Я с восторгом читаю "Братьев Карамазовых". Это самая поразительная книга из всех, которые попадали мне в руки... Достоевский показал нам жизнь, это верно; но цель его заключалась в том, чтобы обратить наше внимание на загадку духовного бытия...
Альберт Эйнштейн
"Братья Карамазовы" - величайший роман из всех, когда-либо написанных, а "Легенда о Великом Инквизиторе" - одно из высочайших достижений мировой литературы, переоценить которое невозможно.
Зигмунд Фрейд
Структура и полифоничность субъекта
Структура субъекта, которая в соответствии с представлениями психоанализа выводится из структуры Эдипова комплекса, делает возможным потенциальное включение всего внешнего мира в свою семиотическую систему. Эта структура фиксирует противоречие, появляющееся как проекция бесконечного в конечное множество. Данная фиксация позволяет включить другие субъекты в систему семиотических отношений и увидеть себя на месте другого, а также глазами другого, т.е. понять другого как субъекта. Отсюда начинается этика, культура и социальная эволюция.
Реализация внешнего мира в структуре субъекта появляется через образ другого. Первоначально образы себя и другого несут противоречие, состоящее в том, что оба идентифицируются с объектом желания. Идентификация субъекта с матерью как объектом желания встречает препятствие в наличии того, в котором отражена эта более ранняя идентификация, т.е. в наличии символа отца, исходно включенного в структуру субъекта. Наиболее общая и базовая структура субъекта возникает как результат этой идентификации и ассоциируется со структурой Эдипова комплекса.
Главное значение этой структуры состоит в том, что включение внешнего мира в семиотическую структуру происходит одновременно с символом отца. Поскольку в структуре Эдипова комплекса символ отца препятствует обладанию матери, это эквивалентно отбору значений из бессознательного через подавление и структуризацию бессознательных импульсов, что соответствует процессу сигнификации через запрет, налагаемый "Сверх-Я" (у Зигмунда Фрейда) или "Символическим" (у Жака Лакана). Согласно Лакану, Эдипов комплекс соответствует существованию символической системы независимо от субъекта.
Эта независимость не может быть полностью описана в конечных категориях и означает включение трансцендентного в структуру субъекта. Это также означает, что структура субъекта включает символ, который обозначает некоторую внешнюю реальность. Это обозначение привходит через символизацию некоторого внешнего конечного объекта. Исходно оно идентифицируется с действием отца, который селектирует значения из бессознательного и наделяет Эго именем. Предельное понятие такого наделения внешней реальности (действие "Символического"), может быть идентифицировано с Богом как Словом, или Логосом. Существование бессознательного ("Реального", по Лакану, или "Оно" по Фрейду), структурированного "Символическим" ("Сверх-Я") и ассоциированного с матерью, подразумевает существование их пересечения ("Воображаемого", по Лакану, или "Я", "Эго", по Фрейду). "Эго" появляется как проекция "Сверх-Я" на бессознательное ("Оно"), формируя брешь между желанием и объектом внешнего мира.
Основной характеристикой Эдипова комплекса является то, что он содержит "замещенный объект". Отец отсутствует (убит) и в то же самое время присутствует (как символ). В этой базовой структуре существование и несуществование присутствуют одновременно в одном знаке. Фундаментальные рефлексии человеческой личности, прежде всего ощущение (рефлексия) собственной конечности (смертности), базируются в этой структуре. Но эта структура содержит также и возможность примирения данного противоречия. Идея воскресения может быть интерпретирована через прояснение и понимание данной структуры. В Христианстве исходное событие Эдипова комплекса (убийство отца) получает примирение через жертву Сына, и такое разрешение определяет бесконечное развитие культурной системы Христианства.
После семиотизации представлений Фрейда в концепции Лакана, следующей ступенью в формализации психологической структуры субъекта стало появление рефлективной психологии Владимира Лефевра. Лефевр предложил способ редукции психологических структур к элементарным алгебраическим операциям, назвав свой подход "Алгеброй сознания". Мы рассмотрим концепцию Лефевра и покажем, что она доводит базовые идеи фрейдовской психологии до логического конца, редуцируя их до простых операций, что позволяет определить и различить основные типы поведения и построить успешно формализованную теорию души.
Модель человеческой рефлексии Лефевра основана на том, что оценка субъектом себя и ощущение этой оценки как негативной или позитивной происходит без усилий сознания, т.е. автоматически, и посредством этого оценивания фрейдовская триадическая семиотическая структура субъекта может быть редуцирована к простым булевым схемам. Структура рефлексии моделируется Лефевром с использованием булевой алгебры, что приводит к пониманию конкретных формальных законов рефлексии, определяющих человеческое поведение. В модели Лефевра рефлексия состоит из следующих компонент:
a0 - интенция субъекта A, которую он не ощущает (поэтому она соответствует бессознательному);
a1 - интенция представления субъекта о себе, которая переводит начальную интенцию в акцию - поведение (она соответствует активности эго - Я);
a2 - представление субъектом себя, как он представляет (оценивает) свою собственную интенцию поведения. Это представление (оценка) появляется в картине мора субъекта как следствие морального закона и соответствует Сверх-Я.
Каждый компонент рефлексии может быть охарактеризован одним из двух значений (0 или 1), и комбинация этих двух значений представляет конкретную структуру субъекта. Структуры, включающие двух субъектов A и B, характеризуются ситуацией, в которой рефлексия реализуется опосредованно через включение второго субъекта (B).
Конструкция формальных моделей рефлексии приводит к заключению о существовании двух принципиально различных этических систем: "западной" (W) и "восточной" (E). В одной из них (W) комбинация событий, характеризующихся противоположными оценками оценивается как негативная, тогда как их разделение оценивается как позитивное. В другой (E) - комбинация "плохого" и "хорошего" оценивается позитивно, а их разделение - негативно.
Сведение рефлексии к формальной логике, по Лефевру, приводит к появлению математических констант, например константы бинарного выбора, когда тестируемый выбирает из множества примерно одинаковых объектов примерно 62% как соответствующих позитивному критерию выбора (значение золотого сечения). Модель рефлексии способна объяснить паттерны музыкальных интервалов в европейской культуре, а также появление золотого сечения в произведениях архитектуры и искусства. В формальной модели рефлексии структура субъекта моделируется триадами бинарных оппозиций (интенций субъекта), а общее количество появляющихся структур кратно четырем (их восемь в простой структуре, включающей один субъект A).
Мы можем утверждать, что структуры Лефевра - это наиболее формализованные структуры психоанализа, т.е. они происходят из исходной структуры Эдипова комплекса. В модели рефлексии Лефевра триадическая фрейдовская семиотическая структура сознания редуцирована до рекурсивных булевых схем. Уникальная система дихотомических конструкций служит субъекту специальной осью для проекции интенций другого субъекта. В ходе внутреннего процесса, когда делается выбор стратегии поведения, рефлективная система субъекта производит процедуру максимизации прагматического статуса представления о себе.
Имеются интерпретации, которые претендуют на простое разрешение парадокса двух рефлективных систем. Так, концепция "конца истории" Френсиса Фукуямы основана на приоритете одной системы - W ("западной") над E ("восточной"), хотя в социальном организме человеческого общества обе системы функционируют, как два полушария человеческого мозга. Кроме того, имеется много различных аспектов социального функционирования, и социальные организмы могут характеризоваться W типом в одних (например в экономических) и E типом в других аспектах (скажем, в политических). Эволюция от E к W в ранних обществах характеризует переход от сакрального к утилитарному, а в целом - от абсолютных форм (эйдосов) к материализованным орудиям ("техносам"), как указывал М.К. Мамардашвили в "Картезианских размышлениях".
Сигнификация абсолютного в конечном знаке стала стартовой точкой в развитии цивилизации, и конкретные паттерны этой сигнификации определяют специфические свойства конкретных культур и их развития. Это развитие может быть потенциально бесконечным, представляя собой разворачивание исходного импульса воплощения абсолютного в первичном знаке, сигнифицирующем культурную систему. Парадокс состоит в том, что системы W и E дают противоположные ответы относительно моделей поведения и рассматривают ответы, которые предлагает противоположная система, как ложные. Однако этот парадокс определяет пространственно-временное развертывание структур в ходе социальной эволюции.
Оба типа решений (основанных либо на W, либо на E) будут появляться в будущем. Только когда возникнет принципиально новая организация, они смогут быть инкорпорированы в нее как получившие окончательное разрешение. Временнáя W/E организация генерирует социальные и экономические осцилляции, тогда как пространственная W/E организация соответствует формированию социальных структур. Социальная эволюция основана на исходном противоречии W и E, которое может порождать циклическое развитие, но, благодаря "запоминанию" технического прогресса, происходит конвертация циклического процесса в развитие по спирали.
Личность как суперпозиция противоположных интенций
Как уже было сказано, имеется много различных аспектов социального функционирования, и социальные организмы могут характеризоваться W типом в одних и E типом в других аспектах. То же относится и к отдельной личности, которая в своей многогранности включает в себя рефлексии абсолютного как W-, так и E-типа. Помимо этого, 0 и 1 в исходной структуре Лефевра - это пределы, но в реальности они не достигаются, а только аппроксимируются. Булева логика оказывается пределом нечёткой логики. Поэтому структура личности всегда сложна и содержит суперпозиции противоположных интенций и моделей поведения. Чтобы понять, как функционируют различные интенции в личности, мы обратимся к Фёдору Михайловичу Достоевскому. У Лефевра рефлексия оценивается как хорошая-плохая, но это радикализация, здесь может быть много оттенков. Отношение эго и его рефлексии не является совершенно однозначным. Идея и ее воплощение совмещаются в одном человеке, отсюда феномен двойничества, но эти раздвоенные личности еще и взаимодействуют между собой.
Как говорил Н.А. Бердяев ("Миросозерцание Достоевского"), "коллизия субъектов-идей является основным содержанием произведений Достоевского. Его герои воплощают различные решения вопроса отношения индивидуального субъекта к абсолютному и вовлечены в эксперимент по установлению экзистенциальной ценности этих решений". Романы Достоевского - идеологический эксперимент, с результатами которого можно соглашаться или не соглашаться, потому что ответы - в бесконечности. Здесь окончательного позитивного результата быть не может, поскольку трансцендентный вывод - это не позитивное знание, а, скорее, сверх-знание. Но если в большинстве произведений, несмотря на многогранность, характеры Достоевского, в основном, выражают одну главную идею и проводят ее в действие, как например Раскольников, то в "Братьях Карамазовых" основные характеры в наибольшей степени многогранны и суперпозиционируют различные интенции и модели поведения. В этом романе полифонизм имеет место не только между образами, но и в каждом образе. Каждый герой Достоевского есть суперпозиция разных интенций и взглядов на мир, что выражается в различных трактовках образа.
Полифония имеет место во взаимодействии разных культур, а также во внутренней структуре конкретной культуры. Эта идея лежит в основе работы М.М. Бахтина "Проблемы поэтики Достоевского". Только в культуре происходит формирование образа мира, но этот образ оказывается собранным из различных рефлексий. Полифония этих взглядов лежит в основе всякой культуры и реализует бесконечность ее глубинных принципов. Полифония проявляется на уровне отдельной личности, поскольку каждая личность является суперпозицией противоположных взглядов на мир. В этой суперпозиции и держится структура субъекта, однако, когда такая структура поляризуется в две противоположные системы, появляется феномен двойничества (также описанный Достоевским) и структура реальности распадается, что на социальном уровне приводит к социальным катастрофам и разрушениям.
В полярной репрезентации суперпозиции двух несогласующихся структур единой личности появляется "плохой" двойник, противопоставленный мудрому носителю Логоса. Такая структура появляется в раннем рассказе Достоевского с тем же названием ("Двойник") и в конце его творчества ("Черт. Кошмар Ивана Федоровича"). Развертывание идеи двойничества может приводить к деструкции реальности, а в ходе истории - к разрушению целой страны. Идея двойничества может быть найдена в матрице русской истории, оперирующей на границе "восточного" и "западного" миров. В данном развитии "прагматическая" антиципация (западного типа) замещается эсхатологической антиципацией.
Посмотрим, как полифонически трактуются разные образы у Достоевского. Особенно это проявляется на примере героев "Братьев Карамазовых". Фабула романа (отцеубийство) - это фрейдовская структура, вокруг которой построен сюжет. И в романе исследуется вопрос, кто должен нести ответственность за отцеубийство. Точка зрения Достоевского, что это представители западной рефлективной системы - теоретик Иван и практик Смердяков. Обосновано ли такое заключение логикой повествования - это центральная проблема в идейной структуре произведения.
Тотальность правды и полифонизм Достоевского
Борис Парамонов в эссе "Конец стиля. К вопросу о Смердякове" пишет, что Смердяков - это тип низового русского западника. Если Иван Карамазов воплощает эйдос "западного" типа в русской среде, то в Смердякове этот эйдос сужается, превращается в "технос". В Логосе идея существует как эйдос, а в "реальном мире", в физисе она воплощается в виде "техноса". Мировоззренческие взгляды Смердякова гораздо более примитивные, чем у Ивана, но это не является необходимой предпосылкой, ведущей к реализации общих идей в реальном мире.
Обычно реализация взглядов Ивана Смердяковым трактуется в контексте убийства Фёдора Павловича Карамазова. Хотя в романе, возможно, и отсутствует окончательное доказательство виновности Смердякова, Ф.М. Достоевский показывает это достаточно определенно, и причиной этого является его собственное желание так видеть и интерпретировать этот образ, но необязательно внутренняя логика развития образа. Конечно, можно интерпретировать отношение Смердякова к Ивану так же, как отношение Ленина к Марксу (или Маркса к Гегелю). Но это будет чрезвычайным упрощением. Если Раскольников воплощает идею, оправдывающую убийство, то у Смердякова этой идеи нет, его идея не выражена цельно и однозначно. Отсылки к Ивану ("Если Бога нет, то все позволено") не в счет, они не необходимы в целостной логике повествования.
Что утверждает Иван Карамазов? Прежде всего, несовершенство мира, невозможность полного воплощения в нем божественного. Выводом из этого может быть вовсе не желание сокрушить этот мир, а стремление "уравновесить" противоположные тенденции и тем самым "цивилизоваться". Иван мог писать заметки, излагая диаметрально противоположные взгляды на одно и то же, но это не есть следствие его аморальности, скорее, это следствие того, что он держит все эти противоположности и противоречия в себе. В конце, в связи с его сумасшествием, это воплощается в двойничестве, когда он разговаривает с чертом.
На основании идеологии Ивана можно прийти к выводу о необходимости преобразования мира в практический, в котором противоположные идеи выразятся в многообразии "техносов". И Смердяков представляет один такой технос. Как пишет Б.М. Парамонов, "он не лакей, а повар, причем хороший повар. Федор Павлович презрительно называет его "бульонщиком", но сам же хвастается его умением варить кофе и делать кулебяки. А кулебяка, как известно, очень сложный кулинарный продукт, секрет изготовления которого, похоже, утерян в России... Смердяков - специалист, в его речах появилось слово "специально"". Б.М. Парамонов далее пишет: "Кстати, в реальной русской жизни как раз ко времени написания "Братьев Карамазовых" уже появились эти, так сказать, Смердяковы, вышедшие в большие люди: например, трактирщик Тестов, о солянках и расстегаях которого потом ностальгически вспоминали в эмиграции русские писатели". И далее: "Западничество в России на верхах было интеллигентской идеологией, а на низах, то есть как жизненная практика, делалось европеизмом". Борис Парамонов заключает, что "делать... Смердякова метафизическим типом... и на этом основании отвергать бульоны и кулебяки в качестве лакейской и хамской субстанции - это значит обречь Россию на полуголодное существование, с трудом и только до времени компенсируемое чтением знаменитых романов".
Незавершенность романа "Братья Карамазовы" можно объяснить тем, что Достоевский планировал написать второй роман, в котором "идейное уравновешивание" всех основных героев будет смещено помещением в центр романа Алёши Карамазова. Интересно отметить, что в эволюции этого образа должен был произойти переход "эйдос-технос". При этом Алёшу Карамазова Достоевский хотел сделать революционером (можно даже сказать, террористом) и возвести его на революционную голгофу. Уже в авторском предисловии к первому (единственному осуществленному) роману Достоевский представляет Алёшу Карамазова как главное действующее лицо. Во втором романе, мыслившемся Достоевским главным, повзрослевший на тринадцать лет Алексей Карамазов должен был осуществить "синтез" идеи и активности по социальному преобразованию общества.
Тотальность Алёши как ученика старца Зосимы и представителя, скорее, византийской традиции выражается в его любви к миру, детям, стремлению положительно объединить всех и предотвратить зло. Но и Иван любит детей, пусть и более теоретически. Возникает вопрос, может ли мировоззрение Алёши породить в мире что-то противоположное его устремлениям, т.е. зло? В романе этого вовсе нет, и не надо было бы додумывать, если бы не проект Достоевского сделать из Алёши революционера, что может быть интерпретировано неоднозначно. По свидетельству (со слов Достоевского) немецкой исследовательницы Н. Гофман, Алёша, по завещанию старца Зосимы, должен был идти в мир, принять на себя его страдание и его вину. Безусловно, Алёша активно осуществлял бы стремление к добру, но революционная активность ведь порождает и зло. Поэтому здесь стоит обратиться к интерпретации образа Алёши в рассказе "западника" Артура Конан-Дойла "Смерть русского помещика", входящего в цикл о Шерлоке Холмсе.
Во первых, Шерлок Холмс у Конан-Дойла подвергает сомнению роль Смердякова как убийцы. Возможно, что "...он лишь внушил себе, что убил он, внушил, находясь под сильнейшим воздействием слов Ивана Карамазова, произнесенных в их разговоре у калитки... И самоубийство Смердякова - это не раскаяние, не крушение надежд, это невозможность сосуществования в одном человеке двух полярных, взаимоисключающих Я: Я - убийца и Я - не убийца". Иными словами, Смердяков убил себя из-за наличия двух полярных интенций внутри его личности. Что же касается Ивана, он "прежде всего решал идею в принципе, идею права на убийство, идею целесообразности уничтожения зла". А из идеи вовсе не следует необходимость ее воплощения таким вот образом.
А что же Алёша в интерпретации Конан-Дойла? В случае смерти отца Алёша становился обладателем целого состояния. И Шерлок Холмс говорит: "Нужны ли ему деньги? А почему - нет? Эти деньги он сможет потратить на претворение в жизнь заповедей отца Зосимы, например, заняться воспитанием и оплатить учебу того же Илюшеньки, семья которого влачит полунищенское существование, Коли Красоткина, Смурова, тех мальчиков, в которых он, да и Достоевский, видит будущее России".
Такая "прагматическая" интерпретация может вызвать у нас неприятие. Но с позиции тотальности правды, Фёдор Павлович и братья, как пишет Конан-Дойл, вполне подпадают под категорию "ненужных, вредных" людей, как и негодяи, замучившие ребенка в рассказе Ивана. "Почему, вынеся приговор "Расстрелять!", Алёша должен быть менее принципиален по отношению к своим братьям, которые если и лучше негодяя, обрекшего на ужасную смерть несчастного ребенка, то ненамного, являясь, по сути, людьми никчемными, суетными, лишенными цели и веры", - говорит Шерлок Холмс у Конан-Дойла. При этом далее он не настаивает на своем выводе, говоря, что даже слуга Григорий мог быть убийцей, и отмечает, что "сюжет романа несовершенен, поскольку в ряде случаев нарушены причинно-следственные связи".
Перейдем теперь к более подробному анализу личности Ивана. По мнению С.Н. Булгакова ("Иван Карамазов как философский тип"), образ Ивана Карамазова может быть сопоставлен с Фаустом. В этом его общечеловеческое и европейское измерение. С.Н. Булгаков пишет: "...Фауст и Карамазов находятся в несомненной генетической связи, один выражает собой сомнения XVIII, другой XIX века, один подвергает критике теоретический, другой - практический разум". Слова Ивана "Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять" означают его последовательную этическую позицию, из которой может вытекать как этический нигилизм, так и высшее проявление гуманизма. Разве Альбер Камю, который по мировоззрению сходен с Иваном Карамазовым, не гуманист? "Представьте себе в момент такого перехода, такой болезненной ломки человека огромного ума, логической неустрашимости, страстной искренности, человека, абсолютно неспособного к сделкам с собой, и вы получите Ивана Федоровича Карамазова", - пишет С.Н. Булгаков.
При том, что Иван не принимает мира каким он ему представляется, он любит жизнь, умиляется "клейкими весенними листочками" и при этом мучается из-за несовершенства сотворенного мира. Поэтому он и принимает на себя моральную ответственность за убийство, хотя формально он и не виноват. Как и у Фауста, у Ивана есть его метафизический двойник, приходящий к нему во время его душевной болезни. Как пишет С.Н. Булгаков, "Черт Ивана Федоровича не метафизический Мефистофель, изображающий собою абстрактное начало зла и иронии, это произведение собственной больной души Ивана, частица его собственного я".
Но есть в романе и другое двойничество - Христа и Великого Инквизитора. Так получается, что Логос в мире "присваивается" конкретным человеком, использующим его для утверждения своей тотальности. Это и есть противопоставление Бога и мира, занимающее центральное место в мировоззрении Ивана Карамазова. Легенда, сочиненная Иваном, возводит его мировоззрение на самый глобальный уровень. В "Легенде о Великом Инквизиторе" ставится еще и проблема католичества, которая воспринималась очень болезненно сначала Гоголем, а затем и Достоевским. Данная фобия достаточно глубоко проникла в русскую культуру и требует отдельного анализа. Православие же, по мнению Достоевского, снимает это противоречие, в нем логос и физис находятся в гармонии, Великий Инквизитор в Православии невозможен. Оставим это утверждение автору. Так или нет - этот вопрос выходит за рамки нашей статьи, однако именно мыслитель Достоевский, сформировавшийся в православной культуре, сумел в своем творчестве достичь высшей степени "всемирности" и понимания разных рефлексий Абсолюта в человеке. А то, что Достоевский в высказываемых политических взглядах "сужал" себя - это другой вопрос.
Достоевский и сам сомневался, он писал о главе "Русский инок" К.П. Победоносцеву: "Боюсь и трепещу за нее, будет ли она достаточным ответом". Сейчас немного найдется людей, которые сочтут ответ, данный в "Житии старца Зосимы" достаточным. Г.С. Померанц в статье "Каторжное христианство и открытое православие" писал: "ропот Ивана не опровергнут, он только уравновешен". Да и уравновешен ли? Проблема состоит в том, что идеология Ивана не обязательно должна восприниматься как деструктивная, она может быть реализована и как конструктивная в жизненной практике. Из нее может следовать поиск уравновешивания и компромисса в несовершенном мире. В конце концов, трактат Иммануила Канта "О вечном мире" базируется на таком поиске уравновешивания, тогда как тотальность мировоззрения Гегеля вела к оправданию им войн.
Романы Достоевского представляют собой идеологический эксперимент, с результатами которого можно соглашаться или не соглашаться, потому что ответы находятся в бесконечности. Это, скорее, не ответы, а трансцендентные выводы, которые, будучи редуцированы до уровня позитивного знания, теряют трансцендентный смысл. В "Братьях Карамазовых" нет фугового симфонического решения. Но оно и невозможно в рамках обычного языка. Тем не менее, "Братья Карамазовы" - это гениальная полифоническая симфония, открывающаяся в бесконечность. Ее незаконченность сродни незаконченности четырнадцатого (последнего) контрапункта "Искусства Фуги" И.С. Баха, незаконченности "Реквиема" Моцарта. Законченность означала бы нахождение конечного ответа, а он - в бесконечности. Мы знаем, что Достоевский хотел закончить произведение, написав второй роман. Этот роман так и остался в бесконечном потенциальном поле, которое в себе содержит всё и которое ("Бытие-возможность"), согласно Николаю Кузанскому, и есть Бог.