успокоится, и полезет в юго-восточную Азию, где мы - первые претенденты на завоевание.
     Генерал Берестин вдруг сказал:
     - Может быть, кто-то из народа хочет выйти на трибуну и высказаться?
     Я поднял руку.
     - Пожалуйста, - сказал Берестин и отошел в сторону от своего микрофона, уступая мне место.
     Я вышел к микрофону и начал речь.
     - Послушайте, люди, почему вы воюете друг с другом? Зачем в России реанимирована армия? Не приведет ли это к милитаризму?
     - Давайте по существу, - вклинился Джексон.
     - Хорошо. Я совсем недавно узнал, что в городах-замках, распространенных по всей территории России, принято анархо-христианство. Ирак всецело подпал под эту, назовем так, "социальную, социалистическую религию". Почему тогда ваши две страны воюют? Они должны заключить перемирие! А США пусть откроют здесь зоны свободной торговли, как у себя в стране. И также заключить перемирие.
     Опять заговорил Джексон:
     - Послушайте, молодой человек, вы совершенно не вникаете в реалии. Если христиано- и исламо- анархисты заключат мир, то они объединятся против обычных анархических городов. Мы получим гражданскую войну. Нам же это совершенно невыгодно. Мы не приветствуем разрушения, страна не должна отстраиваться после войны, а должна просто дальше существовать. Поэтому даже бомбежки мы сократили до минимума. Повторяю, не в наших интересах иметь в наличие обилие трупов и руин. На их устранение уйдет много финансов, которыми мы на данный момент вовсе не располагаем. И мы не можем ограничиться открытием здесь свободных экономических зон.
     - Тогда вы столкнетесь лицом к лицу с русским бунтом, бессмысленным и беспощадным. У меня все, - сказал я и спустился вниз, в толпу.
     
     Я подъехал к координационному центру, развернутому американцами на каком-то проспекте и остановился. Показатель говорил, что бензина в баке почти не осталось. Значит, это конечная цель моего путешествия.
     Я вылез из машины, закрыл ее и направился к шатру.
     Навстречу мне вышел какой-то молодой лейтенант. Я служил в армии и мог определить по погонам, кто есть кто.
     - Добрый день, - начал я по-русски, чтобы сразу обозначить язык беседы.
     - Кто вы такой? Что вы делаете здесь?
     - Я приехал из Казахстана на учебу, и получилось так, что теперь я буду участвовать в военных действиях на вашей стороне. Но я все же рассчитываю, что получу задание мирного характера, видите ли, я - пацифист. Убежденный.
     Лейтенант почесал щетину на щеке (видимо, военные действия велись напряженно, если офицерскому составу некогда было проследить за собой) и сказал:
     - Так. Значит, пацифист? Значит, будешь наблюдателем от народа на мирных переговорах. Формы тебе не полагается, а если хочешь поесть, то тут же, вон там - жарится мясо. Мы будем дислоцироваться здесь до конца военных действий, он уже не за горами - город взят. Поэтому никуда тащиться с остальными на марш-броске тебе не придется.
     Я удовлетворенно кивнул.
     
     Как все-таки странно. Возродилась армия, может, еще и власть возродиться? И частная собственность? Откуда в человеке это стремление, жадность до власти, а следовательно, денег или их эквивалента?
     Откуда у человека такая тяга к власти? Вожаки стад были еще у питекантропов, которые даже не являлись видом homo. Но ведь только по Фрейду человек - это охотник и собиратель, то есть животное? Зачем тогда человеку дана воля? Волю можно поставить над инстинктами.
     А разум? Лишь это аргумент в пользу существования Бога - откуда у животного мог взяться разум? - он позволил оперировать волей.
     
     После окончания переговоров, когда толпа рассосалась, а генералы удалились, ко мне подошел американский переводчик.
     - Здорово! Я - Уайт, Джон Уайт.
     - Меня зовут Азамат, - ответил я.
     - Мне кажется, неплохую ты идею высказал, такого перемирия.
     - Спасибо. Но я и впрямь мало смыслю в происходящем вокруг. Зря я полез.
     - Есть, конечно, и всякие подонки, но в большинстве своем солдаты всех трех сторон - за перемирие. У тебя была не такая уж и плохая мысль. Давай соберем подписи солдат - за мир, и предоставим генералам? Как идейка?
     - Ваша армия не позволит играть в демократию.
     - Ты смеешься?! До анархо-капитализма у нас и была демократия! А анархо-капитализм отрицает государство и его производную - армию. У нас в штате только добровольцы!
     - Но все же военная иерархия у вас есть, и...
     - Да забей! Просто генералы прожужжали нам все уши и прокомпостировали мозги с национальной идеей! Но мы здесь по доброй воле!
     - Ну, тогда правда можно попробовать.
     - Ты, конечно, власти не имеешь, а я могу припахать рядовых, но ты в то же время ближе к мусульманам, да ты и сам, скорее всего, мусульманин,- я кивнул.- Мы вдвоем поговорим с военными иракцами. Думаю, взаимопонимание на почве веры в вашего Аллаха будет достигнуто.
     И мы приступили к сбору подписей.
     
     ЛЮДИ
     
     ЕРОФЕЕВ АНДРЕЙ ПАВЛОВИЧ
     
      Еще раз приходиться напоминать себе - в смерти моей обожаемой жены виноват не это наглый юнец, Иван, а наше общество, которое явилось почвой для его деяния. Так мне внушил Старейшина. Поэтому я должен посильным трудом изменить это общество, то есть внести вклад в его изменение.
     Но мне приходиться прятаться в разрушенном жилом доме от американских патрулей, и ничего с этим обществом я поделать сейчас не могу.
     - Лера...,- прошептал я, проведя кромкой ногтя по ее фотографии.
     В глазах встали слезы. Ничего не могу с собой поделать. Остается только тихо ненавидеть это общество. Для этого, для смерти моей жены, в 2012-ом молодые парни подставляли головы и тела под пули полиции и армии?
     Не-на-ви-жу, ненавижу, ненавижу этот строй!
     А того самого Ивана...я теперь просто жалею. Есть Бог на свете (так сказал Старейшина), и на Страшном Суде этот юнец Иван ответит за свои злодеяния, пусть даже они перекроются всеми его благими деяниями, геройством. Его поднимут из адских котлов на вилах черти и поднесут вареную тушку к лику Господню. И Бог скажет: оставайся там навеки! И никакого "Хождения Богородицы по мукам"!
     Глупец! Слепец! Лера же была уже беременна - от меня, или от него - не суть. Он загубил две жизни.
     Сраная система. Эти панки выступали против системы, и получили ее в десятикратном размере!
     Больше всего мне сейчас хочется поговорить с этим Иваном, попросить у него прощения, заглянуть в его глубокие глаза, пожалеть его, в конце-концов. Я бы даже воевал против захватчиков плечом к плечу с ним!
     Аткарск.
     Город умер. Мои шаги отдаются эхом, перемешивающимся с шелестом старых газет или скрежетом пустой жестянки, влекомой ветром.
     Вот я тайком, чтобы никто не заметил, пробираюсь к разбитому ларьку, пополнить провиант. Крадусь вдоль обшарпанной, исписанной граффити, стены.
     Вдруг слышу шорох шин - и ныряю в подворотню.
     Слушаю удаляющийся звук работающего мотора. Теперь можно выходить.
     Вот и ларек. Захожу в дверной проем без двери.
     Я беру пару батонов, палку копченой колбасы, минеральную воду и иду обратно в свое убежище.
     На два дня я обеспечен едой.
     
     СТАРЕЙШИНА
     
      М-да. Старость - не радость, а тут еще и война нагрянула. Теперь я - как Сергий Радонежский, благословивший Дмитрия Донского на битву с Мамаем.
     Много кто приходит исповедаться и помолиться, даже из горожан-саратовцев, что меня поначалу удивило.
     А у меня все кости ломит, слава богу, склероза нет, а они все идут и идут. Но это моя вторая обязанность (помимо первой,- как они выражаются, промывки мозгов), благословлять на битву.
     Правда, кое-кто перебег на сторону американцев, или мусульман, бог их знает. Таким я шлю свое проклятье.
     Что за лицемерие - сначала честно посмотреть мне в глаза, сказать, что за Отчизну будет стоять до последней капли крови - и тут же перебежать на чужую сторону!
     Меня перевезли в бронированном джипе в Саратов, от захватчиков подальше, но и Саратов умудрились уступить чужеземцам!
     Еще чуть-чуть - и меня найдут в этой квартирке в Заводском районе, я попаду в плен.
     Меня и впрямь легко вычислить - отсюда отправлялись на бой целые подразделения.
     Да. Через меня проходит много людей, война ли, мир ли. Всем нужен мой совет. Я никогда не гордился этим, а тем, кто говорил, что я - символ христианского анархизма, я в ответ лишь улыбался. Ни к чему задаваться.
     Я волнуюсь не за себя, я волнуюсь за молодое поколение. Я-то уже жизнь прожил, застрелят враги - невелика беда. А вот регион лишится одного из Старейшин. На Аткарск их было всего три. Где сейчас остальные два - ума не приложу.
     Да и за дочку свою волнуюсь, Янку. Где она сейчас? Я попросил всех, кого мог, чтобы если что-нибудь услышат о ней или увидят ее, чтобы непременно мне передали.
     
     ЯНА
     
     Опять: промыть, бинт, размотать, обмотать раненую ногу, дать обезболивающее, шепнуть несколько успокаивающих слов. Другой раненый.
     Я работаю медсестрой два дня, и уже навидалась всякого. Впрочем, я никогда не падала в обморок при виде крови, поэтому-то меня с легкостью взяли на эту работу.
     Думать о других, что с ними стало и тем более о себе, некогда. Конечно, меня не оставляет мысль о том, что с моим отцом, не попал ли он в плен? Он может стать разменной монетой на переговорах о мире. Этого бы мне хотелось меньше всего.
     Что с тем милым парнем, с выразительными глазами, что смешил меня в кафе, с Иваном? Я что-то краем уха слышала, что его вместе с другом Лехой отправили на сибирский фронт. Увидеть бы его.
     Ну вот - сама себе сказала, что думать о других некогда и все равно думаю. В принципе, я делаю работу автоматически, на автомате шепчу успокоительные слова:
     - Ну, потерпи, мой хороший, потерпи.
     Передо мной араб. Машина хватала всех раненых без разбора.
     Он заглянул мне в глаза и улыбнулся вымученной улыбкой. Я взглянула на его именной медальон. На нем по-английски было выгравировано: "Абдулла Али".
     Потерпи, Абдулла, потерпи.
     - Сестра! Срочно сюда! Ранение в голову, осколочное! - орут хриплым сорванным голосом с улицы в шатер.
     Я оставляю раненого и иду к солдатам, на руках втаскивающим бойца ко мне. Сестер не хватает, катастрофически.
     
     ФЕДОР, АНАТОЛИЙ, САВЕЛИЙ, ВАСЯ
     
     Я прижался к обгоревшему остову "девятки". Рядом со мной затаились Толя, Федя и Савелий.
     - Пошли, - неуловимый взмах руки и голос полушепотом.
     Мы ухватили наш "Ящик Пандоры" за металлические ушки и поволокли к зданию, занятому пиндосами.
     - Стой! - выдохнул я.
     Мимо невдалеке прошагал патруль. Солдаты о чем-то беззаботно болтали и на ходу попивали пиво из банок.
     Совсем янкели оборзели, освоились. Армейский регламент нарушают.
     - Пошли.
     Мы затащили бомбу в открытую дверь подвала - вход в подвал находился на улице.
     - Вася! - вдруг закричал Толя.
     Я обернулся к нему. Тот стоял с широко раскрытыми глазами и искаженным ртом, указывая пальцем куда-то в темноту. Я проследил за его пальцем и увидел солдата, ковыряющегося в каком-то хламе.
     Он нас не слышал! Но почему?
     Я вытащил свой нож и ударил солдата в спину. Тот как-то странно хрюкнул и повалился с корточек лицом в пол. С головы его слетели наушники. Все понятно, замечтался парень. Это все я увидел в свете фонарика, включенного Федей.
     Савелий подошел к распростертому телу и деловито обыскал все карманы трупа. Добычей стал пакетик насвая, пистолет американского образца и жвачка.
     - Негусто, - сказал Савелий.
     - Мы здесь не за этим.
     Мы торопливо установили ящик с бомбой на пол и запустили часовой механизм.
     Осторожно и не торопясь начали пробираться к выходу.
     Выходить из подвала труднее - обзор ограничен дверным косяком. Поэтому я прислушиваюсь, и, ничего не услышав, даю короткую команду:
     - За мной.
     Мы выбираемся из подвала и бежим что есть мочи за угол. Я молюсь, чтобы за ним не было американцев.
     Нам везет. Никого в пределах видимости.
     Мы идем к своему убежищу - еще два квартала.
     И спустя некоторое время слышим грохот взрыва. Над крышами домов встает серо-желтый столб пыли, подсвечиваемый всполохами огня от начавшегося пожара. Дело сделано.
     - Так их, пидарасов! - говорю я удовлетворенно.
     Пусть Аткарск сдали, но просто так хозяйничать в нем мы не позволим. Мы теперь - партизаны, и всеми силами отстаиваем свою вторую малую Родину.
     
     АНТОН ЛАГУТЕНКО
     
     Х-ха, неплохо я устроился. Даже форму выдали, с иголочки. Доверяют, доверяют мне. А как все просто! Выйти с поднятыми руками из укрытия и с улыбочкой продефилировать американцам в стан.
     Естественно, я не такой дурак, чтобы лететь в далекую Сибирь к черту на рога, воевать с арабами. Сказаться больным, мол, желудочно-кишечный тракт расстроился (съел упаковку пургена), дристать каждые пять минут конечно, не сахар, но оставить меня в Саратове оставили.
     Как крикнул тот командир? "Зря тебе, гнида, в спину пулю не пустили"? Да, кажется, так. Ну, ничего, может, с собой в США возьмут. Правда, я слышал, что пиндосы любят делать из пленных домашних рабов. Но во всяком случае, мне уготована другая участь. Я ведь теперь солдат анархо-капитализма, имею равные со всеми права. А всего-то и надо было сдать пару опорных пунктов стратегической важности да продемонстрировать свои навыки владения оружием.
     Жалко, Котова отправили в Тюмень, а то пристрелил бы. Теперь если Катеньку в плен возьмут, нужно подсуетиться - и она станет моей персональной вещью. Сделаю ее наложницей. У янкелей и это принято.
     Конечно, военные действия закончились, начались переговоры, но это даже к лучшему. Меньше на жопу приключений найду.
     Вот я, Сид и Стэн, сидим сейчас в покинутом кафе, где не успели убрать даже зонтики над столами, и чешем языками.
     - Как думаешь, чем этот мозготрах закончится? - спрашивает Стэн, жуя жвачку.
     - Да попердят-попердят и разделят страну, - зевнул я.
     - Ну ты и тип, - ржет Сид. - Россию-матушку предал во имя нас!
     - Ага, - я подмигнул приятелю. - Из анархо-синдикализма к анархо-капитализму!
     - Ладно, хорош чушь всякую молоть, вызывают на построение. Уже закончили обмозговывать ситуацию, - спохватился вдруг Стэн, послушав наушник.
     Мы быстро поднялись с мест и отправились слушать, чего там решили по поводу России.
     
     ДЕНИС, ВАДИМ, САН САНЫЧ
     
     Я бросил гранату и последовал взрыв. Больше боеприпасов у меня не было. Но и врагов, к счастью, тоже не было. Усе, кончились враги. Мы выглянули из разбитого окна второго этажа здания ИБЦ и к своему удовлетворению, увидели только трупы мусульман.
     - Сан Саныч, пошли чтоль к остальным. Мы че-то далеко забрались, - сказал Денис.
     - Кого там далеко, дорогу перейти, - буркнул Вадим.
     - Владислав Михайлович, наверное, с ума сходит.
     Нашему начальнику временно присвоили чин лейтенанта, и он отвечал за нас, временных сержантов, головой.
     Мы вышли из здания Информационно-Библиотечного центра и гуськом направились к корпусу университета через пустую дорогу, заваленную трупами.
     Там, в здании через дорогу, сидел Леха. А Ваня, его друг, с которым мы познакомились во время перелета, отправился куда-то один с оружием наперевес. Мы видели из окна.
     - Стой, кто идет?! - это у дверей корпуса выставили караул.
     - Свои, салям алейкум, - хохотнул Денис.
     - Смотри, как бы алярма не случилось, - ответил в тон часовой.
     В ночной темноте тускло заблестела улыбка.
     Мы прошли внутрь здания и поднялись наверх, куда нам показали, туда, где сидел Леха.
     - Куда это Ваня отправился? - спросил я вместо приветствия - виделись уже сегодня.
     - Да родных проведать, - отозвался Леха. - Кстати, хотите почитать статейку?
     
     КАТЯ
     
     Меня перевезли обратно в Саратов, и я начала отбывать срок в камере. Мне сказали, что меня арестовали. Чертовы пиндосы и арабы.
     Я сижу на нижних нарах и смотрю в перечерканное решеткой окно. Там занимается рассвет, розовое встает над неровной угловатой линией горизонта, образованной крышами зданий.
     Может быть, меня расстреляют. А может быть - освободят. Эти страшные по сути мысли приходят вяло-автоматически, без участия мозга. Я стала как сомнамбула в тупом ожидании своей участи.
     Сердце вымерзло. Только где-то глубоко-глубоко под коркой льда, сковавшей сердце, теплится еле заметный огонек надежды - вдруг Леха...да что Леха? Он сейчас воюет на восточном фронте, ему не до меня, его рассудительной подруги.
     Меня в реанимированную армию не взяли - женщины в России раньше не служили.
     И где ты сейчас, мой в душе маленький пацан, которого всегда тянет на приключения? Нашел ты себе игрушку - войнушку, и окунулся в нее с головой, и забыл меня, твою Катюху
     Мне до сих пор стыдно перед Лехой. Как я могла затуманить свою голову и попасть в лапы к Лагутенко? Вероятно, для моего милого Лехи это был удар.
     Но я готова осыпать моего друга тысячей поцелуев, тысячей "прости", прильнуть к нему всем телом и не дышать в сладостном забытье.
     Леха, Леха.
     Для любящих сердец нет расстояний, так может, он услышит душой мой призыв и придет, освободит меня?
     Я даю себе пощечину.
     Девочка, соберись, сейчас идет война, и так получилось, что каждый здесь сам за себя.
     Сам за себя...а хочется преодолеть все препятствия на пути к любви, свободе, мирному небу над головой, а не осыпающему тебя бомбами.
     Леха, Леха.
     
     МИХЕЙ, ДЯДЯ ВАНЯ, ВОЖДЬ ВЛАДИМИР.
     
     - Подъем! - весело проорал я в повозку под брезентовым навесом.
     Михей зашевелился, засопел, матюкнулся сквозь зубы и открыл глаза.
     - Чего в такую рань будишь? - недовольно буркнул он.
     - Сейчас в путь тронемся, вождь объявил.
     - Какой путь? Со спутников же видно, что мы идем прямо в лапы иракцам!
     - Туда перебросили народную дружину, с тех же спутников видно. Они там шороху наведут.
     Недавно всему племени открыли, что с собой наш лагерь возит высокотехничное оборудование, и вождь считывает информацию со спутников. Такого шока племя не испытывало давно. Начались брожения, часть нашего стана откололась и ушла в "свободное плавание", а часть осталась. Мы с Михеем остались верны вождю.
     Понять поступок Владимира можно - глядя на всеобщее уныние по поводу отсталости в технике от врага-захватчика, он не мог не обрадовать людей.
     Конечно, власть вождя потеряла свое сакральное свойство, но это было даже к лучшему. Вождь моментально стал ближе к народу.
     - Твоя правда, - почесал я в затылке.
     - Знаешь, у меня вчера созрела мысль, надо бы поделиться ею с вождем.
     Мы решили втянуться в войну за нашу страну и теперь держали путь на Тюмень.
     И мы направились к уже сложенному для путешествия шатру Владимира.
     - Здравия тебе, вождь, - сказал я.
     - И вам того же, - отозвался вождь.
     Михей начал с ходу:
     - У меня идея, вождь. Мусульмане в Тюмени ждут нас с запада, у них силы прорежены теперь, из-за десанта народной дружины, и всю оборону они направят на запад. А с тылов город останется открыт. Так не лучше ли нам войти в него с севера или востока, сделав крюк?
     Вождь кивнул.
     - Стоящая мысль, - спокойно сказал он. - Пожалуй, так и сделаем.
     
     СВИН И КРЕСТ
     
     Да-а, теперь у нас разнообразие. Отправляем в печку пиндосов и арабов. Мне, в принципе, по боку, кого жарить, разрывать давлением, душить газом. А вот Крест нос воротит, засранец. Мол, пиндосов не по делу в расход пускаем. У них же свой концлагерь тут тоже есть! Одному делу типа служим.
     Сейчас мы пошли в столовку поесть и пропустить по маленькой - для бодрости духа позволяется сто грамм.
     Я наматывал макароны на вилку, когда Крест спросил меня:
     - Как думаешь, чего там с нашей сестрицей Аленушкой?
     Я приостановил процесс наматывания макарон на вилку. Этот вопрос меня тоже волновал.
     - Не знаю. Может, убили? Во всяком случае, свое дело она сделала - лазутчики же доложили, что храм взорван.
     - И ты совсем по ней не скучаешь?
     - Да что ты прицепился? Слава России и слава нашему роттенфюреру! Пусть и посмертная.
     - Не думаю. Христианский анархизм - течение гуманное.
     - Может, ее перевербовали?
     - Тогда ей лучше не попадаться нам на глаза. А жаль.
     - Да что ты заладил? Мы все - болтики в механизме, одним больше - одним меньше. Подумаешь.
     - Влюбился я. Так бы и трахнул ее.
     - Оригинально ты влюбился, - усмехнулся я.
     А Крест мечтательно закатил глаза и мягким, бархатным голосом продолжал мурлыкать. Это на него было совсем не похоже.
     - Трахнул бы и опустил.
     - Да ты извращенец!
     - Есть такое, - засмеялся Крест.
     
  
     
     ГЛАВА 14. ПЕРЕКРЕСТОК-2.
     
     Азамат и Джон собрали подписи, но это ни к чему не привело.
     На исходе дня они встретили Абдуллу, и решили поговорить о существующем положении вещей. Они устроились в кафе на проспекте, заказали выпивку и начали говорить.
     - Друзья, мы не будем говорить о сущности убийства или власти, - сказал Азамат. - Анархо-христианство и анархо-ислам нам тоже сейчас неинтересен, - Абдулла кивнул, - а лучше, расскажи нам, Джон, об анархо-капитализме?
     - Что ж, сказал он. Расскажу, - и вытащил из-за пазухи нетбук, вошел в папку документов и начал читать статью: - В комментах к статье Логика насилия "демократического социалиста" [info]chaotickgood некий анархо-капиталист [info]oetar пытается обосновать ложный тезис, согласно которому степень политической "правизны" определяется через "экономическое либертарианство", а следовательно - фашисты в политическом спектре расположены "левее" анархо-капиталистов:
     "Я бы различал этатистов и правых. Для правых всё-таки главное - это частняа собственность и экономическая свобода. Многие правые - сторонники не только частного оружия (а не большой армии и большой полиции), но и легализации наркотиков ... И комми и наци - по сути упразднили частную собственность на средства производства, они были левыми"[1
     Этот вульгарный тезис, из которого выводят необходимость двухкоординатных моделей политически классификации, я разберу отдельно, в заключительной части своей статьи "Левые или красные?", которая выйдет в ближайшее время. А сейчас мы займемся анализом анархо-капиталистической утопии. Тезис [info]oetar 'a о "правом антиэтатизме" был подвергут справедливой критике с марксистской точки зрения, согласно которой, капитализм немыслим без существования государства, с помощью которого буржуазия подавляет пролетариев, и сама конституируется как господствующий класс. Если лишить буржуазию такого инструмента, как государство, то она окажется бессильной перед мощью вооруженных пролетариев. Поэтому, первый свой удар коммунисты направляют не по абрамовичам и не по биллам гейтсам, а именно по буржуазному государству как "совокупному капиталисту". Буржуазное государство, представляющее класс капиталистов в целом, для коммуниста является бОльшим врагом, чем капиталисты Абрамович, Потанин, Ходорковский, Березовский. Поэтому, коммунистам ни в коем случае не следует одобрять репрессии против ходорковских и березовских со стороны буржуазного государства, не потирать ладоши, дескать "справедливость восторжествовала, наконец-то победили олигархов" (на самом деле, побеждена не олигархия, а буржуазная демократия, а капиталистический гнет лишь усилился и принял антидемократические формы). Наоборот, следует использовать дело выброшенного из рядов собственного класса, и в силу этого "полевевшего" буржуя Ходорковского для удара по буржуазному государству, по тому самому классу, который был у власти при Ельцине, который бросил Ходорковского в тюрьму при Путине, и продолжает находиться у власти по сегодняшний день. Социалистическая революция начинается с революции политической, которая означает в первую очередь захват власти пролетарской партией и разрушение старой государственной машины, и пока такая политическая революция не произошла, коммунисты должны работать на максимальное ослабление буржуазного государства, максимальное расширение демократических прав и свобод.
     Однако, анархо-капиталист [info]oetar категорически не согласен с марксистами, и пытается доказать, что буржуи могут справиться с задачей подавления пролетариата и без помощи государства и права, если отдать все оружие, в том числе и ОМП, в частные руки, заменить государственную армию ЧОПами и частными армиями:
      "Государство нужно "грубым некультурным рабочим", чтобы безнаказанно отнимать деньги у кого их много и раздавать тем, у кого их мало. То самое перераспределение, о котором вы вчера говорили. Без государства они не смогут грабить безнаказанно. Их встретит огонь из самого разного частного оружия, вплоть до ОМП. И поскольку они будут понимать что жизнь дороже, то даже не сунутся, а потому всё обойдётся тихо мирно и все отношения будут добровольными, включая трудовые"[2]
     Этот вариант ответа может показаться крайне шокирующим для любого гуманиста, однако по-иному ответить на вопрос: "как сохранить капитализм в условиях отсутствия государства?" попросту невозможно. Действительно, получается интересная схемка: на одном полюсе мы имеем маленькую кучку богатеев, а на другом - пролетариат и другие трудящиеся классы. И на том, и на другом полюсе все вооружены, однако вооружены по-разному. У капиталистов в руках танки, авиация, ОМП, многочисленные хорошо экипированные частные армии. Пролетарии же могут позволить себе разве что костеты, ножи, газовые баллончики, электрошокеры, травматику, максимум - боевые пистолеты и охотничьи ружья. Таким образом, буржуазия в анархо-капиталистическом обществе имеет полное военное и силовое превосходство над пролетариатом, что вытекает из ее привилегированного экономического положения. Такое буржуазное общество имеет мало общего с тем самым буржуазным обществом, которое именуется также "гражданским обществом", или "обществом граждан" (в противовес феодальному "обществу подданных" церкви и монарха). Современное буржуазное общество возникло в результате антифеодальных революций, проходивших под знаменем уничтожения сословного неравенства, замены его системой, в основе которой лежат всеобщие права человека. В анкапе нет "общества граждан", где всем формально в той или иной степени гарантируются "права человека", каждый формально равен перед государством и правом (некоторые, разумеется, "равнее" других); в анкапе нет и феодального неравноправия, когда общество разделено на сословия с разной правоспособностью. Государственно-правовой механизм регулирования отношений в таком обществе отсутствует, никто не обладает ни охраняемыми законом правами, ни обязанностями, т.е. имеет место тотальное бесправие. В обществе действует принцип "кто сильный, тот и прав". А поскольку "сильными" в таком обществе являются исключительно капиталисты, то и "право" (хоть оно формально и не существует в анкапе) исключительно на их стороне. Именно они обладают всеми "правами" (разумеется, не гарантированными принудительной силой государства), а пролетарии есть в прямом смысле ничто, бесправные рабы капиталистов. В этом заключается реакционная роль анархического капитализма по сравнению с "обычным" капиталистическим обществом, где есть хоть какие-то начала права и законности, в отличие от безгосударственного капитализма, где живут "по понятиям" и господствует "кулачное право". Система угнетения человека человеком в анархическом капитализме освобождается от необходимости прикрываться разговорами о "правах человека" и поэтому приобретает самую откровенную и крайнюю форму, что свидетельствует о регрессе цивилизации:
      "Всякий шаг вперед в производстве означает одновременно шаг назад в положении угнетенного класса, то есть огромного большинства. Всякое благо для одних необходимо является злом для других, всякое новое освобождение одного класса - новым угнетением для другого. Наиболее ярким примером этого является введение машин, последствия которого теперь общеизвестны. И если у варваров, как мы видели, едва можно было отличить права от обязанностей, то цивилизация даже круглому дураку разъясняет различие и противоположность между ними, предоставляя одному классу почти все права и взваливая на другой почти все обязанности ...
      Поэтому чем дальше идет вперед цивилизация, тем больше она вынуждена набрасывать покров любви на неизбежно порождаемые ею отрицательные явления, прикрашивать их или лживо отрицать, - одним словом, вводить в практику общепринятое лицемерие, которое не было известно ни более ранним формам общества, ни даже первым ступеням цивилизации и которое, наконец, достигает высшей своей точки в утверждении: эксплуатация угнетенного класса производится эксплуатирующим классом единственно и исключительно в интересах самого эксплуатируемого класса, и если последний этого не понимает и даже начинает восставать против этого, то это самая черная неблагодарность по отношению к благодетелям - эксплуататорам"[3]
     Буржуазное право, хоть оно и является "правом неравенства", все же несколько сглаживает реальное неравенство между классами при капитализме. При анкапе же система социального неравенства освобождается от связывающих ее правовых оков и приобретает поистине варварскую форму. Например, если в "традиционном" буржуазном обществе капиталист за явное уголовное преступление против пролетария, допустим, за убийство, будет отправлен на зону, или даже на электрический стул, то кто при анкапе накажет капиталиста? В анкапе капиталисты будут убивать пролетариев совершенно свободно. Никто, конечно же, не собирается утверждать, что класс капиталистов состоит исключительно из кровожадных гомоцидоманов и маньяков. Основным законом капитализма, как справедливо отмечал в свое время Сталин, является "обеспечение максимальной капиталистической прибыли путем эксплуатации, разорения и обнищания большинства населения данной страны, путем закабаления и систематического ограбления народов других стран"[4]. Главное для капиталиста - это получение прибыли, и именно ради прибыли капиталистами были совершены самые кровавые преступления, вплоть до геноцида. Как говорил Маркс, "при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому. Доказательство; контрабанда и торговля рабами"[5]. Именно последнее - работорговля возродится в первую очередь в "свободном" (свободном для капиталистов, рабском для пролетариев) анархо-капиталистическом обществе. Классическое "рабство", в античном смысле этого слова вполне совместимо с капитализмом, узаконивалось аж до 60-70х годов XX века в отдельных странах мира (Саудовская Аравия, ОАЭ, Мавритания), и по сей день фактически узаконено в Судане, а в других странах мира, включая Россию, нелегально существует по сей день. Подобно тому, как Робинзон Крузо из известного нам со школьных лет романа Даниэля Дефо, обратил при помощи шпаги в рабство негра Пятницу, так и в анархокапе новые капиталистические Робинзоны будут обращать пролетариев в самое настоящее, а не наемное рабство, будучи вооружены "самым разным частным оружием, вплоть до ОМП". А поэтому, ложным является предсказание [info]oetar'a, что уничтожение государства и права в условиях капитализма приведет к торжеству в обществе начал свободы и добровольности. Не свобода, а рабство станет результатом реализации анархо-капиталистической утопии. Поэтому мы, коммунисты, хотя и придерживаемся курса на ослабление буржуазного государства, категорически против ликвидации государства в капиталистических условиях.
     Выступать за уничтожение государства и права до уничтожения капитализма, значит ставить телегу впереди лошади, надстройку впереди базиса. Прежде чем уничтожить государство и право, нужно уничтожить частную собственность на средства производства, общественное разделение труда, рынок, закон стоимости, конкуренцию и т.д. Стремление поставить телегу впереди лошади - это вообще характерная черта анархистских и просто оппортунистических теоретиков, насквозь погрязших в идеализме. Здесь было бы полезным вспомнить так называемую "теорию насилия", разработанную в свое время мелкобуржуазным социалистом Евгением Дюрингом. Согласно этой теории, государство и классы возникли в результате порабощения более сильными племенами более слабых. Евгений Дюринг пытался доказать, что политическое порабощение предшествует порабощению экономическому, а не наоборот, приводя свой знаменитый пример с Робинзоном, порабощающим Пятницу при помощи шпаги. "До тех пор, пока люди будут рассматривать политическую группировку не как существующую ради неё самой, не как исходный пункт, а исключительно как средство в целях насыщения желудка, - до тех пор во взглядах людей будет скрываться изрядная доза реакционности, какими бы радикально-социалистическими и революционными эти взгляды ни казались". Тем самым, Дюринг хотел ниспровегнуть исторический материализм Маркса-Энгельса, согласно которому, политика есть, говоря словами Ленина, "концентрированное выражение экономики". Энгельс возражая идеалисту Дюрингу, доказывал, что насилие не есть исходный пункт, исходным пунктом являются производственные отношения. Также как и порабощение Робинзоном Пятницы носило в первую очередь экономические причины, так и возникновение рабовладельческого строя вытекает не из самого голого насилия древних "робинзонов" над "пятницами", а из возникающего в обществе социального неравенства. Именно это расслоение и приводит к фактам насильственного обращения людей в рабов:
      "Робинзон "со шпагой в руке" обращает Пятницу в своего раба. Но чтобы осуществить это, Робинзон нуждается ещё кое в чём кроме шпаги. Не всякому раб приносит пользу. Чтобы быть в состоянии извлечь из него пользу, нужно располагать вещами двоякого рода: во-первых, орудиями и предметами труда и, во-вторых, средствами для скудного содержания раба. Следовательно, прежде чем рабство становится возможным, должна быть уже достигнута известная ступень в развитии производства и известная ступень неравенства в распределении. А для того чтобы рабский труд стал господствующим способом производства целого общества, требуется ещё гораздо более значительное повышение уровня производства, торговли и накопления богатств. В первобытных общинах, с общей собственностью на землю, рабство либо вовсе не существовало, либо играло лишь весьма подчинённую роль. Так было и в первоначально крестьянском городе Риме; когда же он стал "мировым городом" и италийское землевладение всё более и более сосредоточивалось в руках малочисленного класса чрезвычайно богатых собственников, - тогда крестьянское население было вытеснено населением, состоявшим из рабов...
      Насилие - это в настоящее время армия и военный флот, а то и другое, как все мы, к нашему прискорбию, знаем, стоит "чертовски много денег". Но насилие не в состоянии делать деньги, а в лучшем случае может лишь отнимать сделанные деньги, да и от этого не бывает много толку, как мы, опять-таки к нашему прискорбию, знаем по опыту с французскими миллиардами. Следовательно, деньги должны быть в конце концов добыты посредством экономического производства; значит, насилие опять-таки определяется хозяйственным положением, доставляющим ему средства для создания и сохранения орудий насилия ...
      Таким образом, и здесь ясно как день, что "искать первичное в непосредственном политическом насилии, а не в косвенной экономической силе" - невозможно. Как раз наоборот. В самом деле, что оказывается "первичным" в самом насилии? Экономическая мощь, обладание мощными средствами крупной промышленности"[6] (К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т.20, с. 164, 171, 178)
     95 лет назад, сидя в тюрьме за интернационалистическую пропаганду в Первой Мировой Войне, Роза Люксембург выпустила свой легендарный памфлет - "Брошюру Юниуса". В этом памфлете Красной Розой был брошен лозунг "социализм или варварство!": "Фридрих Энгельс сказал как-то: буржуазное общество стоит перед дилеммой: или переход к социализму, или возвращение к варварству. Что означает возвращение к "варварству" на высоте нашей европейской цивилизации? Мы, конечно, все читали и, не задумываясь, повторяли эти слова не подозревая их ужасающего значения. Один взгляд вокруг в этот момент показывает нам, что означает возвращение буржуазного общества к варварству. Эта мировая война и есть возвращение к варварству"[7]. Революционный лозунг "социализм или варварство" и по сей день широко используется у левых и "левых", начиная от справедливоросса Сергея Миронова[8], и кончая ультралевкомами и анархистами. Смысл этого лозунга со времен Энгельса менялся не раз, разные деятели левого движения по-разному отвечали на вопрос: "что означает возвращение к варварству?". Постараемся ответить на этот вопрос и мы, но предварительно мы должны ответить на вопрос: "что же такое варварство?". Чаще всего под "варварством" в наше время понимается не прямой, а переносный смысл этого слова: "Варварское отношение к культурным ценностям, разрушение их; Грубость, дикость нравов; поведение варвара" (словарь Ушакова), "невежество, грубость, дикость, небрежение к просвещению; жестокость, свирепость" (словарь Даля). Говоря о "варварстве" мы чаще всего проводим аналогию с жестоким разрушением Римской Империи, уничтожением культурных ценностей античности кочевными племенами. В прямом же, социологическом смысле, под "варварством", понимается переходный период между дикостью и цивилизацией, период разложения родового строя и становления классового общества. Именно для племен, находящихся в стадии "варварства" характерно то самое "варварство" в переносном смысле этого слова, варварская жестокость и деструктивность.
     Так что же из себя представляет "возвращение буржуазного общества к варварству", о котором писал Энгельс? Роза Люксембург и Владимир Ленин считали, что под "возвращением к варварству" следует понимать нарастание авторитаризма и антигуманизма в капиталистическом обществе, которое находится в стадии загнивания, т.е. в стадии империализма. К числу таких проявлений "нового варварства" относится: удушение демократических прав и свобод, истребительные империалистические войны, разрушение культуры, торможение технического прогресса, и даже геноцид. Иное понимание "будущего варварства" было выдвинуто в 30-40е годы "антитоталитарными марксистами": троцкистами и бюрократическими коллективистами. "Антитоталитарными марксистами" было подвергнуто критике положение формационной теории марксизма, гласящее, что капитализм является последним и высшим эксплуататорским способом производства, после которого может наступить лишь коммунизм. "Антитоталитарными марксистами" была выдвинута теория о "посткапиталистическом эксплуататорском обществе", которое либо является переходным между капитализмом и социализмом, либо представляет собой посткапиталистическую альтернативу социализму. Именно такое "посткапиталистическое эксплуататорское общество", по их мнению, и возникло в гитлеровской Германии и сталинском СССР. Имена этому "посткапиталистическому эксплуататорскому обществу" придумывались, и придумываются по сей день разные - "бюрократический коллективизм" (Бруно Рицци), "бюрократический государственный социализм" (Шахтман), "тоталитарная государственная экономика" (Гильфердинг), "бюрократический государственный деспотизм" (делеонисты) и т.д., но факт остается фактом: анархо-капиталист [info]oetar , утверждающий, что ни в гитлеровской Германии, ни в СССР не было капитализма, имеет большую когорту единомышленников на "марксистском" фланге.
     По мнению этих "марксистских" теоретиков, именно это, возникшее в СССР и гитлеровской Германии некапиталистическое эксплуататорское общество и есть то самое "новое варварство", о котором грезил Энгельс, которое приходит на место капитализму, и которое "хуже капитализма". О сталинизме как "посткапиталистическом новом варварстве" прямо писал американский пост-троцкист Макс Шахтман в сороковые годы XX века: "Stalinist Russia is a new barbarism which results precisely from our failure up to now to establish a socialist society"[9] , "Stalinist society, for all its victories over capitalism, would not liberate the masses and advance the cause of socialism ... it would be necessary to conclude that the Stalinist bureaucracy was indeed a new exploiting class and the Stalinist state a new exploiting society"[10], "The Stalinist bureaucracy in power is a new ruling, exploitive class. Its social system is a new system of totalitarian exploitation and oppression, not capitalist and yet having nothing in common with socialism. It is the cruel realization of the prediction made by all the great socialist scientists, from Marx and Engels onward, that capitalism must collapse out of an inability to solve its own contradictions and that the alternatives facing mankind are not so much capitalism or socialism as they are: socialism or barbarism. Stalinism is that new barbarism"[11]. Тезис о некапиталистическом характере не только сталинского СССР, но и гитлеровской Германии активно отстаивал шахтманист Дуайт Макдональд в своей статье "What Is the Fascist State?"[12], а также известный теоретик австромарксизма Рудольф Гильфердинг. В отличие от бюрократических коллективистов, Гильфердинг отвергал учение о бюрократии как классе (что сближает его с нашим "суперэтатистом" Александром Тарасовым), и считал ключом к пониманию советской экономики категорию "тоталитаризма": "For this reason the controversy as to whether the economic system of the Soviet Union is "capitalist" or "socialist" seems to me rather pointless. It is neither. It represents a totalitarian state economy, i.e. a system to which the economies of Germany and Italy are drawing closer and closer"[13]. А раз мы признаем некапиталистический, небуржуазный характер экономики фашистских государств, то следовательно, нуждается в пересмотре марксистское учение о фашизме, как крайней формы буржуазной реакции. С пересмотром этой концепции фашизма и выступил в свое время итальянский маркист Бруно Рицци в своей книге "Бюрократизация Мира" (1939). В данной книге Рицци обрушивается с критикой на Троцкого, пытаясь доказать, что фашизм есть не буржуазное, а наоборот - антибуржуазное движение. Вся итальянская буржуазия, ранее пустившая фашистов к власти исключительно из страха перед коммунизмом, по словам Рицци, ныне настроена антифашистски. Фашизм и сталинизм - это лишь разные формы одного и того же антикапиталистического движения, которое ведет лишь к одному результату: установлению "тоталитаризма" в политике и "бюрократического коллективизма" в экономике: "Bureaucratic Collectivism too has its social base in dominant classes which have established their headquarters in the States in Russia, Italy. Germany, Japan and the smaller States weak from the capitalist point of view which come within the radius of action of the big totalitarian States"[14]. Той же точки зрения на природу гитлеровской Германии придерживается и Серж Зубатов, рассматривающий СССР и гитлеровскую Германию как 2 тождественных между собой некапиталистических эксплуататорских общества: "Во-первых ... Вам не может не быть известно, что нацистская партия была против капитализма. А во-вторых, даже если посчитать, что в Германии тогда и правда был капитализм, то с тем же успехом можно сказать, что сталинская сатрапия стала концентрированным выражением коммунизма"[15] "В III рейхе не было частной собственноси, по крайней мере в крупных масштабах (а в мелких была и у нас). Частная собственность - это то, что нельзя отнять даже если очень хочется. Правительство Германии (примерно как сегодня правительство России) могло в любой момент отнять что угодно у кого угодно и передать кому угодно. Германские "капиталисты" того времени практически ничем не отличались от советских директоров"[16]. Зубатов, пишет об отсутствии капитализма не только в гитлеровской Германии и СССР, но и в нынешнем западном обществе. По мнению Зубатова, в западных обществах отсутствуют классы буржуазии и пролетариата, а роль эксплуататоров играет "новый класс" управляющих. Этот новый эксплуататорский строй Зубатов назвал "социализмом": "Маркс был прав, а Ленин с его "самым слабым звеном" - нет. Но кое в чём Маркс всё же заблуждался. А именно: он считал, что на смену капитализму придёт коммунизм, т.е. бесклассовое общество, но на деле оказалось, что преемником капитализма стал социализм - новый вид эксплуататорского общества, не предвиденный никем и исчерпывающее теоретическое описание которого отсутствует по сей день не в последнюю очередь из-за того, что многие всё ещё путают его с капитализмом и безуспешно пытаются примерить на него марксовский "Капитал", который сидит на нём как на корове седло ... управляющий - это не капиталист. Это представитель нового эксплуататорского класса, пришедшего на смену классу капиталистов в процессе... естественно, социалистической революции, изменившей общественно-экономический строй в "группе наиболее развитых капиталистических стран" в полном соответствии с предсказаниями Карла Маркса"[17], а позднее - "экзекъютивизмом"[18]. При всех ее претензиях на оригинальность, зубатовская теория "социализма"-экзекьютивизма на деле является перепевом известной теории "управленческой революции", сформулированной еще в 40-е годы XX века ренегатом от марксизма Джеймсом Бернхэмом в работе "Managerial Revolution"[19]. То, что Зубатов именует "экзекьютивизмом", Бернхэм за 60 лет до него называл "управленческим обществом" (managerial society), это "управленческое общество", по мнению Бернхэма и Зубатова, приходит на смену капиталистическому способу производства.
     Следует выделить еще одну, крайне близкую к Шахтману и Рицци точку зрения на природу советского общества - теорию неоазиатского способа производства. Эта теория была выдвинута ренегатом от коммунизма Карлом Виттфогелем, развивалась весьма разнородными деятелями, начиная от леваков типа Владислава Бугеры, и кончая русскими фашистами Игорем Шафаревичем и Валерием Емельяновым. Один из столпов русского неолиберализма Егор Гайдар также тяготел к "неоазиатчине", по его словам: "государственно-олигархический капитализм (=империализм=социализм) в ленинском понимании больше всего похож на азиатский способ производства, описанный Марксом"[20]. Однако, наиболее популярным неоазиатчиком в современной России был и остается известный философ, историк и этнограф Юрий Семенов. По мнению Юрия Семенова развитие капиталистического общества неизбежно ведет его к перерастанию его не в новый эксплуататорский способ производства, а к возрождению "давно забытого старого" азиатского способа производства: "Сам капитализм на определенном этапе своего развития создал объективную возможность появления политарного общества нового типа. Во второй трети Х1Х в. начали возникать монополистические объединения капиталистов, которые имели тенденцию к укрупнению. Возникали все более и более крупные монополии. Несколько позднее стала проявляться еще одна тенденция - сращивание монополий с государством, соединении их в единый организм. Логическими завершением действия этих двух тенденций было бы появление такого монополистического объединения, в состав которого бы входили все представители господствующего класса и которое совпадало бы если не со всем государственным аппаратом, то, по крайней мере, с его верхушкой. Иначе говоря, логическим завершением развития в данном направлении было бы появление индустрополитарного общества"[21]. Этот азиатский способ производства, именуемый Семеновым "политаризмом" возрождается в наше время уже не на аграрной, а на индустриальной основе, а следовательно было бы целесообразным разграничивать древний "агрополитаризм" с новейшим "индустрополитаризмом". Подобно "бюрократическим коллективистам", Семенов отождествляет общественно-экономический строй СССР и гитлеровской Германии как "индустрополитарный", однако, с оговорками: "Политарный способ производства в нацистской Германии включал в свой состав в качестве компонентов как капиталистический, так и мелкобуржуазный способы производства. Этот вариант индустрополитарного способа производства был двухэтажным, причем в первом его этаже главную роль играл пусть преобразованный, но тем не менее сохранившийся капитализм. Общество нацистской Германии было не чисто политарным, а политарно-капиталистическим. Чисто политарным оно так и не стало, может быть в силу недолговечности своего существования"[22].
     "Неоазиатская" теория часто, и вполне обоснованно критикуется в марксистской среде за ее увлечение историческими аналогиями и параллелями, которые, как говорил Сталин, "всегда рискованны", за неспособность увязать производительные силы с производственными отношениями, за искажение теории прогрессивной смены формаций, за игнорирование, либо преуменьшение роли рынка в экономике СССР, а главное - за стремление выдать признаки империалистической стадии капитализма за нечто "антикапиталистическое". Так, Гачикус, критикуя "неоазиатчика" Бугеру правильно подмечает: "все те признаки, которые Бугера приводит в доказательство того, что советский строй отличался от западного, "классического" капитализма, можно найти и на Западе"[23]. Однако, ключевая идея "неоазиатчиков", заключающаяся в том, что по мере развития и загнивания империализма происходит его своеобразный "регресс", выражающийся в возрождении элементов докапиталистических формаций, недалека от истины. Разве энгельсовское "возвращение к варварству" не представляет собой возрождение докапиталистических дикостей и бесчеловечностей, от которых человечество веками старалось освободиться? Всеми, кто анализирует эволюцию капиталистической формации в стадии империализма, отмечается усиление роли государства в рыночной экономике, рост плановых начал. Вопреки мнению многих левых, для которых для которых "антикапитализм" преимущественно сводится к "анти-неолиберализму", критике "дикостей" свободного рынка, проповедью дирижизма и велферизма, государственный капитализм есть более эксплуататорская форма капитализма, чем частнособственнический, фритредерский капитализм неолибералов. Бюрократизация общества, сворачивание демократических свобод и усиление эксплуатации рабочей силы - все это является следствием госкапитализма. Как справедливо отмечал в свое время Ленин:"При сохранении частной собственности на средства производства все эти шаги к большей монополизации и большему огосударствлению производства неизбежно сопровождаются усилением эксплуатации трудящихся масс, усилением гнета, затруднением отпора эксплуататорам, усилением реакции и военного деспотизма"[24]. Вопреки бредням антикоммунистов, утверждающих, что бюрократизация капиталистического общества и замена свободного рынка регулируемым, планируемым есть "дело рук социалюшек, которые разрушают западную цивилизацию", мы утверждаем, что все эти явления - дело рук самих капиталистов. Буржуазия и без всяких "социалистов", выступающих за вмешательство государства в экономику, сама идет к государственному капитализму, который есть зародыш будущего социалистического общества уже в рамках капитализма. Уже в рамках обычного государственного капитализма возникают элементы не простого огосударствления, а именно обобществления производства, хотя в целом производство остается буржуазным: "Капитализм в его империалистской стадии вплотную подводит к самому всестороннему обобществлению производства, он втаскивает, так сказать, капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то новый общественный порядок, переходный от полной свободы конкуренции к полному обобществлению"[25]. Поэтому, социалисты не только не противостоят буржуям в вопросе о регулировании рынка и госкапитализма, а наоборот поддерживают буржуев в их благом деле - создании "полнейшей материальной подготовки социализма", и неправы те социалисты, которые выступают против усиления роли государства в рыночной экономике, против национализаций в империалистической стадии капитализма. Об этих социалистах мы более подробно поговорим в отдельной статье, а сейчас мы вернемся к анализу анархо-капиталистической утопии.
     Итак, большинством марксистов признается наличие тенденции к усилению государства в современной капиталистической экономике, которая в настоящее время находится в высшей стадии своего развития и медленно, но верно идет к своему концу. С перегниванием современного капитализма связано нарастание реакции как в базисе, так и в надстройке капиталистической формации. Эти тенденции развития современного капитализма трактуются марксистами как разрушение человеческой цивилизации в направлении к варварству. Однако, предположим, что Роза Люксембург, Гильфердинг, Ленин, Бухарин, Гроссман, Шахтман, Семенов и др. марксисты ошибались, и результатом развития капитализма станет вовсе не возрождение государственного деспотизма, по типу "политарного-неоазиатского способа производства" а нечто прямо противоположное - ослабление и разрушение государства, тотальная приватизация не только экономики, но и государственных функций. Основания допускать возможность такого варианта развития капитализма, хоть и малы, но все же имеются. На возможность такого развития событий намекают: произошедшая в конце XX века теоретическая эксгумация давно похороненного экономического либерализма, сворачивание "государства всеобщего благосостояния", разгосударствление экономики. Речь идет о пресловутом "неолиберальном повороте" (правильнее называть его "неоконсервативным"), который затронул своей грязной рукой многие страны мира, включая Россию. Неолиберальный поворот коснулся не только социально-экономической сферы, но породил даже определенную приватизацию государственных функций. Здесь мы имеем ввиду в первую очередь США, где пришедшее в 2000 году к власти неоконсервативное правительство Буша передало государственную инфраструктуру, в том числе военную, частным корпорациям. Приватизацию государственных функций в США неплохо описывает та же Наоми Кляйн в своей книге "Доктрина Шока". Неолиберальный, а на деле неоконсервативный поворот, явившийся отчаянной попыткой умирающего капитализма отсрочить свою гибель, привел к разрушительным последствиям в социально-экономической сфере, стал очередным большим шагом капиталистического мира в сторону варварства. Предположим, что описываемый Наоми Кляйн феномен "корпоративизма" дойдет в своем развитии до крайней точки, когда капиталисты не только частично приватизируют государственные функции, но и решат совсем избавиться от государства. Тогда пробьет час анархо-капиталистической утопии, которая займет место старого капитализма с его "правовым государством", конституциями и проч. Это будет совершенно иной "путь к новому варварству", нежели тот, о котором писали Макс Шахтман и Юрий Семенов, и само "новое варварство" примет форму, прямо противоположную семеновскому "индустрополитаризму". Однако то, что этот "дивный новый мир" анархо-капитализма будет варварством в чистой форме, не лучшим, а даже худшим, чем "индустрополитаризм" и "бюрократический коллективизм", не подлежит сомнению.
     Мы вновь возвращаемся к вопросу "что такое варварство?". Выше уже указывалось, что под "варварством" в исторической науке понимается особый период истории человечества, занимающий переходное положение между дикостью и цивилизацией, а если точнее - период разложения первобытнообщинного строя, формирования ранних классовых цивилизаций. В данный период, с одной стороны, развитие производительных сил уже разрушило социальное равенство, характерное для "первобытного коммунизма", с другой стороны, уровень развития человеческого общества все еще недостаточен для возникновения государства и права, таким образом, варварский период истории человечества несколько напоминает подростковый возраст у человека, который многие считают самым отвратительным: человек в этом возрасте сочетает худшие черты взрослого и ребенка. Как у тинейджеров стремление жить "взрослой" жизнью сочетается с недостаточной зрелостью мышления, так и в период варварства наличие социального расслоения в человеческом обществе сочетается с его нецивилизованностью. В этот период истории человечество входит в состояние жестоких трайбалистских войн "всех против всех". Для человеческих племен, находящихся в стадии перехода от дикости к цивилизации, характерна крайняя воинственность, деструктивность, культ силы, именно в период варварства происходит то, что популярный историк и автор лженаучной теории этногенеза Лев Гумилев называл "пассионарным толчком". О жестокости и беспощадности этих племенных войн можно судить из текста той же Библии, где красочно описывается завоевание Палестины евреями, находившимися в то время на стадии варварства. В данный период истории человечества возникают не только неравенство и войны, но и отношения рабства, как справедливо отмечает марксистский теоретик Леонид Гриффен, "Что касается рабства в его классической форме, т.е. использования в сколько-нибудь значительных размерах рабочей силы пленников-чужеземцев, то оно вообще говоря не являлось характерным исключительно для рабовладельческого строя как первой классовой общественно-экономической формации. Этот институт (с определенными модификациями) имел место уже в конце переходного периода при разложении родового строя"[26]. В истории имели место случаи, когда культурно и экономически неразвитым, но в тоже время, более воинственным варварским племенам удавалось сокрушить высокоразвитую цивилизацию, ярким примером сего является разрушение Римской Империи.
     Но несмотря на инфернально-разрушительный облик варварства, ему в тоже время присуще некоторое обаяние, исходящее от той же "пассионарности". Для периода варварства (а также ранних ступеней рабовладельческой и феодальной цивилизации) характерен бешеный культ ратных подвигов и прочих "истинно мужских" ценностей. В сознании варваров-пассионариев картина мира нарисована в духе фовистов (Матисс) и примитивистов (Пиросмани) - без мягких переходов и полутонов. Мир в мозгу пассионария расколот на "абсолютное добро" и "абсолютное зло". В этом отношении пассионарное мировоззрение варваров напоминает мировоззрение тех же подростков ("юношеский максимализм"), а также "политических пассионариев" - революционеров, у которых желание мыслить "крайностями" исходит не из поверхностности взгляда на мир, а наоборот из глубизны понимания общественных отношений. Это делает "героический" образ варвара древних эпох более духовно возвышенным, нежели облик "обычного серого человека" цивилизованных обществ. Если у варваров дихотомия "добро - зло" заострена до предела, то у "цивилизованных мещан" нет ни больших добродетелей, ни больших пороков, зато есть тяготение к "золотой середине". Эпоха варварства и ранней, полуварварской цивилизации - это эпоха гомеровских Ахиллов и Одиссеев, силачей Самсонов, русских богатырей типа Ильи Муромца и Добрыни Никитича, рыцарей Круглого Стола, Нибелунгов и прочих "внуков Стрибога" и "волков Одина". Чем сильнее развита цивилизация, чем выше уровень производительных сил, тем сильнее в ней преобладает дух "мещанской сытости", "золотой середины", тем менее воинственной становится цивилизация, и тем меньше в ней духа героизма и подвижничества, который дает о себе знать лишь в момент потрясений и кризисов. Уже в эпоху расцвета феодальной цивилизации "волки одина" и "стрибоговы внуки" остались лишь в древних былинах и сагах, об упадке рыцарского духа к концу средневековья красноречивее всего повествует всем известный роман Мигеля Сервантеса о Дон Кихоте, наивном поклоннике рыцарского духа. Тоже самое произошло и с Древним Римом, который к моменту своего расцвета и загнивания также утратил "пассионарный", "варварский" дух и в конце концов погиб от нашествия варваров. Характерное для империалистической стадии капитализма возрождение "варварского" военного духа, проявляющееся в росте милитаризма и шовинизма, а также в виде разрушительных мировых войн, свидетельствует лишь о загнивании капиталистической цивилизации, которая начинает утрачивать свою "цивилизованность", регрессирует назад к "варварству". Поэтому Роза Люксембург была абсолютно права, когда называла "новым варварством" мировые войны, унесшие в XX веке жизни десятков миллионов людей. "Военно-патриотический" дух капиталистического империализма - это реинкарнация древнего, варварского милитаризма, и он глубоко чужд духу "сытой мещанской" цивилизованности, духу буржуа-бюргера. Эту своеобразную "антибуржуазность" империалистического нового варварства подмечал в свое время и Николай Бердяев. Если Роза Люксембург проклинала новое варварство, разрушающее человеческую цивилизацию, то Бердяев наоборот хвалил варварство и критиковал цивилизацию:
      "Империалистическая идея противоположна всякому мещанству в государственном существовании, всякой ограниченности, сдавленности и прикованности к небольшому куску земли. Вы, подымающие уличные крики против империализма и изобличающие его "буржуазность", вы - настоящие мещане и во имя мещанских идеалов бунтуете против великих и непонятных вам исторических задач. Вы хотите, чтобы государство и общество жили исключительно понятными, рассудочно осмысленными целями, малыми, близкими, ограниченными, вы бунтуете против всякой исторической дали, таинственной и иррациональной, для большинства людей непостижимой...
      Все это - безумие, бессмыслица и преступление перед судом рассудочного мещанского сознания, знающего лишь благо людей и людских поколений. От неведения, от страха перед всем далеким и таинственным ведете вы ваши мещанские бунты против великих исторических сил и великих исторических задач. Вы схватились за "буржуазность" современного империализма, но вы забыли, что стиль современного империализма "буржуазен" потому, что всё в современной жизни имеет "буржуазный" стиль, на всем лежит печать современного экономизма. Как будто бы менее "буржуазен" ваш социализм, как будто бы менее "буржуазны" все ваши революции? Не "буржуазен" разве стиль вашей души, не "буржуазны" разве все ваши цели? Вы забыли в сутолоке наших дней о древних истоках империализма, забыли о существовании империализма "священного", столь непохожего по стилю своему на современный торгово-промышленный империализм ...
      Национальное государство - мещанское государство, оно может быть более спокойным и довольным. Империалистическое государство находится во власти таинственного исторического рока, который сулит ему и величие и гибель, оно вступает в историческую трагедию, из которой нет уже выхода. Но великий народ притягивают дали и пленяет слава более, чем мещанское спокойствие и довольство"[27] .
     Но не только воинское, но и религиозное подвижничество умирает с развитием человеческого общества от цивилизации к варварству. Любой верующий вам скажет, что с каждым новым веком "дух благочестия" в обществе ослабевает, религиозных подвижников и "святых" становится все меньше, а сами религиозные подвиги все более блеклые. Цивилизация всегда несет с собой "обмирщение", а дикая и фанатичная религиозность характерна для варварских и полуварварских эпох. Вот что пишет об угасании религиозности, "обмирщении" общества с развитием цивилизации тот же Бердяев: "Капитализм и социализм одинаково сопровождаются упадком и угасанием духовного творчества, убылью духа в человеческом обществе. Они возникают не почве убыли духа как результат долгого исторического пути отпадения от духовного центра жизни, от Бога. Вся энергия направилась во вне. Это и есть переход культуры в цивилизацию ... Это и есть переход культуры в цивилизацию. Отмирает вся священная символика культуры. Этот дух проявляется уже в древних культурах, и ветхозаветные пророки обличают его. Насколько выше, духовнее, потустороннее была культура древнего Египта или культура средневековья, чем современная культура XIX и XX веков. Нам предстоит несомненный факт: в новой истории, гордой своим прогрессом, центр тяжести жизни перемещается из духовной сферы в материальную, из внутренней во внешнюю жизнь, общество становится все менее религиозным"[28]. Однако, наибольшее развитие "мирской" дух получает при капитализме, где господствует культ денег, а правящим классом является буржуазия. Кстати, само слово "буржуа" (bourgeoisie - фр. burger - нем) первоначально обозначало не капиталистов, а городских обывателей - "бюргеров", которые в России назывались "мещанами". В немецком языке слово "burgerlich" и по сей день употребляется как в смысле "буржуазности", так и в смысле "мещанскости". Именно городское "третье сословие", включавшее в себя как простых мещан, так и богатых капиталистов совершило буржуазные революции, свергло феодальный строй. В современном буржуазном обществе слово "мещанин", устоялось за "средним классом", который не является "классом" в марксистском смысле этого слова, включая в себя несколько "средних классов", преимущественно таких как рабочая аристократия и "традиционная" мелкая буржуазия. В "переносном" смысле слово "мещанство" означает буржуазную сытость и "бездуховность", культ денег и материального достатка. "Мещанин" в переносном смысле слова это антипод "высокодуховного" пассионария, подвижника и героя, который ставит идеальные ценности выше материальных. Буржуазия и средний класс являются консервативными силами капиталистического общества, которым "социализм не нужен, и при капитализме хорошо". Отсюда характерное и для капиталистов, и для представителей средних классов "мещанское" (приземленное, консервативное) сознание, тяготение к "центризму" в политике и прочим "золотым серединам". Эти силы и придают стабильность капиталистическому обществу. Революционным пассионарным зарядом при капитализме обладает лишь "четвертое сословие" - пролетариат, который при капитализме обездолен и следовательно незаинтересован в сохранении капиталистического строя. Пролетариат - это блоковские "скифы с раскосыми и жадными очами", главная миссия которых - разрушить до основанья капиталистический "Рим" и построить на его месте новую коммунистическую цивилизацию, в которой уже не будет места для классового угнетения, социального неравенства, наций, религий и войн. Полное торжество цивилизованности над варварством наступит лишь в коммунистическом обществе, и только социалистическая революция способна покончить с войнами, религией и другими прекрасными вещами, поднимающими "дух нации". Только при социализме "обычные" трудящиеся люди, которых буржуазная и мелкобуржуазная интеллигенция считает "быдлом", заживут счастливой и спокойной жизнью без дурацких подвигов во имя господа-боженьки, царя-батюшки и родины-матушки (не говоря уже о "подвигах", совершаемых во имя денег). Коммунисты для того являются пассионариями, чтобы построить общество без всякой пассионарности. Если же вы придерживаетесь лозунга "коммунизм для коммунистов"[29], представляете себе будущий коммунизм не как "стадо откормленных коров", а как "высокодуховное" идеократическое общество "героев" типа Алексея Стаханова и Павки Корчагина, а капитализм критикуете преимущественно за "потреблядство", "безнравственность" и "бездуховность", то вам нужна революция не пролетарская, а консервативная в духе Эрнста Юнгера, либо "новое средневековье" Константина Леонтьева и Николая Бердяева. Такая "критика капитализма" есть реакционный романтизм, особая форма реакционного социализма, которую мы назовем "спартанским" или "платоническим" коммунизмом. Подобно тому, как Платон критиковал Афины за "растленность" и противополагал им Спарту, так и наши "платонические коммунисты" рассматривают капиталистическое общество как некий аналог "растленных Афин", противополагая капиталистическим "Афинам" свою коммунистическую "Спарту". Кстати, известный факт, что Гитлер, как и Платон, преклонялся перед Спартой и презирал Афины, является очередным доказательством близости "спартанско-платоновского коммунизма" к фашизму.
      "Не граждане СССР создавали страну, напротив, советский социализм делал из мещан - граждан. Не режиссёры снимали советское кино, не инженеры запускали космические корабли, доярки не доили, правители не правили - СССР принуждал (силой, ограничением скотства и благоприятными условиями) к творческому и честному труду. Все успехи СССР - заслуги строя.
      СССР не принадлежал советским людям, он принадлежал революционерам. СССР принадлежит Герцену и Нечаеву, Ткачёву и Ленину, Дзержинскому и Сталину. СССР не принадлежит советским женщинам, а Перовской и Фигнер, Крупской, Рейснер и Коллонтай. СССР мог стать своим для советского народа только если народ был родственен с перечисленными, поскольку продолжал революционное дело. Этого не было и советский народ пользовался СССР на халяву. Ликвидация халявы была исторической справедливостью"[30].
     В наибольшей степени "спартанская" трактовка коммунистического идеала характерна как раз для той породы "коммунистов", которые противопоставляют "красных" "левым", т.е. для коммуно-фашистов, красконов и прочих мелкобуржуазных псевдореволюционеров. Непролетарскую и реакционную классовую природу псевдолевых "борцов с консюмеризмом" неплохо разоблачил левый активист НКВД из бывшего Революционного Фронта: "Разговоры, об обществе потребления возникают либо среди взбесившейся мелкой буржуазии, которой не хочется больше потреблять, а хочется подвигов, хочется морального удовлетворения, либо у рабочей аристократии(которая является фракцией широких слоёв мелкой буржуазии). Ни один пролетарий не будет против потребления, и борется он ради увеличения своего потребления". Эти реакционные "коммунисты" хотят совместить эгалитарность с пассионарностью, не понимая, что культ "героев" всегда элитарен и враждебен эгалитаризму "серых масс быдла". Безусловно, на этапе борьбы за коммунизм, когда пролетариат сражается против старого мира, в первую очередь, против эксплуататорских классов, "пассионарный" дух необходим, но когда коммунизм уже окончательно победил, то "революционная пассионарность" умирает, как умерли внуки Стрибога, волки Одина и рыцари Круглого Стола. Будущее коммунистическое общество не только не возродит "героический" дух прошлого, но покончит даже с теми этого следами этого аристократического духа, которые сохранялись при капитализме. Никакой "высокоблагородной аристократической духовности" при коммунизме не будет, коммунизм - это, говоря языком Бердяева, окончательное торжество "цивилизации" над "культурой", а поэтому, прав был Тихомиров, писавший в свое время: "Что такое "человек высокой нравственности", что такое "возвышенные стремления"? ... Усилия Ликургов социалистического строя направятся к тому, чтоб изгладить в своих согражданах все остатки "диких" стремлений современной личности и привести ее к идеалу "умеренности и аккуратности""[31]. Философ Александр Богданов в своем фантастическом романе "Красная Звезда" очень точно показал этот спокойный и размеренный дух будущего коммунистического общества в образе марсианской цивилизации. Этот дух марсианского коммунистического общества оказал крайне удушающее воздействие на главного героя романа - революционера-землянина Леонида, который, попав на коммунистический Марс, вскоре оказался в психиатрической больнице. Марксистский коммунизм - это торжество Афин, а не Спарты, и Корчагин со Стахановым - это не коммунистические люди, а люди старого эксплуататорского общества, которые при всей своей коммунистической "идейности", в землю обетованную не войдут, а если и войдут, то их судьба в будущем коммунистическом обществе будет подобна судьбе Леонида на Марсе из романа Богданова. Коммунизм - это не "общество коммунистов" (в отличие от "национал-социализма", который действительно возможен лишь в качестве "общества нацистов"), а простых людей труда, которых элитаристы называют "быдлом" и "биомассой". Несоциалистический характер образа Павки Корчагина прекрасно разоблачил [info]aristarh2008 в одной из своих ЖЖшных статей[32], а образ Стаханова совсем уж близок к идеологу "консервативной революции" Эрнсту Юнгеру: "Устранение индивидуума, замена его типом из созданного техникой мира требовали модификации понятия героизма, нового определения сверхчеловека, которое бы очищалось от старых представлений о гении или харизматичном вожде. Юнгер полагал возможным достичь этого, без лишних колебаний объявляя рабочего даже "носителем героической первоматерии" и внутри этой первоматерии выделяя еще особенно героический субстрат - "деятельную породу", тип сверхрабочего (Ueber-Arbeiter), в котором нетрудно узнать Стаханова"[33]. Несоциалистический характер стахановщины и культа "подвигов" неплохо разоблачили также бордигисты из Интернациональной Коммунистической Партии:
      "Подлинная социалистическая экономика не имеет ни малейшего интереса к производству ради производства, к "перевыполнению" планов и соревнованию - даже экономическому - с конкурентами (какими конкурентами?). Вместо того, чтобы гоняться за целями ушедшей в прошлое эпохи, социалистический способ производства будет не только производить для потребностей людей, но и позволит людям развиваться невозможным дотоле образом, облегчив производственные усилия, упразднив унаследованное от капитализма зло, прежде всего, разделение труда, которое превращало людской труд в каторгу наемного рабства на службе классового общества. Иными словами, социализм не строится стахановскими лозунгами и бешеным накоплением. Напротив, он рождается из решительного разрушения пролетарской диктатурой социальных отношений и экономических законов капитализма, вместе с разрушением их материальной основы - капиталистических производственных отношений ... социализм несовместим не только с существованием денег, но и с оглупляющим капиталистическим изобретением, темпами роста"[34]
     Итак, как мы видим, варварское общество характеризуется наличием социального неравенства при несформировавшихся государственно-правовых началах, что порождает своеобразную мораль, основывающуюся на культе "маскулинных" ценностей, разбоя и грабежа. С другой стороны, даже в среде уголовников имеет место своя, особая "романтика", свое псевдорыцарство, основанное на культе силы и извращенной этике "понятий" (вспомним фразу из одного незабвенного советского фильма: "Он кто? Инженеришка рядовой, и всё. Ну что у него за жизнь? Утром на работу, вечером с работы. Дома жена, дети сопливые. Ну в театр сходит, ну летом в санаторий съездит в Ялту. Тоска смертная. А ты! Ты - вор! Джентльмен удачи! Украл, выпил - в тюрьму! Украл, выпил - в тюрьму! Романтика!"). Есть нечто общее между ордами варваров, осаждавших древний Рим и современными варварами - матерыми уголовниками и просто гопниками, объединенными в преступные группировки. И у тех, и у других присутствует культ силы, легкой наживы, грабежа, враждебное отношение к производительному труду, отсутствие правосознания. Как и нынешние уголовники, древние варвары сделали грабежи, разбой своим основным промыслом. По словам Энгельса, для периода варварства характерно "вырождение древней войны племени против племени в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение этой войны в регулярный промысел"[35]. Уголовно-варварская "этика", основанная на принципе "кто сильный, тот и прав, а слабакам и лузерам место у параши", находит себе место в любом обществе, где господствует социальное неравенство, борьба за существование, конкуренция. В более цивилизованных обществах этот социально-дарвинистский принцип стараются по мере возможности сгладить, а в менее цивилизованных, либо в непосредственно варварских обществах, а также в периоды войн и общественных кризисов этот принцип проявляет себя во всей красе. Проповедь социального дарвинизма, которую ведут господа праволибералы, анархо-капиталисты имеет своим результатом девальвацию правосознания и торжество в обществе уголовно-варварской этики силы, культа "крутизны". Открытое преклонение перед зоновской "этикой силы" выразила Новодворская: "Гражданские права существуют для людей просвещенных, сытых, благовоспитанных и уравновешенных. В зоне все откровеннее. Там есть права для всех, кроме как для "опущенных", "для петухов". И дело здесь не в физиологии, а в силе духа, в моральном уровне. Жалкие, несостоятельные в духовном плане, трусливые спят у параши и никаких прав не имеют. Если таким давать права, понизится общий уровень человечества. Так что апартеид - это правда, а какие-то всеобщие права человека - ложь"[36]. Если мы вникнем в суть анархо-капиталистических и неолиберальных утопий, основанных на культе свободной конкуренции в обществе, то поневоле увидим родство свободного капитализма, и особенно анархо-капитализма, с обществом первобытно-варварской "войны всех против всех". Более того, анархо-капиталистическое общество, характеризующееся безграничной борьбой всех против всех, куда более соответствует приведенному ранее в настоящей статье определению варварства, чем шахтмановский "бюрократический коллективизм" или семеновский "индустрополитаризм". Если Юрий Семенов и Владислав Бугера сравнивали современный государственно-монополистический капитализм с возрождением азиатского деспотизма на новом уровне развития производительных сил, введя для обозначения высшей стадии капитализма особый термин "неоазиатский (неополитарный) способ производства", то мы в свою очередь вполне можем охарактеризовать анархо-капиталистический строй как "необарбаристский способ производства" (необарбаризм), т.е. варварский капитализм, или буржуазное варварство. Подобно тому, как древнее варварство было непродолжительным переходным состоянием в истории человеческого общества, находившегося в стадии перехода от дикости к цивилизации, эксплуататорскому государству, необарбаристский капитализм возможен лишь как временное, переходное состояние.
     Предположим, что мечта анархо-капиталистов сбылась, и буржуазия наконец-то избавилась от государства, которое "помогатет рабочим грабить предпринимателей", заставляя их платить налоги на социалку по прогрессивной шкале. Каковы будут последствия отмены государства при капитализме? Анкапы считают, что императивное, принудительное начало в обществе полностью сменится договорными, добровольными отношениями между людьми, и все будет чики-пуки. Свобода договоров и добровольность их соблюдения это ключевой элемент анархо-капитализма: "Это капиталистическая система, функционирующая без специального аппарата охраны собственности, - государства. Возможно это лишь при одном условии, - что подавляющая часть общества считает всю наличествующую частную собственность справедливо заработанной и вступает в капиталистические отношения без принуждения, на основе свободного договора ... только в социуме анархо-индивидуалистов, когда на личность не давят государственные или общественные интересы, эта кооперация (свободный договор) совершается на истинно добровольных началах, мотивациях, идущих изнутри индивида. Это главная гарантия продолжительности и нерушимости такого договора, надежный раствор, скрепляющий социум"[37]. Эта ультраоптимистическая вера анкапов в добровольно соблюдающиеся договоры является не более, чем мифом. В любом капиталистическом обществе движущей силой является стремление к наживе любыми средствами, и единственное, что хоть как-то ограничивает эту жажду наживы, это законодательные нормы, подразумевающие применение мер юридической ответственности в отношении лица, которое их нарушает. Благодаря наличию в обществе институтов государства и права, конкуренция между капиталистами носит более-менее цивилизованные формы, а само капиталистическое общество сохраняет некоторую упорядоченность, в случае же отмены государства, на смену "грабительскому порядку" капитализма неизбежно придет общество "беспорядочного грабежа" - необарбаризм. При обычном капитализме, в случае неисполнения гражданско-правового договора, пострадавшее лицо имеет право обратиться в государственный суд и требовать от нарушителя взыскания убытков в принудительном порядке, при анкапе же такое невозможно, поскольку государство упразднено. При анкапе судейские, полицейские функции будут выполнять исключительно конкурирующие между собой частные агенства, которые на деле будут представлять собой обычные банды карателей, на смену государственным армиям придут частные армии капиталистов, которые будут до бесконечности воевать между собой подобно средневековым сеньорам.
     В свое время Луи Альтюссер отмечал, что посредством государства капиталисты конституируют себя как единый господствующий класс. Буржуазное государство выполняет не только функцию подавления эксплуатируемых, но и функцию собирания господствующего класса в единое целое, обеспечения стабильного и упорядоченного состояния капиталистического общества в целом. Функция буржуазного государства состоит не только в том, чтобы помешать пролетариям экспроприировать капиталистов, но и в том, чтобы капиталисты не перегрызли друг друга, подобно пираньям. Буржуазная классовая диктатура осуществляется не только в отношении эксплуатируемых классов, но и в отношении самого класса буржуазии, в отношении отдельных буржуа, чьи интересы находятся в противоречии с интересами класса в целом (ярким примером может служить упомянутый в начале данной статьи Ходорковский). Упразднение буржуазного государства, этого необходимого звена, которое связывает класс буржуазии в единое целое, неизбежно приведет к бешеной борьбе между капиталистами, вплоть до взаимоистребительных войн. Как и в период становления средневековой государственности, в обществе расцветут грабежи, разбой, работорговля, все большее и большее число трудящихся станут рабами или крепостными. Общественную жизнь постигнет тотальная дезорганизация, общий упадок всех сфер жизни общества, начиная с экономики с кончая культурой. Но этот процесс разрушения цивилизации не может продолжаться вечно. Рано или поздно встанет проблема восстановления нормальной жизни, наведения порядка, обеспечения неприкосновенности награбленного имущества. Решить эту проблему можно будет лишь путем отказа от анархической вольницы и восстановления сильной государственной власти, . В результате междоусобных войн победит сильнейший капиталист, который и станет в итоге новым диктатором, Переход от "необарбаристского" капитализма к новому деспотизму, возрождение буржуазного государства после анархо-капиталистического "праздника непослушания" является исторически неизбежным хотя бы ввиду того, что "новый деспотизм" является более прогрессивным строем, чем "новое варварство" (подобно тому, как древние рабовладельческие цивилизации были прогрессивнее варварских орд), и никакие "анархо-капиталисты", талдычащие о "свободе личности", не смогут воспрепятствовать торжеству новых тиранов над их "анархией" . Некоторое подобие этого перехода "от беспорядочного грабежа к грабительскому порядку" мы можем видеть на примере перехода от ельцинской либеральной "вольницы" к путинской "суверенной демократии", которую один левый деятель очень точно окрестил "совком без коммунистов"[38]. Многие либералы, идеализирующие ельцинскую эпоху, упорно не видят закономерности краха буржуазной демократии в России, сводя все к "злому гению" Путина, который "испохабил ельцинское дело", отказываются признавать тот факт, что сворачивание демсвобод, "путинизация" началась еще при Ельцине. Одним из важнейших переломных моментов на пути от буржуазной демократии к буржуазному авторитаризму стал расстрел Ельциным Верховного Совета в 1993 году, а выход небезызвестного ельцинского указа "О борьбе с организованной преступностью" сделал еще более явным курс на "наведение порядка" и укрепление государственности. Уже в 1994 году, когда вышел пресловутый указ, левый публицист Марлен Инсаров весьма точно предсказал неизбежный приход "путинщины" и закат либерализма в России:
      "растаскивание некогда "общенародной" собственности неминуемо, рано или поздно, доходит до такого момента, когда тащить больше нечего, т. к. все уже растащено и поделено, а обобранные до нитки рабочие массы поставляют столь дешевую рабочую силу, что их непосредственная эксплуатация становится не менее выгодной, чем эксплуатация посредством торговли. И вот тогда награбившие капитал перекупщики и освоившиеся с торговой деятельностью "коммунистические директора", дружно забыв о былой вражде, сливаются в единое целое - класс буржуазии, требующий "порядка" и "закона", без коих немыслима никакая устойчивая и регулярная капиталистическая эксплуатация.
      Либерализм, приоритет прав и свобод личности, отстаивание каждой личностью своих интересов - все это отбрасывается в сторону. Что значит какая-то личность, если только это не личность капиталиста, перед священным делом капиталистического накопления и защищающего его государства? А что, если народные массы в самом деле усвоят лозунг "каждый за себя" и на грабеж ответят экспроприацией, а на насилие - революцией?!
      И вот лозунги первого периода сменяются требованиями наведения порядка, который должен защитить буржуазию от возмущения трудящихся (а также предохранить господ буржуев от чрезмерного поедания друг другом), и защиты национальных интересов, а именно защиты интересов национальной буржуазии от посягательств со стороны буржуазии иностранной. Беспорядочный грабеж уступает место грабительскому порядку. Буржуазно-либеральное государство сменяется открытой диктатурой буржуазии. Данная тенденция развития далеко еще не достигла своего предела, но дело явно идет к этому"[39].
     Именно таков будет печальный результат попыток реализации "либертарианских" утопий взбесившихся буржуа. oetar любит ссылаться на австрийского неолиберального "экономиста" Хайека, главные книги которого носят названия "Дорога к рабству" и "Пагубная самонадеянность". В этих работах Хайек пытается доказать, что все без исключения социалисты, будь то "демократические" или "авторитарные", желая установления царства свободы, на практике ведут мир к рабству. На самом деле, именно "классический" хайековский неолиберализм ведет мир к рабству, хаосу, нищете и разрухе, а хваленый oetar'ом анархо-капитализм представляет собой еще более короткую дорогу в рабство, чем неолиберализм. И единственным способом остановить неолиберально-"либертарианскую" и фашистскую барбаризацию мира является пролетарская социалистическая революция.
     
  
     
     ГЛАВА 15. ИВАН - АЛЕКСЕЙ
     
     ИВАН
     
     Есть такие люди, мама, их панками зовут...
     
     Я смотрел в лицо этому арабу, которое низко-низко склонилось надо мной, распяленным на грязном асфальте, и думал, как он проламывает мне череп. Вминается в лицо нос, слышится тошнотворный хруст кости, пробивается черепная коробка и мои мозги вылетают на землю белыми ошметками, в брызгах внутричерепной жидкости.
     Но араб все медлил. Будто растягивает удовольствие, ублюдок.
     - Паслэдни раз тебя спращиваю, хде засели твои друг? - на ломаном языке прорычал враг.
     - Пошел ты, - говорю я, но голос выходит изо рта таким тоненьким, что даже стыдно.
     Удар. Вспышка в глазах. Вспышка боли. Все мое тело ноет и просит пощады.
     - Еще раз...,- начал араб.
     И тут я ломаюсь окончательно.
     Все. Пиздец. Всему.
     - Они в корпусе ТГУ, - умоляющим голосом хриплю я.
     Прости меня, Леха. Я оказался не таким мужественным, как был бы на моем месте ты.
     Араб улыбается желтыми гнилыми зубами.
     - Ма-ла-дэц, - восклицает он, и на его лице я вижу вспышку радости.
     
     Я не спеша шел по улице Республики, перекладывая из руки в руку АК-47. Патронов у меня было вдоволь.
     На душе было спокойно, так, как давно уже не было.
     Повидать родных - как это приятно, обнять старушку-мать, пожать старческую, но все еще крепкую ладонь отчима.
     Как по заказу, на моем пути никого не было, и я шел, не особо даже прячась.
     Празднично светили точечки звезд на темно-синем небе, дул легкий освежающий ветерок.
     Какой кайф, на время забыть о такой дорогой для тебя войне и наслаждаться городским видом.
     Все здания целые, бомбежки не было.
     Но вместе с кратковременной эйфорией в душу несмелыми шажками закралось что-то неудовлетворенное, какая-то потребность. Знаю, что за потребность. Знаю. Хочется услышать песню пулемета, увидеть огненные всполохи и трупы, трупы врагов.
     Я негромко запел песню сочинения Нестора Махно:
     
     Кони версты рвут наметом
     Нам свобода дорога.
     Через прорезь пулемета
     Я ищу себе врага!
     
     Анархия-мама
     Сынов своих любит
     Анархия-мама
     Не продаст
     Свинцовым дождем
     Врага приголубит
     Анархия-мама
     За нас!
     
     Застрочу огнем кинжальным
     Как поближе подпущу
     Ничего в бою не жаль мне
     Ни о чем я не грущу!
     
     Анархия-мама
     Сынов своих любит
     Анархия-мама
     Не продаст
     Свинцовым дождем
     Врага приголубит
     Анархия-мама
     За нас!
     
     Только радуюсь убойной
     Силе своего дружка
     Видеть я могу спокойно
     Только мертвого врага!
     
     Анархия-мама
     Сынов своих любит
     Анархия-мама
     Не продаст
     Свинцовым дождем
     Врага приголубит
     Анархия-мама
     За нас!
     
     Боже, сколько было (что вполне естественно) противников у войны, и сколько (что тоже вполне естественно) сторонников. Кто-то сказал, что Война - творец, голод - губитель всего великого. Шпенглер писал: "Война - творец всего великого".Еще на заре нашей истории древний грек Гераклит говорил: "Война - отец и царь всех вещей: из одних она делает богов, из других - людей, одних делает свободными, других - рабами". И, конечно, Бакунин: "В искусстве разрушения есть что-то от созидательного искусства".
     Вот такие пироги.
     
     А я иду себе дальше и думаю, как встретит меня мать. Сколько слез радости прольется, слез не от этого сурового времени войны, а слез от тепла человеческих душ. Но тут же я одергиваю себя: а ведь в глаза матери посмотрит убийца. Убийца, который убивал не на войне, когда все убивают, когда это необходимость, а убийца, совершивший свое деяние в мирное время, причем не одно, и с позором выгнанный из города в степь, где был подобран такими же отбросами общества, которые почему-то поверили в Господа Бога и анархию одновременно.
     Но для матери я всегда останусь тем маленьким Ваней, которого она качала на руках и убаюкивала, ласкала и баловала. Моя разбалованность тоже сыграла свою роль.
     По сути, мое первое деяние имело подтекст вовсе не социальный, как я себя всегда убеждал, а самый что ни на есть человеческий, такое вполне человеческое: "так не доставайся же ты никому!". И это не скроет от тебя никакое отсутствие совести.
     
     Я на мгновение стал как полоумный зверь, когда убивал Леру.
     Бедный старик Ерофеев. Старейшина наверняка убедил его, что виной всему не я, а социум, в котором мы все находимся.
     Мне стало стыдно, совершенно ни к чему покраснели уши. Сделанного не вернуть, ту-ту. Реальность- это не игра, начать заново нельзя. Хотя...на игру это и смахивает. Эдакую пошаговую стратегию, смесь "Казаков", "Цивилизации" и "Героев".
     
     Издали я увидел, как из разбитой витрины кто-то вылезает и тащит что-то в руках.
     Мародеры, суки, только их тут не хватало!
     - А ну стоять, мразь! - заорал я что есть мочи и дал очередь в воздух.
     Те даже не оглянулись.
     Я мгновенно понял, что у них тоже есть оружие.
     Нужно действовать аккуратнее.
     Я опять заорал:
     - Все! Мир!
     И подошел к мародерам поближе. Я разглядел у каждого на поясе по пистолету. Их было трое.
     - Че надо? - злобно уставился на меня один из них.
     - Поделитесь добычей! - залихватски сказанул я.
     - Сам ищи, город пустой, все в убежище, бери - не хочу, называется.
     Я перещелкнул затвор и пальнул им по ногам.
     Они сразу попадали на землю.
     - Вздумаете стрелять - прошибу голову, - предупредил я.
     - Ах ты, гондон! - заверещал другой и потянулся-таки к своему пистолету.
     Я быстро сориентировался и человек уже лежал трупом, из которого вытекала кровь сквозь пулевые ранения.
     - Все, поняли! - поспешно убедили меня остальные.
     - Пукалки ваши сюда! - повелительно произнес я по-прежнему с угрозой в голосе.
     Те послушно кинули мне свои пистолеты.
     Я поднял оружие и распихал по карманам.
     Родной город был защищен от мародеров хотя бы точечно. Можно было идти дальше.
     
     Я шагал по улице, посередине пустой дороги, асфальт отдавал мне накопленное за день тепло со специфическим запахом.
     Конечно, командование меня по головке не погладит - где это видано, чтобы рядовой самовольно покидал точку столкновения с врагом? И ходил "по своим делам"? Но мне было наплевать. Когда еще представится возможность повидать родных?
     Может, они конечно, и в убежище, но я не уверен.
     Пока я шел, в массивах домов то и дело вспыхивали и тут же гасли квадратики окон. Значит, большая часть населения прячется по своим квартирам. Это хороший признак. Значит, бомбить не будут. Наша разведка все-таки чего-то да стоит.
     
     И тут я увидел развернутую базу мусульман. Она таинственно перемигивалась огнями с окнами домов, и там что-то гудело.
     Издали раздалась нерусская речь, крики.
     Твою ж мать. Мне оставалось пройти всего-то квартала три-четыре - Холодильная, и я все же напоролся на мусульман.
     Бежать не имело смысла. Да, точно. Тотчас улицу озарил ослепительный свет прожекторов, и я на мгновение потерял возможность что-либо видеть.
     Ко мне уже бежали.
     Твою мать...
     
     Во мраке сверкает нож. И я вижу, как в замедленной съемке, будто это происходит не со мной, будто я - зритель в кинотеатре на сеансе "ужастиков": лезвие описывает дугу в корявой руке араба и вонзается мне в грудь.
     
     Невыносимая боль.
     
     Вот тебе, сука, прекрасная война, - мелькает в мозгу какой-то разоблачитель и говорит эту фразу металлическим голосом.
     
     Мама...эх, ма...
     
     И мир перестал существовать для меня. НАВСЕГДА.
     
     АЛЕКСЕЙ
     
     War...- как пел Боб Марли
     
     Умирать, так с музыкой! - подумалось мне, и я рванул кольцо гранаты.
     Я уже не мог видеть, как полетели части тел арабов, как заголосили уцелевшие.
     Не мог видеть, как грузовик остановился, шофер выпрыгнул наружу и недоуменно осматривает дымящийся кузов грузовика.
     Катюха...
     Не мог...
     
     Ваньки долго не было, и я начал уже беспокоиться. Занимался рассвет.
     
     Лейтенант Потапов вдруг ворвался в пустую аудиторию, где сидел я и еще десятка два солдат и заорал:
     - Стройсь! Враг нападает!
     Мы моментально вскочили на ноги и подобрали с пола оружие.
     
     И тут окно в аудитории перестало существовать.
     
     Поднялось облако пыли, с потолка посыпалась штукатурка, деревянные планки на стенах мгновенно вспыхнули, будто смоченные бензином.
     
     - Бляха-муха! На первый этаж! Всем! А там через черный ход!
     
     Мы организованно один за одним сбежали по ступеням вниз, на первый этаж и высыпали на задний двор.
     И тут в предутренней темноте показался крестообразный ослепительно-белый оскал пулемета. Оружие заговорило, и люди вокруг меня начали падать.
     
     Я сломя голову бросился обратно в здание, но там уже ворвались арабы, и я вновь побежал на улицу.
     
     Я увидел мертвого лейтенанта.
     Дело плохо.
     
     Оставшиеся наши подняли руки и бросили оружие. Мне следовало теперь сделать то же самое.
     
     Так меня взяли в плен.
     
     А потом повезли в грузовике. Вокруг меня сидели одни арабы и о чем-то спорили на своем языке. Временами поглядывали на меня. Ох, недобро поглядывали. Вероятность девяноста девять процентов, что речь шла обо мне.
     Один араб провел пальцем себе по горлу и ткнул пальцем в меня.
     Все рассмеялись.
     Да пошли вы...
     
     В кармане осталась одна неиспользованная "лимонка"...
  
    АЛЕНА
     
     Вспомнилась песня неизвестного автора:
     
     Ой, перед расстрелом,
     Ой, дай покурить,
     Мысли застарелые
     Вспомнить и простить,
     Всем их недостатки,
     Лишние слова,
     Жизни сей загадки,
     Не решит молва.
     
     Мы на рассвете
     Стоим на дворе
     Солнце взойдет,
     А мы - упадем.
     
     ...получается, что США - тоже очень молодая цивилизация, как и цивилизации Ближнего Востока. Но одни - сверхвооружены и пользуются экономическим и политическим приоритетами в мире, а другие - просто отставшие в развитии и держащиеся на плаву только за счет природного ресурса - нефти. Объединяет их в одно целое особенность менталитета, это молодые народы.
     Можно поспорить и на счет религии: в США она была завезена Колумбом в пятнадцатом веке, а на Ближний Восток занесена в седьмом. Но это все равно позже даты принятия христианства в Риме.
     
     Меня выбросили из вертолета, как мешок с говном. Я упала на землю, ободрав колено и локоть. Да, я, конечно, не дрищуганка, но от всяких психотропных препаратов как-то разуаешься кувыркаться через плечо, если, конечно, не учитывать руки в наручниках, сведенные за спиной и мешка на голове.
     - Вставай, быдло! - заорали на меня и расстегнули наручники.
     Им это делать нестрашно - оно и понятно, я сейчас как ватная кукла, руки и ноги повисли как у экзоскелета сдохшего паука, когда меня взвалили на плечо и понесли. Я изогнула шею и из-за плотного, воняющего потом, в рубашке в разводах бока различила ворота концлагеря. На них была все та же фраза: "work do freedom" - на английском, правда.
     Я подумала: почему вертолет не сел прямо на территорию концлагеря? Я подняла глаза и увидела матово блестящий купол. Видимо ПРЩ. И ПРО где-нибудь поблизости.
     Я встала на ноги, с моей головы сняли пакет с дырками, обвязанный веревкой, ткнули стволом в спину и под конвоем из двух человек посадили в армейский джип без верха.
     Мы тронулись, расплескивая грязь из луж на стены прогнивших бараков, постов, лабораторий, печей и ноги проходящих солдат или рабов. Все до боли знакомо, обыденно, только в этот раз жертвой и рабой являюсь я.
     Меня укачивало, и когда мы наконец, после десятиминутной езды остановились у высокого кирпичного здания, я перегнулась через борт машины и выблевала все, что съела с рождения.
     Солдат, выпрыгнувший из джипа первым, брезгливо поморщился и выкинул меня из салона прямо в лужу моей струготни.
     Первый солдат с6ел обратно в машину, а второй вылез из нее и поднял меня.
     - Он испугался, што ты зарвешь весь сэйлон, он даржит машиной и зол, - объяснил солдат.
     - Да пош-шел ты, - процедила сквозь зубы я, вытирая с подбородка нитку рвотной слюны. - Ты и есть сэйлон.
     - Пока тебя будут переучивать, ты будешь есть только ту пищу, которая похожа на эту желтую лужу, которая из тебя вылилась, - тут взгляд солдата упал на колесо: - Падла! Ты мне диск забрызгала!
     -Я и от пшенки не откажусь, - сказала я.
     И получила прикладом по голове.
     
     Очнулась я уже на нарах и застонала от боли. Неотесанные доски, куча заноз, вся спина, как чувствую, в них.
     Я лежала в душной вонючей тьме, в которую проникал желтоватый луч света от маленького окошка под потолком.
     Я привычно потянулась в карман штанов, но их на мне не оказалось, как не оказалось и часов, которые я хотела достать.
     Но самое западло ждало меня впереди: у меня на лопатке было выжжено клеймо!
     Я потеребила ожог с пустой головой. На пальцах осталась сукровица и бордовая чешуйка.
     Вдруг ко мне потянулась корявая рука. В нос ударила кислятина немытого тела.
     - Сестр-р-реонка, когда жрать дадут? - просипел обладатель руки.
     - Я-то откуда знаю? - буркнула я.
     - Умира-йиу, хочу хоть сытым сдохнуть, - ответил собеседник.
     Чиркнула спичка и в ярком шипении озарила лицо с единственным ввалившимся глазом, все в шрамах и очень измятое, со свиной щетиной под беззубым ртом.
     В этот момент дверь в барак скрипнула и открылась.
     Мужчина торопливо потушил спичку, но было поздно.
     К нарам подошел солдат и стащил на пол даже не сопротивляющуюся жертву.
     - Ты что, паскуда, блевал я на твою маму, не понял, что нельзя жечь спички? А? Говорили тебе, что весь барак сгорит? Вот теперь тебя и сожжем. Можешь до утра поплакаться в жилетку этому агнцу божьему, ехидно проговорил солдат, попинал лежачего заключенного и ушел.
     Едва скрипнула дверь и лязгнул замок, товарищ по несчастью снова заговорил, на этот раз не прибегая к помощи спичек.
     - Вернулся я из США недавно. Хоть и родился я здесь, на Руси, на Урале, в Челябинске.
     - И что же, тебя, Иван Дулин ты наш, понесло за океан?
     - Дык не сам понесся, а понесли, в пеленках еще. Батя место управляющего корпорацией получил, правда сегодня это название никому ниче не скажет, но тогда ого-го какое было!
     - Ясно, - буркнула я. - А почему, когда не вырос, обратно на Родину не потянуло?
     - Вырос-вырос. Вырос потому что я в америке. А тут такие брожения против нее...
     - Короче, ты стал типичным русофобом с русскими же корнями и засраными мозгами.
     - Меня растили в почтении к Отчизне предков... мы соблюдали все посты, праздновали все праздники, ходили к службе, - благо все для нас было устроено, для русской диаспоры в одном из районов Нью-Йорка.
     - Очередное зомби с двоичным кодом в голове "потреблять - зарабатывать".
     - Все же я счастлив, что кости мои обретут покой в родной земле. А с небес я увижу, как над всей планетой реют флаги с пацификами.
     - Ну это ты загнул, - заржала я. - И небесов не существует, над планетой будут реять анархо-фашистские флаги. Самая агрессивная политика всегда самая прогрессивная.
     - С таких суждений и начинается уничтожение сверхдержав.
     - А как ты в Россию-то попал?
     - На бомбардировщике. Но сослался на ослабление сосудов и меня перевели в разведку.
     - Значит, восторгался далекой заснеженной Рашей и тут же полетел ее бомбить? - желчно осклабилась я.
     Терпеть не могу лицемеров.
     - А ты что думала? Кто-то не пошел? Может, хиппи спидозных вспомнишь? Так их "нью вэйв" весь забрили, а сначала - кого в психушку, кого в нарко-центр, кому - условный срок. Хоть мужиками будут, а не волосатиками, втроем бабу удовлетворить не могущие.
     - Ну пошел бы тогда в пехоту, там больше шансов выжить, чем в воздухе или на море с самонаводящимися ракетами. А про разведку вообще ничего не говорю.
     - Да как не стыдно, глупая девка! - мой собеседник взревел так неожиданно, что меня аж подбросило на нарах. - Ты, ты сама русской крови и хочешь проливать такую же кровь твоих соотечественников? Ты, жалкая фашистская сволочь..., - не успел он договорить, как мой кулак оказался у него во рту.
     Разговор был окончен, кормить, видимо, нас не собирались, поэтому я свернулась калачиком и захрапела "во всю насосную завертку", как говаривал Гоголь.
     
     На следующий день пятьдесят из нас вывели из барака и погнали по слякоти в "тир", как они называли это место.
     Я не могла ни о чем думать. Даже слез в глазах и дрожи в коленях не было. Хотя вру, меня потряхивало.
     Я думала о Ярике. Я думала о Глобализации.
     Когда была отдана команда "огонь!" люди с винтовками в анкаповской форме выстрелили в стоящих напротив них пятерых.
     Они упали беззвучно.
     Я вздрогнула.
     Когда застрелили вторую партию, я хихикнула.
     Если смешать все народы в большой этнический котел, то получится супернация. Проблема расизма отпадет сама собой. Эх, если бы вопрос с демократией решался так же легко...
     Мне дали сигарету - "Яву красную". Я обслюнявила фильтр и подожгла сигарету от протянутой мне фирменной зажигалки.
     
     Все. Я готова.
     Я спела лебединую песнь. Молча. Может быть, в другой жизни мы и встретимся с Яриком. Другая жизнь? Хех.
     
     Я смело посмотрела в черный кружок дула винтовки и крышечку штыка. Солдат, беспристрастно меня оглядевший, словно он на бойне, а я корова, нажал на курок.
     
     Теперь я всегда буду видеть такое лазурное небо под щитом...
     
     ЯРОСЛАВ
     
     Я, крадучись вдоль стены, переместился к кухне через подсобные помещения. Туда мне вход был открыт всегда.
     Вот я уже слышу голоса: грудной, глуховатый - жены, и почти фальцет - князя. Они звенели вилками и ножами по тарелкам и наперебой расхваливали блюдо, которое они вместе приготовили.
     - А сколько помидорок я туда накрошила!
     - А я еще перец подсыпал.
     - Картошка тоже...вполне, не лишняя.
     - Чего уж говорить о яичном желтке!
     Мда, думал обсуждают салат, а они обсуждают яичницу. Ну, плиту зажечь - уже доблесть. Они не так низко пали в моих глазах. Но сейчас они упадут замертво.
     Я сказал:
     - Доброе утро, князь и княгиня! - это были шаблонные слова с утра для челяди, как и феодализм в здешних местах, как ядерная угроза, как рабство и легализация наркоты - привычно.
     Это был чистейшей слезы КАПИТАЛИЗМ.
     И в лице этих двух жалких людишек, мещан, сибаритов, обывателей (называйте как угодно, не ошибетесь) я решил его, капитализм, в смысле, уничтожить, этим тесаком, что я сжал в руке.
     
     Я бежал, куда глаза глядят от подорванного поезда, но только степь, да степь кругом под серой, рыхлой, податливой брюшиной неба. Я бежал, уже выбиваясь из сил, но знал, что еще нескоро упаду ничком.
     Я остановился отдышаться и обернулся. Туша поезда воспринималась уже как беспорядочно разбросанные кубики.
     После революции работали только самые важные железнодорожные пути сообщения, которые соединяли, к примеру, Поволжье с Прибалтикой через Москву и Питер, а с Сибирью и Дальним Востоком - по БАМу.
     Я находился где-то в Подмосковье, - я читал названия станций и график движения.
     Только не думайте, что они были поставлены и повешены для удобства пассажиров - на этих станциях мы набивали пустые фуры мешками со всякой всячиной, которую отнимали у автохтонов наши же люди подразделения "Робин Гуд". Так, смешанным грузо-людским составом мы и ехали в концлагерь под Питером. Но дальше, слава Богу, мы не поедем.
     Но я рано радовался. Из-за края степи выступили всадники и быстро приблизились ко мне, держа наготове ружья.
     Но мне нечего было бояться, у меня у самого было такое же.
     Всего всадников было четверо, а коней в два раза больше, но говорить они стали с позиции силы:
     - А знаешь ли ты, сударь, бля, что это - говоривший обвел рукой степь - владения князя Пушкарева? - это спросил ублюдок, стоящий ближе всех ко мне и скрывающий глаза под полями шляпы.
     - Нет, не знаю, - ответил я и прибавил: - дырку во лбу одному из вас я успею сделать, как вы понимаете (я помахал своим оружием). Брать с меня нечего, так может, придем к консенсусу?
     - Ладно, отныне ты - челядь князя.
     Эх, сейчас бы Ваньку сюда, - подумал я. Лично для меня слово "челядь" приобрелдо мрачный оттенок.
     Меня посадили на свободную лошадь и я судорожно вцепился в поводья.
     - Не бойся, раб, я буду держать твою лошадь и ты не упадешь, - сказал другой тип.
     На нос мне упала капля. Тотчас плодородная земля вокруг нас покрылась точками.
     - Ливень намечается. Поторопиться бы, лаконично заметил "главный".
     И когда мы пошли галопом, с небес пролились триллионы литров воды. Я весь промок до нитки, но даже не смел и пикнуть - так я был напуган.
     К концу нашего путешествия я увидел Замок. Нет, это был не город-замок, а именно Замок. Видимо, это была резиденция князя Пушкарева Петра Михайловича.
     - Здесь ты отныне и будешь жить, ухмыльнулся один из моих конвоиров, указывая пальцем.
     Я без особой радости еще раз посмотрел на Замок. Что ж, это лучше, чем смерть.
     
     Осмотреть хозяйственные клети, проинспектировать погреба, проследить, чтобы задали коням овса, провести влажную уборку помещений главного терема. И вот так на ногах целый день.
     Я уже проклял тот день и час, когда решился бежать из города и примкнул к одной из анархо-примитивистских групп.
     Я думал, Алена тоже решилась на побег, но однажды вечером хозяин (он так сказал называть себя) пригласил меня в гостиную на ужин, а передавали как раз военные сводки, речь шла о погибших в концлагерях. Я с замиранием сердца смотрел ползущий по экрану список и молился...но некому было услышать мои молитвы, и я увидел в списках Алену.
     Если бы я все еще умел плакать, я плакал бы навзрыд. Но я сидел в своей комнатушке и отрешенно считал ломкие листья, падающие с дерева, а потом боль прошла. Осталась просто злость, и меня с головой захлестнул цинизм. Я решил, что стану анархо-фашистом и угроблю всю ту сволочь, которая сгубила мою недолгую любовь.
     
     Хозяин выбил у меня из руки нож одним махом, но достать меня второй ногой уже не смог, ведь людям из стана анархо-примитивистов нужно охотиться а для этого нужна ловкость. Я уж думал, что получится очень интересная драка, но все окончилось более прозаично - я получил от жены хозяина удар электрошоком.
     Смертель...
  
      ГЛАВА 17. ДЖОН-АБДУЛЛА
     
     ДЖОН
     
     Я прошелся огнеметом по стене галереи - картины тут же запылали оранжево-желтым. Вдруг, просверливая мозги, завыла сигнализация.
     Я уже собирался уйти с чувством выполненного долга, как за моей спиной с гавкающим лязгом опустилась решетка, загородившая выход из галереи. Ну, в мои планы не входило поджариться заживо в комплекте с артом, поэтому достал прибор, плавящий металл и из каски на глаза автоматически опустились очки. Раньше это называлось сваркой и служило ремонту всяческой арматуры, а сейчас приспособлено к условиям войны.
     Когда я уже расплавил решетку, в галерею откуда-то изнутри здания проникла частная охрана - видно, прихвостни буржуя, который всем тут заправлял.
     Я прикинул, что справляться мне придется в одиночку - мой напарник остался снаружи. Но в этом не было ничего страшного, и я сунул сварку обратно в петлю на рюкзаке и достал старый добрый АК...
     
     Я рассматривал так низко нависшее небо - молоко с пеплом, и на цвет и на привкус на губах, и думал о Родине.
     Все деревья уже стояли с облетевшей листвой, черные лысые корявины.
     Мне под шинель задувал ветер, от которого тело немело и бодрило.
     Я шел очередным рейдом по полуразрушенному городу и наступал, чертыхаясь и расплескивая воду, в лужи.
     Где-то каркнула ворона и мне как сердце оцарапало. Я хотел домой. Мне было скучно.
     
     Наши вооруженные силы давно уже прошли вглубь страны, а нас, неудачников, оставили гарнизоном в этой дыре.
     Я ненавидел осень с детства. Осенью двухтысячного, когда мне было 12 лет, погиб Рыжий, мой пес. Его сбила машина и уехала. С тех пор я боялся заводить питомца. Мы с рыжим были очень привязаны друг к другу. Как в "Звездном десанте" Хайнлайнасолдаты были привязаны к полу разумным псам, калебам, или канусам, хрен его знает.
     Русская глубинка... ее хотел описать Роберт Шекли.
     Я думаю, кто-нибудь очень удивится, если узнает, что я заканчивал филологический факультет. Умный американский солдат - это, по мнению большинства, двойной оксюморон.
     Я слышал, пробежал по верхам слушок, будто наше командование собирается открыть "охоту на ведьм" в искусстве. Неугодные картины будут сжигать. Но почему не все - мне было непонятно. Ведь анархия несовместима с искусством.
     
     В первую очередь сожгут все русские картины. Так уже поступили в Москве с Третьяковской галереей. В русских людях силен патриотизм, и этот акт нанес им огромный моральный ущерб.
     Затем начнут сжигать и иностранщину. В ходу будут только работы, описывающие быт. Никакой войны, никакой мифологии, никакой природы - ведь мы не фашисты, не философы и не анархо-примитивисты.
     В Саратове дело с картинами в свои руки взяли арабы. Они объявили, что творческие люди - дети Аллаха, негоже трогать их и их работы, и все такое.
     
     Да, кстати, арабы. Если принимать их в расчет (а нам волей-неволей пришлось это сделать, когда они побряцали своим ядерным оружием - взрывы на полигонах), то необходимо понять их менталитет. Вроде бы они тоже захватили Россию и пилят ее с нами, даже Саратов наполовину их, но сделали они это совершенно из других предпосылок, нежели мы.
     Арабы объявили джихад России, во имя Аллаха, а мы сделали это чисто из экономических интересов. Арабы в плане цивилизации еще дети, и мы обманули их, как детей, сказав, что поделим Россию.
     
     Их "священная война" - это не вывеска для чего-то другого, поэтому они еще живут в средневековье. А вывеска анкап - это прикрытие для грядущего тоталитаризма. Ведь все мы реалисты, и понимаем, что свободные рыночные отношения с применением оружия как внутри страны, так и вне ее, долго не протянут. Власть захватит сильнейший, и начнется тирания, пока узурпатора не свергнет другой точно такой же. И так бесконечной вереницей, бесконечно развертывающаяся вещь, как Бог по Гегелю.
     
     Тогда-то США и расцветет пышным цветом, превратившись в колониальную державу с колонией Россией и метрополией США.
      Но, во-первых, еще большой вопрос, каков будет уровень жизни рядового гражданина; а во-вторых, Россия может повторить путь США - восстать и снова превратиться в самостоятельную, свободную страну.
     
     Я, конечно, патриот, но такие мысли и наводнили мою голову, и это меня не радовало.
     
     Я посмотрел в лицо дома. Да, в детстве у меня была привычка во всем, чем угодно, видеть рожи, будь то автобус, тостер или дом.
     Это лицо безрадостно и угрюмо посмотрело на меня, будто с немым укором.
     
     Это был старый дом, постройки двадцатых годов прошлого века. А война сделала этого некогда могучего старика еще древнее и обветшалее. Розовенькая краска, кажущаяся такой легкомысленной сейчас, во время мясорубки; эта краска облупилась на единственной уцелевшей стене, всей в граффити и просто глупых словах.
     Где вы сейчас лежите, убитые, те, кто писал на этих стенах? Кто жил тут и дорожил уютом?
     Раньше дом был живой, и как губка, впитывал все эмоции живших в нем людей. И уже радовался и горевал, скучал или смеялся вместе с жильцами. А теперь все они мертвы. И дом тоже.
     Я будто услышал голос: "Зачем, парень? За что такие, как ты, убивают ни в чем не повинных людей, которые спят в своих кроватях - мужчины, женщины, старики, дети...".
     - А не знаю! Жизнь вот такая тяжелая! - заорал я на весь переулок.
     "Говно ты, как человек" - отзывается в сознании голос дома, который глядит на меня провалами...нет, даже не провалами, а все тем же пепельно-молочным небом в окнах с осколками.
     Вдруг я услышал треск рации.
     - Уайт? Что за крики я там слышу у вас?
     - Да так, нервы ни к черту, сэр!
     - Может, у тебя и вовсе шизофрения?
     - Никак нет! Я вчера как раз проверялся в больнице!
     - А где ты вообще прохлаждаешься? Тебя на ликвидацию картин разве не отправляли?
     - Никак нет, сэр! Мне необходим адрес!
     - За проспектом имени Бакунина, там увидишь других.
     - Есть, сэр!
     Связь отключилась, и я направился выполнять приказ.
     
     Охранники падали один за другим и я уж было собирался убрать оружие на место, как в зал через уже расплавленную решетку зашел напарник.
     - Все, Сид, я их сделал, - сказал я.
     - Все, да не все, дружище, - отозвался Сидни. И продолжил, заметив на моем лице озадаченность: - Сейчас сюда стянутся силы Тайной Полиции, и нам будет несладко.
     - Тогда пошли вглубь здания.
     - Сейчас, сварю решетку...
     
     Пройдя через три пылающих зала и выйдя на широкую железную лестницу, мы вскоре оказались на четвертом этаже.
     Эхо шагов в диссонансе со струнами душ раздавалось по зданию набатом.
     На четвертом этаже мы увидели всякий хлам, в крыше же торчал неразорвавшийся снаряд; вообще крыша была прохудившаяся.
     Окна выбивать было не надо - они и так все были разбиты. На полу валялись гильзы и чернела в полутьме лужа крови.
     Видимо, кто-то здесь уже отстреливался, наверное, саратовцы.
     Мы установили орудия и тут как раз поперли "копы"
     Их машины останавливались и врезались друг в друга., потому что мы дырявили лобовые стекла.
     Из машин полезли ублюдки. Все получили свою порцию свинца. Видимо, нам помогли внизу. И правда: тут же я увидел наших, переворачивающих и поджигавших машины ментов.
     
     АБДУЛЛА
     
     Кибер-Иисус, я тебя боюсь. Распяли на железном кресте. Предали за запас энергии, - подобная тарабарщина крутилась у меня в голове, пока мы вдесятером шли рейдом по городу.
     
     Все пали ниц перед Аллахом, а он то стоял на месте, то ходил между распростертыми телами и что-то говорил зычным голосом.
     - Хвала господу миров! - отвечали все хором.
     
     Да, мы заслужили дожить до этого, - думал я. Новый Завет, "Братья Караазовы" Достоевского, и вот сейчас - почти стык тысячелетий.
     
     Слюнтяи и нытики христиане тут же побросают все оружие и приготовятся отлететь в Рай. Но мы, гордые своим духом, никогда не сделаем ничего подобного. Мы наоборотс еще большим жаром кинемся на врага, и Аллах поможет нам!
     Враги - это американцы и русские.
     
     Я шел один по набережной Волги, поднимал попадающиеся под ноги камушки и швырял их в воду. Совсем как мещанин Антуан Рокантен в романе Сартра.
     Я думал о США. Они такие агрессивные, что готовы на самих себя бомбу сбросить.
     
     Камушек сделал три "блина" и затонул, словно "Мир" - старинная орбитальная станция.
     
     Я решил зайти на переговорный пункт и позвонить Майрам. Я так долго ее не видел, скорее бы перевести ее в Россию.
     Я заплатил в кассу, зашел в будку и снял трубку.
     
     - Алло, милая, как ты?
     - Я - очень хорошо. Спешу тебя обрадовать - я беременна!
     Я воспарил на седьмое небо от счастья.
     - Да. Ты же говорила перед самым моим отбытием, что у тебя задержка менструального цикла! Спасибо! Я так рад.
     
     Мы поговорили минут пять и я повесил трубку.
     Господи, какое счастье! Я - будущий отец!
     
     С легким сердцем я отправился на рейд, и на нашем пути никого не оказалось
     Конечно, вид руин, которые еще недавно были жилыми домами, несколько снижал настроение, но все равно я был окрылен.
     Кто-то даже спросил, чего это я сияю, как русская штуковина...эта...а, самовар, точно.
     Я поделился своей радостью.
     Вскоре мы уже прибыли в место дислокации и нас сменил другой наряд.
     А потом мы увидели Аллаха.
     Мне показалось, что на меня снизошла благодать.
     Но это только показалось.
     
     К нашему изумлению Аллах пошел рябью и свернулся, как изображение в телевизоре.
     К нам вышел сам генерал.
     - Вы знаете, что вы сейчас видели? - задал он простой вопрос, на который было не так просто ответить.
     - Голограмма, сэр?
     - Э-э, групповая галлюцинация от нового газа?
     - Может быть, это был именно Аллах?
     - Все вы по-своему правы. Это был бог из дейсферы. Просто он тут же подстроился под наши представления о Боге. Я так думаю, всем народам на Земле он тоже явился или еще явиться.
     
  
     ГЛАВА 18. АЗАМАТ-ЛЮДИ
     
     Я уже привык к армейскому быту, хоть и выполнял только поручения мирного характера - ну там принести бачок с едой в столовую, помыть посуду, убрать мусор.
     Столовые в теплые времена года - это бывшие кафе на этом проспекте. Зимой же солдаты будут есть на первых этажах зданий, чьи фасады выходят на проспект.
     
     Я проснулся в бодром расположении духа в, естественно, чужой квартире (там, где зимой будут давать есть).
     Я навел утренний туалет, позавтракал парой бутербродов на скорую руку и вышел на проспект.
     Открывшаяся моему взгляду картина меня очень удивила и озадачила: солдаты теперь не вышагивали строем под рев мегафона. Все побросали оружие и обнимались, счастливо смеясь.
     
     Я подошел к первому попавшемуся воину анкапа и спросил его в чем дело, что послужило причиной бурному веселью.
     - Старина, ты еще не знаешь? Сам Иисус Христос спустился с неба!
     
     Я подумал: травкой, конечно, разжиться сейчас можно где угодно, но армейская дисциплина...что-то явно было не так.
     
     - Он прочитал всем напроспектную проповедь и походил по Волге? - ехидно осведомился я.
     - Нет, мэн, ты не въехал, - это подошел еще один вояка. - Он ничего такого не сделал, просто походил меж людей и испарился. Все обратились к нашему священнику - он сказал, что это не означает Апокалипсиса или Страшного Суда.
     
     Я, помнится, читал Гумилева.
     Он говорил о сигналах из космоса. Может, это и был такой сигнал?
     
     - Мы пообщались с арабами - им явился Аллах, и их мулла сказал то же самое, что и наш священник.
     - Значит, война закончилась? - невольно улыбнулся я.
     - Надо еще у русских спросить. Но, скорее всего, да, воевать больше незачем. Я забыл упомянуть - Христос излечил всех раненых, а мертвых оживил. Да, братишка, мы заслужили золотой век.
     Я обнялся с солдатом.
     
     Позже я залез в Сеть и выудил оттуда информацию касательно Дейсферы - это слово я услышал от арабов.
     Оказывается, где-то в высших слоях атмосферы пространство так перекручено, что незаметно для человеческого глаза там существует целый дворец Богов. Точнее, одного Бога. Эта Валхалла была напрямую связана с земными делами. К примеру, бог в плохом настроении - где-то техногенная катастрофа, а из-за катастрофы и божий дом вверх дном.
     
     - А где тогда все погибшие? - спросил я.
     - Они отправились пировать в божий дом, - ответил лейтенант. - По Земле они ходить тоже будут.
     - А почему Господь выбрал именно этот момент?
     - На все воля божья. Но мы спросили у медиумов. Оказалось, что в войне, в которой принимают 3участие столько сторон - это не последняя, но одна из последних войн. Неизвестно, захиреет ли после последней войны род человеческий, или же цивилизация пойдет каким-то иным путем.
     
     Генералы Али, Берестин и Джексон вновь встретились для переговоров.
     Разговор длился уже добрых два часа и подходил к завершению.
     - Да, мы вынуждены прекратить военные действия, которые вели последние три месяца. Я имею в виду как гражданскую войну, так и борьбу с захватчиками, - говорил Берестин.
     - Давайте лучше затронем тему ядерного оружия, а не божественных стигматов, - сказал Али. - Необходим договор об утилизации ядерных боеголовок.
     - Это мы еще успеем обсудить, - сказал Берестин. - Война окончена, господа!
     - Урра! Урра! Урра!- грянула толпа и вверх полетели береты и каски.
     
     А на следующий день всех загнали в противоядерный бункер.
     Вот оно - лицо всякой власти - лицемерная харя.
     Я уже понял, что после этой войны другой не будет.
     Когда выйду на поверхность, разживусь счетчиком Гейгера.
     
     
     
     ЛЮДИ
     
     ЕРОФЕЕВ АНДРЕЙ ПАВЛОВИЧ
     
     Меня все-таки нашли, но, как оказалось, ничего страшного в этом не было. Меня просто отправили в Саратов.
     Там я думал увидеть марширующих стройными колоннами солдат и мелкие уличные стычки. Но ничего подобного в Саратове не наблюдалось. Мне опять повезло - хоть не пристрелят. Еще я заметил, что дорожный указатель на Саратов выкрашен в черно-желтый цвет. Это означало, что власть в губернии взяли анкаповцы. Это в каком-то смысле было даже хорошо. Россия станет страной-Вавилоном, к нам со всех концов Земли хлынут иностранцы, все смешаются, останется один менталитет с лучшими чертами всех, что вберет в себя новая нация.
     Отстой просто самоизолируется в городах-замках и перебьет друг-друга
     В общем, уже никогда не повторится эта война. И я рад этому.
     
     СТАРЕЙШИНА
     
     Здесь я нашел свою внучку - Яну, целую и невредимую.
     Да, все-таки по заповедям Христовым не хотят жить люди.
     Подчинились бы Америке - непротивление злу насилием, подставить щеку - так пиндосы сами бы убежали, не выдержав нашего раздолбайства. И потом пришли бы уже с миром. Тогда все бы облобызались и наступил бы рай земной.
     
     Я сижу в бункере, а на поверхности земли бушует ядерный ураган. Разве для этого нам явился Господь Бог? Нет. Или...
     Тело бренно, душа бессмертна. Сейчас эти тельца уничтожит война, и все войдут в Дейсферу. Может быть, это цель небесной канцелярии.
     Поживем - увидим.
     
     ЯНА
     
     Больше медсестры не понадобятся.
     Теперь идет война на другом уровне, когда врага не просто ранят и убивают, а тогда, когда миллионы людей испаряются, и от них не остается ничего, кроме тени.
     Дедушка говорит, что не будь анархо-синдикализма, этого не было бы.
     Он не скрывал, что ему противны уголовники, но в то же время он считал, что всех надо звать на покаяние, никто не будет гумном.
     На нас напала Америка - это тоже результат засилья ансипа.
     Без этой иерархии анархий они бы увязли в войне по уши и вынуждены были бы убраться восвояси.
     Теперь же нам предстоит жить на зараженной радиацией земле.
     
     ФЕДОР, АНАТОЛИЙ, САВЕЛИЙ, ВАСЯ
     
     На фоне всеобщей депрессии мы были рады тому, что Старейшина тоже был с нами.
     Правда, городские несколько косо на нас поглядывали, но это ничего страшного.
     Они пороху не нюхали, никогда не выходили за стены Саратова, да и в нем не воевали, а прятались по убежищам.
     А теперь смотрят на нас, как на говно последнее.
     Другое дело - бывшие народные дружинники - они нам братья.
     Все мы нахлебались дерьма по горло, изгваздались по уши.
     Да, уже начали раздавать счетчики Гейгера.
     В общем, никто и не гадает, что будет с Землей после ядерной катастрофы.
     Гадать - дело фантастов. Наше дело - выживать.
     
     АНТОН ЛАГУТЕНКО
     
     Все было круче некуда, ийхха! Меня отправили в США на пээмжэ. Теперь я буду жить в Пиндосии и ни о чем не переживать!
     Прощайте, родные пенаты!
     Я смотрел на разрушенный город через иллюминатор вертолета.
     И никакой любви мне не надо! У меня будет куча наложниц по одной, нет, две в день!
     Круто!
     Правда я в английском ни в зуб ногой, но это ничего страшного - метод гипнообучения стоит на вооружении США.
     Перед отлетом мы с корешами перекинулись парой слов.
     - И ты не собираешься обзаводиться семьей? - спросил Стэн перед отлетом.
     - Нет. Не хочу плодить ублюдков вроде себя.
     - Может быть, выросли бы нормальные дети?
     - Тогда их будет иметь жизнь и ублюдки.
     - Понятно, - в задумчивости Стэн потеребил губу.- А я и не буду думать, какие они, мои дети. Они дети - и все тут.
     - Я всегда был прагматиком.
     - И циником. А если ты циничен, значит ты слаб.
     
     ДЕНИС, ВАДИМ, САН САНЫЧ
     
     Мы были подавлены смертью Лехи и до сих пор не могли отойти от шока.
     Нас перебросили обратно в Саратов - видно, кто-то в верхах решил, что война больше не приносит доход и не подавляет дух простых смертных.
     Мы находились в "квартире", в "комнате" со стенами-простынями и гоняли чай.
     - Да, сейчас, наверное, на поверхности жарко, - сказал я.
     - А то, - отозвался Вадим. - Насколько я понимаю, сейчас идет ядерная война трех сторон за территорию нашей страны.
     - На стороне русских - Бог, на стороне арабов и америкосов - Дьявол.
     - Шутишь.
     - И это не шутки.
     - Посмотрим, кто победит, - зевнул я, подливая себе еще чая.
     
     КАТЯ
     
     Как я и думала, меня освободили.
     Я облегченно вздохнула и вышла из своей темницы, чтобы оказаться в бункере.
     Там я не увидела ни одного знакомого лица.
     Но я поняла, что лучше мне было умереть, когда подошла к спискам погибших и нашла в списках Леху.
     Слезы хлынули из глаз, я ничего не могла с собой поделать.
     Ко мне подошел какой-то старичок, а, да, это Старейшина из Аткарска.
     - Не плачь, девица, вы еще обретете друг-друга в дейсфере.
     - Дейсфера? - что это? - спросила я.
     И Старейшина начал мне объяснять.
     
     МИХЕЙ, ДЯДЯ ВАНЯ, ВОЖДЬ ВЛАДИМИР
     
     Наконец-то пробита стена отчуждения от остального народа!
     Наш лагерь загнали в грузовой самолет и мы отправились туда, где были в июле, то есть под Саратов.
     Почему нас всех свалили в одну кучу? Наверное, потому что в европейской части России шла еще большая кровавя бойня, чем у нас!
     
     СВИН И КРЕСТ
     
     Охренеть! Мы успели побывать и служащими и жертвами концлагеря одновременно!
     Нас с Крестом уже отправили в печь на "утилизацию", как голос из репродуктора возвестил о конце войны.
     Нас всех скинули в Саратов.
     Там мы и узнали о смерти Алены.
     Крест даже прослезился.
     - Все равно она какая-то злая была, - не зная, что сказать, высказался я и получил зуботычину.
     Что ж, Крест питал к ней чувство, ему виднее...
  
     ЧАСТЬ 3. ГЛАВА 19. ДЖОН.
     
     Мы пробыли в бункере до мая, все не спадал уровень радиации. Теперь же можно выйти и проветриться как следует, размять кости, пострелять, сходить в бар, пообщаться в непринужденной обстановке с девушками.
     Нашему бывшему подразделению, а сейчас - просто мужской семье, было поручено тестировать калебов. Вот как фантастика оживает, перебираясь в нашу жизнь со страниц книг!
     Мне досталась немецкая овчарка Рекс, и я поневоле прослезился, вспомнились те двенадцать лет.
     Собака эта была выдрессирована и плюс к этому обладала интеллектом (правда, интеллектом ребенка или попросту - идиота, но это ничего страшного, обычной собаке и это недоступно).
     Конечно, больших планов на будущее никто из нас не строил - я имею в виду семью и карьеру - потому что наши дети были бы мутантами. Правда, ядерный вихрь прошел по всей планете, и кто знает, может быть, мы пострадали меньше других.
     Со временем я пришел к выводу, что семью и детей иметь стоит. Пусть потомство мутирует, ничто человеческое нам не чуждо (дети). Может, это и будет лучшее новое общество.
     В конце-концов, Дарвин писал и о полезных мутациях. Вот - собаки же мутировали в полу разумных существ?
     Я задумался: а что, если собаки станут еще умнее и построят свою цивилизацию?
     - Это невозможно, как собачий Христос, - ответил Черный Пол.
     Видимо, последнюю мысль я произнес вслух.
     - Я знаю, просто так подумал.
     - Щенкородящая сука? - начал тупо прикалываться Пол.
     
     Мы как раз были на испытательном экспериментальном поле для калебов.
     Я учил Рекса ходить на задних лапах и карабкаться по деревьям, а Пол учил свою жучку говорить простые слова.
     
     Кстати, ученые-генетики во время войны не сидели, сложа руки, а пытались и без нас вывести породу полу разумных собак направленной радиацией и возней с ДНК. Что-то у них, видимо, получилось, что-то - нет. Например, собака Сида умела драться с человеком, стоя на задних лапах, это был пятнистый дог, но ничего больше этот пес не умел делать.
     Мой Рекс мог прыгнуть с дерева на человека и сломать ему шею, а псина Пола...даже не знаю, зачем собаке язык? Может быть, она будет дипломатом.
     Эх, если бы все решалось одними дипломатами, - подумал я.
     Внезапно вспомнилось, как народ набивался в бункеры, мест для всех не хватало. От подобного в фильмах или книгах меня всегда тошнило. Но если там все катастрофы бфли бутафорией, то здесь все было на полном серьезе, и мне вдобавок до слез было жалко всех этих людей. Нашему брату и переживать было не о чем - военные пригодятся всегда, их берегут.
     У нас были зарезервированы места.
     
     Когда мы увидели "собаку" Стива, то малость выпали в осадок. Его собака была волком! Он сказал, что ученые объяснили ему, будто чем больше по объему мозг, тем больше у него способностей, и ничтоже сумнящеся , как говорили в России, выписали для Стива волка.
     - Ты не думаешь, что пока ты будешь спать, твой питомец заберется в твою квартиру и сожрет тебя? - спросил Стива я.
     Стив, конечно, всегда был с прибабахом, но такого он никогда раньше не вытворял.
     
     А Стив знай себе учит "кобеля" людей с автоматами валить на роботах-манекенах.
     - Видите, какой пес! - хвалился Стив после очередного заваленного манекена с перегрызенными проводами.
     - А давайте соревнование устроим, - влез с предложением Пол. - У кого собака больше врагов отобьет. Инсценируем нападение.
     - А давайте! - поддержал Стив. - Только на что играем?
     - Как обычно, на щелбаны!
     - Ладно-ладно, я с вами, - поднял я руки. - Только еще Сида позовем.
     - Лады.
     - Я тоже за.
     
     Мы вчетвером шли по узкому грязному переулку, когда напоролись на засаду.
     Все шло по сценарию.
     Вот, уже в перспективе переулка показалась толпа людей.
     Я взглянул на свой "напульсник" - моя собака была где-то рядом. Другие проверили то же самое.
     Видимо, псы шли параллельным нашему курсом, а Рекс, умница, шел по крыше двухэтажного здания, вдоль стены которого они двигались.
     - Стой! - вдруг послышалось из толпы. - Сюда иди!
     Мы отстегнули от поясов дубинки.
     Видимо, это был горзамковый контингент, который нашел укрытие в бункере - так и было по сценарию.
     Мы неспешно подошли к толпе андроидов (ух ты! Андроиды даже курить научились!).
     И тогда первый из них выстрелил в Пола.
     Со всех сторон на наших врагов кинулись псы.
     
     Я, еще когда сидел в бомбоубежище, обратил внимание на Яну, русскую медсестру. Также на нее обратил внимание араб Абдулла. Но, насколько я знал, у Абуллы уже была беременная жена.
     Видимо, парень жил по русскому принципу "сам не ам и другим не дам". Ну не понравились мы друг-другу, хоть убей.
     Абдулла считал всех американцев "засранцами с баксами в голове", а я считал иракцев фундаменталистскими мудаками.
     Абдулла считал, что война - это реванш за вторжение в Ирак американцев двдцать или сколько там лет назад. Мы же считали это завершением "холодной войны" в умах. Конечно, самых косных, но ладно.
     Вспомнился стишок из интернета:
     
     Мне не нравятся США,
     Буш гад и супостат,
     Холодная война
     Продолжается в умах,
     В их сторону летит мат.
     
     Мы оказались в жопе,
     Не скажем того Европе,
     И себе сами, конечно же, не скажем,
     Мы - патриоты со стажем.
     
     Нас быт, как крыс, давит.
     Самолюбие страной правит,
     И в мире нас уже никогда не ценят,
     И вряд ли когда оценят.
     
     Я подошел к Яне, сидящей на пластиковом стуле под зонтиком в кафе, и тут же из толпы проступило лицо Абдуллы.
     - Привет, Яна, - сказал я.
     - Здравствуй, красавица! - рот до ушей, говорит Абдулла.
      Никогда не умел общаться с девушками и считал такое соперничество чем-то постыдным.
     - Привет - привет, - отозвалась Яна.
     Я подумал, что Абдулла ей просто друг, а не парень, и успокоился.
     - О чем задумалась?
     - Об Иване и Лехе. Они же из Сибири не вернулись, - с грустью сказала Яна.
     - Сибирь? - вдруг будто еще больше оживился Абдулла.- Это где по городам медведи ходят, а русские в ушанках с красными звездами их водкой поят?
     На лице Яны не промелькнуло даже тени улыбки.
     - Нет, дружище, - хлопнул я Абдуллу по спине. - Там, где убивают.
     - Но может быть, их не убили? - спросил Абдулла.
     - Я видела их в списках погибших.
     - Сожалею.
     - По-моему, тебе надо слегка развеяться, - сказал я. - Сходили бы с тобой на танцпол, что ли. Отвлечемся.
     - Абдулла с нами бы пошел, - он как раз о чем-то заговорил с официантом и реплика ускользнула от его внимания.
     - Ну ладно, - сразу сдался я и отошел в сторону.
     
     Я думал - когда же на нас нападут запрограммированные андроиды? Ясно, что сегодня.
     Но где и когда?
     Этот элемент приключения забрался мне под кожу, и не давал спокойно мыслить. Мысли-нитки перепутались в голове в один невообразимый клубок. Как предчувствие смерти - в груди ледяная синяя нитка, перепутанная, не дающая дышать. Такое состояние у меня часто было в бункере. Будто все вещи, маркированные именами, имеющие форму, цвет, размер, вкус, запах, фактуру - будто вещи в этом мире, все, это потеряли, стали невидимыми.
     Я уже думал - не стал ли невидимым я сам? Но я осматривал себя и глядел в свое отражение в витринах магазинов, мимо которых я проходил. Магазины. В магазинах продавали симулякры - пиджаки без бирок, книги и диски, и прочие вещи. Получалось, что все мы - тоже вещи. Все мы симулируем. Все мы умрем. Это общество спектакля. Пестрый зоопарк. Ярлыки. Вещи занимают место людей. Сорвешь один ярлык - приклеишь три новых. Это перпетуум мобиле по оболваниванию масс. И все это сделала моя страна. США. Мы с арабами уж было разделили страну по Уральскому хребту, как господа сильные мира сего загребущими лапками схватили ядерный чемоданчик. И не стало городов, площадей, улиц. Все в руинах. И люди только сейчас вышли на поверхность. Зато теперь Россия - колония США. Ядерная война сделала нашу нацию великой! И мир пришел к анархо-капитализму! Отчего этих русских не спас их Бог? Анархо-христиане. Какая чушь! Кто-то выдумал арт-демокраси. Будто все люди занимаются искусством. Но и тогда будет разделение на ремесленников и талантов. Глупо восставать против неравенства. Всегда у каждого - свой шанс. Но все мы живем в вещном мире, который высасывает из нас человеческое тепло по капле. Блядь! Да пошло все в пизду!
     
     Собаки в прямом смысле слова растерзали ублюдков. Только мы не ожидали, что из андроидов полезут кишки.
     Волк Стива прокусил одному из подонков живот, и мы поняли, что ошиблись.
     - Слушай, это ж были живые люди! - воскликнул Стив.
     - Но ничего не поделаешь, эксперимент порошел успешно, - просто ответил я.
     
  
     
     ГЛАВА 20. АБДУЛЛА
     
     Больше всего на свете мне хотелось оказаться дома, воссоединиться с семьей, почувствовать тепло и уют домашнего очага. Но здесь возникала проблема. Война кончилась, когда стрелять уже было не по чему. Уничтожили все транспортные узлы - водные, воздушные, наземные. Везде уровень радиации почти смертельный. И этого они, бля, хотели. Что ж, пускай теперь пожинают плоды трудов, а я бы с радостью остался в стороне, но нет - я и сам втянут в войну, и если не разрушен, то высосан до дна.
     С некоторых пор я стал разговаривать с Аллахом. Я не знал, что это было за наитие: я произносил про себя вопрос и тут же сам, про себя на него отвечал. Но ответы от самого себя были неожиданны. Я проверился на шизофрению, но все было в норме. Значит, со мной заговорила Дейсфера - решил я.
     - Я хочу сделать что-то, что облегчит мое существование хоть ненадолго, - сказал я в себя.
     - Разбей витрину анкаповского магазина,- ответил голос изнутри.
     
     Я обращался к психиатрам и философам. Последние сказали мне, будто в каждом из нас сидит Аллах, Будда, Христос (неважно кто), где-то между мозгом и душой, и к нему всегда можно обратиться за советом.
     Поэтому я взял обломок кирпича и кинул в угол витрины - иначе разобьется не вся витрина. Дождь осколков посыпался на выставленные напоказ осетра в салате, новый ноутбук и гламурный пиджак. Во время войны все ненужное можно было найти в одном месте.
     Тут же выбежал охранник и началась драка. Мы дрались до тех пор, пока не приехала полиция и не разняла нас.
     Мы отправились в ГПУ -Главное Полицейское Управление.
     Там составили протокол, но вскоре нас отпустили - чай, и посерьезней мелкого хулиганства происшествия есть, обезьянников на всех не хватит.
     И я понял, что убью в себе Аллаха, если не повторю содеянного. Но вот внутренний голос успокаивал: "Расслабься, все зависящее от тебя ты уже сделал, теперь плоды трудов дадут о себе знать".
     И с тех пор я больше не слышал этот голос, но и в правду все устаканилось. Дейсфера оставила меня в покое.
     
     Я шел по улице, и хотел уж было свернуть за угол, как из-за него на меня с диким воплем накинулась какая-то девица.
     - Смерть мудакам с яйцами! - заверещала девка и попыталась пырнуть меня ножом.
     Я выбил ногой нож у нее из рук, но она схватилась за дубинку Мне пришлось заломить ей руку, но тут же я увидел других амазонок, спешащих на выручку подруге.
     Я отпустил девку и побежал.
     За спиной я услышал лязг затвора и вокруг моих ног взбурлили фонтанчики пыли под аккомпанемент стрекота автомата.
     Я нырнул в первый попавшийся подъезд и перевел дух.
     Видимо, идиотки потеряли меня из виду, подумал я спустя десять минут. Я смотрел на колеблющуюся стрелку часов и чувствовал бешено стучащее сердце.
     
     Да, и это то, к чему мы пришли. Но этого мы не хотели, а хотели чего-то совершенно иного.
     Теперь у нас есть три плоскости дискриминации: расовая, классовая и сексистская .
     "Рассвет" этих идеологий приходится на первую половину двадцатого века. А у нас сейчас "послецветие".
     
     Я подошел к терминалу и, чуток поколдовав с панелью, вышел в сеть.
     Оттуда я выудил весьма ценные сведения.
     Напавшая на меня особа принадлежала к анархо-феминистскому течению, знаком которого был черно-фиолетовый флаг.
     Теперь нужно боятся и дурных баб - подумал я.
     И тут автомат включил музыку по теме. Я прислушался:
     
     Бритоголовые москвички,
     Забрили головы в косички,
     Вместо туфлей у нас ботинки,
     А чтоб чертей мочить - дубинки!
     
     Знают нас все подонки -
     Бритоголовые девчонки.
     В банду вступайте к нам, сестрички,
     Бритоголовые москвички.
     
     Я выключил автомат и отошел. Было над чем подумать.
     О, Иблис, как мы можем жить в этой стране, где женщинам дано так много власти и где автоматы поют фашистские песни?
     Из-за угла вынырнул мой приятель - Мустафа.
     - Здорово! Давай, что ли, сходим на концерт, развеемся. Рок и все такое?
     - Дваай. А кто выступает?
     - "Шмели".
     Меня как обожгло. Ведь терминал включил мне песню этой группы. И я отправился с приятелем на концерт в Липки.
     
     White power (неразборчиво)
     На улицах мы мочим (неразборчиво)
     Догоним, выследим, убьем
     И по асфальту разотрем!
     
     Знают нас все подонки -
     Бритоголовые девчонки.
     В банду вступайте к нам, сестрички,
     Бритоголовые москвички.
     
      Бей заразу, бей заразу,
     Бей заразу наповал сразу!
     
     Женская ненависть, белая кровь,
     Ну а в душе у нее лишь любовь.
     Во всех боях прошла со мной,
     За честь, за кровь, за дом родной!
     
     - Лучше бы нам убраться отсюда подобру-поздорову, пока нимфы не разбухались и не озверели - шепнул я Мустафе.
     И мы слиняли.
     
     Но, казалось, феминистки захватили весь город. Я уж было хотел наведаться на проспект Бакунина, как дорогу мне преградила еще одна девка с пистолетом.
     Она была совсем еще девочка - косичка, веснушки и глубокие, чуть обиженные голубые глаза.
     Я подскочил к ней в плотную и поцеловал взасос.
     От неожиданности девчонка выронила оружие.
     Я пошел дальше.
     
     В идеале, США должны были превратить Россию до Уральского хребта в колонию, где смешаются все расы и социум без менталитета будет готов к анархии.
     На деле же США хочет понастроить на каждом углу "Макдональдсы" и ввести доллар как официальную валюту и нагрузить гражданские суды исками.
     
     У нас общество и так было развращено америкой - дебильные голливудские фильмы, холестериновые бляшки и групповухи. Сейчас же США еще дальше хочет протянуть свои щупальца, теперь уже мирным путем.
     
     Я посмотрел на небо в облаках. Там не пролетит ни одного самолета. А мне так хотелось домой.
     
     Я ненавижу зиму,
     Меня от нее блюет!
     Под хмурым ирландским небом
     Я убегаю в самолет!
     
     Вспомнились строчки русской панковской группы.
     Тут же защемило сердце - ведь Майрам должна была родить.
     Попытаться позвонить? Бессмысленно. Все виду коммуникаций надежно стережет анархо-феминистское движение.
     
     Я шагал по проспекту Бакунина - полевой лагерь уже свернули, и почти никого не было в этот ранний час, только шуршали метлами дворники в передниках.
     Видимо, город ожил после войны. Скоро рваные крыши и раздолбанные фасады починят. Потом туда заселят людей. И все будет как раньше.
     Правда, есть одно НО: радиация.
     Может быть, мы выродимся в мутантов, и нам уже не понадобятся респираторы. Возможно, женщины затарятся в банках спермы или вовсе возьмут детей из детских домов.
     Все изменялось к лучшему.
  
   Глава 21. АЗАМАТ
     
     Счетчиком Гейгера я все же разжился, хоть это было непросто. Я выменял его на свою куртку. Она была фасона "бомбер", куртка из джинсы без воротника. Я любил эту куртку, но пришлось пожертвовать ей ради выживания, иначе я уже никогда не буду любить чего бы то ни было.
     Такие куртки, как известно, носили скины, и правые и левые. Я всегда старался оставаться в стороне от экстремальных тусовок, но выглядели их представители модно.
     
     Я думал о сущности свободы. Кому-то свобода - это свобода, кому-то - воля.
     
     Сколько разновидностей анархии я увидел - и ни в одной люди не понимают, что свобода должна быть прежде всего в голове, в душе.
     
     Неважно, какой у тебя разрез глаз, цвет кожи или фактура волос, идеология, в конце-концов - главное - быть человеком, причем homo sapiens, - человеком разумным, а не обезьяной, лупящей палкой по голове другую обезьяну.
     
     Я жил на Земской улице, в уютной однокомнатной квартирке. На моей лестничной клетке соседом был Джон. Снова нас свело вместе, причем не только жилье, но и дело.
     Мы оба заканчивали филологический факультет и нас тут же припахали к проекту по созданию нового языка. Прямо как у Оруэлла, только там затирались путные слова и выдумывались идиотские, а у нас - наоборот.
     
     Как-то мы заспорили:
     - Почему ты считаешь, что такие слова как "проститутка" или "шлюха" надо убрать из лексикона? - спросил меня Джон.
     - Больше этой профессии не существует.
     - Но ведь шмары-то остались! Как их теперь называть?
     - Никак. Их надо выкинуть за пределы города и забыть о них.
     - Пусть так. Но останется тот, кто блядствует не телом, а душой.
     - Этих вычислить сложнее, но тоже можно - и выбросить в степь.
     - А "Свободная любовь"?
     Разве свободе нужна свобода от свободы? Этих тоже записываем в "бляди".
     - Но как быть с тем, что проституция - это дело за деньги?
     - Теперь шлюхи берут шлюхпакетом.
     - Называем блядьпакетами и вносим во временно приемлемые поля.
     
     Мы сидели за компьютерами в лаборатории и печатали просматривали газеты и дальше печатали, выуживая вредные для сознания анархиста слова.
     Голова гудела не хуже принтера, который выдавал нам новые порции макулатуры.
     Мы обводили кусочки текста красным карандашом и спорили о них. На такой работе нас было пока что двое.
     Еще мы успевали прихлебывать кофе из кружек и смотреть за окно.
     
     Мы сидели на пятнадцатом этаже двадцатиэтажного здания и площадь перед домом открывалась во всей красе.
     
     Мы нюхали пахнущий пластиком теплый воздух и не думали, что то-то могло произойти.
     Но вот наших ушей достигли вопли с первого этажа, усиленные мегафоном.
     Мы с беспокойством выглянули в окно.
     
     Там на площади истерировала женская толпа под черно-фиолетовыми флагами.
     "Рапспорядистельница" гавкала в микрофон, а толпа визжала, пока не подошли эко-анархисты и анархо-сатанисты.
     
     Через закрепленный на подоконнике штативом бинокль я разглядел в толпе Ярика. Мы познакомились в столовке незадолго до этого.
     У него в руках был штык-карабин и он отбивался сразу с двух сторон.
     - Плохо дело, - обернулся я к Джону. - Там, походу, наших бьют!
     Джон достал из аварийного шкафчика снайперскую винтовку и начал выцеливать врагов.
     Я же был убежденный пацифист и набрал номер полиции.
     - Два есть! - радостно и азартно воскликнул Джон.
     
     Но тут же приехали машины полиции и стычка была закончена. "Беспорядки были ликвидированы" - как выразился бы какой-нибудь мент.
     
     А мы вернулись к своему занятию, чуть ли не главные труженики Института Русского Языка.
     - А как быть со словом "любовь"? - задал вопрос Джон.
     - Оставляем "обладание", или "желание обладать".
     - Почему тогда не "похоть"?
     - Нет, "похоть" - это грязное слово.
     - Но "блядь" ведь тоже грязное слово?
     - В "Русской Правде" это слово фигурировало как оскорбление, и за это взималась вира.
     - А "любовь к Отчизне"?
     - Навязанный стереотип. Завоевали бы нас США - и нет отчизны. А мы есть. Любить нечего.
     - Но евреи, c древнейших времен скитальцы - нашли ведь свою Отчизну?
     - Евреи - грабители по отношению к арабам.
     - Поговаривают, будто христианство отменят и введут Иудаизм.
     - Вот еще про евреев: масонские ложи правят миром! И все им мало!
     - А...от них всего можно ожидать. Это означает только то, что масонско-сионистская чума пропитала умы. Они кукловоды, а ведущие державы - куклатура на ниточках.
     - По-моему, ты впадаешь в нацизм.
     - Все так или иначе впадают. А ты знаешь, что Израиль, по сути дела, националисткая страна?
     - Почему?
     - Для того, чтобы остаться там на ПМЖ, нужно быть евреем. Обрезанным евреем.
     - Знаешь, мы что-то отвлеклись. Давай дальше работать.
  
     
     ГЛАВА22. ЛЮДИ
     
     ЕРОФЕЕВ АНДРЕЙ ПАВЛОВИЧ
     
     Господи, спасибо! Какая радость, какая радость!
     Лера жива!
     Точнее, не жива, а оживлена, да какая разница!
     Я целовал ее в лоб, нос, щеки, губы и не мг налюбоваться на свою красавицу.
     Не портил впечатления даже шрам во всю шею.
     
     Я был счастлив.
     
     Вот сейчас, только что, я лежал без движения в своем закутке квартиры и безразлично пялился в телевизор и слушал вопли соседей, отделенных от меня простынкой, и тут зашла она!
     Но Леру будто подменили. За все время обоюдного разглядывания она не проронила ни слова. На ее лице не было даже тени улыбки.
     
     Я испугался - а вдруг это галлюцинация?
     И взял ее ладонь в свою. Доказательств больше не было, и тут я вспомнил о Дейсфере - по новостям показывали.
     - Скажи хоть что-нибудь, солнышко мое, - прошептал я.
     - Привет, - не меняя выражения лица, ответила леера. - Только не подумай, что я тебя все еще люблю.
     - Как? - ахнул я. - Но зачем же ты тогда пришла?
     - Пришла понастольгировать. Прощай, - сказала Лера и прошла сквозь стену.
     
     Да, я читал в газете о людях из Дейсферы, они существовали одновременно во плоти и вне ее, они были полупризраками-полулюдьми.
     
     Я уронил голову в ладони и заплакал.
     
     
     CТАРЕЙШИНА
     
     Я вышел на улицу и вдохнул мартовский аромат - еще отдающий снегом, но в то же время обещающий скорое тепло.
     Я решил пройтись по улочкам Саратова.
     
     Теперь ядерная война. Она, конечно, кончилась, но продолжается в душах людей.
     Тело - темница души (так говорили еще до появления христианства). Теперь эти темницы покрыты шелушащейся кожей, ожогами, наростами.
     
     Конечно, в какой-то степени настало Царство Божие - Иисус, Аллах и Будда явились пред очи грешного человека. Но, Страшный Суд, видимо, откладывается. Или только начинается?
     
     Мертвые встали из могил с обновленными телами, но города слишком малы, чтобы вместить всех. Поэтому многие ожившие уходят в леса, жить отшельнической жизнью - хотя нет, туда уходят лишь одинокие при жизни люди.
     
     Ожил, наверное, и тот парень, которого разыскивала моя внучка. А, да, Иван.
     Ожившие отличаются от живых людей. Ожившие - наполовину призраки, неупокоенные души.
     С точки зрения христианства это очень плохо, но чисто по-человечески я рад, что ожило столько людей.
     Да и к тому же теперь у нас воистину Град Земной и Град Божий. Никто за эти слова не натравит на вас львов, хоть и рубеж эпох, и время сейчас злое и дикое.
     
     Но кто-то все же сохранял человеческое тепло в душе. Я этому рад.
     
     ЯНА
     
     Как только нас выпустили из бункера, я поспешила на проспект Бакунина - там я встречу дедушку и Ваню.
     Когда я пришла туда, то первым делом обняла деда и спросила у солдат, вернувшихся из Тюмени, нет ли среди них Вани.
     Они ответили, что все мгновенно перенеслись сюда и Иван должен быть где-то здесь.
     И через пять минут он не преминул появиться.
     Мы обнялись и запечатлели друг другу долгий томительный поцелуй.
     Но вдруг откуда ни возьмись, появилась еще какая-то девушка со шрамом на шее.
     - Привет. Это твоя девушка? - как бы между прочим осведомилась появившаяся.
     - Да, - сказал Ваня.
     - Поздравляю, - сказала она. - А то я ж говорю: сколько недотраханных ходит кругом, - она обратилась к нам обоим.
     
     Видимо, девица была очаровательной непосредственностью.
     - Да, Лера, - пробормотал Иван. - Может, увидимся попозже?
     - А ты не хочешь извиниться за то, что убил меня? А то мне тебе въебать хочется..., - я услышала истеричные нотки в голосе Леры.
     - Извини,- просто сказал Иван и Лера поспешно ретировалась.
     
     - Ну как ты тут жила? - радостно спросил Иван.
     - А ты как? - в ответ улыбнулась я.
     
     ФЕДОР, АНАТОЛИЙ, САВЕЛИЙ, ВАСЯ
     
     - Вася, че тормозишь? - спросил меня серым шепотом Толя.
     - Щас, не ссы, - в тон ответил я.
     
     Мы сидели в кустах какой-то лесопарковой зоны, в шагах десяти от нас собрались анархо-сатанисты.
     - Ты готова вступить в наши ряды? - степенно и торжественно произнес Главный Жрец.
     - Да, господин, - послушно ответила девчушка лет девятнадцати.
     - Ты готова причаститься таинств Хозяина нашего, Сатаны?
     - Да, господин, - повторила девушка.
     - Тогда лиши жизни эту тварь неразумную, что слепа для нашего Хозяина! - проревел главный сатагнист и приспешники вытащили из машины не сопротивляющееся тело, связанное нейлоновыми веревками и с пакетом на голове.
     - Вот, сие орудие да поможет тебе, - жрец вложил в руку девушки нож.
     
     И в этот момент мы вышли из укрытия.
     - Не с места! - заорал Савелий.
     Я пустил очередь в воздух и все сатанисты остолбенели.
     - Все вы незамедлительно отправляетесь за пределы города.
     Федя выключил диктофон и камеру.
     
     Сейчас такое время - города-замки покинуты и изгнание из города означает смерть, поэтому для остракизма нужны доказательства.
     И мы их предоставим.
     
     АНТОН ЛАГУТЕНКО
     
     М-да...как-то меньше всего мне хотелось провести пару месяцев в бункере, но тут уж ничего не поделаешь. Теперь в какой бы отдаленный уголок мира не скрыться, везде тебя настигнет война.
     
     Радиация, руины, рваные раны, голод...в общем, прошла третья мировая.
     Это как в средние века - тот, кто выжил - тот и прав.
     
     Все мегаполисы мира уничтожены нещадной бомбежкой.
     
     Тут, кстати, недавно мормоны устроили цирк, мол, к ним явился Их Бог и передал скрижали - ноутбук. Так вот, там черным по белому прописано сбросить на всех врагов ядерную бомбу.
     Конечно, совет запоздалый, но эти идиоты дошли до самых верхов.
     Ясно дело, их оттуда погнали ссаными тряпками.
     Но если задуматься - какая это глобализация и демократия? Так можно из осознания своих прав человека убить.
     
     В общем, если слить все нации в один котел, получится из мира одна большая Америка.
     С одной стороны этот хорошо. Наложницы, свободное ношение оружия и льготы. Но с другой стороны твоя жизнь не стоит и гроша.
     
     ДЕНИС, ВАДИМ, САН САНЫЧ
     
     Да, теперь непонятно, что будет дальше. В конечном счете никто не выиграл от этой войны.
     Человечеству дальше не существовать в том виде, в котором оно было до этого.
     
     Города наполняются выродками, по венам улиц потечет мутированная кровь толпы.
     Теперь народная дружина по идее, должна быть реанимирована, но дела обстоят таким образом, что все, что все, кто ни попадя исполняет эту роль.
     
     В город проникли вместе с людьми здравомыслящими и уголовники. Работы нам хватит на износ.
     
     Появились и феминистки.
     Верхи развлекались со шлюхами, и в пику им какие-то бешеные девки создали армию феминисток. Но дело у них пошло и дальше. Они запрещали существовать мужскому полу.
     Видимо, размножаться они собрались почкованием.
     Кстати, они имеют точки соприкосновения с анархо-христианством.
     Если тела людей умрут, то останутся одни души, без бренных оков плоти, и наступит Царствие Божие.
     Но умирать нам как-то не хотелось.
     
     КАТЯ
     
     Да. Мы встретились еще до моей смерти.
     
     - Как ты? - нежно и ласково глядя мне в глаза, спросил Леха.
     - Теперь - замечательно! - улыбнулась я.
     - Должен тебе напомнить, что теперь я - наполовину привидение.
     - Это ничего страшного, - заверила я. - Я не боюсь привидений. Особенно во плоти.
     - Ну вот и хорошо. Где ты сейчас живешь?
     - Мы будем жить на улице Пролетарской. В отдельной однокомнатной квартире.
     - Я рад.
     
     Мы пошли гулять по разрушенному городу. Мы перебирались через кучи щебня и блуждали в сени разрушенного дома.
     Иногда нас за ноги цеплял какой-то плюш, видимо, мутированное растение. Мы стряхивали его с ног и шли гулять дальше.
     Мы дышали друг другом, нам было очень хорошо вдвоем.
     Все было прекрасно. Война кончилась и пиндосы с арабами свернулись. Экономически невыгодно было иметь колонию в столь плачевном состоянии, да еще радиация.
     Я была счастлива.
     
     МИХЕЙ, ДЯДЯ ВАНЯ, ВОЖДЬ ВЛАДИМИР
     
     Ума не приложу, что нам делать в этой техногенной дыре - в Саратове.
     То ли дело на природе - простор, красота!
     А здесь у нас что?
     Серые дома, как бетонные многоэтажные гробы.
     Давит на психику эта толчея кирпичных, бетонных, железных, стеклянных домов.
     Они обступают тебя, становятся руслом для текущей толпы.
     А это все мэр понастроил, новомодных жилищ с подземными гаражами.
     Вторая природа. Приходится пожертвовать первой - природой. Человек - не животное, звериные инстинкты закопаны глубоко в израненные души. Но иногда либо чрезмерный комфорт, либо нищета - будит их в человеке.
     
     Радует, что не каждый человек способен убить. Кто-то, возможно, возразит: а на войне ведь все убивают?
     Но я отвечу: есть и принципиальные пацифисты, и люди, сидящие в штабах.
     Нам нужно вытравить из душ все звериное: злость и страх, ненависть и боль - тогда и получится анархия.
     
     СВИН И КРЕСТ
     
     И снова мы на рабочем посту, возобновляется работа концлагеря после семи месяцев.
     Нам надо было протестировать новую камеру с давлением.
     Мы выудили из вонючего барака очередного гопника и отправили в камеру.
     - Сколько атмосфер делаем? - небрежно спросил я у Креста.
     - Давай самую большую! - ответил Крест.
     И на экране мы увидели кроваво-мясной фейерверк. Ну почему экраны черно-белые? Такие кадры...
     Нам не было жаль этих отходов, сострадание не для нас.
     Каждый может научиться не любить и не жалеть - тут мы виртуозы.
     
   Перекресток 3
     
     Анархо-феминизм (анарха-феминизм, также называмый анархическим феминизмом) соединяет анархизм и феминизм. Он рассматривает патриархат как одно из проявлений иерархии и потому главную проблему общества. Анархо-феминисты верят, что борьба против патриархата - важнейшая составляющая классовой борьбы и борьбы анархистов против государства и капитализма. По существу, эта философия видит борьбу анархистов как необходимый компонент борьбы феминисток (феминистов) и наоборот. Говоря словами Сюзан Браун, "поскольку анархизм - политическая философия, противопоставляющая себя всем властным отношениям, он по сути своей является феминистским". В США, в основном, распространены индивидуалистические формы анархо-феминизма, в то время как в Европе делается больший акцент на коллективизме.Анархо-феминизм был вдохновлен работами таких анархо-феминисток начала XX века, как Эмма Гольдман, Вольтарин де Клейр (Voltairine de Cleyre) и Люси Парсонс. Ранняя феминистка Мэри Уолстонкрафт (Mary Wollstonecraft) обладала прото-анархистскими взглядами, а её мужа Уильяма Годвина часто считают выдающимся предтечей анархизма и анархо-феминизма. Во время гражданской войны в Испании для защиты анархистских и феминистских идей самоорганизовалась анархическая и феминистская группа "Мухерес Либрес" ("Свободные Женщины").Анархо-феминизм критикует взгляды многих теоретиков традиционного анархизма (в их числе Пьер-Жозеф Прудон и Михаил Бакунин), так как они зачастую рассматривали патриархат как незначительную проблему, являющуюся второстепенной по отношению к капитализму, которая исчезнет вместе с ним. Некоторые даже поддерживали патриархальные отношения. Прудон, например, рассматривал семью как базовую ячейку общества и его нравственности и считал, что женщины несут ответственность за исполнение традиционной роли внутри семьи.Важная сторона анархо-феминизма - оппозиция по отношению к традиционным концепциям семьи, образования и половых ролей. Институт брака подвергается наибольшей критике. Де Клейр утверждала, что брак подавляет индивидуальный рост, а Гольдман - что это, в первую очередь, экономическое соглашение, за которое женщина платит своим именем, своим самоуважением, самой жизнью. Анархо-феминизм также выступает за неиерархическую структуру семьи и образования. Он также сыграл видную роль в создании Современных школ (Modern Schools) в Нью-Йорке, основывавшихся на идеях либертарной педагогики Франциско Феррера (Francesc Ferrer i GuЮrdia)В англоговорящих анархо-феминистских кругах США в последнее время возник термин "manarchist" (игра слов: man - мужчина, anarchist - анархист) как уничижительный ярлык для анархистов-мужчин, которые свободны от забот феминисток, либо являются открытыми антифеминистами, либо ведут себя патриархально и как женоненавистники. Этот термин был популяризирован широко разошедшейся в 2001 году анкетой "Manarchist ли вы?"Определённую заботу вызывает то, что анархо-феминистки развитых стран далеки от проблем феминисток стран третьего мира. Особенно заметно плохое положение анархо-феминисток (феминистов) на Ближнем ВостокеВ наше время анархо-феминизм известен своим сильным влиянием на эко-феминизм. "Эко-феминисты правильно отмечают, что за исключением анархо-феминистов ни одно феминистское направление не осознало важность избавления от барьера между природой и цивилизацией".\Современные анархо-феминистские группы: боливийские "Мухерес Креандо" (Mujeres Creando); Радикальные Чирлидерки(RadicalCheerleaders) и ежегодная конференция "Ла Ривольта!" (La Rivolta!) в Бостоне.Теме анархо-феминисток в годы Гражданской войны в Испании посвящён фильм "Анархистки".
     - Итак, оставим феинисток в покое, эта секта не может угрожать и таракану. Все мы знаем, что идеология эко - и примитивистского анархизма сегодня переплетены между собой, - сказал Старейшина.
     -Да, я знаю это - мне рассказал Ярослав, - ответила Алена.
     Ну вот, ни к чему спорить, -с казал Старейшина. Можешь быть свободна.
     
  
   ГЛАВА 24. ДЖОН.
     
     Как я отошел от полуразумных собак к созданию нового языка, так я отошел и от последнего.
     Мне хотелось домой, но ни один самолет не брал меня с собой, это были только военные самолеты.
     Вспоминал родной штат марсианских красных гор и песка - Техас. Там меня ждут мать и отец.
     Я говорил с ними по телефону, и я волновался за них, а причиной беспокойства являлась радиация, разползшаяся по всему земному шару. Все обзавелись счетчиками Гейгера, и теперь их пощелкивание стало ритмом жизни, ритмом существования царя природы, которую он разорил, как стук сердца, метроном для такта бытия.
     
     Сердце не станет стучать как часы,
     Пальцы не смогут ласкать, как вибратор...
     
     Это доносится из киоска на углу. Да, вот бы эти слова анархо-феминистки услышали.
     
     Вообще, нет ничего тупее и бессмысленнее, чем делить людей на категории. Я еще могу понять деление "хороший-плохой" (да и тут никогда не бывает ясно полностью), и деление "мужчина-женщина", но в остальном....Будь прокляты все государства и национализм! Все дифференциацию они извращают! Есть "мы", есть "они". Но почему из-за этого надо воевать? Хотя...уже обезьяноподобные воевали, видимо, у человека такая природа.
     
     Но с мыслями о доме приходили и другие думы.
     Лучше бы моих родителей перебросили сюда, в Россию, потому что анархо-капитализм - это как Россия девяностых или Чикаго тридцатых: рэкет, кровавые криминальные разборки, воровство, убийства на каждом шагу.
     Каждый более или менее мирный человек находится там в смертельной опасности.
     Это называется "человек человеку - волк".Все грызутся из-за анархии. А ведь Кропоткин говорил, что к анархии можно прийти бескровным путем.
     Опять же Бакунин, более нигилист, нежели анархист (и в добавок антисемит) говорил, что в разрушении есть своя красота.
     Вообще, как народ прореагировал на революцию? Все просто растерялись, инертная масса. Мимо них, пожалуй, в форме СС пройди, ничего не скажут. В Третьем Рейхе народ приветствовал Гитлера, он казался человеком-панацеей от всех государственных болезней. Унизительный мирный договор после первой мировой войны, контрибуции, сокращение армии.
     А здесь? Всех вконец задолбал медвепутинский режим и анархисты восстали. А народу, видимо, все равно, сидит ли кто наверху или вентили власти сами по себе крутятся.
     А равнодушие народа к власти уже почва для тоталитаризма. Вон, коммунисты в семнадцатом тоже добра хотели. Тогда все равно, что за строй, говорила интеллигенция. Рабочие же устраивали стачки. Но дело в том, что тогда большая часть населения страны были рабочими. Учиться в школе являлось привилегией.
     А Кропоткин? Его речи попахивали гитлеризмом в классовой плоскости. Он говорил, например, о том, что дети из бедных слоев населения лучше отпрысков богатых родителей. Я читал его "Речи Бунтовщика"- в целом у меня сложилось хорошее впечатление о книге.
     На первый взгляд, анархия - это хаос, беспредел, как нацизм, но с другим знаком. Но почему тогда десять лет назад в магазинах спокойно можно было купить книгу по теме?
     Казалось бы, националистская целлюлоза тоже заполонила прилавки. Но за этими книжонками скрывалась ксенофобия, фашизм. За анархией ничего не скрывалось.
     Идея-то светлая, но добиться этого можно только через кровавую революцию. А если пронаблюдать последний год, то и вовсе выяснится, что анархия недостижима, а тот, кто пытается ее построить, лишь топит страну в крови.
     
      Я заметил, что последние несколько дней за мной таскается какая-то девушка лет двадцати. Я всегда улавливал ее краем глаза.
     Я уж было подумал, что это одна из анфемок, использующая тактику индивидуального террора. Мне было не по себе, но наконец я набрался храбрости, и когда шел по переулку, обернулся и спросил:
     - Девушка, не подскажете, который час?
     
     Батька Махно сегодня выглядит как Робин Гуд. Хотя у Махно был золотой запас, зарытый где-то в степи.
     Если посмотреть чисто по-человечески, Махно был разбойником, верящим в анархию. Как Равашоль.
     Сейчас таких полно бродит по улицам города, контингент городов-замков и рабочих концлагерей. Но Махно готов был очистить страну и от красных и от белых. Сейчас бы нам пригодился такой атаман.
     
     Да, развелось полно красных. Они знай себе твердят, что анархия и коммунизм - это одно и то же, конечные цели одинаковы, и прибавляли, что Кропоткин называл это анархо-комунизмом или вовсе социализмом.
     Но, Кропоткин, по сути, строил воздушные замки, и ему не было дано прочувствовать всю горечь совковой совдепии - он умер раньше.
     
     Как-то раз я разговорился с красным.
     - Все ваши члены позаканчивали закрытые школы и больше ничего не умеют, кроме как дрочить на портреты Ленина и Сталина!
     - Ты не прав, - возражал красный дроочила. - Мы учитываем все перегибы в ленинизме и сталинизме в управлении страны и хотели революции с минимальными жертвами. Цели те же, что и у вас.
     - Но хотите жить, как Маркс-Энгельс завещали?
     - В принципе, да.
     - Так знай, все это сладкие утопии.
     - Анархия тоже сладкая утопия, но ведь вы пытваетесь устроить ее? Чем же плох, в таком случае, социализм?
     - А какая тебе разница, анархия или коммунизм, социализм, раз цели-то одни и те же?
     С этим мы и разошлись.
     
     - А вы мне нравитесь, - неожиданно выдала девица.
     - Ну и как тебя зовут? Давай сразу на "ты", лады?
     - Хорошо, - кивнула девчушка. - Меня зовут Полина.
     - А меня - Джон. Может быть, не откажешься прогуляться по тихим улочкам Саратова?
     - С удовольствием.
     Я взял Полину под руку, и мы неспешно направились по улице, болтая обо всем и ни о чем сразу.
     - Ты из анархо-феминисток? - осторожно спросил я.
     - Я была в их стане, - сердце у меня екнуло, - но не волнуйся ты так, я быстро разочаровалась в этом течении. А ты откуда?
     - Я из анархо-капиталистов, и тоже успел разочароваться в идеях.
     - И ты значит не лучше. Наверное, теперь мы просто анархисты, без всяких приставок! - зазвенел смех Полины.
     - Да, - сказал я и мы поцеловались.
     
     Да, Россия - великая страна, никогда и никому ее не завоевать!
  
  
     ГЛАВА 25. АБДУЛЛА
     
     Я встретил Майрам в аэропорту.
     Мы так долго не виделись, что у меня аж дыхание перехватило от красоты моей жены: румяная, чуть поправившаяся, одно загляденье, красавица!
     Мы обнялись и расцеловались.
     - Поздоровайся с Ибрагимом, - сказала Майрам и протянула мне колыбельку с ребенком.
     Ребенок на меня никак не прореагировал, только шлепал влажными губами и смотрел куда-то вверх большими карими глазами.
     - Ах вот он какой у нас!- пощекотал я ребенка по животику.
     - А это папа.
     Ребенок рассмеялся.
     
     "Тысяча мертвых, застреленных женщин лежали на дороге. Оторваны руки-ноги..."- мда, неважный из меня поэт, даже в штабной стенгазете не опубликоваться.
     Но тут мысли мои стали далеки от поэзии: из-за угла поперли еще феминистки, да с каким оружием!
     Таким можно танковую дивизию угробить!
     
     Наш объединенный русско-американско-исламский мужской блок спустил на этих сумасшедших телок собак.
     Пусть сражаются те, кого не жалко - дурры и собаки.
     Лучшие друзья человека - пес и женщина.
     
     Вскоре все женские силы были уничтожены. Не зря ели свой хлеб генетики-кинологи.
     
     Один солдат подошел к трупу предводительницы и перевернул ногой - она лежала ничком.
     - Да-а, красивая была, - протянул солдат, а мне стало дурно.
     
     Вот посреди бела дня на шоссе лежит очень красивая женщина - а от лица у нее осталось кровавое месиво, рваные раны по всему телу. И солдат говорит будто о вещи.
     Будто она перестала существовать в принципе. Не осталась ни в чьей памяти. Однако такие мысли пусты и скучны. Еще "Тошнотой" заболеть не хватает, как Сартр прописывал. Мы тут не зациклены на дихотомии "яркая личность - серая мышь", мы исполняем свой долг. А долг наш отныне - это мир во всем мире, мы миротворцы.
     - Теперь расходимся по району и отлавливаем остатки - одна треть феминисток разбежалась. Обнаруживаете и уничтожаете.
     - Но это же бабы! - это вырвалось помимо моей воли.
     - Эти бабы хотят искоренить мужской пол!
     - Может, они просто психически неадекватны? Не лучше ли, без пролития крови, запереть их в психушку?
     - Шизофрения не лечится. И кто тебе вообще сказал, что приказы обсуждаются? На рейд шагом марш.
     И я повиновался, как все.
     
     - Говори, паскуда, где ваши вожди?! - завизжала девица.
     - Слушай, ты такая красивая, а все в политику лезешь.
     И вправду, мучительница обладала точеной фигуркой, пухлыми губками и была блондинкой со стройными ногами в клетчатой юбке.
     - Это не твое дело, недоженщина!
     - Да брось ты.
     И в этот момент я осознал, что сижу не на обычном стуле, и не просто электроды подведены к моей голове и телу.
     По туловищу пошли кольца жара.
     
     Тряхнуло меня на славу.
     
     - Это было сто вольт. Сейчас я подключу к стулу детектор лжи. Не зря меня зовут Шэрон Тейлор Кровавая!
     
     Я задумался, пока она там копалась с аппаратурой, как легко меня поймали.
     На компьютере создали имитацию голоса моей жены и позвонили мне, чтобы я встречал ее на вокзале.
     Я приехал на всегда безлюдный вокзал и там меня схватила орава анархо-феминисток, затолкала в фургон и увезли куда-то в заводской район, на какую-то полуразрушенную фабрику.
     - Еще раз повторяю свой вопрос...
     - У нас нет вождей! - выпалил я.
     - Но кто-то ведь координирует ваши действия?
     - У нас нет вождей! - я скосил взгляд на детектор лжи, но тот выдавал ровную диаграмму, - у нас есть сержанты и лейтенанты!
     - А генералиссимус? - требовательно вопросила Тэйлор.
     - Мы все решения принимаем сообща.
     - Ладно, мы и так выйдем на вас. Можешь быть свободен.
     
     Она отключила все электроды и расстегнула ремни на подлокотниках.
     Я встал и потер занемевшие руки.
     - Вали, чего встал? - завопила амазонка и я поспешил ретироваться.
     Но вдруг она сказала:
     - Стоять! Иди сюда!
     
     Я не знал, что ей там понадобилось, да теперь никогда и не узнаю. Я вытащил свой ТТ и выстрелил главной феминистке в голову.
     Помещение было со звукоизоляцией, поэтому охрана снаружи ничего не услышала. Я вышел, плотно прикрыв дверь и сказал двум охранницам, стоящим по обе стороны двери, что их предводительница сказала не беспокоить ее пару часов.
     Я прикинул, что времени затеряться в городе мне хватит.
     
     Майрам все улыбалась, но через какое-то время я увидел, что теперь ее улыбка натянута.
     - Что стряслось? - спросил я ее.
     - Да ничего особенного.
     - А все же?
     - Теперь у тебя, у нас есть квартира, поэтому ничего страшного.
     - Что-то случилось с нашим домом? - задал я вопрос в лоб.
     - На него упала бомба. Слава Аллаху, я с Ибрагимом в этот момент гуляла по улице.
     - Там сейчас военные действия?
     - По всей планете.
     - Ясно.
     Заплакал ребенок.
     
  
     ГЛАВА 26. АЗАМАТ
     
     Мы с Бобиком шли по какой-то площади и он знай себе напевает песенки:
     
     Мой механический пес,
     Он сделан из стали,
     Сегодня он болен, а завтра - здоров.
     И заменив в его теле пару деталей,
     Мне не придется звать докторов!
     
     Постоянно мне будет рад и предан
     И не выкинет фортель в нужный момент!
     
     - Дмитрий Никуткин, знаменитый саратовский поэт.
     
     - Чего ты заливаешься? - недовольно спросил я Бобика.
     - Мне не положено говорить с людьми на отвлеченные темы.
     - Но ты ведь умеешь думать?
     - Ну и что? Генетики надели розовые очки - говорят, интеллекта у на с - ноль. Человеческого, я имею ввиду.
     - Ну ладно, и что, по-твоему, мы должны делать? Мне-то сказали невинная вечерняя прогулка, посмотреть на твои реакции. А на самом деле что?
     - А вот что, - сказал чей-то голос.
     Я обернулся - передо мной стоял гопник с ножом.
     
     Меня пригласили тестировать канусов на небольшой полигон и я согласился. Невыносимая скука разрабатывать новый язык, особенно когда твой приятель кинул эту работу.
     
     Я одел спортивную форму и вышел к остальным испытателям.
     Мне достался бульдог.
     - Привет, хозяин! - сказал пес, опершись передними лапами о мою ногу и заглянув мне в глаза.
     - Не беспокойся, это генномодифицированная собака, генетики создали псов с речевым аппаратом человека, но при этом они как попугаи, не осознают, что говорят.
     - Обижаешь, начальник,- сказала собака. - Я и до двадцати считать умею.
     - Заткнуться и выполнять приказ! - гаркнул сержант. - Ты, Бобик, идешь в ночной патруль с Азаматом.
     - Здорово, приятель, - сказала мне собака.
     - Ну, с богом, - сказал мне сержант, и мы вышли с полигона в вечерние улочки Саратова.
     
     - Фас! - скомандовал я Бобику и тот вцепился в гопника, повалил его на землю и начал кусать.
     
     Хоть все это было мне неприятно, но это была работа, поэтому я отстегнул от пояса дубинку и прошелся пару раз по телу поверженного. Затем достал наручники и сомкнул юнцу руки за спиной.
     Дело было сделано.
     
     Я много думал, что же мне теперь делать. Возвращаться домой не имело смысла - там меня ждали радиоактивные руины - как и здесь.
     К тому же позвонила сестра и сказала, что наш дом уничтожен бомбежками и она переезжает в Россию.
     Вот так я поучился в России. Кровавая икона.
     Я, конечно, как убежденный пацифист, не участвовал в бойне, но смог многое повидать.
     
     
     ГЛАВА 27. ЛЮДИ.
     
     ЕРОФЕЕВ АНДРЕЙ ПАВЛОВИЧ
     
     Я приставил нож к запястью и представил, как холодное зазубренное лезвие режет эластичные синие вены. Представил, как хлещет венозная кровь, как я падаю в обморок и проваливаюсь в небытие.
     Нет. Не могу.
     Но зачем мне жить, если смысл всей моей жизни - это Лера?
     Умирают слабаки. Да, я бы так не сказал. Сколько силы воли требовалось выброситься из окна или, как я, перерезать вены?
     Я, конечно, совершал в жизни неблаговидные поступки - рэкет в девяностых, бандитизм, наркотики, убийства. Но сейчас я другой. Господи, кому я это говорю! Шлюхи, алкоголики, наркоманы и бандиты считают, что изменяются к лучшему. А на самом деле все они вновь и вновь скатываются вниз и начинают все заново.
     К тому же убей я себя - меня возродит Дейсфера. А Лера - она даже не с Иваном, она теперь одна. Кошка, гуляющая сама по себе, или кот, проходящий сквозь стены.
     
     Я отложил нож в сторону.
     Все-таки жить стоило.
     
     Нужно просто забыть о Лере, и переключиться на кого-нибудь другого. Я часто твердил это себе. Но ничего не получилось! Да и правде в глаза надо смотреть: я импотент и ни одна девушка не будет со мной полностью счастлива. Я могу рассчитывать лишь на сестринскую любовь красавицы.
     
     Но почему-то именно Лерой я хотел обладать во всех мыслимых и немыслимых формах.
     Я человек ушедшей эпохи, тут уж ничего не поделаешь.
     
     СТАРЕЙШИНА
     
     В Новом Завете сказано: "не жнут они и не пашут" - это про животных.
     Но сейчас реальность такова, что животных заставляют выполнять человеческие функции.
     Человек, творение Божье, подчиняет себе животных.
     В самом по себе подчинении в этом случае нет ничего плохого. Все-таки человек - царь всего сущего на Земле. Но вот человек заставляет животных лделать человеческую работу.
     Это Господь Бог решает, почему лягушкам надо квакать, а ласточкам - летать. Человек вмешивается не в свою епархию и очень скоро проиграет в этой игре с Богом.
     
     Лучше бы они выдумали механических помощников-роботов. Хотя да, уже идут разработки собак-роботов по образцу калебов.
     Но чует мое сердце, ничем хорошим это не закончится.
     Слава Богу, к этому времени я буду духом из Дейсферы. Меня не так коснется кризис по всем направлениям.
     Плоть нечиста по своей сути, а искусственная плоть -металлические корпусы машин, к примеру, греховна вдвойне. Плоть, созданная плотью, чтобы ублажать плоть. Нет ничего глупее!
     Бог создал плоть, а человек, видимо, захотел повторения истории с Вавилонской Башней.
     Я пытался проповедовать всем Слово божье, но их уши были закрыты для моих речей. Как в "Заратустре".
     Но главное - теперь в стране мир. И это счастье.
     
     ЯНА
     
     Я была счастлива с Иваном. Зимой мы хотели сыграть свадьбу, а пока только мечтали о нарядах.
     В Ване проснулась его мазохистская природа - одеть женские шмотки и позволять стегать себя кнутом, - шутила я.
     Ваня только смеялся в ответ.
     Мы часто разговаривали о политике.
     Казалось бы, военные действия окончились, а мира и порядка все равно не было. Атмосфера царила как в девяностых.
     Каждый ходил со "стволом" и всегда был готов к обороне или же нападению.
     Но мне с Иваном, видевшим многое и закаленным в боях, не было страшно.
     Постепенно все новшества с детьми-мутантами, разумными собаками и роботами так прочно вошли в нашу жизнь, что мы и не помнили, какова жизнь без всего этого.
     
     Уходила эпоха. Медвепут. Выборы...эх, растет самосознание, депутаты, гордумы, мандаты, партии.
      И водоразделом стала революция две тысячи двенадцатого года.
     Это как природный катаклизм, обвал в горах, сход лавины, извержение вулкана - выживут сильные и везучие.
     Оголился нерв общества. Если к нему притрагиваться, произойдет катастрофа.
     Все в шатком равновесии. Но мы научились балансировать.
     
     ФЕДОР, АНАТОЛИЙ, САВЕЛИЙ, ВАСЯ
     
     Нас отпустили обратно в Аткарск, и это было замечательно. Правда, одно обстоятельство все же смущало нас: Старейшина остался в Саратове. Там его внучка крутила шуры-муры с Ваней, а он отказался переезжать.
     Теперь снова трудовые будни - отлов изгнанников. Правда, сейчас условия ужесточились: кто совершил тяжкое преступление, должен был быть убит.
     Это положительно отразится на менталитете жителей Аткарска.
     
     АНТОН ЛАГУТЕНКО
     
     Я был в шоке.
     Вместо того, чтобы сделать меня полноправным членом социума, американцы превратили меня в раба!
     Я обращался к самому генералу, но он отвечал:
     - Ты слишком хитрожоп и вероломен. Мы знаем о тебе все - чип в голове. Тебе ведь, как и всем, его вшили, не так ли? Ты, как это по-русски, а - подведешь нас под монастырь. Так что радуйся, перебежчик, что тебя не расстреляли. Ты даже не располагаешь нужными нам сведениями. Твоя жизнь тут ничего не стоит, так что иди и работай, раб! - с этими словами меня выгнали из кабинета.
     
     Но это еще полбеды.
     Я приглянулся какой-то даме бальзаковского возраста и теперь стал мальчиком-наложником у какого-то крокодила - как внешне, так и внутренне.
     
     ДЕНИС, ВАДИМ, САН САНЫЧ
     
     Мы снова были при делах. Возродилась народная дружина.
     Теперь мы ходим на рейды, стоим на постах, контролируем социум, поддерживая порядок.
     Нам честно нравилась наша работа.
     Мы глубоко удовлетворены своим местом в обществе.
     Правда, соцпакет скудноват, но мы можем растрясти закрома какого-нибудь янкеля, на худой конец.
     Теперь все устаканилось и работать можно было не на износ.
     
     КАТЯ
     
     Мы с Лехой записались в бригаду по уборке руин. Мы таскали всяческую арматуру, машины все остальное делали за людей.
     Мы приходили домой и валились спать без задних ног, любить друг-друга не оставалось сил.
     Леха все стремился в возрождающуюся народную дружину.
     Я же предпочла бы опять работать в школе, но за разбор руин платили двойной соцпакет.
     А сейчас с едой напряженка, как и с одеждой, спичками, мылом.
     Якобы "завоевавшие" нас США и Ирак могли уже излить щедрот на наши неповинные головы, но нет, эти ублюдки просто поставили все нефтяные вышки, да что там говорить, все ресурсы под свои американские и арабские компании.
     Когда я вышла в сеть, я узнала, что США вторглись в десятки стран и установили там свой режим. Правда, они не учли, что бандитский капитализм обернется тоталитаризмом. И по-прежнему янки - лишь куклы в руках сионистов. В свете этих фактов кажется логичным, что на Ближнем Востоке один Израиль не пострадал от США.
     
     МИХЕЙ, ДЯДЯ ВАНЯ, ВОЖДЬ ВЛАДИМИР
     
     Наш стан наконец-то выпустили из города и мы отправились кочевать дальше.
     Мы подписали официальное соглашение о взаимопомощи во время войны и пакт о ненападении. Теперь мы не сможем справлять наш обряд. Зато теперь мы сможем более комфортно передвигаться по стране - нам выписали новые мощные машины.
     Со вскрывшимися технологиями тоже все было ясно: к ним допускались лишь дослужившиеся до правой руки вождя. Все было как раньше (в этом смысле) с той лишь разницей, что все племя теперь знало о технологии.
     К тому же больных и хилых детей отныне не убивали, а отправляли в спортшколы в городах.
     В общем, все было более менее анархично.
     
     СВИН И КРЕСТ
     
     Всюду было слышно о больших переменах, а нам обоим и так было хорошо.
     Мы отправляли в печку отброс. Гопники, спидозники, военнопленные. Все.
     - Все еще сохнешь по нашему роттенфюреру? - спросил я у Креста, в задумчивости стоящий напротив фотографии А4 на стенде служащих.
     - Я люблю ее.
     - Брось, это не для нас. Надо любить свое призвание.
     - Я даже не знаю, жива она или нет?
     А называет этот ублюдок свою похоть "любовью, не смеющую назвать своего имени". Последнее время Крест был особенно зверем, проводил ужасающие даже нас, бывалых, опыты.
     - А если бы она попала в отбросы?
     - Я не мешкая сжег бы ее.
     - Понятно. Тогда тебе остается любить крики и судроги наших жертв.
     "И заниматься потихоньку суходрочкой"- добавил про себя я.
     - Тебе легко говорить, у тебя есть девушка.
     - Не думаю, что она осталась верна мне, если навещаю я ее раз в месяц, а она любит залить за воротник. А как известно, пьяная баба - чужая пизда.
     - Но это любовь, не так ли?
     Я не нашелся, что ответить.
  
     ГЛАВА 28. СФЕРА
     
     Я видел много смертей, такая уж у меня работа, ремесло Господа Бога, точнее, даже не ремесло, а искусство - быть Им.
     Меня рядили в разные одежды, придавали разный облик земные художники.
     А на самом деле Я - персонифицированная бесконечность, энергетические токи Вселенной.
     Но у меня нет тела, нет настоящего имени. Я - пустота. И теперь я отправляю всех, кто прибыл ко мне, обратно на Землю.
     Это должно было случиться после очередной мировой войны. Эта война шла на вибрационном, инфракрасном и прочих уровнях.
     Задела она и мой дом.
     Я обволакивал планету, я и Бог, я и жилище Бога, я и жезл Бога.
     Я тушил и зажигал звезды, я строил и рушил миры, пока у меня не получилась Земля. Ей я дорожу. Поэтому (а не для личного комфорта, да и здесь такие слова не нужны) я даровал людям бессмертие.
     Кто-то хотел умереть? Пожалуйста. Но вечный покой сердце вряд ли обрадует. И они оживают
  
     ЭПИЛОГ
     
     И все вернулись в Дом Знаний из путешествия по мыслям героев ушедшей эпохи. Эти герои были выбраны вычислительной машиной наобум, такие памятники стояли по всему городу.
     Сначала воцарилось молчание, и заинтересованный реакцией зрителя, Водолеев добрых две минуты смотрел на зал.
     Наконец кто-то не выдержал и сказал:
     - Ужас!
     - А в чем ужас, извольте ответить?
     - Сплошная война! Невозможно из нашей мирной обстановки оценить все это трезво.
     - Молодец, Гриша! - похвалил Водолеев.
     Казалось, ученик сейчас будто завиляет хвостом, так он был доволен.
     - Гав! Гав! - сказал он.
     - А мне показалось, что совсем не уделено внимание нам, роботам-собакам.
     - Да, Ксюша, ведь вы появились сравнительно недавно.
     Водолеев потер уставшие три пары глаз и сказал:
     - Нам, мутантам-людям, это и вовсе кажется мерзопакостным.
     Тут в зал влетел дух во плоти из Дейсферы.
     - Надеюсь, вы не собираетесь тревожить героев фильма? Это преследуется по закону.
     - Нет, что вы, мы просто просмотрели фильм, - ответил Водолеев.
     - А то сейчас они все отдыхают на Луне. Ну, тогда до свидания,- дух во плоти взял кусочек мела, повертел его в руках, положил на место и вышел из аудитории как и зашел - сквозь стену.
     - Я расскажу вам четверостишие, и вы еще раз напомните себе, почему анархия недостижима, - сказал Водолеев.
     
     "Кто малиновку убил?"
     "Я"! - воскликнул воробей.
     "Лук и стрелы смастерил
     И малиновку убил!"
     
     - Все свободны, до завтра.
     
     И будущие полноправные граждане тоталитарной страны встали с мест и пошли домой, готовиться к семинару по просмотренному фильму.
     
     - Все, что не анархия, то фашизм, - пробормотал под нос Водолеев. - Человек без власти - человек, а толпа без власти - толпа.
     Его вполне устраивала жизнь под началом оживленных Дейсферой Ленина и Сталина.
     Пусть всякие течения, вроде набравшего популярность анархо-сатанизма существуют, это ничего страшного.
     
  
  
   УВЕДОМЛЕНИЕ
     
     1
     
     Я никогда раньше не писал романов. Маленькая историческая повесть на тридцать страниц уже была для меня достижением. Теперь же я написал роман.
     Во-первых: герои. Я взял, как и следует традиции написания новичков, взял реальных людей, их внешность и характеры. Но получились они совершенно не такими, как в жизни.
     К примеру, герой Иван. Его я списал с себя, но я вряд ли совершу убийство.
     Алексея я списал с умершего реального панка и теперь он живет на страницах романа
     Нет нужды описывать остальных.
     Во-вторых, вы не найдете на карте города Саратова ни одного названия улицы, имеющегося в романе, потому что в моей виртуальной реальности после революции двенадцатого года все улицы переименовали. Указатель - парк "Липки" рядом с Проспектом Кирова (Бакунина в моей реальности).
     Город Аткарск никак не соотносится с реальным населенным пунктом.
     Город Тюмень соотносится очень хорошо.
     В-третьих, я задумал написать о том, как в две тысячи двенадцатом году произойдет революция за два года до - в две тысячи десятом, летом..
     Я считал, что революция действительно свершится, об этом много было написано в интернете.
     Но революции не произошло, поэтому описанное общество будущего, поначалу так приятно выглядящее, оборачивается тоталитаризмом.
     Получился роман-шутка с серьезным лицом. А удалось ли мне передать атмосферу веры в ультралевую утопию, судить вам, читатели.
     
     2
     
     Первоначально у меня была идея анархии через глобализацию, через США, которые нас завоюют и все нации смешаются в один котел. Но, подумав, я решил, что получится та же демократия, что и в США. Тоталитаризм желаний - как говорит Иван.
     А учитывая специфику отношений власти и народа в России, я нарисовал мрачную картинку 2100-х годов.
     Стержневая линия - это вопрос, почему человек способен на убийство? Человек или высшее животное?
     Но я оставляю вопрос открытым.
     Еще этот роман о цивилизации, в которую превратилась культура. У культуры есть душа, у цивилизации ее нет.
     Поэтому редки те люди, которые в хаосе иррациональной информации остаются людьми.
     Панки - как раз такие люди и есть.
     
     3
     
     Тексты песен взяты от групп "Бригадир", "Шмели", стих самого автора и стих его друга. Использованы статьи (в главах "Перекресток1,2,3"), все это можно без труда найти в Сети. Также "Революционный катехизис" Бакунина и "Речи бунтовщика", "Хлеб и воля" Кропоткина.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"