Каждый год она бесшумно опускалась на город. Одинокая, капризная рыжая женщина. Она могла прижать его к груди, навсегда застывшей в "бальзаковском" возрасте, окутать своей огненной шевелюрой, могла и утопить в пресных, пустых слезах бесконечных обид и недоверия. Осень - коварная, экзальтированная и, одновременно, холодная особа.
Он был в полной уверенности, что осень уже наступила. Он недолюбливал эту вздорную ворчливую ведьму, не верил, что она может пойти на компромисс. Но она обманула его: каждая женщина имеет право намеренно опоздать. Или он сам обманулся? Он видел, как против собственного желания его друзья и близкие были подхвачены ею и кружились в томном однообразии навсегда уходящего лета. Его возмущала их безвольная "тряпичная" покорность. И вот, когда он и сам не заметил, как оказался на этом рубеже, тонкой грани, любая ошибка, поблажка означала увядание. Он вспоминал, как десять лет назад, когда жизнь казалась такой маленькой, казалось, осталось недолго, несмотря на то, что ему было только тридцать. Тогда он взбунтовался. А теперь, когда золотой ковер покрыл воспоминания, а душу ласково обнял плюшевый питон, теперь он даже не заметил, как оказался почти поставленным на колени.
Рок-музыкант шел по осыпанной золотыми листьями аллее, они легко касались его лица, рук, а он даже не замечал. Или не хотел замечать? Он знал, что уже совсем скоро охваченные пожаром деревья облысеют. Но не вместе с ним! Город накрыли сумерки. Ветер дул ему в спину, как бы подгоняя. И он поторопился. Он никогда не умел ходить медленно, а теперь вдруг задержался. Он нырнул в подворотню и оказался во дворике, и тот час память населила его увлеченными игрой детьми, в подъездах спичечных коробков-пятиэтажек собиралась молодежь. А когда-то он так же начинал...
По Звездному бульвару вереницей ползли бесконечные машины, люди спешили домой. Они увлекли его с собой, и он невольно заторопился к своей громадной кирпичной новостройке. Он оказался на перекрестке дорог и уже думал свернуть в свой переулок, но что-то кольнуло в сердце. Он вспомнил, что у него нет дома, но бомжем он не был. Да и работы как таковой не было, он ушел как музыкант еще в 98-ом, когда понял, это уже не то. С тех пор были пустые слова и переживания человека, который перегорел на пол-шаге до осуществления своей мечты, сам убежал от себя и теперь пребывал в апатии. Семьи так же не было. Были только фотографии.
Он чувствовал, стоит свернуть, - и там, за поворотом, навсегда скроется лето, его лето... На миг в нем поднялась злоба на самого себя, каждый день одно и то же, как заведенный, он никогда не сворачивал в сторону. Может, это правильно? Только как-то не свободно получается. Все эти пять лет жизнь была несвободной, хотя физически он был совершенно свободен. Все эти пять лет он умирал от жажды, иногда ему подсовывали кубок, но, сделав первый глоток, он отказывался, ибо знал, это- яд. Эту жажду нельзя было ни запить водкой, ни заесть таблетками. Он не пал столь низко. Иногда он получал то, чего так жаждал. Но только на миг. Кто-то жестокий показывал ему это счастье и тот час же прятал, заставляя его самого вернуть эту духовную свободу.
Он вспоминал бесконечные посиделки 20 лет назад бесконечными ночами за бутылочкой портвейна и разговорами от самого будничного до самых возвышенных и бесконечных тем. Они заваливались друг к другу под соусом репетиций, в принципе, так оно и было, только больше было разговоров, чем самих репетиций. Он вспоминал нищенские условия в семикомнатной коммуналке, где каждый мешал друг другу. Он вспомнил Леру. Обманутая жизнью, она все же сохранила себя под срывающим крышу ветром. Он помог ей открыть эту дверь, открыть истину, правильный путь. Какое-то грязное и удивительно чистое, крылатое было время. Вот так и пролетел по коридору жизни. Сам не замечая, открывал другим двери, пролетел, не замечая ничего постороннего, так, что Шумахер позавидовал бы, видел перед собой последнюю высоту, последнюю дверь. Он не знал, вход это или выход. Но как часто бывает в таких случаях, перед дверью оказалось зеркало. Он не знал, как это произошло, не знал, что зеркало кривое, голова сама повернулась, взгляд сам упал. Холодные глаза вызывающе сверкнули из темноты. И он рухнул самым наглым и обидным образом, свалился с неба, как падший ангел. Он летел долго, и все, кто шел рядом с ним, все, кого он обогнал, видели, как белые перья разлетались в стороны, теплый пух нежно погладил их по лицу. Только он никак не ведал, что будет падать так долго, правда, в его силах было продлить себе жизнь. От крыльев остался один пух, какие-то жалкие обрубки. И только сейчас он смог оценить то время, давно скрывшееся за поворотом. Так устроен человеческий мир, что мы начинаем ценить то, что имеем, только тогда, когда лишимся этого.
Не имея обыкновения изменять традиционные, уже сложившиеся маршруты, он свернул. А ведь так просто было поломать status quo! Только где гарантия, что будет лучше? Поиски духовной свободы -неблагодарное дело.
Когда-то она хотела изменить мир, в котом вращалась. Ее возмущали хамство, глухота и безответственность окружающих. И она пошла войной на этот ржавый мир. Но мир, - он как зеркало, - покажешь ему кулак, в ответ получишь то же самое. Однако любое зеркало можно разбить и остаться в гордом одиночестве. Она видела таких людей. Они уходят, что б оправдываться и критиковать других, но где-то, в недрах сознания, запрятанное в оправу самообмана, бьется понимание собственной несостоятельности и дури. Такие товарищи будут вечно поносить жизнь и подчеркивать свою от нее отчужденность, хотя, в тайне, они надеются на то, что их когда-нибудь позовут обратно. Она жалела таких людей, с детства усвоив, если хочешь вернуться - действуй сам, а не жди, когда поманят из-за угла. И она вернулась, еще не успев почувствовать на себе ответный удар.
Она вернулась, чтобы изменить свое отношение к миру и, засучив рукава, она начала с себя. Это было долгое, мучительное лето, истекая кровью, умирали ее глупые, рожденные мертвыми, теории. Она - человек, которого ошибки не учат, и только, получив хорошего пинка от жизни, она отказывалась от искушения совершить очередную глупость. Она убила в себе ненависть и трусость. Теперь она знала, трусость - самый страшный порок, она была счастлива, что, сказанная Булгаковым, эта мысль была прочувствована ею. Она уже готова была поддаться страху разочароваться за минуту до осуществления своей мечты, но все же поборола в себе эту низость. И она не разочаровалась. Она видела много таких товарищей, предавших то, во что верили. Самое страшное предательство.
Но эта борьба велась ею не в одиночку. Немало людей помогало ей, некоторые даже не ведая. И когда она вернулась, она поставила себе цель так же помогать другим открыть первую дверь.
Она была самой обыкновенной девчонкой. Немного больше трудностей, немного меньше радости. Она так же, как и большинство своих соплеменников, недолюбливала школу, мечтала стать рок-музыкантом и пыталась писать рассказы, которые выходили до обидного нежизненными. Но одно она знала точно, знала, что не живет. Она видела друзей, которые, так же, как и она, сонно гнули свою линию и толком не знали, чего хотят. Она знала, сегодня будет таким же, как вчера, а завтра - таким же, как сегодня. Каждый день топаешь в школу, где борешься с непониманием, одно радует, один год осталось мучиться. Каждый день от тебя чего-то требуют, и ты покорно выполняешь это. Жизнь во сне, а наяву ничего нет. "Мы не живем, мы следим за собственной жизни развитием...", - звенит в ушах плеер. А ведь так просто плюнуть на все и начать жить так, как хочется. Что мешает нам, людям, доведшем свою свободу до максимума? И она узнала, что лишена духовной свободы. И она услышала его, который пел то, что она так жаждала услышать. Он был рок-музыкантом, он был из тех, кто мог появиться только в то время, когда жизнь расползалась по швам, люди поняли, что все это время им искусно морочили голову, обкрадывали и обманывали. Он и ему подобные пришли 20 лет назад и повели за собой народ, заставили думать своей головой. Теперь весь земной шарик корчился в агонии, пораженный террористической чумой. Люди стали пугливыми и безучастными, как мыши, прятались в темных подвалах. И никто не приходил, никто не горел путеводной звездой, все тряслись только за свою шкуру. Звезды погасли, погас и он, нас стали кормить жалкими фальшивками, возникли даже ПТУ такого "звездного" профиля. Он погас, когда понял, здесь ему делать нечего, когда пытался говорить, как говорил раньше, только хотелось материться, и он стал лгать. Но ей хватало того света, который продолжал литься даже после его падения. Это трудно - понять и простить. Ей было жалко слушать человека, который лишился этих крыльев и который тщетно пытался сначала забыть, что они когда-то были, а потом, когда память взбунтовалась, пытался их вновь обрести. И это желание, живущее и назревающее в них подсознательно, наконец, вылилось наружу, заставив одного отчаянно бороться с осенью, а другую бессильно ждать, когда он победит ее и вернется. Ждать того, что никогда не сможет произойти...
Когда живешь мечтой, делаешь все для ее воплощения, даже несбыточная мечта сумеет материализоваться. Мечты должны осуществляться.
Все было очень просто: она прогуляла школу, она не приняла ежеутреннюю дозу крепкого дешевого кофе, она плюнула на пробирающий осенний ветер и не одела плащ. Она не поехала в лифте, а сбежала с седьмого этажа по крутой винтовой лестнице. Люди, как обычно, куда-то спешили, только сейчас они казались ей какими-то приветливыми, и она растворилась в их потоке, поплыла по течению, как никогда не делала. Она не знала, куда шла, ноги сами несли ее по традиционному ежедневному маршруту, но только сейчас она заметила, как незаметно выросли грибами новостройки, и их мхом облепили неоновые рекламы. Вместо того чтобы пройти мимо, она свернула в этот переулок. Это было так просто - завалиться к нему домой, в уютную, но бездомную квартиру на девятом этаже, взять за руку без вопросов и ответов и сбежать по лестнице. Она не знала, где он живет, она угадала. Подобно другим, они невидимками покинули этот город новостроек и огней если не навсегда, то на несколько часов. Они ушли туда, где тонкие нити реальности разрываются, выпуская крылатых странников в далекий, грязный и светлый город мечты. Они знали, что вернуться, но пока они дышали. Электричка унесли их туда, где все стирается и есть только настоящее. Ей ничего больше не надо было, только самую малость - дать ему понять, что можно жить, как хочешь, очистить свое сердце от того цинизма, страха и фальши, которые он подцепил, когда пытался выжить. А он был счастлив, теперь твердо зная, что не один.
"Поскользнемся на влаге ночной и на скользких тенях, что мелькают, бросая тревожный свет на золотое пятно...", - звенело у нее в голове. - Мы бежим рука в руке по умытой росой траве, мы летим с холма. Солнце погладит нас пока еще нежными лучистыми лапками, солнце только пробудилось. Мы поскользнемся и в обнимку полетим в протекающую под холмом речушку. Никогда еще так не бесчинствовали! Твои джинсы, рубашка, во что они превратились! Мы летим кувырком, мы даже не боимся смерти, потому что, когда ты счастлив настолько, что тебе ничего не нужно, только видеть свою любовь, видеть счастье того, кто рядом с тобой и быть счастливой от этого чужого и все же своего счастья, потому что смерть теряет свое величие и грязь, и ты понимаешь, что стоило прожить целую жизнь, что бы испытать такое счастье. И вот мы с разбегу плюхнулись в воду, и река мягким одеялом обняла наши тела. И ты понял, что был слеп всю жизнь, когда увидел, как в толщею ласковой воды вонзаются солнечные лучи, и живые пузырьки нашего дыхания поднимаются на поверхность, застигнутые в своем полете солнечным светом. И ты понял, что никогда не видел жизнь, когда увидел мир через это одеяло..."
Они шли по берегу Безымянной реки и болтали, от будничных проблем переходя к глобальным, и все это время им казалось, что они всегда были друзьями. Они шли по песку, они знали, что вернуться, но сейчас они дышали...