В тот день стреляли. Графитные черные цилиндры снарядов взлетали над побережьем, пролетали у него над головой и разрывались, дырявя борта кораблей. Небо было пустым и серым, затянутым неприятным, злобным дымком.
А он играл, играл медленно и протяжно. Просто он не умел играть быстро и весело, он вытравил это умение из своей души, чтобы острее чувствовать боль, чтобы жить только своей болью, поскольку это единственное, что у него оставалось. Мягкие переливы нот взлетали в воздух, поднимались высоко-высоко, но все равно падали, ударившись об очередной снаряд. Но он не смотрел, он продолжал играть, потому что смотреть как гибнут звуки, как они рушаться о сталь, он не мог.
Море замерло, оно боялось, боялось непонятного, ему было неясно, зачем эти люди топят друг друга, зачем такие большие и красивые корабли, заваливаясь на бок, идут ко дну. Море закрывало глаза и слушало звуки его саксофона, море не очень-то и любило джаз, но эта мелодия была лучше, чем сумасшедший грохот...