Игнатьев Сергей : другие произведения.

Махорка для мантикоры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Зазывала кочующего цирка-шапито Москитус Альбино-Либидо, по совместительству - татуированный альбинос, "человек-в-картинках", и мастер-чучельник, в разгар НЭПа, в ходе очередных гастролей, неожиданно раскрывает тайну "золота Колчака" и открывает в себе ранее неведомый дар.
  Первомай, проведенный цирком в окрестностях уездного Н-ска, принес барыши, невиданные даже для 1926-го со всей его астрономией легальных доходов, со всей его агонизирующей нэпмановской суетой, блеском и шиком. Завтрашняя 'маевка' обещала дать еще больше.
  По этому случаю, сразу после закрытия Дядя Вася закатил банкет для всей труппы, включая грузчиков, клоунов, зазывал, дрессированных медведок и слона Дамбо.
  Последнего одарили ведром подгулявших яблок. Некоторые, впрочем, возражали. Слон, перебрав лишку, становился зол и каверзен. Но дрессировщик Гогоберидзе своего артиста отстоял.
  Сидели под сетчатым тентом столовой. Легкий ветерок играл флажками, шелестел афишами, в поле трещали сверчки. Глянцевито поблескивающая громада Шапито освещалась несколькими нитями гирлянд, лоскутные бока расчертили тени от спиц Чертового Колеса. Дизельные грузовые чудища, квартиры-на-колесах, на которых труппа исколесила полреспублики, дремали в сумраке, выстроившись по границе цирка надежным вагенбургом.
  Цирковая братия, забыв прежние разногласия, неизменные для людей, в духе эпохи живущих замкнутым 'коммунальным' порядком, распивала шампанское с эриванским, распевала 'две гитары' и 'цыпленка жареного', звенела стаканами и побитыми эмалевыми кружками, обнималась и единогласно чествовала организатора и вдохновителя - Дядю Васю, с отеческой лаской поглядывавшего на подчиненных.
  Единственным, кто ощущал себя на пиру чужим, был молодой человек, официально-афишно звавшийся Москитус Альбино-Либидо, а среди своих - Мосиком. Имя, полученное им при рождении, забылось, будто пережиток царизма.
  От шеи до щиколоток испещренный татуировками альбинос, по ведомостям Альбино принадлежал к низшему цирковому сословию. Тем, кого в Штатах именуют 'баркерами', в Британии 'тоутами', а у нас по-простецки 'зазывалами'.
  Пройдя за вечер через все круги опьянения, он дошел до блистающего края. Чувствовал себя так, будто из ушей готов повалить спиртовой пар, а из ноздрей вот-вот начнет хлестать синим пламенем.
  Альбино щурил по-кроличьи красные глаза, ища скандала. Подумывал расколотить об угол стола бутылку и высказать в лицо всей этой хихикающей кодле свое презрение: 'Не место мне среди вас, хрюнтели вы упитые!'. Что-нибудь в таком духе.
  Он встретился взглядами с Дядей Васей. Тот лениво попыхивал сигарой. Был совершенно трезв. В его глазах читалась обидная снисходительность. Это стало последней каплей:
  - Чего это Они так смотрят?! - приподнимаясь и обвиняющим жестом указывая на администратора, вскричал Альбино.
  Вася улыбнулся. Знакомство их длилось уже не первый год.
  - Что за улыбка?! - распаляясь, прокричал Альбино, за общим гамом не слыша себя. - Что за наглость? Вы кто такой?!
  Шум под 'тентом' стих. В воздухе сладко запахло скандалом.
  Зазывала Нигредо, страшно блестя в сумраке африканскими белками и зубами, скользнул со своего места, желая удержать вспыльчивого товарища.
  По знаку Васи пробудился силач-вышибала Арсений Краснознаменский. Обтирая с ладоней-лопат куриный жир, слез со снарядного ящика времен гражданской, на котором заседал. Обычный раскладной стул его не выдерживал.
  Пассионата Аврелия, Пася, тонкая девочка-танцовщица, бывшая кем-то вроде названной сестры Альбино, сморщив носик, прервала свою беседу с хихикающей Бородатой Леди и нервически подергивающей подбородком старухой-гадалкой. Поглядев на 'братца', отвела взгляд.
  Агрессивно ссутуленных плеч Альбино ласково коснулись:
  - Мосик, славный наш...
  - Пустите! - завопил Альбино, вскакивая.
  Зазвенели стаканы, дамы взвизгнули. Облаченный в леопардовую шкуру Инка Ромеро, что попытался с прежней ласковостью обхватить Альбино сзади, стукнулся о его затылок своим прославленным лобовым выростом. Ойкнув, отлетел назад, запнувшись о длинную нижнюю конечность болезненно булькнувшего человека-спрута, столкнулся с завхозом Диксом. Дикс весь вечер молчаливо заправлялся спиртом, по обыкновению не снимая своей инфернальной полумаски-фильтра и очков-консервов. Что-то металлически задребезжало, звякнуло и крякнуло. Зазвенели разбитые бутылки.
  - Гуляй, буржуазея!!! - завопил Альбино. Залихватски свистнул, заложив два пальца между пепельных губ. - Небось, найдем на тя управу!!!
  Дядя Вася кротко улыбался, двумя пальцами приглаживая аккуратные усы.
  - Не горячись, товарищ! - увещевали из-за спины.
  - Я не горячись?! - отбиваясь от наседающих доброхотов продолжал Альбино. - Народ дурите?! Глупостями головы морочите! Думаете, все с рук вам?! Комунальную революцию не чтите, аспиды?
  Задыхаясь, он хватанул пряного ночного воздуха. Закричал уже новым, мальчишеским голосом, издевательски-тоненько:
  - Мантикоры под носом признавать не желаете?! А она настоящая, живая!!! У вас, у вас, у вас - под самым носом! У-у-у-у, чемберленсы!
  Альбино безумно расхохотался, грозя кулаком. Устав, расслабляясь мышцами, поддался оттаскивающим его от стола.
  Последнее, что он запомнил, был лилипут Мефодий. Мрачный в трезвости, но буйный во хмелю, семеня маленькими ножками, он несся по столу между тарелками, в сбитой на затылок шляпе. Размахивая тросточкой на манер сабли, ревел:
  - Чемберленцы, кровососы! Жми их, Моська, Жми!!
  На пути он встретил шампанскую бутылку ростом с себя. Отбросив палочку, приложился к ней, ухватив обеими ручками.
  На патефоне заиграл фокстрот 'Бублички', присосавшийся к бутылке Мефодий скрылся за спинами танцующих. Все смешалось.
  
  ***
  
  Альбино проснулся в фургоне. Лежал, завернутый в одеяло поверх бархатного алого жилета и полосатых штанов. Хотя без шляпы и ботинок, но не на скрипучей раскладной кровати, а на полу.
  Паси, с которой Альбино по-братски делил жилище, не было. Ее кровать была аккуратно заправлена. Поверх синего шерстяного одеяла лежала брошюра 'Революция и молодежь'.
  Щурясь на излишне яркое солнце, страдая мигренью и жаждой, Альбино поплелся к умывальнику.
  На территории цирка уже кипела жизнь. Н-ская публика в картузах, цветастых шалях и начищенных сапогах переходила от одного балагана к другому. Покупала у лоточников бублики и сушки, леденцов-петушков на палочке. В тире отрывисто щелкала винтовка. Скрипело Чертово Колесо, дети восхищено вопили, возносясь навстречу облакам. Карусель поскрипывала, по кругу плыли оскаленные лошадки, пучеглазые морские коньки и лобастые барашки. Паровой органчик выводил спотыкающуюся, несколько заунывную, зато слышную далеко окрест мелодию штраусовского 'Голубого Дуная'.
  Возле умывальника Альбино встретилась Вика Шармантель, цирковая дива. Он мысленно чертыхнулся.
  - Поддал вчера жару, блондинчик, нечего сказать! - лучезарно улыбаясь, Вика раскрутила кран, пригоршней зачерпнула воды, провела ладонью по открытой шее, и вниз - по вырезу легкого до неприличия платья. - Погулял от души, а?
  Пробубнив-прохрипев в ответ нечто нейтральное, Альбино набрал воды в ковш, стал жадно пить.
  Вика перекинула полотенце через плечо, отвела волосы, жмурясь, подставляя лицо солнечным лучам:
  - Чего вчера нес-то, хоть помнишь?
  Отставляя опустевший ковш, Альбино пробубнил-прохрипел в ответ нечто отрицательное. Раскрутил кран, принялся с фырканьем умываться, сплевывая, подставил под струю голову, взъерошил белые волосы. Вода побежала веселыми ручейками по белым плечам, по голой спине. По вдохновенной работе китаянки Ниу - чернильным переплетениям, кружевам узоров - цветам живым и цветам мертвым, оскаленным черепам, раскрытым глазам, по птицам с женскими личиками, по человечьим телам с птичьими головами, по ухмыляющемуся солнечному лику и ехидному носатому месяцу, по ощеренным волкам, пляшущим арлекинам, скорпионам, русалкам, индейцам, листьям, шипам, стеблям, лепесткам...
  - Ну-ну, - Вика оценивающе поглядывала сверху вниз, подперев крутое бедро загорелой голой рукой. - Давненько не захаживал ко мне, Картиночка... что так?
  Отплевываясь и морщась, Альбино распрямился. Выдавил из себя с трудом:
  - Времени не было...
  Несколько месяцев назад, под воздействием алкоголя и отчаяния, он совершил большую ошибку. Вопреки всем вслух невысказанным советам мужской части труппы, вопреки общей репутации дивы и здравому смыслу, вступил с Викой в порочную связь в кузове 'карусельного' грузовика. Ничем кроме обоюдной неловкости и осуждающих взглядов такая связь закончиться не могла.
  Поскольку сам термин 'неловкость' плохо сочетался с Викой Шармантель, она, ловко обкусив заусенец на большом пальце, прищурилась, вытянула губы трубочкой и отправила в затылок Альбино прицельный осуждающий взгляд.
  Чувствуя его ядовитое жжение, он поплелся обратно к вагончику - за рабочим реквизитом. Рабочий день его начался уже час тому как.
  
  ***
  
  Товарищ Нигредо уже прохаживался у входа. Прямо под решетчатой аркой с вывеской 'ПроПерЦирк-НарВысДик', снабженной звездой, серпом и плугом, составленной из лампочек, которым по вечернему времени предстоит весело мигать на три цвета.
  Товарищ Нигредо, в клетчатом жилете на мускулистом черном торсе и сбитом канотье на затылке, помахивал тростью (которые хорошо годились как для всяческих зазывательных жестов, так и для усмирения разгоряченных посетителей) лениво и громко выводя:
  - НЕ ПРОХОДИ МИМО ЛЮД РАБОЧИЙ! РАБОТАЕМ С УТРА ДО ГЛУБОКОЙ НОЧИ!
  Воскресно одетая Н-ская публика, сплевывая подсолнечную лузгу и посмеиваясь, стекалась под арку, мельком поглядывая на черного человека.
  Появление Альбино, со всеми его картинками поверх меловой кожи, было воспринято гуляющими с несколько большим интересом.
  Мальчуган в кепке на глаза поинтересовался, отправляя в рот очередную порцию семечек 'Больно было, дядь?' Альбино в ответ прищурил алые глаза и сотворил самую зверскую из своих гримас. Мальчишка попятился, смешиваясь с толпой.
  Завидев товарища, Нигредо выкатил негритянские белки и продемонстрировал все свои сияющие зубы в самой радушной улыбке. Проходившая мимо публика невольно прижмурилась от такого блеска.
  - Проспался, попирдолий с маком? - Нигредо отсалютовал тростью. - Тебя дядя Вася искал.
  Альбино лишь болезненно поморщился в ответ. Нахлобучил видавший виды красный котелок, пару раз крутанул тростью для разминки. Прокашлявшись, завел сипловатым с похмелья голосом:
  - ЧУДЕСА И ДИКОВИНЫ СО ВСЕГО СВЕТА! ЭТОМУ УДИВЛЯЕТСЯ ВСЯ ПЛАНЕТА!
  - Чего вы не поделили-то с ним? - в паузе поинтересовался Нигредо. - С Васей-то?
  - А-а-а... - Альбино махнул рукой. - ...в плуг и в серп и красную звезду!
  - Из-за Паськи что ли, да?
  - Она-то тут причем?
  - Сказывали, он клинья к ней подбивает?
  - Не городи огород, дружище.
  - А я что? Люди говорят. Он чертяка видный такой. А она девка ладная, в самом соку...
  - По роже не хо? Абориген хренов.
  Нигредо обиженно сморщился. Заголосил, надсаживаясь:
  - ДЛЯ ВАС ЧУДЕСА ДРЕССУРЫ - МЕДВЕДКИ! ТРУДЯЩИМСЯ - ВОЛЯ! БУРЖУАЗИЮ - В КЛЕТКИ!
  Альбино сплюнул тягучей слюной и подхватил:
  - ПРОЛЕТАРИАТ ПОЕТ, БУРЖУИН ДРИСТАЕТ! ПОГЛЯДИ, КАК ГАЙКИ И ОГОНЬ ГЛОТАЮТ!
  - А чего ты вчера там про эту-то говорил... ну как ее... матикору?
  - Я, чтоль, помню? - соврал Алибино.
  - Ишь, запистонился шампанью-то! Я-то тебя вчерась послушал, было подумал, опять взялся чудищ Ваське мастерить? А говорил, мол не буду, мол зарекся...
  - Не твоего ума забота, уголек!
  - Ишь ты какой, футы-нуты, пижмы-гнуты.
  - Да не злись! Башка трещит просто.
  - А вон Елисант идет! У него пива спроси, авось даст. У него-то завсегда есть, знаем мы их, носатых...
  - Уж кто б говорил, губа-пельмень.
  К арке подошел Елисант Гогоберидзе. В лаковом цилиндре, в лайковых перчатках, в бархатном пиджаке без единой пылинки. Дернул усом, повел орлиным носом, сверкнул черным глазом:
  - Мосик, дарагой! Разговор к тэбе на тыщу рыблэй!
  - Не видишь чтоль? Работаю!
  - Ну не сердис, дарагой, чито ты. Минутку всэго. Заодно позавтракаэшь. Завтрак-то просэпал.
  - Чего пристал к человеку? - вклинился Нигредо. - Мы люди рабочие. За Мосиком тут и так Вася рыскает, что мильцанер за совбуром.
  Елисант оскалился, поднял руки в успокаивающем жесте:
  - За Васю нэ перэживай! Все на мэня валы!
  - Ну, смотри, Елисант, напарника отбираешь, одному тут орать... С тебя бутылка!
  - Считай твая. Ну, Мосик, дарагой... идем?
  
  ***
  
  Внутренний интерьер Елисантова вагончика напоминал иллюстрацию к восточной сказке. Шкуры тигриные и медвежьи, ковры персидские, поверх них кинжалы, в углу кальян.
  - Садыс, садыс, дарагой. Вот пиво, свежее разливное. Из города подвезлы толко-толко. Вот вино, киндзмараули, слюшай, нэктар... чего тебе налить?
  Альбино попросил пива. Хорошенько глотнул из стакана, прикрыл глаза, откинулся на спинку стула. Стало значительно получше.
  В двери вагончика деликатно постучали.
  - О! - Елисант выставил длинный волосатый палец. - Вот и мой чэловек пришел.
  На пороге стоял пузатый румяный типчик в ливрее и фуражке метрдотеля. В руках у него были вместительная корзина и термос.
  - Все прынес, как просыл?
  - Принес, все как просили, товарищ Гогоберидзе.
  - Ну, маладец, дорогой. Спасибо тебэ, тэпер ступай.
  Метрдотель, не заикнувшись о чаевых, чинно кивнул и удалился.
  Гогоберидзе, в ответ на вопросительный взгляд Альбино, лишь загадочно улыбнулся, сверкнув золотым зубом.
  Принялся вынимать из корзины и расставлять по стулу судки и тарелки. Приоткрывая крышки, из-под которых вырывался ароматный пар, восхищенно вздыхал и цыкал зубом:
  - Пасматры, красота какой! Утка по-французски, сыр камамбэр, сыр эмменталь, омар, апелсыны, семга! Кюшай, дарагой, кюшай!
  Дождавшись, когда Альбино утолит первый голод и осушит до дна первый стакан вина, Елисант приступил:
  - Нэ просто так тэбя позвал, догадался, да?
  - Еще бы.
  - Знаэш о чем спрасит хочу?
  - Понятия не имею.
  Елисант стал загибать длинные пальцы.
  - Медвэдки ест, да? Слон ест, Дамбо красавэц какой, а! Жаль, алкоголэк... Тыгры ест, да?...
  Альбино вежливо кивал, соглашаясь, потянулся за стаканом.
  - Мантыкора...Такой нэт!
  Альбино вздрогнул, не донеся стакана до губ.
  - Мантыкора, дарагой, нэт! Мантыкора, слюшай... и не видэл никогда, думал фантастэка, пэрежыток мистыкы, прэдставлаеш?!
  Альбино нахмурил белесые брови.
  - Ты вчера Васэ как гаварыл? Жывая мантикора ест! Под самый нос ест. Нет, Ты не спешы отнекиватса, дорогой! Я знаю, ты мастэр! У тэбя руки - золото. Тебэ картыны пэсат. Тебэ скулптура дэлат. Бюст делат! А ты ходыш с самый утра палкой махаеш, глупосты крычиш. Куда это годытся?
  - Никуда, - согласился Альбино, отставляя пустой стакан.
  - Люды ходят, выдят - как Елисант Гогоберидзе со зверэм управляется. Елисант Слово знаэт! Слон танцуэт, мэдведка папиросу прикуриваэт, тигры алле опп, да? А прэдстав, как на живая мантыкора ходыт будут?!
  - Да нет у меня никакой мантикоры, ешкин корень! Сам не знаю, чего я наплел вчера. Мантикора... Бабкины сказки это все. Миф!
  Елисант откинулся на спинку стула, покачал головой, ухмыльнулся.
  - Вай, Мосик, ну хытрец!
  - Да нету у меня, серьезно говорю.
  - Ну, ты не торопись, ты подумай.
  - Ага... Ну, спасибо тебе за завтрак... Я пойду. Работать надо.
  - Ну, ступай-ступай.
  Когда Альбино, сытый и слегка захмелевший, покинул вагончик, соскочив со ступеньки, в спину донеслось ободряющее:
  - Ты харашо подумай толко, Мосик, харашо!
  
  ***
  
  Закончились утомительные утренние часы. На место охрипших зазывал, 'черного' и 'белого', заступил багровый, угрюмый, поперек себя шире, силач-вышибала Арсений Краснознаменский. Уселся на снарядный ящик, полностью заняв собой проход по аркой, развернул газету.
  Альбино не пошел на обед, в столовую под сетчатым тентом. Еще чувствовалась приятная сытость после устроенного Елисантом нежданного завтрака. И было еще одно дело, для которого как нельзя лучше подходили эти обеденные полчаса, на которые жизнь в цирке замирала.
  Альбино направился прямиком к завхозу Диксу. Тот, как и его свита-грузчики, по невыясненным причинам, общие трапезы (кроме тех, когда на стол выставляется спирт и самогонка) игнорировал.
  Дикс, расположившись в своем шатре-мастерской, среди бочек, ящиков и разнообразного инструментария, играл с рабочими в домино. Рабочие, здоровенные парняги, схожие между собой нездорово-землистым цветом лица, на появление Альбино никак не отреагировали. Наморщив низкие лбы, напряженно созерцали объявленную начальником 'рыбу'.
  Дикс вперился в пришедшего ничего не выражающими черными стеклами. Голос, которым он заговорил в ответ на озвученное прошение, был под стать 'взгляду' - приглушенный забралом фильтра, какой-то неживой, механический:
  - Вася дал добро?
  - Да разрешил он, ясный красный, - поспешно солгал Альбино. - Чего допрашиваешь, в первый раз что ли? Не задерживай рабочий процесс!
  - Опять за ремесло взялся? - кивнул Дикс, шаря по многочисленным карманам своего буро-линялого кожаного комбинезона. - За ум взялся? Одобряю.
  'Тебя забыли спросить, машинерия через торец индустриализованная', подумал Альбино, принимая из пропитанной машинным маслом и сажей перчатки ключи от вагончика с инвентарем.
  Вслух сказал уважительно:
  - Благодарствую, Мастер! Не боись, не задержу!
  
  В складском вагончике было темно, парко и душно, свет с трудом пробивался сквозь покрытые густыми наслоениями пыли два маленьких окошка под самой крышей.
  Задевая коленями и локтями за острые углы ящиков, нагромождения чемоданов, саквояжей, корзин, картонок, чертыхаясь в полутьме, Альбино добрался до дальнего угла. Изогнулся в позе, какой позавидовала бы даже восходящая звезда цирка, Гуттаперчевый Парень Ленька Возвращенцев. Нашарил в штанах коробок, чиркнул спичкой.
  Коробка из-под печенья 'Г. ЛандринЪ' была на месте.
  Закусив бледную губу, Альбино аккуратно подцепил ногтями и слегка приподнял крышку.
  Изнутри донеслось злобное шипение.
  - Жив, сукин кот, - облегченно выдохнул Альбино.
  Выловил из кармана кисет, стал осторожно ссыпать махорку в щель под крышку. В коробке завозились.
  По странной причуде, Существо не соглашалось есть ничего другого. Установить его предпочтения Альбино удалось после недели неудачных экспериментов. Уже боялся, что злобная животина подохнет от голода.
  Это было удивительно. Но не более удивительно, чем то, что мантикора вообще могла есть, шипеть и злобно царапать коробку изнутри кошачьими коготками.
  - Как же у меня это вышло, пежня кренделями? - задув спичку, прошептал Альбино самому себе под нос.
  Упрятав спички и кисет в штаны, на ощупь полез к выходу из вагончика.
  Надо было что-то придумать. Особенно теперь, когда после непростительной пьяной выходки, из-за дурного языка, развязавшегося от гремучей смеси шампанского с эриванским по цирку поползли слухи.
  И главное, понять - как? Как, Святые Угодники, у него ЭТО вышло?
  Альбино с удовольствием посоветовался бы с кем-нибудь. Но кандидатура советчика, первой (и, впрочем, единственной) приходившая на ум, судя по всему, никак не годилась.
  Кандидатура эта устала от альбиновых выходок. Насмотрелась на них. Была сыта по горло.
  Кандидатура всерьез обиделась.
  
  Заперев дверь складского вагончика на замок, Альбино спрятал ключи в карман, завернул за угол и... Нос к носу столкнулся с Той-самой-Кандидатурой.
  Пася ойкнула, отскочила назад, нахмурила тонкие брови. Кожа ее нестерпимо сияла в солнечном свете. Сколько раз любовался Альбино этой картиной, чудной игрой природы - и не уставал ей изумляться.
  - Ты что тут делаешь?
  - А ты?!
  Справившись с неизбежным при встрече с Пасей приступом очарования, Альбино недоуменно вытаращился на девушку. Затем, еще более удивленно, на стоящего позади нее спутника.
  Легендарный Елагобал, Рязанский Прожора, двухсоткилограммовый улыбчивый толстяк. У него был разум годовалого ребенка, здоровенное брюхо и редкая способность - съесть, прожевать, проглотить и переварить ВСЕ, что угодно. Включая советскую вермишель, кисель порошковый, лежалые бублики, масляные краски, консервы целиком, картон, ветошь, упирающуюся лягушку, стекло, лапоть лыковый, древесину, пригоршню дождевых червей, шапку-треух, уголь, гвозди, ржавую борону, полкоробка шарикоподшипников и проч. и проч.
  - У вас тут что, тайное свидание?
  - Ты идиот, - ответила Пася грустно.
  Когда она сердилась, между бровей у нее пролегала крохотная складочка, которую немедленно хотелось поцеловать.
  - А ты, Пася, самая прекрасная девушка на земном шаре! Девушка...на шаре, хе-хе. Дошло?
  - Ты что, выпил?! - принюхалась Пася. - Господи...Опять??
  - Да чепуха! Посидели с Елисантом, позавтракали, выпили по чуть-чуть. Так, для аппетиту.
  - Чего-о? С каких это пор вы приятели?
  - С тех самых! - со значением сказал Альбино, скашивая глаза на складской вагончик.
  Пася была посвящена в тайну. От нее у Альбино не было секретов. Ну, почти не было.
  - С тех самых, значит?
  Альбино и Пася одновременно посмотрели на Елагобала, невольного свидетеля этого тайного обмена шифрами. Тот безмятежно улыбался, ласково глядел заплывшими жирком глазками-щелочками.
  - Ладно, вечером поговорим с тобой, - пообещала Пася тоном, не предвещающим ничего хорошего. - После представления.
  - Ни за что не пропущу твое выступление, золотце мое, - оскалился Альбино.
  - Остроумно, - Пася отвернулась, взяла толстяка за руку. - Пойдем отсюда, Балик.
  - Эй, а вы куда шли-то? - спросил вдогонку Альбино.
  Ему никто не ответил.
  
  ***
  
  - ЗВЕЗДНЫЙ ПРИШЕЛЕЦ С ПЛАНЕТЫ МАРС! ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ ВНИМАНИЮ ТРУДЯЩИХСЯ МАСС!
  - РАБОЧИМ - ЗАВОДЫ! БУРЖУЯМ - ШИШ! ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ ИЛЛЮЗИОНИСТ-МАЛЫШ!
  - Знаешь, Альбино, я вот даже тебе завидую.
  - Это еще почему, Нигредо?
  - Ну ты хоть умеешь что-то делать кроме того, как ходить тут, палкой махать да орать... Подумать только! Была б у меня возможность, не торчать тут на солнцепеке, а сидеть в вагончике, мастерить все эти штуки твои... А диксовы олухи знай только бегают туда-сюда, по щелчку там - что изволите? Папироски там, выпивку там... Эх, дружище, мне б твой талант!
  - Все это мудильяны с припудрой. Для этого ремесла талант не нужен, дружище.
  - Как есть талант! Руки золотые у тебя!
  - Руки золотые, скажешь тоже...
  Альбино помотал головой, поправил сползший на нос котелок.
  Но внутри... Будто почувствовал что-то... Короткий укол. Отзвук, перестук, эхо. Будто некое навязчивое воспоминание, что-то важное, толкалось наружу, стучалось в запечатанные сургучом внутренней милиции двери памяти, требуя выпустить.
  Он сплюнул и заголосил:
  - НЕ ПРОПУСТИ ПРЕДСТАВЛЕНЬЕ ТОВАРИЩА МИМА! ОБ ОКТЯБРЕ РАССКАЖЕТ ЕГО ПАНТОМИМА!
  - ВСЕ ПУЛИ В ЦЕЛЬ, НИ ОДНОЙ НАПРАСНО! НАБЛЮДАЕМ МОЩЬ НАШЕЙ АРМИИ КРАСНОЙ!
  - Так держать, губошлепик.
  - Рад стараться, картиночка! Йооо-мое, зыбай, кто идет!
  - Чо-чо-чо там?!
  - Каменный гость. Явление первое. С кем это он?
  Дядя Вася, в защитного цвета френче и рыжих крагах, неспешно шел между балаганами рука об руку с неким господином в отлично сшитом темно-сером костюме и серых гамашах.
  - Не-е-е нравится мне все это, - пробормотал Нигредо. - ой не нравится!
  - Не сикайся в штанцы, - поморщился Альбино. - Небось не Елагобал, небось не сожрет!
  - Хы-хы-хы!
  Вполголоса беседуя с серым господином, Дядя Вася миновал зазывал, не удостоив взглядом. Выйдя за пределы цирка, обменялся со спутником рукопожатиями. Улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок. Смотрел вслед, пока собеседник не дошел до лоснящегося черного автомобиля, за рулем которого ждал водитель. Такой же - серо-бесцветно-аккуратный.
  Когда автомобиль, ревя двигателем и вздымая по дороге клубы пыли, удалился по направлению к Н-ску, дядя Вася обернулся и отыскал взглядом Альбино. Поманил его пальцем.
  - Держись, товарищ, - плачущим голосом напутствовал Нигредо. - Ты будешь жить в наших сердцах всегда. Оркестр будет играть Шопэна, тучка плакать, а классную шляпу твою я заберу себе на память.
  
  ***
  
  Фургончик Дяди Васи представлял собой нечто среднее между полевым штабом и кабинетом профессора-этнографа. Утыканная флажками и зубочистками карта республики соседствовала с книжными стеллажами, тибетские и венецианские маски - с поцарапанным сейфом защитного цвета, новомодный массивный ламповый радиоприемник - с парой начищенных хромовых сапог у стены.
  - Все-таки до чего быстро у нас разлетаются слухи, - мрачно барабаня пальцами по столу, пробормотал Дядя Вася. - Пришли мер-р-рзавцы, пронюхали. А ведь только вчера вечером...
  - М-м-м?
  Дядя Вася с сомнением пощипал ус. Махнул рукой.
  - Пустое! Не о них речь! Присаживайся, Альбино... Папиросу?
  Альбино прикурил от протянутой спички, выдохнул в низкий потолок клуб дыма. Едва сдержался, чтоб не закашляться. Отметил, что васин табак наверняка пришелся бы по вкусу Существу. Тотчас приказал себе думать о другом - среди труппы упорно ходили глупые слухи, что администратор умеет читать мысли.
  - Ты, кажется, вчера хотел сказать мне нечто важное? К сожалению, нам помешали. Теперь я готов тебя выслушать.
  - Хм, - Альбино затянулся папиросой, выпустил дым. - А я собирался? Нечто важное? Да нет, вроде... Точно нет.
  - Альбино... - проговорил Вася голосом терпеливого школьного учителя.
  - К вашим услугам, милорд.
  - Уверен?
  - В чем, мой падишах?
  - Что не хочешь мне ничего рассказать?
  - О чем же, ума не приложу?
  - Мантикора... Ты ведь не станешь утверждать, что был пьян и ничего не помнишь?
  - Допустим, не буду.
  - Вот и отлично...
  Вася взял книгу из стопки на столе, раскрыл ее на странице заложенной канцелярским ножом с рукояткой, выточенной из снарядного осколка.
  Тот самый рисунок, искусная иллюстрация работы безвестного, но несомненно талантливого ренессансного гравера.
  'Мантикора'.
  Альбино помнил его до мелочей, старательно перерисовал его карандашом. После, уже у себя в вагончике, половину ночи при свете керосиновой лампы черкал в блокноте, бормоча себе под нос, мешая спать недовольной Пасе. Затем представил Дяде Васе список необходимого для работы. Вася передал список Диксу. Тот мог достать все, что угодно. Бочку бензина, молочную корову, гипсовый бюст, фарфоровую куклу, маузеровский револьвер, фотокарточку Шаляпина с автографом... Дикс никогда не спрашивал 'зачем?', но и никогда не пояснял 'откуда'.
  Все было, как обычно. Они называли это - пополнение активов НарВысДика.
  Альбино, с тех самых пор, как в лихие годы гражданской они с Пасей - оголодавшие, испуганные и потерянные - прибились к труппе, в совершенстве овладел ремеслом мистификатора.
  Из подручных материалов, от рыбьих костей до папье-маше, из всего, что есть под рукой, мастерил всевозможных уродцев. Погруженными в отливающий болезненной желтизной формалин и спирт им предстояло занять почетные места в полутьме балаганов Народной Выставки Диковин и поражать воображение обывателей.
  Альбино был мастер. Превращал обритую дохлую собаку с отстриженным хвостом в небесного гостя - марсианца. Выпотрошенного ската в 'сушеного дьявола'. Не брезговал классическими русалками 'Дженни Ханиверс' с приделанными рыбьими хвостами. Совмещая человеческий череп с медвежьим скальпом, получал голову горного человекозверя бьябан-гули. Мог сделать драконий хвост и ужасную медузу, чертово копыто и голову крестьянского вождя Пугачева, якобы вынесенную одним матросом из Зимнего...
  'Как живые', восхищались зрители, 'Страх-то какой!'
  Ему и впрямь стало страшно, когда он увидел, что ОНО, взъерошенное, маленькое, злое, изгвазданное золотой гуашью, - и впрямь живое...
  Когда, вернувшись с ужина, застал последнее свое творение разгуливающим по столу на мягких кошачьих лапках, перепачканных фальшивой позолотой.
  Завидев своего создателя, мантикора (выкупленная у мальчишек за банку лимонных леденцов дохлая кошка + скорпионье жало из восточной коллекции Васи + обезьянья голова, неведомо у кого и на что выменянная Диксом) зашипела, обнажая гнилые зубки и навострила к атаке увенчанный острейшим жалом хвост...
  - Это существо, - сказал Дядя Вася. - Оно ожило, верно?
  Альбино кивнул.
  - И ты догадываешься, что послужило этому причиной?
  'Как есть талант! Золотые руки у тебя!'
  - Возможно...
  - Ведь мы с тобой знаем, - сказал Вася, раскуривая очередную папиросу, глубоко затягиваясь. - Знаем, какая Она на самом деле...
  Он и впрямь знает, подумал Альбино. А значит, слухи не врут... И они, вместе...Моя девочка, гибкая, воздушная, с кожей, что светится и мерцает в солнечных лучах. Моя Золотая девочка. Как родная сестра. И невыносимо щемяще - Больше, чем сестра.
  Он решил не думать об этом. И не потому, что Вася мог прочитать его мысли. Черт с ним, с Васей. Со всеми его талантами. В нашем цирке у каждого свой Талант и у всех чердак немного набекрень и к гребаным хренам наизнанку.
  Дело не в нем.
  Дело даже не в Пасе.
  Потому что, все дело - в самом Альбино.
  Она говорила ему: 'ты должен взяться за ум'. Ты должен измениться. Пора взрослеть.
  Возможно, последуй он ее совету - тогда бы что-то у них и получилось.
  Кому хочется иметь в ухажерах типа в чернилах от шеи до щиколоток? Типа, у которого волосы и кожа - белые, как наши бескрайние снега, а глаза - красные, как наше гордое знамя. Типа, основное ремесло которого - разгуливать в дурацкой шляпе набекрень и с палкой наперевес возле балаганов, крича дурным голосом и зазывая зевак идиотскими каламбурами и всем своим идиотским видом. А побочное ремесло у него - при тусклом свете керосинки мастерить фальшивых уродцев.
  Ты должен измениться, Альбино. Потому что меняется все, даже вековечные традиции рушатся под напором нового и небывалого. Кресты падают с куполов, алый кумач развевается в небе, гремят победные марши и те, кто был ничем, становятся - Всем.
  Измениться... Но что это значит - стать кем-то другим? Перестать быть самим собой? И кто это будет - там, за чертой, которую необходимо переступить, кем окажется этот новый не-Я ?
  - Что же мы с ним сделаем? - спросил Альбино. - Ведь у него, у этого существа... его просто так не...
  Неожиданно для самого себя он расхохотался.
  Дядя Вася вопросительно приподнял брови.
  Смеясь, Альбино хлопнул себя по коленке:
  - А ведь Паська-то... Ха-ха-ха! А я думаю, чего они туда поперлись?! Он ведь... Ахахаха! Он ведь ВСЕ ест!! Елагабалу хотела скормить, ты подумай! Ой, не могу...
  Дядя Вася не слышал. Задумчиво нахмурился, собрал лоб складками. Дождавшись, когда Альбино успокоится, затушил папиросу в переполненной пепельнице, сказал:
  - Веди, конспиратор, к своему созданию.
  
  ***
  
  Всякий раз кульминация одна. Один финал.
  Куда сходятся тропки, петляющие меж пестрых балаганов? Откуда тянет чарующей смесью запахов - жженого сахара, сена, мороженого, опилок, звериного помета? где гремит музыка, взрываются аплодисменты, куда тянется, будто за дудкой гаммельнского крысолова любопытствующая очарованная толпа?
  Доминанта цирка, его средоточие, его сердце - громада Шапито, чей шатер пестротой напоминает лоскутное одеяло, журнальный рекламный коллаж, многоцветье конструктивистской афиши, вид с аэроплана на квадраты колхозных полей...
  Из чего сшит он, этот шатер? Остается только гадать.
  Все происходит в самом Шапито или вокруг него.
  Клоуны, акробаты, экзотические звери и фантастические уроды скачут по арене, сходятся в танце-противоборстве. Щелканье кнута, тигриный рык и слоновий трубный глас. Басит барабан, воет труба, пиликает скрипка, сипит паровой органчик - слышно на километры окрест, до самого дремотного Н-ска, вздрагивающего от сна.
  Внутри Шапито:
  Липнет к пальцам тающее эскимо, липнут к вытянутым рукам жонглеров кегли, шары и горящие факелы, липнут к испуганно ширящимся зрачкам яркие краски - ало-золотая униформа служителей, пестрый горох, клетка и чересполосица скоморошьих балахонов.
  
  За пределами Шапито:
  На истоптанной сотнями ног земле, среди огрызков, подсолнечной шелухи, окурков, втоптанных в грязь блесток и конфетти, встречаются две пары ног. Обутые в рыжие краги. Обутые в серые гамаши.
  О чем идет разговор - не разобрать за шумом, что несется из Шапито.
  Беседа состоялась. Рыжие краги, печатая шаг, аккуратно минуя лужи, отправляются в том же направлении, откуда пришли. Туда, где свет и смех, где музыка и крики. Серые гамаши беззвучно следуют за ними. И те, и другие - поочередно скрываются за пологом, на миг выпустив из-под него яркую полосу света.
  
  Внутри Шапито:
  Альбино, выкрикнув имя следующего артиста - такое дорогое, такое близкое имя! - ускользает из света прожектора, в тень... ждет, стоя у края арены, затаив дыхание.
  Униформисты выкатывают шар, выкрашенный золотой краской. Ее реквизит.
  Пассионата выбегает стремительно - золотой вихрь, яркая комета.
  Тонкая гибкая девочка в черном, серебром шитом, трико. С собранными на затылке золотыми волосами. С золотой - нечеловечески яркой, сверкающей, мерцающей мириадами ярких искорок - кожей.
  Свет отражается и мерцает на тонких кистях, крепких икрах, лебединой шее. Пася слепит глаза. Ее красота болезненна для смотрящего.
  Раскинула руки-крылья. Взмахнула длинным, хищной змеей извивающимся черным шарфом, вышитым серебряной нитью.
  Золотая девочка вскакивает на золотой шар. Бежит, вращая шар легкими ступнями, совершая широкий круг по краю арены, вызывая восхищенные вдохи, вопли, свист и аплодисменты.
  Испещренный серебряными полосами и зигзагами черный шарф развевается и плещется - так быстро она несется, танцуя и кружась, кружась, кружась. Плывет, скользит в свете прожектора, против времени и законов тяготения, блистая и ослепляя. Воплощенная идея золота. Круг за кругом, круг за кругом... Пока не умолкнет оркестр.
  И прежде чем она скрывается за краем света, стройной хрупкой статуэткой замерев на остановившемся шаре, в звенящей тишине - она посылает Альбино краткий взгляд и воздушный поцелуй.
  Поймав его, он вспомнил...
  Слушая, но не слыша воплей Нигредо, объявляющего следующий номер. Слепо глядя на арену, на которую шестикратным обратным сальто выносился из-за кулис Гуттаперчевый Парень Леня Возвращенцев... Альбино вспоминал, вновь и вновь прокручивал в памяти то, что как ему казалось, навсегда было вытеснено из нее:
  
  ...на другом краю света, в другой жизни, среди снегов, под отдаленный тоскующий волчий вой. Стеклянно звенело лезвие топора об обледенелый ствол мачтовой сосны. Верхушка, дрожа, роняя крупные белые хлопья - покачнулась, заскрипела... Ствол тяжело рухнул поперек рельсов.
  Загрохотало, завыло - сосны осветились багрянцем. Раскаленный паровоз, укутанный дымом, головой чудовищного змея показался из-за поворота, потянулся, понесся вперед, лязгая и ревя, грозя пушечными жерлами.
  Отдаваясь гулким эхом, ударила артиллерия, затараторили пулеметы, часто заколотили винтовочные выстрелы, по броне Адмиральского Поезда весело зазвенели рикошеты.
  Уперся в поваленные сосны, наткнулся на непреодолимую преграду... Паровоз взвыл, как хищный зверь, очутившийся в капкане.
  
  
  ...Под визг полозьев, в клубах пара и отсветах зарева, он все пытался понять - что не так с этой девчонкой, неизвестно каким чудом оказавшейся в захваченном ими эшелоне. Тогда он не придал этому особого значения. Была ли она полоумной внучкой паровозного истопника или малолетней приживалкой сопровождавшего состав офицера? Какая разница. Просто перепуганная, заикающаяся, оглушенная выстрелами девчонка, потерявшаяся среди выщербленных пулями ящиков и скрюченных тел в серых шинелях.
  Она могла быть его младшей сестрой. Ее место было не здесь - не в этих мерзлых лесах, заскорузлых от крови, ржавчины и дерьма, не на этой дикой братской войне. Как и его. Они были рождены не для этого.
  Уже под визг полозьев, на пути к партизанскому лагерю вспомнил он, что так поразило его в первый миг их знакомства - ослепительно-желтые слитки, в клочьях прелой соломы рассыпавшиеся по вагону из разбитого ящика... Они были точь-в-точь, как ее кожа.
  Кожа у нее была золотой.
  
  Там, в вагоне, старик-коми, непревзойденный стрелок, кутая ее в зипун, частил, бормотал испуганно и вместе с тем как-то радостно: 'зарни-ань, зарни-ань', и тянул, прижимал к себе.
  А потом с другого конца вагона, из мрака - треснуло и вспыхнуло, и пуля звонко чпокнула старика в висок.
  Он выстрелил в ответ. Перезарядил и снова выстрелил. И лишь когда понял, что попал, что кончено - упав на колено, отложил винтовку, склонился над девчонкой.
  Она плакала и лепетала что-то непонятное, и слезы тоненькими ручейками текли по золотым щекам. Самые обычные слезы. Человеческие...
  
  
  За пределами Шапито:
  Дядя Вася вышел из-под клеенчатого полога навстречу ночи.
  Дикс ждал его, прямой и неподвижный, как статуя. Выпуклые черные линзы его очков и медные ободки дыхательных фильтров отражали цветные огни гирлянд.
  - ОН принял дар? - спросил Дикс.
  - ОН остался доволен, - сказал Дядя Вася. - Как всегда... Входят четыреста, выходят триста девяносто девять.
  - Значит, мы отправляемся?
  - Как только закончится представление, - кивнул дядя Вася. - Твои ребята готовы?
  - Всегда готовы.
  Показалось, что Дикс улыбнулся. А возможно, это просто цветные огоньки гирлянд отразились в черных линзах и медных ободках его личины.
  
  ***
  
  Уезжали, как повелось, затемно.
  Лагерь свертывали в сосредоточенном молчании, неторопливо, но стремительно. Каждый находился на своем месте. Каждый знал, что ему делать.
  Вскоре от цирка не осталось ничего, кроме колонны фургонов и прицепных вагончиков. Фары были выключены. В полумраке ворчали прогреваемые двигатели.
  Альбино обменялся взглядами с сидящей на соседнем кресле Пасей.
  - Отлично выступила.
  - Спасибо.
  - Подумал тут над твоими словами...
  - И?
  - Знаешь, пожалуй ты права. Пожалуй ты чертовски права, попирдолий с маком!
  - Ну, вот и славно, Мосик. Вот и славно...
  Поудобнее устроившись за рулем, Альбино выставил локоть в открытое окно кабины.
  Дядя Вася, зажав в зубах папиросу, прохаживался вдоль ряда грузовиков, постукивая стеком по начищенным сапогам. Лицо его в тусклых отсветах фонаря напоминало одну из тех масок, что висели на стенах его вагончика.
  Все мы тут в масках, подумал Альбино, это наша суть, наш мотив.
  А самые удачные из них - те, что сделаны из нашей собственной кожи.
  Первое правило цирка: зритель не должен замечать пота, которым дается совершенство. Зритель не должен знать о том, что скрывается за блестками, перьями, фольгой и конфетти.
  Зритель не должен знать, что вместо пота мы теряем кровь. Что наши маски - наша кожа. И за ней - только мясо-carni. И levare-прощание с самим собой.
  Что за маской - черная пустота и мириады цветных огней карнавала, которому нет конца...
  Дядя Вася шел вдоль колонны грузовиков, к головной машине, как полководец перед битвой, обводя взглядом свою маленькую армию. Его пестрое войско - его 'Пролетарский Передвижной Цирк и Народная Выставка Диковин' - был готов к выступлению.
  Он распахнул дверцу, встав на подножку, сощурился. Глотнув горячего, дизельными выхлопами наполненного воздуха, звонко, молодо выкрикнул свое коронное:
  - Ди-и-икс... Заводи!!!
  Двигатели, прокашлявшись, взревели, загудели. Захрустел гравий, из-под колес брызнули мелкие камешки.
  Караван-карнавал тронулся в путь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"