Й. Кумир

Кумир

Когда приоткрыв какой-то из глаз... не берусь утверждать, какой именно... обнаруживаешь, что утыкнут носом в пучок пожухлой травы, влипшей в раскисший глинистый склон вонючей придорожной канавы, в которой ты встречаешь нынешнее утро... или нынешний день, а скорее всего нынешние сумерки... рука сама сразу тянется за пазуху. То есть не знаю, как у вас, а у меня обычно тянется сразу... и шарит там судорожно, шарит, неловкими и липкими от испуга и дорожной грязи пальцами нащупывая... ничего обычно не нащупывая.

Перевалясь со стоном на спину, я страдальчески уставился в застиранно-белесое низкое небо сегодняшнего так отвратно начавшегося утречка, а может денечка, а может и вечерка. Хрен тут разберешься в такую-то погодку - на морду сеется не то морось, не то туман, считай, умылся, и будь еще благодарен, что ледком, пока дрых, не прихватило.

С усилием сел и еще раз без какой-либо надежды пошарил за пазухой. Ничего. Ну, то есть свисток-то на месте, куда он денется, снять его только с головой удастся, да и вскрыть, лишь ее имея; а это пусть, без башки мне он и без надобности... а больше ничего. И в котомке, что из-под себя вытащил, тоже ничего, кроме карточной колоды, десятка картох да луковицы, от одного вида которой, уж не говоря о запахе, подступила тошнота.

Осмотрев свое имущество, посидел немного, зажмурясь, пережидая, покуда круговерть в башке поутихнет. Затем, чертыхаясь, принялся вытаскивать себя из жирной тягучей грязи и, не сразу, но преуспел; и уже начал, оскальзываясь на мокрой глине, выкарабкиваться на дорогу, как вдруг глянул вниз и моментом скатился обратно. Ну, етишкин кот! Даже головой трещащей покрутил, глазам своим заплывшим не вполне доверяя... Вот же она, любезная моя, лежит себе в грязище полуутопленная, полузатоптанная, уже оплаканная, бочком серебристым обиженно посверкивая... Руку дрожащую протянул было, и замер, сраженный страшной догадкой, и пока подымал ее, драгоценную, не дышал просто - глиной тяжелой облепленная, по весу-то и не определишь... А уж когда пальцами негнущимися пробочку-то свинтил, да губами приник, понял, день сегодня, точно, какой-то особенный!

А уж как из канавы выбрался - не то слово "выбрался" - птичкою взлетел... ладно, не стану уточнять, какой именно... да огляделся по сторонам, тут и вчерашнее вспоминаться начало - как с ребятами Бороды из Каррены в Пилан на какой-то бричке тряслись... Граппы было, залейся просто... Вот я чего-то, кажись, и заливал всю дорогу... Про герцогиню, не иначе... Вроде ребята гоготали: "Ну, Барсук! Ну, брехун!" И по плечу все норовили, по плечу... да от души... Вот, видать, от такого душевного тычка я из брички-то и вылетел... А дальше уже не помню. А эти морды упившиеся небось в Пилане только и спохватились... если вообще спохватились - граппы, говорю, у них было еще немерено.

Так что по всему выходит, что ожидать мне на пустынной дороге нечего и некого, а придется топать пешочком. Вопрос, в какую сторону топать, тоже решился довольно просто. Ни в Каррене, ни в Пилане меня никто особо не хватится, а вот во фляжечке моей бесценной граппы всего-то на три пальца осталось - до Пилана никак не дотянуть. Так что отряхнулся я немного, чтобы грязь лишняя поотлетела, да потрусил назад в Каррену.

Тащился я так уже, как мне казалось, довольно долго - вроде и смеркаться начало, и граппы заметно поубавилось, и пора было бы давно показаться знакомым местам, а я все еще ничего не узнавал. Местность тянулась тоскливо-безлюдная - ни постоялого двора тебе, ни корчмы какой завалящей, ни хоть мельницы захудаленькой... Я даже заскучал уже слегка - в канаве придорожной хорошо спится, когда выпивки полно, а с пустой фляжкой это мне совсем не по вкусу.

Решил было поднапрячься да шагу прибавить - авось, пока совсем не стемнело, до жилья какого-никакого добреду. А прежде чем напрягаться, присел передохнуть на обочину, фляжечку свою заветную достал да несолоно хлебавши и обратно упрятал - в ней уж вовсе на донышке плескалось. Вот тут я их и увидел.

То ли всадник был слишком задумчивым, то ли конь, но плелись они так, что я все еще даже стука копыт не различал. А может это потому, что в башке у меня по-прежнему трещотки наяривали.

Всадник неспешно приближался. Сгорбившись в седле, в надвинутой на глаза темной шляпе, он слегка раскачивался и временами вроде подскакивал, похоже, не умея приспособиться к шаткой трусце своего понурого иноходца.

- Любезный господин, - подымаясь, просипел я надрывно, - нет ли у Вас, чего испить? Жажда истерзала...

Он натянул поводья. Конь равнодушно встал, свесив голову с поседелой гривой.

- Пожалуйста, - расстегнув седельную сумку, всадник вынул бутыль и наклонился, протягивая.

Я схватил, и жадно припал, и поперхнулся, так что жидкость потекла по подбородку. Утерся, обколясь небритою который день щетиной, и прохрипел с обидой:

- Вода...

- Утром родниковую наливал, - объяснил он, поправляя съехавший с плеча здоровый кожаный баул.

Я вернул бутылку, пережив разочарованье молча.

Он тоже отхлебнул, закинув голову, отчего шляпа, бывшая явно с чужого плеча, съехала теперь назад, открыв юное веснушчатое лицо - хорошее такое лицо, располагающее... К тому располагающее, чтоб наболтать с три короба да в бурду иноходца его сивогривого выиграть... Если он знает, что такое бурда... А не знает, так обучить сперва, а потом выиграть...

- Я, кажется, заблудился, - сообщил юнец со смущенной улыбкой. - Мне в Рир надо, а там на дороге была развилка... Похоже, не туда свернул. Не подскажете, как отсюда в Рир покороче добраться?

Эк, хватил - в Рир! Тут до Каррены не добраться, а Рир этот вообще в другом княжестве.

- Подскажу, конечно, подскажу, любезный господин, - мелко закивал я. - Значит, теперича Вам все прямо и прямо, а, не доезжая Бугров, деревня это такая, стало быть, свернуть на правую руку и дальше...

- А как же я определю это "не доезжая Бугров"? - удивился он. - Ладно б еще "после Бугров", я б спросил Бугры это или не Бугры, а "не доезжая" это что ж, мне сперва доехать да спросить, потом назад возвращаться? Нет ли какого-то еще ориентира?

- Чаво нет? - старательно вытаращился я. - Нет, окромя Бугров там больше ничаво нет, никакого тира.

Юнец вздохнул.

- Ну, ладно... Не доезжая Бугров на правую руку... А затем?

- А затем до бывшего Кубышкина колодца... - вдохновенно продолжил я. - Колодец, правда, уже лет пять как засыпали - говорят, туда разбойнички из шайки Кривого ограбленных путников заживо сбрасывали, так что пришлось засыпать, чтобы народ не потравился. Так что там не колодец теперь, а холмик такой присыпанный. А место все по-старому кличут. Так вот от холмика как раз будет тропочка... через болотце. Должна быть, - поправился я и заверил совсем приунывшего слушателя: - В прошлом годе точно была, сам видел, мы в аккурат там с кумом овцу его загулявшую искали.

- Нашли? - грустно спросил юнец.

- Не-а, - махнул я рукой. - Она, видать, с тропочки-то сбилась да в болоте и сгинула.

Юнец поправил вновь сползшую на нос шляпу и еще раз вздохнул.

- А Вы... - начал было он, и запнулся. - Простите, я не представился. Меня зовут Эрнандо Туир, я из Каварена. Могу ли я узнать Ваше имя?

Какие церемонии! Я невольно приосанился и едва не ляпнул:

- Барс... - и закашлялся остервенело.

- Любезный Барс, - юнец изобразил что-то вроде вежливого поклона - при этом кожаный баул опять съехал с его плеча, а шляпа свалилась вовсе. - А Вы не могли бы... Понимаете, мне очень нужно в Рир... Если бы Вы согласились проводить... хоть немного... По тропке через то болото, или до бывшего колодца или хотя бы до не доезжая Бугров? Я заплачу.

- А чего ж, - я почесал затылок, - можно... Бывал я в Рире... Давно, правда. Помнится, еле ноги оттуда унес... А сколько платите? Ежели через болото?

- Три соверена, - сказал он, смахивая с глаз встрепанные рыжие лохмы, шляпой уже не сдерживаемые. - Больше никак не могу, уж простите.

- Три-и-и, - протянул я. - Оно, конечно, можно было бы и через болото. Да ведь я хромый, плетусь еле-еле... Коль господин торопится, только лишняя задержка из-за меня выйдет...

- Так у нас же конь есть! - воскликнул он обрадовано, спрыгивая на землю.

Дальше я трясся на древнем иноходце, а хозяин его тащился следом, в обнимку со своим длинным баулом, доверить который мне наотрез отказался. Так что содержимое этого странной формы баула интриговало меня чрезвычайно. Седельную-то сумку я сразу тихонечко ощупал, ничего в ней особо интересного не обнаружив - бутыль с водой да пара яблок. В этом же заплечном кожаном тюке у юнца могло быть все, что угодно - от любимого зонтика покойной бабушки до пары-тройки кочерег или ржавого мушкета; а может и то, и это разом.

Трясусь я себе и прикидываю: зонтик в утиль за четвертак - полстопки граппы. Кочерга? Кузнецу на перековку за столько же - еще полстопки... Мушкет - еще пара стопок... А конягу разве что на живодерню пристроишь - и то вырученного за этакий скелет и на достойный помин его души не хватит...

Так размышляю я по дороге, не пренебрегая впрочем и взятыми на себя обязанностями проводника - бодро распинаюсь по поводу окрестных достопримечательностей:

- ... а вот за тем лесочком, стало быть, деревня одна есть, так там мужик один... лесоруб... там все мужики-то лесорубы... так вот один как-то раз пошел, стало быть, лес-то рубить...

Юнец, как и его конь, плетется, свесив голову. Мне видно донышко его шляпы. Шляпа ничего, лишь слегка потертая - на полштофчика граппы...

- Извините, Барс, а далеко еще эти Бугры? - все-таки спрашивает он.

- Бугры-то? Да Бугры еще далече... - бормочу я, жадно высматривая впереди хоть какие-то признаки обитаемости здешних мест.

И, етишкин кот, наконец высматриваю.

Конь, учуяв, тревожно вскидывается и издает дребезжащее ржание. Юнец подымает голову и, споткнувшись, хватается за стремя, а точнее, за мою ногу.

- Ч-ч-то это? - шепчет он сдавленно.

- Герцогский крестничек, - отвечаю я раздраженно, понукая заупрямившегося коня. - Поразвесили, прости Господи, будто заместо верстовых вех вдоль дорог... Неужто, не попадалось еще?

- Нет, - выдыхает юнец, не в силах оторвать взгляд от черного, слегка покачивающегося на длинной веревке, лишь отдаленно напоминающего человека, которым оно когда-то было.

- Это разбойник? - на побледневшем лице веснушки как будто краской брызнули. Трясущимися губами повторяет настойчиво: - Это разбойник был?

- Бродяга это был, - вздыхаю я. - Неудостоверенный. Господин наш Герцог однажды вдруг решил искоренить бродяжничество. Создал специальные патрули. Остановит такой, покажи удостоверение, нету - тут же и вздернут на ближайшем суку без разговоров. Надо признать, сработало... У тебя-то документ при себе?

Юнец дернулся и полез за пазуху.

- Здесь, - сказал он, с испугу даже не заметив, что я не только с проводниковой тональности сбился, но и вообще на ты перескочил.

- Ну, и у меня при себе, - я тоже на всякий случай подергал свисток на шее - выдрессировал Герцог, чтоб ему самому когда-нибудь такую же вешалку соорудили. - Так что, выходит, нам бояться нечего. Да, давай же, шевели копытами! - поводьями и каблуками я заставил напуганного коня двинуться шаткой рысью, напуганный юнец взял с места в галоп без понуканий.

Щеки его цвета незрелого яблока, и, когда дерево с раскачивающимся герцогским крестником скрывается за поворотом, я вытаскиваю фляжку. Отпиваю сам и протягиваю юнцу:

- На, хлебни.

- Он послушно делает глоток, давится, краснеет, выпучивает глаза и, прерывисто вдыхая, хрипит:

- Водка же!..

- Лучше! - гордо объясняю я. - Настоящая граппа! Фляжечку-то не урони.

Прячу свое сокровище. Граппы на полпальца, не больше.

Рысим дальше в молчании. Напряженно всматриваемся в плотнеющие сумерки, юнец - явно опасаясь встречи с еще одним повешенным, я - предвкушая скорое появление какого-нибудь трактира.

Точно, за очередным поворотом показывается приземистая покосившаяся корчма, вроде мне даже знакомая. Впрочем, трудно, верно, в этом герцогстве отыскать мне незнакомую...

- Как на счет задаточка-то, господин любезный? - интересуюсь весело, приободренный видом приближающегося спасения. - Считай, уж почти и до Бугров добрались!

Юнец молча отстегивает от пояса кошель и выуживает один соверен.

Кошель у него не так чтобы уж очень внушительный - прямо скажем, тощенький такой кошель. А вот пряжечка на поясе сверкнула заманчиво. Неужто, серебро? Етишкин кот, полведра граппы!

У корчмы торопливо спешиваюсь, поводья бросаю юнцу и со словами:

- Я мигом! - вприпрыжку (но не забывая преувеличенно прихрамывать) устремляюсь в заветное заведение.

В тесноватом низком помещении темно. Только над прилавком тусклый светильник коптит дощатый потолок, да на дальнем краю длинного стола оплывшая свечка в тесном окружении кружек и кувшинов, над которыми горбятся какие-то подозрительные мордатые молодцы.

- Граппы! - командую заросшему бородой до бровей хозяину и протягиваю свою фляжечку, предварительно опорожнив до дна, разумеется. - Сюда - до краев. Отдельно - штоф с собой. И шкалик сейчас. - Кладу на прилавок соверен и уточняю: - Шкалик в первую очередь!

Граппа слегка отдает сивухой - понятно, откуда в этой дыре настоящая, но в целом неплоха. Аж щурюсь, смакуя.

Хозяин выставляет штоф, подается вперед через прилавок, всматриваясь:

- Аль Барсук, што ли, собственной персоной? Каким ветром?

- Попутным, - заверяю. - Попутным.

Определяю фляжечку за пазуху, штоф в котомку, сгребаю сдачу с мокрого прилавка и направляюсь восвояси. Мордатые молодцы, опустив кружки, пялятся с интересом.

Уже толкаю дверь, как в спину сиплый голос:

- Это что же, тот самый Барсук, что, Борода трепал, в карты проигрыша не знает?

Етишкин кот, слава поперед меня бежит! Оно, конечно, приятно, да в ремесле моем не вполне сподручно. Нет, точно пора из этого герцогства убираться, что-то мне здесь последнее время разонравилось...

- Эй, Барсук, сыгранем?

Оборачиваюсь. Мордатые в той степени блаженства, когда дает себя знать потребность размяться - сплясать что-нибудь иль кого отметелить...

- Ребята, - говорю проникновенно, - рад бы, да сейчас никак - работенка за порогом ждет. Вот закончу с клиентом и к вам заскочу... - и прибавляю со значением: - Авось тогда и на что сыграть будет.

Мордатые понимающе закивали и сдвинули кружки. А сиплый напутствовал:

- Ну, давай, Барсук, работай! Закончишь, заглядывай, мы тут еще только начали...

Оно и видно. Откланялся и за дверь. Чуть юнца, у порога поджидающего, не сшиб.

- Едем! - командую. - Надо хоть до Кубышкина колодца до темноты добраться.

Юнец нерешительно топчется перед дверью.

- А хлеба здесь не продадут? У меня совсем мало осталось.

- Какой тут хлеб, - говорю я. - Разве что в виде самогонки. Поехали!

То есть ехал, конечно, я, а юнец тащился в хвосте, и мне все чаще приходилось придерживать конягу и поджидать его, прикладываясь к фляжечке. А меж тем темнело прямо-таки угрожающе, и, подбодренный граппой, я решил отказаться от надежды найти какие-нибудь бугры для ночевки.

- Привал, - объявил я, в очередной раз дождавшись своего подотставшего спутника. - Скоро так стемнеет, что и дорогу не разглядим. Да и конь устал. Надо на ночевку обустраиваться.

Юнец согласно кивнул и осел на обочине, обхватив свой баул. Стало ясно, что обустраиваться придется мне.

Устроились отменно. Валежник, хоть и сыроватый от давешней мороси, все же разгорелся, и у нас получился славный маленький костерок, в угли которого я зарыл свои картошины. А уж граппы у меня было хоть до соседнего княжества. Может, и верно, наняться в провожатые до самого Рира? Верхом-то лучше, чем пешедралом топать.

Я глянул на своего загнанного нанимателя, который сидел, уставясь в догорающий костер, и даже вроде уже выглядел слегка оклемавшимся.

- Сейчас картохи поспеют, - сказал я. - Жаль, соли нет, ну, да и так сойдет. Соль уж больно дорога - дороже граппы.

Юнец встрепенулся и принялся развязывать баул. Отогнул край, засунул руку и извлек сначала четвертушку каравая, затем пару огурцов и что-то в тряпочке, оказавшееся соленым сыром.

- Етишкин кот, отменная закуска! - воскликнул я и вынул фляжку.

- Граппы не желаете?

Юнец помотал вихрами, засунул руку еще дальше в баул и потянул... я даже не сразу понял, что, ожидая увидеть кочергу или зонтик... но он вытащил гитару. Подхватил ее привычно, сосредоточенно покрутил колки, тронул струны. Они отозвались, негромко, но слаженно сливаясь в ритмичную мелодию.

Я вдруг заметил, что опять свинчиваю крышку. Хлебнул еще. Убрал. Достал нож. Разрезал луковицу. Понюхал. Достал фляжку. Еще хлебнул. Убрал. Порезал каравай. Потыкал картошину и, подцепив ее, принялся ожесточенно на нее дуть, и перекидывать из руки в руку, и сколупывать корочку, и снова дуть, и перекидывать...

- Готова? - спросил юнец, прерывая наигрыш. - Есть хочется жутко!

Засунул гитару обратно и ухватил краюшку.

- Луком хорошо потереть, - посоветовал я. - И вот та картоха сбоку уже подгорает...

Некоторое время мы чавкали молча.

Несколько картошин да по куску хлеба с сыром я предусмотрительно сразу отложил на утро. Остальное исчезло до обидного быстро.

Поэтому я еще разок приложился к фляжке и затем буркнул.

- Музыкант, значит...

- Нет, - возразил он. - Просто пытаюсь играть.

- А в чем разница?

- Музыкант - для других, а я - для себя.

Что ж... исчерпывающе, решил я и зевнул. В голове шумело, но этак приятно, укачивающе. Я мягко сполз на бочок, зажмурился и, кажется, даже слегка всхрапнул.

Разбужен был все той же мелодией.

Я приоткрыл глаз. Сидит со своей гитарой на коленях и дергает струны.

- Спать не собираетесь? - поинтересовался я, зевнув.

- Не собираюсь! - заявляет твердо.

- Почему? - слегка опешил я. - Завтра в Рир не идем, что ли?

- Я иду, - отвечает. - А за Вас не поручусь... - и сообщает мрачно: - Я думаю, что как я засну, Вы меня обкрадете!

- Етишкин кот! - я окончательно проснулся и даже слегка протрезвел. - Парень, ты что? Я не вор!

- А зачем врали?

- Что врал?!

- А все! Про Бугры и про болота. Ясно же, что дороги в Рир не знаете!

- Ну, не знаю, - согласился я. - А врал, потому что опохмелиться надо было. Но я не вор, честное слово!

Я не мог даже оскорбиться, поскольку в его настороженных круглых глазах вдруг как в зеркале разглядел подозрительного типа, обросшего, небритого и немытого, выглядящего так, словно ночует в придорожных канавах, беспрерывно опохмеляющегося и напропалую врущего... И настолько важным показалось почему то, чтобы он мне хоть в чем-то поверил, что я неожиданно признался: - Я не вор, я просто шулер. Карточный шулер. Я подумывал втянуть тебя в игру и что-нибудь выиграть - твоего коня, шляпу, или даже твою драгоценную гитару, если б ты поставил ее на кон.

- Гитару я бы ни за что не поставил! - вскинулся он.

- Да это я уж понял, - заверил я. - А вот чего не пойму - почему ж ты шел со мной, если подозревал, что я - вор?

- Да я ж не сразу подозревал, - вздохнул он. - А потом эти повешенные у дороги, - он даже поежился, вспомнив. - Неприятно одному... Ну и не сгонять же было с коня хромого человека...

- Тем более, что этот человек мог в любой момент просто ускакать вдаль на твоем коне, - хмыкнул я.

Он кивнул:

- Угу...

- Но ведь не ускакал!

- Угу...

- Эрнандо, - сказал я, - не собираюсь я тебя обкрадывать. И выигрывать у тебя ничего не собираюсь. Я сам решил податься в Рир. Потраченный соверен, полагаю, я все-таки отработал. А дальше, мы, стало быть, если ты не против, будем просто попутчики. А дорогу отыщем. Так что спи, давай.

Он повозился немного, укладываясь, и вскоре затих. У меня же сон как рукой смахнуло. Помаявшись, я окликнул негромко:

- Эрнандо?

- Что? - отозвался он совершенно несонным голосом.

- А что это за музыка такая... ну, которую ты наигрывал?

- Это песня, - сказал он, мгновенно, как неваляшка, усаживаясь. - Очень хорошая песня. Ее сочинил один бард. Его звали Альбатрос. Он много замечательных песен сочинил. Хотите, спою что-нибудь?

Я пошарил рукой за пазухой и ничего не нашел. Успел испугаться. А фляжка была, оказывается, уже в другой руке.

- И чего это тебя петь-то потянуло? Ведь граппы не пил вроде, - проворчал я, вытирая губы.

- Мне хочется спеть Вам песню Альбатроса, - ответил он с воодушевлением.

- Мне? - удивился я. - Почему именно мне?!

- Понимаете, - заговорил он горячо и восторженно, - в его песнях я слышу что-то такое... настоящее, подлинное... Такое, каким все должно было бы быть, если бы...

- Лично у меня, - пробурчал я, - все становится таким, каким должно быть, когда я граппы этак полштофчика...

- если бы мы сами не разрушали все и в первую очередь себя... свои души... Не изменяли бы своим устремлениям... Его песни, мне кажется, не могут оставить равнодушным, они ранят и дарят надежду, они задевают...

- А оно мне надо, чтобы задевало? - пробормотал я.

- Знаете, Барс, - прервав свои восхваления, произносит он спокойно и твердо, - мне кажется, надо.

- Етишкин кот! - только и говорю я и лезу за граппой.

- Между прочим, у Альбатроса в одной из песен "етишкин кот" тоже упоминается. Мне всегда было интересно, что это за кот такой. Но про кота я сейчас не буду. Сейчас я хочу спеть другую песню.

И как ни в чем ни бывало достал свою гитару, пристроил ее на коленях и голосом не слишком сильным, но более-менее выразительным, запел:

Знаю, надежней опор,

В небе крыло не найдет -

Держит меня до сих пор

Только стремленье вперед.

Ведом падения страх,

И тем, кому в выси жить.

Крыльев не важен размах,

Главное, их не сложить.

Ты только всегда держись

Той цели, что сам избрал.

Покуда стремишься ввысь,

Ты все еще не упал!

А цели мои просты -

Свободно дышать и петь.

Даже страшась высоты,

Больше боюсь не взлететь.

- Ну, и что? - интересуюсь я, дослушав, и догадываюсь: - Теперь я должен прослезиться, что ли? Вылить граппу в костер и карты свои крапленые туда же высыпать?

- Вам совсем не понравилось? - в голосе изумления больше, чем разочарования.

- Эрнандо, - спрашиваю я, - тебе сколько лет? Пятнадцать?

- Семнадцать! - заявляет он не без гордости и чуть тише уточняет: - Почти.

- Тогда это еще, наверное, поправимо.

- Что поправимо?

- Что тебе до сих пор нравится вся эта юношеская романтическая чепуха, ничего общего с реальной жизнью не имеющая, - поясняю я холодно.

- Ну, это смотря с чьей жизнью! - парирует он после продолжительного обиженного молчания.

- С реальной, друг мой, с реальной, я же сказал.

- По-вашему, Вы умнее, чем Альбатрос?

- Без всякого сомнения!

- А по-моему, Вы просто сдались и сложили крылья!

- Ну не всем же крылья даны.

- Всем! Только некоторые не хотят их расправить!

- А некоторым их жизнь поощипала...

- Это Вы про себя? - хмыкнул он безжалостно. - Если крылья по назначению использовать, их не поощипаешь!

И резко ударив по струнам запел опять:

Своей высоты узнаю предел,

Рву крылья, взмывая к ней.

Шипят за спиной: "Ишь, куда взлетел!

Что ж, падать будет больней!"

Из искры сомненья пожар раздув,

Испуг вдруг к земле прижмет.

Крыло не за тем, чтобы прятать клюв -

Уж лучше быть сбитым влет!

Дорога моя не всегда легка:

Вниз камнем, едва запнись.

Крыло не за тем, чтоб взгляд свысока -

Чтоб кто-то взор поднял ввысь!

Штили ли, шквалы, неистовство гроз,

Путем все иль нет пути,

В небо дорога твоя, Альбатрос -

Крылья расправь и лети!

Завершил громким аккордом и смотрит победительно.

Я демонстративно зевнул.

- А что, этот твой Альбатрос только о пернатых все поет? Поинтереснее у него ничего нет? О женщинах, к примеру? Что-нибудь вроде, - и загорланил хрипло:

- Малютка Элма так резва, что за ночь пятерых берет. Брала б десяток, будь трезва, да вот беда - как лошадь пьет! Э... как там дальше, запамятовал... Не знаешь, случайно? Нет?

Юнец глянул так, что я аж граппой поперхнулся:

- Ну, ладно, если о бабах тебе рановато, так давай тогда спать!

Легко сказать "спать". Я оприходовал почти все содержимое фляжечки, но и это испытанное средство не помогло - изворочался так, словно подо мной муравейник. Улегся, уставясь в уже начавшее светлеть небо, и позвал:

- Эрнандо?

Юнец лежал, обратясь ко мне оскорбленным задом, дышал вроде ровно и ответом не удостоил, но я был уверен, что он не спит.

- Эрнандо, извини, вынужден признать, я использовал запрещенный прием.

Когда я уже думал, что ответа не дождусь, он пробурчал:

- Потому что нормальных аргументов у Вас нету! А Альбатрос - выдающийся бард! Гений! Бог!

Моя рука опять потянулась к фляжке. Ну как общаться с чокнутым без граппы?

- Про "не сотвори себе кумира" что-нибудь слышал? - наконец полюбопытствовал я.

- Да, он мой кумир! - с вызовом заявил тот. - Хотя я никогда даже его не видел. Я читаю его слова и ноты, и меня переполняет энергетика его песен, я становлюсь лучше, смелее, благороднее. О, я бы все отдал, чтобы хоть раз услышать, как он сам их исполнял! Чтобы только услышать его голос... Но мне не посчастливилось - я родился лишь спустя три года после его смерти.

- А он умер?!

- Его убили, - ответил он горько. - Убили, когда ему было только двадцать пять!

- Да ну? - присвистнул я.

- Да, - повторил он гневно, - убили! В Рире двадцать лет назад. И я иду в Рир, чтобы отыскать его могилу!

- И возложить букетик незабудок? - усмехнулся я. - И как будешь разыскивать? Бродить по кладбищам и искать могильный камень с нарисованной чайкой?

- Я знаю его настоящее имя, - отчеканил он. - Его звали Альбарро Троссар. Если его могила сохранилась, я найду ее! А потом отомщу!

- Господи! Кому?! - я даже граппой облился.

- У меня есть версия. Альбатрос всегда пел о свободе, наверное, его песни не понравились властям, и они от него избавились!

- И кому ты намерен мстить, чудак? - простонал я. - Княжескому семейству Рира до последнего колена? Ну, что за бред?! Прошло двадцать лет! Ты понятия не имеешь о том, что там происходило. Да, может, твой Альбатрос соблазнил чью-нибудь жену, а ему намяли бока! И власти тут совершенно не при чем. Может быть, он вообще не умер?!

- Вы что-нибудь слышали о нем? - перебил меня он с горячностью, вскакивая. - Хоть что-нибудь за эти двадцать лет?!

- Нет, - осекся я. - Ничего я не слышал!

- Ну, вот! - воскликнул этот фанатик. - Значит, Альбатрос умер! Потому что, если бы его не убили, сейчас он был бы знаменит! Все бы знали его песни!

- А если он просто перестал сочинять?

- Он не мог перестать! - крикнул юнец и аж притопнул. - Потому что тогда всё, всё бы оказалось бессмысленно! Тогда просто не стоило бы жить!... Но он не мог! Как птицы не могут перестать летать! Он был гений! Да что я тут перед Вами распинаюсь? Что Вы можете знать о таланте?!

- О таланте, может, и ничего, а вот об его отсутствии немало! - тоже заводясь не на шутку, выкрикнул я. - Не было там никакого таланта! На скорую руку слепленные вирши да примитивные мотивы - вот и весь твой гений!

- Примитивные мотивы?! - юнец аж задохнулся. - Да что Вы понимаете?! Может, Вы в музыке разбираетесь? Может, и на гитаре играете?!

- Может, и играю! - рявкнул я. - Но не люблю. Карты сваливаются! Ты просто глупый щенок! Мститель нашелся! Твой Альбатрос сейчас, верно, заседает в муниципалитете какого-нибудь замшелого городишки и сочиняет только поздравительные адресы коллегам! А впрочем, - устало махнул я рукой, - при таких-то задатках, скорее, спивается где-нибудь в таверне...

И тут он мне врезал. В скулу. В прыжке.

От неожиданности я завалился на спину, выпустив из руки фляжку.

- Это ты спиваешься, ты! - выкрикивал он в ярости, потрясая кулаком. - Ты жулик и лжец! Барсук вонючий! Никчемный неудачник!

Напуганный конь истошно заржал и вздыбился, чудом не сорвав привязь.

- Пьянчуга! - еще раз крикнул юнец и вдруг опустился на землю, обхватив руками голову.

- Да если б Альбатрос был жив... - проговорил он с глухим отчаянием, - Если бы я мог верить, что он жив... Если б мог надеяться, что когда-нибудь встречу его... Просто, чтобы взглянуть... чтобы услышать его голос... Я бы, наверное, даже не стал говорить, что он для меня значит... что он дал мне больше, чем родители, больше, чем учителя! Что он был мне как лучший друг, который ни разу не обманул и не предал! Как старший брат, на которого я равнялся во всем. Что я всегда искал у него совета и всегда получал его...

Конь опять заржал истерично. И ему вторило громкое уверенное ржание совсем рядом.

Всадников было пятеро. Здоровенные амбалы в темных плащах с эмблемами герцогской стражи на плечах. Возникли из утреннего тумана и наскочили со скоростью урагана, ссыпались со своих взмыленных лошадей и также ураганно взяли в оборот, крича в пять луженых глоток:

- Патруль! Удостоверения! Предъявить! Живо! Поворачивайтесь! - и придавая ускорение тычками утяжеленных рукавиц.

Юнец мой, совсем позеленевший, трясущимися пальцами теребил застежку ворота, торопясь вынуть документы. Вынул.

Один из стражников выхватил нетерпеливо, кинул второму - в плечах пожиже, как я догадался, писцу.

Писец развернул, прочел громко:

- Эрнандо Туир из Тирса.

Другой стражник, с эмблемой покрупнее - начальник патруля, отрывисто пролаял:

- Из Тирса? В Герцогстве зачем?

- Проездом, - пролепетал юнец. - В Рирское княжество.

- Проваливай! - писец швырнул ему удостоверение. Юнец, разумеется, не поймал и присел, шаря в мокрой траве.

- Ты? - гаркнул, поворачиваясь ко мне, начальник патруля. - Удостоверение!

Протянул ручищу.

Я покорно принялся выворачивать карманы.

- Шевелись!

Сзади, поторапливая, ткнули под ребра чем-то весомым.

Юнец нашел свой документ и, зажав в руке, застыл с приоткрытым ртом.

- Вали отсюда, - бросил ему начальник и снова обернулся ко мне:

- Ну?!

- Кажется, потерял, - с тяжким вздохом прошептал я, изо всех сил себя ощупывая.

Начальник двинул бровями, и двое стражников, торчащих поодаль, сдвинулись и сжали меня с боков.

- Тридцать секунд, - равнодушно щурясь предупредил начальник и повторил в сторону юнца:

- Проваливай, я сказал.

Но чертов щенок и не думал убираться. Отступил на шаг и пялился, вытаращив глаза.

- Нету, - объявил я и для убедительности собирался развести руками, но не дали, ухватив и вывернув их за спину.

- Нету, так нету, - согласился начальник и принялся отвязывать прикрученную к поясу веревку.

- Он врет! - воскликнул вдруг юнец. - У него было удостоверение! Точно было!

- Ну, если парню захотелось покачаться, мы ему это обеспечим, - хохотнул писец.

- А вон и качель подходящая, - заметил тот, что был сзади.

Я не видел, куда он показывает, честно говоря, мне это было уже безразлично.

Начальник деловито дергал конец веревки, проверяя, как скользит петля.

- Стойте! - крикнул вдруг юнец и, вьюном подскочив под локтем возившегося с веревкой начальника, оказался прямо передо мной.

- Не надо! - прошептал он отчаянно, ловя мой взгляд. - Пожалуйста, не надо!

- Говорили тебя убраться, - сказал я безнадежно и отвернулся туда, где над лесом розовел край неба - вставало солнце.

- Он тебе, что, родственник? - спросил писец.

- Нет. То есть не совсем, - сбивчиво затараторил юнец. - Но я могу засвидетельствовать его личность!

- Документ нужен!

Начальник патруля как котенка отшвырнул юнца в сторону и надвинулся, примериваясь петлей. Юнец подскочил снова и уцепился за его руку, причитая.

- Ну, что вы, не люди, что ли? Ну, не видите, запойный... от граппы весь разум отшибло! Да есть у него документ! Сейчас, сейчас, секундочку...

Он замер, припоминая, встряхнулся и цапнул меня за ворот.

- Да уберите же щенка! - взмолился я в отчаянии и задергался в руках сжимающих меня стражников. Но они, хоть и увлеченные представлением, хватку не ослабили.

А проклятый щенок уже тащил наружу свисток.

- Сейчас, сейчас... Ну, конечно!

Он нажал на клапан, разъединил и, выдернув свернутую в трубочку бумажку, завопил победно:

- Вот! Я же говорил!

- Альбарро Троссар из Лима, - деловито прочитал писец.

- Протрезвите-ка его маленько! - приказал начальник патруля, сворачивая веревку. - Чтоб впредь у занятых людей время зазря не отнимал!

Приоткрыв немного какой-то из глаз... другой просто вообще не открывался... я привычно потянулся за пазуху, зашарил там, ничегошеньки не находя... и вдруг почувствовал горлышко фляжки прямо у своих губ. Глотнул, поперхнулся и прохрипел:

- Вода же....

- Ага, - подтвердил знакомый голос. - Родниковая.

- Навязался ты, етишкин кот, на мою шею... - простонал я утомленно, даже не пытаясь подняться. - И граппу еще всю разлил.

Он долго молчал, шуршал чем-то, вздыхал, потом все же не выдержал:

- Так кот-то почему "етишкин"?

- А фиг его, кота, знает! - честно ответил я.

Эк, судьба мотает лихо,

Жизнь моя - неразбериха,

То ухаб, то поворот -

Да не тот, етишкин кот.

Ну, по краю, так по краю...

Где найду, где потеряю;

Раз Бог даст, два - заберет.

Да и пусть, етишкин кот.

Там жалел, а здесь смеялся;

То был прав, то ошибался.

Говорите: "Обормот"?

Каков есть, етишкин кот!

А.

Оставить комментарий © Copyright Й (laconism@yandex.ru) Размещен: 10/01/2015, изменен: 10/01/2015. 39k. Статистика. Рассказ: Фэнтези Скачать FB2		Ваша оценка:

Й : другие произведения.

Кумир