Покурив, все перебрались обратно, в купе, и пели мы до глубокого вечера.
Антон спел песню Бориса Гребенщикова "Дубровский"
...Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе
Дубровский берет ероплан, Дубровский взлетает наверх
И летает над грешной землей, и пишет на небе:
Не плачь, Маша, я здесь,
Не плачь, солнце взойдет
Не прячь от Бога глаза,
А то как он нас найдет?
Небесный град Иерусалим
Горит сквозь холод
И вот он стоит вокруг нас,
И ждет нас, и ждет нас...
Он бросил свой щит и свой меч, швырнул в канаву наган
Он понял, что некому мстить и радостно дышит
В тяжелый для родины час над нами летит его аэроплан
Красивый как иконостас, и пишет, и пишет:
Так хорошо пришлась эта песня по душе, что попросили Антона спеть ее повторно. Никто из нас еще не знал, что эта песня превратится в гимн нашего путешествия в крапивинский город. Что петь будем до глубокой ночи, уже полушепотом, передавая гитару из рук в руки. Потому, что уже грозили ссаживанием с поезда.
Проводница, проходя мимо, объявила:
- Собрали пол вагона со своей гитарой, и не даете уснуть остальным... Вот настрочу на вас докладную начальнику поезда.
Все притихли и испуганно замолчали. Антон придвинулся к нам, приложил руку ко рту, словно хочет поведать какую-то тайну. Мы услышали сказанные шепотом и оттого еще более значимые, слова:
- И пишет, и пишет...
Музыка еще звучала внутри нас, она донесла сказанное до каждого. Ситуация наделила строчки новым смыслом. Повисла напряженная пауза.
Саша поймала мой недоуменный взгляд и прыснула в кулак - "пружину сорвало". Хохот услышали даже у проводников. На этот раз прибежали оба (наш и проводник соседнего вагона). Потребовали объяснений. Мы пообещали больше не шуметь, и вести себя мирно! Вина и пива нам для этого с лихвой хватило до глубокой ночи.