Он был очень старым, этот продавец снов. Никто в городе уже не помнил, когда он появился. В то, что он продает настоящие сны никто уже и не верил.
- Как же можно продать сон? Это же вам не авторучка, не килограмм картошки и даже не велосипед, в конце концов! - ворчали старики.
А продавец улыбаясь в густые усы распахивал двери магазина каждое утро, садился на трехногий табурет и начинал выстругивать что-нибудь из какой-нибудь дощечки.
Первыми прибегали мальчишки, из средних классов, к полудню, когда в школе большая перемена, а если выходные, то и раньше.
- Дядь, а дядь - а дай сон пощупать, может он у тебя бракованный. - они много шумели, и никогда ничего не покупали. Но Продавец любил именно их больше всего, и даже иногда давал какой-нибудь сон из залежалых просто так. Детям приятно, думал он, улыбаясь в усы.
Иногда заходил дворник - тогда Продавец вытаскивал из пыльного угла шахматы и они пили чай. Играли они оба плохо, но так сосредоточенно, что обоим нравилось. Еще они пили чай, иногда с медом, иногда с вареньем. Варенье варила бабушка дворника, она добавляла в него фальшивую радость воскресного утра и искреннюю встречи друзей, от этого вкус был терпким и жгло небо. Смотреть как дворник с продавцом играют в шахматы обычно приходил газетчик с угла. Он здоровался кивком, доставал из дальнего угла стул и долго смотрел на доску. Когда заканчивалась последняя партия он вынимал из дипломата большой кусок халвы и троица молча пила чай с халвой, потом все расходились, а Продавец, покуривая трубку, усаживался на пороге магазина. Мимо ходят люди, кто-нибудь да должен заходить, думал он.
Почти кажду среду заявлялась парочка - эти долго хихикали над разноцветными обложками. Потом выбирали одну и расплачивались, держась за новенькие купюры четырьмя пальцами, в две руки. Их будто что-то слепило вместе, думал Продавец, хотя не думаю что это им особенно нравится, им вообще ничего не нравится, просто они пока это не знают. Он заворачивал сон в мягкую шуршащую бумагу с отпечатанными звездами, открывал кассу, которая звонко вздрагивала, как колокольчик, опускал бумажку внутрь пластикового лотка и бережно передавал сон в четыре нетерпеливые руки. Потом пара уходила. Быстро, как люди, которые ценят процесс покупки больше чем саму вещь.
От них Продавцу всегда становилось тоскливо - он затаскивал табурет в центр магазина и долго вкручивал новые лампочки взамен старых. Потом он заворачивал старые в салфетки и относил на помойку. Там он складывал лампочки горкой, закуривал трубку и медленным шагом уходил назад в магазин.
Там он протирал сны и уже тогда снова садился за порог.
Иногда заходил тот студент - Продавец не знал его имени. Он всегда мялся и долго рассматривал витрины, делая вид будто просто зашел от нечего делать. Для него Продавец вытаскивал из-под прилавка припасенный обычно за неделю сон. Эти сны были очень красивыми - с перламутровыми пуговицами и серыми хлястиками, иногда они переливались, иногда антрацивото подмигивали и укутывали темнотой.
Потом со студентом можно было поговорить - об искусстве или о политике. Разговор все равно получался чересчур путанным и интересным, чтобы понять о чем идет речь. Домой студент уходил уже к закрытию магазина, в такие дни Продавец переворачивал картонную табличку, с одной стороны которой было написано "Закрыто", а с другой - "Открыто", с особым сожалением. Тогда приходилось напоминать себе, что будет следующая неделя. Ключ проворачивался в замке.
Домой Продавец шел обычно вдоль набережной, одинокие стволы каштанов тыкались в небо, повторяю рисунком аллею фонарных столбов. Продавец пинал ногами каштаны, луна наблюдала за этим, кисло кривясь в глади воды.
Где-то там спали самые счастливые люди, которым удалось купить самый красивый сон. Это было хорошо, и об этом приятно было думать шагая вдоль набережной, заходя в подъезд и отпирая дверь.
Продавец умывался холодной водой и разбирал кровать. И уже засыпая, проваливаясь в какую-то серую муть, без снов, он улыбался и кутался в теплое одеяло.