Аннотация: Три цвета - три цеха. Добровольцы сдают цвет за деньги. Но ради чего?
Группа надзирателей вошла в зеленый цех. Здесь у людей забирали физическую силу и красоту; доноры повисли на ремнях, не в силах стоять. От их рук и ног тянулись трубки. По трубкам бежала изумрудная жидкость. В воздухе стояла густая зеленая взвесь.
Старший надзиратель прижал к носу надушенный платок. Он смотрел, чтобы машины работали, как надо, чтобы доноров сменяли вовремя, чтобы никто не стонал и не жаловался. Рыдать - пожалуйте в красный цех, там страдальцам рады. Но в зеленом нытики подрывают моральный дух, а, значит, уменьшают добычу цвета.
Перед одним из доноров надзиратель остановился. Лицо надзирателя ничего не выражало; служители рангом пониже отводили глаза и старались уменьшиться в размерах.
- В каком мы цеху, господа? - вежливо осведомился старший, не отнимая платочка от лица.
- В зеленом, господин, - отрапортовал один из служителей.
- Так какого ирода тут делает эта сопля?! - взревел старший, и его белесое лицо налилось кровью.
Женщина держалась за ремни наравне с мужчинами. По ней было не сказать, что она богата зеленью - слишком хрупкая, тоненькая, воздушная. Совсем не бой-баба, даже не толстуха. Она смело посмотрела на надзирателя, и ее серые от усталости губы дрогнули. Она просила не прогонять ее.
Мясистые пальцы старшего прошлись по трубке с цветом. Зеленый сок шел пузырями. Женщина отдавала свой последний цвет.
- Скажите, господа, - ласково сказал старший, - почто мы купили цветовесы?
- Чтобы измерять, сколько цвета есть в человеке, - сказал один из младших служителей.
- Вы взвешивали эту женщину?
Ответом ему была тишина. Старший медленно повернулся к подчиненным. Лицо его исказилось от ярости.
- Женщина. В зеленом цеху. Вы вообще понимаете весь абсурд ситуации?! - он закричал, брызгая слюной.
- Но до этого она справлялась...
- Зато сейчас не справляется! - рявкнул старший. - Посмотри, одна пена идет!
Он дернул трубку. Черная игла выскочил из запястья женщины. Надзиратель принялся выдергивать остальные иглы - из висков, из шейной артерии, из локтевых сгибов.
- Чего встали? Помогайте!
Младшие служители освободили женщину от ремней, и она со стоном обвисла у них на руках. Трубки шипели на полу, втягивая воздух вместо цвета. Старший откинул их в сторону. Женщину повели прочь, но узловатые пальцы бедняжки вцепилась в плечи служителей.
- Я могу... у меня еще есть, - убеждала она.
- Тише, тише, - забормотал один из служителей. - Сейчас ты пойдешь домой, к детям. Покушаешь...
- Детям нечего есть...
- ...отдохнешь, а завтра придешь сдавать красный, - продолжал служитель. Женщина зарыдала.
Старший обошел вокруг машины, проверил надежность крепления трубок, спросил мужчин, не чувствует ли кто из них недомогание. Все отрицательно помотали головами.
- Я этим негодникам штрафы выпишу, - сквозь зубы рычал старший. - Ну, кто женщин пускает к даче зеленого. Ну, идиоты. Надо их на синий взвесить. Совсем поглупели.
Обход продолжался. Покончив с зеленым цехом, надзиратель двинулся дальше. Младшие служители не отставали ни на шаг.
Едва закрылись двери зеленого цеха, старший широко улыбнулся.
- Молодцы ребята, премия вам. Славно придумали, пустить женщину в зеленый цех! Мужланы теперь все до капельки отдадут, чтобы не говорили потом, что они слабее женщины.
В синем цеху все было не так, как в зеленом. Здесь вместо грубых ремней стояли мягкие кресла, столик с напитками, с потолка шел мягкий свет. Под легкую музыку в креслах развалились модно одетые молодые люди с самодовольными лицами. Они попали сюда силой своего ума, а не от того, что много жрали, как зеленые.
Надзиратель уже спрятал платочек и надел на лицо заискивающую маску. Он прошелся мимо кресел, перешагивая через трубки, полные синевы, и шепотом спрашивал доноров о самочувствии. Он всем своим видом показывал восторг от их способностей: перед ним самый цвет современной молодежи! Они прошли сложнейшие тесты, чтобы подтвердить, что у них достаточно синего.
Один парень старался незаметно спрятать трубки под одеждой. Надзиратель склонился над ним и спросил, все ли в порядке? Побледневший донор закивал, но старший ловко подцепил одну трубку. Синева в ней шла с перебоями.
- Но я еще могу! - воскликнул парень. Старший взял со столика стакан воды и протянул донору. Парень отказался - он выбил стакан из рук смотрителя и закричал: - Не смейте трогать меня! Вы не имеете права! Я хочу еще работать!
Его тоже пришлось увести силой. Молодой человек пинался, кусался и пускал пену изо рта. Надзиратель покачал головой.
- Мускулы можно развить, но гантелей для головы еще не придумали.
Синий - самый сложный цвет. Он дает остроту ума, а острый ум хорошо знает о последствиях неумеренной сдачи цвета. Но самоуверенная молодежь хочет всего и сразу. Они не хотят учиться, чтобы потом хорошо зарабатывать, они хотят сразу получить плату за свои способности. Остается только внушить им, что сдавать цвет для типографии - престижно.
Следом шел красный цех. Здесь народу набилось, как в городской бане. И жар стоял не меньший. Вместо платка надзиратель достал из-за пояса веер. Вместе с младшими служителями они торопились пройти через стонущий, завывающий и ревущий зал. Равнодушным здесь не место: в красном цеху нельзя сдерживать страстей. Только истовые, чувственные натуры способны давать много красного эфира. Страдания одних здесь усиливают страдания других, накаляя воздух докрасна. В этом цеху всегда дежурят вооруженные работники типографии: когда кто-то истощается и уже не может сопереживать, люди обозляются и могут разорвать его в клочья. И тогда кровь, ценное воплощение красного цвета, разливается впустую.
Все, и старший надзиратель, и его помощники с облегчением выдохнули, покинув красный цех. Никогда не знаешь, на кого накинутся неудержимые, полные красного цвета.
И вот они подошли к кабинету художника. Обход близится к завершению. Сейчас они поговорят с человеком, который управляет цветом, ради которого трудятся все три цеха. Что за картину он рисует?
Художник, невысокий мужичок в сером пиджаке, охал и качал полысевшей головой. Старший надзиратель участливо склонился над ним, пока младшие служители освобождали пальцы художника от внушительных перчаток из белоснежного металла. От каждого пальца перчаток шли провода. Они уходили в соседнее помещение, отделенное от комнаты художника огромным панорамным окном. За окном сотни рисовальных установок в точности повторяли жесты художника, рисуя сотни копий объем-картины.
- Ну, как? - спросил надзиратель.
- Ай... - художник махнул рукой. - Замаялся. Хоть пальцы поразмять немного...
Руки у него дрожали, и нос подрагивал, как у кролика, прямо в такт рукам. Работая, художник выпускает цвет из пальцев, цвет идет по проводам, и так машины узнают, когда какой цвет копировать. Целые тысячи машин, которые движутся с чарующей синхронностью, рисуя тысячи экземпляров мыслей и чувств человека - объем-художника.
- О чем картина? - с улыбкой спросил надзиратель. Художник с наслаждением потянулся, размял шею, вздохнул и серьезно посмотрел на надзирателя:
- Об истине.
- О.
- О том, как надо жить.
Он снова вздохнул и подошел к огромному окну. Зал с рисовальными машинами - самое сердце типографии. Цвет выходит из множества сопел и моментально застывает эластичными, прочными нитями. Нити создают узор, в котором закодирована информация - звуки, ситуации, запахи, числа, слова. Любой человек, взяв в руки объем-картину, вкусит этой информации - если, конечно, он готов ее воспринять. Машины работали медленно, художник обогнал их, и теперь мог немного отдохнуть.
- Хорошая картина, на самом деле, - сказал художник. - Все на месте. Она освежает ум, заставляет увидеть вокруг иные оттенки. Она напрямую обращается к чувствам... Только, признаться, нарисовал ее не я. Мой прапрадед. Я разбирал его вещи в старом доме и не смог пройти мимо...
Старший ничего не ответил. Он не разбирался в картинах. Если начальство решило, что эта картина достойна печати, значит, так оно и есть. Дураки в начальство не попадают.
Машины двигались все медленнее, и, наконец, застыли совсем. Художник вздохнул и поморщился.
- Ну, вот и все. Нужно возвращаться к работе, - он отвернулся от окна и не увидел, как в машинный зал ворвалась толпа. Окровавленные, с оскаленными зубами, люди набросились на машины. Вырывали шнуры, рвали в клочья и топтали упругие объем-картины. Откуда-то плеснуло огнем, таким ярким, что ослепило людей в кабинете.
Старший вскочил. Его помощники выхватили из карманов миниатюрные цветометы. Художник, увидев их, в ужасе забился в угол. Дверь слетела с петель - и в кабинет хлынула многорукая волна ярости.
Руки, ноги, зубы, рев. Обжигающие оранжевые копья с цветометов разрезали толпу. Толпа рвалась к слабой плоти позади цветометов. Кровь, вопли, искры. Художника выскребли из угла и растерзали на месте. Закончились заряды цветометов, и скоро ноги освобожденных доноров плескались по щиколотку в крови.
Когда стража ворвалась в типографию, исступленная толпа сокрушила машины и принялась за само здание. Люди находились в кислотно-оранжевой стадии сознания - абсолютно не контролируемой, направленной только на разрушение. Часть нападавших удалось обезвредить, часть, к сожалению, прорвалась в мирную часть города и была уничтожена физически.
Разбирая обломки рисующих машин, один из стражников нашел чудом уцелевшую картину. Он взялся посмотреть ее - и не заметил, как прошло несколько часов.
- Потрясающе, - прошептал стражник. - Эта бесценная вещь не должна пропасть.
Он в несколько раз сложил эластичную картину и спрятал во внутренний карман.