- Ушел Есаул, - морщится старик-травник. - Ушел за Шара-Дэткен!
Звенят-смеются приделанные к его посоху колокольчики.
- Много с ним людей? - спрашиваю я.
- Не ходи за ним. Йыш кеше давал ему убэш!
- Лесной дух его целовал, - хмуро подсказывает Алтынбай.
- Брехня-я-я! - ржет Егоцкий.
Травник кивает, звеня колокольчиками:
- Йыш кеше! Не ходи, комиссар!
Я не могу не идти. У есаула в обозе золота Директории - на пятьсот тысяч. Под Читой расстрелял полевой лазарет. В Улыбаевской сжег в цейхгаузе шестерых. В Приречном повесил члена ревкома Грабчака - моего друга.
Есаул не уйдет.
На Желтом Болоте находим следы стоянки. Прогалина усыпана гильзами. Егоцкий цокает языком, вороша в кострище:
- Своих стреляет, лошадей жрет. Озвере-е-ел!
- Не только лошадей, - хмурится Алтынбай, разглядывая обугленные кости.
На исходе недели натыкаемся на сожженный старообрядский скит. В ЧОН отбирают парней покрепче - но пара-тройка из моих полуста сабель впадает в истерику.
Перед войной я числился на третьем курсе кафедры ботаники. Грезил городами-садами. Вместо них были фронт, революция... Я просто хочу сажать яблони и вишни. Я очень устал.
На том, что осталось от разоренного кочевья, находим брошенное золото. Но на него никто не обращает внимания. Кажется, за всю войну я не видел столько крови.
Тех, у кого сдали нервы, отсылаю назад с обозом. Задание мы выполнили, но пойдем дальше.
Настигаем есаула у развалин Шара-Дэткенского рудника.
Снаружи гремит пальба.
Я преследую есаула в лабиринте штолен. Он мой.
Смех эхом разносится под низкими сводами. Визгливый. Лающий. Ничего человеческого.
Черная тень летит навстречу. Я всаживаю в него всю обойму "маузера" - от бедра, почти в упор. Мало! Сходимся врукопашную. Его зрачки - алые огоньки. Невыносимо пахнет псиной. Мокрая шерсть скользит, когда я душу его.
Он тянется к моему лицу - с клыков капает едкая слюна, прожигает мне щеки.
Когда совсем уже нечем дышать, вмешивается Егоцкий. Отдирает зверя от меня. Страшно матерясь, валит его навзничь.
Лошади шагом идут через тайгу. Наконец-то мы никуда не спешим.
- Что теперь, товарищи... город-сад?
Алтынбай кивает. Как всегда - хмуро.
Егоцкий хохочет. Чудятся визгливые нотки. Тени от сосен, закатные лучи на миг заставляют его глаза замерцать алым. Чепуха...
- Запевай! - приказываю я.
- Не буду пудриться, белиться-я-я, не буду кудри завива-а-ать...
- Ой, Дуся-я, ой, Маруся-я, - подхватывают лужеными глотками полста сабель. - Не буду кудри завива-а-ать...
Таежное эхо жадно разносит песню. Привычные к тишине лесные птицы, заполошно плеща крыльями, снимаются с мест. Зверье спешит схорониться в чаще.
Мы возвращаемся домой.