Аннотация: Фанфик по повести Станислава Лема "Маска".
Роберт Ибатуллин
Демаскировка
Повесть
Это фанфик по повести Станислава Лема "Маска". Я использовал также мотивы из цикла "Кибериада", прежде всего из повести "Повторение". Знать оригиналы необязательно для понимания текста, но читавшие получат, надеюсь, дополнительное удовольствие.
Это не твёрдая научная фантастика. Я прекрасно понимаю невозможность создания компактного робота с интеллектом человеческого уровня на паровой тяге и механических компонентах, растворного ядерного реактора достаточной удельной мощности и прочих описанных технологий. Прошу читателей снисходительно принять их как фантастическое допущение.
--
1
За мостом поджидали. Кажется, четверо. Туман в ущелье стоял такой, что не различишь. Даже связанные из берёзовых жердей перила еле проглядывали сквозь мглу. Силуэты всадников темнели сгустками тумана, доносилось фырканье лошадей. Гренцлин натянул уздечку, мягко осаживая своего мерина. Переложил поводья в левую руку, откинул правую полу епанчи, нащупал у бедра полированную рукоять седельного пистоля. Перевёл дыхание, прочистил горло.
- Господа... - Как всегда, вышло слишком тихо. Гренцлин напряг голос: - Господа! Имею ли я честь говорить с людьми барона Морбонда? - Из его рта курился пар и смешивался с туманом.
Один всадник двинулся навстречу, копыта захрустели по утреннему ледку. Трое остались стоять. Пожалуй, это была демонстрация отсутствия враждебности.
- Я барон Морбонд, бан Леденицкий. - Голос всадника был твёрд и по-стариковски скрипуч. - И это граница моих владений. Кого я имею удовольствие принимать у себя?
Барон остановился саженях в пяти от Гренцлина, уже на мосту. На этом расстоянии туман уже не скрывал очертаний, но приглушал цвета, и геральдический argent правой половины плаща казался серым, azure левой половины - грязно-сизым. Под распахнутым плащом виднелась кираса дублёной кожи и торчащий над поясом эфес. Широкий берет лежал на голове барона как грелка, набок свешивалось страусиное перо. Коротко остриженные под парик седые волосы обрамляли квадратное лицо, так глубоко и несимметрично изрытое морщинами, будто его долго, остервенело мяли для придания квадратной формы. Седые усики и эспаньолка, однако, были подстрижены ровно. Мелкие глазки поблескивали из темноты глазниц.
Мерин переминался на месте. Гренцлин, покачиваясь в седле, поднял правую руку и двумя пальцами коснулся кокарды на боку двууголки.
- Ваша милость, честь имею рекомендоваться: коллежский адъютор Гренцлин, инвестигатор Сыскной экспедиции Тайной его величества коллегии. Прибыл из Виндена для расследования дела, о коем вы изволили писать моему начальнику, провинц-куратору Клогге.
Морбонд как-то странно пошевелился в седле. Гренцлин с удивлением понял, что тот не сидит, а стоит в стременах, чтобы казаться выше.
- Коллежский... как вы сказали... адъютор? - проскрипел барон. "Ни воинского звания, ни дворянства?" - подразумевала его интонация.
- Именно так, ваша милость.
Морбонд нахмурил клочковатые бровки.
- С вами нет алмеханика? Я ведь написал о том существе, если его можно назвать существом...
- Алмеханик присоединится к нам сегодня вечером или завтра, ваша милость. Мейстер Суэво вызван из Лиссинга - ближе никого не нашлось.
Кобыла барона фыркнула и дёрнула головой, будто чувствуя и выказывая то недовольство, которое сам барон был вынужден сдерживать.
- Я ждал вас, но, признаться, надеялся увидеть самого хорунжего Клогге. - Морбонд сделал ударение на "хорунжем": дал понять, что уважает только воинские звания, а не презренные сыщицкие чины. - Моего старого однополчанина... бывшего, увы, офицера рейтарских рот его величества. Теперь он у вас, верно, в высоком чине? Самолично такие мелочи не расследует?
- Провинц-куратор Клогге не счёл возможным приехать, ваша милость. Но он предоставил мне достаточные полномочия для расследования дела. - Гренцлин сунул руку за пазуху сюртука. - Соблаговолите взглянуть на удостоверяющую грамоту?
- Не утруждайте себя, сударь. Я не сомневаюсь, что вы тот, кем себя называете. - Морбонд возвысил голос: - Но прежде чем вы ступите на мою землю, выслушайте, что я скажу. Я владетельная особа, прямой вассал короны, и согласно оммажу, что я принёс покойному королю Витимиру и подтвердил при вступлении на престол его величеству Вратиславу, в пределах моего баната имею право розыска, суда и расправы по любым преступлениям вплоть до homicidium in gradu superiore. - Пар вырывался изо рта с такой силой, будто барон его выплёвывал. - Прошу записать во все протоколы: я пригласил вас по собственной доброй воле, отнюдь не потому, что признаю над собой юрисдикцию вашего ведомства, но лишь для помощи в расследовании совершённого здесь злодеяния, и притом исключительно ввиду его необычных обстоятельств. Надеюсь, вам это понятно, господин коллежский... как вы сказали... адъютор?
Гренцлин с достоинством кивнул. Барон давал представление для своих слуг; пусть они не понимали и половины сказанного, но общий смысл должен был дойти: "его милость показывает, кто тут главный".
- Я не спорю, ваша милость. Вы здесь судья, я - ваш советник и помощник.
- Не желаете ли отдохнуть с дороги? - Голос Морбонда самую малость потеплел.
- Нет, благодарю. Я хотел бы сразу осмотреть место преступления.
- Вам придётся пересесть на мула. Лошадь казённая, полагаю? Они не приучены ходить по нашим горам. - Барон оглянулся на слуг, что безмолвно сидели в сёдлах с низко надвинутыми на лбы шлыками. - Зданко! Отдай мула господину сыщику, а его лошадь отгони на почту. - Он дёрнул повод, заставив свою кобылу посторониться, освобождая дорогу. - Прошу, сударь.
Они ехали гуськом по горной тропе. Оставив внизу затопленное туманом, погружённое в тень ущелье со всеми его сложно ветвящимися распадками, всадники понимались вдоль доломитовой стены. В вышине, куда вела тропа, утреннее солнце уже заливало скалы, рассечённые трещинами, изъеденные карровыми бороздами. Их сахарная белизна, оттенённая синевой расщелин и чернотой можжевельника, почти слепила глаза. Мул Гренцлина уверенно карабкался вслед за серой кобылой Морбонда, в нос так и шибал запах ее пота и навоза.
- Ваша милость... - Барон не услышал, и Гренцлин повысил голос: - Ваша милость! Скажите, это единственный путь к месту преступления?
Барон оглянулся и бросил на инвестигатора хмурый взгляд.
- Для скота и конных - да, но пешком можно пройти по нескольким горным тропам. А почему вы спросили?
- Я хотел бы установить, какой дорогой пришли убитые.
- Не этой, уверяю вас.
- Откуда это известно вашей милости?
- Я тоже полюбопытстовал, какой дорогой они пришли. И послал людей проверить все тропы. С другой стороны гор, за Вратами Ангелов, есть обрыв. Под ним нашли сорвавшегося человека. Не местного. Думаю, это был третий из их шайки.
- Вы об этом не писали в письме, ваша милость.
- Его нашли только вчера. Одним словом, нет, они пришли другим путём. Не через мою землю, - подчеркнул Морбонд.
- Но дальше им пришлось бы идти через вашу.
Барон осадил лошадь и резко повернулся к инвестигатору.
- На что вы намекаете, господин коллежский - как вас там - адъютор? Что они рассчитывали на содействие моих людей?
- Я знаю тут всех! Всех до последнего подпаска! - Колючие глазки Морбонда горели яростью. - У каждого знаю всю подноготную! Никто, слышите, никто из моих людей не стал бы помогать врагам короля! Мы все тут стоим за его величество! Даже во времена Контроверсии мы сохраняли верность короне! За каждого слугу, каждого кмета я ручаюсь как за себя!
- Прошу прощения, если я неудачно выразился, ваша милость... - Гренцлин перевёл дыхание и заставил себя говорить медленнее, отчётливее. - Клянусь, я ни секунды не имел в виду усомниться в верности его величеству вас и ваших людей.
Барон кивнул.
- Не стоит извиняться, сударь. Это я прошу меня извинить за чрезмерную горячность.
Они поехали дальше в неловком молчании. Ущелье сужалось клином, сглаживалось, сходило на нет по мере подъёма к перевалу. Солнце всё жарче пекло, но воздух становился свежее, холодный встречный ветер усиливался. Синие тени останцов давали прибежище последним островкам весеннего снега.
- Господин коллежский... как вас там... адъютор! - неожиданно приветливо возобновил беседу барон. - Вы человек образованный, судя по манере разговора. Где изволили учиться?
- В Винденском схолариуме теосевитов, ваша милость. - Гренцлин чувствовал, что барон готовит какой-то подвох, но твёрдо решил держаться в формальных рамках.
- Прекрасная школа! Я, вы знаете, немолод, но человек просвещённый, широких взглядов. Полагаю, что образование способно пробудить и развить благородство души даже в человеке самого подлого сословия. И вот что меня удивляет в людях вроде вас: неужели вам нравится служить шпиком?
Гренцлина передёрнуло, хотя он почти привык к такому отношению со стороны знатных особ.
- В службе королю нет бесчестия, ваша милость.
- Я не говорю с вами о чести, сударь. Я говорю о ваших чувствах. Подглядывать, подслушивать, читать чужие письма, копаться в грязном белье, якшаться с ворами и убийцами... Запугивать, подстрекать, пытать... Пусть во благо короля и государства, но неужели вам всё это не отвратительно?
- Поверьте, ваша милость, я не занимаюсь ничем из перечисленного.
- Разумеется, теперь уже нет. Теперь это делают для вас другие. - Барон откровенно наслаждался беседой. - А в начале карьеры?
- Ваша милость, вы несколько предвзяты. Наша служба гораздо скучнее, чем многие воображают себе.
- Скучнее? То есть вся эта мерзость представляется вам потехой? Вы жалеете, что ваша жизнь не так преступна, как вам хотелось бы? Тут уж мне и добавить нечего.
Гренцлин промолчал, позволив барону торжествовать маленькую победу. Они поднялись к самой седловине перевала. Ветер неистово трепал разноцветные ленты на кривом можжевельнике - приношения безымянному духу места. Барон остановился. Ветер рвал с плеч и полоскал его сине-белый плащ. Гренцлин выехал вперёд, наклоняясь, придерживая шляпу, и встал конь о конь с Морбондом.
- Вот она, Морбондская полонина. - Барон гордым жестом обвёл открывшийся за перевалом ландшафт. Плоское дно обширной карстовой котловины со скалистыми стенами покрывали перемежающиеся пятна грязного снега, жухлой прошлогодней травы и голого известняка. - Сейчас тут никто не живёт, но после Троорловой седмицы пастухи отгоняют сюда скот на всё лето... А это Летняя башня.
- Это в ней нашли тела? - спросил Гренцлин. Нахлобучив двууголку на самые брови от ветра и бьющего в глаза солнца, он смотрел на каменную башню посреди полонины.
- Да. А вон и Врата Ангелов. - Морбонд показал вдаль, на противоположную сторону котловины, где высилась скала, похожая на разрушенный портал гигантского готического собора. - Я говорил, они пришли с той стороны. - Он снова подчеркнул интонацией: "Не через мои владения".
Гренцлин с трудом держался рядом - мул норовил пристроиться баронской кобыле в хвост и плохо слушался узды. У башни сидел перед костерком караульщик-пастух, похожий на ворох грязной косматой шерсти - словно весь состоял из тулупа мехом наружу, папахи и бороды. Из-за спины торчало раструбом дуло охотничьей пищали-тромбонета. Пастух вскочил и поклонился барону, тот ответил милостивым кивком.
- Вы так и оставили тела в башне? - спросил Гренцлин.
- Да, разумеется. Разве кто решился бы прикоснуться к этому... созданию? Балош, привяжи коней! - велел Морбонд сопровождавшему гайдуку и принялся спешиваться.
Вход в Летнюю башню был с севера, с теневой стороны. Здесь лежал длинный язык снега, начинавшийся от самого входа. Гренцлин слез с седла и прошагал по снегу, такому слежавшемуся, что ноги почти не проваливались. Двери не было. Сугроб обрывался у прямоугольного проёма в валунной кладке. Инвестигатор подошёл к проёму и остановился как вкопанный.
Почти сразу от входа начиналась длинная крутая лестница, и на нижних ступенях, головами к дверному проёму, лежали двое, сплетенные в объятии - человек и нечеловек.
- Любезный, - обратился Гренцлин к баронскому гайдуку, - подай мне седельную сумку. Я буду диктовать. - Он распахнул епанчу и присел на корточки.
Человек лежал на спине, упираясь подвёрнутой головой в истёртый камень нижней ступеньки. Полушубок из грязной овчины был распахнут, рубаха разорвана на груди, из-под затылка застывшие потеки крови тянулись вниз по ступени и впадали в застывшую же неровную лужицу у подножия. Лица не было видно - только тёмные с проседью волосы и посиневшее оттопыренное ухо.
Лицо было скрыто головой огромного металлического насекомого. Всё его серебристое тело покрывала тонкая изморозь. Грудной сегмент покоился у человека на груди, округлое брюшко величиной с новорожденного младенца - на животе; пара рук, похожих на клешни богомола, охватывала плечи мертвеца, длинные скаковые ноги почти непристойно оплетали таз, а мелкие ходовые ножки впивались в бока в отвратительной пародии на объятие.
- Сударь! - Гайдук протянул ему кожаную седельную суму.
Гренцлин взял её. Достал лакированную шкатулку фтегмографа и выгнутый вопросительным знаком рупор. Открыл крышку - проверить, на месте ли вощёный валик. Вставил рупор в паз до щелчка, завёл рукояткой пружину. Повесил прибор за ремень себе на шею, как шарманку, и поднёс ко рту раструб рупора.
- На месте происшествия обнаружен труп мужчины возрастом около пятидесяти лет, - размеренно произнёс Гренцлин. Пружина внутри фтегмографа тихо жужжала, игла царапала воск крутящегося валика. - И алмеханическое самодвижущееся устройство. Машина-палач. Автокат. - Он провёл по выпуклой пластине затянутыми в чёрную перчатку пальцами. В очищенном от изморози окошке уменьшенно, искажённо отразилось его бледное лицо и чёрная двууголка с торчащим пером фазана. - Автокат холоден, трансмутация в атаноре полностью остановлена.
Вокруг тел поблескивало крошечными кристалликами бледно-жёлтое с прозеленью пятно, переливавшееся со ступени на ступень, более обширное, чем застывшая лужа крови; граница между исчерна-багровым и жёлтым была размыта. Гренцлин потер кристаллики, и под его пальцем они засветились тускло тлеющим светом.
- Что это? - приглушённо спросил Морбонд.
- Похоже на осадок философской соли, но надо проверить.
Гренцлин извлёк из кармана сюртука люциометрический счётчик - свинцовую луковицу на цепочке, похожую на часы без циферблата. Завёл несколькими оборотами ключа. Внутри зажужжал вращающийся диск, зашелестели контактные щётки. Гренцлин отодвинул заслонку над слюдяным глазком. Послышались неравномерные щелчки разрядов, озарявших счётчик изнутри холодными вспышками искр. Инвестигатор поднёс счётчик глазком к жёлтому пятну. Разряды часто застрекотали, вспышки заморгали, сливаясь в почти непрерывное бледно-голубое свечение.
- А это ещё что?
- Кристаллы испускают электризующую люцию. - Гренцлин закрыл счётчик, убрал в карман. - Так и есть, это философская соль. Автокат слил трансмутирующий рассол из атанора. Чего, насколько я понимаю, сделать не мог... это не для протокола. Сначала вытекла кровь, а потом рассол, и растёкся по уже застывшей крови, иначе они смешались бы полностью...
Он всмотрелся в две пары глаз на телескопических стебельках - бронзовые трубки с линзами и лепестковыми диафрагмами.
- Дневные глаза закрыты полностью, ночные на три четверти. Вероятно, всё произошло в полнолуние... - Гренцлин сам не заметил, как перешёл от диктовки к размышлению вслух. - Фасетки ночных глаз очень чувствительны, их слепит даже полная луна, особенно если лежит снег. Сейчас новолуние... ergo, время происшествия - около двух недель назад.
Осторожно ступая по желтой сыпи высохшего рассола, Гренцлин обошёл тела. Следы каблуков загорались тускло-золотистым блеском и сразу гасли. Нижний конец продолговатого брюшка автоката был заострён, как у осы. Гренцлин наклонился, присмотрелся, поднял брови.
- Ваша милость, отошлите слугу. В этом деле, как вы понимаете, секретно всё - но то, что я сейчас скажу, секретно в наивысочайшей степени... Жало не выдвинуто, - сказал он, как только убедился, что гайдук отошёл далеко. - Автокат не совершил казни. Не выполнил своего прескрипта.
Он снова обошёл тела, присел на корточки и осторожно взялся за голову машины. Как видно, в шейных шарнирах замёрзла смазка. Они туго, со скрипом и скрежетом, поддались, когда Гренцлин попытался приподнять голову автоката от человеческого лица.
Он был уже почти уверен, чьё лицо увидит, и когда оно открылось - посиневшее, с крупным носом, косматыми бровями в густом инее, с глубокой складкой между бровей - губы инвестигатора изогнулись в слабой улыбке.
- Погибший опознан мною как доктор Арродес, - сказал он в рупор, - persona extra jure, враг государства. Приговорённый к смертной казни посредством автоката согласно чрезвычайному ордонансу его величества.
--
2
Эти уродливо оттопыренные уши, этот простецкий нос картошкой, эти гневно взъерошенные брови, разрезанные морщиной посредине, эти сощуренные глаза, полные ума и огня, Гренцлин впервые увидел в пятнадцать лет - гравированный портрет на фронтисписе толстого фолианта "Theatrum naturae". Гренцлин, тощий и прыщавый школяр, отличался таким усердием в учёбе и таким благонравием, что сам отец схолиарх в виде исключения дозволил ему работать в зале запрещённых книг. Знаменитый трактат Арродеса был первым, на что Гренцлин набросился - и был поражён тем, что не нашёл в нём никакой крамолы, ничего еретического. За что запретили это учёное сочинение, не касавшееся ни политики, ни вопросов веры?
Гренцлин стал искать ответ в биографии Арродеса, но не нашёл и там. Знатный вельможа и богач, Арродес посвятил жизнь наукам. Он основал Вольное философское собрание, куда привлёк всех видных учёных королевства; он на свои деньги основал обсерваторию, кунсткамеру, анатомический театр и богатейшую в стране библиотеку, но не ограничился меценатством, а самолично предался учёным изысканиям. Он добился докторского звания, презренного в светских кругах, и носил его с гордостью, вопреки насмешкам других нотаблей. Он не занимал государственных должностей, но был принят при дворе, и не приходилось сомневаться в его благонадёжности. Почему же была запрещена его книга?
Отец Мерцедоний, наставник Гренцлина, рассеял его недоумение. Наставник рассказал, что во времена публикации "Театра природы" естественными науками можно было заниматься свободно. Но затем в стране появились алмеханики. Никому неведомо, откуда они пришли, но знали и умели они безмерно больше, чем Арродес и всё его Вольное философское собрание. Оказав неоценимые услуги короне, Гильдия алмехаников добилась монополии на любые промыслы алхимические (то есть сопряжённые с трансмутацией философских солей) и собственно алмеханические (то есть относящиеся до умных машин). Всем, кто не принадлежал к Гильдии, исследования сих предметов были запрещены, и книги о них изъяты, в том числе и трактат Арродеса, ибо он содержал чертежи счётных машин и рассуждения об электризующем действии смоляной обманки. Оставалось только гадать, как смотрит на всё это сам Арродес. Во всяком случае, он не протестовал открыто. Вольное философское собрание было официально распущено.
Живого Арродеса Гренцлин увидел только через четыре года. Юный выпускник схолариума прибыл в столицу на крыше казённого дилижанса, в своём единственном залатанном кафтане, сгорая от жажды служить королю и отечеству. Благодаря прекрасным рекомендациям от теосевитов его охотно приняли на службу в Тайную коллегию. Но, к величайшему разочарованию, назначили на самую жалкую и недостойную его способностей должность - простым филёром. Сменяясь с другими такими же бедолагами, Гренцлин должен был днём и ночью шляться по столице и следить за Арродесом. Да, именно за ним.
В первый же день Гренцлин узнал об этом человеке больше, чем из всех его опубликованных биографий. Прежде всего выяснилось, что Арродес - враг короля. Нет, он был по-прежнему принят при дворе, удостаивался высочайших аудиенций и даже приглашений к ломберному столу его величества - а за этим столом сходилось самое избранное общество в королевстве. И всё-таки весь город откуда-то знал, что король Вратислав ненавидит Арродеса - ненавидит как никого другого. Собирание слухов (как и распускание оных) принадлежало ведению Тайной коллегии, а слухи твердили, что Арродес был одним из последних фаворитов стареющей королевы-матери Роксандры, и что имел нескромность всё разболтать друзьям, за что и навлёк её смертельную ненависть. Что королева-мать, будучи родом с Солёных Озёр, свято чтила тамошние обычаи мести за оскорблённую честь. Что по этим обычаям женщина не могла мстить сама, а должна была поручить эту обязанность ближайшему родственнику-мужчине.
Говорили далее, что Роксандра на смертном одре взяла с сына клятву убить Арродеса, и ныне король только и ждёт удобного случая, ибо обычай Солёных Озёр обязывает убить оскорбителя собственной рукой, не доверяя ни палачу, ни наёмнику; а кроме того, Арродес слишком знаменит и влиятелен, чтобы расправиться с ним без веской причины. Говорили, что учёные друзья Арродеса, вопреки запрету, втайне занимаются алхимией, алмеханикой, а то и чем похуже. Что Вольное философское собрание вовсе не было распущено, а преобразовалось в тайное общество, что его адепты-арродисты проникли в самые высокие сферы, заранее узнают обо всех замыслах Вратислава, а может быть, и готовят против него заговор.
Одним словом, у Тайной коллегии были все причины следить за Арродесом, и потому Гренцлин имел сомнительное удовольствие видеть его каждый день. Видел он объект наблюдения в основном со спины - широкой сутуловатой спины, затянутой то в придворный кафтан с позументами, то во фрак для верховой езды, то в шубу с бобровым воротом. Целыми днями таскаясь за ним по городу, вечно простуженный, как все филёры, Гренцлин ненавидел Арродеса, должно быть, не меньше, чем сам король. А за ним следила не только Тайная коллегия, следила и Гильдия, и Гренцлин нередко видел её механических соглядатаев - то стальную горгулью, примостившуюся на углу кровли, то ящерицу, зависшую над окном. Замечать их было не принято, обсуждать не рекомендовалось.
В ночь, когда Гренцлин последний раз видел Арродеса живым, тот направлялся к очередной любовнице. Эта девица была не из простых. Несколько дней назад она появилась при дворе, решительно никому неизвестная, а жила в скромном особнячке, куда король обычно селил своих фавориток. Неудивительно, что Арродес принял меры предосторожности: выехал один, без слуг, наёмным фиакром, остановил его за несколько кварталов до особняка и дальше пошёл пешком, пряча под низко нахлобученной треуголкой лицо, а под плащом - букет роз. Гренцлин следовал за ним в паре со Спалатто, другим филёром. Когда Арродес вошёл в дом, Спалатто занял наблюдательную позицию у парадного входа, Гренцлин у чёрного, и приготовился провести ещё одну тоскливую, бессмысленную бессонную ночь.
Но ждать долго не пришлось. Не прошло и пяти минут, как Арродес сломя голову выбежал из парадного. Следуя инструкции, Спалатто помчался за Арродесом, а Гренцлин ворвался в дом. Слуг не было. Быстро оглядев пустые комнаты нижнего этажа, он взбежал наверх, в будуар хозяйки.
Горели свечи. Златокудрая девушка лежала на ковре перед зеркалом, обнажённая, с вертикально распоротым животом. Рядом валялся ланцет, у порога - разбросанные в беспорядке розы. Никакой крови, не считая редких капелек на клинке ланцета. Удивительно ровный, аккуратный разрез. Голубые глаза с кукольной безмятежностью глядели в потолок, расписанный виноградными лозами и амурами. Это был первый труп, увиденный Гренцлином вблизи, и первая женщина без одежды, и впоследствии он сам удивлялся, что осмотрел место преступления в полном спокойствии, дотошно и методично. Закончив осмотр, он опечатал дом и поехал с докладом к начальнику, инспектору Дваричу.
Разбуженный среди ночи Дварич вышел в колпаке и шлафроке. Он выслушал не перебивая, даже когда Гренцлин окончил доклад и осмелился присовокупить к нему свои собственные соображения. По его твёрдому убеждению, произошедшее не было убийством. В суматохе борьбы Арродес не смог бы провести столь аккуратный разрез; если же девица была перед тем усыплена, одурманена или убита иным способом, зачем он стал бы убегать так поспешно? Итак, она сама разрезала свой живот, а Арродес бежал, став невольным свидетелем самоубийства. Хотя если быть точным, это и самоубийством не назовёшь, ведь девица не была живой. (При этих словах инспектор потянулся за нюхательным табаком). Внутри у неё не обнаружилось ни костей, ни пищеварительных органов, а сердце и лёгкие оказались крошечными, как у младенца; кровеносные жилы имелись только под самой кожей; ноги и руки на ощупь не отличались от человеческих (говоря это, Гренцлин покраснел), но легко гнулись во всех местах, что выдавало отсутствие костей. Итак, тело девицы было пустой оболочкой, маской, внутри которой пряталась алмеханическая машина. Она-то и приводила маску в движение, и она-то, машина, по неизвестной причине решила себя вскрыть и покинуть оболочку, чем напугала и обратила в бегство Арродеса. Выслушав это, Дварич сухо поблагодарил Гренцлина и отпустил.
На следующий день столица гудела. Было объявлено, что Арродес совершил злодейское убийство и скрылся, что король чрезвычайным ордонансом приговорил его к смерти в обход обычных судебных процедур, что орудием исполнения приговора назначен автокат, и что под страхом смерти никто не должен ни помогать преступнику, ни осуществлять приговор самочинно. Все твердили, что Вратислав наконец-то нашёл повод для мести. Некоторые сомневались - соответствует ли убийство автокатом обычаям Солёных Озёр? На что им отвечали, что убить собственными руками не значит убить голыми руками, что клинок или пуля дозволяются обычаем, а машина - точно такое же оружие; и что король лично вложил в неё прескрипт с повелением казни - а это всё равно что нажать на спуск фузеи.
Гренцлин был ошеломлён. Ведь никакого убийства не произошло. Почему его версию не приняли во внимание? Он побежал к инспектору Дваричу объясняться, но разговора не вышло. В канцелярии Гренцлину вручили приказ о переводе в провинцию с повышением в должности и предписание немедленно покинуть столицу.
--
3
Гренцлин выпрямился, поправил двууголку и перевёл взгляд на Морбонда.
- Ваша милость знали... - Вышло опять слишком тихо, он с усилием напряг голос. - Ваша милость знали Арродеса?
Барон нахмурился.
- На что вы снова намекаете, сударь? Я слышал об этом мерзавце, конечно, но никогда не встречал. Я не светский человек и не учёный. И если бы опознал его, то непременно написал бы в письме. Надеюсь, ответ вас устраивает, господин коллежский...
- Вполне, ваша милость, - перебил Гренцлин, чтобы не услышать в очередной раз оскорбительное "как вас там, адъютор". - Многие ли видели тела, кроме вас?
- Моя жена, шурин и дюжина слуг, моих и шурина. Я же писал, что наткнулся на это во время охоты. Теперь уже, конечно, все знают и в моих владениях, и в Гамстербаде. Вы же не рассчитывали всё скрыть?
- Нет-нет, ваша милость. Понятно, что птичка вылетела. Ещё мне помнится, вы написали про второй труп.
- Да, этажом выше.
Гренцлин стал подниматься по неровным камням лестницы, стараясь не наступать на мелкие частые пятнышки застывшей крови. На пороге комнаты второго этажа валялся окровавленный нож. Гренцлин мельком осмотрел его и перешагнул порог.
В комнате с видом на Врата Ангелов сквозь узкое, как бойница, окошко, обнаружились грубо сколоченные стол и лавка, откатившаяся в угол свеча и труп под столом. Ещё один одетый по-крестьянски мужчина в луже кровяного льда, на этот раз с перерезанным горлом. Гренцлин наклонился над ним, осмотрел лицо, а потом распахнул белый от изморози ворот полушубка. На синей, припорошенной инеем груди покоился медный кулон - змея, свитая спиралью в три оборота.
- Этот человек тоже неизвестен вашей милости?
- Разумеется, неизвестен.
Гренцлин запахнул ворот.
- Я тоже не могу его опознать. Но это арродист, адепт тайного общества низшего градуса посвящения... - Гренцлин поднял ледяную кисть руки покойника, лежавшую ладонью вверх. - Возраст около сорока лет, мозоли на руках говорят о низком происхождении, но это не крестьянин, скорее мастеровой. Судя по форме мозолей, ему было привычнее держать в руках мелкие инструменты вроде молотка, а не вожжи, не рукояти плуга...
Гренцлин выпрямился.
- Необходимо осмотреть и третье тело, то, что было найдено под скалой, но ход событий уже сейчас достаточно очевиден, ваша милость.
Он повернулся к Морбонду.
- Арродес бежал. Автокат его преследовал. С Арродесом было двое сообщников. Они шли горными тропами на полонину, возможно, намереваясь двинуться затем во владения великого князя Ильварского... - Гренцлин помедлил и не стал добавлять "через земли вашей милости", но в глазках барона что-то вспыхнуло: он понял невысказанный смысл этой паузы. - Один сообщник по дороге сорвался со скалы. Со вторым Арродес добрался до этой башни. Здесь они почему-то поссорились, началась драка, Арродес смертельно ранил сообщника ножом, но тот столкнул его с лестницы, Арродес ударился головой и свернул шею. А потом пришёл автокат.
Гренцлин показал на цепочку багровых пятнышек на полу.
- Это его следы. Он, очевидно, влез в это окно и прошёл по луже ещё не замёрзшей крови. Дело было ночью, стоял сильный мороз, кровь должна была застыть быстро - стало быть, машина явилась в самом скором времени после схватки. И когда она вышла на лестницу и увидела Арродеса, тот, по всей вероятности, был ещё жив. Возможно, без сознания, парализованный, но живой. С такой травмой он должен был прожить около часа. И это в высшей степени странно, ваша милость.
- Машина не убила его? - предположил барон.
Гренцлин поморщился от неуместного слова.
- По сути да, ваша милость. Автокат был обязан казнить преступника, пусть и лежавшего при смерти, но этого не сделал. Лонная втулка с жалом не выдвинута, соответствующей раны на теле нет. Вместо того, чтобы действовать согласно прескрипту, машина легла на преступника, обняла его, а через несколько часов или дней - я пока не могу определить точнее - убила себя. Слила из атанора философский рассол. Насколько я знаю, клапан для слива может быть отворён, лишь когда заклинивает берилловые скрижали в закрытом положении; или же когда люциоактивный жар трансмутации настолько разгорается, что даже полное раскрытие скрижалей неспособно его угасить. В этом случае только слив рассола может предупредить вскипание и взрыв атанора.
Мордонд напряжённо внимал, пытаясь хоть что-то понять.
- Но перед нами не тот случай. - Гренцлин говорил скорее для себя, чем для него. - Перегрев машины оставил бы ожоги на лице покойного, чего мы не наблюдаем. In summa, произошло намеренное самоубийство. Тоже отнюдь не предусмотренное прескриптом, согласно которому автокат по совершении казни должен явиться к его величеству с отчётом о выполнении приказа. Даже если автокат нашёл преступника уже мёртвым, нарушение прескрипта всё равно налицо.
- Это ясно, - пробормотал Морбонд.
- Итак, окончательное решение за вашей милостью как высшей судебной инстанцией баната, но я бы рекомендовал прекратить дело об убийстве. Судить некого, убийцы убили друг друга, и причину мы вряд ли выясним. Что же касается странного поведения автоката... - Голос, плохо повиновавшийся ему, снова упал почти до шёпота, но Гренцлин не стал повышать голоса - барон его всё равно слушал с полуоткрытым ртом. - Если это результат ошибки, то non crimen est, но если выявится умышленное искажение прескрипта против королевского приказа, то налицо измена. Коронное преступление, лежащее вне юрисдикции вашей милости.
Как и ожидал Гренцлин, лицо барона мгновенно налилось кровью.
- Вот как, господин сыщик? Не выйдет! - Он уставил обвиняющий перст Гренцлину в лицо. - Я вижу вас насквозь! Хотите отстранить меня от расследования, а потом оклеветать, обвинить в помощи преступникам, осудить как тайного арродиста! А потом конфисковать мои владения и отдать на откуп какому-нибудь банкиру, который сунул взятку вашему начальнику! Я знаю, как делаются дела в Тайной коллегии, уж поверьте! Я не позволю вам это обстряпать за моей спиной! - Барон перевёл дыхание. Приступ гнева отпустил его так же быстро, как охватил. - Вы не убедили меня в вашей версии. Дело об убийстве не закрыто, и я здесь по-прежнему главный, это ясно, господин коллежский адъютор?
Гренцлин замахал руками.
- Конечно, ваша милость, конечно! Это ваше полное право!
Барон глянул на него с подозрительным прищуром.
- Так легко сдаётесь?
- Ваша милость, вы совершенно превратно трактуете мои намерения.
- Я не верю вам ни на грош. Нет, не лично вам! Не сомневаюсь, вы-то человек чести. Я не верю вашему малопочтенному учреждению... Впрочем, вы мой гость. - Морбонд скривился в символическом подобии радушной улыбки. - Не угодно ли проехать в замок? Полагаю, мы все изрядно проголодались.
Они спускались с полонины через тот же перевал. Солнце поднялось уже высоко, туман в ущельях растаял, и весь Леденицкий банат открылся перед ними как на ландкарте. Доломитовые скалы в гранёных, ломаных уступах вырастали из крутых склонов, заросших иссиня-зелёным можжевельником; ниже тёмные пятна елей перемежались с полупрозрачной весенней зеленью берёз; ещё ниже пестрели мелкие террасы каменистых полей, тянулись в небо дымки над тесно сбитыми деревнями из каменных хижин. Тропа, спускаясь, постепенно делалась всё менее горной, всё более лесной. Когда она, углубившись в берёзовый лес, влилась в наезженную колею дороги, Гренцлин нагнал барона.
- Позвольте... - начал он так тихо, что барон даже не повернул головы. Напряг голос: - Позвольте разрешить некоторое недопонимание, ваша милость!
- Разумеется, господин инвестигатор. - Морбонд был благодушен. Тени берёзовых веток с едва раскрывшимися почками неспешно скользили по его лицу.
- Когда я предложил вашей милости устраниться от этого дела, я думал о вашем же благе, поверьте. Судите сами, ведь когда до его величества дойдёт, что автокат не выполнил приказ - каковы будут политические последствия?
- Не знаю и знать ничего не хочу о вашей политике.
- Почему его величество всё чаще доверяет автокатам совершение казней над государственными преступниками? Потому что машина неподкупна, бесстрашна, не имеет слабостей и привязанностей, а главное - точно и беспрекословно исполняет приказы, включая самые щекотливые. Да, Гильдия заламывает безумные цены, с ней приходится делиться сокровеннейшими государственными секретами, но ради таких исполнителей его величество готов на всё. И вдруг выясняется, что машины исполняют приказы не так уж хорошо. И выясняется благодаря нам с вами. Теперь понимаете?
Кметы в драных свитках, нагруженные вязанками хвороста, с поклонами посторонились. Лес кончился, дорога вышла на простор долины, нарезанной каменными изгородями на распаханные участки. Скальный мыс выдавался из лесистого склона, как нос корабля. Из отвесных стен в диагональных пластах известняка и песчаника вырастал, как их прямое продолжение, Леденицкий замок.
Древний донжон возвышался на самом острие мыса. Редкие бойницы чернели в его песчаниковых стенах, над зубчатым парапетом верхней площадки развевался бело-синий флаг. Стены более новой постройки отходили от донжона, увенчанные фахверковой галереей под черепичной кровлей. Над коньком торчали колпаки дымоходов, ветер срывал с них курящиеся дымки.
- Продолжайте, - сказал Морбонд. Его, как видно, заметили в замке - на всю долину заревела сигнальная трембита, послышались голоса, скрип воротов, лязг мостовых цепей.
- Понимает ли ваша милость, насколько опасные сведения мы держим в руках? Когда его величество узнает, что машина алмехаников подвела, да ещё и в таком важном деле Арродеса... - Гренцлин замолчал, давая барону возможность самому прийти к выводу.
- Гильдии конец?
- Именно, ваша милость. И потому, полагаю, как только алмеханики узнают о происшествии в Летней башне, наши жизни повиснут на волоске. И в первую голову - жизнь того, кто возглавляет расследование.
Барон повернулся к Гренцлину.
- Вы пытаетесь меня запугать?
- Никоим образом, ваша милость. Просто хочу, чтобы вы лучше понимали положение.
- Благодарю, я понял. И я не отступлю. Пока не выявлена бесспорная измена, это дело в моей юрисдикции, и вы его не получите.
- Это законное право вашей милости, - сказал Гренцлин безразлично. - Но вы позволите мне - как советнику и помощнику, не более того - порекомендовать вам некоторые первоочередные меры?
- Слушаю вас, господин коллежский адъютор.
Они уже подъезжали к опущенному мосту замка, навстречу выбегали гайдуки в белых и синих полукафтаньях.
- Завтра или послезавтра приедет мейстер Суэво, алмеханик. Для всех нас жизненно важно, чтобы его величество всё узнал раньше него. Предлагаю вашей милости послать самого быстрого курьера в Винден, к провинц-куратору Клогге. У него есть почтовые голуби из личной голубятни его величества. Весть дойдёт до короля в тот же день.
- Благодарю, так и сделаю. Но вы должны будете показать мне письмо.
- Конечно, ваша милость. Оно никуда не уйдёт без вашей подписи и печати.
Вслед за бароном Гренцлин спешился. Подскочивший гайдук принял у него узду. Из-под воротной башни выходила молодая женщина, кутаясь в заячий полушубок поверх роброна из горчичного цвета камки. Сквозняк трепал выбившийся из пышной причёски локон светлых волос, щёки разрумянились от холода. В твёрдости и целеустремлённости её походки было что-то мужское, и это контрастировало с тонкостью затянутой в корсет талии, с фарфоровой белизной кожи. Придерживая узкой рукой в перстнях ворот незастёгнутого полушубка, женщина остановилась перед Морбондом и присела в реверансе.
- Господин барон...
- Госпожа баронесса... - Морбонд галантно взял жену за руку, поднял из приседа, запечатлел на пальцах поцелуй. - Позвольте представить нашего гостя, инвестигатора Тайной коллегии, коллежского адъютора... Гренцлина, если не ошибаюсь?
Баронесса перевела на Гренцлина взгляд. Её голубые глаза казались синими в тени длинных ресниц. Она улыбнулась и грациозно протянула руку к его губам.
- Севенна, баронесса Морбонд, урождённая графиня Тленикс. - Её пальцы подрагивали от холода. - Счастлива принимать в нашем доме доблестного слугу короля.
Гренцлин смутился. В тоне баронессы не было ни следа презрения к нему, "чёрному фазану", грязному шпику, разнюхивателю чужих тайн. Впервые в его жизни знатная дама приветствовала его как равного, как обычного королевского офицера. Конечно, он понимал, что за этим не кроется никакого особого отношения - Севенна попросту не знала, кто он такой, что такое Тайная коллегия и как к ней принято относиться у людей чести; ей забыли это объяснить, и подтекст в словах мужа ускользнул от неё. Гренцлин знал её печальную предысторию, он всё понимал, но всё-таки его до глубины души поразило, что прекрасная благородная дама заговорила с ним как с человеком... а Севенна Морбонд была прекрасна, теперь он видел это ясно как день. Поднесённая Гренцлину рука чуть вздрагивала в воздухе. Он спохватился, в почтительном поклоне схватил холодную хрупкую ладонь, коснулся губами пальцев, слабо пахнущих мятой.
- Минуту назад... - еле слышно проговорил он. Напряг голос: - Минуту назад я был слугой короля, но сейчас я лишь слуга вашей милости, ничей более.
Севенна удивлённо моргнула.
- Это правда? То есть... - Она глянула на мужа, будто прося помощи. - Простите, сударь, я ещё плохо разбираюсь в таких вещах: это надо понимать в прямом или в переносном смысле?
- В переносном, разумеется, - буркнул барон и взял жену под руку. - Господин коллежский адъютор просто попытался сказать любезность в меру своего умения. Пригласите его к завтраку и распорядитесь о жилье.
- Ах да. Простите, сударь. - Севенна обернулась к пожилому лакею: - Юрек! Проводи господина в гостевую комнату, ту что под леопардом, и затопи камин. Ждём вас к завтраку, господин Гренцлин. - И снова подарила ему улыбку, которая, как он совершенно ясно понимал, была лишь пустым знаком вежливости.
--
4
Однажды утром шестнадцатилетняя Севенна, графиня Тленикс, дочь графа Гамстербадского, вышла погулять в парк и не вернулась. Её искали по всей стране живой или мёртвой, искали даже алмеханическими машинами, что обошлось родителям в громадную сумму, да так и не нашли. А через месяц она появилась в том же парке. В том же платье, но с коротко остриженными волосами и шрамом на голове. Без памяти. Она забыла всё что знала - даже язык, даже лица родителей.
Севенну учили всему заново, как младенца. К счастью, она сохранила здравый рассудок и способность учиться. Родители, конечно, старались, чтобы никто ничего не узнал. Но всё равно пошли слухи, что молодая графиня обезумела, да к тому же лишилась невинности. Было ли то правдой, неизвестно, но слухи сделали своё дело. Севенна с детства была помолвлена с сыном маркиза Хартварда. Не без скандала, но Хартварды расторгли помолвку. За ними и другие достойные женихи стали обходить дом Тлениксов стороной.
Единственным, кто не побоялся сделать предложение, был барон Морбонд. Старик ниже родом и титулом, с детьми от первого брака, владелец клочка земли в горном захолустье - он не имел бы никаких шансов, если бы не случившаяся беда. Но Тлениксы от полного отчаяния согласились на этот мезальянс, и Севенна, во всём покорная родителям, подчинилась.
"Несчастной она не выглядит", думал Гренцлин, шагая за лакеем по винтовой лестнице и затем по открытой галерее над внутренним двором замка. Перед его глазами всё ещё стояло лицо Севенны, её внимательный взгляд, неуверенная улыбка, развеваемый ветром локон. По служебной привычке инвестигатор мысленно составлял её словесный портрет: "ростом около двух аршин с четвертью, волосы цвета льняного, глаза светло-голубые, лицо узкое, нос прямой величины средней"; он знал, что не забыл ни одной подробности, но его не покидало чувство, что чего-то не хватает, какой-то важной детали он не заметил или не запомнил, и ему всё мучительнее хотелось снова увидеть это лицо и теперь уже рассмотреть как следует, изучать и изучать, пока не найдётся эта неуловимая, но самая главная деталь...
Лакей впустил его в холодную полутёмную комнату, принялся разжигать камин, и Гренцлин заставил себя отвлечься. Выбросить её из головы. И, кстати, переодеться к завтраку. Когда в камине затрещали дрова, и лакей удалился, Гренцлин раскрыл саквояж и стал выкладывать чистую одежду на кровать. Переодевшись, он выкинул за дверь пыльные ботфорты и пропахшие лошадью дорожные штаны. Подошёл к ростовому зеркалу.
В мутной амальгаме отразился худощавый юноша с туго затянутыми в косицу русыми волосами, в долгополом сером сюртуке поверх голубого камзола и сорочки с кружевным галстуком, в серых кюлотах, застёгнутых на пуговицы ниже колен, в белых чулках и чёрных башмаках с латунными пряжками. Скромный, аккуратный молодой чиновник. Гренцлин впервые смутно ощутил, что в его облике чего-то не хватает - какой-то яркой черты, интересной детали? Хоть какого-то намёка на характер? Он развязал бант на косице, тряхнул головой, рассыпав волосы по плечам в романтическом беспорядке - да, стало лучше... Господи, как он может занимать себя такой чепухой! О деле, думать о деле!
Связано ли убийство в Летней башне и история Севенны? С ней что-то сделали, но кто - алмеханики? Арродисты? Кому могло понадобиться стереть её память? Или нечто извлечь из памяти? Что такого опасного или ценного она знала? Может быть, Арродес и его спутник шли именно к ней? Нет смысла гадать. Он не знает пока ничего достоверного. Но он выяснит.
В дверь осторожно постучали.
- Их милости изволят звать к завтраку, сударь, - сказал пожилой лакей.
- Да, сейчас. - Гренцлин ещё раз глянул в зеркало и зачем-то поправил галстук.
Стены столовой были по моде двадцатилетней давности затянуты жёлтым штофом, украшены оленьими рогами и разжигающими аппетит натюрмортами. Горел камин. Солнце ярко светило в окно. Барон и баронесса сидели друг против друга за небольшим столом, накрытым на три куверта. Севенна встретила взгляд Гренцлина всё той же милой, ничего не значащей улыбкой, и его будто пронзило тупой иглой безнадёжности. Как она нежна, как прекрасна! Как загадочно её прошлое! И ясно как день, что она никогда не будет с ним ближе, чем сейчас, никогда.
Перед Гренцлином поставили фарфоровую салатницу из гербового сервиза. Он взялся за вилку, но немедленно забыл про еду, когда Севенна спросила:
- Вы уже раскрыли это убийство, господин Гренцлин?
- Убийство? - Он положил вилку. - О да, ваша милость, здесь нет ничего сложного. Арродес и его сообщник повздорили, подрались, убили друг друга. Непонятно, правда, почему. И ещё непонятно другое... - Голубые глаза баронессы глядели на него с таким интересом, с таким всепоглощающим детским любопытством, что он с трудом заставил себя остановиться. - Но простите, ваша милость, я не могу разглашать все подробности.
- Почему же его преследовала эта машина? До нас доходят разные слухи. Одни говорят, что он убил какую-то женщину, другие - что это месть короля...
Барон тоже смотрел на Гренцлина пристально.
- В этом деле много неясного, - сказал инвестигатор. (Пересказывать всерьёз официальную версию об убийстве значило бы оскорбить хозяев. Но неприлично было бы и повторять грязные сплетни о покойной королеве-матери). - Вероятнее всего, его величество счёл Арродеса опасным для государства. Имея основания полагать, что тайные арродисты пробрались на высокие должности в судах и полиции, его величество личным ордонансом приговорил Арродеса к смертной казни посредством автоката. - Гренцлин всё-таки вспомнил, что голоден, и отправил в рот артишок.
- Но ведь Арродеса убила не машина, - сказала Севенна. - Вы сказали, что его убил сообщник. Значит, казнь не совершилась?
Гренцлин вздохнул. Баронесса слушала слишком внимательно и пришла к выводу, который ей лучше было бы не знать. Он, конечно, мог - и должен был - соврать, но глаза Севенны были такими ясными, такими чистыми...
- Автокат просто не успел, - ответил он полуправдой. - Арродеса убили чуть раньше, всего на пару минут. Кстати, - обратился Гренцлин к барону, - рекомендую вашей милости распорядиться доставить в замок машину и оба трупа для более детального осмотра...
- Уже приказал, - ответил Морбонд. - Но возвращаясь к Арродесу: как ему вообще удалось сбежать? Ведь эти машины бегают быстро как ветер, и они чуют запах человека лучше собаки-ищейки... Как?
Лакей неслышно убрал пустую салатницу и поставил перед Гренцлином тарелку с запечённой уткой.
- Я пока не знаю ответа, ваша милость. Это могут знать алмеханики, писавшие её прескрипт. И, возможно, его величество - если это входило в высочайший замысел.
- Вы полагаете, король не хотел, чтобы Арродес умер слишком быстро? - Барон глотнул из бокала.
- Возможно. - Гренцлин прожевал жёсткий кусок утятины, запил глотком разбавленного вина. - Хотя такая жестокость отнюдь не в характере его величества. Король суров с врагами, но не любит причинять страдания сверх необходимого. Тем не менее, иначе действительно трудно объяснить, почему Арродесу удавалось скрываться так долго - всю осень и зиму. - (Севенна слушала так внимательно, так впитывала каждое слово, что Гренцлин уже не мог остановиться. Он чувствовал, что выбалтывает лишнее, но просто не мог). - Как совершенно верно заметил господин барон, автокаты бегают очень быстро - до двухсот миль в день, не знают голода, сна и усталости, и великолепно чуют запах жертвы. Доселе ни одному преступнику не удавалось скрываться от них дольше двух-трёх дней. Либо эта машина играла с жертвой, либо...
- Сама не хотела убивать? - спросила Севенна.
Гренцлин ответил не сразу. Эта мысль, несомненно, была бредовой, но не выходила из головы и у него.
- Машины не могут ничего хотеть, ваша милость, - сказал он, отставляя пустую тарелку. - Они выполняют прескрипт.
- Но всё-таки в неё заложили ум... а значит, и чувства? Я видела эти трупы в башне. Машина и этот Арродес... Она словно обнимала его.
- Причину такого поведения ещё предстоит выяснить, ваша милость. Но вряд ли она заключается в любовных чувствах.
Баронесса порозовела от смущения.
- Простите, если я опять говорю глупости... но... - Она покосилась на мужа. - Я ведь правильно для женщины рассуждаю?
Морбонд недовольно хмыкнул, не найдя что сказать. Гренцлин посмотрел на Севенну очень внимательно.
- А как вы рассуждали бы, ваша милость, без оглядки на то, что правильно, что нет?
Взгляд баронессы встретился с его взглядом. Гренцлин чувствовал: она пытается понять, какого ответа он от неё ждёт, какие слова будут самыми уместными в этой ситуации, а не сформулировать свои подлинные мысли - если они вообще были... и в то же время он остро наслаждался тем, что эти небесные глаза смотрят на него так прямо, так серьёзно, будто за ними и вправду кроется душевная глубина и даже - как хотелось бы в это верить! - хотя бы малая толика интереса к нему, Гренцлину, а не только к его рассказу...
- Может быть, у машины было два, как вы это называете, прескрипта? - наконец предположила Севенна. - Один явный - казнить Арродеса, и другой тайный - оттягивать эту казнь?
- Очень интересная мысль. - Гренцлин не отводил от баронессы глаз, хотя и чувствовал, что это становится всё более неприличным. - Но что вы имеете в виду под тайным прескриптом?
- Инструкции, которых машина не осознавала сама... и о которых, возможно, не знал даже сам король. - Севенна неуверенно глянула на Морбонда. - Но... наверное, я не должна этого говорить, господин барон?
Гренцлин с болезненным усилием оторвал взгляд от неё и перевёл на барона. Морбонд мрачно глядел в стол.
- Воображение заводит вас слишком далеко, Севенна, - наконец проговорил он и резко встал. - Не смею вас более задерживать, господин коллежский адъютор.
Гренцлин поспешно встал, поклонился хозяевам.
- Благодарю за хлеб и соль, ваши милости. - Он чувствовал почти физическую боль от того, что через несколько секунд уже не будет видеть Севенну, что её хрустальный голос уже не будет раздаваться в его ушах.
- Что вы намерены сейчас делать? - не слишком вежливо спросил Морбонд.
- Помолиться, ваша милость. - Брови барона полезли на лоб, но баронесса смотрела на Гренцлина всё тем же детски чистым, невозмутимым взором. - Я всегда молюсь в это время дня. Не изволите ли приказать, чтобы меня проводили в замковую капеллу?
--
5
Капелла была пуста в этот час. Шаги Гренцлина гулко отдавались под стрельчатыми сводами. Свечи тлели перед статуями святых. Разноцветные лучи солнца пронизывали витражи, изображавшие сотворение мира Троорлом и низвержение Клапоса, и отражались от полированных ореховых скамей, перил и аналоев.
Гренцлин миновал сход в крипту и остановился у первого ряда скамей, перед самым алтарём - как можно дальше от входа и посторонних ушей. Опустился коленями на подставку, сложил руки на груди и возвёл лицо к нависающему над алтарём лику Создателя.
- Господи, спаси и помилуй, - одними губами прошептал он. - Господи, избавь от наваждения. Господи, не лишай ясности ума и твёрдости духа. Господи, направь меня, укажи путь, не дай совершить ошибку. Убей во мне это чувство, Господи. Дай знак, подскажи, как мне его убить.
Покосившаяся свечка упала и стукнулась о шандал так громко, что Гренцлин вздрогнул. "Знак? Нет, конечно. Какая суеверная чепуха".
- Я знаю, Господи, что мне скажет любой священник. "Найди себе подходящую пару, женись". Но Ты-то понимаешь, почему я не могу. С моей-то должностью одно из двух - либо служба, либо семья. А я уверен, я чувствую, что создан для службы... что такова воля Твоя, таков Твой замысел обо мне... ведь так? Но тогда зачем ты послал мне эту женщину? Для испытания? Для искушения? Может, Тебе неугодно, чтобы я расследовал это дело? - Гренцлин уже не молился, он рассуждал вслух, перебирая возможные мотивы Троорла, как если бы тот был подозреваемым. - Или наоборот? Может, Ты послал мне её, чтобы возбудить во мне ненависть к барону... чтобы я начал копать под него... чтобы изобличил в каком-то преступлении... Может, он арродист? И Арродес шёл искать у него укрытия? Это объясняет, почему барон так боится отдавать нам расследование, но тогда почему он донёс нам о находке трупов, почему не попытался всё скрыть? Впрочем, нет, это понятно. Жена, шурин, слуги свидетели... жене и слугам он мог заткнуть рот, но не шурину, не графу Тлениксу...
Гренцлин с новой надеждой поднял взгляд к суровому лику Творца.
- Да, Господи, я могу пойти в этом направлении... Я могу погубить его, могу раскрыть большой арродистский заговор... Дело дойдёт до короля... получу награду... аренду или пенсион, а если похлопотать, то и дворянство... и, пожалуй, стану неплохой партией для Севенны... ведь её репутация уже сейчас ниже некуда, а когда она окажется вдовой изменника, то совсем упадёт в грязь... а я хоть и выскочка, и "чёрный фазан", зато с хорошими карьерными видами... Нет! О Господи, нет!
Он яростно ударил ребром ладони по аналою, но боль была недостаточной, он впился зубами в палец так, что потемнело в глазах, и сжимал челюсти, пока не почувствовал соленый вкус крови.
- Изыди от меня, искуситель! Сгинь, Клапос! Господи, прости мне эти греховные помыслы, прости, прости... Никогда. Просто не позволяй мне больше видеть её. Молю тебя, Господи, не искушай. Не показывай мне её. Я закончу дело, уеду, и наваждение постепенно пройдёт само, я знаю, ведь так уже бывало...
Дверь за его спиной скрипнула на всю капеллу. Гренцлин вздрогнул и оглянулся.
Вошла Севенна.
Встретив его взгляд, баронесса помахала - мол, продолжайте, я не буду мешать - и присела на одну из задних скамей.
"Может, она тоже пришла помолиться?" Гренцлин поднялся на ноги, едва ощущая собственное тело, ничего не видя, кроме маленькой фигурки женщины на дальней скамье. "Не будь дураком. Она пришла поговорить с тобой. С глазу на глаз". Он торопливо обтер носовым платком окровавленный палец. "Надеюсь, ничего не заметила". На еле гнущихся ногах двинулся к выходу. Остановился перед ней.
- Не смею... - Гренцлин сделал усилие и повысил голос: - Не смею мешать вашей милости. Я пойду к себе, с вашего позволения.
- Погодите. - Взгляд её голубых глаз был чист и невозмутим. - Сядьте, господин Гренцлин. - Севенна указала на скамью через проход от неё. - Я хочу с вами поговорить. Вы не против? Я знаю, что это неправильно - беседовать наедине с посторонним мужчиной. Но я знаю ещё кое-что. Можно делать неправильные вещи, если никто об этом не узнает. Меня этому не учили, я сама поняла. Никто не узнает, что я была здесь, если вы никому не расскажете. Могу я попросить вас никому не рассказывать, господин Гренцлин? Садитесь же.
- Да, конечно, ваша милость. - Не отрывая глаз от баронессы, он опустился на скамью по ту сторону прохода. - Но господин барон...
- Уехал в Леденицу по судебным делам. А слуги за мной не следят. Они избегают меня, потому что боятся. Считают проклятой, порченой. - Севенна помедлила. Красные и синие, прошедшие сквозь витраж, солнечные лучи пронизывали золотистый ореол её волос. - Мне кажется, вам трудно со мной говорить. Вас смущает, что это неправильный разговор? Или вам я тоже кажусь жуткой? Я знаю, что бесполезно спрашивать, ведь вы всё равно не ответите искренне... и я знаю, что вот сейчас сказала неправильные слова, ведь нельзя вслух сомневаться в искренности человека, но ведь у нас весь разговор с самого начала неправильный?
- Вы вовсе не кажетесь мне жуткой, ваша милость. - Гренцлин ясно чувствовал, как кровь стучит у него в висках. - И я не верю в проклятия. Но меня и вправду смущает этот неожиданный разговор.
- Меня тоже, господин Гренцлин. Я хочу попросить вас об услуге. Притом о тайной услуге, а это рискованно, ведь я окажусь у вас в долгу и никому не смогу об этом рассказать. Я немного опасаюсь, что вы в отплату потребуете от меня услуги из тех, о которых нельзя говорить. Ведь вы, мужчины, всегда хотите от женщин прежде всего этого. Будет в высшей степени неправильно, если я позволю вам то, о чём нельзя говорить, и что позволено только господину барону. Да, иногда я поступаю неправильно, но не до такой же степени! Господин Гренцлин! Вы можете пообещать, что не потребуете от меня такого рода услуг?
Гренцлин с трудом проглотил комок в пересохшем горле. Он изо всех сил старался не отводить взгляда от полных надежды глаз баронессы - не коситься ни на стиснутую корсетом талию, ни на вздымавшуюся от дыхания грудь под горчичного цвета тканью роброна.
- Ваша милость... - Он приложил руку к сердцу. - Обещаю, клянусь Господом Троорлом и спасением моей души, что не потребую и не попрошу от вас ничего, что нанесло бы ущерб вам и вашей чести. Более того, я готов оказать вам услугу, не требуя ничего взамен. Но... - Выговорить это было почти больно, почти физически невозможно: - Но не обещаю оказать вам любую услугу. Я слуга короля. Я соблюдаю закон.
Севенна кивнула.
- Да, понимаю. Мне сразу показалось, что вы из тех людей, что всегда поступают правильно, даже когда никто не видит. Но перейду к делу. Вы знаете, что со мной случилось?
- Похищение и утрата памяти?
- Да. Вы умелый сыщик, сам господин барон так сказал. Вы можете раскрыть эту тайну?
Гренцлин был уже почти спокоен. Он не удивился. Чего-то такого он и ожидал.
- Расследование в частном порядке? Это возможно. Но разве официального следствия не было?
- Наверное, было... Какие-то люди ходили по замку, всех расспрашивали, но я тогда ещё ничего не понимала. Могу сказать лишь одно - они ничего не узнали.
- Понимаю. - Гренцлин помолчал. Севенна ждала. - При первой возможности я запрошу материалы следствия, а сейчас позвольте задать вопрос... несколько необычный вопрос. Известно ли вашей милости, кто вы? Человек или машина?
Баронесса широко распахнула ресницы.
- Машина? Как такое может быть? Ведь я ем и пью... и пусть я ничего не помню, но мои родители...
- Это ничего не значит, - перебил Гренцлин. - Ваше человеческое тело может быть маской, и очень хорошей маской. Первая из версий, которую я хочу проверить, и дай Бог, чтобы она оказалась неверна: настоящую Севенну Тленикс подменили алмеханической копией.
- Это невероятно. - Баронесса покачала головой. - Я в полной мере ощущаю себя человеком... хотя... если я машина, возможно, мои создатели хотели, чтобы я считала себя человеком? Как это проверить?
- Пожалуйста, потрогайте у себя здесь. - Гренцлин указал на своей руке, на внутренней стороне, место чуть выше запястья. - Не чувствуете выступающего твёрдого уплотнения?
Севенна пощупала свою руку сквозь кружевную манжету.
- Кажется, нет, но откуда мне знать? Ведь если я машина и не должна об этом догадываться, мои создатели должны были исключить возможность проверки. Подменить истинное ощущение ложным...
- Ваша милость, вы высказываете на редкость умные соображения, - еле слышно проговорил Гренцлин. "Или просто хотите, чтобы я потрогал вашу руку?... Нет! Нет! Прочь эти мысли! Сгинь, искушение!" Он встал и шагнул к Севенне. - Позвольте, я сам...
Баронесса доверчиво протянула ему ладонь, пахнущую мятой. "Что если нас застигнут именно сейчас?" Гренцлин расстегнул бисерную пуговку манжеты. Его пальцы почти не дрожали. Он поддёрнул рукав, обнажая руку Севенны до локтя. Запах мяты усилился. Рука была тонка, под нежно-розовой кожей запястья заметно темнели вены, проступали сухожилия. Гренцлин осторожно надавил на то место, где, будь Севенна маской, должен был прощупываться гидравлический плунжер локтевого сочленения. Но внутри не чувствовалось ничего твёрдого, никакого металла, только мягкость слабых мускулов и упругость хрящей. У Гренцлина отлегло от сердца. Не то чтобы он всерьёз верил в версию машины - но всё же было необходимо исключить и её. Он спустил рукав и застегнул пуговку.