Игоро-Доно : другие произведения.

Киен

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
  • Аннотация:
    Много ли нужно для счастья? Сущие пустяки. Крепкие зубы, острые клыки и прочная шкура. И где это получить? Нигде. Покажется странным, но названное у тебя в наличии. Прямо по списку. Пользуйся! История с элементами любви, мистики, детектива, офисного сумо, обсценной, но не инвективной лексики. Перечисленное, так или иначе, в жизни всякой российской женщины (девушки, девочки, младенца) в долях и процентах обязательно присутствует. С мужчинами проще. Перевоплотить овечку в волчицу дано не каждому. Тут важен подход и маскулинная эгоистичность. Теги: Милая героиня, немилое окружение, преданный киен. Киен на диалектах народностей коми - волк.
  КИЕН
  (роман в старорежимном стиле)
  
  ,,Все знания о НИХ основываются на несусветной лжи, людских глупостях и животном страхе...ˮ
  Деций Дестунис. Дети Луны.
  
  Забегая далеко вперед...
  
  В купе негромко постучались и дверь тут же отъехала в сторону. Стоило утруждаться с этикетом, войти не подождав разрешения.
  − А тридцать второе место здесь? − спросила миловидная юная особа, в темно красном коротеньком платье, в обтяжку. Даже не платье - платьице.
  Яков Владимирович Трепов с неохотой закрыл и отложил книгу. Теперь не почитаешь. Он рассчитывал путешествовать в одиночестве, созерцая великие российские пейзажи, все еще достойные кисти, пусть не самих передвижников, но их не менее талантливых учеников.
  В небе тают облака,
  И, лучистая на зное,
  В искрах катиться река,
  Словно зеркало стальное**.
  Что-то в таком роде, но визуализированное маслом...
  Ностальгировать предполагалось под отвратный пакетированный чай, вспоминая милый сердцу вкус фруктов и сосновых шишек. Приготовленный и забытый дома ,,Кимыньˮ ‒ последствия предотъездной лихорадки. Оставалось только досадовать на собственное растяпство и смотреть за окно, раздражаясь пыльному запаху занавесок. Пребывать в дорожном одиночестве имелись все перспективы. Бархатный сезон еще не начался, отпускники затаенно ждали золотой поры созревания винограда, обилия ласкового солнца и снижения цен на проживание. Новые русские буржуи, у кого денег куры не клюют, летали самолетами, выигрывая во времени. Экономные ютились в плацкарте. Стойко переносили очереди в туалет, духоту, беспрестанное хлопанье тамбурных дверей, и шатание туда-сюда непонятно зачем, непонятно кого. Те, кто располагались в конце вагона, достойны правительственных наград или по крайней мере благодарственных писем от эРЖэДэ за понимание и терпение.
  − Вообще-то на входе написано. Испрашиваемое вами место на табличке значится.
  Фраза Трепова прозвучала несколько старомодно и вычурно. Девушка сдержано прыснула.
  − Я не заметила, − втащила она за собой большую сумку. При желании попутчица могла свободно в ней уместиться и ехать зайцем, или использовать вместо туристического спальника. − У меня билет на двенадцатое, − девушка сморщила чудесный носик и опустилась на полку напротив Трепова. - Но там маленький ребенок. Проводница разрешила переехать к вам.
  − Дети цветы жизни, − наставнически произнес Яков Владимирович назидательную и замурзанную умность, повторяемую кому не лень, к случаю и без.
  − Только пахнут не розами и пищат противно, − девушка подтянула сумку ближе к себе. Что можно перевозить в таком бездонном бауле, уму непостижимо. Мужскому во всяком случае точно. - А вам далеко ехать?
  − Не особенно, ‒ скрытничал Трепов.
  − А я до Стрелецка, − легко призналась нежданная попутчица и представилась. − Меня Таня зовут.
  Пожалуй, девица слишком много говорила, не чувствуя малейшего стеснения или неудобства. Контактность подрастающего поколения порой изумляла. Все друг другу ровня. Бро, систер, падра, мэйт, ЛП, ТП и далее по списку.
  − А меня Серый Волк, − вздумалось пошутить Трепову. Шутка не притязательная, но перед ним не искушенная в столичном словоблудии цаца, козырять перлами а-ля покойной Камеди Клаб.
  Девушка хихикнула, разгадав нехитрый намек на цвет своей одежды.
  − Для волка, − извлекла она из бездонной сумищи пакет с пирожками. − С мясом.
  Увы, гарантированно не домашние и не самостряпанные. Большие, пустые и жирные. Но смотрелись аппетитно и пахли замечательно. Вообще, по непоколебимому убеждению Трепова, лучшие в стране и мире пироги продавали в ,,Пекарушкеˮ на перроне вокзала, в Омске. Славном граде, где адмирал Колчак провозгласил себя Верховным Главнокомандующим. Пироги патриотичному адмиралу обязательно понравились бы. Не везде погоня за прибылью негативно сказывалась на качестве конечного продукта и здоровье доверчивых соотечественников.
  − Очень жаль, но девушка Таня мне нравится больше, − не согласился с подменой ,,Серый Волк".
  Удивительно, но раскованность юной девы передалась Трепову. Он не молчун и не бука, но сходился с людьми крайне осмотрительно. Многочисленные знакомства направо и налево, обычно ни к чему не обязывают и ничего не привносят в жизнь, кроме суеты и человеческого мусора. Под мусором Трепов подразумевал чужие проблемы и неурядицы. Всякий норовил загрузить по полной. И ладно, бы из корысти получить помощь или сочувствие, или совет, которым воспользуется. Просто из сволочной привычки выливать на ближнего помои своей неустроенности. Препоны в карьере, разлад в семье, склоки с коллегами и соседями, интриги в родне... много чего. Быть вместилищем отходов сторонних эмоций и житейских ситуаций, Якову Владимировичу претило. Каждый должен нести собственную поклажу. Не по силам - скинь, не можешь скинуть - неси дальше. Так он считал и так поступал. Этой мерой людей мерил и судил.
  Таня поглядела в окно. Ничего примечательного. Мелькали столбы, звонили переезды, отставали редкие машины на параллельной трассе. Заинтересовалась отложенной Треповым книгой. Поморщила лобик. Очевидно, хотела о чем-то спросить, но постеснялась. Милая барышня латынь не знала, из чего следовало, она, слава Всевышнему, не будущее медицинское светило. Правда, нынешние последователи Гиппократа и Галена несильны в языке Вергилия и Овидия. В данном конкретном случае стопудово не шпрехает.
  − Деций Дестунис. Дети Луны, - пришел Трепов на помощь попутчице, поскромничавшей с вопросом.
  − Интересная?
  − И интересная, и как видите старинная. Теперь таких не издают.
  − Про любовь и графьев? - сумничала Таня, растеряв часть своего девичьего шарма.
  − А что разве про другое книг не бывают?
  − Ну, нет...
  ˮЭх, такая девушка и вот тебе раз,ˮ − неподдельно сокрушался Трепов. − ˮОтчего же вы поголовно из блондинок шоу Дама за рулем?ˮ
  Пока Яков Владимирович раздумывал над продолжением разговора, Таню будто прорвало. От нее последовал растянутый рассказ об учебе в универе, о сессии, об парне Алеше, с которым она разругалась до слез и рассталась, и гад за ней еще побегает. Теперь же она едет домой, к родителям, повидаться.
  Трепов в пол-уха слушал многосерийную до зевоты повесть юной девы и никак не мог определить, что его смущает в этой симпатичной и даже очень симпатичной... нет, надо честной признать, красивой девушке. Что заставляет относиться к ней не как к младшему поколению, а как к представительнице противоположного пола.
  "Ну-да, ну-да... Х...й ровесников не ищет," - признал Трепов подоплеку своих скользких ощущений. Не понятно только, чего так сразу, рта толком не раскрыв.
  Заканчивая эпохальный рассказ, Таня, от преизбытка противоречивых эмоций, съела пирог, энергично откусывая и сердито жуя.
  ˮБедный Леша,ˮ − посочувствовал Трепов парню, поглядывая, как девушка расправляется с поджаристым тестом. Очень уж безжалостно.
  Свершив расправу над печевом, Таня вытерла пальчики о припасенную салфеточку и поднялась забросить сумку на багажную полку. Она тянулась и её коротенькое платье ползло вверх по бедрам.
  ˮКто вперед?" − загадал Трепов веселый старт и феерический финиш. - "Сумка займет свое место или подол задерется выше пупка? У подола явное преимущество в скорости."
  Компенсируя недостаток роста, Таня встала на полки.
  ˮБельишко-то тоже красное,ˮ − сделал язвительное наблюдение Яков Владимирович. До чего же в девице все хорошо. И фигурка, и личико, и платьице, и неглиже, и упакованное в него.
  Пришлось взяться за книгу. Трепов уткнулся в раскрытую страницу, заставляя себя сосредоточиться. Вникать в текст, а не гонять взгляд по строкам, торопясь к концу абзаца. Дейтунис редкий автор. Его "Дети Луны" изданные Иоганном Ментелином, раритет какой поискать и найдешь ли. Коллекционеры, несомненно, отвалили бы херову гору бабок, заполучить издание во владение. Но инкунабулу он ни за что не продаст. Одна из скупого наследия предков, за которое истинные собиратели отдадут в заклад свою и чужие души.
  Наконец девушка справилась с багажом, облегченно отдыхнула и плюхнулась на нижнее место.
  − А тут чай носят?
  − Чай? Обязательно. ЭРЖэДэ нынче на высоте. Чай носят, в туалете чисто и даже есть мыло. Кусковое и в дозаторе.
  Девушка посмотрела на него с подозрением. А что, по другому бывает? Слишком молода, столкнуться с реальностью, некогда проистекавшей на железной дороге. Проводники приторговывали водочкой, в сортире холодно и по колено воды. В вагоне грязно. Зато сейчас... сейчас! Рай на колесах, а интернет полон разнообразных репортажей из подвижного состава. От невинных подглядываний за спящими, до целых порно сессий. Трепов наткнулся на подобное случайно, когда набрал в яндексе ,,РЖД ˮ. От имени компании-перевозчика его поприветствовала Скромница Вероника.
  Вполне возможно, сейчас, с ним ехала из той же породы. Вероник. Может отсюда его беспокойство? В предвкушении дорожного романа? Скоротечного и легкомысленного.
  − А что это у вас за шляпа? - спросила Таня после того, как за окном прогрохотал мост, мелькнуло мутное течение реки и побежали деревья. Лес, сперва беспомощный и реденький, матерел и уверенно сдвигался к самому полотну.
  − Охотничья.
  − Вы охотник? - очень мило захлопала девушка ресничками. Арсенал дамских штучек у нее явно бедноват, пронять старого сердцееда и волокиту.
  − С некоторой натяжкой... Но скорее да, чем нет.
  − А шляпа на тирольскую похожа , ‒ блеснула эрудицией Таня. ‒ Я в шопе такую видела. В секонд-хенде.
  − Головной убор, как раз оттуда. В смысле из Тироля, а не секонд-хенда.
  − Бывали в Германии? - загорелись девичьи глазки завистливым любопытством.
  − Тироль не совсем Германия. В общем-то и не Германия вовсе. Австрия. Но шляпа куплена в Неметчине.
  − Аааа..., − нисколько не смутилась Таня лакунам в школьной географии.
  − ...Три недели назад вернулся.
  − Чем занимались? - желалось ей доверительных подробностей о заграничной счастливой житухе.
  Трепов отнес интерес девушки к ожиданию рассказа о походах в супермаркеты и дотошном повествовании о германском хлебосольном житье-бытье. Народ повсеместно и дружно поет песни йодлем, пьет баварское пиво, есть свиные рульки с капустой и каждую неделю устраивает Октоуберфест и Берлинское бьеннале. В отличии от России, где дороги дрянь, депутаты поголовно ворье и вокруг сплошная культурная отсталость.
  С чистой совестью Яков Владимирович мог бы разочаровать попутчицу. В Германии не так уж и замечательно. В Австрии ему понравилось больше. Нет, если у тебя избыточно денег, и там и там зер гуд. Очень зер и очень гуд. Касаемо России, то дороги все-таки приличные встречаются. Воровство не обязательно прерогатива депутатов. Помимо них промышляют незаконной экспроприацией общественного и частного. Успешно и безнаказанно. А культура? Видно невдомек красавице, Европа видела, видит и никогда и ни за что не откажется видеть в нас дикарей, которые просто обязаны за бусы и зеркальца... В современной формации за машины и шмотье, отдать в вечное пользование и леса, и реки, и поля, и горы, и долины. И неплохо бы вовсе нам сгинуть, не мешать приобретенным пользоваться. Нехитро понять потуги соседей получить желаемое. Надо лишь проследить возникновение и развитие взаимоотношений Запад-Восток, вспомнить с чего начинались, как складывались и чем заканчивались предыдущие интеграции с носителями "доброго, вечного и передового". Для этого понадобится не только хорошая память, но и широко открытые глаза, острый слух и звериное чутье на смертельную опасность. Поскольку мы для них чу-жи-е! И видом, и духом, и образом мыслей. Не они нам, а мы им чужие. Потому-то и получаем по бартеру оболганную и перевранную на сто рядов историю, чуждые уму и сердцу духовные ценности, вроде бородатых девочек и мальчиков в юбочках, плюс нескончаемые тайные, а подчас явные попытки геноцида и стравливания с близкородственным порубежьем. Как выразилась одна английская леди, славяне это слишком хлопотно. Остальные untermenschen* тоже культурными европейцами не особо жалованы. Лишние мы, на нелишней им земле. "Der Russe mub sterben, damit wir leben!"* Ничегошеньки с сорок первого (тысяча девятисот) года не изменилось. Так что сколько бы Европа не изображала из себя просвещенную девственницу на выданье, на поверку она была и остается конченой прожженной продажной блядью, способной наградить заразой похлеще марксизма. Демократией в самой тяжелой форме. Англо-саксонской. По этому (почти по этому) поводу, хорошо высказался один мультяшка: "Нам такую гангрену и даром не надь!" Из чувства самосохранения, следует оставить в покое потасканную шлюху вариться в собственном дерьме, у нас своего предостаточно. Не утонуть бы. Ведь многолетний опыт сосуществования цивилизаций показывает, гораздо лучше, когда у каждого своя столовая и свой сортир. Гигиеничней. Чистоплотней. Еще дедушка Ленин пламенно настаивал, "прежде чем объединиться, и для того, чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться". И что? Ни ему, ни сказке про зайца, лубяную избушку и бойких квартирантов не вняли. По удручающей причине. Не злопамятны мы. А следовало бы быть. Исключительно и долго.
  Но никаких философствований на волнующую для него тему от Якова Владимировича не последовало. Не та компания, не то место, не тот настрой.
  − Гостевал, − уточнил Трепов статус проживания за "бугром". - Под Куфштайном. Замок такой. Очень красивый.
  − У родственников?
  Якову Владимировичу показалось, девушке просто не терпится услышать о его родстве с бюргерами Тироля, Форарльберга и Баварии.
  "Э, бро! Да ты в женихи угодил?" - посмеялся он с некой житейской хитринкой. Мужик он не старый, а девица не так, чтобы умна.
  − Разве я похож на нордического арийца? Скорее на рязанского хлопца, а то и на брянского парубка, мучающегося в бурсаках.
  Таня рассмеялась и Трепов заподозрил ,,Вийˮ она смотрела. Классику? Или унылое фуфло, по обыкновению именуемое ремейком, переосмыслением, авторским виденьем, но от того краше не делающееся.
  − Ездил по делам, ‒ не стал выдумывать Яков Владимирович.
  − Вы же говорили, охотились?
  − И охотился тоже, ‒ терпеливо и мудро толковал Трепов. ‒ У меня там товарищи по увлечению. Узкий кружок лиц, подвинутых на одной ненаучной идейке. Общество Тирольских Волчатников.
  − Волков стреляли!? - восхитилась Таня. Каждая произнесенная буква в её словах, глоток замечательного рейнского вина. Хмельно и пряно. − И много шкур добыли?
  − Ни одной. С кого хотели добыть, легко не скрадешь.
  − А это что на шляпе? - вытянулся тонкий Танюшин пальчик, потрогать. ‒ Зуб?
  − Клык, − поправил Трепов. - Редкий.
  − Из льва? ‒ восхитителен румянец у девушки. А глаза? Утонуть, не выплыть!
  Вот оно поколение сдающих ЕГЭ. Львы у них в Альпах водятся, а колбаса растет на деревьях. Да еще и ,,изˮ!
  − В некотором роде волка, - осторожен Трепов в пояснениях. - Я же волчатник. Зачем мне гривастые?
  − А..., − потянула она с некоторой долей разочарования.
  ˮЯ не похож на Геракла, порвавшего Нимейскому льву пасть,ˮ − читаемы мужчиной чувства милой попутчицы. Что же, её можно понять. Максимализм высшей пробы, еще не разбивший смазливое личико о правду жизни.
  − А как вы охотились? Ружьем?
  "Не филолог ли часом наша красавица?" - сделалось обидно добытчику трофеев за великий и могучий.
  Ответа ждали, но Трепов усомнился делиться подробностями. Стоило ли говорить о снаряженности арбалетом? И уточнять о болтах с серебряными наконечниками? Не из барской прихоти, пустить пыль в глаза, а от необходимости, отталкиваясь от реалий. Все-таки он состоял в специфическом охотничьем клубе.
  − Истинный охотник не терпит шума. Обошлись без грохота и пороховой вони.
  − Удачно?
  − Тамошним красным шапочкам нечего бояться.
  − А здешним? - спросила Таня, игриво поведя плечиком.
  "Почему бы нет?"- согласился Трепов с перспективой перепихона с юным созданием.
  Природа не задурялась изысками морали, закладывая в человека инстинкт размножения. Соответственно ничем подобным не задурялся и человек. Шелуха цивилизованности облетает сразу, как только дело доходит до соития. Никаких границ приличий и традиций не соблюдается. Сплошные нарушения и провокации.
  − Им лучше держаться поближе к охотникам, ‒ присоветовал незадачливый добытчик клыков и шкур.
  − Как знать, не опасней ли они волков, ‒ понятлива Таня, поддержать игру намеков.
  − Во всяком случае не загрызут.
  Бежало время, стукали по рельсам колеса, вагон вбегал в грядущую ночь. Разносили вечерний чай, дефилировали в тамбур и из тамбура люди, тайком покурить и заодно умыться. Где-то капризничал и плакал ребеночек и его баюкала мать. За окном, в золотисто фиолетовом небе, вспыхивали едва заметные звезды. Выползла луна, притягивая к себе тяжелые дождевые тучи. Огромные лохматые чудовища окружали серебряный ломтик.
  − Помогите достать сумку. У меня там халат, − попросила Таня, не сумев справиться с собственным багажом.
  − Конечно, − поднялся Яков Владимирович не чувствуя подвоха.
  Очень часто, чаще чем следовало, охотник сам попадает в ловушку. Но нужно отдать должное, пусть и запоздало, Трепову открылась беспокоящая его странность в девушке. У нее отсутствовал запах. Совсем. К сожалению удивительное открытие ничем ему не пригодилось.
  Позже, врачи констатируют обширный инфаркт и инсульт, приведший к скоропостижной кончине Якова Владимировича Трепова. Единственное, что не отразилось в заключении патологоанатома, весьма необычное выражение лица покойного.
  "Очевидно увидел место обитания бессмертных душ," - цинично подметил медик в своих отвлеченных наблюдениях. - "И место ему явно не приглянулось."
  К окончанию дежурства, от одиночества ли, морг не самое проходное место, от выпитого и толком не заеденного спирта ли, врача последней инстанции потянуло на философствования более приземленной тематики, завязанной на любовной хандре и тоже весьма своеобразной.
  "Всяк мечтает встретить единственную и неповторимую. Проблема не обознаться, приняв Mallt-y-Nos* за нареченную."
  
  ***
  Поезд пришел в Стрелецк по расписанию. Минута в минуту. Таня, во все том же привлекающем темно-красном платье, спустилась с подножек вагона. И ничто не мешало убедиться глазастым обывателем, на ней по прежнему красное белье. Кажется бразильяны.
  − Тимка! - махнула девушка, высмотрев встречающего.
  Крепкий парень ловко перебирался через пути на платформу к нужному вагону.
  − Привет! - подхватил он сестру, снять с подножки. Феноменальная схожесть черт безапелляционно свидетельствовала близкое родство крови.
  − Привет!
  Парень немного поморщился и поставил девушку на перрон. Радость в его глазах сменилась осуждением и холодностью.
  − Что на этот раз? - спросил он.
  − Сумку возьми, пожалуйста.
  Тимофей снял багаж с площадки тамбура и они направились к виадуку, перейти на привокзальную площадь. Легкая тучка напряженности омрачила встречу родственников.
  − Как мама? - спросила Таня, не обращая внимания на посмурневшего брата.
  − На хозяйстве, в работе и возится с малышней.
  − Справляется?
  ‒ С чем?
  ‒ С кем. С мелкими.
  − Если справилась с нами, то с этими, когда вокруг полно нянек и помощников, на раз-два.
  − Дениска вернулся? ‒ улыбалась Таня хорошим новостям.
  − Теперь дитятком гордится не только семья, но и весь Стрелецк, вместе с пригородом и славным Рябинино.
  − Динка как?
  Парень многозначительно кашлянул, понизить воодушевленность сестры.
  − Нарвалась на последнее предупреждение? ‒ произнесла Таня с обеспокоенностью.
  − Первое и последние.
  − Отжигает сеструха, - похвалили младшую родственницу, не вкладывая в похвалу особой радости.
  − До тебя далеко. Помнится, кто-то, в её возрасте, поимел три таких предупреждения, повлекших вмешательство отца, ‒ напомнили поклоннице красного в нарядах факты из биографии.
  − Я выжила, - буркнула Таня, подавив вздох искреннего сожаления. Некоторые события прошлого способны удручать долгие годы последующей жизни. − Папа чем занят?
  − В делах! Расширяет бизнес.
  − Куда шире! Они с дядей Сержем скоро споят вся Европу! - засмеялась Таня, отгоняя грустные воспоминания. - Не поверишь, даже итальянцы с их приверженностью к граппе, находят прелестным трескать нашу Кедровую на травах.
  - Так уж и всю.
  - В Берлине она нарасхват! - окончательно повеселела Таня. Долго расстраиваться она не умела.
  − Ты не ответила. Что на этот раз? - вернулся Тимофей к замолчанной теме.
  − Разве? Прости, − Таня находу расстегнула карман сумки, показать корешок тома Деция Дестуниса. - Последний известный экземпляр страсбургского издания. Тысяча четыреста шестьдесят третьего года. То, что без купюр. От Куфштайна вела. Случайно узнала.
  Тимофей покосился на книгу и ничего не сказал. Объяснения принял.
  ‒ И еще вот это, ‒ она выдернула из того же кармана ремешок с клыком.
  − А по-другому нельзя было?
  − По-другому можно. Только, боюсь, мама не оценила бы подобного усердия и не приняла подобной жертвы. Второй раз заработать ури*? Я уже слишком стара для каффарэ*.
  На перроне фотографировались лихие десантники. Фотограф делал кадр на цифровой Никон и сразу распечатывал снимки на цветном принтере.
  Таня, некоторое время наблюдавшая за священнодействием увековечивания памятного прибывания в городе Стрелецк, сорвалась с места.
  − Тим, погоди! ‒ и цокая каблучками, быстро побежала вперед, к десантуре.
  − Я здесь! - рассмеялся крепкий парень в полосатом тельнике, пытаясь ухватить девушку за локоток.
  Та легко ускользнула из лап нахала, отдать предпочтение его товарищу, вставшему под объектив.
  − Мы вдвоем! - пристроилась Таня к десантнику. Сержант попытался не выдать эмоций, но совершенно по-детски покраснел. Она без спроса, парень и не возразил, позаимствовала голубой берет и лихо, по моде бесстрашных вояк, заломила его.
  Возможно, фотограф и занимался шабашкой, разменивая золото одаренности на медь достатка, но мастер-класс показал. Пара смотрелась просто замечательно. Загляденье ‒ не пара!
  - И еще раз! - потребовала Таня для разнообразия немного изменив позу.
  Дождавшись снимков, девушка размашисто подписала, чмокнула парня в щеку и унеслась под разобиженные окрики его сослуживцев.
  − А со мной! Я высокий! Девушка телефончик оставьте. Я скоро в отпуск. С мамой познакомлю. К морю увезу!..
  Тимофей, обладая преимуществом старшинства, качать права или читать нотации о дозволенном и запрещенном не стал. У младшей слишком много талантов, поступать, не согласуясь с мнением других.
  Они поднялись по виадуку, перешли на площадь.
  − Ко мне или сразу домой? - спросил Тимофей при сходе с бетонных ступенек.
  − К тебе. Надо принять душ. И переодеться. Мало воняю, еще и задница на голе.
  − Если бы только она! - не удержался съязвить брат, закладывая багаж в машину.
  Порой взаимосвязь событий не проследить, как не старайся. Парень с которым фоткалась Таня, погиб через год, прикрывая эвакуацию раненных. Командир вертушки, наплевав на приказ, открытым текстом послал подполковника и не нах..й - много чести, а в пи..ду, вернулся забрать десантника. Сержанта, истекающего кровью, сунули в нутро прострелянного и уже дымящегося Ми, и увели из-под носа озверело наседавшего противника.
  Помирал Женька, так звали сержанта, тяжело и долго. Хирурги бились над ним двенадцать часов. Сослуживцы на перебой предлагали кровь и дежурили у операционной. Главврач долго скрипел зубами над собственным бессилием, не решаясь выйти и признаться парням в тельниках. Не смог, не вытащил их братишку. Не отстоял у паскуды с косой. На память Вере Алексеевне - Женькиной матери, остались награды сына и странные фотографии, где его обнимает красивая девушка в красном коротком платье. Никто из однополчан не смог внятно сказать ей, что это за Таня рядом с её Женькой и где именно снимки сделаны. Сидя долгими пустыми вечерами, в тихой квартире, женщина часто рассматривала памятные фото. Внимательно и долго читала надписи на обороте. Не сразу обратила внимание, подписаны они по разному. На одном - ,,Возвращайся, Таня". На втором - ,,Мы тебя ждем!" Веру Алексеевну будто обожгло. Прозревший материнский глаз увидел то, чего никогда не было и не могло быть в яве. Подозрительно выпирающий животик.
  - Божечки милостивый! Она же в тяжести!
  Плохо о девушке не подумала, лишь укорила погибшего сына.
  - Что ж ты и меня и её подвел. Дитё без отца растет.
  Это открытие переменило жизнь женщины. Прояснило, наполнило светом и смыслом. Ей было радостно осознавать, где-то там, пусть далеко, растет Женькин дитёнок. Её, не знавший бабкиной ласки и бабкиного задушевного слова, внучок. Жива кровиночка! Не прервалась связующая нить прошлых поколений и будущих. И свет этот грел и поддерживал её до последних дней, до последнего часа, отпущенного Небесами. Уходила она легко. Во сне. Сон был поразительно ярок и цветаст, что плат цыганки. Наполнен хмельными запахами луга и леса. И жила она во сне не в городе, а в деревне, в дедовом дому, с большой русской печью, широкой горницей и окошками с резными ставнями. Снилось ‒ затеяла печь блины. Много, на большую семью. Только приступила, хлопнула дверь и её позвали.
  - Ба, пойдем!
  Повернулась - Святые угодники! ‒ улыбчивый веснушчатый мальчишечка, с содранными коленками, в шортиках и маечке. Личиком вылитый Женька. Один в один он!
  - Так куда же мне идти? А блины?! Снедать скоро будем!
  - Пойдем, ба, - тянул её мальчишка. Внук. Внучок. Золотой лучик последней минуты.
  И она пошла. С легким сердцем. Сперва в сени, потом через двор, где под старой яблоней дремал Пират, а на воротине щурился пятнистый кошак Белик. Мимо курятника с квохтушками, в огород, дальше садом на широкий покос, обсыпанный медоносами, облюбованный пчелами и шмелями. Поодаль, по правую руку, по солнцу, на взгорке, у машины, Женька. Рядом Танюша и на руках у нее девочка, миленькая-миленькая, тянулась к ней навстречу.
  - Ба-ба!
  - Вот же я, сейчас, - заспешила Вера Алексеевна. И ушла. К сыну, невестке и внукам.
  Из посвященных в историю Женькиных снимков, кто раньше, кто позже, прошли однажды по военному ведомству грузом "200", смертью своей сохранив секрет фотографий, запечатлевших гвардии сержанта и девушки в красном платье.
  Леха по кличке Бык, когда у него родился сын, заявил, назовет наследника Женькой и баста. Вся родня встала в дыбы. Отец требовал уважить память деда Ивана, мать хотела Сашеньку. Тесть просил Егором. Обещал купить Весту. Все тянули на свою сторону. Имя Женька не нравилось никому. Какое-то бабье, не серьезное. Леха не уступал − Женька и все.
  − Почему это? - вмешалась в спор жена, втихую науськанная тещей. Все споры с мужем красавица Леся выигрывала на раз.
  Леха, засадивший полбутылки, обвел родню мутным взглядом.
  − Потому! Я вот живой.... Сижу с вами... Споры спорю. А он нет. Слышите, вы! - и грохнул по столу, сломив доску.
  Бывший десантник особо не откровенничал о службе, не смущать родителей и никогда, даже по пьяни, не рассказывал, что воевал. И наград не показывал. Сходив за заначкой, вывалил родичам орден и медали.
  - Заберите. Зубы вставите или барахла купите. А сын Женькой будет, − и примолкшую жену, сразу догадавшуюся отчего на муже шкура в шрамах, предупредил. − Девку сподобишься, тоже Женькой назову, − и гвардейским глыком оприходовал остаток в бутылке. За боевого товарища. За сержанта Женьку. Вечная ему память.
  
  Часть Первая. Беспамятство.
  Пролог
  
  " Все тройственное совершенно. Все подлинное триедино."
  Девиз масонов.
  
  ,,Чьей волей соединены в единое: преданный соратник, непревзойденный воитель и грозное древнее божество?...ˮ
  Деций Дестунис. "Дети Луны."
  
  ***
  Старик стянул заношенную ушанку с головы. Устало, с долгим выдохом, вытер саржевым подкладом лицо. Внимательным взглядом прошелся по белым, в темных кляксах стволам берез. Глубоким теням под зелеными елями. Бурому сухому подлеску и, ноздреватого снега, подтаявшим сугробчикам. Ничего не увидел и опустил глаза под ноги. След ему не показался и не померещился, не пропал и не исчез, оставаясь на глине беспокоящим свидетельством недавнего, крайний срок вчера, присутствия. Ошибиться в принадлежности следа невозможно. Ему уж точно не обознаться.
  - Объявился, значит, - произнес старик и подивился - тихо-то как вокруг!
  
  ***
  Пройдя с полным тазом белья вдоль натянутой через весь двор вереки, Любка принялась развешивать утрешнюю стирку ‒ наволочки, простыни, из нижнего немного вещиц. На улице зябко и легкий морозец хватал за коленки, бесстыже крался выше, вызывая у женщины неудовольствие. И собственной беспечностью ‒ одета не по поре, и погодой ‒ не по весеннему смурна. Хотелось рыжего щедрого тепла, зелени и пчел над яблоневым цветом. Вроде и скоро уже, но когда? Когда? От того и маятно. А может еще почему непокойно на душе.
  Неожиданно окликнули от калитки. Заставили непроизвольно вздрогнуть. Таз едва не обронила. Благо пустой уже.
  ‒ Хозяйка!
  Трепа, дворовая бестолковая псина, обычно мухи мимо себя не пропустит, облает на всю улицу, лениво тявкнул разок и, гремя цепью, убрался в будку. Не то заболел, не то визитера за своего признал, глотку попусту драть.
  ‒ Здесь я, ‒ отозвалась Любка, выныривая из-за развешанных застиранных полотнищ. Рисунки поблекли, ткань посерела и истончилась, края вытрепались и обахромились, нитяные строчки расползлись и швы не держались.
  ‒ Очень хорошо! ‒ улыбнулся Любке крепкий мужчина, спуская с рук объемный рюкзак и вещевой баул.
  Пришелец незнаком и недеревенский точно. Такие красавцы в Рябино не держались. Что свои, что шоферня командировочная. Росту высокого. Видный. Справный. Крепкий. Годами не сопляк, но и не дед. Лет сорок с довеском. Выглядит опрятно, но бабьего догляда за ним нету. Одежда глажена для проформы. В кроссовках. Аккуратист. По деревне прошел, не изгваздался.
  ‒ Мне бы угол снять. Я в магазине спросил, продавец подсказала обратиться на Озерковую шесть. Я правильно попал?
  "Полька! Шаболда вокзальная!" ‒ раскусила Любка наводчицу. С бывшей одноклассницей они давно не в ладах. С той поры, как с одного хера слезли. Вернее их ссадили, выбрав в невесты и жены другую. Третью. Любка валила на Полину, та во всем виноватила соперницу. С того и разлад у них без срока давности.
  ‒ Художник я, ‒ объяснился мужчина. ‒ Прибыл в ваши края за вдохновением и впечатлениями. Увековечить здешние красоты. И воздухом подышать, ‒ наглядно попыхтев, пустил из колечка губ жиденький парок. ‒ Доктора очень советуют.
  ‒ Хворый что ли? ‒ насторожилась Любка. Вся зараза от городских. В ихней клоаке Стрелецке, каких только бактериев не водится и не размножается.
  "И сами хуже всяких микробов!" ‒ ругнула "деревня" горожан и вместе с ними своего визави.
  ‒ Художник я, ‒ напомнил мужчина, не обижаясь на беспочвенные подозрения в немощи. ‒ На здоровье не жалуюсь пока, ‒ и ввернул, эдак с шельмецой. ‒ Нигде.
  Сам из себя пришлый картинка журнальная, а глаз нехороший. Волчий глаз. Хищный. Голодный. Жадный.
  "Как Полька не прибрала?"‒ подозрительно Любке нерасторопность бывшей соученицы. ‒ "По полицаю своему все сохнет?"
  ‒ Мне ваша усадьба сразу приглянулась, ‒ льют мирру и елей. ‒ И строение, и хозяйка. Стирку больно высокохудожественно развешивали, ‒ мужчина привстал на мыски.
  Любка сообразив, глянула на свой замурзанный халат. Короток и пуговиц не хватает. Распах до самого пупа. Коленки цыплячьи синие от холода. Ноги обуты в глубокие резиновые калоши с бардовой опушкой. Наскоро во двор выскочила. Встречи и разговоры не загадывала. А то бы...
  "В соболя вырядилась и черевички царские," ‒ ехидно представляла себя в фуфайке и резиновых сапогах.
  ‒ Опять же вещи. Вкус чувствуется. Haute Couture, ‒ нахваливали Любку.
  В самом углу, под крышей навеса, прикусанные прищепками мотались по ветру кружавчатые трусы, бюстгальтер и ночнуха. Любка невольно смутилась. С сильным полом она не очень. Не дал бог красоты, мужикам за ней гоняться. Цветы дарить, шампанским поить, культурно выгуливать. Да еще ущербная. Когда волновалась или нервничала, глаз левый в сторону сильно косить начинал. Может бы оно и нечего страшного. Ночью-то в глаза не смотрят. Стеснялась она своего изъяна.
  Комнату Любка сдавать не думала. Не принято чужих в дом надолго пускать. Переночевать, погостить ‒ пожалуйста. А вот так... Гость, он на первый день золото. На второй ‒ серебро. На третий ‒ медь, собирайся да едь! Но деньги понадобились. По деревенскому житью не больно накопишь, а торговать от хозяйства она не умела. Опять же стеснялась. Из-за дефекта.
  ‒ На долго? ‒ все еще размышляя, соглашаться ли, спросила Любка художника.
  ‒ Пока не прогоните, ‒ поддерживал мужчина шутливый тон. ‒ Меня Алексей Владиславович Пименов зовут. Могу паспорт показать.
  Документов Любке не требовалось. Она лишь внимательней присмотрелась к возможному будущему квартиранту.
  Мужское лицо. Не слащавое. Не холеное. Не запитое. Выбрит. На скуле шрам старый. На руки глянула. Хорошие руки. Мужские. К делу сноровистые.
  "И лес валить, и девок шевелить..," ‒ говорили про таких ухарей.
   ‒ Вещи со мной. Все, так сказать, здесь. Солдату лишнего имущества не надо. Минимум шмотья, да малярные прибамбасы. Краски, кисти и холсты. Треножник, конечно, ‒ он не упрашивал и не напрашивался. Говорил как есть.
  Любка тяжко, всей грудью, вздохнула. Было чем вздохнуть, не школьница.
  После расспросов и рассказа гостя, и отказывать неловко, и соглашаться некомфортно. Чужой все-таки человек.
  ‒ Пять тысяч в месяц, ‒ брякнула она набравшись то ли храбрости, то ли наглости. Не согласится ‒ скатертью дорога. Согласится, пять тысяч хорошие деньги. Скопит на телевизор и спутниковую тарелку к нему.
  ‒ Договорились! ‒ не торговался Пименов, чем невольно вызвал у Любки новый прилив симпатий. Не любила в мужике крохоборства и жадности.
  ‒ Пройдите поглядите, может не подойдет, ‒ спохватилась Любка за выставленную цену. Все-таки не городская квартира у нее. Все удобства во дворе и в конце огорода. И душ с ванной, и санузел. Очень даже разделенные.
  Цепкий взгляд деревенской жительницы обежал округу углядеть любопытных. Не бывает такого, гостей у соседа не приметить. Чай прольешь узнают, а тут мужик к одинокой бабе заявился. Стоят навиду, лясы точат.
  На удивление никого. Ни нахальной Наташки Густовой, ни кумы Алефтины, ни мужика её, алкаша несчастного. Пусто!
  ‒ Обязательно, ‒ Пименов открыл калитку войти. ‒ Пса вашего не побеспокоим?
  ‒ Не..., ‒ отмахнулась Любка, поглядывая в сторону будки. ‒ Смирный. Брешет звонко, а на кусь не берет. Зубов нету.
  ‒ И на том ему спасибо, ‒ поблагодарил Пименов пса. Хотя не скажешь, что страшился цепного стража. А ну выскочит!
  Разошлись близко. От мужика вкусно пахнуло свежим бритьем. Пеной, чистой кожей, и игристым дурманом "Шипра". Забытый запах отца, оставшегося в памяти таким же сильным...
  "Кобелем..." ‒ так ругалась мать, хвоща гуляку брюками. ‒ "Дочери постесняйся! Молофью с мотни убери, домой идти! Чужих баб пользуешь, ко мне в постель лезешь! Ирод!" ‒ и гачами его, гачами.
  Любка несколько раз ненароком втянула воздух. Бабье нутро сладко екнуло. Такому попадись, выжмет досуха. Не попалась. С сожалением посмотрела в спину Пименову. Под ногами жалобно скрипнула плаха мостков, в поддержку хозяйки.
  Вещи Пименов, оставил во дворе, на завалинке. Подняться на крыльцо, тщательно вытер и обстучал ноги. Без робости, в чужом дому все-таки, вошел в сумрак сеней.
  ‒ Хлеб сами печёте? ‒ унюхал он остаточный сладкий запах вчерашней стряпни.
  ‒ В охотку, ‒ призналась Любка, из скромности розовея щеками. Булки у нее всегда удавались. Бабка научила, вот уж стряпуха была!
  Из сеней, через высокий порог, шагнул в хату. Под строгий догляд старых образов.
  ‒ Красота какая!‒ глянул Пименов на иконы. Лба не перекрестил, не юродствовал. ‒ Не верую, но и не отрицаю, ‒ признался он. А Любке что? Бог дело личное. Она вот то верила, то не верила. Стало быть фарисействовала и халдействовала. Может с того и жизнь у нее такая. Безмужняя.
  ‒ Куда определите, хозяюшка? ‒ топтался Пименов, рассматривая деревенское жилье. Подоконники с цветами в горшках, салфетки, вазочки, фарфор посуды и статуэток. Тканые ковры, покрывала и накидушки.
  Любка решила отдать малую спальню. Перед пасхой побелила и хорошо прибралась. Половик новый, из запасов, расстелила. Чисто там. Светло.
  ‒ Сюда проходите, Алексей Владиславович, ‒ указала она куда Пименову пройти.
  ‒ Лучше короче. Алексей.
  ‒ Люба. Любовь, ‒ поднялся к груди домовладелицы жар.
  ‒ Приятно познакомиться... Люба...
  Любка чуть руку не подала. Смутилась до розовения щек и ушей.
  Пименов смущение заметил, но виду не подал. Не ставить женщину в неудобное положение...
  Двусмысленно как-то? В положение да еще не ставить! Ставить!
  Задержался рассмотреть старый комод. Действительно старый. С отлитыми ручками, резными финтифлюшками, накладными планками. Под темный лак.
  Любке сделалось конфузно. Вроде рухлядь, а выбросить жалко. Помнилось, бабка и мать в ящики чистое стиранное складывали. Деньги под самый низ и в углы прятали. Сколько тех денег? Кот наплакал.
  ‒ Лепота! ‒ хлопнул Пименов в ладоши, преисполнившись тонких чувств и волнений. ‒ Музейный экспонат из Юсуповского дворца! ‒ Повернулся к хозяйке. Показалось схватит и прижмет. ‒ Ежели и кормить возьметесь, барином жить буду! В халате и ермолке разгуливать, вдохновляться. На охоты выезжать и псовую травлю.
  Любка не очень поняла, о чем тот весело говорит. Млела и екало бабьим нутром от мужского близкого присутствия.
  Опережая возражения и отнекивания, постоялец заверил.
  ‒ Расходы за харч отдельной статьей.
  Согласилась. Не кормленный мужик в доме это же прямое оскорбление. Да и самой за компанию и кус слаще и щи гуще.
  
  ***
  Человек продумал все до мелочей. Все! Кроме гипотермии. Он о такой ерунде даже и не слыхивал. Впрочем, знание термина никак не повлияло бы на реализацию им задуманного. Слишком долго выжидал, проявлял чудеса терпения и предусмотрительности. Теперь оставалось только выбраться на берег лесного озерца и взлелеянная мечта осуществилась.
  ˮВыйти сухим из воды,ˮ − подтрунивал человек над собой, поеживаясь от пробирающей до костей сырости. Все-таки в конце апреля достаточно холодно для ночных купаний. В камышах, осоте и илистом мелководье, лежала тонюсенькая ледянка.
  − Ох, ебическая сила, − зябко человеку. Немного согреться, обхватил себя за плечи, похлопал, потер. Покинуть воду не торопился. Уделил минуту, оценить со стороны результат ночных неправедных трудов.
  Водная гладь выглядела пятном свежего асфальта после ночного дождя. Черное отсвечивало лунным, в обрамлении прибрежных зарослей и молчаливого леса, накрытого колпаком звездного неба с ручкой месяцем. Ни малейших следов прибывания Homo Sapiens и вмешательства в хрупкую водную экосистему.
  "Покойтесь с миром," - попрощался человек с верной женушкой и старым приятелем. Вряд ли они при жизни виделись более двух раз и перемолвились десятком ничего не значащих слов. Здрасьте-досвидания. Теперь же им числиться в бегах и кормить придонную живность, охочую до падали.
  Сдвинувшись, человек оступился, черпнув в высокий, до паха, сапог стылой водицы. Его и так знатно потряхивало от холода и нервного перенапряжения, а сейчас и вовсе челюсти застучали зубную морзянку.
  Последние двадцать метров мелководья безвестного озерка дались с большим трудом. Он совершенно замерз.
  - Сейчас коньячку....., - мечтал человек и до слюней предвкушал осуществление своей мечты. Коньяк лежал в бардачке машины. Непочатая бутылка славного Courvoisier. Как раз для такого случая. Отпраздновать и согреться.
  Хриплый низкий рык предупредил о стороннем близком и опасном присутствии. Человек вздрогнул, сбился с шага, затоптался на месте, взбаламучивая донную грязь. Напряг глаза. Уставился в расплывчатый во мраке силуэт. Собака? Волк? Слишком крупен. Кто тогда?
  Зверь вступил из темени под лунный свет. По смольной шерсти ветровым пожаром разбежались серебристые всполохи. Глаза блеснули желтым холодным огнем. В раскрытой пасти отсверк голодных клыков.
  − Ну-к-ка п-п-пошел! - трясся человек, медля выйти на сушу. - П-п-п-пошел п-п-п-прочь.
  Ответом ему неприкрытая угроза.
  - Х..р..р..р...
  Стоять нестерпимо холодно и человек двинулся вбок, выбраться из воды в другом месте. Самое простое, что придумалось в дурацкой ситуации, в какую он неожиданно попал.
  "Ерунда полнейшая!" − сдерживался человек не паниковать.
  Зверь мелким шагом двигался параллельно ему, отсекая от спасительного берега и живительного коньяка.
  "Надо было носки пододеть. И куртку... Пожалел изгваздать. Пожалел....," - укорил человек себя за непредусмотрительность. Сейчас бы не трясся и не клацал зубами.
  Смена маршрута не принесла ожидаемого результата. Зверь намеренно не пускал из воды. Человек попробовал двигаться быстрее, но нисколько ходьбой не согрелся. Каждая минута безвозвратно сжигала тепло и отнимала силы.
  − Пошел прочь! - как можно тверже крикнул человек. Получилось замучено и тоскливо, удостоиться ответа.
  "Кинется... Откусит яйца. Сам же хвалился, они у тебя есть! Такое дело провернул! Ай, молодца!" - подначивал человек, отогнать накатывающие панические мысли. Так все хорошо шло и на те вам, мучайся, мерзни. Из-за какого-то поганого пса, не посаженного хозяевами на цепь.
  Вспомнилось во спасение, недалеко от места утопления завернутых в мешковину тел, наступил на коряжину.
  "Сейчас ты у меня получишь, паскуда блохастая!" - обрадовался человек и повернул сходить за оружием.
  Подобраться с другой стороны, полно донных ям. Он почти в каждую оступился и вымок в холодной воде до подмышек. Подымаясь, разобижено хныкал. Вся злость уходила принуждать не сдаться, двигаться. Человек не оглядывался проверить, ушел зверь или продолжает бродить по берегу, сторожить линию прибоя. Он чувствовал присутствие матерого хищника, воспринимал всеми отпущенными природой чувствами, но более всего извечным страхом загнанной в западню жертвы.
  Добредя до места, нащупал ногой топляк и сунул руки в воду достать. Не получилось ни с первого, ни со второго раза. Толстая ветка не желал отламываться от ствола. Вытянуть корягу целиком человек не осилил. Не подъемно для него.
  Совершенно замерзнув, не расстегивая штанов, помочился, млея от приятного тепла.
  ‒ Сука! ‒ вознегодовал человек, понимая, нарушил нечто запретное, совершил постыдное и порочащее.
  Пока топтался, оступился в который раз. С увязшей в иле ноги, стянуло сапог и он его потерял. Человеку стало жутко обидно. Обидно проигрывать какой-то бездомной псине и собственному страху.
  − Чего пристал!? - едва слышно просипел человек в темноту ночи и обессилено осел в воду. Сперва ему показалось так теплее, чем торчать на холодном ветру. И он устало обрадовался согреться. Следом пришла мысль содрать мешковину с утопленников.
  "И одежду," - радовался человек робкой надежде выжить. До утра оставалось недолго. Потерпит. А утром....
  
  ***
  Виктор Илюхин не считал себя заядлым (и не заядлым тоже) охотником, но охоту любил. Не саму охоту, а брожение по лесу с рюкзаком за спиной, в сопровождении Бима, веселого и ушастого спаниеля. Еще два года назад ничем подобным Виктор и не планировал заниматься. Но друзья, углядев у него в кладовке ружье, память об отце, подарили собаку. Пришлось приучать себя к вылазкам в чащи и рощи. Поначалу дело продвигалось туго, то лень одолевала, то хвори. Но втянулся. И лени стало меньше и хворей, что удивительно, тоже. Кто бы спросил, зачем бывшему пилоту гражданских международных авиалиний такие хлопоты на заслуженном отдыхе, ответа не получил бы. Виктор сам удивлялся. Действительно, зачем? Женат он не был. Вернее, оказался неженатым. Как только вышел на пенсию и собрался переезжать на родину предков, дражайшая половина осознав, более не будет дорогих подарков и жить придется не в теплом Ростове, а много северней от него, собрала манатки и подалась к маме. Отъезд мотивировала болезнью родительницы, а не возвращаться в лоно семьи тысячами уважительных причин. Виктор огорчился, как огорчился бы любой, кого придают любимые люди. Погодя свыкся. Жарить по утрам яичницу и заваривать хлопья, не такое уж и обременительное занятие. А употребление случайных, социально безответственных и слабых на передок дамочек, менее хлопотно и менее накладно, чем содержать законную распорядительницу семейного бюджета, оный бюджет нещадно транжирившую.
  Сегодня Виктор, был при полной выкладке. В плаще с меховой подстежкой, в высоких сапогах, вокруг чресл патронташ, за спиной рюкзак килограмм в семь, ну и ружье. Бим носился весело и радостно, повизгивал и поскуливал, тянул вперед. Приехали они электричкой, вышли на Еловой и спокойным ходом двинулись по прошлому маршруту, далеко вкруг, к Рябинино. Выбор пути следования не случаен. В предыдущую прогулку, пес, дойдя до Горелого Распадка разом потерял задор и неуемную прыть, и напрочь отказался куда либо бежать, идти, плестись и даже ползти. Причину столь резкой пропажи интереса к любимой бестолковой беготне тогда установить не удалось. Вообще-то пес был умницей. Легко отыскивал белок, что его породе вроде не свойственно. Делал стойки на птиц. Выпутывал заячьи следы. Довелось, поднял лису. Лаял и радовался так, будто его будут показывать на Поле Чудес. А вот прошлый раз оконфузился, скис чего-то. Когда Виктор попробовал повести пса за собой, тот буквально путался в ногах, не позволяя ступить шагу. Пришлось возвращаться. Не на руках же скотинку по лесу таскать.
  − Напрасно с собой бандуру брал, − укорял он питомца.
  Бандурой Виктор называл фотоаппарат. Не современный, а старый, пленочный. Увлечение далекого детства. Сейчас что? щелкнул и на мониторе посмотрел. В фотошопе все сопли подобрал-подтер. Почитай уже и нет таких, кто пленку в проявку отдаст, да и там же напечатает. Виктор все делал сам. Фотографировал, проявлял и полночи печатал, выбирая лучшие кадры. Друзья советовали выкладывать в ВКонтакте или В Одноклассниках, но он стеснялся. Для себя ведь делал. На память.
  Виктор свистнул Бима - далеко не убегай, поправил лямки рюкзака. Он все гадал, не медведь ли пса тогда напугал? С его-то комплекцией на косолапого? С другой стороны, откуда здесь медведь? Ни самого бурого, ни шерсти его, ни говна не находил, сколько не плутал. Попадались волчьи следы, лисьих полно, кабанчики тропку пробили, лосина накопытил, а вот мишкиного присутствия не наблюдалось. Или плохо смотрел?
  − Дойдем увидим, − Виктор погрозил любимцу. - И не вздумай хвост поджать. Мужик ты или не мужик? - и не сдержавшись хохотнул.
  С именем случился форменный конфуз. Не заглянув псу под хвост, нарек Бимом. В честь книжного тезки, который белый с черным ухом. Друзья зудели с месяц. Бим оказался сукой. По принадлежности к полу, а не характеру.
  − Может она и баба, − оправдывался Виктор, − но поскольку охотничья, поступать должна соответственно, по-мущински!
  Вроде весна, а в лесу прохладно и сыро. Из ложбинок и оврагов тянет холодом и снегом. Не очень-то и радостно бродить среди серых унылых, толком не обогретых солнышком, полянок и деревьев. Соседствуя с разлапистыми елями, редкими кедрами, березки выглядят раздетыми нищенками, а серокорые осины бедными сиротками и беспризорниками.
  − Погодите малость, пригреет и будет вам счастье, − вздыхал Виктор по лесным красавицам.
  Полого спустились к ручью. Мутный поток тащил прошлогодний мусор, кое-где, между камешков, виделась тонюсенькая корка ледка. Обходить далеко, и Виктор перенес Бима через поток. Пес вел себя смирно. Мочить лапы в такую пору никакое жизнелюбие не заставит.
  Возле поваленной ветром осины, устроили привал. Виктор попил принесенный с собой чай с ликером. По такой погоде самое оно. Бим срубал сосиску и желал получить вторую.
  − Вот сядем обедать, дам, − пообещали попрошайке.
  Но обет это обед, а сосиску хочется сейчас. Бим ,,сделалсяˮ миленьким и несчастненьким. Хитрюга. Пришлось кинуть еще одну.
  Дорога на сытый желудок всяко веселей, чем под воспоминания о скромном завтраке. Виктор с опаской поглядывал на серое небо.
  − Как бы Бимка нас дождик не прихватил. Не люблю, знаешь ли, мокротень. И летать неудобно и ходить противно. А то и снежком припорошит. Весна, чего хотеть. Вертихвостка. Не то, что ты у меня.
  Бим продолжал неутомимо нарезать круги, смело форсировал мелкие лужи и лужицы, обнюхивал открытые чуткому носу следы. Улавливал сотни запахов, слышал сотни звуков. Облаял сороку, но без особого воодушевления. Погнался за серой птахой и быстро отстал.
  Первые признаки собачьего беспокойства Виктор заметил, как перешли елань. Пес убавил резвость, начал поскуливать и вопросительно поглядывать на хозяина. Туда ли идем?
  − Туда, Бимка. Туда. И свернуть нам не позволяет профессиональная гордость. Для чего я ружье с собой тащу? Нет, брат, тут надо все до конца выяснить. Не отступать будем, а в атаку пойдем. Пасовать перед трудностями и собственным страхом распоследнее дело.
  Бим крайне расстроился такому решению хозяина и не сколько его не поддерживал. Но куда деваться, плелся по обочь, опустив морду и болтая ушами.
  Через некоторое время, пес понуро отстал, а хозяин упорно и целеустремленно шагал вперед. Даже не просто шагал, а пер с какой-то непонятной всевозрастающей злостью. Один раз его уже предали и бросили, зачем же ждать второго? Все должно быть предельно ясно. Сразу. На пса он не оглядывался.
  Слева от увала, в редколесье, замаячили камыши, разграничивая топь и чистую воду. Сквозь прибрежные заросли блеснула плешина озерца. В стороне, в молодом сосняке, притаился дорогой лексус.
  − Так-так, Бимка. Кое-что понятно.
  Чего уж тут понимать? В лесу человека следует опасаться больше нежели лютого зверя. Со зверем ясно, он не дурак с двуногими-безрогими связываться. Убежит. С голодухи разве что рыпнется. Но то с голодухи. А человек? Тут не угадаешь. И сытый и голодный людоедствует.
  − Может беда какая приключилась. Сердчишко хватануло или еще что. Глянем и своей дорогой потопаем, − обещался Виктор спаниелю. Но глаза видят одно, а разум токует иное. Плохо все!
  Бим громко гавкнул, остановить хозяина. Пес смотрел и тянул нос в строну воды.
  − Не трусь Бимка, - подбодрил Виктор питомца. - Не Африка, крокодилов нэма.
  Крокодилов-то нема, но не в них зубатых заковыка. Пес подал голос повторно. Жалостливо-жалостливо.
  − Ну, чего тебе?
  В черной береговой волне, в венце ночного льда, качалось тело человека. Лицом вверх. Непохоже, что умер счастливым.
  
  
  ,,...Большинству, до кончины останется неведома собственная природа. Не многим суждено вспомнить, кто они, чьей плоти и крови. И лишь единицам открыто от рождения - они КИЕН..."
  Деций Дестунис. "Дети Луны."
  
  
  1.
  
  Выглянув за двери, Танечка Кирсанова утвердилась окончательно и бесповоротно - она бесконечно счастлива! Светило апрельское солнышко, не по паре жаркое и прилипчивое. Ветерок, слегка и нежно, тревожил только-только расправившиеся зелененькие листочки. Осыпал с веток яблонь и груш нежные соцветия, романтично устлать землю бледно розовыми лепестками. Гонял по глади бассейна прошлогодние листья-кораблики и стебли-галеры. На едва прогретом грунте, где много, где мало, высыпали одуванчики-веснушки, от чего сердце переполнялось жаждой чувствовать, дарить и получать подарки. Желалось слушать музыку и вальсировать в облачной легкости, запрокинув голову к бездонной выси. Кружиться на одном месте, воспринимая сквозь муть кружения абсент запахов, света и ветра.
  Недвижимость в престижном Рябинино Танюша получила по наследству. От отчима. Отчим, несмотря на то, что приходился все лишь отчимом, а не родным папенькой и прожил с её непутевой матерью каких-то четыре трудных года, добрые контакты с падчерицей поддерживал. Помог выучиться. Не в Москве, где обитал сам, но в краевом центре. По окончанию учебы купил для неё квартиру в Стрелецке, уроженцем которого являлся и куда мечтал вернуться, плюнув на столичную мишпуху и богемную избранность. Квартира не пентхауз, но довольно приличная однушка в центре. С кухней не в пять квадратов, а полных двенадцать. Не забывал он падчерицу и после, зазывая погостить в первопрестольную. Танюша приглашениями непременно пользовалась, возвращаясь с подарками и суммой денежных средств на создание имиджа особы обеспеченной и материально не стесненной. Подарки с удовольствием носила или убирала в шкафы на хранение, или расставляла по полкам, или вешала на стены, в зависимости от предназначения и свойств. Часть денег скромно и разумно тратила, часть откладывала на светлое будущее: подвенечное платье, черный лимузин, широкое застолье, собрать всех-всех-всех и свадебное путешествие к теплым заграничным золотым пляжам в кокосовых пальмах.
  По современной жизни, её приемный родитель был человек со странностями, но финансовый достаток и связи на самом-самом верху, странности иметь позволяли. В церковь не ходил, с попами не заигрывал, в крещенскую купель не лез, но в Бога веровал. Не жадничая, вкладывал деньги в неродное дитя, когда другие предпочитали тратиться на дорогущие машины или особняки в стародворянском стиле, заселять престижные домовладения затратными в содержании и нервах великосветскими блядями, певичками и актрисками. Долю малую денежных излишков направлял в коллекции крепкого алкоголя, элитных вин и сигар. Однако сам употреблял крайне умеренно и на дух не переносил табачного дыма. Когда Таня к нему приезжала, как и большинство увлеченных людей, отчим устраивал ей ликбез, долго, подробно и с любовью, объяснял происхождение марок вин, их достоинства и недостатки, растолковывал нюансы отличий и сходства купажей. Давал пробовать. Таня пила, как пьют невкусную воду. Глык и все. И это Романи Коти!? Тончайший вкус которого ввергал в нирвану!
  − Ты алкашка, Танька. Алкашка! − смеялся отчим над горе-дегустатором. - Смотри, не выходи замуж за сомелье. Никаких шансов на общность интересов. Поговорить будет не о чем.
  Сигары дозволял лишь смотреть, близко не подпуская к выпендрежным коробкам и упаковкам.
  − Не девичье занятие табачищем интересоваться, − строжил он падчерицу, пресекая всякие ростки феминизма, суфражизма и прочей бабьей дурости, перенимать мужские не лучшие привычки и забавы.
  Обязательно водил к друзьям, таким же двинутым коллекционерам. Особо ей запомнился Градов. В годах, седоволосый светский лев, дымивший напропалую.
  − Сигара (в данном случае Gurkhy Royal Cortesan), Татьяна Кирилловна, − старик всегда обращался к ней по имени-отчеству, − сродни женщине. Ею любуешься, вынюхиваешь её секреты, и лишь потом приступаешь к тактильному общению. Делаешь больно.., − клацнув гильотинкой, срезал табачный кончик.
  Намек звучал не пошлостью, а посылом первооткрывательству и познанию.
  - ...И наслаждаешься..., ‒ прикуривал Градов от именного Caran d"Ache и делал вкусную затяжку. ‒ Тем, что знаешь и можешь больше остальных.
  Таня не признавалась, и в первую очередь себе, но ароматы алкоголя, сигар, духов и цветов её привлекали. Не крепостью, эксклюзивностью или экзотичностью далеких островов, а как некие композиции, ингредиенты которых ею численно и пропорционально определены, но, увы, безымянны. Все равно, что в кофе с молоком и сахаром уверенно чувствовать и кофе, и молоко, и сахар, но не уметь их наименовать. Не не знать, а именно не уметь. Общепринятое не подходило и не отражало скрытой сути. Мелькнуло как-то очень-очень осторожное "хёрмёле", откликнувшееся на вкус лесной малины и только-то. Крайне мало даже для самых начальных выводов и подозрений в собственной исключительности и инаковости.
  Визиты в столицу не обходились без театров, выставок и дорогущих ресторанов. Особенно ей глянулся один, на набережной Москва-реки. По шутливому утверждению отчима, там и ,,Доширакˮ стоил тысячу рублей за порцию в пенопластовой чашке. Значились за отчимом и иные странности. Например, считал себя бедным. И не только себя.
  - Бедные мы, Танька. Отдать нам нечего. Нечем другого человека согреть. Ни словом, ни душой, ни хлебом. Словам не учены, о душе не ведаем, а без слова и души, хлеб подачка горькая. Не будь такой. Не становись.
  Еще сравнивал людей с молекулами в космосе.
  - Не притягиваемся друг к дружке, расстояния большие держим. А столкнемся, не цепляемся. Фьють! и в разные стороны полетели. В вакууме живем и тем довольствуемся.
  Таня слушала его. Понимала ли? Хотела ли понять? Ей было хорошо с ним. Надежно и спокойно.
  - Плохо, я не писатель, ‒ находило на отчима желание делиться сокровенным. ‒ Они мерзавцы порой такое напишут, так наврут, сердце слезой умоется. И хорошо сделается. Чисто. Или вот художники. Я тебя свожу посмотреть Купание красного коня. Гляну на картину и детство свое вспоминаю. И голодал, и мерз, и беспризорничал. Но то пустое. Люди вокруг меня были. Щедрые. На сердце. Оттого и в поре той далекой, светло необычайно.
  Что и думать? Странный он. Но Танюшу любил искренне. Нет, правда, бывает такое, присохнет душа к совершенно чужому человеку и родней его не сыскать в миру и под небом.
  Имелась у отчима еще одна приемная дочь, чья мать, так же как и Танюшина. не постаралась сделать нормального мужика счастливым. Не приложила тому ни малейших усилий. Совсем не редкость особы, которые будут недовольны выйдя замуж и за ангела... или даже... простится мне! за самого Господа Бога. Все-то им не так, все-то им поперек и не по шерсти. Со Снежаной у Тани отношения не сложились. Столичная девица понимала в жизненных ценностях побольше сводной провинциалки и видела в той не родственную судьбу, но претендентку на немалое отчимово наследство.
  Прошлым годом отчим умер, завещав свои деньги какому-то фонду, усадьбу детскому дому под патронажем РПЦ, винотеку и сигарное собрание друзьям. Оставшаяся недвижимость досталась падчерицам, которую ,,...следует разделить в равных доляхˮ. Равные доли получались только при продаже квартир в Стрелецке и Москве, и дачи в Рябинино. Расстаться с недвижимостью не соглашалась ни одна из сторон. Танюша жалела обжитую жилплощадь. Она страшилась перемен в отлаженной жизни. Малые туда-сюда, вроде обретения дачи, а вот большие - увольте. Таня была трусихой в хорошем смысле слова. Такие хороши в женах. Семейные скандалы и выяснений кто главный "носить штаны", гарантировано исключены. Снежана и слышать не желала лишиться московской прописки и осторожно загадывала прибрать часть дачи, пусть и в денежном эквиваленте. Однако адвокат ей растолковал доходчиво и внятно.
  − Участок можно продать, а деньги пропорционально разделить. Только уверен это будет большой глупостью с вашей стороны. Пока гражданка Кирсанова ничего с вас не требует. Но у нее может появиться муж или любовник, или тот и другой, которые про подобный раздел прознают. Откроют первый попавшийся сайт с ценами на столичную недвижимость, цены эти сравнят, сопоставят полученное с упущенным... Квартира в Стрелецке и дача в Рябинино, самое малое в четыре-пять раз дешевле московской недвижимости. Никакого в равных долях. Вполне возможно судебное разбирательство. Вы проиграете, ибо завещание однозначно требует честного дележа.
  − И как мне быть? - жаждавшая денег Снежана, наступила на горло собственной жабе.
  − Сделайте широкий жест и подпишите мировую.
  Широким жестом дача отошла Татьяне Кирилловне Кирсановой в обмен на отказ от имущественных претензий в первопрестольной.
  Еще в завещании имелась соблазнительная приписка ,,...по рождению ребенка, выплатить из средств фонда пятьдесят тысяч евро.ˮ Это уже о внуках от горячо любимых падчериц.
  Полученное наследное владение в Рябинино представляло собой гектар земли, с вычлененными из общей площади, сплошным двухметровым забором, сорок соток отличного чернозема. В периметре забора располагались: бассейн с площадкой для отдыха; карасенсуй - японский сад из песка, камней и мха; шедевральной ажурности и легкости застекленная беседка; множественные насаждения яблонь, груш, вишен и слив. Сотка отводилась под картошку и грядки. Любоваться окрестными красотами предоставлялось из лоджий и окон двухэтажного дома, возведенного по персональному проекту одного из отчимовых знакомых. Почти двести квадратов площади под настоящей, финского ручного ремесла, черепицей! На первом этаже размещены: веранда, кухня, гостиная, кабинет, душевая, баня, w.k., гардеробная. На втором − спальни, ванная, w.k. скромней первого, биллиардная с баром. Все обставлено и отделано по высшим стандартам. Для души, а не на продажу. Кроме этого имелся подвал с котлом отопления и нагрева воды, кладовкой, мастерской и гаражом на две машины.
  Отчим приезжал сюда отдохнуть и ,,вернуться к истокамˮ. Вырос он в деревне и по выражению его близкого друга Петра Голубова бессовестно копировал Толстого в его нездоровом стремлении к сохе и землепашеству.
  - От грехов не сбежишь! - в шутку укорял он несостоявшегося крестьянина и просил картинно вздыхая. - Писательствовать не начни.
  Наведывался в Рябинино отчим при наличии времени, которого с каждым годом становилось все меньше и меньше. Толстовствовал по состоянию здоровья, с течением лет стремительно шедшим на убыль.
  На даче Таня побывала несколько раз, когда дом строился, а участок облагораживался и разрабатывался. Отчим работой не брезговал, помогал строителям по мере сил. Тане же говорил.
  ‒ Не женское это дело дома строить и деревья сажать. Вот заселить мелким и шустрым народишком, то да! Чтобы было кому клубнику трескать и морковку грызть. Немытую! Так что иди кашу вари!
  Девушка варила. Изысков от нее не требовали, разносолов тоже. Справлялась. Так что можно утверждать, в возведении дома и её труд малый заложен.
  Нынешний весенний выезд на хозяйство первый. Приехала Таня вчера, после работы, и за вечернее время успела только разобраться с включением котла, нагреть воды, принять душ и поужинать, скрашивая жиденьким чаем повторный просмотр первого Метода. Второй ей не зашел. Она очень сопереживала Меглину и Есени. Всяко больше, чем авторы "детективы". Спалось ей на новом месте беспокойно и тревожно. Как всякому горожанину ей мешали шорохи, скрипы, запахи и шум ветра.
  С утра владелица фазенды преисполнилась решимости поработать на грядках. Для достижения успеха, во всезнающем интернете, загодя прочитаны два десятка агро-советов, куплены пакеты с мочевиной и семенами цветов. Таня решила остановиться на них. Она честно сознавала, огородник из нее посредственный. Любовь к землице прививают и пестуют с младых ногтей. Матушка её сим не заморачивалась, с чего бы дочери любить грядки и поля? К тому же, по словам Алены Павловны, многоопытной коллеге, дача есть способ отдыхать, а не наживать горб. Танюша с ней полностью соглашалась. Она со многим из утверждений зрелой дамы соглашалась, по наивности, но не по дурости, веря чужому слову. Все мы, так или иначе, хотим выглядеть лучше, чем есть и ищем одобрения в глазах окружающих, напрочь забывая, неконфликтность и угодничество лишает того малого, что в нас индивидуально и отличительно.
  Захватив красивые пакетики с удобрением и семенами цветов, Танюша легко сбежала по широким ступенькам. Посмотрела на небо, выискивая помехи земледелию. Но небесная высь ясная, без туч. День лучист солнышком и свеж ветром....
  Она прогулялась до бассейна, мысленно радуясь перспективе в нем поплескаться по пришествию настоящей летней жары. Прошла тропинкой краем сада, пригибаясь под ветки с цветочками и изумрудными робкими листиками. Обогнула беседку, заглянув внутрь через запыленное и замытое дождями стекло и, наконец, добралась до картофельной делянки и грядок. Отчим лишь сформировал их, но не обиходил. Они обильно поросли большими и малыми сорняками. Прежде сева предстояло землицу перекопать, выполоть и вынести корни. Только тут Танюша спохватилась, досадуя на забывчивость. Она не взяла ни лопатку, ни тяпку. Придется возвращаться.
  Откуда появился пес и как попал на участок, даже не представляла. Впрочем, в этот момент, когда Таня вторженца увидела, не о чем предполагать или строить какие-либо догадки не могла. Банально испугалась. Пес был крепкий. Не массивный, а именно крепкий, с волчьей мордой и умными, выразительными, малахитового оттенка с золотыми прожилками, глазами. Он сидел на тропинке и, склонив голову на бок, разглядывал незадачливую огородницу. Как рассматривал бы букашку на стебле или пчелу на цветке. Он не демонстрировал хищной доминанты (возможно хорошо скрывал), проявляя в отношении хозяйки участка лишь любопытство и нейтралитет, свойственный натурам пытливым и скрытным.
  − Ты кто? - спросила Танюша не очень громко, нервно поправляя выбившийся локон тонких чахлых волос.
  Было бы очень удивительно, ответь ей пес. "Конь в пальтоˮ прозвучало бы к месту и весело, разрядить обстановку и взбодрить трусиху, не нервничать беспричинно и больше положенного.
  − А как тебя зовут?
  "Ну, ты даешь, мать?! Фамилию еще спроси и прописку," - читалось на морде довольного пса.
  − А где твой хозяин?
  Очень прозрачный намек убираться восвояси. Пес встал, чем вызвал у Танечки усиленное сердцебиение и отошел подальше к бассейну, где и завалился на нагретый солнцем низкий лежак. Возможностью пробраться в дом Таня не преминула воспользоваться. Закрыв дверь, тут же щелкнула замком. Поторопилась и сломала ноготь.
  "Все равно скоро делать," - смирилась девушка с частичной потерей эстетичности руки. Хороший денек грозился быть безвозвратно испорченным. Из-за этого... хвостатого.
  Она очень долго искала лопатку. Потом решила прихватить заодно грабли и тяпку. Вспомнила про ведро. Когда сборы закончились, с облегчением посмотрела на часы. Одиннадцать. Самое время подумать об обеде. Пока закипала вода, поглядывала в щели жалюзи, убедиться, здесь ли вторженец? Пес возлежал возле бассейна, философски наблюдая кружение в воде прошлогодних листьев, прыжки веселых и жизнерадостных воробьев под дружное чириканье. Ранний шмель прогудел над его острым ухом и пес, оживившись, проводил летуна поворотом головы. Когда же привязалась отогревшаяся муха, ударом лапы ловко сбил надоеду оземь. Пес находился на облюбованном месте и через час, и через два. Подставляя серые в подпалинах бока и спину солнышку. Свет, то яркий, то приглушенный, причудливо переливался на его шерсти, отражаясь в тысячах встопорщенных свинцово-серебряных иглах.
  Ближе к двум незваный гость пропал. Танюша взбодрившись тремя чашками чая, нашла в себе мужество выйти на крыльцо, окинуть владения дальнозорким (плюс полторы диоптрии) оком. Вычислить место откуда пес пробрался на частную территорию не удалась. Двухметровый заборище выглядел неприступней куртин московского кремля.
  Помявшись и устыдившись собственного малодушия, девушка решительно собралась с духом и отправилась к оставленным грядкам. Ковыряя неподатливую землю, несколько раз оглянулась. Пес не показывался, Таня успокоилась и работа заладилась. Она успела разодрать хэбэшную перчатку и набить на ладони мозоль, когда сделанная работа застопорилась, из-за отсутствия ведра, вынести сорняки. Емкость осталась на крыльце.
  − Про что думала? - укорила себя забывчивая огородница.
  Ведро нашлось удивительно быстро. Быстрей, чем она успела испугаться, и не так далеко. Пластмассовую тару принес пес. Он осторожно поставил посудину на землю и отошел на пяток шагов, позволить успокоиться хозяйке окрестной земли.
  − Спасибо, − не очень уверенно поблагодарила Танечка, не решаясь подойти и взять сельхоз-инвентарь.
  Помощник, правильно воспринимая треволнения девушки, отошел еще на несколько шагов и даже вильнул хвостом, что несомненно следовало истолковать верным признаком миролюбия и благодушия. Таня с оглядкой забрала ведро и так же с оглядкой собирала в него мусор. Когда оглянулась, пес стоял буквально за спиной. Дачница в панике, ойкнув, отступила. Очень хотелось побежать, но побежать тоже надо иметь смелость.
  Пес оказался настоящим джентльменом. Взял ручку ведра в пасть и отнес к выкопанной под компост яме. Поставил на край и отошел. На такой жест дружелюбия грешно не откликнуться и Таня, как ей казалось, отчаянно и дерзко, прошагала следом за хвостатым помощником.
  − Надо туда, − указала она на соседний выкоп. - Потом сожгу.
  Высыпав сорье, вернулась к месту прерванных работ и наполнила ведро вторично. Теперь пес оттарабанил его куда нужно.
  − Молодец, − похвалила она помощника и заодно себя. Приятно подняться в собственных глазах до мелкого но начальника, пусть в подчинении находится всего лишь приблудный пес.
  В тандеме работа спорилась. Гряды приведены в полный порядок и засеяны астрами, флоксами и еще какой-то подозрительной цветущей растительностью с трудно произносимыми заковыристыми названиями. Таня освоилась настолько, что разговорилась с псом, однако не поворачиваясь к нему спиной. Пес без труда помог принести пару неполных ведер воды, для полива посадок, а по окончанию работ вернуть инвентарь к крыльцу. Всех дел не переделали, но Таня решила, на сегодня закруглиться. Норма выполнена и заслуженный отдых честно заработан.
  Поощрить помощника, а всякий труд должен быть обязательно поощрен, не мудрствуя, откромсала от "докторской" толстый пластик.
  − Держи! - подала она угощение на блюдце.
  К подачке пес остался равнодушным. Ни куснул, ни лизнул, принюхался и только-то.
  − Докторская! - возмутилась Танюша пренебрежением вкусного харча. Лично ей колбаса очень нравилась. Изумительно пахла и выглядела нарядно, если такое слово допустимо применять по отношению к еде.
  Пес тряхнул головой - гадость!
  − Красной икры еще не наловила, − разобиделась девушка на привереду.
  Ей тут же выказано недоумение. Наловить икры? Не накопать? Не надоить? Точно?
  Ничто так не сближает, как совместная работа и разговор. Молчать Таня устала. Она молчала большую часть рабочего дня и почти все время оставшееся от него. Не с кем общаться-то. В коллективе с ней не очень, а дома не с кем.
  - Как тебя зовут? - решилась она познакомиться с добровольным помощником.
  ˮХороший вопросˮ, - читалось на собачьей морде. Он даже высунул кончик языка, словно дразнил. - ˮУгадай.ˮ
  − Пират? Капитан? Разбой! − морщилась Таня, перебирая в памяти клички. Но очевидно не все они нравились ей самой. - Барон? Граф? Герцог?
  "Э, давай без политики," - скис пес слушать титулования.
  - Джульбарс?
  "Ты еще Му-Му вспомни.ˮ
  − Мухтар?
  ˮСпасибо не Артемон,ˮ − огорчила пса бедность фантазии новой знакомой. Он показательно повалился на бок и вытянул лапы. - ˮПродолжай, в том же духе.ˮ
  Был бы менее воспитан, непременно выдал бы типа: "Давай, бухти, как большие корабли бороздят Большой театр."
  - Рекс?
  "Не юродствую и в порно не снимаюсь," - не принял имени пес.
  ‒ Кинг!
  "Даже не Конг. Не! В Русское лото тебе лучше не играть," ‒ отчаялся ждать собакин озарения правильно именоваться.
  − Тим! - выдохлась Таня в отчаянии угадывать прозвище помощника.
  Пес приподнялся.
  ‒ Ты - Тим! ‒ углядела девушка оживление вторженца.
  ˮСерьезно? Меня могут так звать? Уверена?ˮ ‒ провоцировали пересмотреть поименование.
  − Тим! Хороший Тим. Хороший, - сюсюкала Танечка, впрочем, не делая попытки приблизиться и погладить ,,хорошего Тимаˮ или потрепать за ухо.
  ˮУгадала. И Тим, и хороший,ˮ − приняли наречение. Все-таки пес являлся представителем мужского пола и понимал, если с сукой... э... с женщиной вовремя не согласиться, она не перед чем не остановится. Дойдет до крайности. Переберет весь собачий именослов от корки до корки, пока не откопает Каштанку или Шарика.
  Узнавание имени подтолкнуло девушку панибратству.
  − Тим! Дай лапу! Дай лапу! - потребовала она, но опять же скромно. Из расчета, пес и не подумает подчиниться.
  Он и не подчинился. Более того, поступил весьма разумно. Сочтя на первый раз глупостей совершенно достаточно, поднялся и ушел, оставляя Танюшу торжествовать с угадыванием собачьего имени и одновременно мучиться с возмутительным вторжением в её вотчины.
  Погодя девушка ударилась в самаритянство. В мыслях выкристаллизовался текст объявления на платформу прибытия электричек. Кто потерял собаку такую-то, обращаться по телефону такому-то. Благой порыв остался не осуществленным. Не отыскала в доме ручки и чистой бумаги. Об интернете не подумалось вовсе.
  В воскресенье Таня продолжила облагораживать участок, собирала мусор и тяпала сорняки. Затем в ней проснулась непреодолимая тяга к ландшафтному дизайну. В жертву, не раздумывая, принесены реквизированные в гараже покрышки Michlelin. Внутрь импортной резины насыпано земли, бухнуто удобрений, натыкано семян ромашки, календулы и бархатцев. Она поминутно отвлекалась оглянуться, не появился ли её новый знакомец. Пес от барщины отлынивал. Впрочем, ей требовалась не столько рабсила, сколько возможность поговорить. Слушатель это всегда важно. Даже если в ответ не произнесет ни единого слова одобрения.
  В частых перерывах выходила за калитку в надежде увидеть пса. Все что угодно, но не Тим. По проселку, куляясь в ухабах, проехал гелик. Мелькнула красная куртка дачника, спешащего на двенадцатичасовую электричку, удрать в город пораньше. Пронеслась стайка звонкоголосой ребятни.
  Промучавшись до обеда, Таня поела лапшичного супчика с отварной курицей. Она даже не сильно обглодала ножку, решив подкормить пса. По сравнению со щенками с настенного позапрошлогоднего календаря, Тим выглядел тощеватым. Коротая послеобеденное время, дачница прогулялась вдоль забора, выискивая дыру или подкоп, проникать посторонним на её участок. Ничего не нашла, нацепляла репья на одежду, поцарапала малиной руку, но отчего-то осталась довольной. Мой дом - моя крепость, объявляем мы, не столько защищаясь от мнимых и явных врагов, сколь отпугивая ничтожных числом друзей.
  
  2.
  Звякнул западок, скрипнула широко распахнутая калитка, скрежетнув низом по гравию. Вяло, не вылезая из будки, тряхнув цепь, тявкнул Серко. Знакомцы пожаловали. Столыпин оторвался от занятия - скорняжил, глянул в окно, кого нелегкая принесла и заторопился выйти. Не от желания приветить-поздороваться. Не впустить в дом. Не тот гость в горницу зазывать, за стол сажать, досыта потчевать, допьяна поить. Участковый. Климов. Не при погонах. Не по службе, стало быть, приволокся.
  - Чего не спится.., - шагнул за порог старик, притворил за собой дверь, уберечь жилье от проникновения.
  "Ну-ну", - понял Климов хитруна. Нутром и опытом чуял, охотник против него зуб имеет. А за что? Этот вопрос мало его занимал. ‒ "Не бабка, чтобы меня дед любил".
  Участковый вошел под крылечный навес. Поздоровались.
  - Десять часов, какой сон? ‒ пахнуло на деда утрешним водочным свежаком. ‒ Кто рано встает, тому бог дает.
  ‒ Кто тебе дает, мне без интересу. Случилось чего или мимо шел?
  - Мимо бы шел, мимо бы и прошел. Раз заглянул, не просто так грязь месил по нашей Венеции.
  Его правда. По весне, по Рябино не сильно побродишь. В центре еще ничего, асфальт, уложенный советской властью остался, а вот к окраинам лужа на луже. Страх вселенский!
  - Поди опять жалились, собак стреляю, ‒ покривился Столыпин. Всех жалобщиков он хорошо знал. ‒ Пускай лучше приглядывают. Их барбосы цыплят таскают.
  - Да вроде не было новых сигналов о незаконном отстреле четвероногих друзей. Или чистосердечное подашь?
  - От чистого сердца у меня только жеребий (картечь), ‒ в негодовании дед сплеснул руками. Скажет же! Сигнал! Так теперь кляузы и доносы называются. ‒ Не за лохматейку ли спросить пожаловал?
  - Кого? ‒ не понял Климов Столыпина. Вроде и опохмелился, а голова не соображала, как надо.
  - За кошонка... кота. Персиянского. Шастал тут. Хвост дыбил.
  - Кот не корова, не велик убыток. Я к тебе, Матвеич, по другому делу.
  - Ну, излагай, дельщик. Чего надо органам власти от заслуженного пенсионера?
  Климов скривил губу. Интересный старик. Его ровесники, то еще репье. Реликты уходящей эпохи. Послевоенное поколение. Героев-то смертушка оприходовала, теперь к этим подбирается. Выметет подчистую. И канут в века парни и девки свято верившие, коммунизму быть на их светлой родине и горб в той вере нещадно гнувшие.
  - Гости ко мне из Стрелецка пожаловали.
  - За самогонкой, ерофеичем, приперся? Экзотикой потешить? ‒ удивился Столыпин. Ближний свет сапоги топтать. ‒ Так я не варю.
  ‒ Какая самогонка?! ‒ отмахнулся участковый. И то верно, не перваком от него разит. Чистый водочный выхлоп.
  ‒ Али хворые по мужской части и за медвежьим жиром пожаловал? ‒ допытывал Столыпин. Случалось обращались к нему из города. Корешков нарыть, зверя добыть. На лекарство. ‒ Медвежьего нет, барсучьего малость найду. Или рога оленьи подавай? Пока им бабы не наростили.
  - Пострелять затеялись, ‒ озадачено почесал макушку Климов. Видать не только с пьянки голова раскалывалась.
  - В заказнике-то?
  - А заказник не в России что ли?..
  В ней родимой. Богом избранное место, терпение простого народа испытывать. Ни анархии, ни порядку. С серединки на половинку. Всякий день по новому и по разному.
  ‒ ...Люди такие, отказать неудобно, ‒ жалился участковый деду.
  "Слезу еще пусти, соплю разбавить," ‒ не проникся тот сердечностью.
  - В тир бы шли, да пуляли, ‒ присоветовал старик просителю. ‒ И ноги не бить, и удобства. Сверху не подтекает, снизу не поддует.
  - Матвеич, я ж к тебе не пустое тереть. Выручи.
  - Тоз не дам, - категорически отрезал Столыпин. Оружие, что бабу, чужим рукам и догляду не вверяют.
  - У них свои, ‒ успокоил Климов гоношистого деда. ‒ Своди в лес. Ты же лесовик знатный, каждую тропу знаешь, с каждым пнем знаком.
  - Это верно, - ехидно подтвердил старик. ‒ Что не пень, то мой знакомец. И в лесу, и в деревне.
  - Отведешь подальше, пусть палят, ‒ Климову не до терок с сельчанином. Вопрос нужно решить. Положительно. ‒ Добудут чего, не последнее возьмут. Останется и стрелецкому мэру и его дружкам из края.
  - Должен им? - предположил Столыпин секрет настойчивости участкового хлопотать за приезжих.
  - Сам пойми, уперлось бы мне стелиться, ‒ и признаться не признался и лишнего не сболтнул, а понятно.
  Ходил по деревне слушок, не по добровольному волеизъявлению переведен к ним Климов. То ли в ссылке, то ли выждать время вдали от мест обетованных, от прежней сытой должности. Чего не отнять ‒ небестолковый. Никуда сильно не лез, права не качал. С другой стороны, кто он такой, порядки свои наводить? Чужак. Но безобразия не спускал, жалование служебное честно отрабатывал, но не более того. Лишнего шагу не ступил, спроса больше положенного не учинил.
  - Власика подряди. Он лесник, сводит. Его епархия. Опять же обхождение. У начальства и поводырем и загонщиком числится.
  - Он третий день с друганом своим не просыхает. Оба встельку.
  - Неужто сохатого со Швейкой взяли? ‒ подивился Столыпин. И в кривые руки жизнь счастье сыплет. С какого дуру, интересно?
  - Взяли. Иначе с чего гулеванить. Теперь когда проспятся. К следующей Пасхе? Да и следопыт из Власика аховый. С картой и компасом заблудиться. Поведет, где-нибудь под Астраханью окажемся.
  ‒ Жигуна попроси. Уж тот не откажет.
  ‒ Скажешь тоже! Чем наш егерь лучше нашего лесника?
  Дед развел руками. Срезал в чистую и сказать нечего.
  ‒ Ты же местный. Лучше других округу выведал, - улещал Климов деда согласиться на роль гида и проводника.
  "Сладко поет. А глазами так и зыркает. Хрен чего ты у меня высмотришь. Продано давно и прожито," - тихо радовался Матвеич своей изворотливости и оборотистости. Зверя что? Человека обмануть, вот где задача.
  - Года мои какие, по раменью таскаться, - посетовал охотник, мало не закряхтел, за спину схватился.
  - Елизавета Васильевна не жалуется, - уел Климов деда. На горячем не пойман, но сплетня по деревне уже гуляла. При желании дедовой аморалке очевидцев пол-роты наберется.
  Столыпин едва не выругался. И смех, и грех. На старость лет блядешку завел. В церковь бы надо ходить, свечи ставить, грехи отмаливать, а он к вдовой бабе шастает. На двадцать годков его млаже. Вон уже и участковый, человек сторонний и то прознал об их с Лизкой амурах.
  Дед непроизвольно дернул себя за мотню. До чего поворотливая жемжура*. Так уездит, ятра* гудят.
  - Побалуются, пожгут патроны, отведут душу, ворон попугают, ‒ толковал Климов охотнику за выход в лес. ‒ Денег отстегнут нормально. По-городски.
  - За интерес стало быть хлопоты? ‒ продолжил разговор Столыпин. Будучи из двоих менее заинтересованным, не отмалчивался. Ежели молчать, до вечера простоишь, гундеж выслушивая.
  По улице, презрев грязь и лужи шел мужчина. Хороший дождевик, из-под капюшона лица почти не видать. Только от холода красный нос торчит. На плече тяжелый ящик. Поравнявшись с калиткой, мужчина приветливо махнул рукой ‒ здрасьте, вам! Знаешь не знаешь, в деревне принято здороваться. Старик ответил кивком. Климов не спросил, но дед пояснил.
  ‒ Художник. На натуры двинул.
  Участковому не до вежливости. Встретятся еще, не разминутся представиться.
  - А кто нынче без интереса шевелится? ‒ удивлен Климов отсталостью охотника от современных реалий повсеместной монетизации. ‒ Что в лесу, что в дому.
  - Это верно, народец пошел ушлый, за копейку жопу порвет, ‒ искренне сокрушался Столыпин. Что раньше за спасибо и благодарность делали, или за магарыч, теперь за рупь с приглядом. Скотинится народишко. Иголку одолжит, рубаху стребует. Рубахой ссудит, за шубой потянется. Две такие войны сдюжили, горя хлебнули горше горького, а зажили маломальски и распустили сопли, у кого зеленей и больше.
  - Где это ты копейки в ходу встречал? ‒ с далеким намеком спросили у деда.
  "Сладко по сусалам мажет. Будет ли сыто кусить?" ‒ справедливо сомневался Столыпин в щедрости городских. Не вширь живут, в свободе и воле, ввысь тянутся. От тесноты у них и верста короче и стакан в половину. Ложка щи хлебать, та в размер. А рот в полтора.
  Соглашаться ли? Ущипнул мочку уха. Потер лоб. Не то чтобы ему не моглось выручить участкового. Не хотелось. Стояло что-то в душе поперек. Снисходит такое, знаком ли, знамением. Еще не приступал, а наперед знаешь, не берись. Да и так причина имелось отказаться. За кого себя ломать?
  "Полиция," - грузился Столыпин. Прозвание-то паскудное какое! Но ведь не в прозвании заковыка и не в самом Климове.
  - Правнучке денежат подкинешь, - дожимал утрешний гость старика, углядев в том слабину и колебания. - Стипендия-то у нее невеликая. Приоденется. Девка ведь.
  - Одета она, - огрызнулся дед. Варьку он любил и ревностно относился к словам в её адрес. Хорошим ли плохим, любые в штыки. За младшенькую в фамилии он горой. Та еще егоза большеглазая. Вылитая прабабка покойница, никакого угомону и свороту.
  Участковый замолчал. Сказал все, а лишнее говорить, только человека отвадить.
  - Ладно, - согласился Столыпин и явно не возможность облагодетельствовать Варьку сыграла свою роль. Но Климову не до психологических изысканий. Согласился и славно! - Тока я, ты и хлопцы твои. Никаких баб.
  - Скажешь ‒ бабы? Погода какая? ‒ готов чуть ли не клясться участковый. ‒ То светит, то льет, то приморозит. Апрель! Когда еще теплынь станет.
  У Столыпина на то свое твердое мнение, жизнью проверенное и подтвержденное.
   - Погода ебле не помеха. Особливо когда не свою и не у себя.
  Климов понимающе хохотнул. Наведывались тут к ним прошлым годом охотнички. На Ивана Купала. Перепились, стрельбу устроили, голышом через огонь скакали. Сами потешились и деревню повеселили.
  - Не! Моим пострелять вволю, ‒ заверил он старика в скромности планов и ограниченности в запросах.
  - Свое ружье не дам, - повторил Столыпин участковому. - Патронов если только. Пяток на роток, не больше.
  - У них имеется. Запаслись. И гадкоствол и винтарь.
  - А разрешение? - спросил дед и махнул рукой, сам догадался.
  - Скажешь тоже, ‒ Климов постучал себя по плечу. Кто тут власть представляет?
  Столыпин не стал ни спорить, ни возражать. Настоящая власть к показухе отношения не имеет.
  - Смотри, попадут в кого, ‒ предупредил дед наперед. И такое у него на памяти случалось.
  - Так ты уведи, где не попадут. На торфяник или к брошенным смолокурням.
  - К Сохатнику сходим, - объявил место предстоящих стрельб Столыпин не раздумывая. Варианты участкового ему не подходили. Далеко и... Далеко, словом.
  ‒ Да хоть на Царево болото! ‒ готов поддержать Климов любые дедовские условия выгула городских по окрестностям и угодьям.
  ‒ Туда нет! ‒ резко отказался старик.
  Поспешность и категоричность Столыпина от Климова не ускользнула. Вида не подал, а на ум отложил. Жить у леса и ,,дым не дымить" из области сказок сказочных. Навродя борьбы с коррупцией и проституцией. И кругляком приторговывали, и шкурами, и дичиной. По хорошему знакомству и за немалые деньги водили любителей охоты на дальние заимки. Раньше сказывали и людишек отстреливали. Без лицензии и суеты. Это сейчас с бомжами, урками и мигрантами гуманизм разводят. По старым временам никаких босяков в округе не встречалось. Повывели. Такие как Столыпин. Да и сам дед к тому руку приложил. Принявших грех душегубства Климов хорошо различал. Было у них....что-то во взгляде, в повадке.... Волчье... Голодное... Словами такое не объяснишь. Понять нужно. Чуять, что добрый пес старый лисий след.
  - Где сойдемся? ‒ спросил Климов уже собираясь уходить. Сюда пришлых тащить резона нету. Всей деревне покажутся. Лишний треп не к чему. И без того звону будет, к Покрову не утихнет.
  - Завтра с утра от Дюдиной изложины двинем, ‒ объявил Столыпин начало дороги.
  - К скольки?
  - Сам решай. Гости городские, до полного выперду на перинах тянутся.
  - У Хряпы не больно належишься. Свиноферма не даст.
  - У него стали? - удивился Столыпин. Хряпу ‒ Хряпова Валентина Валерьевича он не уважал ни на пол-ногтя. Даже обещался башку отстрелить. При случае. Хряпа судьбу не испытывал, к деду не лез, сторонкой держался. Обещался ‒ отстрелит.
  - Пустил на постой, ‒ чуть ли не зубами клацнул участковый от переизбытка зависти.
  У Хряпы разместиться и десятку не тесно. Не бедствовал человек. Держал двадцать поросей на продажу. С арами, что рынок городской подмяли, васькался. Деньга водилась. Дом добрый отстроил. Мотоциклет завел. Из бывших сидельцев, но поднялся. Крепенький.
  - К девяти. Годиться? ‒ спросил Климов, прикинув, когда гости Хряпы шары продерут, да похмелятся.
  - Годиться. Харча пусть возьмут. В лесу версту пройдешь, а жрать хочется будто целый день на покосе пластался.
  - Соберемся, - обещался Климов следовать дедовским указкам.
  - Да оденутся не в панамки с шортами. Кое-где снег не сошел. В еланях студено. В воде криги (льдины) не истаяли.
  На том и распрощались, раздосвиданькались.
  Остаток дня Столыпин откровенно промаялся. Ни работа, ни перцовка, ни сон послеобеденный, хмарь с души не согнали.
  - Пострелушек им восхотелось.... Сидели бы себе в городу, сопли на кулак наматывали. Нет, сюда их занесло, - ворчал охотник, возясь в огороде с огуречным парником. Не доделал, бросил в сердцах.
  Ночь проворочался, перебирая старое житье. Чего бы его перебирать? Жил честно, за нечестно ни разу не пойман. В долг не давал и сам не лез. Лезть не лез, а должен оказался и чувствовал, долг тот давний, отдавать придется сторицей. И как бы не нынче. К тому все складывалось.
  Под самое утро, в маятной дреме привиделась ему старая жида* Ефимиха. Обликом ‒ за неделю как помереть. Во сне пришла к его заплоту. Крепко дернула калитку, но не открыла, войти во двор.
  ‒ Забыла чего? ‒ спросил он, пугаясь еще не прозвучавшего ответа.
  ‒ Чего забыла заберу, свое-то помнишь?
  Помнил.
  Проснулся рубаху хоть выжимай.
  ‒ Не окоротал еще памятью, ‒ сказал вслух на свой сон. Вроде кто услышать должен. Старик и мысли не допускал от старых обязательств увильнуть или схитрить. Дорого хитрость обойдется и спрос в долгий ящик не отложат, рядить когда и сколько.
  Должно быть слова им сказанные услышали. Чему-то фыркнул кот. С печи, с просушки, упала рукавица. Крестное знамение бы наложить, образам поклониться, молитву прочесть. Застыдился. В долг лез, о Боге не помнил, а отдавать ‒ вот он я!
  На условленное место старик пришел первым. Климов и двое парней заявились с десятиминутным опозданием. Слышно их было из далека, галдят что не кормленные гуси у дурной хозяйки.
  Одеты в новенькую армейку. Берцы, куртки, ремни, карманы. Пустое за богатое продают.
  "Десант, бля!" ‒ выругался дед на фанфаронство парней. Конечно, хороший понт дороже денег. Но в лесу-то перед кем понтоваться?
  - Не чаял дождаться, - проворчал Столыпин. Не любил он лишнего шума. В лесу особенно. Всяк себе добыча и хищник. Хошь человек, а тоже по сути деликатес кому. Мясца с него пожевать, кости погрызть, хрящи похрумать, желающих и звать не нужно. Сами сбегутся. Варежкой только хлопни, первым блюдом подадут.
  - Этикет позволяет, - сумничал, который поширше плечами и мордой. Такими рисуют молодых богатырей в современных сказках. И статью хорош и ликом пригож. А присмотришься ‒ дерьмо человек. Не совсем что бы, но с явным душком, привонью. Гниет заживо. Перегнивает. Второй, невидный обликом, мелкий в кости и моторике. Будто дерганная кукла-марионетка. И злой. Взгляд, что у голодного хорька. Такой до смерти не наестся. Ни жратвой, ни деньгами, ни верховодством.
  Старик давно для себя определил, сытость людей единым махом портит. А эти порченными родились, а уж потом им деньги и власть досталась. Сколько доброму человеку и даром не надо, таким, что свинье помоев, мало и мало.
  - Знакомьтесь парни, Иван Матвеич Столыпин, наш проводник и охотник. Человек многоопытный и жизнью умудренный.
  - Без ручканья обойдемся, - сердито отказал дед в пожатии руки мордатому.
  - А и то верно. Инфекция передается не только половым путем, но и при прямом контакте, - заржал парняга и представился придумано. - Мамонт Дальский. Мамонт это имя.
  ‒ Крест, ‒ назвался злой. В речи пришепётывал и не мудрено, в пасти золотых фикс не перечесть. ‒ Масть такая.
  ‒ Слышь, Коштей, ‒ потешно мордатому. ‒ Не пугай батю! А то пошлет! ‒ и без смеха, довеском, с поддевкой. ‒ Он сможет.
   В глазах глумливая хитринка. Сможешь старый?
  Столыпин плюнул бы в ответ, слюны жалко.
  - Ходу что ли? - заегозил Климов остудить наметившуюся ссору. Старинушка не уступит и эти упрутся. У всех оружие.
  "Крепенько тебя за гузку прихватили, милок", - подумал охотник о торопливости участкового. Не замечалось за ним ранее подобного, балеты водить.
  Столыпин подкинул тощенький рюкзачок, поправил ружейный ремень верного тоза и пошагал. Парни ему не нравились, но раз подрядился, надо сделать. Самому спокойней. Мало ли по дурости куда сунутся. От одной мысли, пришлые попрутся, куда не всякий здешний запросто ходит, заломило затылок. Заплутают, ищи их. Людей подымай, с властью объясняйся. Лишняя суета и беспокойство лесу и тем, кто в нем и над ним.
  Извилистой малохоженой тропкой добрались до Махотина ручья. Лес сгонял лишнюю воду и обычно смирное русло переполнено бесноватой мутью и пеной. Быстрое течение тащило ветки, листья, кору, вымытые из-под берега льдины. Скакать не перескачешь, нечего и пытаться. В брод перейти ‒ яйца купать, морозить.
  "Елизавета Васильевна не поймет," ‒ подначил дед самого себя.
  - Выше мосток лежит, ‒ повел Столыпин свой кагал к намеченной переправе.
  Мосток шалая веша свернула и унесла. Пришлось подниматься с добрый километр, обходить мокрень, перебраться на противоположный берег, не черпанув за голенища.
  За участком неприветливого редколесья, по вырубкам, встал молодой осинник. Деревья прямые, под ветром шумливые. Прошлогодний подлесок вяжется за ноги, мешает ходу. Кое-где видны робкие цветы, радостные глазу и душе. Не яркие, не красавицы, а взгляда не отведешь. На пригретом муравейнике оживление.
  "Знать и взаправду весна" ‒ порадовался дед приметам близкого настоящего тепла.
  Городские балабаны глазами впустую хлопают, леса не видят и не слушают. Ходить по нему не умеет. Ноги волокут, за кочьё цепляются.
  "Уставшие оне," - серчал охотник на молодых парней. ‒" Уставшими родились. Поди и до смерти не отдохнут."
  За осинами спелый березняк, какой и на картинах не увидишь. Краше, много краше. Светлый, с прострелами ранней зелени. Посреди алоди* заприметил диковину. На рыжий рыхлый, в оспинах подтая, снег, густо нападало с елки иголок. И вот уже не сугроб жмется к комлю, а зеленый еж притаился в кореньях.
  - И родина щедро поила меня, березовым соком, березовым соком, - неожиданно душевно пропел лже-Дальский. И рукой повел. Чисто в опере.
  ‒ Слышь, Слон! Живность не пугай! ‒ одернул его блатовый. Не понравилось ему. Кресту (Коштею ли?) по жизни ничего не нравилось. Все с червиною, с изъяном и не по его лекалу скроено. Не под его волю согнуто.
  - Соком не богаты будете? ‒ обратился певун к старику.
  - Березовицей не промышляю, - ответил Столыпин не поворачиваясь. - Баловство.
  - Водка лучше! - пустозвонит парень с проводником. Не умел долго молчать.
  "Веселый человек," ‒ осудил дед балабола. Глянул через плечо. Здоров хлопец. ‒ "Слон и есть!"
  - Где бы такие пальмы росли, водкой течь, ‒ не унимается мордатый.
  "Соли со щетиной рубленой ему бы в задницу вложить... Глядишь и посерьезнеет," ‒ подбирал Столыпин лекарство от пустого веселья.
  Пересекли разбитую камазами, разъезженную в жижу, дорогу. Едва не рассупонились в липком месиве глины, прошлогодней хвои и листьев.
  - В Рябинино без выходных-проходных гоняют, - пояснял Климов гостям за распутицу. - Кирпич, цемент, дерево.
  - Другого пути им нет, - ворчал Столыпин на безобразие с проездом. ‒ Большак с той стороны, ехай не хочу!
  - Здесь им ближе, ‒ со знанием толковал участковый старому. Молодые сами поймут. ‒ Соляра с бензином не бесплатные. Пару раз срезал, на коньяк сэкономил.
  ‒ Экономщики, бляха-муха, ‒ ругнулся старик на шоферню и не только за дорогу. Часть их успешно обживала соседнее Еловое и Ильгино, не мотаться на ночевку в город.
  - Стройка знатная, ‒ выставил свое слово Слон. ‒ Некоторые домишки лучше, чем в Европе. На отшибе ничего так хатка торчит. Проезжали мимо.
  - Которая? Их почти три десятка в лесу прячется и все не ленинский шалашик, - уточнил Климов, будто было ему до того дело. Не было, конечно, но разговор поддержать. Пока человек говорит, голова от мыслей свободна и от глупостей.
  - Под финской черепицей. На особицу, ‒ дал точную наводку Слон. ‒ Знаешь, чей терем?
  - Деваха в наследство получила, ‒ вспомнил Климов. Как никак его вотчина с людьми работать, о них знать.
  - Мне почему-то ничего такого в наследство от родни не перепало, - пожаловался мордатый, по-сиротски спеть. ‒ По приютам я с детства скитался...
  - Надо знать твою родню, - отверз уста Коштей. Видно, надоело молча ногами грязюку месить. Или со зла забухтел. А может заело. Разговор и без его слова. ‒ Раскатал губу! От тебя отказного ждут.
  О чем сказано понятно только парням. Может и Климову. Но у того не лицо, маска африканская. Из всех чувств полу-улыбка дурная и ноздри раздутые, дышать ровно.
  - Не дождутся! - не собирается Слон осчастливливать родаков материально.
  - Зарекся? - преисполнен Коштей уверенности в переменчивости судьбы. Следовательно шанс у родственников поживиться имеется.
  - За бугор бы съехал, да налоги не плачу. Но сплю спокойно, - посмеивался мордатый житейской коллизии. - И за дурной х..й пеня набежала. Федерального уровня алиментщик!
  Меньше туристам языками чесать, а ему их слушать, Столыпин свернул на затяжной взгорок. Вначале полого, потом наверстал в кручу. Трепа сразу убавилось. Взбираться и говорить городским дыхания не хватало. Паровозят, только что пар из жопы не стравливают. Климов и тот задохнулся.
  "Легкие табачищем сожгли," - диагностировал охотник изъян здоровья. Сам он дурной привычки смолить не имел. Чужой для леса запах - табачный. Зверье вспугнет, человека приманит.
  - Слышь, дед!? Привал! - не попросил, но скомандовал Коштей. Остановился, согнулся, упереть руки в колени. Не мог отдышаться, захлебывался. С лица спал, губы синью подернулись. Так глянул ‒ загрызу! Здесь и сейчас.
  "Хе-хе милок. Не встречались тебе зверюги энкэвэдэшные. И не приведи Господь встретить когда. То еще волчье. А ты так, и не волчонок даже," ‒ не убоялся дед коштеева взгляда.
  - Прям марафон какой. Четыре спартанца в российских лесах, ‒ обсмеял себя и компанию Слон. Выглядел он не лучше дружка. Где ж столько мяса на костях унесешь? Лесной промысел он у жилистых да ходких на откупе.
  - Привал так привал, - не споря согласился Столыпин, поймав предупреждающий взгляд Климова. Дескать, не выделывайся старый. Не тот контингент правильные выводы из твоих уроков сделать.
  Парни использовали передышку по полной. Достали поллитровку, дернули пробку и уговорили в один круг. Угостили Климова. Глотнул за компанию. Предложили Столыпину, отказался.
  Прикончив спиртное, парни расчехлили оружие, пороху пожечь. Зря что ли на горбу таскают и ноги бьют?
  Первым изготовился Слон. Сноровистей Коштея оказался. "Молот" ружьишко само по себе справное, но помповое. Без приклада. Киношное. Удальски дверное полотно щепить, гипсокартон на стенах крошить, стекла выстегивать, с воробьев перьев набить ‒ легко и пожалуйста. Красиво и эпохально.
  Бутылку разнесли дуплетом, только стекло брызнуло по сторонам. Дальше кто во что. Картечь рванула березовый ствол, разметая бересту в клочья. Посекла и сронила сучки и ветки. Вторым бахом выгрызла нору до самой сердцевины. Третьим пробила насквозь.
  - Хо! - ликовал хмельной стрелок, опустошая магазин. Патронов хватило сгубить-свалить молодое, не вошедшее в силу, деревце.
  У Коштея буржуйская выебистая беня (Benelli m4), но распорядился огнестрелом по нашенски. Навскидку влупил в летящую низко сороку. Промахнулся. Пуля не картечь, положить в цель, глаза острого и руки верной требует. Понты не выручат. Второй выстрел вдогонку, с тем же успехом. Остальные пять ‒ в пень, в двадцати метрах от себя. Метил в острый отщип с белым флагом коры. Не попал.
  Не подбирая гильз, парни сноровисто перезарядились. Раззуделось им палить. Досталось мотыльку, севшему на нагретый осиновый сук. Картечью смело и летучую букашку и прут. Беня отгавкалась по сосне, где по рыжему корью мелькнул серый беличий хвостишко. На пару испластали в сор падшую бревнину, выцеливая юркую ящерку.
  Вдосталь и впустую пожегши патронов, распочали вторую бутылку. Столыпин и в Стрелецке, в магазине таких не видел. Этикетка золотая, буквы нерусские. Шляпа соломенная на кактусе (по-столыпину на колючем херу) нарисована. На нюх чистый бабий одеколон. Заели спиртное из жестяной банки тушенкой ненашенской. Мяса много, холодца и жира почти нет. Самого вкусного не доложили, буржуи.
  Мусор бросили, где жрали. Под ноги.
  - Ну что? Веди Сусанин к партизанам! - призвал Слон, вытирая тылом ладони жирные губы. - Продолжим наш анабасис по местным горам и болотам, ‒ и опять запел. ‒ По долинам и по взгориям! Шла дивизия вперед!..
  "Пустобрех, " - попустило деду злиться. Когда же дурным быть, как не в молодости. Впрочем, дурь пусть и молодецкая, должна свой край иметь, а у этих она без всякого края. Одна только в башке и плещется с выпитым вместе.
  "Коктейль," ‒ вспомнилось Столыпину городское словцо. У него оно звучало сродни мату.
  Не прошли и сотни шагов, опять тир. Углядели на полянке бурундуков и устроили полосатикам вотерлоо. Хвосты по сторонам полетели.
  "Что б вас!.." ‒ закипел самоваром дед на такое полное безобразие. Мелкие зверушки в лесу глаз человеческий радовать, да в харч лисе с совой. Что ж так-то?! Всякая тварь жить хочет, на пустую потеху и без пользы её извести.
  - Ивлева где нашли? - закончив отстрел, обратился Коштей то ли к старику, то ли к Климову.
  - Кого? - не понял Столыпин о чем спрошено.
  - Ивлева, бизнесмена, - пояснил участковый и ответил, указав, не угадав стороны. - За Утиным, на Безымянках. В вадье*.
  - Топаем? - спросил Слон, пытливо поглядывая на Столыпина и Климова. В голосе ни прежнего веселья, ни пьяного угару. Серьезный интерес прорезался.
  - Отсюда далеко, - не согласился дед на просьбу мордатого. Ходил к тому озерцу. После. Когда народ праздный и приезжий схлынул. Чуйка сработала. Пошел. Удостовериться. Удостоверился. Непоняток ни одной не осталось.
  - А если Царевым болотом? - предложил Климов, потрафить желанию гостей. - Самым краем?
  Место нашумевших событий он осматривал первым и оперов со Стрелецка встречал-водил лично.
  - Утопнем. Там сейчас, на вездеходе не пролезть, - сходу отказал старик. Лукавил. Дорога, конечно, гиблая, ни разу не шоссе, но пройти вполне можно. Если знать где. Он знал, другим незачем.
  - Прямо-таки Царское? ‒ извострился Слон спустить с языка очередную язву. ‒ Глянь-ка, в каком месте козырном живете. Коронное имущество под боком греете, боярствуете. Впору памятную стеллу устанавливать.
  - Царево, - поправил Столыпин, не пускаясь в рассуждения и пояснения. Не Италия, а он им не экскурсовод, занятные истории вещать и небылицы плести.
  - Один хер! Царя-то у нас в революцию угондошили! ‒ чуть ли не с гордостью напомнил Слон.
  - С того в державе и порядка меньше мышиного говна в амбаре, - отповедовал ему старик.
  - Да, ты замшелый монархист, дед! И фамилия у тебя буржуазная! Столыпин! ‒ точил язык мордатый.
  - Уж какой есть. Поздно меняться.
  Со взлобка спустились к топкому долу. Кочки да колюжи. Негаданно набрели на болотце. С гнездовий, с пронзительным криком, поднялись утки. Парни в азарте двух штук сняли с крыла. Подранков, уже в воде, растрибуналили. Били водоплавающих дурно, не для добычи. Свинец рвал нежную плоть в клочья, пускал по ветру перья и пух, цветил волну кровью.
  - Что ж вы... безголовые творите?! ‒ не выдержал Столыпин необузданного лиходейства. ‒ В воду же не сунетесь, битое трофеить.
  - Не полезем, - отмахнулся Слон, скоро набивая магазин. ‒ Дай душу отвести!
  "Где искать-то... душу," - резко мрачнел ликом старик. ‒ " Клоповник!"
  Охотник грозой налился, горбился. Будто каждая выпущенная свинцовина, ложилась тяжким бременем на его плечи. Пальцы в тозовский ремень вцепились до белоты. Из-под ногтей того гляди кровавая юшка брызнет.
  - Ладно тебе, Матвеич. Пусть тешутся, - вмешался Климов, потянув деда за рукав, не приставать к стрелкам.
  - Пользы-то никакой! Зря птицу бьют! ‒ возмутился бывалый промысловик непотребству.
  - В счет включишь, ‒ процедил Коштей. Глаза пустые, лицо вытянулось, подбородок вперед вылез, обульдожился.
  "Видел бы тебя Ломброзо," ‒ наблюдал Климов блатового. И где-то глубоко в душе принимал тяжкую дедову правоту. Таким как эти двое, надо по пуле в затылок, да притопить. Бог не спросит, а люди спасибо скажут. Заранее.
  ‒ Давай, Матвеич, по глоточку, согреемся, - участковый нашарил в рюкзаке четвертинку коньяку.
  Не пил никогда старик в лес идучи, и в лесу не пил, а тут в сердцах, намахнул сотку. Такое безобразие и с его подачи.
  - Что б вас....
  - Вот-вот! Лишь бы не нас, - согласен Климов со всеми претензиями вредного деда.
  Перепортив патронов, парни угомонились. Слон собрав с близкой воды перья, украсил ими кепку. Коштей лишь морду кривил. Сигареты курил, снять возбуждение. Пить ему разве что из наперстка. А припрет из корыта. Лечь и не барагозить.
  "Дурачье!" - не понимал зряшного веселья дед. На молодость уже не спишешь ‒ на не поротость спин и задниц если только. Куда отцы их смотрели? В бутылку?
  - Так чего порешили, герр Сусанин? Глянем, где Ивлева выудили? - напомнил Слон о прерванном разговоре. После выпитого раскраснелся, разжарился. Трепаться потянуло. Раньше молол без умолку, а тут вовсе похоже не заткнуть. ‒ В Стрелецке много шумели с покойника. Уважаемым человеком был.
  - Неча там глядеть, ‒ не уступил дед уговорам. Не прост мордатый. Придурком только выглядит. Подход длинный. Не пальба им надобна пустая. Прознать хотят об утопленнике. Да так, что бы никто и не понял, о чем они спрашивают и зачем.
  - Интересно же! Вон участковый твой, пока в городе жил, свои макли с утопшим имел. Верно, говорю, полиция? ‒ подмигнул Слон Климову. Знаем-знаем, дескать.
  - Исключительно в рамках следственно-розыскных мероприятий. Два раза на допрос вызывал, ‒ выглядел честным Климов. Поднаторел на службе из овцы в волка, из волка в овцу перекидываться.
  - Мне-то не дуй! ‒ "стряхнул" Слон с ушей "пыль". ‒ Ты его два раза на допрос, а он тебя три раза в кабак, к Алану Осетину. Шашлычок, кабинетик, девочки... Чин чином. Плохо про камеры знал. Чудный бы кинчик получился. Викуся и отсосать не постесняется и полизать приболтает.
  Климов многозначительно хмыкнул. Охрененный секрет, на чем ландухов на бабки ставят.
  - Чего про жмура, говорят? ‒ по деловому подключился к разговору Коштей. Все бы ничего, мелок для делового. Фактурой и умишком не дотягивал, в стае на равных бегать.
  - Сердце на рыбалке прихватило, ‒ повторил Климов официальный и предварительный диагноз. Надо чем-то пипл успокоить ‒ успокоили.
  - Это по телевизору. Ты же не телевизор хуйню нести, ‒ не верил участковому ни Слон, ни блатовый.
  - Более подробными сведениями не располагаю, - сдержан Климов откровенничать с городскими бакланами. А кто они? Бакланы и есть. На весь лес гомон.
  Заключение экспертизы он читал и оно вызывало огромное количество вопросов. Но задавать их ‒ самому и отвечать, поскольку бывшие коллеги честно посоветовали не отсвечивать. Сидишь в своем Хуево-Кукуево и сиди. Не из желания его ущемить и обидеть, но пробудить чувство самосохранения.
  ‒ Место работы не позволяет знать больше, ‒ пожаловался бывший следак с едва сдерживаемой ухмылкой.
  ‒ Брось сироткой стоять! ‒ предостерегли участкового. - Чего он в такую даль забрался? Ни жилья, ни дороги. С кем? К кому? Рыбак, блядь, выискался, ‒ сыпалось со Слона, что с худого мешка зерно. С хмеля ли, с чувств, говорил громко и напористо. ‒ На то лавэ, что пригрел, ему иранскую осетрину и икру самолетом бы доставляли! А его на карасей потянуло! Патриот, ебучий!
  Коштей с мордатым полностью согласен. Не та Ивлев зверушка на такую прорву денег пасть разинуть. Развод челюстей маловат. Но ведь разинул, сучоныш!
  Столыпин слушал, но в разговор не лез. Не к нему обращались. Понимал, подпекает парней, разборки устроили. Задницам горячо, языки с привязи спустили.
  ‒ Значит имелся резон сюда тащить и тащиться, ‒ не спорит участковый. Кое-какие подробности он и сам не прочь узнать. Утопленник на месте, а денег тю-тю. Там такая цифра, Эрмитаж купить хватит.
  ‒ Хапок заныкать и самому заныкаться! ‒ распалился Коштей. Больше завидовал, чем истины добивался. Не по его сделано. Не он на гоп встал. По умному бы замутил.
  ‒ Слышь, бывший капитан, дело говори, раз спрашивают, ‒ пылал мордой Слон. ‒ Не мы, другие спросят. Смехуечками не отделаешься. Не звезды слетят, голова.
  Климов остался спокоен, что дало Столыпину повод подозревать, если и в долгах участковый, утопленник ему постольку поскольку. А держат его за жопу по другой статье. В другом замаран.
  "Ишь ты, капитан... А у нас лейтенантиком мышкует," ‒ дивился охотник превратностям климовской карьеры.
  ‒ Может под бабу лег? ‒ стравил идейку Климов, просчитав какую реакцию она вызовет. Не зря в свое время дознавателем штаны протирал.
  Слон на него уставился, что голодный кот на разожравшуюся мышь.
  "Ты серьезно? Или от балды ляпнул?"
  Коштей пятнами пошел и слюной потек. Подкаблучников с пидорами равнял. Одни дырку лижут, другие болт сосут!
  "Не иначе приветик за подъебки отсыпал," ‒ определил Столыпин. Участкового не похвали. Не по нраву в рог бей, а пояснения уже над павшим телом давай. ‒ "Как в кино".
  ‒ А без может? ‒ требовал Коштей ясности. Свое мнение оно свое. Стороннее не грех послушать. Сравнить.
  ‒ Из-за кумки* в дерьмо нырнуть? ‒ не верилось Слону. Для него слабый пол ‒ бессловесная обслуга.
  ‒ Это же не моя баба. Его, ‒ не торопился Климов объяснять и объясняться. ‒ Золотым волосом пизда покрыта. С того и съехал.
  ‒ Она же вроде в Турцию двинула? За три дня до Ивлевской рыбалки.
  ‒ Пешком если, ‒ крутил юлу* Климов.
  ‒ Почему пешком? Самолетом, ‒ тупил Коштей на ровном месте.
  ‒ Самолет согласен, в Турции. А насчет её не уверен. Кресла улетели. Не занятые.
  ‒ Под чужой фамилией слиняла?
  ‒ Уууу! Куда забрели!
  Климов нарочно открыто не упомянул ивлевского дружка. Намекнул только. Кресла! Слон пропустил, проушанил, а у Коштея мозгов жидко, шарады разгадывать. Орать больше.
  ‒ Не верю! ‒ отказался Слон. ‒ Чую не то! Вот чую!
  ‒ В чем тема тогда? ‒ поддержал Коштей недоверие к предположению Климова. Могли хитро крутануть. Сталкивался. Такие ухари, крылья ангелу общиплют.
  ‒ Разбираются, ‒ спокоен участковый. ‒ Как? Что? Куда делась? Не со снегом же сошла.
  - И чего? В мусарне за столько ни хера не нарыли? - тянули с Климова поделиться сведениями.
  Участковый дернул плечами ‒ откуда ему знать? Не вхож с недавнего времени в приметное здание, располагать интересующими, а главное, достоверными сведениями из первых рук.
  Кто ж легавому поверит, что в святые подался. Не при делах от собственного огорода. Об этом ему тоже сказали.
  ‒ В твоем наделе кипиш.
  ‒ Несчастный случай. Не убийство, ‒ выкрутился Климов, не подкопаешься.
  ‒ Ты морду его видел? Упокоенную? ‒ опять понесло Слона гырчать.
  ‒ Белый он. Не трогали. Говорю же, мотор стуканул, ‒ гнул свое участковый.
  ‒ С чего? Волыну в лоб уперли?
  ‒ Откуда мне знать!
  ‒ А должен. За тобой приход записан.
  ‒ Только я не поп.
  ‒ Верно. Мусор, ‒ шипит Коштей. ‒ Был и есть!
  Климов на удивление спокойно отнесся к очередному оскорблению. Не в ум ли собирал, в сердце откладывал, душу занозил? Не заглянешь. Но спокойствие его нехорошее. Знает где уступить, в срок свое забрать.
  ‒ Не отказываюсь. Он самый, ‒ принял участковый грубое слово.
  Блатовый только зубами скорготнул с досады. Благо отрезвел малость, иначе бы сцепился с Климовым.
  - Понимаешь, дед, скрысил утопленник. А куда урыл или кому передал, не понятно. При себе не оставил, факт, - пояснил Слон старику, рассчитывая на помощь. - Пропажей люди серьезные обеспокоились. Их деньги ушли. Может ваши что видели или слышали? Или жмур с кем из местных терся? Или мосты с кем наводил?
  - Наши нет, - справедливо усомнился Столыпин. Не то чтобы верил в кристальную честность земляков, скорее исходил из других соображений. Их и озвучил. - Сделали бы и концов не сыскали. Ни покойника, ни машины, ни денег.
  - Базара нет. Не скауты с пионерами сработали, ‒ признал Слон профессионализм умельцев. ‒ Непонятно только, лишний кто ввязался? Родственник? Чужой?
  ‒ Родня она и есть родня. Не скроешь. А чего не скроешь, звоном по округе пойдет. Звону-то не слыхать, ‒ рассуждал Столыпин не слишком залезая в дебри подозрительности. Ни к чему. ‒ Лишних в деревне не появлялось. Разве только художник квартирует у Черепнихи на Озерках. Ель с осиной путает, чего в лесу сховать. А чужие? Вона все Рябинино чужаков полно. Не подступишься. Заборы выше леса стоят.
  ‒ Верно, дед. Верно, ‒ охотно согласился Слон. Дедова мысль ему понравилась. ‒ Не простые птицы там гнезда свили. Попугаев мало, воронье больше. Своего не упустят и чужое склюют.
  ‒ Ага. Почитай пятьдесят гектар от заказника отъели.
  ‒ Выгораживаешь, старый? ‒ буром попер Коштей на Столыпина, обвинив в преднамеренном укрывательстве.
  Дед красноречиво постучал себя по виску. О чем трешь, долдон? Где Ивлев-буржуй, а где нищее Рябино?
  Коштей со зла лицом на одну сторону съехал. Сигарета чуть не из-за уха торчит.
  ‒ В любом случае денег нет. Бабы ивлевской нет. И дружок его отсутствует, ‒ огласил Климов диспозицию направлений ведения розыска. ‒ Доподлинно известно. Зажмурился сам. Деньги забрал он. Куда делись? ‒ участковый театрально развел руками. Гамлетовское "быть или не быть" менее актуально, чем пантомима пропажи средств в исполнении представителя власти.
  Из перечисленного парней интересовали исключительно деньги. И тех, от чьего имени они прибыли в Рябино, искать крайних. И найти. Деньги вернуть.
  ‒ Местные или приезжие, все равно отыщем, ‒ напористо обещал Слон. - И людей, и лавэ, ‒ не то пригрозили, не то предупредили старика. ‒ Здесь поищем. В городе поспрашиваем. Найдем. Миллион бесследно пропадет. Ну два. Сколько утырок снес, обязательно где-то да всплывет.
  ‒ Всплыл уже, ‒ буркнул Столыпин на неприкрытую угрозу.
  ‒ Найдем, другой базар пойдет, ‒ уже Коштей пугал охотника и участкового.
  Сказано убедительно, но не его поприще выискивать. Мокрухой побаловаться это да. Пальцы ломать, жилы тянуть, не откажется. Руками бедно, но к чему-то способен, а головой негодящь. Слон хоть и трепло, а извилин побольше. Да только Коштей над ним, а не наоборот. Все как по жизни. Умный под дурнем ходит.
  Столыпин подкинул на плечи рюкзачишку, готовый шагать дальше. Поводит по лесу, а с остальным сами разберутся. Или с ними. Как пойдет.
  - Не ты, участковый твой поможет, ‒ говорил Коштей уже в спину старику, оставляя за собой последнее слово. - Зря что ли прикормлен.
  Климов сделал вид, не услышал. Стерпел ли? Утерся? Зазлобился? Неважно, в общем. Правда, она со всех сторон колючая. Ладонями не разотрешь, жопой сок не выдавишь. Занозишься, болеть долго будет. Ежели найдется чему болеть.
  "Так-то, милок, "‒ и жалко и гневно Столыпину на власть. Она сейчас почти вся и всюду такая. К подачкам прирученная, объезженная, выхолощенная.
  - Что, дед? Смотаемся к воде? - не угомонился Слон сходить к озеру. - Глянем в восемь глаз на место преступления?
  - Не сегодня точно, - ни в какую не согласился старик. - Коротко идти дюже топко, а крюк бежать, к темну доберемся и доберемся ли? Чего смотреть будете? И много ли увидите. А ночевать? Уговору не было.
  - А вдоль Сырькиной горки? Не пройдем? ‒ предложил Климов. Возникла у него внезапно идея по поводу кончины господина Ивлева. Хорошая идея. Не на продажу. Под себя. Надобно только кое-что проверить. Детали уточнить.
  - Чего пройдем? - не выдержал Столыпин, которому все эти мурлыкины прятки надоели. - От Сырьки почитай самое болотное место. По такой-то поре, по лягам* скакать? На себя гляньте! Тут не зоопарк и не парк культуры, гулять вольно! А чичер* станет?
  Любая цепь не крепче слабого звена. Так и меж людей, отыщется слабосилок.
  - Не дед, веди куда думал, - не пожелал Коштей крутить пустые мили. Не сноровистый ножками по кочедыжнику и ёрику* ходить, через калюжи* прыгать. - Лес он и в Африке лес. Только там теплый, а у нас дубарный.
  На том и порешили. Странно легко сошлись.
  "Одне хотят прийти," ‒ надумал Столыпин на неожиданный отказ Коштея. Следом, наступая на пятки, посетила и такая мысль: "Помешать". Нисколько не крамольная. Проблемы с парнями никакой. За участкового дольше спрашивать будут.
  "С кого только?" ‒ не препятствие деду убрать и эту помеху за одно.
  Не ходко, но одолели распадок. Чаща обеднела, оскупела звуками. Вроде никуда и не делись, но.... Шум ветра, треск сухих веток. Скорготание и качание сосен. Белокорье берез. Немота птиц. Настораживающее опустение пространства. Не так должен встречать лес. Не таким он должен быть, пригретый весенним солнцем.
  Вековой нетронутый березняк неохотно расступился поляной. Ткнувшись мордой в коряжину застыл кабан. Остатки чужого пиршества и никакой суеты вокруг. Падаль никто не подъедал. Обычно нахлебники быстро приговаривали объедки, а тут и рядом не шастают, и следов не видно.
  - Ох, ни х..я, портрет! - выругался Слон, увидавший зверя из-за спины Столыпина.
  "Блядство!" ‒ зло выдохнул старик, отчего-то осерчав на себя. За небрежение слышать и видеть округ. Чувствовать, где горячо.
  Никуда не денешься, подошли находку осмотреть.
  - Солидная порось! - кружил мордатый вокруг поверженного секача. - У Хряпы такие же свинорылы в сарае из корыт хавают.
  - Не похоже на стрелянного, - определил Климов. Отстрелков за свою службу повидал, ошибаться в такой малости. Не пулей зверя взяли, мясом поживиться.
  - Мишке попался? - лез наперед Слон, полный безудержного восхищения. ‒ Во силища! Во пасть! Обгрыз, мама не горюй!
  "Если бы грыз, ‒ очевидна Столыпину ошибочность слов мордатого. ‒ "Одним заходом оприходован."
  ‒ О! Точно! Гризли! Медведь такой есть. Во дурмашина! ‒ непонятно чему радовался Слон, задрав руку показать высоту зверюги.
  Столыпин помалкивал. Охотничья честь не позволяла врать. А не врать? Могучего зверя убили одним жевком. Придавили морду к земле, вона когтищи шкуру подырявили, да выворотили холку. Поди и взвизгнуть не успел. Живым жрали, пока копытами грязь из-под себя скоблил.
  - Как насчет жарехи? - не унимался Слон. ‒ Кабанятины попробуем!
  - Тут тебе не город, ничейного нет, - предупредил Столыпин, оглядывая лес. Жратву ни один хищник не бросает. Недалече крутится. Вернется, ружьишки не спасут.
  "Ох, ты ж, Господи!" ‒ чуть не вырвался возглас у старика. В лесу без малого с рождения, а такое наблюдать не доводилось. Слышать слышал, рассказывали, а самому впервой.
  Откуда стоял, высмотреть, глаз верный нужен. На прогалине, в старом малиннике, лежала туша медведя. С выдранным куском хребта. Схватили блудня за загривок и повторили ухватку с кабаном. С голодухи косолапый к чужому куску сунулся, или под ногами путался, а укорот дали.
  "Не твоя власть в лесе," ‒ посочувствовал Столыпин косолапому.
  - У вас тут тигры не водятся? - толкнул Коштей ногой кабанью тушу.
  - А как же. Самые настоящие, - поддакнул Климов, проследив старого охотника. Аж язык зачесался от вопросов. Медведь кабана ‒ понятно. А кто медведя? И никаких лишних телодвижений. Хоп и готов, косматый.
  - Разве из цирка сбежали, - неуютно Столыпину в родном краю. Сон нынешний в голове прокручивал. К месту ли?
  - Или президент своего Амура прислал, ‒ обследовал Слон рану, макая в свернувшуюся кровь палец, ковыряя ногтем обгрызки костей и рванье мышц. ‒ Козлов выводить. У вас их тут семеро на метр.
  - Как и везде, ‒ не утерпел смолчать Климов на намек в его адрес.
  "Не зря Ефимиха снилась", ‒ Столыпин вновь (не упустил ли чего?) обвел округу острым взглядом бывалого лесовика, цеплючим до всякой мелкоты. В конце наткнулся на прищур подглядывающего за ним Климова. Участковый поспешил сделать незаинтересованный вид. Не его епархия, в лес соваться. Дед отыграл тем же. Не твоя, вот и стой, помалкивай. На том и договорились меж собой. Мирно.
  ‒ Пропадет кабанчик, ‒ потянулся Слон к поясу за ножом, поживиться дармовщиной. ‒ Лежит, понимаешь, бесхозного, тухнет.
  ‒ Нету ничего в лесу безхозного. Всему хозяин имеется. А коли лежит, значит, так надо. Лежать. Вернется, заберет, ‒ предупредил старик "безмозглого" жигана.
  ‒ От малости не убудет, ‒ не внял предупреждению Слон. По жизни твердолобый. Затолдычит, не сдвинешь.
  ‒ Не трожь, сказано! ‒ не соглашался дед с возмутительным мародерством. ‒ Не у себя в городе, распоряжаться.
  ‒ А то что? ‒ удивился Коштей дедовой грозности.
  ‒ Положу вас сук. Прямо здесь! ‒ Столыпин резво сдернул ружье с плеча и направил на парней.
  ‒ Ты чего? Охуел старый? ‒ возмутился Слон, двигаясь к деду и пригрозил. ‒ В два ствола сито из тебя сделаем!
  ‒ Зарядить не забудь, стрелок, ‒ навели вертикалку в лоб парню.
  Климов отшагнул, не участвовать и не мешать.
  В дали, за прогалиной, за старым малинником, сливаясь с подлеском, прострел движения.
  "Есть кто-то," ‒ определил Столыпин наблюдателя за их перемещением. Не сказать только верно, человек ли, зверь.
  Уследил стороннее присутствие и Климов. Смолчал. На будущее.
  ‒ Уходим, ‒ приказал дед, качнув стволами указать сторону отхода.
  Парни уставились на Климова. Чего делать?
  ‒ Лучше не спорьте, ‒ встал участковый на сторону охотника. Гости побудут и уедут, а ему здесь торчать бог весть сколько. Со стариком разобраться надо. Темнит. И с Ивлевым, и с болотом и с кабаном этим. И медведь не замечен им не просто так. По причине. И причины эти следует выяснить. ‒ Тут как на зоне, без спроса и гвоздя ржавого не берут. А то замараешься и других замараешь.
  ‒ Ты-то там не был, ‒ нагло наехал на дедова заступника мордатый. Не любил уступать без веских тому оснований.
  ‒ Да и ты не по серьезной статье чалился, господин Слонимский Андрей Витальевич, ‒ парировал Климов.
  Пока говорили с толстомордым, учудил Коштей. Направил на участкового беню и нажал на курки. Оружие клацнуло в пустые стволы.
  ‒ Точно. Не заряжено, ‒ съехала вкривь довольная улыбочка на лице блатового.
  ‒ У долбоебов завсегда так, ‒ выдал дед краткую, но емкую характеристику и ему и приятелю.
  
  3.
  Начало рабочей недели ознаменовалось качественным втыком от начальства. Олег Васильевич вернулся с явочной суров, требователен и резок в выражениях. Досталось всем. Кому больше, кому меньше. В окончании пообещал сделать надлежащие выводы. Мудрая Алена Павловна, после отбытия грозного начальства на очередное экстренное совещание по подведению итогов отопительного сезона, строго и многозначительно объявила коллективу.
  − Готовьтесь.
  Получалось и предупредила и отмежевалась.
  По этажам и офисам управы давно циркулировали слухи о грядущей реорганизации и сокращении штатов. Дыма, как известно, без огня не бывает, но впадать в отчаяние, предаваться унынию явно преждевременно. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Потому жизнь побурлив, остыла и вошла в прежнее набитое и намытое русло.
  Работала Таня в одном из подразделений муниципального предприятия, приписанного к всероссийской гидре ЖКХ, сосущей деньги и с граждан, и с государства, и с бизнеса малого, среднего и крупного. И что поразительно (не от слова ли паразит?) не найти концов, куда высосанные средства девает.
  Татьянин отдел совмещал на одной площади расчетную группу и учетно-техническую. Боярствовал над грешными душами тридцатилетний Олег Васильевич Дрозд, перспективный специалист и жених. Впрочем, перспективным он был и пять лет назад и десять, и конечно останется прибывать в таковом статусе еще достаточно долго. Пока окончательно не обзаведется пивным брюшком, блестящей лысиной, морщинами и простатитом. В данное время Олег Васильевич куртуазен, энергичен, спортивен и конспиративен, как старый ленинец. О его личной жизни знали до обидного мало. В порочащих связях с ним подозревали и Натусю с третьего этажа, имевшую умопомрачительные ноги, и Карину из снабжения, с изумительно большим и вульгарным ртом, и древнюю − тридцать девять, почитай ровесница убиенного царя, Амалию Александровну, чьи достоинства трудно описать в виду явного отсутствия выраженных недостатков.
  В ,,техничке" курили, обсуждали спорт, машины и женщин (в программе обязательного) трое мужиков. Самый старший и по возрасту и по стажу господин Ваневский Иван Иванович, по прозвищу Дядя Ванин, сколь замечательный специалист, столь непревзойденный пофигист и феноменальный выпивоха. Он стоически придерживался кредо "пью ‒ значит существую". К прекрасному полу относился с большей долей иронии, чем пренебрежения. Они его интересовали исключительно в статусе официанток. Умение быстро сервировать стол, сотворить из котлет, картошки и соленого огурца праздник, однозначно ставилось им выше навыков обслуживать в позициях "догги-стайл", "маслобойка" и "ножницы", по сигналу и без оного. Сам Дядя Ванин шутил, у него встает только на блондинок, намекая на сорокоградусную.
  Вторым номером мужского коллектива Димыч. Он же Дмитрий Ильин. Юноша ,,бледный, со взором горящим" вечно отсутствовал, даже когда находился на рабочем месте. Все его речи и помыслы крутились вокруг бинарных опционов, форексов, биткоинов, букмекерских ставок и игры в покер по научному и на авось. Он мечтал разбогатеть на много и мгновенно. Чтобы по щучьему велению - раз! и первым в списке Форбса. На данном жизненном отрезке, он благополучно вкладывал половину зарплаты в верные способы обогащения, не получая ни копейки прибытка. На нем весели три потребительских кредита, автокредит, личных долгов тысяч сорок и потому Димыч питался ролтоном из пачки и сосисками по восемьдесят рублей за кг. Заварку ему одалживал добрейший Дядя Ванин. Вот уже второй год.
  Третьего члена сообщества сильных и мужественных звали Ленчик, в миру Алексей Попов. Был он посредственным технарем, не ахти каким товарищем, но имел крепкую славу кобеля и волокиты. Весь рабочий день Ленчик обменивался эсэмэсками, показывал (только мужчинам) снимки на смартфоне, после чего они плотоядно ржали, бросая хитрые и заговорщицкие взгляды на женскую половину. Женская половина дорого бы отдала заглянуть в галерею ленчикова ,,Сяоми", а еще лучше в список номеров, а так же переписку. Но увы, Ленчик как опытный разведчик, смартфон не оставлял ни на минуту. Ни в куртке, ни на столе, ни в ящике стола. Буквально из рук не выпускал, таскал во внутреннем кармане пиджака. У сердца. Ленчиков смарт стал для барышень чем-то вроде Грааля. Его хотели обрести, причаститься к великим тайнам. Ирэн, особа безбашенная и нестеснительная, предлагала коллегу напоить. Однако тот пил чуть больше умеренного. На поползновения дивы не откликался, дескать, ничем таким на работе не занимается. На особо наглые приставания, саркастически замечал.
  − Ирочка, зачем вам портить репутацию?
  Реноме Ирэн могла испортить разве что фотосессия в Hustler, с тремя неграми или уличение в зоофилии и некрофилии, по отдельности и стадом.
  В расчетной, за восьмью столами, сидело семь представительниц женского пола. Прямо от двери Альбина (имя подвергли кастрации до приемлемой уху Али) Сергеевна Жарова. Румянощекая, вечно озабоченная мать четверых детей, муж которой еженедельно бросал ,,семейный чемоданˮ, чтобы спустя день-другой снова его взвалить на крепкий мужской хребет. В конце концов это стало своеобразным ритуалом, из которого убрали остроту и страстность конфликта, буйства чувств и безумства эмоций, оставив обыденность. Ну, ушел. Вернется. Вернулся. Ну и ладно. Все на круги своя. Семейные неурядье не могло сбить женщину с жизненного пути. Она была рабочей лошадью. На службе, дома и по жизни.
  Перед Жаровой стоял стол Людмилы (Люси) Андреевны Цим, особы три года разведенной и всем довольной. Ушла из бытия, скрылась за горизонт, главная проблема, вечная головная боль − её супруг. От того Люся преисполнена светлых планов на будущее, ни в коей мере не мешавших по полной наслаждаться настоящим. Её видели в кафешках с мужчинами, по большей части уже состоявших в браке. Наверно потому от нее всегда роскошно пахло, как пахнет от сытой женщина, накормленной мужиком во все дырки. Правда, сцен Люське пока никто не устраивал, двери дегтем не мазал, похабщину в подъезде не корябал, анонимок начальству не слал, в полицию разбираться с аморалкой не приглашали. Не в этом ли её избыточное ощущение обретенного счастья? Свободна, независима и востребована!
  У окна, сразу на два стола простиралось царство Алены Павловны (когда Палковны, когда Полкановны) Лядовой, сорока пятилетней спелой дамы, знатока и просветительницы во всех житейских вопросах. Многолетие офисной ненапряжной работы позволяло главенствовать и подавлять. В коллективе всегда отыщется гиена, готовая кусать своих. Как правило, это старая гиена. Т.е. опытная и в годах. Не добившаяся ничего значимого, но претендующая на многое. Она любила носить обтягивающие юбки с разрезом "мужчины тропятся", облегающие и полупрозрачные блузки и многозначительно изумляться на фривольные комплементы и шуточки в свой адрес. Зам не зам, секретарь не секретарь, Алена Павловна занималась перекладыванием бумаг из многих папок в одну и обратно, и строго следила за самоотдачей других, всегда готовая вмешаться. Предшественница Тани, некто Буковская, проявив непозволительную строптивость обозвала Алену Павловну Унтером Пришибеевым, за что подверглась третированию и изгнанию из коллектива по сокращению штата. Через месяц штат вновь расширили. Уменьшение подданных не входило в планы унтерши. На вакантную ставку приняли Таню.
  Гиене, слева по стене, соседствовала Гоар. Нареченная чудным именем, отличалась исключительной вредностью характера, удивительной невзрачностью и избыточным самомнением. Славная труженица программы 1с-бухгалтерия, соответствовала всем канонам современной курящей женщины. Прибывая замужем, категорически не собиралась заводить детей. На все намеки родных и благоверного расширить состав родственников, отвечала непреклонным нет, чем рано или поздно могла торпедировать Британик семейного благополучия. Её отношение к мужчине строились по принципу банка к должнику. Мужчина вечно должен. Иметь хорошую квартиру, дорогую машину, загородный коттедж, ездить и возить по заграницам жену, за его деньгами присматривающую.
  Отступив от Гоар сидела Ирэн, сексуально распушенная и социально безответственная половозрелая симпатичная особь. Всех мужиков она неизменно и без разбору величала гондонами и козлами, но почему-то из кожи вон лезла, чтобы козлы и гондоны обратили на нее свое козлиное и гондонское внимание. Вывалив язык, вывернув карманы, выкатив яйца, бегали за принцессой, красавицей, спортсменкой. Они обращали и бегали. Вот тут-то и сказывались различия в философии подходов постижения гармонии в гендерных отношениях. Мужики считали женщину гораздо приятней завоевывать, покорять и соблазнять, прибегая к разного рода ухищрениям и маневрам. Ирэн полагала, качественный отсос на первом свидании принесет ей некие преференции на старте построения долгосрочных отношений. В чем они должны выражаться, она не задумывалась. Система раз за разом сбоила и Ирэн вновь и вновь оказывалась в роли свободной, независимой и на х..й никому не нужной. В прямом и переносном смыслах. Умела Ирэн и эпатировать. В основном сослуживцев. Целую неделю ходила на работу без нижнего белья, о чем мгновенно узнал коллектив. Лишь закостенелый ретроград Дядя Ванин выказал ей свое недоверие.
  − Покажи! - потребовали доказательств от фрондирующей общественную мораль.
  Ирэн показала.
  Глядя на эпилированную зону бикини, не дрогнув глазом, дядя Ваня заметил.
  − Глянь-ка, вышаркалась! Или моль мерлушку почикала? ‒ и от чистого сердца предложил. - Денег занять, труселя купить?
  - Красивым трусы носить, только время тратить их снимать, ‒ отбрили доброхота.
  Время от времени дамочка таскала на работу журналы для женщин, где загорелые скалящиеся жеребцы (куда таким? кого?) демонстрировали каменный стояк и языки длиннее, чем у жирафа. А это сорок пять сантиметров между прочим! Однажды вывесила на стену календарь, изображавшей женщину на фоне Эйфелевой башни в презервативе и с надписью: ,,То, чего мне всегда не хватает.ˮ Тайные пуритане плакат сорвали и Ирэн три дня изображала революционерку и феминистку, чьи права безжалостно попраны мизантропами и женоненавистниками. Помимо прочего умела вульгарно курить дорогие сигаретки. Любителей халявы отвадила весьма весело, находчиво поместив в пачку пару раскрытых гигиенических тампонов, вымазанных в помаде.
  ‒ Не бэ-у! ‒ уверяла она, хитро щурясь.
  Еще не один не отважился взять, оправдывая "трусость" отговоркой, такие не курит.
  За Ирэн пряталась Галюня, то бишь Галина Галиевна Гресс. Она была мечтательницей, мечтавшей обо всем сразу и не о чем конкретном. Она хотела олицетворять собой Ассоль, Наташу Ростову, графиню Монсоро, Манон Леско, Джульетту и булгаковскую Маргариту одновременно. В каждой точке пространства и всяком течении времени. Столь же расплывчаты её требования к мужчинам. Девушку устроил бы капитан Блад, на яхте под алыми парусами, носивший титул графа Монте-Кристо. Она смотрела сериалы, запоем читал женские книги с Литреса, внимала всевозможным передачам, пытаясь выкристаллизовать из увиденного и услышанного формулу обретения личного счастья. Пока выкристаллизовывалась перспектива остаться в старых девах до конца дней.
  Что бы жизнь удалась, мало числиться экономистом. Экономист с хорошим университетским образованием это чухня! Не в университете и красном дипломе заключается успешность. Во всяком сообществе индивидуумов, профессиональном или социальном, явно и незримо существует иерархия. В Танином отделе она наглядно отображалась дальностью расположения стола от окна. Чем дальше стол, тем незавидней статус. У Тани не камчатка и даже не чукотка - аляска! Конечно, в суровые края ссылали не только каторжников, но и революционеров и декабристов. Людей способных сотрясти основы государственности, изменить общественное мнение, расшатать фундаменты устоев и ниспровергнуть традиции. Увы, Таня ни сотрясателем, ни декабристкой, ни даже возлюбленной декабриста не являлась. Не в характере. Ей отвели серый уголок, дабы серая мышка, не мышь! до нее следовало дорасти, набрать "мяса", незаметно корпела над своими мышиными обязанностями. Таня исправно старалась. Получалось весьма скромно. А чего хотеть от серой мышки? Энштейновского гения? Она много ошибалась, переделывала и оттого не успевала к назначенным срокам, получала нагоняй, опять старалась и снова не успевала. Её ругали, не особо сильно, но она обижалась. Страх получить выговор, грозил перейти в какой-нибудь комплекс, которых у нее и без того предостаточно. Она боялась темноты, громких и резких звуков, стеснялась незнакомых людей, долго и муторно переживала о ней сказанное. Это не всегда было неправдой, но всегда задевало. Не миновали её и общеизвестные женские страхи − стоматолог и гинеколог. Последний визит к женскому доктору принес Тане подлинное огорчение.
  − Быть девственницей в шестнадцать это нормально, − вещала врачиха после осмотра. - В восемнадцать похвально. В двадцать это уже настораживающий показатель. В двадцать четыре - патология. Не обязательно медицинская. Скорее жизненная. Вам двадцать три. Сделайте вывод барышня. Оторвитесь от образа принца и обратите внимание на маркизов, графов или баронов. Все равно, по факту, достанется лапотный работяга. И это не самый худший вариант. Так зачем лишнего морочиться?
  Танечка была с ней полностью согласна. Она бы с радостью завела себе мужа, бойфренда или альфонса, но где их раздобыть? Она не ходила на фитнес и спортзалы, не посещала курсы английского и китайского, не увлекалась йогой и тантрическими практиками, не шлялась по кафе, не напивалась в стельку, наскоро перепихнуться в подворотне. Не искала плохих компаний задружить на ночь и не знала, где такие компании собираются. После работы исправно шла в магазин, из магазина домой. В выходные уборка и телевизор. В крайнем случае книга. Где, в каком месте, поставить тире или запятую, вписать ,,место встречи с....ˮ
  За недолгую жизнь кавалеры у нее все-таки случались. В одиннадцатом классе романтично ухаживал красивый мальчик. Носил портфель и провожал до дому. Реализоваться счастью юных сердец помешала мать, безбожно пившая и воспринимавшая мужиков последними сволочами. За ухажером дочери погналась с топором. Белая горячка.
  Учась в универе, Тане повезло, и старшекурсник обратил на нее внимания. Дело не шатко не валко двигалось к интиму. Она позволяла себя целовать и тискать за грудь. На очередной вечеринке в альма-матер, ухажер нацеленный форсировать события, принял для храбрости сверх положенного. Танюшина невинность осталось в неприкосновенности. У парня банально не встал. Алкоголь не всегда есть хорошо. И тот, кто шутит по поводу женской красоты - столько не выпью, должен помнить, при определенной дозе вполне может оказаться недееспособным, вне зависимости от умопомрачительности и доступности объекта поползновений. Больше в жизни сколько-нибудь значимых мужчин, претендовавших на тесные и близкие отношения, не объявлялось. Не лучше чем с личным, обстояли дела и с социальной контактностью. Таня сутулилась, за что получила от Ленчика прозвище "Горбатая", подслеповато щурилась, даже когда в том не возникало надобности. Ей казалось, выгляди она слегка несчастной и люди станут к ней более отзывчивы, снисходительны к её ошибкам, дружественны при неудачах. Если вдуматься она была очень удобным подчиненным. Не своими профессиональными качествами, этим она не особо-то блистала, но покорностью, несклочностью, согласием с ролью жертвы. Серый человек. Человечек. Человечишко. Не по велению природы, а по собственному выбору, по непонятному желанию быть для всех хорошей и искренне недоумевать, ответно хорошего в ее жизни не прибывает даже по чуть-чуть. В дополнение ко всем бедам, она не умела и не училась кривляться, скакать танцы и стеснялась петь. Следовательно, стриптиза на столе от нее ожидать не приходилось, но на корпоративы приглашали. Причем приглашали таким тоном, что ей, человеку весьма мнительному и стеснительному, делалось стыдно соглашаться на приглашение. Она пряталась за всякие отговорки и их принимали. Придумай, летит на Луну, проглотили бы и такую. Единственное исключение Новый Год. На него ходили все. В приказном порядке. Читали веселые стишки, рассказывали веселые басни, играли веселые сценки. Таня держалась за спинами коллег. В силу привычки. Никто и не настаивал лезть ей вперед и раскрывать потенциал прирожденной актрисы. Женщина все-таки. Лицедейство в крови, генах и в подкорке.
  − И чем же вы занимались, Ирэн? - начала обычный понедельничный опрос Алена Павловна. Влиять на коллектив, надо жестко держать руку на его пульсе и вовремя реагировать на пусть незначительные, но изменения. Особенно инициированными со стороны и третьими лицами. Опрос проходил с регулярностью, с какой будни белопарусным клипером налетают на рифы понедельников. Традиционно начинали с Ирэн, задать тон. В жизни гулены и трахальщицы перемены, или подвижки к переменам, происходили чаще других.
  Ирэн, листая каталог мужского нижнего откровенного белья, воздев на начальницу томный взгляд измученной недосыпом примадонны, ответствовала.
  − Ходила со своим (гондоном? козлом?) в театр.
  Такие мелочи, как название спектакля, актерский состав, мастерство перевоплощения, посыл режиссера зрителям, вещи ни разу непримечательные. Можно сказать прозаичные и набившие оскомину. Меню буфета другое дело. Квинтэссенция искусства изложена на графленом листке с ценами.
  − Там одна осетрина и коньяк. Представляете, даже вина хорошего нет, ‒ пожаловалась горе-театрал внемлющему окружению.
  − И шампанского? - уточнила Галюня, уже примеряя камеи падшей Травиаты, слезы и метания Офелии, безысходность бесприданницы Огудаловой. В воображении, к её стопам, добиваясь благосклонности, по очереди, припадали пушистые зверушки и звонкоголосые птички. Милые мальчики швыряли охапки цветов. Знойные мачо подставляли руки носить по пляжу Пакокабана. Неотразимые негодяи, не ведавшие стыда в грехе и любви, клялись одуматься и вести к алтарю. Подонки и мерзавцы, в белом и плюмажах, устраивали дуэли, проливая свою и чужую кровь. Ради неё!
  Вот он момент, блеснуть утонченностью английского юмора. Продемонстрировать превосходство принадлежать к городской богемности.
  − Шампань это разве вино? - сморщилась Ирэн.
  Чистой воды плагиат. Подцепленный на том же спектакле, название которого она сдохнет не вспомнит. Но фраза пригодилась и пригодится. Ею можно выразить многое. Не конкретно, а вообще. Типа ‒ все люди братья! Какие братья? Кому и с какого перепугу? Танечка так не умела. Она бы честно призналась, осетрину (отчим как-то угощал) не любит, но не равнодушна к шампанскому. Просвещенно поведала бы об особенностях вкуса, оттенках послевкусия, значимости выдержки и месте бутилирования, игристости, цветовой гамме, температуре потребления и о многом другом, распивать не просто какую-то там шампань, а наслаждаться мгновениями быстро текущей жизни, в которой есть такое чудо. Шампанское, как хороший любовник. Так же великолепен и не утомим утром, что и вечером и всю ночь. Ирэн бы оценила. Но Танина очередь говорить, в самом хвосте опроса самодержавной Алены Павловны.
  Гиена благосклонна отнеслась к ответу коллеги. Те, кто оправдывают наши ожидания, тем и хороши - оправдывают. Не привносят неожиданности, заставить нас самих приспосабливаться и меняться. Мимикрия дается не всякому, а кому дается, не обязательно и безусловно в ней успешны.
  − Вы, Аля? Удачно провели выходные? ‒ спросили "под руку" жующую Жарову.
  Аля поглощала очередной бутерброд. Поглощала она их со скоростью две штуки в час, причем на зависть знакомых и подруг, нисколько не полнея. Вытянув шею по-гусиному и, сглотнув не дожеванный кусок, выговорила.
  − Великолепно!
  Высказанное восхищение означало, детей забрали родителей, а благоверный смотался на стадион. Кто сказал, что одиночество непременно плохо? Навязанное - да. Организованное - высшее из доступных благ.
  − Вам только позавидовать, ‒ пресно похвалили Жарову.
  Люся Андреевна поделилась счастьем присутствовать на чьем-то Дне Ангела. Звучали имена и отчества, позволяя догадываться, дамочка удачно забралась в постель к представителю городской элиты. Такими знакомыми вдруг не обзаводятся. Над этим планомерно работают телом и духом. Последствия посещения высокосветского party на лицо. Люся показательно извлекла вейп, демонстрируя навык начинающей минетчицы. Опыт, как известно, не только сын ошибок трудных, но и дело наживное, наглядно отражать пройденный путь освоения востребованного умения.
  ‒ И как вкус? ‒ оживилась новинке Ирэн. Негласное соревнование раскрепощенных и не скованных Домостроем, исподволь обострялось. Конкурентка наступала на пятки. Дальнейшее выглядело перспективно.
  ‒ Полное дерьмо, ‒ призналась Люся, посасывая мундштук PussMi и выпуская ароматный бледный пар. ‒ Хуже только сливочный ирландский ликер вдогонку сперме, ‒ побивали диву на её поле.
  Зрелые дамы возмущенно фыркнули, выказать похабному откровению свое неодобрение, свойственное ретроградам и провинциалкам. Ирэн взяла на заметку проработать тему. Галюня и Таня невинно краснели, поскольку ни вейпа, ни сливочного, ни ирландского ликера, ни спермы не пробовали, подтвердить или опровергнуть суждение по данному интригующему вопросу.
  Следующий рассказ за Гоар. Она с мужем прошвырнулась по магазинам.
  − И кто принесен в жертву шопингу? - уточнила Алена Павловна, немаловажную, надо сказать, деталь.
  В жертву принесли муженька. Честно три часа хвостом таскавшегося по галантереям, бутикам с одеждой и местному аналогу ада - двухэтажному магазину ,,Сумкиˮ. И все ради увольнительной, пройтись по подворотням и забегаловкам, торгующим запчастями. Пообщаться со знатоками автомобильной анатомии, физиологами топливных систем, неврологами электрики и мэтрами лоботомии двигателей.
  Галюня похвалилась успехами в кулинарии, поделившись "обалденным рецептом от Высотской." Продиктованный рецепт кулинарного чуда никто не записал, но выслушали внимательно, очевидно надеясь на великолепную девичью память.
  Последней спросили Таню.
  − А чем запомнились прожитые два дня вам, Татьяна Кирилловна? - подобное обращение, намекало на некую дистанцию, которую девушка еще не преодолела, получить членство в дружный коллектив отдела. Как её преодолеть, Таня не представляла. А спросить у кого? Разве у Галюни.
  Удивительно, лучше всех отношения у Тани складывались с Ирэн. До дружбы и приятельства не дошло, но дива относилась к новенькой без всякого снобизма и предубеждения. К сожалению влиться в коллектив недостаточно хорошо и ответственно работать. Мало быть отзывчивой и подставлять плечо, взваливать обязанности других. Не заделаться своей, но не оставаться чужой, не способствовали ни тортики, ни вовлеченность в совместные мероприятия, ни готовность сочувствовать и помогать. Результат? Никакого результата. Таня старалась. Беспомощно и узко направлено. Не посягая на пересмотр неработающих способов.
  − Я на даче возилась, - похвасталась землевладелица элитного гектара.
  Танечка собиралась простосердечно поведать о подвигах на грядках, пусть и не Куликова поля и не Бородино, но все же. Сразить всех новостью, о своей даче и не где-нибудь в Мухосранске, а в Рябинино. Рассказать, про двухэтажный дом, общей площадью почти двести квадратов. О шведской мебели на кухне, которую не во всякой городской квартире увидишь. И не дешевой от Икеа, а на заказ, из самого Стокгольма, экологичной и функциональной. О душевой кабине немецкого производства с десятью видами водного массажа, парилкой, травяной баней и еще чем-то, подробно расписанном в многостраничном справочнике по эксплуатации. О итальянской кровати, похожей на Внуковский аэродром, способной уместить тьму народу! В конце концов, упомянула бы смешного пса-приблуду, таскавшего на отвал ведра с мусором. Но ничего из задуманного не осуществила. Дача у всех ассоциировалась исключительно с рабским трудом и каторжными работами, крепостным правом и отбыванием барщины, но не с местом и возможностью замечательно провести выходные деньки. Более того, можно по пальцам одной руки пересчитать разы, когда Таню выслушали до конца. Сегодня, в понедельник, после втыка от начальства, не тот самый раз, слушать её серый писк.
  − А я... − взятая Аленой Павловной пауза напоминала предгрозовое затишье. Ой, что-то будет! − ...учинила скандал! - выплюнула она новость. Конечно, всем стало не до Таниных рассказов про какую-то там дачу и грядки.
  − Самый настоящий? - уточнила Аля, придерживая жевать бутерброд. В скандалах она кое-что понимала. В году их было больше, чем воскресений с субботами и пятницами.
  − Полный разнос! − заверила Алена Павловна и поведала душераздирающую историю о пресечении попытки супружеской измены. Привела безошибочно угаданные признаки наметившегося безобразия и методы воздействия на виновного и меры к нему. Эффективные. Рассказывала подробно, в деталях и детальках, передавала все мыслимые и немыслимые нюансы движения тел и душ, украшая историю экскурсами и примерами из биографии родни и знакомых. Звучало здорово и нечистоплотно. Словесное порно не столь захватывающе, как экранное, но способно по своему очаровать.
  Гиену охотно слушали, ей обязательно сопереживали, её всемерно поддерживали.
  − А чего вы хотите от мужиков? - резюмировала Жарова рассказ коллеги, успевая слопать очередную колбасно-сырно-хлебную слоёность и заготовить следующую.
  − Я промолчу, − заявила Ирэн о вынужденном нейтралитете. Её амурные похождения явно в разрез лебединой верности, состоящих в серьезных отношениях. Подобными диве и привносятся в семьи и союзы постельные бесстыдства, постыдные заболевания и прочие заманчивые безобразия и разнообразия.
  Никто как-то не задумался, отчего столь пикантные вещи, едва ли присутствующих касающиеся, выданы на всеобщее обсуждение. Что стоит за таким вот показным выносом сора из семейной избы. Нет ли тут некоего лукавства, представить все в несколько ином свете, чем оно происходило в суровой действительности. Верно ли расставлены акценты? Но кому надо допытываться об истинности происходящего за порогом чужой квартиры? Никому. Мой дом не только моя крепость, но и хлев, и гадюшник, и сортир.
  − Вы молодчина, − похвалила Галюня гиену. С таким же успехом она похвалила бы любого, поведавшего о своей непростой победе. Над врагом, внутренним или внешним. Соседом по подъезду или по подушке. Незнакомым хмырем или ближайшим родственником. Она любила героев, преодолевающих... неважно что, но обязательно преодолевающих.
  − И что потом? ‒ подталкивали гиену продолжать печальную повесть.
  Преступления не бывает без наказания. На гнев всевышнего никто не уповает. И достоевщина не котируется совсем. Расплата здесь и безотлагательно!
  − Ирочка меня поймет, ‒ расправила плечи Алена Павловна и поправила поясок юбки. ‒ Они умеют вымолить прощение.
  Фраза нарушенная интонационно, щекотала нервишки и будоражила воображение. Погано сказанное провоцировало погано додумывать. Разве что Галюне пригрезилась охапка роз. О Тане лучше умолчать. Поднять алые паруса поступков, надо иметь как минимум мужество выйти в море фантазий. Её мысли избегали даже каботажного плавания, не то что океанских безбрежных просторов.
  После окончания работы, Таня, проехав на маршрутке семь остановок, зашла за продуктами. В мини-маркет она ходила каждый день. Раз и навсегда, взвалив обязанности ежедневного посещения торговой точки. Напрашивающаяся покупка, однократно и много, лишала заполненности следующий и позаследующий вечер. Неторопливый вояж по продуктовому за стограммовой фасовкой. Заход в овощной. Купить не связку бананов, а один пожелтей, не килограмм яблок, а одно. Плоды лежали в пятнадцати корзинах, но Таня всегда выбирала из дальней в углу. Она здоровалась с продавцами, выслушивала подсказки о свежести, поступая совершенно однообразно, как запрограммированный робот на бесконечный цикл.
  В последнюю очередь визит в хлебный. Маленькая булка чесночного и сырная лепешка непременно в меню её стола. Если не доставалась хлеба, выговаривала продавщице о малом завозе. Отсутствовала выпечка, выговаривала за неё. Будь за прилавком какая-то халда, все возражения и претензии тут же вернули бы с процентами, но за прилавком стояла девушка скромная, чем-то похожая на Таню. На замечание продавец пунцовила и горячо заверяла о стократном предупреждении хозяина, возить надлежащее количество товара. В торговлю девушка попала случайно. Она не могла обманывать, не пыталась обвешивать и прощала бабушкам недостающие копейки. Вахтанг Арэнович, когда принимал её на работу в тайне надеялся на выполнение, несколько других, не прописанных договором, обязанностей. Но после первой попытки от вульгарных намерений отказался.
  − По ней, как по газете видно, что и когда.
  Любвеобильный грузин очень боялся свою драгоценную половину, имевшую многочисленную, влиятельную и, главное, богатую родню.
  По возвращению в ухоженную квартиру, хозяйку встречала тишина. В комнате чисто и пахло, как в хорошей больнице, стерильным, а не живым. Обычный ритуал полить цветы, после чего переодеться, умыться, приготовить ужин или просто погонять чаю. Посмотреть телевизор. Вернее, попереключать каналы в поисках неизвестно чего и с каким умыслом. А вдруг! Вдруг что-то интересное. Танцы со Звездами, Голос, Один в один. Или уважаемая теска, прилипнет выпытать у очередной знаменитости об непростом житье-бытье. И та, наиграно смущаясь, будет косить под простых смертных. Мы, де, такие же, как вы. Мы одни из вас. Одной крови и судьбы. А потом этих простых смертных, в дурном настроение, крыть со сцены хорошим русским матом и проявлять все те симптомы звездности, от которых открещивались с экранов телевизоров перед родной страной и соотечественниками. Многим свойственно путать, быть на вершине, не означает находиться ближе к богу. Звезды, как заведено и модно, люди верующие. Еще бы до конца осмысливали в кого и зачем веруют.
  Иногда вместо телевизора Таня бралась читать. Надевала очки, которые стеснялась носить на работе, из нежелания оказаться в центре внимания. Алена Павловна обязательно заведет речь о причинах дефекта зрения. Приведет тысячу примеров кому помог цигун для глаз и капли алоэ по Федорову. Расскажет о поветрии делать операции и напомнит, хитрожопые окулисты сами таскают оправы и это хороший повод задуматься, стоит ли отдаваться под скальпель или лазарь. Она так и говорила - лазарь! Вместо общепринятого лазер. Русский язык не только могуч, но терпелив и снисходителен.
  Порой чтение и телевизор заменялись скорой уборкой или стиркой. Не она одна вознесла хвалебные молитвы за человека, придумавшего машину-автомат, высвободившей столько времени. Вот только проблема, куда высвобожденное время девать, оставалась пока нерешенной и не только для госпожи Кирсановой. В инструкции к передовой технике о том ни словом не обмолвились.
  Сегодня, после чая, Таня целенаправленно посмотрела повтор передачи ,,Пять сотокˮ, в искреннем желании почерпнуть полезного. Конечно, ничего толком не поняла, но понятое наскоро записала. Записала и несколько адресов рассылок семян и саженцев. Затем переключила на местные новости. В городе что-то строили, местные известности о чем-то рапортовали, с убедительным и серьезным видом. Она потыркала кнопки каналов и поскольку спать отправляться рано, девять ‒ время детское, села к ноутбуку, порыскать по просторам всеведающего интернета инфу о своем новом знакомце Тиме. Не утонуть в помойке сплетен, новостей, сногсшибательных средств от грибка ногтей, папиллом, импотенции и молочницы, надо ясно представлять, что искать и где. Она долго мучилась, но выяснила крайне мало. Больше всего пес походил на помесь овчарки с волком. С подавляющим преобладанием дикой крови и черт. Другие вариантности выглядели менее убедительно. Для лайки слишком крупен. Для алабая мелковат. Для волка, она рассматривала и такой вариант, слишком широк в кости и интеллигентен. Это само придумалось. Ну, а дальше по нисходящей, ничего и близко похожего. Поскольку любой результат результатом является, она успокоилась и отправилась спать. Уснуть не смогла. Причины неспанья, не очень очевидны, но приговор однозначен и суров, как всякий приговор.
  − Замуж тебе надо, Танька!
  И никаких объяснений, за что себя так, пусть и не очень любимую.
  Неделя ползла, цепляясь за всякий день. Скучные трудовые будни разнообразили, чем могли. Во вторник генералили отдел. Протирали столы, перебирали бумаги, выбрасывали хлам, получали новую канцелярию. В среду устроили собрание. Шеф убедительно и аргументировано много говорил, на многих уважаемых людей ссылался. Делал далеко идущие прогнозы и соответственно столь же далеко идущие выводы.
  −...Легкой жизни никому не будет. Кто не справляется, может уходить. Сам. Не дожидаясь когда попросят. И попросят. Зачем же ждать? Доводить дело до склок и обид. Здесь, со мной, с нами, останутся только те, кто хочет и способен работать в новых непростых реалиях. Должен подчеркнуть, очень и очень не простых. Время такое. Не мы выбрали его, оно выбрало нас. И просто обязаны, соответствовать.
  Как сказал после собрания Дядя Ванин.
  − Жили себе жили, и вот тебе. Нельзя же так сразу - работать. Не отдохнувши и на сухую.
  Нашлось что сказать и Ирэн.
  - Не знаю кого там выдрало время, но оргазма не испытала. А у кого-нибудь был? Добавки..., ‒ и эротично приоткрыв ротик, весьма достоверно изобразила некую, всем знакомую, кульминации. ‒ А! А! Мммм! А!.. никто не хочет?
  Все посмеялись и разошлись, вполне довольные. Скоротали рабочее времечко.
   В четверг к ним заявилась какая-то фифа из мэрии. Непонятная дамочка, производила впечатление. Стильной одеждой, дорогими украшениями, умением себя подать, благоуханием редких итальянских духов. Некоторые наивно полагают только французы способны стрясти деньги за пипеточную каплю ароматизированной жижи. Отнюдь. Дурной пример заразителен. Сандал, ваниль, шафран.... Это о её ,,Dubhe Assoluto" Tiziana Terenzi если что. Звали фифу ‒ Александра Оскаровна и её визит в отдел очень встревожил.
  Она таскала с собой планшет, куда постоянно подглядывала. Непонятно чему кивала головой, задала вопросов, ответы на которые её интересовали примерно же столько, сколько американцев мнение Джибути о присутствии в Красном море флота НАТО. Просматривала бумаги, лезла в компьютеры и знакомилась с личными делами работников.
  Отделовский сердцеед Ленчик с тоской промолвил на её скорый уход.
  − Кюхен, кирхен, киндер, − и от себя дополнил немецкую мудрость. - Койкен.
  − Кроватен, − поправил его Дядя Ванин, бывший в благодушном настроении. Чекушка всегда способствовала умиротворению и пофигизму. - С такой кормой в койке не повернуться.
  
  4.
  В пятничный обед Таня съездила на рынок, купила куриных лап и вечером, не заходя домой, отправилась электричкой на дачу. Она уже относила себя к заядлым дачникам, а те в городе не задерживались, отъезжали к родным фазендам и бунгало по возможности раньше. Полчаса стояния в переполненном вагоне и безразличный динамик объявил Рябинино. Легкая толкотня и сумбур на выходе и вот ноги ступают на бетон платформы. Основная масса прибывших двинула через полотно на восток, в сторону оскудевшей крестьянством деревеньки Рябино, теснимой садоводствами. Редко кто (в народе величаемые кулаками, а не новыми русскими) отправились на запад, через лесок, к дачному Рябинино. Застройке названной в пику деревне, размежеваться и не путать.
  Идти нормальным шагом с четверть часа. Змеистой тропой, через редкий березняк, не тронутый хозяйственной рукой человека. Дерева не пилили. Не сверлили дыр, собрать березовый сок. Не ломали ветки на веники и метла. Мусор не сваливали. В общем, не запоганили, но проходов успели набили надо и не надо.
  Редкие попутчики - в Рябинино большинство гоняло на машинах - сворачивали на множественные тропки. Иных встречали, забрать тяжелые клади. Иные толкали сумки-тележки. Восемьсот метров и Таня осталась в одиночестве. По времени не темно, значит и не очень боязно. Беспокойно маленько. Собственно чему? Пять минут и откроется поляна с её домом. Пересечь ровное пространство, повернуть ключ в калитке и облегченно вступить в пределы личного царства-государства. Оно бы и так, но оказывается неприятностей огрести можно и за меньший срок. Здоровенный ротвейлер грозно гавкнул и вырос в просвете между поваленной сгнившей осиной и старым липовым пнем. Сердчишко у Тани забилось часто-часто и ноги сделались непослушными. Она огляделась в поисках хозяина. В большинстве своем собачники не обременяются нормами выгула питомцев, отпускают резвиться, играться и гадить, в полной убежденности, их песик никого не способен укусить или напугать. В городе еще приглядывают. Дорожное движение, муниципальные собаколовы, люди промышляющие ,,нахождением потеряшек". Мало ли. Но на природе, в лесу, в поле, полная свобода песикам из пород, в чьей пасти насажено зубов на зависть аллигатору. Бультерьеры, ротвейлеры, доберманы, овчарки.... Сплошное дружелюбие к человеку, позабывшему предков-добытчиков. Цивилизация и гуманизм это хорошо, но так уж безоговорочно следует рвать с варварством, растерять навыки обращаться с дубьем?
  Хозяин ротвейлера не обнаружился и Таня остановилась, не решаясь идти дальше. Вернуться на остановку и подождать следующую электричку, в надежде попросить кого её проводить? Тогда придется торчать на открытой платформе, продуваемой весенним сырым ветром, почти час. На улице хоть и конец апреля, но не жарко. Ко всему начал накрапывать дождик, а на остановке не укрыться. Поликарбонатовую крышу демонтировали ушлые дачники. В хозяйстве всяко нужнее, а православные и не только они, обойдутся.
  Таня еще раз огляделась в поисках хозяина. Отсутствует. Зато пес, чувствуя неуверенность и страх жертвы, давил рыком, словно испытывал волю человека. Выстоит или попятится? Тане сделалось страшно и очень обидно. Её остановили буквально в шаге от желанного дома. В электричке дуло и она замерзла. В обед толком не поела и организм требовал недополученные калории возместить. На попытку обойти, пес ответил недовольным рычание. Прокрасться ‒ пресек выходом на тропу. Наглая псина, открыто упивалась страхом жертвы, дыбила шерсть на загривке, скалила пасть. Опытный собачник определил бы, пес агрессивен, но допустимую грань не переступит. Хоть и херовенькую, но дрессуру прошел. Однако все познания Тани зиждились на статьях из интернета, где буквально все божьи твари в радостном подчинении у правнуков Адама и безмерной благодарности за спасение в пору Всемирного потопа. В поисках выхода из неприятной ситуации, девушку осенило кинуть ротвейлеру подачку. Полезла в сумку за пакетом, разорвала трясущимися пальцами полиэтиленовую упаковку, вытянула куриную лапу. Когда подняла глаза, ротвейлер чудесным образом исчез. Зато объявился её знакомец и помощник по огороду.
  − Тим! - неподдельно обрадовалась Таня и страх её тут же отпустил, будто и не было ужасной встречи на лесной тропе.
  Пес подошел к ней, принюхался, тряхнул головой и вильнул хвостом. Произвел нечто вроде ритуала собачьего приветствия.
  − Тим, пойдем домой, − позвала она, стараясь скорее покинуть лесок. Она даже расхрабрилась и сунула псу тяжелую сумку.
  − На вот, неси свой ужин.
  Тим взял ношу в пасть, словно всю жизнь этим и занимался, тасканием хозяйственных авосек.
  Шагая по тропинке в сопровождении Тима, девушка испытывала приятную защищенность. Ее словно ласковой ладошкой накрыли от угроз внешнего мира, где остались недовольный начальник, еще более недовольная Алена "Палковна", хамская кассирша на вокзале, тряский переполненный вагон с замученным народом, ротвейлер и остальные помельче. Можно ни о чем не думать и наслаждаться весной.
  Открыв калитку, впустила Тима, вошла сама, глянула напоследок на улицу. Из-под белоствольных дерев, в пологе подлеска кралась тьма, медленно и верно выравнивая и растворяя скромные краски. Обманывала глаза, изменяла звуки, добавляла запахов. Таня поспешила шмыгнуть в периметр забора.
  Пес не утруждаясь донес сумку до крыльца и поднялся по ступенькам.
  − В дом нельзя, − забрала Таня ношу. Совесть кольнула, но девушка справилась. Ведь нельзя же?
  Тим важно отступил и отправился к облюбованному месту у бассейна. Ни виляния хвостом, ни лизания рук, ни выклянчивания вкусняшек. Сделал дело и отдыхай, в ожидании обещанного ужина.
  Таймер электрокотла включил систему три часа назад и теперь в доме теплынь. Таня переоделась и возилась на кухне, раскладывая продукты в холодильник и шкафчики. Положив на тарелку куриных лап, вынесла Тиму. Позвала. Пес поднял голову, нюхнул воздух и остался лежать.
  − Обиделся? - Таня почувствовала себя очень виноватой и неблагодарной.
  Пес отвернулся. Полный собачий игнор. Девушка растерялась, не зная, что предпринять. В конце концов, поставила тарелку на верхнюю ступеньку.
  - Как хочешь, − желала она примирения. Желал ли мира пес? Он на Таню и внимания не обратил.
  Хлопотала по дому, готовила для себя ужин, время от времени поглядывала на улицу. Куриные лапы оставались в целости и неприкосновенности.
  - Я за ними между прочим в очереди стояла! - с обидой выговорила она псу. Довод Тима не разжалобил, мировая откладывалась до более веской причины её заключить.
  Вечером сериальное "сладкое мыло" и два часа на ознакомление с литературой по освоению сельского хозяйства в масштабах одной несчастной сотки. Долго укладывалась. Спать на новом месте все-таки непривычно. После тесноты дивана, эдакие просторы. Колобком катись! Она ворочалась, подбивала подушки, удивляясь, зачем ей две? Замерзая куталась в одеяло, согревшись раскрывалась. Как назло, в стекло подглядывал и улыбался месяц. Она забыла задернуть шторы. Светло, хоть читай. Пришлось вставать к окну.
  Со второго этажа отлично виден подступающий к дому лес. Он еще не у стен, но близко. За забором. Ненадежную преграду не различить в ночи, цела ли? Устояла? Но это ли беспокоило? Или нечто расположившееся под самым боком.
  Бассейн полон ртутной воды. От легкого ветерка ни ряби, ни волны. Рядом на лежаке растянулся Тим. В сумерках он показался удивительно большим, ничем не напоминающим доброго помощника, тащившего сегодня сумку. Массивное тело с серебром в шерсти, крупная голова и стальной отлив когтей.
  Сделалось тревожно. Поспешила жикнуть по гардине кольцами "крокодильчиков", расправить складки шторовой ткани. Защита ничего в ощущениях не переменила. Все так же неспокойно. Привстала на цыпочки, прокрасться в постель.
  Новая напасть. В большом зеркале, из глубины, навстречу, двигалась женская фигура. Знакомая и одновременно чужая. Вышагнула из отражения лунного света, которого в комнате нет. Штора задернута! Таня непроизвольно остановилась, до рези всматриваясь в темный абрис. Вытянула руку. Защититься от странного наваждения. Или убедиться, в зеркале отражается она сама? Прикоснуться. Тактильность важна, не оставить недосказанности. Уяснить доподлинно.
  Далеко. Надо встать ближе. Зашлось стуком ошпаренное страхом сердце. Задергала вену на шее. Неодолимый порыв отступить.
  Будто по наговору или волшбе, столь же неодолимое желание сделать шаг вперед. Чье желание? Её? Или отражения? Отложенный выбор.... Но чей? Кого из разделенных хрупким рубежом из стекла и амальгамы?
  Сказано слово. Совершенно определенно. Сказано. Таня услышала и... и забыла! Напоминанием во рту сухость послевкусия крови.
  Отпятилась к кровати, как можно тише легла. Натянула одеяло, удержавшись не накрываться с головой. Столько всего. Черный далекий лес, который рядом... Тим не похожий на Тима... Свет луны... Луны ли? Отсутствовать, но отражаться. Беспрепятственно проникать сквозь шторы. Зеркало это... Непонятно кто в нем... Слово канувшее в памяти... И тишина... Внезапная и неправильная. Оглушающая. Ни звука. Ни вовне, ни внутри дома. Топкая затаенность в ожидании неизбежного. Вот-вот что-то должно произойти. И произойдет, вне зависимости подтолкнуть или мешать.
  Нарастающая давящая тревожность... Сковать, обездвижить, спутать... Жалкое трепыхание мыслей и несостоятельность справиться самостоятельно... Неожиданное решение во спасение...
  ‒ Замерзнет, ведь! ‒ нашлась убедительная и достаточная причина впустить пса в дом. Многие ведь так поступают. Четвероногий друг. Член семьи. Охранник. Заступник. Живая игрушка. И хотя её отношения с собачьей породой не подпадали ни под одно из определений, стоило ли обращать внимание на такие мелочи в сложный момент жизни.
  Подглядела за штору. Омертвляющее разочарование. Тима на месте не оказалось! Лежак у бассейна пуст!
  "Ест наверное," - самой не верилось в собственное предположение. Робко ступая, не глядя в черное зеркало, отправилась лечь. Лучшие друзья девушек подушка и одеяло, но так думают те особы, у которых друзей разделить подушку не водится и бриллианты здесь вовсе не причем. Нет, конечно же причем, но как радостное дополнение к друзьям. Вовсе не обязательное.
  Звуки вернулись неожиданно. Будто порывом безжалостного ветра сдернуло тяжелую плотную завесь. Хлопанье большущих крыльев спровоцировало пронзительное пищание. Шуршание упругих перьев. Скорготание гнущейся ветки. По крыше шумно скатилась прошлогодняя шишка, пробумкать в водостоке и шлепнуться на землю. Громко плеснула вода..... Недовольный (или довольный) фырк. Шум стекающей воды. Легкие шаги мокрых ступней. Скрип крылечных ступеней под тяжелым весом. Тане показалось (или не показалось) взялись за ручку, но не повернули, а остались ждать, прислушиваясь к звукам в доме. Есть кто или за хрупкой преградой пустота. Некто принюхивался, не удовлетворившись затишьем. Невидимое глазам отлично рисовалось фантазией. Или это вовсе не фантазии?
  Таня запоздало подосадовала о забытом внизу смартфоне. Раньше, в минуты опасности, человек хватался за оружие. В эпоху засилья сетей G4 предпочитает полагаться на сотовую связь. И надо же таком случиться, средство спасения оставлено на столике у дивана. Как быть?
  Ветер качнул дерево и оно заскрежетало цеплючими ветками-пальцами по черепице и стене. Таня лихорадочно вспоминала, закрыла ли дверь? Повернула ли блокиратор на замке? Страх не позволял сосредоточиться, разгоняя мысли, что кот стайку воробьев. Все чего она хотела, почувствовать в своей руке смартфон. Подступившее отчаяние подталкивало покинуть укрытие и спуститься в гостиную. Затаив дыхание и слушая сумасшедшее сердце, осторожно встала, все еще раздумывая идти ли. Отражение в зеркале поторопило, встав ближе к самой кромке хрупкого стекла.
  Шажки на цыпочках, придать телу максимальную невесомость. Напрасный труд. Казалось скрипит каждая ступенька лестницы. Нет, не скрипит, истошно вопиет, оповещая округу, хозяйка нисходит. Сердце не билось, отстреливало кровь в вены. Таня, не упасть, вынуждено вцепилась в перила.
  Достигнув последней ступеньки юркнула в зал. Где же он? Где смартфон? К горлу подступил всхлип отчаяния. Куда она его задевала? Плоский вытянутый прямоугольник различила на боковине дивана. Присела на корточки и двинулась гусиным шагом. Нырнула под стол. В детстве отсиживалась от обид, проблем, родительской нелюбви и детской заброшенности. Она и сейчас ни за что бы не покинула укрытия. Ей казалось надежней и защищенней убежища просто не существует. Но ей нужен.... Необходим смартфон. И не единого вопроса зачем? Куда собралась звонить? А если не собиралась, к чему весь этот цирк? Но смартфон для нее олицетворял защиту не от внешних угроз, а от самой себя. Очнуться, начать трезво мыслить и взвешено поступать. Обрести хоть какую-то уверенность в недружелюбном мире, которому ей нечего противопоставить.
  Захотелось зареветь белугой. На спинке не Сяоми - пульт от телевизора.
  "Где он? Где он?" - отчаянно теребила Таня память.
  Неужели в сумочке? Сумочка осталась на веранде. А если она забыла запереть дверь?
  Клац.... Клац.... Ударялся ригель замка о блокиратор. Или ей кажется? Или убедила себя, кто-то нажимает ручку входной двери? Она вытянула шею и высунулась из-под стола, глянуть на двери. Стеклянная вставка затенена. Между светом и стеклом плотное препятствие. И это не набежавшие на луну облака.
  Вспомнила о Тиме. Почему он не лает на незнакомца? Быстро сообразила, сегодня обидела пса. Ах, если бы накормила как следует, а не подсунула подачку. Впустила бы в дом и Тим непременно встал на её защиту. Он бы просто был. Рядом. Совсем близко. Страхи разделенные на двоих, гораздо меньше предназначенных одному.
  Таня опять спряталась под стол. Закрыла глаза, как закрывают дети. Раз не видишь опасности, значит никакой опасности и нет! Для надежности уткнулась лицом в колени. Ей хотелось оглохнуть и ничего не слышать. Ни скрипов, ни ветра, ни писка, ни скрежета, ни плеска, ни тяжелых шагов за хилой дверью, ни клацанье замка.
  На железке свистнул и прогрохотал электропоезд, заставив вздрогнуть. Слух обострился до предела. Она слышал то, чего в принципе не могла услышать. Шуршание мыши, хотя не одной мыши она не видела. Шатание яблонь, (именно яблонь, а не груш или слив) сцепившихся ветками. Настырный стук неведомой букашки в оконное стекло. Дерганый полет летучей мыши. Невнятную возню. Хруст хитина на мелких зубах неведомого хищника. Шлепанье воды в бассейне. Хлопанье крыльев. Вокруг нее кипела невидимая пугающая жизнь, о которой она ничегошеньки не ведала.
  Время и тянулось и бежало. До спасительного утра еще долго. Когда лихорадка страха попустила, она остро, сильнее страха, ощутила свою беспомощность, беззащитность, никчемность и одиночество. Да-да-да. Одиночество чувствовалось колючей всего. Она одна в целом доме. В округе. В городе. В стране. На земле. Во вселенной. Во всякой точке пространства и во всяком течении времени и даже вовне их. Одна, значит, никому не нужна. Никому. Мысль буквально выбила из нее дух. Дальше ей двигало не отчаяние, а накрывшее опустошение, злорадное и самоуничижительное. Так тебе и надо! Быть жертвой легко, достаточно ничего не предпринимать изменить сложившееся не в твою пользу положение.
  Она выползла из укрытия и отправилась наверх. Глянула в провал зеркала. Плюхнулась в кровать и свернулась калачиком. Накрылась по самый нос и сразу уснула, провалившись в черноту сна. В нем ничего нет. Он так же пуст, как и время бодрствования.
  Утро прогнало ночь и усмирило страхи. Открыть дверь стоило усилий. Характера. Выглянуть за дверь, усилии потребовалось еще больше.
  − Тим? - позвала она, глядя на нетронутые на тарелке лапы.
  Пес не появился на зов. Таня кутаясь в старую куртку, уселась на ступеньки крыльца ждать. Чего? Кого? Тима? Пес не появился и через час. И только когда прошумела десяти часовая электричка, вернулся.
  Слегка в заторможенном состоянии Таня приготовила завтрак и в знак примирения вынесла псу не куринные лапы, а бедро и голень. На тарелке. Хотела поставить на пол, но протянула.
  − Тима..., − шмыгнула она красным носиком. Пес подошел и принюхался. Она протянула руку погладить. Тим ткнулся холодным влажным носом в её ладонь. Села и поставила тарелку на колени. Запустила пальцы в жесткую шерсть. Она очень и очень не права в своем одиночестве. У нее есть пес. Нашелся. И она нашлась.
  Соорудить псу жилье напрашивалось очевидным. Обретя свой угол, он останется у нее насовсем. Покараулит днем от нежелательных визитеров. Не исчезнет на ночь, сторожа чуткий девичий сон. Будет встречать на платформе, провожать и составит компанию на прогулке. Стерпит перебивать её откровения о трудной жизни заброшки. Стоило признать, пес ей нужен больше, чем она ему. Еще один повод повздыхать и пожаловаться. Благо теперь найдется слушатель.
  Пес наверное бы удивился, сколько всякого ему вменят, угостив вареной курицей и предоставив не самую барскую жилплощадь. Оказанное внимание приятно, но желалось получить нечто более существенное. Раз список обязанностей расширился, следовало в подробностях уточнить насчет прав, свобод и содержания за счет казны.
  Сельхозработы по случаю намеченного строительства, отодвинулись на поздний срок. Надлежало воплотить идею в жизнь и как можно скорее.
  После проглоченного завтрака из распаренных овсяных хлопьев, очень полезных и абсолютно пустых и безвкусных, Таня извлекла из кладовки инструменты: молоток, ножовку, гвозди, два вида плоскогубцев и целый набор ключей для машины. Под навесом, куда она до этого не заглядывала, раздобыла две приличные доски. Струганные и мореные. Тим наблюдал за действиями Тани с нарастающим любопытством. К сожалению, пила не ведро и заставить пса пилить или заколачивать гвозди за гранью возможности самой совершенной дрессуры.
  С помощи рулетки пса приблизительно на три раза обмерили. По расчетам понадобятся еще доски, но начинать можно и с наличествующим строительным материалом.
  Смотреть, как женщина пилит, занятие не для слабонервных. А те, кто видел, как они заколачивают гвозди, седели в одночасье. Что сказать про топор.... Может Жанна Д*арк и молодец... но не все женщины жанны. Пес смотрел шоу, ,,построй свое жильеˮ с неподдельным интересом. Нет, ему, правда, льстила, что из-за его хвостатой особы такой ажиотаж и развернуто столь грандиозное строительство.
  Ножовка вырывалась из рук, скользила по вдоль, срывала щепки, не желала вгрызаться в древесину, но целила хватануть по пальцам. Не с первого раза и не со второго, запил произошел, но рез больше походил на замысловатый зигзаг прочерченный хвостом пьяной змеи. Спустя час из двадцати сантиметров поперечины было преодолено пятнадцать. Зубастое полотно зажало и оно не поддавалось ни дерганью, ни толканию, ни шатанию. Противно выло и дребезжало, когда вырывалось из слабых неумелых рук. Таня выбилась из сил и устало уселась на ступеньку. Сердито посмотрела на вздувшийся мозоль от измывательства над плотницким инструментом. Второй за короткий строк дачной жизни. Но решимость действовать у нее не пропала. Это вкалывать на дядю ищешь причин увильнуть, откосить, прикинуться хворым и болезным. Здесь работа строго на себя. Стоило постараться.
  Отдохнув и глотнув водички, Таня снова взялась за работу. Такого самопожертвования Тим принять не смог. Не выдержало чуткое собачье сердце. Пес поднялся по ступеням крыльца и лег на веранде под летний столик. Всем видом показывая, такой вариант жилища его вполне устраивает и главное проблема решается просто, скоро и без затей.
  Обрадованная Таня пообещала.
  − Я тебе коврик постелю! - и умчалась искать обещанное.
  Коврика не нашлось и она извлекла из глубин шкафа одеяло из белой верблюжьей шерсти. Абсолютно новое. Не дрогнув ни душой, ни глазом, сложила вчетверо и постелила лежать псу.
  − Вот, − и решив окончательно покорить приятеля, пообещала. − И ребрышек сварю.
  ˮВаляйˮ, − одобрил Тим и высунул язык. - "Надеюсь ждать не так долго, как ипотеку в твоем исполнении".
  Суматошный день для Тани закончился в восемь часов. Глянув где пес, поднялась на второй этаж и рухнула в постель. Ей не мешали ни черное зеркало, ни свет луны, ни плеск воды, ни шум дождя, ни шуршание, ни писк жертвы, ни урчание победителя. Ничего. Она спала как убитая, забыв запереть входную дверь.
  К этому времени участковый Сергей Васильевич Климов уже не находился при исполнении должностных обязанностей, но продолжал сидеть за служебным столом, роняя ручку с высоты локтя. Поднял-отпустил. Поднял-отпустил. На распечатанные фотографии формата а4, подколотые к заявлению потерпевшего Авдеева Ю.А. Этот самый Авдеев просил найти виновных в гибели его собаки, породы ротвейлер и привлечь живодеров к строгой ответственности. Требовал возместить сто тысяч рублей. Прилагал копии аристократической родословной убиенной псины.
  Ни просьба потерпевшего, ни фотографии варварски убиенного Графа, Климова не тронули. Заинтересовала разве что одна запечатленная подробность. Кто-то вырвал бойцовому псу холку. Совсем как кабану на поляне.
  ‒ И топтыге, ‒ произнес вслух Климов. Он был уверен, так оно и есть. В чем не был уверен, стоило ли ему в странную историю ввязываться. Достаточно вспомнить поведение Столыпина в лесу. Достаточно ли?
  
  
  5.
  С чего начинаются все бесчисленные понедельники в году? Традиционно и неизменно с обсуждения субботних и воскресных новостей. Прежде чем приступить к рутине, хочется вспомнить о хорошем. Его не позволительно мало в нашей жизни и жизнях нас окружающих. Оттого и не в состоянии испортить майские длинные выходные обязательный субботник. От рудимента социализма только и осталось никчемный даровой труд и невнятный привкус канувшего в небытие праздника.
  Май, если верить кадровикам, летний месяц и разговоры вольно или невольно заходили об отпусках и планах на них. Крым ждал, Краснодарский край звал, Сочи - манил. Заодно обсудили цены путешествовать на сопредельный черноморскому берег.
  - И за каким хером в Турцию носит? - возмутился Дядя Ванин стоимости заграничного отдыха.
  − Известно за каким. За турецким, − объяснила Ирэн темному сослуживцу тягу к перемене мест.
  ‒ А ближе нет?
  ‒ Мелочевка, ‒ обижена дамочка отсутствием выбора, соизволить поддержать отечественного воспроизводителя. ‒ Покрупнее потребен.
  − Тебе видней, − согласился Дядя Ванин. С буха он эталон толерантности и покладистости.
  - Естееестно, - гордо и с вызовом вскинула голову Ирэн. Тебе ли о том судить, старый... не х*й даже, а хрен. Дряблый и вялый овощ длительного хранения.
  В подобные дискуссии гиена избегала соваться. Не уронить авторитета слабым знанием материала и не выпасть из амплуа хранительницы семейного очага.
  - О-хо-хо! - оценил Дядя Ванин сексуальную тигру.
  Поклонница заграничного отдыха, демонстративно облизала губы, сделать их вызывающе влажными. Хочу и готова!
  Место отдыха предполагает наличие самых смелых нарядов. Здесь слово за Ирэн и только за ней. Она главная и первая скрипка, остальные лишь робкий фон. Образчики замшелой стыдливости и непреодолимого консерватизма.
  Ирэн правила балом, извлекая из бездонных глубин стола каталоги женского белья. Обворожительное от Victoria"s Secret, ручной работы от Ritratti, провоцирующее от Passionata, недосягаемо дорогущее от Versace. Монокини, бикини, бандини, бордшорты, бандо, микро, танкини, халтеры, планж, свим-дресс.... Несть им числа!
  ‒ Тьфу ты! ‒ серчал Дядя Ванин на буржуйскую срамотень. ‒ Что это за одежка? Ни манды, ни сисек не прикрыть!
  Что взять с динозавра? Ни шкуры на сумочку, ни костей на бульон, ни зубов на сувениры.
  Тане нечего привнести во всеобщее обсуждение. И даже найдись о чем сказать, на аляску вряд ли обратят большое внимание. Говорят, не место красит человека, но что поделать, если коллеги не видят ни места, ни человека, место занимающего.
  Едва улеглись курортные обсуждения, в отдел заглянули распространители парфюмерии.
  − Девочки, у нас новый магазин открыли на Мира, приходите, − звала молоденькая девушка, выставляя на освобожденный стол, принесенный товар и пробники.
  − А водку не продаете на разлив? − подал Дядя Ванин голос затаенной тоски и печали. Его не услышали. Люди только выглядят отзывчивыми и добрыми. На самом деле черствы и глухи. Особенно бабы. Особенно в вопросе опохмеления. Вроде бы восьмое марта придумано научить понимать мужика, хоть раз войти в его положение. Проникнуться. Нихера! Никаких подвижек. Для чего им равные права даны? Курить только?
  Весь отдел, подтянулись и мужчины, столпился у чудес иноземного парфюма в красивеньких коробочках с завораживающими витиеватыми надписями. Black Cashemere... Lady Million... Narciso Rouge... Rouge Malachite...
  − Только фирменные, − заверяла девушка, показывая мельчайшие надпись на языке смуты, революции и вольтерьянства. Выглядела она столь же привлекательно и соблазнительно, как и рекламируемая продукция.
  Пузатенькие, каплевидные, цилиндриком... Удивил ,,Fresh Coutureˮ в бутылке из-под спрея для чистки плит. Бренд Moschino умел эпатировать поклонников. Таню прельстил ненавязчивый запах мандарина и иланг-иланга. Вспомнился последний новый год. Не по счету, прошедший, а перед ним. Счастливый. Когда гостила у отчима две недели. Праздник, елка в мишуре и подарки под колючими лапами. Для неё. Пирамиды и пирамидки таких же вот нарядных коробок.
  − Обратите внимание, − извлекла девушка нечто, вызвавшее всеобщий ох! − Бай Киллиан. Voulez Vous Coucher Avec Moi! Не хотите ли вы переспать со мной, − прочитано и переведено, спровоцировать второй ох.
  − С вами? Хочу, − отпустил шуточку Ленчик, за что безжалостно зашикан, незаслужено обозван озабоченным кобелем и депортирован на свою половину.
  Изящный флакон духов находился в черной шкатулке с двумя накладными целующимися золотыми змеями и стоил немыслимые сорок тысяч рубасов! Понятно продать такую вещицу, следовало приложить усилий несколько больше, нежели просто выложить на стол и охранять сокровище от цепких рук, потискать и потрогать без спросу. Не владеть, но оказаться косвенно причастным к этой самой Avec Moi и Vous Coucher.
  ‒ Неподражаемый аромат! ‒ восхищалась продавец чудом брендового парфюма. ‒ В верхних нотах легко узнаваемые и явные оттенки гардении и нероли, ‒ кажется весь отдел заворожено вдохнул, ощутить и узнать. ‒ Нероли чуть больше. Она не нарушает баланс, но тяготеет нарушить. Подтолкнуть незримые качели. Вверх-вниз! Вверх-вниз. Гардения-нероли! Строгая очередность, выверенная последовательность, безумное арпеджио из двух нот. The Defiant Ones! Скованные одной цепью!..
  "Не склонившие головы," ‒ поправила Таня, слушать дальше повесть о магии.
  ‒ ...И все-таки, гардения, ‒ покрутила пальчиком продавец, внимать ей, ‒ как бы отстает. Вниз дается легче, чем вверх. Нужны усилия! Как в отношениях. Кто-то активней и начинает первым. А тот, кто начинает первым, ‒ пауза проявиться реакции завороженных слушательниц.
  Они мнутся продолжить. Стесняются признаться, первыми никогда не были. Нет, нашлась одна. Ирэн с запозданием вспоминает о своей роли адепта суфражизма и христа феминизма.
  ‒ Тот выигрывает и получает все! ‒ объявлено и зачем-то показана черчелевская V. Виктория!
  ‒ Очень верно! ‒ готова хлопать продавец отважной фрондерке, но некогда. ‒ В средних нотах, нотах сердца, ‒ рука легла под левую грудь, ‒ кажущаяся несколько обыденной и чуточку неуместной болгарская роза. Кто-то же должен побыть Золушкой. И так ли плохо ею быть? Кому достаются добрые принцы и хрустальные башмачки?
  Слушательницы поспешили согласиться: ей! ей! ей!
  ‒ С болгарочкой соседствует тубероза. Она покажется невыразительной, но она не на вторых ролях. Не в изгнании. Принцесс в изгнание не бывает! Они всегда и везде просто принцессы. Идеал. Эталон. Образчик волшебства. Объект устремлений. А верховодит у них.., ‒ флакончик в руках девушки выполняет полукруг, оставить шлейф чудесного аромата. ‒ Экзотический иланг-иланг! Соблазнительный флер далеких цветущих островов, края вечного праздника желаний. Он здесь и его нет. Только явственно чувствовался и вдруг пропал! Чудесная дразнилка. Подобие робкого поцелуя. Еще ничего не происходит, но заинтересованные стороны готовы продолжать. И как далеко они зайдут, не знает никто! А может знают? ‒ коварный вопрос слушательницам, внести в их ряды смятение. ‒ Известно, ночью все кошки серы. Обладательницу Voulez Vous ни с кем не спутаешь. Её проще простого искать и найти. Черную кошку в черной комнате!.., ‒ небольшая передышка, оценить глубину воздействия прихотливым словом. ‒ Базовые ноты. Те, что держатся дольше. Те, что определяют характер духов. Кедр, сандал и ваниль! Кедр... Его очень мало, но он есть. Его предназначение подчеркивать неординарность своих компаньонов. Делать их выразительней. Сандал... Он вездесущ. Не подавлять, но вести. Путеводная нить двигаться к свету звезд и луны. Это... Это... Как с оргазмом! Начинается с малого...
  Мужики хитро заулыбались. А то как же!
  ‒ ...с кремовой легкости поцелуев и невинных прикосновений. Увести к беззастенчивым тисканьям, вкусу слюны, запаху пота и шершавости кожи. Твердости сосков и дрожания живота. Настойчивости войти и желания не отпускать. Вдыхать и бояться выдохнуть. А выдохнув, устремиться ввысь. Но не лететь, а падать! Падать ввысь! И когда покажется, время и пространство замерли на самом пике истомно схлынуть, проявится ваниль. Усилить, подтолкнуть, приподнять, взорваться северным сиянием счастья! Let"s settle this argument like adults, in the bedroom, naked! Решим спор по взрослому, в спальне, обнаженными! Вызов брошен! Вызов должен быть принят! Только так! Страсть уподобится пузырькам в хорошем шампанском. Как в рекламе. Все дело в волшебных пузырьках! Гардения, нероли, иланг-иланг, тубероза, сандал, ваниль! Трудно сохранить голову ясной, а потаенные желания удерживать в кандалах морали! Voulez Vous Coucher Avec Moi! И вопрос и ответ на него.
  Пожалуй, девушка говорила слишком выверено. Эмоции? Они есть, но они на продажу и подобны инструкции, сделать правильный выбор и уверовать в его правильность. Её речь перепевка с чужого голоса. Хорошая песня, не подходящая исполнительнице. Фальши нет, но мизерно энергетики. Не хватает собственных, выстраданных ощущений. Поэма не о себе и не от себя. Кто в этом захочет и будет разбираться? Слову верят больше. А чувствам? Чувства слишком неуловимы, не тактильны, безоговорочно доверять им. Проще чужому голосу.
  Тане заподозрила, аромат продавцу не нравится. О том, что нравится говорят иначе. Тем не менее, рассказано замечательно. Послушные слову, тянут воздух носами, сверить впечатления. Да, иланг-иланг! Да, ваниль! Да, неведомая гардения и нероли! Все по сказанному. Все как любим и хотим!
  Упоминание о шампанском неожиданно отозвалось у Тани щекоткой в носу, а ассоциация с пузырьками - кислой отрыжкой, от которой слезятся глаза. Но она пыталась верить девушке. Ведь ей верили другие. Вера объединяла. Аромат являлся знаменем следовать ему. Чарующей дудочкой, подчинить и направлять.
  Lanvin, Christian Dior, Amouage, Dolce and Gabbana, Byredo и прочая... прочая... прочая... Именитые жидкости, от одного упоминания которых счастливо спазмировало женское сердце. Тане подумалось, она давно ничего не покупала. Даже на прошедший день рожденья обошлась без подарка. Подарки ей дарил отчим, сразу много и по всем случаям и за все праздники, а она вот отвыкла. Руки сами потянулись к ,,Poison Girlˮ. Подержать, ощутить физику притяжения волшебства.
  "Mues"in (прелестный)"
  Слово из ниоткуда. Само по себе. Реакция на ощущения. И сколь ни было оно странным, сторонним, не здешним, светом с другой стороны луны, верно передавало очарование композиции. Великий Диор знал секрет алхимии человеческих слабостей и предпочтений.
  Отследив интерес к розовой бутылочке, продавец тут же подключилась томачом, правильно расшифровать скрытое.
  ‒ В верхних нотах нетрудно различить горький апельсин и лимон. Эдакая приятная горчинка, к которой требуется толика сладости. В сердце дамасская роза, грасская роза, цветки апельсина. В базе ваниль, миндаль, бобы Тонки, Толу-бальзам, сандал, кашмеран и гелиотроп. Аромат для роковых красоток! Принцесс не боящихся отправится в ночь на поиски безумств, страстей и приключений. Сделать их запоминающимися. Порок пахнет сладко. А добродетель? Черное и белое... Сладкое и горькое... Контраст отпугнет слабых и притянет достойных. Останутся избранные, составить пару! Аромат ‒ приманка! Высшая ступень интриги. Не быть жертвой, но искать её самой. Получить то, чего истинно желаешь! Получить лучшее! Bad Boys Are No Good But Good Boys Are No Fun! Плохие мальчики - это не хорошо, но хорошие мальчики - это не весело!
  Когда хочется всего и много, будь готов остаться ни с чем. Коробочки и формы флаконов притягивали глаз и приковывали внимание. Их хотелось держать, гладить, баюкать. Прикасаться, ощущать сладкую аритмию сердца. Мое! Мне! Для меня!...
  Короткая вспышка...
  Jacsa!* ‒ прогнать наваждение.
  Jacsa! ‒ вернуться на грешную землю.
  Jacsa! ‒ честно передать назойливость и надоедливость. Обозначить то, что перестает нравиться буквально сейчас.
  "Jacsa...," ‒ повторено Таней с осторожностью. Подтвердить навязчивость цвета и запахов.
  Ирэн ухватила Voulez-Vous, а Галюня - Poison. Ей тоже желалось переспать, но духи наличествовали в единственном экземпляре. Гоар выбрала коробочку подешевле. Поставить на полку. Красиво? Пахнут? Ну и отлично! Алена Павловна покупок избежала, выказав недовольно скудностью ассортимента. О чем с покровительственной раздражительностью высказалась.
  - Всего не унесешь, - оправдывалась распространитель и зазыватель. ‒ Приходите в Хрустальный Теремок. Там выбор больше и новинок много. Новый завоз ожидаем на неделе.
  Приглашение касалось всех, а не только гиены. Явившимся приобщиться к элитному парфюму, обещаны подарки и скидки. Отдел исправно записал адрес. Нахождение упомянутого продавцом бутика известно. Уже полгода висела приглашающая вывеска, но стройка только недавно завершилась.
  Нежданно явился начальник и счастье закончилось. Олег Васильевич вызвал Алену Павловну и они о чем-то долго и обстоятельно разговаривали. Гиена многозначительно поглядывала в сторону притихших подчиненных. От её взгляда на большинство напал рабочий энтузиазм, и только пофигистка Ирэн откровенно ленилась, печатая символ в десять секунд наманикюренным коготком. Другая рука у нее арендована под чашку с кофе Бразелейро. Неважно что продается в банке под таким амбициозным названием. Жженый ячмень или цикорий. Главное банка красивая. И емкая.
  Во вторник перевели долгожданную премию. Таня с замиранием сердца всунула карточку в банкомат. Тысяча. Ни больше, ни меньше. И хотя разговоры в отделе велись о совсем других суммах, ее осчастливили тысячей. Она не обиделась и не сочла подобное дискриминацией и ущемлением. Для этого ей не хватало самолюбия. В зоомагазине, специально выбрала заведение посолидней, купила на разновес собачьего корма, на пробу. Четвероногий приятель тот еще привереда. Докторской брезгует и невареных лап не ест. Захотелось побаловать настоящим собачьим деликатесом. Затем Таня заглянула на базар, купить свиных ребрышек. Обещала. Заодно и себе пожарит. С картошкой и луком, крепко наперчив. Незатейливым блюдо её часто угощал отчим.
  − Учись Танька готовить! Без кухарской науки от тебя любой мужик сбежит. Ты думаешь отчего Ромэо помер? Любимая шарлотку испекла. Вот и загнулся, схлопотав несварение и заворот кишок, − веселился он. - А вообще, булочки, куличики, салатики ‒ баловство! Мужику мясо давай. Мясо! - и заговорщицки подмигивал. - Во всех смыслах. И в тарелке и на стряпухе чтобы было!
  Таня пробовала освоить хитрое мастерство повара и кулинара. Супы еще как-то удавались, а вот остальное.... Блины прилипали к сковородке, котлеты выжаривались в уголь, каши выходили сухими и не солеными. С солью вообще беда. Ей вечно казался пересол, а на поверку оказывалось наоборот. Соль будто попадала мимо блюда. А вот ребрышки.... Ребрышки получались вопреки всякой криворукости.
  Кроме работы и дачных хлопот у Тани появилась дополнительное занятие. Каждый вечер она рыскала по просторам сети, выискивая советы бывалых собачников. Как ухаживать за четвероногим питомцем, как поощрять удачи и порицать промахи. Она честно пыталась вникать в секреты и уловки дрессуры. Оказывается, животные все чувствуют и грубое слово может их сильно обидеть. Возвращаясь к некрасивой истории недопущения пса в дом, так оно и произошло. Хотя последнее время Тим вполне освоился и лежал возле дивана с довольной мордой. Дескать, мягкий плацкарт не занят для дамы.
  Неделя завершилась без происшествий и потрясений, в затаенном ожидании результатов таинственного разговора шефа и Алены Павловны. В пятницу, в обед, коллектив вздохнул с нескрываемым облегчением. Серьезные дела под занавес трудовых будней не ведутся.
  Обычно Таня ехала в вагоне, на местах недалеко от выхода, но нынче народу набилось битком и она ютилась в тамбуре ,,на одной ноге", слушая всю дорогу различные интерпретации и комментарии к недавнему убийству бизнесмена Ивлева. В роковую гипотермию никто не верил. Про убийство Тане слушать было совершенно неинтересно. Она страшилась таких историй, считая их излишне кровожадными.
  На подходе электрички к Рябинино к ней обратилась бабушка.
  − Дочка, купи молочка. Вон какая худенькая. Молочко свое, свежее. Не городское.
  Бабушку, торгующую молоком со своего хозяйства, Таня видела несколько раз. Та садилась со стороны Рябино и ехала до Еловой или Сторожевой и обратно, торгуя то творогом, то сметаной, но чаще молоком. Люди брали. Таня к молоку относилась равнодушно, но пожалела старушку, на старость лет зарабатывающую прибавку к пенсии мелким предпринимательством, толкаясь по вагонам. Молоко она купила. Может вспомнила непутевую мать. Последний раз они виделись три года назад. Спившаяся, обрюзгшая баба продавала на остановке банки. Пустые. Под засолку. Грязные и битые, их никто не брал. Тогда, увидев родительницу, Таня расплакалась. За то мамаша сходу спросила денег и уметелила в магазин за бутылкой, оставив сторожить товар. Бывшая соседка, свидетельница безрадостной встречи родственников, отправила Таню обратно в Стрелецк первым же автобусом.
  − Уезжай обратно, − увещевала она Таню. - Может и была у тебя когда-то мать, да нету теперь.
  Таня поупиралась, но, в конце концов, согласилась. Идти в деревню не к кому и некуда. Дом мать давно продала и сама скиталась по чужим углам.
  Тим встречал на перроне. Стоял в сторонке с видом легкой досады и осуждения, будто провел в пустом ожидании полдня.
  − А вот и я! - обрадовалась Таня. С сопровождением идти по лесной короткой тропе вовсе не боязно. И легко. Пес тащил одну из сумок. Причем с удовольствием.
  − У меня для тебя кое-что есть! − похвалилась Таня, предвкушая радость Тима купленному в зоомагазине импортному корму.
  Наслушавшись в тамбуре историй о бомжах, промышлявших по дачам, входила во двор с некоторой опаской. Боялась увидеть следы чужого варварского вторжения. Однако окна-двери целы, грядки и клумбы не вытоптаны, в бассейн ничего не набросано. Владелица фазенды тут же успокоилась. Хвостатый приятель функции сторожа выполнял исправно. Блюл хозяйское имущество.
  − За честный труд, − протянула Таня на ладони сухарики лучшего корма для собак.
  Тим отпрянул и продолжал глядеть и принюхиваться к сумке с банкой молока.
  − Не хочешь? - расстроилась собачья благодетельница. Она полчаса выслушивала хвалебный треп продавца, о том как охотно четвероногие друзья лопают эти чудо-хрумки. Её пес лопать такую дрянь отказывался. За то был не прочь сунуть нос в молоко.
  − И куда их теперь? - строго спросила Таня.
  ˮСама съешь," − не жадничал Тим.
  Когда она достала молочку, пес буквально изоблизывался, нахально суя морду под руки.
  − Осторожно, уроню, − предупредила Таня, хотя конечно явно преувеличила угрозу последствий неосмотрительных действий своего охранника.
  Не сообразив налила в кружку, а сообразив.... Пока отыскивала миску, пока перелила, пес стоял вселенским изваянием всей собачьей породе. Однако не лаял и хвостом не вилял, что по утверждению знатоков, является доказательством хорошего расположения собаки.
  Лакал он быстро. Таня будучи начинающим собаководом, не осмотрительно принялась пса гладить. Дурость сошла безнаказанно. И даже грозный взгляд Тима - откусить бы тебе и руку и голову, чтобы не лезла, она истолковала по-своему и подлила молока. Пес великодушно простил свою бестолковую кормилицу.
  Напоив пса, переоделась и приступила раскладывать содержимое сумок. Тим охотно присутствовал при выемке продуктов, в качестве высокой ревизионной комиссии. Не все приобретения хозяйки он одобрял. Как можно одобрить харч быстрого приготовления? Не хочешь готовить, ешь сырым. Мясо например. К мясу Тим относился столь же одобрительно, столь неодобрительно к колбасе. Даже рычал потихоньку.
  - Я совсем маленько купила, - отчиталась Таня о неправомочных тратах на несъедобную ерунду.
  Похвального гавка удостоилось и появление свертка с говядиной. От котлет отвернул морду, сосиски для завтрака вообще воспринял за попытку отравления.
  После заполнения холодильника, Таня, в сопровождении Тима, а куда без него, обошла огород и заботливо полила одну из грядок. Кажется с морковкой или с астрами.
  Отправляясь спать, она вовсе не заперла двери, предоставив Тиму свободу перемещаться по дому. Решила так ей будет гораздо спокойней. И хотя на улице опять стучало, скрипело и шаталось, и луна светила ярким фонарем, и муть разбегалась в глубине зеркала, Таню ничего не тревожило и ненужных фантазий не пробуждало. Где-то рядом был Тим. Знай, себе спи.
  
  ***
  Катюха Сизова возвращалась домой потемну одна одинешенька. Так получилась. Разосралась со своим ухажером окончательно и бесповоротно. До недавнего времени в отношениях обоих устраивала все. А вот две последние недели нет. Катерина умудрилась залететь. Оказывается девяносто восемь процентов гарантии явно не достаточно, не опасаться последствий множественного коитуса. Она почему-то не опасалась. Он тем более. Расплата не заставила себя ждать. Задержка и положительный тест.
  − Ждешь пока мне пузо на нос полезет? - наседала будущая мать на будущего отца, требуя вести её под венец в кратчайший срок. Хитрый гад тянул резину с предложением руки и сердца.
  − Я что ли виноват? - удивлялся зачинатель новой жизни.
  Любовничек крайне сдержано, не сказать негативно, отнесся к перспективе сочетаться браком. Они разругались и Катерина покинула дискотеку в настроении далеко не праздничном и веселом. Поплакала если бы умела. Но не умела. И было бы из-за чего. И кого.
  Дорога нырнула в ельник и стало совсем темно. Высокие деревья заслонили небо, отсекли свет луны. Ни дорожных луж, ни раскатанной многотоннажными машинами грязи, ни самой грунтовки не видать. Шлепать вслепую в новых кроссовках до дому, километра три, но по такой темнотище не комильфо. Конечно, Катюха могла попросить кого-нибудь из знакомых парней подвести до дома. Того же Садыка или Вальку Жежеру, но с психу и ущемленного самолюбия решила идти пешком. Будет время подумать как быть. Обрадовать родоков или подождать еще недельку. Может гад одумается. Или не откладывая поспешить в больничку? А может к бабке Аси, за травками? Что-то, но надо предпринимать. Тянуть лямку матери-одиночки она не дура. Предки еще. Вряд ли воодушевятся известию о приспанном беспутной доченькой выблядке. Много интересного и разного скажут. Распоследней бляди меньше наговорят. Мать за волосы оттаскает, веревкой отходит. Папаша трезвым отмолчится, а по пьяни мозги вправит или последние вышибет. Рука тяжелая и дурная.
  Позади хрустнула ветка. Катерина остановилась, подождала. Кто там? Пашка? Его дурацкие шутки?
  - Не ходи за мной козлина! ‒ рассердилась несостоявшаяся невеста. ‒ Знать тебя не желаю! Думала ты человек!
  В ответ ни звука. Кто-кто, а Пашка не утерпел бы. У него понятия. За козла и в глаз запросто заедет, не посмотрит что девка. Но уж больно хотелось ему досадить. Хорошо помнилась его довольная морда. Заикрил дуру! Герой нашелся! Козел, вот он кто!
  Не дождавшись ответа, развернулась, прибавила шагу, подсвечивая дорогу стареньким смартфоном. Слабый свет не очень помогал, скорее мешал, увидеть происходящее за освещенным мутным пятном.
  Опять хрустнуло, но ближе. Сердчишко ухнуло в пропасть и забилось.
  − Чего тебе надо? - дрогнул Катькин голос, она крутанулась на месте. Вдруг не Пашка? Вдруг еловские? Или шоферня со стройки. Или чурки? Раньше её не трогали, за Пашкой числилась. Теперь безхозная, оприходовать могут. Поди потом, жалуйся. Маринку Выжжину силком напоили до беспамятства и драли впятером. Еще и нафоткали похабно. На память. В город сбежала. Не в Стрелецк, а дальше.
  Нагнав себе страху, стреляла светом по сторонам, стараясь определиться с угрозой и слабо представляя, как поступит с преследователем или преследователями. Полюбовно разойтись или миром никак не получится. Стребуют свое. Зря что ли следом прутся. Потом уже с Пашкой ни за что не договориться.
  "А может он и подослал?" ‒ пришла на ум страшилка.
  Ответом на её испуганные мысли странный звук. Чем-то острым скребнули тягучую, напитанную соками, кору с дерева. Шелестела распускаемая стружка, щелкнул неподатливый сучок, легко заскрипел луб.
  Страх это не только стук сердца и биение крови в ушах, но смесь запахов пота и мочи, приправленных безумием.
  ‒ Отстань! ‒ Катерине показалось она кричала во все горло и её слышно далеко, прийти на помощь. На самом деле горло сипело, издавая невнятный звук. Страх это еще и тишина, ничем не выдать свое присутствие.
  "Бежать!" - скомандовало затуманенное сознание, обогащенное воображением живописных и мрачных картинок скорой расправы. Хватило характера не поддаться порыву. Злость слышать, как будут ржать вдогонку, попридержала девушку. Ведь все едино не отстанут, коли следом увязались.
  ‒ Чего надо, твари?
  Обессиленный свет не пробивал темноту. Тусклый луч натыкался на близкие ветки, прутья кустов, отблескивающую жиром дорожную грязь и шкуру подлеска. Много выглядишь в такой худости?
  Снова тот же раздирающий душу и разум скребущий звук. Сжалось сердце, сбилось дыхание, заблимкал фонарик. Не ко сроку сдохла батарея. Спохватилась ни посветить, ни позвонить. Стояла чуть дыша, привыкая к темноте. Сослепу не то что пути-дороги не увидишь ‒ леса!
  Сквозь ночную мреть развиднелась прогалина и изогнутый контур ствола. Стоило ветру колыхнуть тени, сдвинуть на ночном небе тучи, дерево будто потянулась, выгибая спину и выставило острые когти лап. Почудился хруст и звук голодного зевка. Привиделся желто-зеленый сверк тапетума глаз и ожог горячего дыхания.
  Катерина попятилась. Под ногой хлюпнула лужа, чавкнула грязь. В кроссовок затекла вода.
  − Пошли на хуй, пидоры! − выплеснула злость и страх, перепуганная на смерть девушка. - Не подходите, порежу, сук! - выставила она перед собой сжатый в руке смартфон. Под напряженными пальцами хрупнуло раздавленное стекло, покрошилось осколками.
  В коротком лунном простреле упругое хищное тело перетекло ближе. Серебристый всполох прокатился по гибкой спине. Повис светлячком на кончике короткого хвоста.
  Из головы вылетели все слова. Катька хотела ругнуться, отвести душу и не смогла. Сковывающий ужас не отпускал. Мелко затряслись руки. Попыталась закричать, голос не послушался.
  − Господи, Господи! - запричитала Катерина, по-старушечьи, всхлипывая. В голове хоровод из страшилок, пугалок и прочей дряни, доставшихся от детства. С возрастом должно им сгинуть, ан нет, лезут что мухи на тепло!
  Набегали облака наглухо залепить небеса, полностью обезлунить ночь. Беглянка практически ослепла в густом и плотном мраке. Не медля более ни мгновения, продолжая тискать умерший смарт, пошла заплетающими ногами, трудно угадывая дорогу. Ветер донес невнятный знакомый запах наэлектризованной шерсти. Слышно по траве стелится мягкая звериная поступь. Из сумбура и бардака мыслей, в голове выкристаллизовались ужасные истории про ликанов, вампиров и прочих обитателей темноты, охочих до человечины. Когда нет рационального объяснения, годится и не рациональное. Лишь бы упорядочить страх и унять нарастающую панику. Иначе с места не сдвинуться, покорно замереть соляным столбом, в ожидании неизбежного конца.
   Показалось чужое дыхание влажнит заушье, а острый клык примеряется к открытой шее. Безжалостные когти нацелились рвать мягкую плоть, а горячий шершавый язык лакать и слизывать кровь.
  ‒ Мамочки! ‒ вырвалось у Катьки и она побежала, вверив спасение не холодному расчету разума, а быстрым ногам. Ибо преследователь, некто темный с серебристым отливом, являл ей не худость маскировки, а мастерство загонщика. Не просто сожрать, но потешиться страхом. Блеснуть отточенным умением, лениво сокращать дистанцию. Обмануть беглянку надеждой спастись, сграбастать и смять в шаге от спасения.
  Бег. На пределе физических и душевных сил. Несколько раз Катерина падала в лужи. С ходу, всем махом, ныряла вперед, зарывалась лицом в липкую грязь, черпала ртом жирную глину. Отплевываясь и скользя, подхватывалась и бежала дальше. Будучи девушкой зачаточно религиозной, в отчаянии и мутности разума, обещала, доберется до дому живой-здоровой, ребенка сохранит. Наречет Георгием. В честь святого хранителя путников. Но это уже от полной безнадеги, обреченности и утраты всяческих надежд. Того предела, когда отчетливо понимаешь ‒ вот она, смертушка! Шаг-два и попятнает! И не увернуться от касания, сколь не рви жилы и не трать сил. И молитвы напрасны, поскольку пусты. Где нет веры, нет и спасения.
  Родную улицу пролетела стрелой, уже не слыша, гонится за ней кто или давно оставил погоню. Добежала до дома, заскочила в воротную калитку, подперла спиной. С тихим собачьим подвывание сползла, цепляя тканью занозистое дерево.
  − Катька, ты? Пьяная что ли? - напустилась на нее мать, вышедшая на шум и стук.
  − Ага, − не могла прийти в себя и отдышаться беглянка.
  ‒ Ах, ты ж, блядина! Говоришь, говоришь все без толку! ‒ напустилась родительница. ‒ Позорище какое!
  Катька изменив привычке не огрызалась, с неподдельным наслаждением слушая материнский хай. Дитё она позже все-таки вытравила.
  
  6.
   Чем ценны майские выходные - длятся не один день. Отдыхай, не хочу! Если не заядлый дачник. Таня к славной когорте любителей малого земледелия относилась условно. Ей нравилось чувствовать себя полноправной хозяйкой некоего конкретного пространства, где твое слово не подвергается сомнению, а твоя власть саботажу. Но более этого нравилось ощущать себя нужной. Не клумбам и грядкам, а живому существу, отвечающему ей взаимным вниманием. Она чистосердечно признавала, в роли магнита спешить на электричку, толкаться в переполненном вагоне, выступал Тим. Нежданно негаданно оказалось, ей есть о ком заботиться и кого ругать. С кем делиться куском и теплотой. И ничего не требовать взамен. Ну или почти ничего.
  Электричка пришла с пятиминутным опозданием. Сегодня в вагоне ехало меньше обычного. Большинство огородников остались в городе гулять и праздновать Первомай. На платформу "десантировалось" человек двадцать. Возрастные патриоты грядок и парников, гогочущая бестолковая компания малолеток, и россыпью человек пять-шесть разного вида народа. Тяня невольно выделила странного мужчину, сошедшего последним. Крепок, отлично сложен. Тащил на плече, на брезентовой лямке, тяжелый ящик, обитый железом по уголкам. В рыбацкой, цвета хаки панаме, затеняющей лицо, сделать его нечетким и не запоминающемся. Таня приняла мужчину за художника. Случается по этой поре таскаться богемной братии по пригородам. Солнечная погода баловала работать кистью и красками, острила глаз и палитру восприятия. Обычно последователи Малевича и Ко рассредотачивались вокруг железнодорожного вокзала Стрелецка, запечатлеть архитектурные красоты: тесную площадь, чахлый фонтан, стеллу с гербом, аптеку братьев Ложкиных, дом купчихи Барановой. Особо вдохновленные не гнушалась совершать выгулы на природу, работать на натурах.
  Тим, привычно, встречал на сходе с платформы.
  ‒ Все что ты любишь! ‒ заверила она. Помимо молока, везла бараньих ребрышек, говяжий мозговой мосел и куриных потрохов. Считая себя достаточно опытным собаководом, одолела "Экстремальную помощь собаке", пощупала псу нос ‒ холодный ли и влажный? Заглянула в уши, погладила по спине и бокам, нет ли шишек и припухлостей. Уделила внимание лапам. Не сбиты ли, не травмированы. Пес отнесся к ветеринарным исследованиям стоически. Трогай. Щупай. Быстрее отстанешь.
  В упомянутой книге имелся подзаголовок: "Руководство для хозяина". Ей нравилось картинка и уточнение. Хозяину!
  Интересно кто кому?
  ‒ Молодец! ‒ похвалила Таня своего сопровождающего.
  Она всунула псу сумку с тяжелой банкой, предвкушая, собачью радость молоку. И хотя ни в одном справочнике, ни в интернете не оговаривалась польза молочки крепкому собачьему организму, лишать питомца и защитника такой малости она не смела. Глядя на довольного Тима и сама нет-нет да употребляла коровий продукт.
  Дорога обошлась без приключений и добрались быстро. После молока Тим лежал у бассейна с великим скептицизмом на песьей морде, вдыхая кухонные запахи Таниной готовки. Конечно, кощунственно подвергать насмешкам руку кормящую, но по убеждению пса, хозяйка продукты переводила понапрасну. Мясо само по себе ценный продукт. Самодостаточный. Без всяких посолений, поперчений, добавок лука, чеснока и картошки. О злокозненном обугливании и говорить не приходилось. Но свое мнение пес деликатно умалчивал, не обидеть незадачливую стряпуху. Вообще, на его собачий взгляд, слабохарактерность девушки проявлялась во всем. И в манере держаться, и в манере одеваться, и даже в её строгости, неподкрепленной и жалким подобием воли. Известный порок, свойственным многим, отнюдь не эксклюзив в цивилизованной среде, где в обертку демократии завернута расхлябанность, раздолбанность, посредственность, неумение принимать решения и отвечать за них. Взять его с девушкой отношения. То не хотела пускала в дом, то поселила на веранде. Погодя ‒ дня не минуло, расщедрилась позволить ходить по комнатам. Правда, обставив пропуск немыслимым ритуалом. Заставила вымыть лапы в тазике. Не огорчать наивную душу, пришлось угодничать. Целиком в таз не поместиться, мылся частями. Весело топтался в воде передним лапами, потом столь же усердно задними. После чего крутился по постеленной тряпке, суша следки.
  − Умница! - искренне радовалась девушка, открывшимися способностями к дрессуре, добиваться своей правды и воли.
  За ужином Таня поделилась с псом новостями рабочих будней, найдя в нем внимательного и отзывчивого слушателя. На сон грядущий пообнималась с Тимом, приняла душ и спокойно отправилась в постель. Теперь, когда пес нес стражу на первом этаже, ей нисколько не страшно. Преисполненная умиротворения, на удивление быстро уснула. Сны ей виделись девчачьи, донельзя романтические и красивые. И в них она не в роли Золушки, урвать свой час-другой, а заезжая принцесса. Залетная птица высокого полета.
  Полумрак... Медленный танец... Нежное касание пальцев и близость горячих губ...
  ‒ Ах, это танго, танго,
  Дикое танго,
  Не слышен сердца стук...
  Они в масках. Так не принято, но маски надеты. Он не видит её лица, она не видит его. Это не мешает и делает смелее. Ей вдыхать аромат его кожи. Ему надышаться запахом её волос и открытых плеч.
  ‒ Мне хочется вас лизнуть, ‒ шепчет он, притягивая партнершу не позволительно близко.
  ‒ А мне вас укусить, ‒ и не думает она отстранятся.
  О! Она истинная мастерица вести подобные диалоги, отвечать на провокации и провоцировать самой. Скользить по краю запретного и дозволенного. Дразнить, искушать и искушаться...
  ...Сохнет горло, сбоит сердце и дыхание. Сокращаются мышцы тазового дна, расплескивая волны не познанного в яви удовольствия.
  Проснувшись, она увидела растянувшегося возле её кровати Тима.
  − Между прочим..., − собралась Таня отчитать пса, но глядя на его заспанную морду передумала. В конце концов он ей не мешал. Сонно прошла в душ, смыть ночную нечаянную греховность.
  Горячая вода то что нужно. Ласкать и нежить.
  ‒ Ах, это танго, танго,
  Дикое танго,
  Не слышен сердца стук.
  Опять и снова
  Дикое танго,
  Руки касаются рук.
  Ах, это танго, танго,
  Дикое танго,
  Не слышен сердца стук.
  Опять и снова
  Дикое танго,
  Губы касаются губ**..., ‒ свободно напевала Таня, под шум и плеск струящейся воды. Она и раньше любила петь, но тихо, под нос, стесняясь быть услышанной посторонними. Теперь же голос её окреп, звучать громко и уверенно. Эмоции не терпят оков. Пленники и рыба не могут быть счастливы. А Таня была. Сейчас.
  После душа на кухню. В былые времена обошлась бы пустым чаем. Возможно, сдобрив его малюсеньким никчемным бутербродиком с ерундовским плавленным сырком, подозрительной колбасой и слоем масла с человеческий волос. Сейчас за ней свершение великих дел, втолкнуть в организм прорву калорий, сосредоточенных в двух сосисках.
  Утро не задалось, день обещался быть еще хуже. За ночь резко похолодало. Солнце надолго укуталось в лохмотья облаков. Нудный дождик разбавляли градины и снежинки. Все бы ничего, сиди себе в теплом доме, в недосягаемости слякоти и сквозняков, но у Тани запланирована чистка бассейна и отказаться от намерений девушка не собиралась. Когда наступит жара, а она рано или поздно наступит, согласно календарю и вопреки всяческим капризам погоды и прогнозам безалаберных синоптиков, обязательно пожелается загорать у бассейна, набирая оголенными частями тела благодатного света. Поднимая бронзово-золотистым загаром свою привлекательность в собственных глазах и глазах окружающих. Вода и тепло, вот что необходимо человеку летом. Обилие солнца закреплено за небесами, наличием воды предстояло обеспокоиться самостоятельно. Отказавшись от ненужных и пустых мечтаний выехать к морю или махнуть не глядя в недалекую даль. Съездить на озера нужно иметь дружную компанию. Мало иметь, необходимо приглашение, желательно опытного мужчины. Опытного во всех отношениях: бытовых, личностных и гендерных. В компании Таня не состояла из-за отсутствия друзей и мужчина, как таковой, у нее тоже отсутствовал. Потому лучший выход из сложившейся жизненной ситуации, воспользоваться тем, что под боком, а именно бассейном.
  Действуя согласно инструкции, включила откачивающий насос. Машинерия погудела и почти сразу сработала защита. Воды не убыло ни литра. Засорилось заборное отверстие. Таня попробовала прочистить слив длинной палкой, но безуспешно. Фильтр находился за донной решеткой. И добраться до него, требовалось залезть в сам бассейн, решетку снять и освободить входную камеру от мелкого мусора. Столь далеко решимость девушки не простиралась. На улице холод, вода тоже не парное молоко, а из теплого спектра только лампочка на веранде.
  Трудности существуют их преодолевать, закаляя характер, волю, ум и настойчивость борца с преградами и препонами. Решение нашлось. Оно не блистала инженерной гениальностью, но выглядело вполне работоспособным. Таня бросила ведро на веревке и уверенно потянула вверх. К сожалению при такой допотопной технологии, Тим многим помочь не мог. Более того, пес явно не одобрял затею с ручной чисткой бассейна по средствам вычерпывания ничтожной емкостью. Весь его вид говорил ‒ оставь глупости таскать тяжести на пупу. Насос лучший выход! Закинь и через два часа покажется дно. Затратно, но для здоровья много полезней возни с непривычной тяжестью. Пес слишком хорошо подумал о Таненых способностях к физиогномики. Отсутствовали даже в зачаточной стадии. Но и свершись чудо, угадай она его мысли, помогло бы? Девушка не достаточно прожила в самостоятельности, отчаяться на покупку такой сложной вещи как насос. Всю технику приобретал покойный отчим. Здесь, пожалуй, Таня могла послужить примером для подражания многим женщинам страны и планеты. Не полезла к мужчине с пространными, основанными более на радужных впечатлениях, чем на знании, советами, выбирать и покупать. Не забивала голову разновидностями моделей и названиями брендов. Не скиталась по магазинам, присматривая лучшее из лучшего. Не ныряла в интернет, ознакомиться с отзывами иллюстрированными многоракурсными картинками. Все её вмешательство ограничилось предпочтениями цвета. Но и тут она оставила последнее слово за мужиком. Но, увы, в сегодняшней острой ситуации, купить насос не догадалась и применила проверенный дедовский метод. Простой и не требующий вложений, кроме физических, для нее значительных, почти неподъемных.
  Тим оттаскивал ведро под яблоню и опрокидывал ударом лапы. Потом нес опорожненную емкость обратно, пока Таня набирала и вытягивала следующее. Работа у них медленно, но продвигалась. Наметились первые признаки результата взаимного усердия. На бортике бассейна обозначилась черная полоса грязи, опавшего уровня воды. Таня вдохновленно напевала незатейливый мотив. Миллион, миллион алых роз. Ни мелодия, ни слова особой энергетикой не отличались. Это вам не Du Hast! Но любовные мямли скрашивали монотонность однотипных движений. Опустить ведро в бассейн, подождать пока захлебнется, поднять и передать псу. Работать со вторым ведром, когда помощник опростает первое, поменяться с ним. Конвейер Генри Форда не иначе.
  Они работали, они устраивали перерывы. Два или три раза вмешивался дождь и приходилось прятаться под деревом, набросив на голову и плечи пустой полиэтиленовый мешок. Тиму вода не доставляла особых хлопот, но он прижимался теплым боком, согреть продрогшую хозяйку. Таня обнимала пса за шею, грела руки в шерсти и чему-то улыбалась. Пес сдержано ворчал. Ему не нравилась легкомысленное отношение девушки к весенней капризной погоде. Но прыткий дождик быстро проходил, а мелкий снежок не полежав таял, и они возвращались к прерванному занятию. Воочию наблюдая медленное обмеление искусственного водоема. За сегодня им не справиться, но в течении двух-трех дней, пожалуйста. Майских выходных вполне достаточно. Что поделать, только человек способен обречь себя на каторгу по собственном выбору и в угоду себе же родному.
  Обедали. Первое, второе и "компот". Тиму густой мясной бульон с крупой, ребра с хрящиками и молоко. Себе ‒ вермишелевый баландец, котлетка и чаек, плюс булочка с абрикосовым повидлом. Пес Танину диету не одобрял. С чего силы ведро таскать возьмутся? С вермишели что ли? С котлеты, в которой мяса с той мухи, что в фарш угодила? С гульку булочку, да еще с повидлом?! Ладно бы с салом!
  ‒ Часиков до пяти поработаем и хватит, ‒ делилась она планами с псом, больше беспокоясь о нем. Не заболел бы. И что с ней делать? Обгавкать?
  После полудня погода ничуть не улучшилась. Все тоже ‒ попеременно снег, ветер и дождик. Развести сырость вполне хватит.
  Если тело, совершая движения не мерзло, то ноги коченели и вдобавок промокли. Таня явила миру и окружающим ненужное и, честно признаться, не свойственное ей упрямство. Дивчине хотелось сделать большую часть трудной работы за один раз, завтра доделать, а послезавтра прочистить слив, отмыть стены и вообще разобраться с проблемой. Твердость намерений не поколебала и лавинообразно нарастающая усталость. Теперь уже Таня не пряталась от дождя. Несколько раз ведро вырывалось из окоченевших непослушный рук. Промочились брючки, в кроссовках ‒ озеро, но девушка не унималась, подчиненная собственной дурости и целеустремленности.
  Два часа по полудни. Три часа.... Темп мелиорации стремительно падал, а ближе к ужину энтузиазм Татьяны и вовсе зачах. Спина ныла, руки-ноги не слушались. К малой беде ‒ беда худшая и коварная. Ненужное упорство сыграло с ней дурную шутку, сдвинув означенные в личном календарике сроки, на три дня вперед.
  К пяти часам Таня совершенно выдохлась. Кое-как доковыляла до дому, впустила Тима, даже не настрожив помыть лапы, впрочем, пес все сделал сам. Она забралась в душ и долго грелась под струями обжигающей воды. За столом вяло ковыряла в тарелке, таская макаронины по одной. Было невкусно и хотелось чего-нибудь другого, но готовить не осталось сил. Заваренный свежий чай сербнула глоток-другой и отставила. К восьми часам совершенно скисла и легла пораньше, надеясь отлежаться. Расплата за непривычные упрямство наступила скоро. До судорог разболелись ноги, прихватило поясницу, ныли плечи, а надсаженные пальцы практически обездвижились. Тянуло над лобком. С женскими делами у нее не блестяще. Цикл как таковой цикла не имел. То запаздывал, то вообще пропускался. Когда же счастье "плыть" наступило, приходилось пить обезболивающие. Ныне дисменорея протекала (точно ведь протекала!) сто крат хуже. Организм решил отыгралась за все преступления сегодняшнего дня. А когда в доме не обнаружилось необходимых в таких случаях таблеток, жизнь совсем показалось несахарной.
  Усиливающаяся тянущая боль выматывала, не давала забыться ни на минуту и даже когда Таня вроде бы обвыкала к болезненным ощущениям, нудная пульсация внизу живота поднимала планку терпения. И так несколько раз.
  Подскочила температура, стало лихорадить. Таня даже помяла живот, способствовать естественному ходу вещей. Это не принесло ожидаемого результата. Никакого результата не принесло. В такие минуты остро чувствуешь свою заброшенность. Не с кем поговорить. Не кому пожаловаться. Некому пожалеть. Воды подать и то некому! Таня крепилась сколько могла. Болеть она не любила. Но окончательно капитулировала из-за безобразной выходки Тима.
  Пес поднялся на второй этаж и неподвижно замер в проеме, прислушиваясь к сопению и всхлипываниям девушки.
  - Тим.... Тима.... Мне плохо...., - пожаловалась Таня и протянула горячую ладошку, погладить лохматую голову. Пес, чем тебе не сиделка?
  Тот подошел, но не под руку, поводил носом и сунул морду под одеяло, ткнувшись ей между ног.
  − Так нельзя! - подобрала Таня под себя колени и разревелась. От всего-всего-всего.
  Тим не стал виновато лизать руки, лезть в лицо, как обычно поступают штрафники, выпрашивая прощение у хозяина. Он развернулся и ушел. Бросив её в темноте, разрываемую хворью и снедаемую горькой обидой.
  Таня не скрываясь ревела, не столько от боли и невзгод, сколько от заброшенности. Может это она дворняга? Никому ненужная дворняга. Еще хуже дворняги. Ту могут подобрать, обогреть, накормить. А её нет! Совсем-совсем. Никто-никто!
  Ночь ползла от минуты к минуте. Набралось десять - год, час - век. Два - новый Меловой период. Время напитано страданиями, слезами и душевной опустошенностью. От всех несчастий, прошлых и нынешних, вымывалась и трансформировалась в пустоту и отчаяние, то немногое хранимое и береженое в душе. Для чего оно теперь и потом? Болеть и мучить?
  Всласть наревевшись, Таня свернулась калачиком. В который раз притерпелась к боли, на время забыла о ней. Слишком велик запас прочности, заложенный заботливой природой и щедрыми на доброту людьми, невзлюбить себя, излить обиды на окружающих, завиноватить в собственной неустроенности весь окружающий мир.
  Тихо вернулся Тим.
  - Тима..., - заскулила хворья, неуверенно потянувшись дотронуться до пса. Тот сунулся в лицо и начал лизать ей губы. Изреванная и уставшая, раздавленная болью, простудой и одиночеством, Таня не сопротивлялась и была искренне рада и признательна такому участию в её пропащей судьбе.
  Крошки и горькая слюна с языка пса попадали ей в рот. Она по-детски захныкала, попробовала отстраниться, но Тим проявил настойчивость. Рыкнув, придавил лапой голову девушки к подушке. Та сдалась быстро, послушно сглатывая горечь пыльной травы, вкус сырой печени и еще чего-то невозможно, невообразимо отвратительного и отвратного. За мгновения язык онемел и сглатывать сделалось не так противно. Организм не бунтовал, горло не перехватывало.
  Совсем скоро боль растворилась в необычайной слабости, охватившей разболевшееся тело. Разум погрузился в некоторую отстраненность и сделалась безразлично, принять следующую порцию собачей целебной слюны.
  Таня не заметила как уснула, забылась коротким, но глубоким сном. Тим прислушавшись и принюхавшись к её ровному дыханию, сошел вниз и на улицу. У него были дела. Возникли, можно сказать, на ровном месте и время поджимало не опоздать.
  Пробуждение принесло Тане несколько сюрпризов. Приятных ‒ ничего не болело и не температурило. И не очень ‒ она уплыла! Не спасли и хваленные средства гигиены не уплывать и чувствовать себя уверенной в такие дни. Пришлось срочно убирать испачканную простынь и нестись в душ, приводить себя в порядок. Смывать упругой струей выпадающие кровавые сгустки и хлопья. Потратив час времени, не легла в кровать отлеживать "беду", но тепло укутанная выбралась на крыльцо. Уселась на верхнюю ступеньку. Все еще прибывая в некоторой заторможенности, подставляла лицо не теплому, но яркому солнцу. По-кошачьи щурилась, ощущая внутри себя необычную сосущую тоску. Когда чего-то очень-очень хочется, но не понятно чего. Нет конкретики. От того беспокойно. Слегка. Чуть-чуть. Но где-то там, за ребрами, под учащенный стук сердца, уподобившись ростку, проклевывалось щемящее чувство узнавания. Невзирая ни на что. Ласковое солнце, теплый дождик, бурю и непогоду, боязнь перемен, тоски о себе другой. Той. В зеркале.
  Жаль не запомнилось короткое слово. Оно ведь предназначалось ей. Таня даже вздохнула. В столь прекрасное утро думать о чем-то не хочется совершенно.
  Блаженное созерцание прервало появление Тима. Она благодарно обняла пса, чмокнула куда-то в ухо и уткнулась в шею. Нежности пес терпел минуту не больше. И опять принялся лизать в губы.
  - Тима, я больше не болею! ‒ отстранилась Таня.
  Попытку отказа пес не принял и она покорилась, из какой-то бабьей или житейской уверенности, делается действительно нужное, упираться и спорить.
  - Противное! - скривилась пациентка, послушно сглатывая лекарство. Вкусом оно отличалось от ночного. Луковое, слащавое, с неизменной ноткой сырого мяса и шкуры.
  "Сагморг (крылан)" ‒ прорвалось в сознание, кануть в запасники памяти.
  Посидела, отдышалась, ощущая прилив легкости и охмеления.
  - Уколы ставить будешь? - бодалась она с псом. Он у нее самый-самый лучший и большая умница!
  Тот оскалил крепкие клыки.
  - Мммм... Больно будет, - захныкала она. ‒ Но если надо....
  Тим отнесся к девичьим кривляниям с пониманием. Порода такая. Как там? Кобыла не лошадь, баба не человек? Не человек. Баба. Каждому свое и по своему.
  Весь день отведен приятному безделью и валянию в постели. Лечение продолжалось и Таня с какой-то затаенной охотой принимала собачью терапию. Психологическую некомфортность преодолела, доводы разума и страхи оставила без внимания.
  
  ***
  Климова подняли ни свет ни заря. По его грубому обсценному выражению. Хотя на часах десять сорок. Пожрать не успел, а похмелить после вчерашних посиделок с городскими не сдогадались. Умирай теперь, что декабрист в нерченской ссылке.
  ‒ Разрешите вас поздравить, Ваше Благородие, ‒ завалился егерь в холостяцкое жилье участкового.
  Жигун, мужчина дородный, рыхлый, с замашками шныря и повадками опытного лиса. Таким веры ни в чем нету. Потому как если и говорят правду, прибыток с нее падает исключительно им.
  ‒ С чем еще? ‒ прохрипел Климов пересохшей глоткой.
  ‒ Ну, уж, не с днем МВД.
  ‒ Чего надо? ‒ повалился участковый на стул, превозмогая последствия вчерашнего неумеренного пития горячительного. Мясом-салом вроде закусывали, а поди ты, все криво. И здоровье, и жизнь, и егерь этот и потолок с полом.
  − Жмур у нас, ‒ похвалился Жигун, хлопнув бесформенной фуражкой по столу.
  ‒ Какой еще жмур? ‒ Климов сбросил головной убор прочь. Привычки не имел шмотки на стол складывать и другим не позволял.
  - Тот самый. Который жмур. Второй, - подобрал Жигун сброшенное на грязный пол имущество. Егерь в отличии от участкового опрятен и выбрит.
  "От Мосихи поди, " - без труда разгадана подоплека парадности егеря. Должность у Климова такая, про всех знать. А чего не знает, про то догадываться и помнить. До поры. Сгодится.
  - Кто? ‒ теплилась надежда на розыгрыш и егерь решил с ним позубоскалить. Поднять настроение. Своеобразно. Настораживало приперся не в участок, домой.
  ‒ Первый стало быть Ивлев, а второй Сыч из Еловки.
  ‒ Что б ты сдох! ‒ выругался Климов, понимая Жигун нисколько не шутит.
  ‒ Кто? Сыч? ‒ играет "емелю" егерь. ‒ Так уже. А еже ли еще кто, то третьим будет по нашему околотку.
  ‒ Скажи еще Бог троицу любит, ‒ не хотелось и не моглось шевелиться Климову. Как не позавидовать мумии. Лежит тысячу лет, никто не трогает.
  "Слово-то дебильное..," ‒ сопел страдалец.
  ‒ Не могу знать Ваше Благородие! Выезжать на происшествие будете?
  С похмелья ты или с какой иной хворобой, подымайся и вперед. Нет больничного, значит здоров выполнять прямые и косвенные, возложенные обществом, обязанности. А больничный за выжранную вчера без всякой здравой меры "Белугу", не предоставляют. Нет такого заболевания, похмелье.
  ‒ Может писят? ‒ извлек Жигун косушку коньяка в плоской бутылке.
  ‒ Может, ‒ не отказался Климов. Что он, Джордано Бруно или Ян Гус, муки огненные, сносить!
  Егерь щедро набулькал в ковш и протянул страдальцу. Разделил поровну, не пожадничал. Свою долю махнул из горла. Жженого цвета жидкость водоворотом истекла в разверстую воронкой пасть. Климов лекарство цедил, геройски задавливая настойчиво подступающие позывы рвоты.
  ‒ Христос воскреси! И не только он, ‒ веселился егерь над порозовевшим участковым, задышавшим часто и шумно.
  ‒ Еще не, ‒ помотал головой Климов. Волшебство проявится минут через пять-шесть. Куда там Копперфильду с его фокусами.
  За руль полицейской жиги сел Жигун.
  ‒ Принаглел, ‒ покачал головой Климов. Теперь было можно. Ничего в башке не переливалось и в темечко не колотилось. Панорама мира прояснилась, горизонт стабилизировался, дали не сделались безоблачными, но просветлели.
  ‒ Пешком что ли топать? ‒ не верил Жигун строгости. Согласится тебе власть бить ноги в ебеня, да еще с похмелюги. Подобные измывательства и в армии по залету не прописывают. А тут не армия.
  ‒ Смерти моей хочешь? Рули уже, погонщик лосей, ‒ дозволил Климов и отдал ключи от машины.
  ‒ Откуда они у нас? ‒ возмутился егерь, резко трогаясь. Двигатель прогреть и не вспомнил. Чужая ‒ не своя.
  ‒ Вот и прокомментируй, куда делись? ‒ грубо намекнул участковый на противоправную деятельность водителя, его земляков и подельников.
  ‒ Злой вы, гражданин Климов, хоть и при погонах, ‒ вывернул руль егерь, разворачивая машину.
  Экс-капитан откинулся на сиденье. Подремать что ли? Но по ухабинам и лывам деревенской дороги не очень поспишь. На море болтанка в семибалльный шторм тише и мягче.
  Ехать не слишком далеко, каких-то десять километров, но это смотря по чему и в какое место. Под колесами жижа и глина, маршрут в редколесье. Несколько раз машина ухала в промоины, шлепая днищем о грунт. На повороте пошла юзом в канаву, сгребая сухую траву. Едва не опрокинулись. Климов промолчал, опасаясь расплескать содержимое кишок. Внутри установилось вселенское равновесие и нарушать его нежелательно. Нирвана это не вечное блаженство. Это внутреннее согласие с происходящим вокруг. Пока ничего такого, нервничать и дергаться, не вертелось. Нервы следовало поберечь. Пригодятся.
  На дне оврага, утонув на половину в грязи, лежало тело Мишки Сычева. Рокерская косуха на ближайшие пол-ста верст только у него. Не магазинная, а выменянная у заезжего музыканта с дивной кликухой Синий. Синий не голубой и Сыч косуху носил и гордился.
  ‒ Миром движет не любовь. Он крутиться под рифы гитары, ‒ задвигал подобную байду корешам ныне покойный. По тому как лежит на дне оврага, отзадвигался.
  - Чего его сюда понесло? - выразительно поглядел на участкового егерь. Хитрован и сплетник. Деревенский яндекс. Знает все!
  "Хуже всякой трепливой бабы," ‒ дали оценку любопытному охранителю ресурсов фауны.
  - Правильный вопрос. Но не развернутый, ‒ высматривал Климов спуск не извозиться. ‒ И чего тебе Михаил Акакиевич...
  ‒ С чего он Акакиевич?
  ‒ Ну, Петрович... Сычев, он же Сыч, двухтысячного года рождения, русского, дважды судимого, безработного, ни с того ни с сего, понесло не в родную Еловку, а в сторону ей противоположную. Как умудрился заплутать в трех деревах и сверзиться с высоты, пролетев от края, по воздуху, порядка десяти метров.
  ‒ Почитай все пятнадцать, ‒ прикинул расстояние полета Жигун.
  ‒ Пусть будет пятнадцать. Чьими стараниями? ‒ проговорил Климов, насилуя мозги включиться и работать. Должность обязывает. Инструкции... Предписания... Постановления... Распоряжения... Глаза сами закрываются.
  - Может его Пашка Вагин приголубил? ‒ предположил егерь. Ход мыслей понятен. Недолюбливал потенциальных ухажеров своей дочери. А некоторых очень.
  - На танцульках зацепились? ‒ попробовал угадать Климов. Тешились добры молодцы кулачным боем. Не часто, но тешились. Морду Сычу били едва ли не еженедельно. Свои, приезжие, и так доброхоты, в воспитательных и предупредительных мерах. Не перебор ли с наукой вышел?
  - Не... мирно расстались, ‒ признал Жигун несостоятельность собственных обвинений.
  - А кроме Вагина? Ни с кем?
  - Меня спрашиваешь? - подивился егерь.
  - Опрос свидетелей никто не отменял, ‒ совсем грустно Климову. Работы, особо бумажной и нелюбимой предстояло немало. Беготни бестолковой еще больше.
  ‒ С чего это я свидетель?
  ‒ А каким чудом я здесь? Божьим соизволением? Как, гражданин Жигун, узнали об убиенном?
  ‒ Объезд делал. Лежки кабаньи смотрел. Уток глянул. Говорят давеча стреляли в лесу. Сезон-то закрыт! ‒ честен егерь. Чего утаил, то по мелочам. Не по ментовским делам.
  ‒ Продолжайте, Ватсон, продолжайте, я вас внимательно слушаю. Но ближе к существу вопроса. Об утках и стрельбе поговорим после.
  - Пашка с давалкой своей поругался, ‒ вернулся Жигун к вроде бы закрытому варианту. ‒ А Сыч на нее поглядывал. Пристально.
  ‒ Скажи еще дрочил от неразделенной любви, ‒ тяжко Климову вникать в коллизии сторонних отношений.
  ‒ Подрачивал.
  - От кого подробности? Я о расставании влюбленных сердец? ‒ толокся участковый на краю, не решаясь начать спуск.
  "Другого места не нашел кончиться," ‒ грызло экс-капитана раздражение.
  - Варька сказывала.
  - Хорошая у тебя дочка, ‒ похвалил Климов, улещая отцовскую гордость егеря за наследницу. ‒ Глазастая.
  - К вам хочет пойти, ‒ хвастлив Жигун целеустремленностью чада к светлому будущему.
  ‒ Призвание? ‒ сквозит большущий скепсис в заданном егерю вопросе. Не встречались участковому по жизни рыцари в белых одеждах, с горячим сердцем и самое главное, чистыми руками. В подавляющем большинстве в импортном брендовом шмотье, анальгированным нутром и огромным желанием ручки свои приложить, плыть по жизни без препон и преград, желательно классом люкс.
  Правда егеря с наблюдениями Климова перекликалась.
  ‒ Зарплата, пенсия. Льготы неплохие по выслуге, ‒ развернул Жигун перспективы грядущей службы.
  ‒ По конкурсу не пройдет, ‒ говорил законник, продолжая выискивать цепким глазом подсказки к произошедшей трагедии.
  ‒ Чего это? У нее в аттестате одни пятерки! Директорша обещалась документы на золотую медаль выправить.
  ‒ Нам подходят стройные, фигуристые, длинноногие, некапризные и небрезгливые, ‒ пояснили наивному отцу отличницы. ‒ С грудью наградам лежать, как на столе.
  ‒ То, что у вас бордель, а не организация, давно известно, ‒ посмурнел Жигун озвученным участковым требованиям. Понимал куда власть клонит.
  ‒ У вас лучше?
  ‒ У нас зверушки, твари бескорыстные.
  ‒ И у нас зверушки и тварюшки. Иначе с чего Сычу в овраге лежать? Смекаешь?
  ‒ Смекаю, ‒ согласился Жигун.
  ‒ Касаемо требований, не пустая прихоть, а реалии проистекающего бытия. Оно, бытие это, как известно, определяет сознание. Будет сознательно у генерала хер сосать, будет ей и зарплата, и висюльки, и пенсия, и льготы, и по телевизору покажут. А нет, займется перевоспитанием малолетних долбоебов или бомжей по теплотрассам собирать. Еще вариант, с привокзальными шалавами разъяснительные беседы вести о вензаболеваниях и СПИДе, ‒ покрутив головой Климов предложил. ‒ Давай-ка пройдемся, друг следопыт. Вдруг чего интересного найдем. В грязи покувыркаться успеем. Первая доврачебная помощь клиенту не требуется.
  Ночной дождь старательно замыл следы. Но кое-что выглядеть удалось. Неудачливый марафонец раздавил сушину, запнулся об кочку, оскользнул на трухе сгнившего пня. Бурил через кусты, ломая ветки и обивая корни. Пролетел юзом, собирая грязь и прошлогоднюю листву. След четкий, будто подлесок лизнули.
  ‒ Торопился, ‒ вертелся Жигун во все стороны, первым найти ответ ночному забегу.
  ‒ В овраг сигать? ‒ справедливо подмечена устремленность покойного, упрямо придерживаться выбранного направления к краю оврага.
  ‒ Вряд ли от Пашки линял, ‒ вторично признал Жигун безосновательность собственных подозрений, пуститься в рассуждения. ‒ Местные не тронут. Свой. Шоферюги если? Может с дружками чего не поделил? С Гриханом и Тараном? В совместном бизнесе? Опять же не бегал никогда. Трусом не был. А тут...
  ‒ Следы тех от кого съебывал? Собачьи, волчьи, медвежьи, человечьи или еще чьи. Ему на пятки наступали, в затылок дышали! Собственные яйца обогнать хотел, ‒ серчал Климов. Не на егеря, на догадку ум смущавшую. Вепрь и мишка с вырванными загривками. Ротвейлер по кличке Граф. Сыч не к ним ли плюсом идет?
  ‒ Дождь шел, ‒ обвинил егерь непогоду в укрывательстве важных улик.
  В хер ему не уперлось, грязь месить, барбоской бегать. Но придется. Все ради дочери. Участковый из Стрелецка. Может знакомства какие нужные сыщутся. Поспособствовать чадо пристроить.
  ‒ Дождь шел, ‒ согласен Климов в некой надежде на стихию. Совсем не хочется ему в разбирательство с Сычом влазить. Запротоколировать: шел, упал, свернул шею и точка. Лишний покойник. Хватит с него Ивлева, париться.
  Прокрутили малый круг, заглядывая под каждый куст и лист. Место действительно малохоженое и к прогулкам по такой слякотной погоде не приспособленное. Отошли чуть ли не к самой дороге, начать оттуда обнюхивать последний километр жизни упокоенного.
  ‒ Будь зверь какой, не убежал бы. Раз в овраг загнал, в овраге бы и сожрал, ‒ поделился сомнениями Жигун грешить на хищника. ‒ Целехонек лежит.
  ‒ Побрезговал, ‒ откликнулся Климов на слова егеря. ‒ Байку знаешь? Чтобы косолапый не заломал, бывалые охотники обсераться советуют.
  ‒ Откуда у нас медведь возьмется?
  ‒ Из цирка, ‒ огрызнулся Климов, вспоминая недавний выход в лес с городскими приятелями. ‒ У Столыпина спроси.
  ‒ У него самого, ‒ чуть ди не смешно Жигуну. ‒ Он же их и извел. Охотничек, бля. Поймаю, такой штраф выпишу. Свою шкуру продаст, не расплатиться.
  ‒ Я ж говорю спроси, ‒ настоятельно рекомендовал Климов от догадки больше не открещиваясь.
  Жигун остановился перед павшей березиной, поднял кусок коры.
  ‒ Крепко Сыч перессал. Эдак сиганул. Чисто индеец.
  − Ставлю на повестку! От кого Сыч, честной драки не боявшийся и от пиздюлей не уклонявшийся, драпал про все забыв, под ноги не смотрев?
  − Ты милиция, ты и выясняй.
  Величать законников полицией, Жигуну понятия не позволяли. Его дед на Брянщине партизанил.
  Покружив по местности и толком ничего конкретно не прояснив, оба ‒ и Климов и Жигун, спустились в овраг. Пройти и не утонуть в жиже, набросали лапника и натаскали валежин.
  - Угораздило дурака! - ругался Климов, оступившись в грязь едва ли не по колено. Чуть за голенище сапога не черпнул.
  - Ага. Нет бы засранцу в огороде помереть. Или у магазина, на асфальте. Слышь, власть? Сыч рекорд поставил, как думаешь? По прыжкам в длину. Орел!
  - Баран он, а не орел! - ругался Климов, хватаясь за плащ егеря не нырнуть в грязюку.
  Участковый сделал несколько десятков снимков тела и пространства вокруг. Ничего подозрительного. Сигание с края и полет брюхом вниз с приземлением. Мертвым. Голова глубоко зарылась в глину. Руки... Живой человек успел бы сгруппироваться.
  "Загривок не тронут," ‒ с некоторым облегчением констатировал Климов. Догадка какой бы она не была, на какой ум не пришла, догадкой и остается. Факты! Факты краеугольный камень истины!
  Аккуратно взяв за край полу куртку, задрал. Вытянул из-под ремня рубаху, продолжить осмотр.
  Два синячищи. Под ним провалы позвоночника и ребер.
  - Ни хуя себе! - вырвалось невольно у Жигуна. ‒ Кто это его?
  "Чем и как?" ‒ фоткал Климов повреждения на убиенном с разных ракурсов.
  ‒ Давай, повернем, ‒ призвал участковый помочь ему. Не следовало бы, но любопытство взяло верх.
  Перевернули. Грудная клетка неестественно выпирала вперед.
  ‒ Умыть бы, ‒ пожалел Жигун парня. Лицо в грязи, глаз не видать. Разинутый рот полон жижи.
  - В анатомичке душ примет, ‒ отстранился Климов возиться с мертвым.
  Последующий опрос свидетелей показал, Сыч заявился на дискотеку выпивши. Не шибко. Средней степени поддатости. Поцапался там с Когтем... господином Когтевым Александром Витальевичем, своим давним собутыльником и бывшим одноклассником. Чему удивляться? Мишка слыл задирой и никогда не упускал возможности выяснить у кого ,,хер длиннееˮ. На почве бытового мордобития имел две судимости. Одну условную, которую кое-как снял и вторую, загремев на два года, когда свернул челюсть своему лепшему корешу. В злополучный вечер был при деньгах, угощал не жмотничая. Хронология предыдущих дней и последнего вечера никакой ясности в происшествие не внесла. Все кто имели на Сыча зуб, оставались в поле виденья. Сам же покойный незаметно пропал. Почти сразу по уходу с дискотеки гражданки Сизовой Е.Б.
  Разговор с Катериной ничем не помог.
  ‒ Я с Сычом? Уж лучше с шоферней. Позору меньше.
  В деревне считалось, связываются с приезжими исключительно бляди. Такое вот проявление здорового деревенского шовинизма и умаление города. В глазах местных девок Сыч стоял на предпоследней ступеньке, пропустив вперед бомжей и опитух. Наличие денег репутацию не исправляло.
  Приезд городских оперов и следоков мало что привнес в раскрытие гибели Сыча. Махнули рукой ‒ висяк. Климов тоже бы махнул, но в деревне пожил и представлял, мало в окрестностях персон от которых бы Сыч побежал. Что-что, а бой лицом к лицу принимал всегда. Подключив знакомства, раздобыл заключение экспертизы. Литературно выражаясь, "...смерть наступила в следствии ударов, нанесенных тупым тяжелым предметом, повлекших критические повреждения позвоночника и последовавшего паралича дыхательных и кровеносных систем." Было там и про разрыв селезенки и про оторванные почки, полопавшиеся кишки и переломы ребер. Климов прикинул сколько Сыч пролетел и попробовал вспомнить физику, рассчитать приложенную к телу массой девяносто шесть килограмм. Итоговая цифра заставила призадуматься (если он нигде не ошибся). Удары были не просто сильны, а чудовищны по своей мощи. Напрашивался вывод, Сыча кончили в одном месте, а позже в овраг скинули. Нормальное предположение, не вязалось с конечным результатом. Зашвырнуть мертвяка на пятнадцать метров, четырех крепких мужиков не хватит.
  ‒ Не с катапульты же им выстрелили? ‒ горюнился Климов над решением задачи. Как быть со следами? Сплошная путаница и неразбериха.
  ‒ С чего побежал? От кого? ‒ ерошил волосы Климов над чистым листом бумаги. Имелась у него догадка, но с ней... с ней ни в прокуратуру заявиться, ни с бывшими сослуживцам поделиться. А в церковь он не ходил. От того и бумага девственна.
  
  7.
  После майских, рабочая неделя ‒ короткая. Понедельник это среда, а дальше по сокращенной программе. Однако, не смотря на пост-праздничное настроение, начальственный пропиздон не отменился. Получили все. Начали с мужчин. С ними проще. На критику не комплексуют, на замечания кладут с прибором. Сподвигнуть их к исправлению и должным выводам, нужен непререкаемый авторитет. Олег Васильевич таким не обладал от слов "совсем и никогда". В технике не разбирался, слыл белоручкой и subcubare (лежащим под). Ходили про него и такие истории. Кто же "ни рыба ни мясо, ни вашим ни нашим" уважать станет?
  ‒ Не будь вы, Ванин, незаменимым специалистом, давно бы распрощались! ‒ честно признался Дрозд в своем бессилии, чего делать при подчиненных не следовало и без подчиненных тоже. При всей своей любви к такой глупости, как честность во взаимоотношениях, лучше не откровенничать.
  На признания последовала соответствующую моменту отповедь.
  ‒ На то и незаменимые, заменить их паразитов некем. Это начальников пруд пруди, а рукастых и головатых, раз-два и обчелся, ‒ ответствовал Дядя Ванин в сторону от начальства, не смущать оное водочным амбре.
  ‒ До поры до времени, ‒ предрекло руководство неизбежное расставание не по обоюдному согласию.
  ‒ А как же иначе, ‒ не спорит, но не верит спец своему боссу. План кто выполнять будет? К клиентам выезжать? Сам что ли?
  ‒ Вы, Алексей Евгениевич... О вашей любовной переписке легенды по этажам ходят. Может, сжалитесь над коллегами, опубликуете её, удовлетворить наше любопытство. Не с английской ли принцессой поддерживаете отношения по средствам эсэмэс? Не мешаем ли становлению вашего семейного счастья?
  ‒ Теперь понятно чего нас англичане не любят. С таким-то женишком...., ‒ не дано Ирэн молчать в острых и злободневных вопросах.
  Ленчик густо покраснел и засмущался.
  ‒ Виноват, ‒ осознал и покаялся казанова, ненароком потрогав через толщу ткани смарт в кармане пиджака. Из чего выходило, доступа к его сердечным тайнам посторонним не предвидится. И про английскую принцессу никто ничего не узнает.
  ‒ Дмитрий Алексеевич, спуститесь наконец...
  У Ирэн сделались круглыми глаза. Ах, что вы такое говорите, Олег Васильевич! Димыча и на конец!
  ‒ ...на нашу грешную землю, ‒ указано иное место посадки. ‒ У нас здесь не букмекерская кантора и не Лондонская биржа и даже, смею заметить, не Московская.
  Вместо ответных слов в оправдание, клятв и заверений о не повторении подобного, скромный юноша покивал головой, соглашаясь и сокрушаясь ‒ не биржа. Сделал ли надлежащие выводы? Озарения, посвятить рабочее время всецело и исключительно труду и раньше не случилось, с чего бы ему произойти нынче. Мотивация работать слабая, а вот не работать запредельная!
  Дальше строго по ранжиру, конечно же пропустив гиену. Алена Павловна за скобками всех разборов. Но обязательно первая в списках на поощрение. Лишь гневливый взгляд скользнул по пустому месту. Не наживать себе умелого врага, у Олега Васильевича ума хватало. Он, по чести сказать, несколько побаивался подчиненную. Присутствовала в ней нечто... от гиены. Зубастость. Загрызть не загрызет, статус невелик и знакомства хиленькие, но нервы знатно помотает. А как известно все болезни от нервов и только некоторые от удовольствия. Так их еще получить надо. И удовольствия и болезни.
  ‒ Альбина Сергеевна, голубушка, забрать документы из приемной не обязательно обходить все этажи нашего богоугодного заведения. Входить во все двери, запинаться о каждый порог и цепляться за каждый стол. Понимаю, у вас много знакомых. Но вашу работу они не сделают.
  Шаг, говорить со следующей.
  ‒ Людмила Андреевна, будьте любезны назначать личные встречи в личное время, а не в рабочее, когда вам вздумается полюбезничать с вашими поклонниками. Если это смотрины, проводите их в другом месте и в частном порядке. Не привносите сумятицы. Бардака и без вас хватает.
  ‒ Я в перерыв!
  ‒ И сколько их у вас?
  На очереди Гоар. Вспомнить все её опоздания, неурочные перерывы и ранние уходы.
  ‒ Отработаю, ‒ скромно обещано начальству.
  ‒ Живу надеждой...
  ‒ С кем, с кем живете? ‒ тут как тут дива отдела.
  Ирэн выговорили за внешний вид и поведение.
  ‒ Поверьте, ваше нижнее белье мало кому интересно! ‒ кипел в бессилии начальник, ощущая мечет бисер перед свиньями. Его так и подмывало публично в том признаться. Не про бессилие и бисер, про свиней.
  ‒ Разрешаете не носить? ‒ не осталась в долгу смутьянка и суфражистка.
  ‒ Разрешаю пристойней одеваться.
  ‒ Тогда Амальке чулочки качественные подарите. Вечно в стрелках, ‒ перешла в наступление Ирэн. Про таких как она не говорят, коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Не боится ни огня ни хуя! О! ‒ Должно быть за зажим вашего галстука цепляются и ползут. По аккуратней... И брейтесь чаще... Не наколите ТАМ бородой, ‒ и демонстративно, со шлепком, сдвинула колени. Очень не тонко намекая на "влажное и нежное".
  Начальник сделал вид, скабрезного намека не понял, но кончики ушей покраснели и глазки сделались испуганными. Виноватыми. Кого ловили на алгебре за просмотром пособия по акушерству, поймет что испытал Олег Васильевич выслушивая звезду феминизма.
  Закрыть тему руководитель поторопился переключился на Галюню. Он еще не начал, а девушку затрясло и пробило на слезы. Она заранее согласна со всем сказанным в ее адрес. Будет старательна, пунктуальна, собрана, компетентна.
  Олег Васильевич хотел крови. Никакой амнистии.
  Последняя очередь за Таней.
  ‒ Татьяна Кирилловна, когда вы уже научитесь выполнять работу к указанному сроку и с минимальным количеством ошибок. Я понимаю русский язык для некоторый хуже всякого иностранного, но цифры! Цифры это святое! Вы экономист! Вы ими живете. Заберите у меня свой последний отчет. Подберите в нем ваши сопли. И не к концу месяца, а за выходные, к понедельнику! ‒ требовал Дрозд чеканным грозным голосом. С Таней можно. И требовать и орать. С убогими дурами только так! ‒ Вы меня хорошо слышали, Татьяна? ‒ уже без довеска "Кирилловна".
  Мы хотим быть лучше, успешней, независимей. Являть собой образчик и эталон. К этому стремимся, вопреки собственной предубежденности ‒ это не про нас. Или прогибаемся под стороннее мнение, предвзятое и не корректное. Втискиваемся в рамки чужих шаблонов, в границы неверных представлений, соблюдаем всевозможные табу и запреты. Рвем жилы, быть кем-то и чаще в угоду кому-то и чему-то. Вполне возможно, давно состоялись и достаточно только вспомнить, кто ты есть.
  Таня начальника прекрасно слышала. И впервые не была согласна покорно склонить голову. У нее дача, грядки, сад! У нее Тим! Его надо кормить и досматривать. Надо чистить бассейн. У нее...Нет! Нет! И нет! Она определенно не может ухлопать два дня, разбирая какие-то дурацкие бумажки. Исправить огрехи надо, она с этим полностью согласна, но не в субботу и воскресенье.
  ‒ В выходные я на даче, ‒ отказала Таня, удивив окружающих. Обычно, все замечания проглатывала молча и покорно. Но сейчас, в этой комнате, под громыхание разгневанного Дрозда, ей сделалось душно и тесно. Будто угодила в курятник, где удобно разместиться не хватает места. Требуется теснить и толкать других. Ей не желалось ни толкаться, ни тесниться. Она со скрытой тревогой оглядывала примолкших затаившихся коллег и понимала... Не резко, не вдруг, а со скрипом, с натугой. Рядом с ней не те люди находиться с ними и позволять им подле нее быть. Жизнь не тест про тонущий Титаник. Уступи место и уступят тебе. Она просто бы не поплыла, не купила билета, выбрала другой рейс, другой корабль. Но жизнь свела с этими "пассажирами" и она нисколько ей не благодарна. Сейчас. Дальше, как представлялось, сделается только хуже.
  Подобные ощущения пугали честностью. Это как угрохать массу сил и средств на постройку дома и в одночасье прозреть, жить в нем не будешь. Не не сможешь, а не будешь. По многим причинам и одна из них, тебе нет в нем места. Стремиться что-то создать, вжиться, ломать и приспосабливаться и, в конце концов, осознать, это не твое. Совсем!
  Когда Дрозд ушел, Ирэн прокомментировала производственный закидон руководителя.
  ‒ Исполнил супружеский долг. Удовольствие ниже среднего. Никакого разнообразия. Сплошной догги-стайл!
  С облегчением вздохнули и впряглись в производственные дела. Каждый свои. Гиена непонятно зачем курсировала из отдела в приемную и обратно, таскала какие-то папочки и листочки. Ирэн листала журнал и употребляла кофе. Таня забрала отчет и усердно правила огрехи. Следовало признать, ругали её справедливо. Их много. Чувство вины неожиданно породило вдохновение и работа продвигалась и спорилась. Трусливая мыслишка, не стоило ругаться с начальством, задвинута далеко. Куда и не посылают. Из соблюдения приличий.
  "А я и не ругалась," ‒ бодро клацали клавиши клавиатуры под шустрыми Таниными пальчиками.
  День закончился быстро и покинув офисный муравейник, Таня привычно направилась к автобусной остановке. Уже подходя к лавочке упрятанной под крышу, была застигнута врасплох ощущением невообразимой стесненности. Народу в ожидании маршрутки толкалось много, а значит обеспечена давка. Кожа буквально зазуделась от предстоящих соприкосновений, чужого горячего дыхания в лицо и затылок. Тане сделалось весьма неприятно. Она огляделась в поисках подсказки, как поступить. И подсказка нашлась. День хорош выкроить полчаса-час из времени щедро расходуемого на ненужные разговоры, долгие посиделки перед телевизором, праздные шатания по магазинам, ротозейства и глазения чужую, такую же пустую, как и собственная, жизнь.
  Пройтись пешком напрашивалось само собой. Семь остановок? Таня не без колебаний, но согласилась на пеший маршрут.
  Впервые она никуда не спешила, а размеренно вышагивала. Сперва вдоль улицы, потом по аллеи небольшого сквера, с удовольствие вдыхая весенние запахи молодой листвы, сырой земли и воды невысохших лужиц.
  Стрелецк имел не такую уж долгую историю, гордится древностью. Утверждали, основанием городу послужил острог, ссылать неблагонадежных стрельцов при Иване Третьем. Интересно, откуда в ту пору могли взяться стрельцы еще и не существовавшие? По другим источникам, сюда бежали остатки мятежных полков, разоренных Петром Первым. Откупились от гневливого самодержца и Разбойного приказа всем своим имуществом, вплоть до нательных крестов. Город вырос на голом месте, набрал силу, отбил несколько нашествий степных орд и казаков. Обустроился и похорошел. Его минули мор и пожарища. Зацепила революция и гражданская война. Ополовинила мужиков Великая Отечественная. За, без малого, четыре века истории, город не изжил отчужденности. И не стремился. Забравшись в глушь, старался в глуши и оставаться. Не тянуться за столичным шиком, а отмежеваться от него. Эдакая умиротворяющая провинциальность, на которую в последнее время неожиданно возник спрос. И потянулся люд и развернулась стройка. Привнесенные деньги меняли судьбу города, а с ней и жителей, почувствовать притягательность столичности, привнести её в свой устоявшийся быт.
  Вечерело, но тепло. Пахнет одуванчиками и зеленухой. Ноги сами замедляют шаг. Куда спешить? В дом, где окна завешаны шторами? Дверь, за которой встретит пустота. Комната, в которой живет тишина. Кухня, где не пахнет едой, а лишь химией по уходу за посудой. Жилье склеп. Жилье панцирь. Втянуться улитке внутрь от всего мира. Переждать, перетерпеть, перемучиться до сна и начать день заново. Такой же, как предыдущий и перед ним и до этого. Дни вакуума, изредка разбавленные мгновениями встреч с дорогими людьми. Их все меньше и меньше, и мгновений и встреч, а в последнее время и вовсе нет. Не было. А теперь? Теперь есть Тим. Он там, в получасе езды на электричке. А здесь? Здесь ничего. И от этого тише шаг, не прийти слишком рано. Пес изменил многое, фактически ничего не сделав. Только однажды тихо войдя в её жизнь. Таня не думала о нем как о животном, о собаке, неком милом и забавном существе, но о равном. Думала с присущей теплотой к дорогому ей, тянуться сердцем. Неважно, отвечают ли тебе взаимностью, важно у тебя возникло это чувство, быть нужной. Скажите спасение утопающей? Но что если некому спасти. Никто не бросится в поток жизни, не протянет руки. Только сама. Выбрав соломину, придумав её или назначив.
  На душе беспокойно и радостно. Будто несешь в себе некую тайну, секрет. Что за тайна? Какой секрет? Ведь вроде ничего не изменилось? Но мир отчего-то стал ярче, выпуклей, вкусней. В него добавилось красок. Чуть-чуть, но добавилось. Пришло новых звуков. Их немного, но они есть и она их явственно различает. А запахи? Их чувствуешь особенно. Острее. Улавливаешь больше нюансов и оттенков. Приятных, резких, отталкивающих, острых. От их многообразия приходишь к парадоксальному выводу. Лучший запах все-таки отсутствие запаха. И так по цепочке. Лучшая музыка ‒ тишина. Лучший цвет ‒ черный.
  Домой совершенно расхотелось и Таня свернула в небольшой карман, побыть, подержать хорошее и необычное состояние.
  Наискосок от нее, на лавочке, расположились двое. Парень и девушка. Парень хорош, Таня оценила сразу. Было в нем что-то аленделоновское, искушающее, чему трудно противиться и чему непременно поддаются. Девушка совершенно обычная. Ни одеждой, ни внешностью не выделяющаяся. Таня ненароком сравнила её с собой. Чаша весов не отклонилась в предпочтении. Паритету можно было бы радоваться, но парень сидел со своей девушкой, а не с ней. Влюбленные (понятно, они самые!) о чем-то шептались, доверя сокровенное. Захотелось услышать, о чем они секретничают. Он так нежно держал её за руку, она ему улыбалась и говорила. Он кивал или отвечал. С чувством. Расстояние не велико, но не подслушать. Мешал гул машин. Музыка из окна соседского дома. Визг играющих на площадке детей. Таня напрягалась, крутила головой, прищуривала глаза и даже водила носом, непрошено проникнуть в чужое счастье. То, что двое счастливы, она не сомневалась. Словно это могло как-то повлиять на её восприятие. Вычленить в городской симфонии партии нежных флейт не удавалось. Именно с дуэтом двух негромких инструментов, ассоциировался разговор парня и девушки. Все старания Тани пропали даром, лишь разболелась голова. Сделалась ватной. Совсем как во время тимкиного лечения. Все праздники пес усиленно пичкал её своими снадобьями, разжеванными и растворенными в слюне. Не понадобились никакие дефицитные таблетки и специальные пилюльки. Все пришло в норму, лишь иногда возникали спонтанные болевые вбросы. Остаточные явления, как любят темнить медики.
  Вечер сгущал краски. Из-за крыш вынырнула луна. До смешного соблазнительно её лизнуть, как лижут подтаявшее мороженное. Коротая время, завернуться в муар звездного неба, на манер театрального плаща, расшитого таинственными знаками и никуда не уходить. Холод не застужал, покрывая мурашками кожу, а наоборот, разогревал кровь, сохнуть во рту и мучиться жаждой. Пришлось вставать и с великой неохотой идти домой.
  От ходьбы головная боль прошла, но возникли странные ощущения, мир до ужаса тесен. Заключен в кокон стен и людей. Сплюснут крышами и асфальтом. Разобраться с необычным ощущениями Таня не успела. Во дворе была обгавкана лохматой мелочью. Соседский пес посчитал своим долгом оповестить жильцов о её прибытии. С балкона кинули непотушенный бычок и он упал практически под ноги. У подъезда толклась подвыпившая троица. Сосед с третьего этажа и его дружки.
  Первая реакция испуг. Кровь упругой волной стремительно прилила к лицу и вискам и столь же стремительно схлынула, оставляя во рту привкус тимкиного лекарство. Нечто среднее между разжеванными хрящами, терпкостью прутьев и коры можжевельника и еще чего-то невыразимо противного, для чего и слова в лексиконе не подобрать.
  "Metah! (старые кости)" ‒ слишком летуче запомнить в обстановке избыточного волнения.
  И вот эта "карамель" буквально сожгла носоглотку, стрельнув колючками в нос, в гортань, заслезила глаза, запекло в висках и затылке. Таня непроизвольно чихнула.
  ‒ Будьте здоровы, ‒ вежливо пожелал один из троицы.
  ‒ Спасибо, ‒ на автомате вырвалось в ответ.
  ‒ Надо говорить благодарю. Богу нас спасать не зачем.
  ‒ Благодарю, ‒ поправилась Таня, проморгав набежавшие слезинки.
  ‒ Девушка, постойте с нами за компанию? ‒ предложили, дыша пивной кислятиной, перебить десятки других запахов из дворового окружения. Смолистость ближайших топольков. Пролитый бензин. Вытекшее из коробки машины масло. Собачье ссанье. Детские пеленки, плохо простиранные и вывешенные на просушку. Вонючие сигареты, известь подбеленных стволов и много чего жиже и пресней.
  ‒ Мы вас настоящим элем угостим, ‒ посулился второй, не в меру улыбчивый.
  От него дурно пахло. Не хмельным. Вернее не только хмельным. Нечистой одеждой, нечистой плотью, гнилыми зубами, едким потом, мочой, плохо смытыми вагинальными выделениями утрешнего полового акта.
  ‒ И спать уложим. Баю-бай, споем, ‒ обещал третий, показав, как именно будет укачивать такую ляльку, держа на руках.
  Чеснок, прокисшая сметана, разваренная свекла, колбаса, если то, что он жрал можно отнести к разряду упомянутой продукции, говяжий доширак и сушеная рыба... легко узнавались в исторгаемом выдохе.
  Всем троим забавно и весело. Но не Тане. Вдыхать букет содержимого чужих внутренностей, удовольствие, прямо сказать, никакое. Она ускорила шаг, шмыгнуть в подъезд, отсечь дверями мерзкий смрад.
  ‒ Меня Вася зовут! ‒ кричал вдогонку выпивоха, веселя и себя и товарищей.
  Сдерживаясь не дышать, Таня быстро поднялась на свой этаж, скоро открыла замок и только оказавшись в квартире, позволила сделать выдох-вздох. Побросав сумки в коридоре, быстренько разделась и залезла в ванну, смыть с себя невыносимый запах. Казалось, он пристал к ней навечно. Въелся в волосы, в кожу, остался на лице не смытым макияжем. Она чувствовала себя ужасно грязной и залапанной. Таня даже всхлипнула от ужаса. Она не хочет так вонять! Но очевидно её испытания только начались. Смердело мыло, шампуни, гели вызывая опаску использовать. За отдушками, загустителями, увлажнителями, консервантами и прочей химией пряталось такое.... Помойный бак безопасней.
  Отыскала на полке детский шампунь, купленный из-за красивой этикетки с девчачьей милой мордашкой. Из всего ассортимента банок и бутылок он самый безобидный. О пользе речи не шло. Таня тщательно вымылась, отгоняя настойчивое желание пореветь в дурной голос.
  После душа переоделась во все чистое, перестелила постель. Но и тогда не успокоилась. Запахи! Вездесущие запахи преследовали её. Воняло пластиком от окна и телевизора, лаком мебели, тканью обивки дивана. Потертости воняли сальным потом, тянуло резиновым клеем от ковра на полу, бумагой и краской обоев. Кожей обуви и курток. Пылью с подоконников, штор и гардин. Землей и гнилью из цветочных горшков. Сами цветы пахли нисколько не лучше! Стакан молока с медом, не помог унять расшалившееся обоняние. Было ли молоко молоком, а мед медом лучше не думать. Казалось нос забит тысячами разных запахов, а голова лопнет от нахлынувших неприятных и пугающих ощущений.
  Спасительный сон, отсекающий и отодвигающий многие из житейских проблем, никак не приходил. Не смотря на выключенное освещение и на задернутые шторы, в комнате подозрительно светло. При желании вполне можно читать, не особо напрягая глаза. Провалявшись с час, она уже подумывала отвлечься от мешающих заснуть раздражителей, книгой. Мучимый который год Толстой вполне годился на роль снотворного. Отвлекло совсем другое. Отчего вряд ли заснешь. К шумам и звукам примешался бубнеж за стенкой. Таня невольно прислушалась, кому еще не спится, смотреть телевизор. Оказалось звук издавала совсем не включенная техника. Явно различались живые голоса. Мужской и женский. Затем в бульканье прорезались звуки букв, слоги и слова. Прошло немного времени осознать, она подслушивает посторонний разговор.
  ‒ Я не буду!
  ‒ Лена, ну чего такого?
  ‒ Мы с Сережей так не делаем.
  ‒ Сережа муж, а я любовник. От медового слова любить! ‒ откровенно подлизывался мужчина.
  ‒ Мне не хочется, ‒ ни отказывалась, но жеманилась женщина. ‒ Пусть другие делают.
  ‒ У меня только ты, ‒ вольно целовали пассию во влажную кожу.
  ‒ Это разврат, ‒ сбоило дыхание пассии от дразнящих прикосновений хитрых губ.
  ‒ Нормы в сексе медицинской наукой не установлены.
  ‒ Давай потом, ‒ тянула женщина дать себя уговорить. Ей нравился просящий сахарный голос искусителя.
  ‒ Месяц терпеть?
  ‒ Всего неделю. Он опять уедет. На пять дней.
  ‒ Лена....
  ‒ Мммм....
  ‒ Ну, Лен...
  ‒ Я не хочу. Потом.
  ‒ Сейчас!
  ‒ Мммм...
  Противный скрип кровати за стеной. Движения, дерганные и сумбурные.
  ‒ Невкусно, ‒ пожаловалась женщина.
  ‒ Думай обо мне.
  ‒ А ты мне так сделаешь?
  ‒ Конечно, сделаю.
  Влажное движется во влажном. Мужчина глубоко вздохнул и затаился... Прерывисто выдохнул. Женщина сдавлено, через силу, сглотнула.
  Таню стошнило. Собирая рвоту в жменю, побежала в ванную, исторгнуть скупое содержимое желудка. Склонясь низко над раковиной, долго отплевывала тягучую желчную слюну. Хлебнула холодной воды и тут же выплеснула её, со сдавленным ‒ Бееее! Отдышавшись подняла лицо, увидеть свое отражение в темном зеркале. Кажется ему смешно. Отражению.
  Спала плохо, но к утру наваждение пропало. Мир стал прежним. Безвкусным, бесцветным и оглохшим.
  Неделя ничем не запомнилась. Лишь присутствовала некая настороженность, вновь погрузиться в ранее недоступное. В многообразие и наполненность пространства звуками, запахами и цветом. Таня откровенно побаивалась и одновременно желала вновь соприкоснуться с непонятным, но манящим. Но не подряд, а выборочно.
  К концу недели начальство, немного смущаясь, объявило.
  ‒ В этом месяце настоятельно рекомендовано каждому... Повторюсь, каждому, написать заявление без содержания. На один день.
  ‒ А как же зарплата? ‒ возмутилась Гоар, готовая биться за свою трудовую копейку.
  ‒ Я же сказал, без содержания! Следовательно без сохранения заработной платы.
  ‒ На основании чего? ‒ оторвалась Аля от бутерброда. Обкусанный сэндвич едва умещался в руку.
  ‒ На основании устного пожелания высшего руководства, ‒ терпеливо разъясняло начальство, нервничая.
  ‒ Может оно пожелает меня извращенно поиметь, тоже соглашаться и заявление писать? ‒ возмутилась Ирэн. Ни одно распоряжение не обходилось без её комментариев. В меру извращенных, но, по больше части, справедливых.
  ‒ Ирина Викторовна, не утрируйте. Управление решило сэкономить. Не напишем заявлений, они проведут сокращение штата. Кто из вас хочет попасть под рестрикции или подставить под них своих коллег?
  Молчание не знак согласие с драконовским подходом, но желание в списке выбывших себя не обнаружить.
  ‒ А у нас сокращать будут? ‒ совершила Галюня подвиг раскрыть рот. Смелости придавал факт, за ней сидела Таня. Прошлый раз убрали именно владетельницу стола в медвежьем углу.
  ‒ Если начнут, ‒ заверил Дрозд со знающим видом.
  Ирэн высказала публичное несогласие с дурацким распоряжениям дурацких руководителей. Её поддержали все, даже гиена. Терять в зарплате никто не хотел. Начальство понимая, подчиненным информацию надо переварить, переговорить, перемыть косточку ему и всем вышестоящим и согласиться, отвело на писанину час. Восстание не состоялось, не нашлось Спартака. Блядство у большинства в крови и не только женщин. Декларировать намерения и отступать от них с видом будто ничего и не декларировалось. Подача заявлений напоминала контрольную в школе. Всякий написав, не преминул заглянуть в бумагу соседа. Свериться.
  Таня сумела удивить. Она живенько накрапала заявление на две ближайшие пятницы и подала на подпись.
  ‒ Отчет исправлен, ‒ заверила она руководителя не медлить с визой.
  Размашистый росчерк на пол-листа, одобрил изъявленное желание экономиста Кирсановой увеличить себе количество выходных дней. Расписывался Олег Васильевич весьма примечательно. Четкие начальные буквы фамилии в конце растягивались замысловатыми колечками с не менее растянутыми О и ВС. Получалось что-то похожее на "Дроздовский". Мило и аристократично.
  Больше всех озадаченной решением тихони оказалась Алена Павловна. Когда подчиненные ведут вне соответствии установленным им рамкам, это неподдельно тревожит и озадачивает. Получается ты не располагаешь достоверными сведениями о их настоящем и не можешь поручиться за будущее. Гиена подобных вывертов не любила. Несвойственно Татьяне Кирсановой выступать с самой завалящей инициативой. А здесь.... Первая на бруствере.... Что дальше? Чего ждать? И как это отразится и скажется на остальных?
  Никто бы не догадался, а делиться сокровенным Таня не собиралась. С недавнего времени мысли её обитали далеко от места работы, городских улиц, транспортной суеты и работы. Присутствуя в городе, она оставалась в Рябинино.
  
  ***
  "Второй висяк, "‒ поздравил себя Климов. На его участке. И если с Ивлевом все обстояло более менее терпимо ‒ заезжий, то за Сыча придется объяснятся и не раз и не два. Показатели.... График успехов поддержания правопорядка на вверенной ему территории сразила импотенция. Висяк одним словом.
  "Смерть наступила... тарам-барам... турум-бурум... ", ‒ в который раз перечитал копию экспертизы участковый. Светлых мыслей от прочтения не прибавилось. Ну, ни одной, самой завалящей!
  ‒ Висяк Висякович! ‒ объявил Климов ближайшую перспективу успешного раскрытия гибели г-на Сыча. Стрелецким похеру, а объясняться ему. Работа с населением в полном объеме не ведется. Случаи противоправных действий участились. Законность попрана. Отвечать кому? Правильно. Участковому.
  ‒ Му-му-му! Му-му-му! ‒ покривлялся Климов.
  Поднялся из-за стола, прошелся по мрачной комнатенке, отведенной ему под службу. Крашенные синей краской панели. Беленый потолок в серой пыли и сажи от давно не чищеной печи. Облезлые от времени и потеков влаги подоконники.
  Климов посмотрел в одно окно, заглянул во второе. Пейзаж менялся согласно погоды и времени года, но ничего кардинального. Потыкал твердую почву колючего кактуса. Когда его поливали? Еще при предшественнике?
  ‒ Вот же не было печали, ‒ досадовал он на несвоевременность происшествий. Перекантовался бы оставшиеся полгодика и вернулся в город. А вот теперь....
  Когда ссылали в "хуево-кукуево", подальше от ненужных глаз и карающей лапы закона (столько было не собрать ни по родным, ни по друзьям, отвести беду), заверяли.
  ‒ Посидишь тихонько, не высовываясь. За порядком присмотришь. Пару грамоток получишь, за образцово-показательную работу. Алкашей приструнишь, торговок погоняешь, с шоферней ликбез проведешь. Проявишь себя, словом, с положительной стороны. Тогда и обратно возьмем. А так... наследил много. Где не следовало.
  ‒ Не один я, ‒ оправдание и слабое утешение.
  ‒ Все замарались. И кому-то за то отвечать. Скажи спасибо на скамеечку не присел, как некоторые. Сам знаешь у нас нынче, коли попался.... Красных зон как в прежние времена нету. Там к таким, как я да ты, относятся очень не уважительно. На пику ставят, петушат и чмырят. Так что, сказано сиди и не рыпайся, вот сиди и не рыпайся. А к тому времени, как в поговорке, или ишак сдохнет или царя сменят. Конечно, после пирожков с мясом, перейти на доширак совсем не романтИк, но пусть так, чем в места не столь отдаленные, на срок определенный УК РФ. И поблагодарить не забудь. Благодарные и не жадные везде востребованы.
  Вот и куковал он в деревне Рябино условно-амнистированным декабристом. Вроде бы и не за что. Не против царя и устоев общества умышлял, а противу закону, в свой глубокий карман. Так ведь окладик маленький, а хлопоты за него великие.
  Пошатавшись по комнате, вышел в коридор и миновав пустующий и незапертый "обезьянник", спустился с крыльца. Не хотел грязь месить, а придется. Учили его не от чего не отказываться. Сперва здравые идеи рассматривать, потом дурковатые, и уж в конце, на закуску, бредовые. Вот за бреднями и снялся.
  Усевшись в служебную жигу, отправился в конец деревни, на Путейную. К Дукалису. Старику с российским актером Селиным крепко схожим, но к полицейской службе никаким боком не примазанным. Бывший сиделец, знатный лесовод, в меру браконьер и опытный самогонщик. Одни во многих лицах. Ехал к нему Климов поговорить. Дукалис был стариком контактным, много чего знал, еще больше о чем помалкивал. Жизнью за язык бит и приучен лишнего не трепать. Но начинать с кого-то надо, раз решил начинать. Почему бы и не с Дукалиса?
  "Посмотрим что за Живоданский Зверь завелся, которого даже Столыпин бздит," ‒ думал Климов в поддержку бредовой идейке. И Ивлев и Сыч однажды зверю дорогу перешли. Или тем, кто под него работал. Собаку Баскервилей все читали. Шаблонность задумки не означает бездарность исполнения.
  Рулил с осторожностью. Объезжал бездонные деревенские лужи и глиняные волны от большегрузов, которые зацепи только и встрянешь на веки. Пару раз буксовал, и надрывая старый движок, с трудом выбирался из липкой ловушки.
  ‒ Вот жеж направления! ‒ с тревогой вслушивался он в надсадный вой двигателя. Запах разогретых вращением буксующих колес, раздирал нос до чиху.
  Однако добрался без особых происшествий. Нервотрепка дело привычное.
  Старик оказался дома. Судя по запаху вчера выгнал, в воздухе присутствовали сивушные флюиды алкогольного продукта.
  Двор по кулацки широк и обихожен хозяйской рукой. Ничего не валяется, не болтается, не хлопает на веревках. Самих веревок, сушить, тоже не наблюдается. Здоровая псина не на цепи. Повела в сторону Климова носом, покосилась одним глазом и положив огромную лохматую башку на лапы, задремала. Дукалис возился с провисшей калиткой. Тесал, колотил гвозди, по старинке выверяя отвесом ‒ грузиком на нитке, вертикаль. Одет по домашне-рабочему. Хэбэшная роба темно-синего цвета с вытертой надписью РЖД. Поверх баранья безрукавка-душегрейка. На голове бейсболка с обнявшимися буквами N и Y, вымазанная в еловую смолу.
  ‒ Чегой-то власть в нашем краю забыла? ‒ поздоровкался с участковым Дукалис. Неприятностей не боялся. Не ловят нынче за такое. Не те времена. Разве сдох кто с перепоя. Но об том бы узнал загодя.
  ‒ О здоровье справиться, ‒ для зачину пошутил Климов. Кто ему поверит, если на полном серьезе ляпнет.
  ‒ Вон оно что? И давненько мое здоровьишко стало полицию беспокоить? Лучше бы пенсией моей обеспокоились. Маловата курва. Ни сервелату купить, ни зубы вставить, сервелату который не купить, пожевать. Так и живу. Ни зубов, ни сервелату, ни пенсии, ‒ гоготал старик. Не вредного был нраву и настроения хорошего, потрепаться.
  ‒ Так далеко сердце не болит, ‒ сокрушался Климов о черствости собственной души. ‒ Но слегка побаливает. А с зубами надо в соцслужбу обращаться. Оне о кусачести пенсионеров пекутся.
  ‒ А чего кусать стало быть не по их профилю?
  ‒ Бюджет-то государев не резиновый, еще об пайке думать.
  ‒ И хер сними, ‒ отмахнулся Дукалис.
  ‒ А за Бог с нами? ‒ подмигнул Климов старику. ‒ И уважении к почетным труженикам лесной промышленности?
  Старик живо организовал стаканы, не озаботившись закусью. Кто первую закусывает? А тем более вторую.
  Звонко чокнувшись, выпили.
  ‒ Хорош! ‒ похвалил Климов. Самогон и вправду добрый. Огнем полыхнул по груди и унялся, мягко грея кровь. И вкуса никакого, морщиться и кривиться. Качество!
  ‒ Ну, сказывай власть, чего надо. Ежели про Сыча пытать станешь, то ничего путного не поведаю. Бывало заходил, как мать денег даст. Покупал... Но это так без протокола. Чаще один. Жадноват покойник. Отца его знал, такой же скуреда. Бутылку купит, половину оприходует и к дружкам несет. Втравит в попойку, да на холяву хлещет с ними. Он вроде угостил, и его ответно потчуют. С него рупь, с других десять.
  "Про Сыча ли толкуем?" ‒ припомнил Климов речи егеря. Бизнес, угощение...
  ‒ Не, я по другому делу, ‒ отказался Климов от интересующей его и всю округу тему. Ивлев, он городской. Сыч местный. ‒ Скажи Николаич, ты человек в лесных делах опытный, может медведь кабана задрать.
  ‒ Смотря какого. Сеголетка запросто. Подсвинка как делать нечего. Двух-трехлетнего возьмет не почешется.
  ‒ А крупней? Такого... В холке с метр и весом килограмм двести.
  ‒ Тебе зачем? Вепрятины захотелось? ‒ подмигнул Дукалис участковому.
  ‒ Я не за мясо. Интересуюсь, кто в лесу хозяин?
  ‒ Кто-кто? Столыпин наш. Кого хочешь из своего тоза положит. Старый-старый, а стрельнет, не промахнется.
  ‒ Я серьезно, ‒ постарался Климов придать себе озадаченный вид ‒ Спор у меня вышел. Мало не до драки.
  ‒ С приезжими? Что у Хряпы днюют-ночуют? ‒ проявил хорошую информированность Дукалис. В деревне как иначе? Все про всех, ничего не скроешь.
  ‒ С ними. Они за хряка, а я за топтыгу.
  ‒ Вы же вроде с Матвеичем в лес ходили. Он бы и рассудил, ‒ осторожничал Дукалис с вердиктом. Десять лет приучат язык на привязи держать. Коли спрашивают, не за просто так, от делать нечего.
  ‒ Спор позже произошел. Вернулись когда.
  ‒ А Матвеич чего? Первейший зверобой в наших краях. Ему и первое слово о таких случаях.
  ‒ Да немного с ним поцапались. Ты ж его знаешь? ‒ пожаловался Климов. ‒ Парни уток бестолково побили, вот он и взъелся.
  ‒ Та еще заноза, ‒ согласился Дукалис с вредностью охотника.
  ‒ Так что скажешь по спору?
  ‒ Может. Опять же смотря какой мишка и какой хрюшка. А так-то за топтыгиным сила.
  ‒ Прямо раз и одним зубом? ‒ уточнил Климов.
  ‒ Ну, за раз и на зуб это вряд ли. Поваляет, поломает, да и задавит. Хребтину сломит.
  ‒ Хребтину?
  ‒ Перегрызет или лапой перебьет. Моща-то дурная.
  ‒ А если очень крупный? Прямо матерый зверина, ‒ не отставал Климов выпытать нужные подробности.
  ‒ Да откель у нас крупным взяться? ‒ не понял его Дукалис.
  ‒ Ты же местный, ты и скажи. Тебе видней. Может приплелся откуда. С севера или с Урала забрел.
  ‒ Не.. Не встречал. Да разве такие как Столыпин или Жигун вырасти зверю дадут? Башку прострелят, шкуру богатеям в Рябинино сволокут, жир и ливер китайцам скинут.
  ‒ Скажешь тоже, китайцам, ‒ не поверил Климов. Терлись желтолицые и узкоглазые в Стрелецке, но чтобы в деревни лезли, не слышал.
  ‒ Они что вши, не хочешь, а заведутся, ‒ сердито заверил Дукалис. Старик нерусского духа и вида не переносил. Хохлов и бульбашей и тех за людей не признавал. А китайцы мало что дети обезьян, конкуренты. Дешевой водкой торгуют. Говно, а люди берут, да еще благодарят. Травятся, слепнут, глохнут, дохнут, но счастливы. Сэкономили копейку.
  ‒ Тоже верно. А раньше были? Ну, крупные. Тут же до войны лес... На танке не проехать!
  ‒ Про те времена лучше со Столыпиным толковать. Он с мальства по дрому и раменью* шастал. Мы в школу, а он зверье щечить*. Добытчик. Знаешь за что дед столыпинский под расстрельную пошел? Из колхозного стада овец крал. Следов волчьих наделал, вроде они набезобразили, а мясо продавал.
  ‒ Свои сдали?
  ‒ Что ты! Из эНКэВэДэ тертый и догадливый попался.
  ‒ А я подумал свои.
  ‒ Ежели лоб железный имели, попробовали бы. Все нормальные. Обычные. Смертные.
  ‒ С ним теперь не поговоришь... В контрах мы.
  ‒ Не до кулаков? Он в молодой поре знатно бился. На спор супротив пятерых выходил.
  ‒ Словесно спарринг вели, ‒ разочаровал Климов старика. Видно и он с охотником не в большой дружбе и особом ладу жил.
  ‒ Тогда до бабки Нюрки ступай. Она хоть и старая зазвона*, но памятью крепка. Говорят, царя помнит. Смольный окончила! Это тебе не нынешний университет, где на блядей учат. Благородная девица, ‒ и загоготал довольно. ‒ Была когда-то.
  ‒ Это сколько же ей лет, ‒ взаправду удивился Климов.
  ‒ Вот и спросишь. Коли за порог пустит. То же со своей придурью, карга.
  Климов как мог изобразил великое смятенье и сомнения. Что баба в мужских делах понимает?
  ‒ Ну что? Надумал? А то давай, на ход ноги? ‒ предложил Дукалис, щедро наливая в стакан.
  ‒ На посошок тоже не помешает, ‒ подмигнул Климов деду, поддержать хорошие отношения. Старик жил один. Дефицит общения. ‒ И стременную. Все ж не пешком путешествую.
  ‒ Тогда...!
  Новый звонкий чок и намах на глык.
  Приняли, как и первую, без закуски. Третья не задержалась.
  ‒ Казакуй! ‒ разбанковал дед стременную. С отпыхом села. Все же не магазинную водку дули. Ту закусывать не обязательно.
  ‒ На-ко, зажуй, ‒ усмехнулся Дукалис, предложив соленый огурчик из пыльной трехлитровки. Пупырчатый, влажный, с плесневелым налетом. ‒ Нежные вы больно с городу.
  Климов не отказался, опасаясь развезет его от дедова богатого угощения. Однако, добрый хмель мягко укачивал, но не дурил. В сон не тянуло, а как бы вовсе наоборот, бодрило. К озорству, гульбе и пению. Тесно душе за ребрами прятаться. Развернуться в полную ширь требует.
  "Помять бы лохматую, хоть бы и горбатую...," ‒ помечтал Климов о мужских утехах. Мечтать, говорят не вредно. О пользе, правда, ни слова не сказано.
  Усевшись за руль, замысловатым путем отправился в другой край Рябино. По состоянию следовало бы от визита воздержаться. Кто знает, как бабка отнесется к подвыпившему мужику, припершемуся бог весть за с какой целью. Но Климову прямо свербило сделать все единым разом. На том и в городе погорел. Хапнул так, в руках не удержал. Позавидовали суки, стукнули кому следует. Себе лычку, ему лесные просторы окармливать.
  Заявиться не с пустыми руками, по пути завернул в магазин, именуемый мини-маркетом "Деревенским" с абстрактной продовольственной вывеской над входом. Выпускница Смольного не Дукалис, вряд ли самогон употребляет и на брудершафт согласится. Хотя поговаривают гонит. По особому рецепту настаивает на травах, ягодах, кедровых орехах и коре. На заказ. Рябининским. Есть там любители и ценители натуральных продуктов и здорового образа жизни. Деньги кладут не считая.
  Отстояв короткую очередь, Климов купил шоколадных конфет в красивой импортной коробке и черного чая, в подарочной нарядной банке. Попросил сложить покупки в цветастый, с яркими ромашками, пакет.
  ‒ Женихаться собрался? ‒ прицепилась к Климову языкастая Полька, девица пышная, незамужняя и с того до мужского вольного хера очень охочая. Подобную телесную фактуру любил отбирать и снимать итальянец Тинто Брас в своих "еротиках". И глазам отрадно и рукам затейно.
  ‒ А как же, ‒ согласился Климов, не тропясь сбегать. Должность такая ‒ с людьми близко общаться. На разные жизненные темы. Про еблю включительно, а в некоторые моменты обязательно.
  ‒ На кого глаз положил? В нашей стороне, достойной такого видного мужчины не примечено. Чтобы при должности и... , ‒ ехидненько щурилась Полька. ‒ С пистолетом заряженным! ‒ про "оружию" ловко ввернула. ‒ Бах-бах и прямо в .... сердце!
  ‒ Нашлась любушка, ‒ сделался загадочным и скрытным Климов, подразнить продавца.
  ‒ Скажешь, кому завидовать?
  ‒ Секрет секретный. Вдруг пока иду, передумаю. Конфет пожалею, ‒ не робеет Климов перед языкастой.
  Полька довольно лыбится и через прилавок тянется, доверительно общаться.
  ‒ А чего так?
  ‒ Мало ли кого встречу. В магазине, например, ‒ косился экс-капитан в замечательный вырез.
  ‒ Сладкого не люблю.
  ‒ А я не конфеты предлагаю, ‒ подмигнул Климов и пообещал. ‒ Вкуснее найду, чем потчевать.
  ‒ Ой, прямо попробовать захотелось, ‒ рассмеялась понятливая Полька, колыхая крепкой грудью. ‒ Мальчишник соберешь?
  ‒ Как без него, ‒ хитрый глаз Климова подернулся мечтательной дымкой. ‒ Гульнём в молодую силу.
  ‒ А девок-то возьмете в компанию?
  ‒ Святое святому... Не помешают. Прийти хочешь?
  ‒ Приглашаешь?
  ‒ Чего бы и нет. Прямо сегодня и приходи, ‒ и подвинул фуражку на лоб, на манер героев фильмов канувшего в небытие социалистического реализма. Здравствуй, милая моя, я тебе дождался...**
  ‒ Приду, ‒ в наглую липла Полька к мужику, при свидетельстве небольшой очереди. Мужики понимающе лыбились, бабоньки понимающе хмурились.
  ‒ Фрукты не забудь, ‒ кивнул Климов на богатство объемов.
  ‒ А как же! Витамины! ‒ и чуть повернулась, качнув бедрами.
  Выйдя из магазина, удержался не вытереть пот со лба. Специфика работы. На кокарде с погонами далеко не уедешь. Это в городе здрасьте-досвиданье и сто лет не встретишься. В деревне захочешь, не разминешься. И судить будут не только по сделанному, но и чего не сделал, мог сделать, как себя вел, с кем снюхался, от кого нос воротил, как держался.
  "И за какое место," ‒ хмыкнул Климов, заканчивая с любовной темой. Дела ждали.
  Старуха ковырялась в огороде. На удивление и на зависть энергичная и живая для своего возраста. Ловко отмахивала тяпочкой, формируя грядку.
  "Сколько же ей лет, царя помнит и в Смольном училась?" ‒ терзался Климов сомнениями услышанному от Дукалиса. Когда сосчитал едва не вырвалось в слух. ‒ "Сто двадцать! Да ну на х..й!"
  ‒ День добрый, баб Нюра, ‒ поздоровался участковый, заглядывая через опрятный заборчик. Огромный алабай слегка пошевелил ухом. Не поднялся, встретить.
  "Мелок я ему. На один зуб, " ‒ расценили безразличие сторожа. Что Климову импонировало, не держали в деревне дурных шавок. Все к делу. Охранять и доглядывать.
  ‒ Кому баб Нюра, а кому Анна Германовна, ‒ отчитали Климова, не задержались. Строго, как несмышленого сопляка.
  "А кто я для неё? Сопляк," ‒ согласился участковый с долгожительницей. Треть не прожил, ровняться.
  ‒ Тогда добрый день, уважаемая Анна Германовна. Разрешите к вам войти? ‒ спросился Климов. ‒ По сугубо личной надобности.
  ‒ Приспичило что ли? ‒ приглядывались к просителю. Такие не ошибаются. Ярлык навесят, до смерти носить.
  ‒ Разговор к вам имеется, ‒ заверил участковый.
  Вредная бабка окинула фронт проделанных и предстоящих работ. Очевидно, перспективы беседы выглядели заманчивей нудной работы.
  ‒ Входи. Больно редкий гость, сразу нахрен отправить.
  "Вот тебе и Смольный!" ‒ никак не ожидал Климов ругани от бывшей институтки. У них же сплошные бонжур, мерси, аревуар...
  Дом крепкий. Пятистенок, построенный умелыми руками. За век не сгнил и порчи в нем нисколько. Ни в срубе, ни в венце, ни в крыше, ни в наличниках-ставенках, ни на причелинах. В таком жить, горя не знать.
  Климов хорошо отскоблил грязь с подошвы сапог. Больше выказать уважения, нежели от необходимости. В машине ехал, где замараться-то? Взошел на крыльцо. В открытую дверь пахнуло хлебной выпечкой.
  ‒ Проходи, мух не лови и в избу не напускай! ‒ подогнали гостя не задерживаться.
  Приятный полумрак сеней. Лавки. Ведра. На скобе ‒ коромыслецо. Резная вешалочка. Прямо дверь в кладовую, влево в жилое.
  Горница с роскошной русской печью и бабьим кутом. Просторно, светло, ухожено. Во вторую половину не заглянуть. Плотная шторка не оставляла любопытным ни щелочки.
  В красном углу иконы. Старые, вековые. На иных святые двуперстно руку держат. Оклад золотом отблескивает. Лики что в светлом солнце сияют.
  ‒ Ежели денег пришел занимать, не дам. Про соседей пытать, зря стараться будешь. Ничего не скажу. Ни хорошего, ни плохого. Каких бог дал, с такими и соседствую.
  ‒ А просто поговорить? ‒ миролюбиво держался Климов. Бабок глоткой да гонором не возьмешь. Обходительностью и уважением продуктивней получится. Тем более с царской дворянкой.
  ‒ Где видано, власти с людьми запросто говорить, ‒ ворчала старуха. ‒ Или вызнать чего, или на глупость подбить.
  ‒ А конкретней? ‒ стало любопытно Климову, на какие глупости древних грымз власти подбивают.
  ‒ Выборы. Подписи за или против кого. Инициативы... Сбор средство... Свидетелем выступить. Мало ли.
  В доме ничего современного. Половички самовязанные, крошницы* ладные, скрыни* расписные, сельница колобец* подавать, посудный ставец. Утварь разная. Ложки, тарелки, мисы... На столе скатерть вышивная. Белая-белая. На медном крючке воинский кортик, фляжка, в которой только сказочную живую воду носить. По стене много старых фотографий в остекленных рамках. Сплошь офицерье. И белое, и красное.
  "История!" ‒ дивился Климов древностям. Подмывало потрогать, убедиться, видит редкости в яви.
  Бабка наблюдая за гостем, не торопила, позволила разглядеть интерьер.
   ‒ Школьники к вам, как в краеведческий музей не ходят? ‒ поинтересовался участковый, польстить хозяйке. Не получилось.
  ‒ Сорно от них и шумно. Зачем мне посторонние под крышей? ‒ с некоторым неудовольствием ответила старуха.
  ‒ Я к вам, Анна Германовна, вот по какому делу, ‒ пустился в объяснения Климов. Он ведь из посторонних, долго терпеть не будут. ‒ Как младшее поколение к старшему хочу обратиться. О прежней жизни поговорить.
  ‒ Это какой такой прежней? ‒ немного растерялась старая. Меньше всего ожидала, с подобным к ней обратятся и кто? Представитель закона. В настоящем порядка не навели, в прошлое лезть.
  ‒ Говорят, вы Николая Второго видели. Смольный институт благородных девиц закончили. Любопытно, как оно было в ушедшем прошлом. Зря может революции поддались. Царя хаяли, советскую власть хвалили. Потом Советскую власть ругать принялись, царю дифирамбы запели. Ныне и то и другое шоколадом мажут. И царь сделался хорош, Советская власть замечательной. Вот и хочу разобраться, ‒ плел словесное кружево Климов. В его прежней должности, да и в нынешней, уметь "лапшу вешать" признак профессионализма. ‒ Интересно ведь.
  ‒ Интересно у девок между ног, ‒ не поддалась старуха на "соловьиные пения" участкового. Смотрела строго и с недоверием.
  ‒ Про то все знаю, что мужику знать положено. А вот к примеру почему здешнее болото Царевым зовется? Сомневаюсь, что Николаю Александровичу, в угодья, наши рямы приписали и он со двором сюда на уток охотиться наезжал. Если только из поезда в нашу глухомань плюнул, ‒ Климов принялся выставлять на стол из пакета, купленные гостинцы. Сесть ему еще не предложили. ‒ Давайте Анна Германовна под чаек. Сказывают, вы знатный чаек на травах парите.
  Старуха и до расспросов не верила Климову ни на медный грош, а про болото услышала вовсе насторожилась. Лицо строгое, глаза пытливые, брови нехорошо к переносице сошлись.
  Экс-капитан недоверие видел, не слепой, и внутренне соглашался, со стороны послушать, странные он речи ведет. Выгнать могут.
  "Ни тебе чаю, ни рассказа к сладкому," ‒ заранее переживал участковый неудачу с подкатом к древней карге.
  Ему бы что толковое выслушать. Зацепочку какую заиметь. Явно кто-то из местных с Ивлевым и Сычом сработал. Кто округу как свои пять пальцев знает. Лес такой, дивизию спрятать можно. Болото странное. Шарахаются от него, как нечисть от ладана. Под чьей рукой просторы, деньги сюда вести и в овраг сигать? Кто хозяин? Вон Столыпин чуть парней не перестрелял за кабана.
  "За меня так не переживал," ‒ вспомнил Климов неприятный момент клацанье курков коштеевской бени и ствол в лицо.
  ‒ Это кто ж тебе про чай сказал? Дукалис, старый дурак? ‒ убавилось у старухи норова. Не так грозна. Чертами помягчела.
  ‒ Сам догадался, ‒ признался Климов. ‒ Под навесом пучки разные сушатся и в сенях пахнет.
  ‒ Может травница я.
  ‒ С чего тогда жители в Еловое мотаются? Своя под боком, ‒ грамотно выкрутился участковый, намекнув на посвященность в некоторые деревенские реалии.
  Старуха, что-то решив для себя, засуетилась. Чайник на плитку, чашки с блюдцами на стол. На донце тонкой посуды отчетливо виден вензель, "Е" и римская двоечка. Императорский фарфоровый завод! Чашкам два с половиной века. Доводилось однажды в руках подержать. Стажером старому следаку помогал. Тот в таких делах шарил лучше экспертов Сотбис. Тертый хер был. За антиквариат и патриотизм на Новодевичьем лег. Не те ручонки возжелал в кандалы обуть.
  Климов подловил себя на мысли... даже не мысли, а каком-то удручающе детском хотении стянуть у старухи одну из вещиц коллекции. Не на память, не из потребности и тщеславия владеть, а досадить. Кинется искать, ан нету! Пропажа!
  "Подохнет в одиночестве старая псина," ‒ выстрелило в мозгу недоброе пожелание в ответ на лебезение перед хозяйкой.
  Пока бабка возилась накрывать стол, просмотрел полки с книгами. Больше на старославянском. Поразглядывал фотографии.
  ‒ Крайние справа дядья мои двоюродные. Сергей Анатольевич Кружилин и Петр Севастьянович Чеген-Ломовицкий. Служили у Александра Васильевича Колчака, ‒ не без гордости пояснила старуха.
  Кресты, ордена, аксельбанты. Белая кость. Воители. Под взором служивых хотело вытянутся, каблуками щелкнуть и рапортовать, величая Ваше Высокоблагородием.
  "Разрешите представиться, штабс-капитан Климов Сергей Васильевич," ‒ посмеялся над собой фантазер в форме.
  ‒ Во втором ряду дед по матери Глеб Александрович Лужинский. При штабе атамана Григория Михайловича Семенова состоял. Рядом с ним мамин крестный, капитан Рудов Павел Аскольдович. В этих (не сказала наших?) краях отличился. Где-то у Еловой обоз разбил.
  ‒ Обоз не строевая часть, ‒ захотелось Климову осадить старуху. Ишь ты! В этих...
  ‒ Смотря чей. Чехов к большевикам примкнувших. Левей мой отец с сослуживцами. У Антона Ивановича Деникина. А в углу он же, но в дивизии у Михаила Гордеевича Дроздовского.
  ‒ И за такие заслуги красные не шлепнули?
  Эх, слово какое! Славное. Так и слышится звук ударов, пронизывающего человеческую плоть, свинца о кирпичную стену.
  ‒ Вон там, папА в конармии Буденного, ‒ ответила бабка, поубавив воодушевления. ‒ Представьте себе не шлепнули. По тем же самым причинам, почему вы здесь, в Рябино, а не за колючкой. Люди и деньги решают многое.
  "В корень зришь старая. Особенно про деньги," ‒ согласился Климов, припоминая чего ему стоило не загреметь на лесоповал.
  С задержкой обратил внимание на стеклянный аптекарский колпак. Под ним, на белой салфетке, лежала фибула. Из тех работ, что историками и учебниками с пиететом приписываются скифам.
  ‒ Откуда такая красота?
  Вот эту цацку он точно бы умыкнул.
  ‒ Отец принес.
  Старуха налила в цветастый заварник кипятка и выставила к блюдцам. Ни сахара, ни булок не предложила. Климов открыл конфеты, предложил угощаться. В большой коробе бедно шоколадных пирамидок.
  ‒ Про Смольный придумали. Матушка моя, покойная, не к ночи ко дню помянута, обучалась, ‒ начала рассказывать старуха. ‒ Я после революции родилась, перед войной. Какой Институт Благородных девиц? Никаких благородий не осталось. Повывели. Одна рабоче-крестьянская среда, разбавленная задрюканной интеллигенцией, забывшей для чего она и кто она.
  "Особнячок поди экспроприировали в пользу трудового народа. Родню проредили именем революции. Оставшуюся в бараний рог согнули, в тягло поставили," ‒ в общем-то понятны Климову "хождения по мукам" белой гвардии, но спросил.
   ‒ А здесь как оказались? Удел декабристов?
  ‒ Добровольно.
  Шуткой ответ расценивать нельзя. До признание не дотягивает. Обиды не чувствуется. Непонятно, словом.
  ‒ Разрешите за вами поухаживать, ‒ вызвался экс-капитан разлить заваренный чай. Аромат и правда обалденный. Ему даже сделалось неловко за содержание принесенной банки. За саму банку нет. Красивая.
  Семейный секрет миграции остался за разговором, но рассказывать Анна Германовна продолжила. Исключительно в рамках заданных Климовым вопросов.
  ‒ После войны мимо нас из эвакуации музейное золото перевозили. Регалии какого-то царька древнего. Скифского или готского. Заезжие молодцы на перегоне состав расцепили, охрану постреляли, ценности изъяли. Спланировали хорошо, выполнили отменно, увести далеко не смогли. Техника подвела.
  Ограбление старуха нисколько не осуждала, даже немного гордилась. Будто сама организовала и воплотила. У таких нелюбовь к Советской власти в крови и генах, передается в поколениях.
  ‒ На болоте спрятались? ‒ догадался Климов. Из собственного опыта знал, сделав хапок на дно падают. Немного ошибся.
  ‒ Отступили, ‒ сожалели о неудачи налетчиков.
  ‒ Надо полагать сдались, ‒ виделся Климову очевидный исход налета. Сербнул чаю, закусил конфетой. Со стыда бы не провалиться, как вкусна.
  ‒ Малодушных не было. Кого отловили, кого отстреляли. Оставшиеся сгинули в топи. Дело-то как раз по такой поре было, как нынче. Только-только тепло стало.
  ‒ А музейное имущество? Вернули? ‒ не очень любопытно Климову бесславное завершение экспроприации.
  ‒ В газетах печатали вернули и обещали скорую выставку. Власть помалкивала, но позже скромно признала, часть только нашли. Малую. Местные, привлеченные к поимке и розыскам уверяли, ящики пустые туда-сюда возили, народ обмануть, не соблазняться искать. По всему где-то, в топи скифское богатство. С той поры болото Царевым прозвали. А ранее рям да рям. Не то место именоваться особым порядком.
  ‒ Неужели не нашлось хороших следопытов поискать добро? ‒ мочил губы в чае Климов. Чаек действительно хорош, но горяч больно. Конфет больше не трогал, не перебивать вкуса.
  ‒ К хорошим следопытам НКВД, почитай, еще пять лет наезжало. У кого лишняя копейка завелась, сразу под надзор, на разговор. Откуда? Докажешь заработал или честно украл, отпустят. А нет, статью и в Сибирь. Или на Урал, гору рыть. Это сейчас, суд-пересуд, а раньше ‒ враг советского народа, расхититель народной собственности и в три дня, либо к стенке, либо на трудовой подвиг направляли. Искупить вину.
  ‒ А после?
  ‒ При Хрущеве нет-нет наведывались. Искатели, туристы, бродяжки разные. Случалось и серьезные люди наезжали.
  ‒ Матвеич поди водил? ‒ сделал заброс Климов. ‒ Он тут говорят, каждой калюже кум.
  ‒ Столыпин-то? Он, нет. Как у него беда с детьми стряслась, в рям не совался и других отваживал. Без него охотников хватало. Подряжались. Кто вертался, а кого хозяин прибрал. Вместе с провожатыми.
  ‒ Хозяин? Болота? ‒ нарочито выставлено Климовым недоверие к сказанному старухой, спровоцировать на подробности. Про хозяина уже наслышан. Хорошо бы фамилию узнать.
  ‒ И болота, и леса, и луга... Всему хозяин. Неужто не знал? ‒ подозрительно повеселела рассказчица. Взгляд не потеплел, но оязвивел. ‒ Енареем кличут. Лешим по современному.
  ‒ Ну-у-у, в наше-то время о лешем речи вести, ‒ безопасно выговорился Климов. Не нужда бы, такого загнул старой дуре, померла бы впечатлившись. Он тут ковром стелится, а она ему порожняк гонит!
  ‒ А ведь он тебя приметил, ‒ неожиданно сказала старуха. Вроде бы предупредила или к какой мысли подталкивала. Правильной мысли.
  "Шутить изволит," ‒ недобро думалось гостю на услышанное.
  ‒ Анна Германовна... ‒ выразил непонимание Климов её словам.
  ‒ Она самая, уж который год, ‒ посетовали на великий возраст. Лишние года никому не в радость. И мудрость им не в утешение.
  По всему разговор близился к завершению.
  "Про Смольный узнал, про болото выведал, фамилия босса тоже известна. Чего еще желать?"
  Но Климову желалось. Стрелковая ситуация. Золотые очки выбивать следует с первого захода, потом меньше дергаться.
  ‒ Раз лешего упомянули наверное и местных суеверий с ним связанных полно, ‒ полюбопытствовал Климов, продолжить беседу. ‒ Места особенные, заповеданные. Дары, подношения, обряды, ритуалы... ну не знаю... еще что-то....
  ‒ Фольклором увлекаетесь?
  ‒ Скорее теми, кто им увлекся сверх меры, ‒ признался Климов без особой охоты. ‒ Водил нас Столыпин в лес и немного к болоту забрал. И там мы наткнулись на тушу кабана. Его какой-то матерый хищник так хапнул, половину спины выдрал.
  ‒ Медведь наверное. Бывает заходят с севера, ‒ заучено отговорилась старуха. Одного истока отговорка с побасенкой про аиста и деторождение.
  ‒ Тоже так думали. А потом топтыгина нашли. Один в один с кабаном обкусан. Не динозавр же их? Это в Шотландии Лох-Несское чудовище в озере водится. У нас получается в болоте. На Енарея валить? Или кто из местных чересчур умный и ушлый?
  ‒ Енарею чужие грехи лишние. У него своих полно, ‒ заступились за лешего. ‒ Человека закружит, домой до смерти не выйдет. Бабенку какую заманит-соблазнит, оменышей, детишек способных к оборотничеству, настругает.
  ‒ В волков? ‒ недовольный и раздражительный Климов решил устроить блиц. Спрашивать коротко и быстро. Не давать время выдумывать, глядишь и правда проскользнет.
  ‒ В наших лесах волки нынче ре-е-едкий гость.
  ‒ Выбили? Фото у вас, в самом углу? Матерого волчару взяли! Кто они?
  ‒ Дураки.
  "Ругает, а сама сидит, что святая на иконе. Строга и светла," ‒ наблюдает Климов. ‒ "Знает ведь что-то! Или примазана сама..."
  ‒ Вот-те, здрасьте. Удачливых промысловиков обозвали. Такой добычей мало кто похвалится.
  ‒ Дураки и есть.
  ‒ А где снимали? Далеко отсюда?
  Информация золотым песком, по крупицам намывается. Редко-редко самородок в руки упадет.
  ‒ Эти из Понаевки.
  ‒ Не слышал про такую деревню? Переименовали?
  ‒ Нет деревни. Выродилась.
  Ей не жаль. Не потому что дело давнее. Не жаль и все!
  ‒ И власть допустила? ‒ представил Климов контрреволюционный разбор.
  ‒ Некогда власти было. Коммунизм строила.
  ‒ Вы детей Ивана Матвеича упомянули...,
  ‒ Про них у него сам спросишь, ‒ моментально осекли участкового.
  ‒ А церковь как к язычеству местных относилась? ‒ припомнилась Климову однажды прочитанная книга про псоглавцев. У старухи полон угол икон в такую ерунду верить и другим рассказывать.
  ‒ С отцом Алексием в Еловой поговорите. И про язычество местное. И отчего монастырские прибыльные смолокурни зачахли, а сам монастырь бросили. О торфяниках, где местные не работали. Отказывались. О ските старообрядческом. О болоте...
  ‒ Которого боятся..., ‒ завершил Климов за рассказчицу. Пусть опровергнет.
  ‒ Кто боялся, а кто и нет, ‒ поправила старуха. Спину выпрямила, смотрит со снисхождением, как на убогого.
  ‒ Были и такие? ‒ хочется узнать за кого бабку гордость заела.
  ‒ Мой отец.
  Можно завидовать. Гордость за родителя это... Климов своим не гордился.
  ‒ А кем ваш отец служил? После Гражданской.
  ‒ А тем же, кем и вы.
  Допив чай, маловата чашка долго рассиживаться, Климов любезно попрощался с хозяйкой. Отъезжая подметил в зеркало заднего вида, старуха развеяла ему во след жменю сухой травы.
  "Совсем из ума выжила, сука старая, " ‒ нестрашно Климову ведьмовского ритуала. Как бы он отреагировал узнав, гостинцы его, комплектом, выброшены в выгребную яму.
  Не выходка старухи занимала мысли. Другое. Пусть малая, но польза от визита все же имелась. Последний месяц Сыч, на паях с дружками, вывозили металл со смолокурни заброшенного монастыря. Тыркались на воровайке от Еловой, через лес. Желание заброшку посетить, не просто присутствовало, оно распирало. Сама история экспроприации музейных ценностей удачно накладывалась на непонятную гибель Ивлева. Как оно бывает? Не искали, а нашли. Либо искали, нашли и задумали провести обмен на денежные знаки. Надежней с ними. В магазинах, на рынках, в ресторациях принимают, вопросов не задают, на баксы меняют. Но денег, припоминая сколько Ивлев прихватил из Стрелецка, оказалось избыточно. Чем больше кусок, тем труднее им делиться. Продавцы ли пожадничали, покупатель ли забыл осторожность, но сценарий обмена изменили. Ивлев мертв. Мертв и Сыч. То ли участвовал в присвоении денег, то ли невольно свидетельствовал тому. Остается узнать, кто за обеими смертями стоит. Причины множить покойников предельно ясны. Деньги и царское золотишко.
  ‒ Надо проехаться, ‒ наказал себе Климов не тянуть, сгонять в монастырь. Через Еловую. Заодно с попом потолковать. Может действительно путного скажет и на дельное надоумит.
  От ладных мыслей во рту сладкий привкус металла. Вроде как сахарозаменителя поел. Сластит, а в кишках и душе пусто. Предупреждение? Два жмура уже имеются. И это про тех о ком известно. А сколько в безвестности почили?
  Увлекшись заманчивыми перспективами продвинуться в расследовании, как знать не поимеет ли с того гешефта, Климов проехал нужный перекресток. Пришлось корячиться, разворачивать машину, рискуя утонуть в дорожной глине. Помогая понуканиями и божбой, выбрался, извозюкав технику до крыши. Не только танки грязи не боятся, но и жига управляемая участковым.
  На крылечке его поджидали.
  ‒ Жених объявился! ‒ махнула ему рукой принарядившаяся Полька. Кожаная курточка, юбка в облипку, полусапожки с пряжками.
  "Хоть что-то хорошее в этой жизни случается. Бляди сами домой приходят," ‒ подумалось Климову с непонятной теплотой. Девка ли глянулась, обыкновенной ебли восхотелось, для чего в том ему разбираться?
  Впустил гостью в дом. Для порядка бесстыдно, поверх и под, потискал жаркое тело в коридоре.
  ‒ Руки-то помой, лапаться, ‒ еле оторвалась от него деваха.
  Пахла она, "крышу" сносило! Текла разогретой к спариванию сучкой.
  "Будет дело!" ‒ бурлила кровь, копилась слюна во рту, распирало мотню.
  Наскоро сполоснул руки и лицо.
  ‒ Коньячку? ‒ спросил Климов, заглядывая в полупустой холодильник. Пожрать негусто, но выпить найдется.
  Первую скрипку играл не он.
  ‒ Да не томи уже, ‒ запыхтела Полька, задирая подол и спуская с задницы кружевные трусы.
  Жизнь приобрела совсем иной темп и ритм. В краткосрочной перспективе.
  
  8.
  Мир беспросветно сер, а время бесконечно тягуче. Несчастной неделе не втиснуться и в полугодие. Понедельник не отличим от предыдущих, канувших в небытие. Гиена в своем праве вести очередной опрос. Руководство на бесконечных совещаниях, планерках и балансовых. Вторник обезличен обыденщиной, не закрепиться в памяти самым никчемным событием. Столько безрадостной серости в одном дне. Среда ни пятое ни десятое. Недалеко от начала и безумно неблизко до окончания. Четверг безобразно буксовал в череде рабочих нескорых будней. Пятница это что-то! С утра туда-сюда, но ближе к обеду заезженная пластинка начальства. Чем инициирован гнев, не ведала даже информированная Алена Павловна. Всем присутствующим пришлось отвлечься от чая с печеньем, отложить обсуждения последних сплетен и мод, внимать шефу много говорившему.
  − Дорогие мои, все что от нас требуется, честно выполнять свои обязанности. Не двадцать часов в сутки, подвигов не нужно, в них нет необходимости, но восемь! А мы? Где статистика по пяти месяцам текущего года? Неделю назад следовало довести до ума. Альбина Сергеевна вы о чем думали, на что отвлекались? ‒ Дрозд двумя пальцами вытащил из своей папки тощую стопочку бумаг. ‒ Будьте так любезны перепечатать. Заметьте, не переделать, а перепечатать. Ни во что не вывозив, ‒ подшагнул сделаться ближе. ‒ Госпожа Цим. Такие цифры в отчет вставили! Что значит показатели соответствуют проделанной работе? За такую, знаете ли, работу, нас с вами выпрут в пять не минут − секунд. Гоар Альбертовна, жду от вас анализ затрат ремонтов. Их обоснование. А не этот набор цифр. Ирина Викторовна, где перерасход по статьям и развернутые логистические выкладки. Раз-вер-ну-тые! С чем мне идти туда! ‒ палец шефа ткнул в потолок. Очевидно распекать Гресс и Кирсанову запала не хватило. Или, почему не предположить хорошее, свою работу они сделали без нареканий. Потому закончив перекличку, руководство перешло к оргвыводам. ‒ Вы так хотите неприятностей? Нам их устроят, утроят и удесятерят! В следующем полугодии предвидится сокращение штата. Вчера меня о том открыто и безапелляционно уведомили. На одну единицу. Когда дойдет очередь определять кого именно, я вспомню заслуги каждого. И будьте уверены, ничего личного....
  Олег Васильевич еще пару минут вещал в никуда. Судя по его уничижительному взгляду, опять метал бисер, после чего утомился, угомонился, сгреб какие-то приготовленные ему папки и сгинул, вдохнув надежду в подчиненных, не видеть его до понедельника.
  − Опять в мэрии хвоста накрутили, ‒ вздохнула сочувственно Жарова. Её не поняли. С каких пор их шеф вхож в мэрию? Должность у него плюгавенькая, да и сам не лучше.
  У Ирэн свое виденье буйства руководства.
  ‒ Я бы погрешила на весенний спермотоксикоз!
  ‒ Так помоги товарищу, ‒ предложил Дядя Ванин, благодушный и расслабленный. Перцовочка это прямо вот родней родной. Обласкала. Обогрела. ‒ Раньше это называлось шефством.
  ‒ На бетонку путь заедет. Дешевле обойдется. А денег жалко, на этаж спуститься. Кажется Амалия сегодня из отпуска вышла, ‒ порекомендовала Ирэн легко решить проблему и ударилась в подробности. ‒ Вся загорелая такая. Переспелая. Прямо фрукт из Таиланда. Такая нямочка!
  ‒ Если друг оказался вдруг! И не друг и не враг, а так! ‒ пропел Дядя Ванин, осудить неоправданный ничем отказ от шефства.
  ‒ Ага. Друга не ебе... э... пардон месье, сексуально не эксплуатируют, ‒ поправилась бесстыжая Ирэн, блеснув знанием мужского фольклора.
  Остальных, более спермотоксикоза начальства, волновало обещанное сокращение штатной единицы. Если в мэрии о том не скрывая заговорили, жди беды. Новый мэр, по слухам, дама с тяжелым характером. Она уже выперла нескольких заслуженных сидельцев, не смотря на связи и родню. Кто-то поговаривал и все соглашались, так поступают в двух случаях. Из принципиальности. О чем смешно упоминать. Или защищенности влиятельными покровителями из края, проводить независимую политику не оглядываясь ни на кого. Кадровые перетряски подавались под видом управленческой реструктуризации. Город находился на острие всех столичных веяний и собирался жестко (очень любимое слово очень многих) экономить. И на зарплатах служащих всех рангов и статусов, в числе прочих способов.
  Не успел испариться запах тусклого парфюма Олега Васильевича, все послушали мнение Алены Павловны. Оно мало, чем отличалось от мнения шефа. Но перепето без всякого пафоса и ненужного напряжения. Пока гиена говорила, Таня бойко отстукивала по клавишам, заполняя электронную таблицы. Дело завидно спорилось и она рассчитывала разделаться с анализом экономических показателей уже сегодня. Ничего не оставляя на выходные. Еще никогда так легко не удавалась работа. Желание проявить себя тут не причем. Проработай она дольше, можно было сказать, мастерство брало свое. Ныне брало верх устремление посвятить выходные, целиком и полностью, делам дачным.
  В обед Таня в буфет не спустилась. Обошлась взятым из дому. Выпила стакан молока, размочив ржаные крепкие сухарики. Что не могло не остаться не замеченным глазастыми и внимательными коллегами. В женском коллективе ничто не подвержено самотечению и изоляции.
  − Татьяна Кириловна, вы на диете? ‒ обратилась гиена к подчиненной, за которой наблюдала все больше странностей и необъяснимых изменений.
  Стройность тела, тема волнующая многих, ибо большая часть присутствующих имела крепкие задницы и весьма далекие от идеала шестьдесят сантиметров, талии. Эталонная пропорция 0,78 не соблюдалась никем. Талия это важно. Узкая талия подчеркивает грудь, даже если подчеркивать особо нечего. Правда, у некоторых, например у Альбины Сергеевны, её следует скорее маскировать от жадных взоров похотливых самцов.
  − Нет, − оторвалась Таня от работы. За окном жарило солнышко, шумели деревья, в распахнутое окно влетел шмель, обманувшись пустыми комнатными цветами. Она с удовольствием слушал его недовольный гуд и ощущала медовый запах его испачканных пыльцой лапок.
  − Но вы обедать не пошли, - не отступала гиена добиться признаний и откровений. В таких навязчивых опросниках она всегда брала верх. Выслушать не столь для нее важно. Важнее высказать свое веское мнение по всякому поводу. Занять место арбитра. Быть над всеми ‒ удобней и сноровистей дергать за невидимые ниточки.
  − Там одно и тоже. Сосиски, толченая картошка из крашеного крахмала и сдоба в жженом сахаре, ‒ раскритиковала Таня меню общепита.
  ‒ Раньше вы ничего не имели против тамошней кухни, ‒ удивлена Алена Павловна. Сделанное замечание верно. Сосиски извечная составляющая вторых блюд. Толченка из ассортимента "добавь горячей воды". Редко гороховый супчик из того же разряда. И булки, специально что ли румянили, до темно коричнево цвета?
  ‒ Надоели,‒ ответ Таня прозвучал несколько двусмысленно. На него не обратили внимания. Разве что сама Алена Павловна почувствовала подвох. Буфетные харчи надоели или она со своими расспросами. Насторожилась. Бунт? Преддверие бунта? Нечто другое?
  Не изменяя себе, гиена тут же известила всех о вреде средств к похудению. Упомянула Слимекс и Минимал, содержащие сибутрамин, способный вызывать сердечные приступы и инсульты.
  ‒ Что бог дал, то и есть, ‒ заключила Жарова речь Алены Павловны, извлекая из недр сумки очередной бутерброд.
  Галюня насторожено относилась ко всяким изменениям. Быть никак все ‒ выпасть из обоймы. Выделиться. Сделаться приметной и особенной. Выделиться ей очень хотелось, но так чтобы не привлечь внимания. Она банально трусила, не желая в том признаться, но старалась выглядеть храброй. Самообман получается лучше всего. В начале недели, подражая Ирэн, пришла в короткой юбке, прозрачной кофте, вязанных ботфортах и притащила купленную на Литрес книгу "Минет. Семь секретов порно-зведзы". Бесстыжая особа бралась обучить поклонниц и читательниц тонкостям действа. Дыхание наше все! Йога какая-то.
  Ирэн углядев издание и пренебрежительно полистав страницы, покровительственно выдала.
  ‒ Нынче это не прокатывает. Мир увлечен риммингом*.
  Пояснения к иностранному слову заставили Галюню покраснеть и даже остановили поедание сэндвичей.
  ‒ А чито нам скажэт товарэш Кэрсанова? ‒ обратилась Ирэн к Тане, поскольку она единственная никак не отреагировала на западное модное поветрие.
  ‒ Про что? ‒ отвлеклась Таня от работы, прослушав щекотливую тему разговора.
  ‒ Понятно с тобой, ‒ пожалела суфражистка дремучую коллегу.
  Невольно у присутствующих завязался разговор по поводу пользы веганства, интервального голодания и фитнеса, продлившийся до конца рабочего дня. Таня на болтовню не отвлекалась. Шутка "У меня есть работа и я будут делать ее хорошо", вынесена ею в девиз дня. Нынешнего и последующих.
  Алена Павловна время о времени поглядывала в сторону аляски, решая животрепещущую загадку. Ничего не происходит само по себе, всему имеются причины. И на отказ ходить в буфет, тоже имеются. Она более чем уверена, за поступками женщины всегда скрыто тлетворное влияние мужчины.
  "И с кем она спит? Кто-то из своих?" ‒ пыталась гиена взять верный след. Но кому нужна серая мышь? Однако, судя по изменившемуся поведению, нужна. Кому? Образ Золушки существует не радовать, а вызывать ревность, принц достался другой. Все страдают по балу и туфельке, но ведь история начинается на кухне! Принцу потребовалась отменная стряпуха и он её получил.
  К концу обеда, вернулась Ирэн. Роковая женщина впорхнула в отдел и буквально светилась от счастья.
  ‒ Смотрите что купила в Хрустальном Тереме! ‒ призвала дива присутствующих и выставила на стол вначале коробочку, а уж из коробочки извлекла флакончик золотистого перламутра и стекла. ‒ Hot Manila! С феромонами! Все мужики мои! ‒ объявила она крестовый и беспощадный поход против сильной половины человечества.
  ‒ Будто без этого у тебя их мало! ‒ люто завидовала Галюня нескромной шалаве. Она не прочь примерить платье Джулии Робертс из "Красотки". Дело за малым, встретить своего Ричарда Гира. Отчего-то образ Катерины Маловой из толстовского Воскресенья её не прельщал. Обладать волшебными духами ей тоже желалось. До изжоги. До кожного зуда. До потения подмышек.
  ‒ А тут вообще поголовно мои! ‒ грозилась Ирэн, сияя счастливыми глазами. ‒ Три триста отвалила! Последние забрала!
  Дива осторожно сняла колпачок, махнуть им в воздухе. Внести в душную атмосферу помещения, ноты порочности и безудержной страсти. Носы жадно втянули воздух отравленный флюидами похоти.
  ‒ Мандарин, мимоза и апельсин! ‒ прокомментировала Ирэн кружащий голову аромат.
  Таня поддавшись общему настроению осторожно вдохнула, словно опасалась обжечь носовые рецепторы едким запахом. Последнее время она сделалась очень чувствительной к разного вида вони.
  "Мандарин," ‒ согласилась она с дивой.
  " Мимоза. Немного," ‒ определила неяркий аромат.
  "Апельсин. Горчит," ‒ подтвержден включенный в композицию ингредиент.
  "Опопонокс," ‒ отрыт бальзамический запах.
  "Хус," ‒ дополнен состав нотками злакового растения.
  "И.....," ‒ вдохнула Таня еще раз, учуять экстракт, срывающий мужикам "башни" и толкающий на безрассудства. Белый лимузин к балкону, лепестки миллиона алых роз в постель, кубик льда и земляничку в пупок....
  Нос вычленил искомое. Она едва сдержалась не зажать ноздри пальцами. Резко выдохнула, вытолкнуть из носоглотки вонь.
  "Копулины!" ‒ добавка имитирующая запах выделений женского лона в рецептивной фазе и никаких феромонов. Не утонченная ловушка для мужчин с острым обонянием, а грубая западня для озабоченных самцов. Которым, сказать честно, все равно, чем и где пахнет объект поползновений на пике необузданного вожделения.
  Больше всего Таню поразил не обман производителя и не собственная способность чувствовать и распознавать компоненты духов. Ладно мандарин. Пусть мимоза. Сложно, но возможно апельсин. Но остальное?! Опопонакс ничто иное, как смолистая камедь корней древа Ferula Opoponax, а хус вульгарное название ветивера, злаковой травы. Ими не пахнет на каждом углу и они не растут в горшках на окнах и балконах. И под балконами не растут.
  Раздумий и некоторой тревожности хватило до конца дня. Как относиться к непривычным и внезапным способностям, Таня не определилась. Бояться, стесняться или гордиться и козырять. Спросить не у кого. Не обращаться же к Палковне. От перспектив долгих дотошных расспросов заранее заболела голова. Таня решила не торопиться с признанием открывшегося таланта, а для начала разобраться самой. Как? В чем? Этого она тоже не знала и не представляла. Смущало, "острый нос" срабатывал изредка и не пожеланию.
  Ирэн, мазнув духами по запястьям и шее, отправилась на мужскую половину, произвести опыт воздействия.
  ‒ Ну и как? ‒ спросила дива мужчин, собираясь их закабалить и заставить истечь слюнями и эякулятом. Возможность карать и властвовать возбуждала сильнее запахов, пусть не для нее предназначенных. Дива прошлась между столами, по-козьи цокая каблучками по бетонному полу.
  ‒ Вроде текила, ‒ вынюхал свое Дядя Ванин. ‒ Намахнула что ли? Налей мне, спробую, ‒ и выставил мутный затисканный стакан, градуированный черным маркером.
  ‒ Сейчас уже и бомжи одеколона не пьют, ‒ отшила Ирэн спеца, услышав от него совсем не то чего ожидала. ‒ Духи! ‒ махнула она руками повысить поражающий эффект. ‒ Что скажешь, Ленчик?
  ‒ По поводу? ‒ шкодливый глаз уперся в женское бедро. В область угадывания врезавшейся в плоть резинки белья.
  ‒ По поводу непредвиденной и непреднамеренной эрекции и неодолимого желание мною обладать.
  ‒ Сейчас?
  ‒ Сейчас, Ленчик. Сей-час! Пренепременно и много.
  ‒ Здесь?
  ‒ Прямо на твоем столе, ‒ красовалась и вертелась Ирэн.
  ‒ Я стесняюсь, ‒ отказался сердцеед от бесстыжей дивы.
  ‒ Димыч? ‒ призвали к ответу молодое и озабоченное биткоинами поколение.
  ‒ Доширак вкуснее, ‒ признался вечно голодный юноша. Пустое брюхо не только к ученью глухо.
  Ирэн презрительно фыркнула, и покружила между столов, прежде чем покинуть "казарму".
  ‒ Ох, довыделываешься Ирка, ‒ усмехнулся Дядя Ванин на выкобенивания дивы. ‒ Завернут тебе ноги за уши.
  ‒ Кто? Покажите пальцем, ‒ не верила угрозе Ирэн, но не теряла надежду, однажды с ней именно так и поступят, не спрашивая разрешения, не оглядываясь на гендерное равноправие и статью сто тридцать первую УК.
  Дядя Ванин подмигнув девице, налил из чекушки по штрих в семьдесят пять и причастился.
  ‒ Салют, бейба!
  ‒ Пффффф..., ‒ возмутилась Ирэн наглыми закосом под бойфренда.
  Обостренное обоняние не единственный тревожащий фактор. Необъяснимые изменения входили в жизнь Тани дозировано и каждодневно. Время приобрело странную не однородность. Начало недели спрессовано в тугой ком, окончание имело приятную растянутость, но потеряло свою значимость. Будто отменили все внутренние расписания. Она стала спокойней относится к домашнему беспорядку. Реже ходить в магазин, а выбор свой основывала не на подсказках и рекомендациях, а на собственных ощущениях. Иногда смутных и неясных, а порой весьма конкретных. Когда остро чувствуешь, тебе необходим жгучий перец или морковь, но никак не яблоко или банан. Подчинялась. Иной раз не раздумывая, иной ‒ преодолевая собственные сомнения. С едой творилось сущее безобразие. Пучок зелени, посолив и помакнув в сметану, съедала за раз. Яблоки вместе с сердцевиной, до хвостика. Апельсин или лимон неочищенным от кожуры. Не морщась и не отплевывая семена. Однажды, купив свеклы, еле дотерпела донести до дому. Наскоро вымыв в проточной воде, сгрызла сырой, слизывая текущий к локтю сок. Прежде, чем умыться, разглядывала лицо в зеркале над раковиной, не мало не смущаясь "окровавленных" свекольных губ и свисающих с подбородка капель. Она не напугалась и не запаниковала, что же с ней происходит? Вопрос не достаточно остр и болезнен, лишить покоя и судорожно искать ответов, где только можно. Умылась, повернулась и забыла.
  Еще она приучалась ничего не откладывать. Нивелировалась леность и склонность к прокрастинации. Нивелировалась не значит ушла безвозвратно, но уступила часы и минуты плодотворной деятельности, когда результат труда очевиден. Но не это было главным для Тани, а все возрастающее, высасывающее душу недовольство находиться не в Рябинино. Нылось бросить все. Пустую квартиру, дурацкую работу, собраться и уехать. Там спокойно, надежно и там Тим. Пес для нее сразу и крепкое мужское плечо и жилетка, жаловаться и лить слезы. Он вел себя соответственно высокому рангу сильного пола. Игнорировал жалобы, не опускался сюсюкаться, не утешал, а здраво сторонился бабьих закидонов, что не мешало оставаться требовательным, не позволять пропустить или найти причину избежать назначенную им и не отмененную терапию. В далеком детстве Таню насильно поили фитолизином. Тимкино снадобье не сравнимо противней, но, куда там другим, эффективней.
  Заканчивался май, балуя прекрасной сухой погодой. Жизнь текла размерено и не заморочно, не отвлекаться на мелочи. На небе ни облачка, палит солнце. Вода в вычищенном бассейне не слишком прогрелась и лезть в нее холодно. Ноги помочить и то зябко.
  ‒ Тимка! Она же ледяная! ‒ ужасалась Таня, наблюдая плескание пса. Глядя на питомца она покрывалась мурашками и ежилась. Бррр!
  Заведенным порядком послеобеденное время субботы посвящено уходу за цветами. Таня возилась в клумбах. Она ровным счетом ничего не понимала в цветоводстве, но ей нравилось рассаживать, пропалывать, рыхлить, вносить удобрения, поливать. Нравился цвет нежно-зеленых ростков. Нравился их робкий ненавязчивый пресный запах. Поросль набирала силу и её приятно трогать руками, ощущая необычную шелковистость распустившихся листочков. Хлопотала, выпутывая из посадок букашек, отпустить на волю. Находила активную суетливость трудяг-мурашей потешной. Надо же, раскрыли их жилище.
  Тим после купания лежал под деревом. Тени и свет перебегали по его серо-пепельной спине. Тысячи искорок играли на остиях шерсти. Он внимательно наблюдал за возней хозяйки. Просвечивающий сарафан позволял видеть четкий контур спины, ног и задницы. Последнюю Тим находил тощеватой. Как сидит-то на таких костях. Вслушивался в её голос. Она часто пела заумные песни, понятные даже ему.
  Наклонилось вдруг солнце ниже,
  И пошел плясать дождь по крыше...
  Чего уж тут непонятного. Солнце, дождь.... Хорошо!
  − Хозяин! Эй, есть кто?! - кликнули и требовательно постучали в калитку. Забрякала щеколда, сопротивляясь не пускать посторонних во двор.
  Таня оторвалась от работы, отложила тяпочку. Вытерла руки о влажную тряпку и подошла на зов.
  − Что вы хотели? ‒ спросила она визитеров.
  За калиткой двое парней. Один улыбчивый, плотный и хитрый. Второй попроще, поплоше и неприветливый. Скорее злой. Вдалеке, в тени деревьев не греть салон, оставлен гелик. Машину она несколько раз видела проезжающей по дороге от Рябинино. Попадалась и в Рябино.
  − Как не странно хозяина, − пояснил Слон, одетый в новый адидасовский костюм. Поверх футболки, тоже фирменной, на выпуск шейная золотая цепь.
  − Я хозяйка, ‒ объявила Таня не без гордости. Собственничество одно из основополагающих чувств человека. Мало быть кем-то, непременно нужно чем-то владеть, повысить статусность. Почти конфета. Начинка в форсистой обертке, выглядит дороже, чем без оной. Иногда и начинка не важна. Обертка важней.
  − Ээээ, ‒ вроде бы растерялся улыбчивый. ‒ Как-то неожиданно.
  − Слушаю вас.
  − Хорошо, что слушаете. Мы с братом ищем, кто продает дачи в вашем районе. Не знаете таких?
  − Нет.
  − А может слышали? Знакомые говорили, или еще кто.
  − Как-то не интересовалась, ‒ честно призналась Таня. ‒ Вам лучше посмотреть у магазина, на доске объявлений или на платформе. Иногда приклеивают.
  ‒ Смотрели. Там в основном о деревенских домах и участках в Рябино. А нам бы хотелось на этой стороне усадьбу приобрести. Высший свет, богема, все такое...
  ‒ Тогда не знаю. Не могу вам помочь.
  Парень выглядел нарочито дружелюбным, вызвать симпатию и доверие. Но, увы, харизму весельем и добрым голосом не поднимешь, сколько лыбу к ушам не тяни. Второй вообще не в обойме. Что веселого, что злого следовало опасаться, но Таня нисколько не боялась. Не их самих, не их фальшивости. С ней Тим. Надежней плеча не придумаешь.
  Пес будто учуяв неладное, подошел ближе. Показаться. Иной раз вполне достаточно. У многих предвзятая нелюбовь к четвероногим и зубастым друзьям человека. Особенно, когда они в холке под метр, без намордника и не на цепи.
  ‒ Собачка-то чего не на привязи? Не кинется? ‒ спросил Слон. Вид пса его не обескуражил. Для этого за его спиной маячил Коштей. Страховать от непредвиденных обострений во взаимоотношениях с окружающими миром и его непредсказуемыми обитателями.
  ‒ Он добрый, ‒ заверила Таня. Дурацкая реплика опускала парня в её глазах ниже вокзальных попрошаек. Грязных и жадных. Он плохо подумал на Тима.
  − А сами продавать не собираетесь?
  − Не собираюсь, ‒ уверенно отказала владелица барской недвижимости под финской черепицей.
  − Хорошие деньги. Миллион, − лыбился Слон показаться надежным партнерам. ‒ Можно и поторговаться. Оформление документов берем на себя. Все оплатим.
  То, что дача тянула впятеро больше, договорщика не смущало. Да и не за этим он здесь, недвижимость выкупать. Все что интересовало, люди обитавшие на дорогой земле, за дорогущими заборами, под дорогими крышами. Под одной из них прятался, что улитка в ракушке, прибравший ивлевские немалые деньги.
  − Нет.
  − Вы подумайте. Хотите баксами или евро рассчитаемся. Правда заплатим. Без балды. И за дом, и за будку вашей собачки. И за шкуру, ‒ обидно пошутил Слон. Не мог он по нормальному с людьми. Те, кто с ним давно знались, уяснили, ему сперва надо морду от души набить, а потом разговор вести и то не всегда нормально выходило.
  − Я ничего не продаю, ‒ проявила Таня характер. Голос звучал уверенно и твердо. Пересмотра не предполагалось.
  − Вы все-таки подумайте, а мы заглянем к вам на следующей неделе.
  Таня погладила пса по спине. Тим не любил, когда трогают голову. Кое-какое понимание в их отношениях наступало.
  − Подумала. Нет.
  Пока хозяйка разговаривала с улыбчивым Слоном, пес следил за Коштеем. Злой тоже все внимание сосредоточил на псе. Хищник чувствовал хищника. Коштей чуть слышно свистнул, подразнить собаку. Тим оставил свист без внимания. Лишь в глазах зажегся зеленый с золотым огонек. Парень дернул верхней губой, как делают звери, показать клыки и сошелся с псом взглядами. Животные не любят этого, да и большинство людей тоже. Принимают за откровенный вызов. В кармане куртки едва слышно щелкнул снимаемый пистолетный предохранитель. Пес демонстрировал отменную выдержку. Кого на понт берешь, двуногое убогое недоразумение?
  Неприятная встреча и еще более неприятный разговор к вечеру, за хлопотами, Таней забылись. Управившись с делами, она привычно уселась на крыльце, дожидаясь отлучившегося Тима. Любовалась всходами цветов, игрой воды и солнца, слушала ветер и жужжание беспокойных пчел. Умиротворение ‒ это не ощущение сытости и покоя, это чувство полного согласия с самим собой. Со всем, что тебя окружает. Внутреннее и внешнее вселенское единение и равновесие.
  Пес легко перемахнул забор. Отряхнулся, сбивая с шерсти налипшие травины и подошел к Тане. Обнюхал лицо и губы, лизнул.
  ‒ Ммммм..., ‒ сморщила носик пациент. Горький шершавый язык втолкнул в её рот густую кашицу. Сластил какой-то разжеванный корешок, мелкие крошки хрящей, жгучесть черемши, неподатливость разжеванной шкурки, печеночная вязкость, яичный желток и еще несколько неопределимых компонентов. Вкус...
  "Тондмёзэ! (острый) "
   Брррр..., мама!
  Справившись со снадобьем, не шоколад все-таки, Таня посидела с псом. Пободались лбами, потерлись носами. Тим поплавал, заманивая Таню в воду.
  ‒ Ага, я простыну, а ты меня еще чем-нибудь лечить станешь!
  Она перебралась к бассейну. Подставляла плечи ласковому закату и ветру, полному травяной цветущей сладости. Сидела бы до звезд и луны, но когда у тебя на попечении (интересно кто у кого?) живое существо, надо за ним следить. Осмотрела уши и глаза, проверила лапы, бока и спину, нет ли впившихся клещей. Про эту напасть трындят с марта. Налила псу молока, положила сваренных мясных ребер и отправилась спать, не заботясь о дверях и замках.
  Последнее время Тане часто снилась текучая вода. Не в ручье или в речке. В зеркале. Она смотрелась в ниспадающий поток, пытаясь углядеть свое отражение. Ни разу не удалось. Иногда казалось вот-вот и устережет, увидит, различит. Но не видела, не различала. Быстрый промельк отдаленно напоминающий фигуру не относящейся к ней. Таня робко догадывалась, непонятное отражение все же как-то связано со словом, вспомнить которое не удавалось, не смотря на все потуги. Ни во сне, ни в яви.
  
  ***
  Городским Хряпа накрыл хороший стол. Шашлыки, грибочки, соления-маренья, картошка на сале, сало отдельно, свежина, окорок домашний. Под такую закусь, любая водка ровно падает.
  ‒ Хорошо у тебя, только баб нету, ‒ пожаловался Слон, водой вливая в глотку содержимое стопаря.
  ‒ За этим добром в Стрелецк, ‒ сразу дистанцировался Хряпа впрягаться решать проблему отсутствия в компании женского пола. Святых конечно и в деревне днем с огнем не сыщешь, но напоказ никто блуд не правит.
  ‒ Чё в натуре? Совсем нихт? ‒ не поверил Слон. Этого-то добра и дефицит? Что со страной делается? Дырки присунуть и те перевелись! Вместе с нефтью и газом за кордон убыли? Новая статья дохода от экспорта организовалась?
  ‒ Водятся, конечно, ‒ не отрицает Хряпа наличие прелестниц. ‒ Но оптом не обслуживают. На шалман не подпишутся. Между делом приболтать только.
  ‒ Так мы это... Песен попеть, ‒ ржал Слон, не забывая таскать еду. ‒ Из-за острова на стержень..., ‒ похабно проиллюстрировал здоровяк путаницу слов, хлопнув ладонью в сгиб локтя.
  Сидел он за столом с открытым торсом. Фигурой бог не обидел. Сам себе нравился. Это же отлично, когда человек сам себе нравится. Чувствовал вполне комфортно. Не потому что гостил у старого хорошего знакомого, Хряпа кто? Травоядное! Таких в знакомых не числят, а сведет жизнь держат на притужальнике. Когда с Коштеем отправляли в Рябино, такой расклад дали.
  ‒ В деревне зачалитесь у свинаря. Скажите от меня. Должок за ним.
  Вот и вся презентация. Путного человека безымянным не оставят.
  ‒ Здешним певуньям за седьмой десяток перевалило, ‒ не поддавался на откровенную подставу Хряпа. Пил вровень, но разумения не терял.
  Ел Слон руками, игнорируя столовые принадлежности.
  ‒ Слышь, Андрюха, ты хоть ложку возьми! ‒ возмутился Хряпа откровенному свинству.
  ‒ Я глистов не боюсь, ‒ ржал Слон на просьбу хозяина стола. ‒ Беру пример с Коштеева другана. Тот кашу пальцами наебывает быстрей, чем ты веслом* черпаешь с котелка.
  ‒ Какой друган? Чё гонишь! ‒ зарычал блатовый на приятеля.
  ‒ Мурат. Очкарь (форточник), ‒ спокоен тот. Слон он и есть Слон, по пустякам дергаться.
  ‒ Нашел мне друга.
  ‒ Я нашел? Вы с ним ларьки обходили по малолетке. Крышевали... хех... крышеватели.., ‒ прикольно вспоминать Слону.
  Коштей зло заблестел глазами. Не любил старое ворошить. Ничего в нем нет хорошего. Ни людей, ни дел.
  Хозяин дома напоминал блатовому шакала Табаки. Он и считал его чем-то вроде дворняги, которую армяшки прикормили. С кавказцами у Коштея отношения не ладились. Он и не хотел с ними лада. Его вообще расстраивал миропорядок, в котором нельзя жить и действовать подобно герою в ковбойских фильмах. Всякий закон и всякое право в стволе волыны. Нынче рассогласованность с миром ощущалась острее острого. Оторванность от привычной среды, кружель с "мусором", неудачные поиски денег Ивлева, добавляли злости. И ко всему недавняя встреча с псом хозяйки рябининской дачи. Не с самой хозяйкой, что ему художопая кляча, а с псом. Такой вот нюанс. Теперь он себя не чувствовал Шерханом. На зоне люди с таким взглядом, как у пса, стояли высоко. Не дотянуться. В их талантах безошибочно определять цену человеку. Еще и рта не раскрыл, пальцам не шевельнул, а уже ценник привесили. Червонец, рупь мелочью, а то без рубля медная рассыпуха. Но то люди, а не дворовый пес, оценивший его в бросовую копейку. Прировнял к всякой швали, вроде Хряпы или легавого здешнего. Заедало до ужаса. Выпитая водка унять душевный разнос не сумела. Коштей лишь накручивал себя, что заводную пружину в игрушке. Чем дольше тем.... тем хуже. Все-таки он не заводной болван.
  Разлили форсистую "Белугу". Щедро, будто гуляли последний земной день, перед вселенским апокалипсисом. Римляне учили: "Carpe diem!" Лови момент! Напирая на краткость человеческого бытия. Парни напирали. На жратву и выпивку.
  ‒ Слышь, Хряпа. Чё за мужик у вас в панаме шариться. Три раза сегодня на глаза попался. У магаза и на улице. Приветливый, аж тошно, ‒ справился Слон, жуя сало. Лучше закуски не придумано. Все эти колбаски, икрица, рыбка ‒ фуфло беспонтовое. А сало... Мммм!.. Это сало! ‒ На деревенского не похож. Не в говне коровьем и не в лаптях. В берцах.
  ‒ А чего такое? ‒ подцепил Хряпа знатный груздь на вилку. В сметане вывалян, что в снегу.
  Сам хозяин заготовками не занимался. На сэкономленное сырьё менял. Комбикорм, зерно, мясцо. Денег одалживал. Вот проценты и набегали. С кого варенье, с кого соленье. Услуга какая. Привести-поднести.
  ‒ Грязью облили на гелике. Невзначай, ‒ и лыбился сучий потрох. Явно нарочно бузу какую теял.
  ‒ По аккуратней с ним. Тут наши шалоболы на него попробовали наехать. Так он как в сказке, одни махом ‒ семерых побивахом.
  ‒ Внатуре семерых вальнул? ‒ успевал Слон говорить и жрать. Оба действия приносили ему истинное удовольствие.
  "Слоняра! Здоровья, что у состава с углем," ‒ завидовал хозяин своему городскому гостю.
  ‒ Троих отхерачил. Четвертого за глотку держал. Пока тот не обоссался, не отпустил.
  ‒ Серьезный чел, ‒ нисколько не проняло Слона. Не всякая монета золотая, хотя и блестит, глаз радует.
  ‒ Сноровистый. Быков одним ударом на глушняк валит. Ножом в черепушку. За рога поставит, тык в навершие и пиздец говядине, ‒ не навязчиво предупредил Хряпа. Умения они не пустом месте и не в пустые руки достаются. Пожил человек, сноровку обрести.
  Слону что шло, что ехало. Сало наворачивал, да водку разливал, хозяина не спрашивал.
  ‒ Серьезно? Так кто таков? ‒ заинтригован мордатый талантами забойщика.
  ‒ Художник. На натуры приехал. У Черепнихи комнату снимает. Вместе с Черепнихой, ‒ выложил Хряпа общедоступные сведения. Остальные если спросят. А не спросят.... Не нравились ему погостевщики. И дела их не к душе.
  В понятии Слона, художник тот, кто под сто восемьдесят шестой УК ходил, либо чалится по ней, либо уже оттрубил положенное. Остальные петушня.
  ‒ Молодая? ‒ нашел зацепиться Слон. Не в люлю же падать из-за стола. Причалить бы какую мочалку на чалку.
  ‒ Молодая. Да, кривая. Один глаз прямо, другой в жопу.
  ‒ Не не пойдет, ‒ отказался мордатый и ввернул прикольчик. ‒ Хотя, чем глаз ебле помешает? Подсмотрит туда ли присуну?
  ‒ И нормально бы смотрела, не повелась, ‒ сведущ Хряпа в деревенских жителях. ‒ С выебонами. В городе интернет все знает, ютуб показывает, а здесь старухи. Я по-первости, как приехал, палился безбожно. Вроде бы шито-крыто, а по деревне слушок. В глаза не скажут, а так.... Намекнут.
  ‒ Поди со всеми местными снюхался? ‒ проклюнулся интерес у Слона. Ивлевские денежки им искать не отменили. Спрос учинят, хвастать нечем. Подводить серьезных людей дорого обойдется.
  ‒ Не. За своего не канаю, ‒ осторожен Хряпа не наячиться в подельники.
  ‒ А чего? Пыли от тебя много?
  ‒ И это. Но в основном не местный.
  ‒ Сколько ты тут?
  ‒ Пятилетку оттянул. На свежем воздухе и вольных харчах.
  ‒ Лучше, чем под Абаканом? ‒ колупнул Слон прошлое Хряпы. Не в козырной масти по тайге ходил. Норму выдавал.
  ‒ Сравнил х..й с пальцем, ‒ воодушевлен хозяин дома переменами к светлому.
  − Мы с Коштеем дачку недалече присмотрели, ‒ сообщил Слон, попутно сметая харч с тарелок. ‒ В крестьяне подадимся. Как и ты.
  − Где? − любопытно Хряпе. Цены на недвижимость он примерно знал. У приятелей и на деревенский забор не наберется, за дом и говорить не приходится. Разве что брошенную развалюху купят за бесценок, на дрова разобрать.
  ‒ На той стороне, ‒ похвалился Слон, вытирая жирные пальцы о край скатерти.
  - Не купите, ‒ отказано здоровяку со знанием вопроса. ‒ Фейс-контроль не пройдете.
  ‒ А кого спросим? ‒ ожил молчавший весь вечер мрачный Коштей. И еда не еда и питье не питье, и баб ему не требуется. Пес ‒ сука!!!! Лучше бы покусал. Мясо бы болело, а не душа.
  "Обоймы не пожалел бы ввалить в блохастого!" ‒ скрипел зубами блатовый.
  ‒ И чем наши рожи не вышли?
  ‒ Ваши не причем, ‒ стоял на своем Хряпа. ‒ Я про лавэ. Франклин-Рузвельт.
  − Мы уж сторговались, ‒ понтовался Слон. Понтов не любил, но с Хряпой можно. Кто спросит?
  − С кем это? - близко не представлял хозяин продавца надела.
  ‒ Хер знает. На морду еще ничего, на форму одни мослы. Мы ей миллион обещали отбашлять.
  ‒ Согласилась? ‒ не поверил Хряпа в подобную дурость. В Рябинино за миллион и голой сотки земли не купить.
  ‒ Послала. Культурно, ‒ не стал Слон загибать лишнего. Много шутить, за дурака примут. Или привыкнешь дураком выглядеть.
  ‒ Значит не Дунька с Бахеревки*, продавать.
  ‒ Главное захотеть. Баба-то мальвина. Жизнь только в кино видела, ‒ убеждал Слон хозяина в успехе. Умел на уши грамотно присесть. С того и у кума не пропал. И в люди, как считал, выбился.
  ‒ Баба? ‒ сарказма в Хряпе, в пустыне песка меньше. ‒ Дрючит её какой полковничек или генералишка, а дачку за безотказность, старание и терпение подогнал. Чего ей жизнь знать? Глазками луп-луп, губками чмок-чмок, в дырку шлеп-шлеп, в попочку чпок-чпок.
  ‒ Мусор базлал в наследство получила, ‒ поделился Слон информацией, но тень сомнений на чело набежала. Про то, что мымра подстилка под погоны, не подумавши сунулись.
  ‒ Клим-то? ‒ спросил Хряпа. Прикинул сходу, на городских затевашках, можно ли нагреться? С боку, не светясь. Не поймет деревня, против здешних сыграть. Бизнес пострадает. И сам.
  ‒ А Клим чё, не мусор? ‒ возмутился Коштей. Мент его раздражал. И что мент, и что с ним дела ворочали. Да и так претензии водились. С тем же дедом. С секретиком охотник. Понять бы с каким, может денежки быстрей отыщутся или тот, кто на бабки лапку загребущую положил.
  ‒ Это раньше он в мусарне подъедался. А сейчас в полиции. Полицейский он. Выходит ‒ поц! ‒ ржал Слон, выбивая из рта крошки жратвы.
  ‒ Родня не простая, такое добро отписывать, ‒ все еще колебался Хряпа суетиться с помощью. Стоило оно того? Деревенская жизнь с виду сермяжная. Хитровыебанных за версту видят, а будешь губы дуть, так и выебут без всякой хитрости. Вспомнил, однажды прозевал и подотчетная порось в чужой огород забрела. Грохнули и тело не вернули. На требование рассчитаться, посоветовали за остальными приглядывать. Попробовал грозить, хороший совет дали. Все под богом, ходи оглядывайся. Ары ничем не помогли, лишь приказали не ссориться с соседями по пустякам. В пустяке между прочим, больше центнера живого веса, нагуленного и накормленного. Не стоило игнорировать и собственное предупреждение. О генерале. Ежели из ФСБ какой, дерьма хлебнешь не ложкой, тазиком. Да и ментовской погонник жизнь сахаром не посыплет.
  − А давай скатаемся, ‒ вскочил Коштей не в силах справиться с собственной дурью. Печет ‒ нутро заходится. Ответку зарядить. Верх взять. Показаться. Не быть терпилой!
  ‒ Не поздновато для торговли? ‒ напомнил Хряпа за темень на улице. Беспокоился. Учмурят чего, попомнят у кого гостевали, хлеб-соль с кем делили.
  ‒ Под шпили-вили подпишем! ‒ тут же согласился Слон с друганом.
  ‒ Головняков наживете и только-то, ‒ встревожила хозяина непомерная активность гостей искать и найти проблем себе и ему. Без когтей на хер лезут!
  ‒ Не... че... серьезно.... Поехали?! ‒ кипела злость в Коштей, лишая и малого здравомыслия.
  − Да, поехали-поехали! - подгонял Слон. Бездеятельным оставаться долго не умел. Зудело в руках и голове. От того и срок огрёб.
  ‒ Шмаль возьму, ‒ выскочил блатовый из-за стола к брошенной в спальне дорожной сумке.
  ‒ Э? Вы чего охренели! ‒ засепетил Хряпа. Учудят, ведь! ‒ Пальбу еще устройте!
  ‒ Да не ссы. Собака у нее. В бабе лишних дырок делать, только портить. И так достаточно, ‒ успокоил Слон гостеприимного хозяина. ‒ Все по уму будет. Я дрын какой возьму. Вдруг пес в несознанку пойдет? ‒ и заржал, вставая из-за стола. Морда широкая, красная. Выжрал порядком, но ноги держали крепко. ‒ Мы его в пресс-хату. Колоть на чистосердечное и статью. С хозяйкой мировую разопьем.
  ‒ С чего подхватились-то? Нормально ведь сидели?! ‒ поочередно обращался Хряпа к гостям. Вдруг у кого разум проклюнется.
  ‒ Нормально, ‒ стоя хапал Слон закуску. ‒ А будет еще нормальней!
  ‒ Хер вам отломится, ‒ рассердились на дураков. Ни ума, ни фантазии! Под статью лезут! А ему потом не с Якубовичем в Что? Где? Когда? играть. ‒ Там вокзальных нету.
  ‒ Тема не в принцессе, а сколько в принцессу влезет водки.
  ‒ Нарветесь на погоны...
  ‒ Не суетись под клиентом. Разберемся! ‒ не мог расстаться Слон со жратвой. Греб и левой и правой.
  ‒ Лишний шум поднимите, ‒ уже представлял Хряпа, чем обернется ночной визит двух пьяных идиотов в чужой дом. ‒ Нагоните суеты ненужной.
  ‒ А Клим на что? ‒ не внемлет уговорам Слон. ‒ Поц разрулит.
  ‒ Он-то разрулит. Десятку будешь кумову поперду хлебать, да нахваливать.
  − Все пучком! ‒ обещают в который раз Хряпе. ‒ На гнилуху надавим. Скажем пес кота задрал. А кот мол больших денег стоит. Лапшин бросим, делов то! Она же дура дурой, молодая. Поди и не драли хорошо, с трех сторон.
  − Мое дело предупредить, − сдался Хряпа придумывать отговорки бакланам. Придется пораскинуть мозгами, не при делах остаться, если накосячат. А ведь накосячат! И с их косяков затаскают в мусарню. Грехи старые припомнят. Новые вынюхают. Обратно под Абакан не хотелось. Место конечно хорошие. Как в песне. В дупель кислородные и природа от Христа**. Но лучше здесь, в глуши, хрюшек выращивать, а не кубометры чикировать.
  ‒ Все-все, перепердил! ‒ лыбился Слон. Настроение зашкаливало. Любитель к девахам по кривой подъезжать. Нравился ему процесс. Ебля это награда за мастерство подката и съема.
  ‒ Двинули! ‒ поторопил Коштей, распахивая дверь на выход.
  Слон вдогоняшку хапнул водки и запхал в пасть шмат сала. Сглотнул чайкой, не поперхнулся.
  Гелик гнали не сторожась беды. Свет фар метался от дороги к обочине и обратно, простреливал кусты, бился в стволы деревьев, зеркалил в лужах, нырял в ночную темень, растворялся в дали.
  − Поворот не прозевай! ‒ цедил Коштей не клацать зубами на кочках.
  − Помню, − Слон вывернул управление, пуская гелик юзом, ложа на бок и успевая выровнять, не въехать в сосну. Покрышки выли, разбрасывая грязь по придорожным кустам. − Потом вот сююююдааа! ‒ мотался руль вписаться в мелкие зигзаги и объехать ухабины.
   Стукнуло в днище передавленным суком. Хрумкнула под бампером сбитая осинка. Защелкал сухой осот, стегая по полированному боку. Фыркнули выброшенные гравий и галька.
  ‒ Крепче за баранку держись, шофер! ‒ орал хмельной от дури Слон, в полном восторге от лихой езды. Он ощущал себя... не передать! Свободным!
  Шумно съехали в туннель под железной дорогой, ширкнули зеркалом о бетон. Пластмасса в крошку, стекляшка в прах, цветные провода лентами по ветру.
  ‒ Сууукаааа! ‒ не думал Слон сбавлять скорости.
  Проскочили выезд, вылетели на спуск к лесному проселку. Глаз не успевал за качающимся и скачущим светом фар. Раскадровка ночи заставила Слона выматериться и посмеяться. В азарт вошел. В раж! Адреналин вкусней алкоголя!
  Вбили в радиатор мелькнувшую в темени птаху. Стекло покрылось прилипшими листочками и травинами, кляксами размазанных бабочек, букашек и прочей летучей неосторожной нечисти. За поворотом на дорогу, под фарный свет выскочил заяц и устроил спринт.
  ‒ Ах, ты, залупа ушастая! ‒ давил Слон на газ, набрать скорость и догнать прыткого бегуна.
  Не усидел и Коштей. Высунул руку в окно, выстрелить.
  ‒ Колесо не пробей! ‒ предупредили стрелка, ожидая выстрела. Блатовый стрелял паршиво.
  ‒ Рули, мамонт!
  "Пидорюга," ‒ сердечно обозвал Слон приятеля, дергая руль вильнуть, резким маневром машины, помешать выстрелить. Пока блатовый вторично сосредоточенно прицеливался, опередил стрельбу. Размазал косого по покрышкам.
  ‒ Ты, чё?! ‒ возмутился Коштей, тыкая стволом в бочину водителю.
  ‒ Башкой думай! ‒ огрызнулся Слон сорвать боль.
  Коштей зло уставился на кореша.
  "Закинулся что ли? Вроде не торчок?" ‒ подивился здоровяк перекошенному лицу пассажира. Глаза такие, того гляди засветятся от кровожадности. Слюна людоедская потечет.
  ‒ Я-то подумаю. Тебе зачем? ‒ цедил гласные Коштей. Прикол у него такой, под иноземца косить.
  "Охуеть, прибалт!" ‒ Слон примирительно поднял руку. Дескать, не спорю.
  ‒ Чего кипиш раньше времени поднимать?
  ‒ Покипишуют и успокоятся. Мусор отмолит, ‒ не внял здравому предупреждению Коштей. Не глухой. Дурной. По жизни.
  Скорость пришлось значительно сбавить. На отрезке проселка в километр ямина на ямине. Одна другой глубже. Стоило дороге выровняться, педаль газа уверенно притоплена в пол.
  ‒ Иехоуууу! ‒ взвыл Слон. Стычка с Коштеем настроения не сбила. Сколько их было, сколько будет, париться!
  Юзнув по влажной траве, нырнули вправо, в тоннель густого березняка. Не одолели и ста метров, барабанно ударило в крышу машины и сорвало с рейлингов объемистый Thule. Слон резко вдавил тормоз.
  ‒ Блядь! Смотри что делаешь! ‒ заорал Коштей, крепко впечатавшись лбом в стекло. Еще малость и вынес бы, вывалился на капот.
  − Еб твою мать, − вырвалось у Слона. Ощупал пустую крышу. - За месяц что ли зацепился?
  Коштей открыл дверь, глянуть на последствия дорожного инцидента.
  − Голо! ‒ подтвердил он утрату транспортного имущества.
  ‒ По хую! ‒ отмахнулся Слон. Такие мелочи не могли остудить порыв, гонять кросс по ночному лесу. ‒ Мешался только. На обратном пути подберем. Кто его ночью утащит? Уведут, мусора припряжем. Найдет.
  ‒ Годи малеха! ‒ Коштей, спьяну запнувшись о салонный коврик, выбрался из машины. Хлопнул дверью и включил фонарик смартфона. Чувствовал себя уверенно. Водка грела кровь. Во рту сластило от желания ввязаться в какой-нибудь срач. И победить. По другому никак сегодня.
  − Бонд хуев, ‒ потянулся Слон бардачок за сигаретами, переждать вылазку дружка.
  Отдыхать хорошо, но не в компании с Коштеем. Замороченный вечно. То делами, то деньгами, то бабами. Кипитливый. Чисто паровоз. Пару, дыма и свиста много, а толку ‒ не везти, не покататься.
  Бегающий луч фонарика выдавал местонахождение поисковика. Слон, смоля табак, наблюдал за ним в боковое зеркало. Как наблюдал. Поглядывал в пол-глаза. Чего ему сделается, придурку со стволом в руках. Ща, погодя, стрелять начнет на хруст и дрист.
  Свет дернулся в сторону, взлетел вверх и пропал. Пропажа не ознаменовалась ни звуком, ни еще каким особенным явлением, привлечь внимания. Был и нету. Будто выключился.
  Слон терпеливо сидел в машине, докуривая табачину. Включил музыку, покрутил настройки радио, моргнул фарами, посигналил, погазовал, пугая ‒ уеду, пешком пойдешь! Приоткрыл дверцу, проорать в темень.
  ‒ Ты где застрял? Дрочишь на родную березку? Потерпел бы. Ехать всего ничего осталось.
  Приятель на дух не переносивший подобные шуточки в свой адрес, не откликнулся. Нравится придурку в партизан играть, пусть играется. Слон невольно прислушался, в ожидании стрельбы. Тихо... Не тихо ‒ пусто. Из звуков ‒ легкий ветер и дерганье веток.
  Сигарета истлела, осыпалась пеплом. Коштей не объявлялся. Слон щелкнул окурком в ночь. Красный глазок потерялся в траве.
  ‒ Коштей! Мать твою! Долго ты там! Обосрался что ли?
  Ночной лес не прислушивается к человеческому голосу. Ночью человек в лесу самая беспомощная тварь. Не видит, не слышит, не чувствует запахов. Легкая добыча. И тупаяяяя!!!!
  ‒ Блядь, задолбал своими закидонами. Чё тебя уебона в раннем счастливом детстве не удавили, ‒ ругнулся Слон. Вытащил из-под сиденья биту, нашарил в бардачке фонарь, включил и насвистывая кипеловскую: "Я - свободен", двинулся вспять по дороге, выручать пропавшего в двадцати шагах приятеля.
  
  ***
  Любка сползла с верхнего полка и, зачерпнув ковшиком из шайки густого ромашкового настоя, облилась. Стряхнула с волос и согнала с тела лишнюю воду. Толкнула бедром разбухшую дверенку и вышла в прохладный предбанник. Разжаренная, распаренная, истомленная теплом, красная, чистая до скрипа, с наслаждением, жмурясь стреляющим пузырькам, глотнула резкого ржаного квасу. Отдышавшись и шумно отрыгнув воздух, взяла полотенце, сушить голову, вытираться. С удовольствием погрузила лицо в мягкую махровую ткань, приятно пахнущую сладкой химией.
  Неожиданно захолодило кожу вечерним сквозняком. Пахнуло уличной пыльной травой, старым деревом, остывающим железом. В удивлении глянула на дверь. Хорошо помнила закрывала, накинув крючок.
  Постоялец?! Как? Откуда? С утра умотал не топтать, не мешаться. Когда вернулся? То, что неспроста зашел, не входом ошибся, мысль запоздалая. Перепугаться не перепугалась, но стоит перед посторонним мужиком ева евой, не решаясь шелохнуться. Обмерла душой в непонятном ожидании.
  ‒ Кричать буду, ‒ предупредила Любка, прижимая к груди полотенце.
  ‒ Будешь, ‒ заверяет Пименов.
  Сильный, ладный, скрадкий, пахнущий лесом и хвоей.
  Кричала...
  
  
  9.
  С перепою Хряпа бессовестно продрых до десяти утра, презрев заведенный порядок, вставать в шесть. Спал бы и дольше, а то и валялся в безделье, но в дворовом загоне недовольно визжали голодные свиньи.
  ‒ Кто вас блядюг выпустил? Слон? Твоя работа? ‒ как смог громко проговорил Хряпа, морщась от накатывающей колющей головной боли. ‒ Конь стоялый! Чего молчишь!?
  Из соседней комнаты не отозвались. Хряпа и не помнил, возвращались приятели или нет. Наверное вернулись, раз свиньи из сажа* выбрались. Вчера, пока дружбаны ездили женихаться, с расстройства и расслабленности ухнул в себя заграничного пойла и ударно съехал крышей. Еле на четвереньках до дивана добрался. Теперь в голове грецкие орехи колотят жестяной банкой, набитой галькой и сушняк такой, того гляди песком рассыплешься.
  ‒ Слышь, Кощтей! ‒ позвал Хряпа, удостовериться приятелей нет. ‒ Вы дома?
  Блатовый, не смотря на хлипкость натуры, и слабость в выпивке, похмельем не страдал. Излишества переносил удивительно легко. Никогда не опохмелялся, по новой начинал гужбу.
  Лежи не лежи, никто не откликнулся и подать поправить здоровьишко некому. Встал. Карячась, кривясь и квохча. Что за косарь водка, что за две сотни, подыхаешь одинаково. Пошкандыбал, заглянуть в спальню, отведенную гостям под постой. Кровати не прибраны, но по всему видно не возвращались квартиранты. Другую перину нашли.
  ‒ Добрались до манды, ‒ пробурчал Хряпа. Башка вот-вот взорвется. Покачиваясь и шлепая босой ногой, вторая в носке, добрался к неубранному вечером столу. Свалился на стул. Отдышался. Стукая горлышком о край стакана, налил водки и храбро закинул в глотку. Сморщился будто плавленного свинца отпробовал.
  ‒ Что ж ты, сука, не сладкая!? ‒ помотал он головой, быстрее сбить резкую горечь.
  Отсидев с десяток минут, отходя нутром, догнался второй. Сглотнул стараясь не чувствовать вкуса. Легче пошло, но тоже не мед. Подолбил с тарелки недоеденный харч. Попахивал кислым, но ничего, сойдет, не такое жрал и нахваливал.
  Поставил чайник. Дождался парового пыхтения, заварганил "купчика". Обжигая губы и глотку, попил чайку. Накинул на плечи фуфайку, обул кирзачи, вышел во двор. На утреннем холодку некомфортно, но терпимо. Поссал с крыльца, не беспокоясь на жаре завоняет.
  ‒ Что б вас, пидорасов, скорее в колбасу набили! ‒ ругался Хряпа на визжащих свиней, отправляясь к загону. ‒ Не орите, иду уже! Твари ненасытные!
  Начав вчера попойку, забыл животных покормить. Теперь слушает их голодные визги да хрюки. Как еще соседи не загоношились на шум, заявиться мозги выносить.
  ‒ Ничего, мяса больше нарастет на ребрах и жопе, ‒ оправдал промах свиновод.
  Зашел в клетуху, стукнулся макушкой о притолоку. Покрыл в три креста и душу строителей, животину и хозяев животины. Из закрытого бака походной кухни, приспособленной под хозяйственные нужды, черпнул приготовленного загодя зернового варева. Оно уже попахивало бродилым, но сожрут, не сдохнут. Добавил комбикорму, сыпанул распаренной кукурузы, раскрошил хлеба. Подхватив ношу, отправился кормить.
  Толкнул заплот и ведра брякнулись из рук. Одна из свиней рылом катала по земле человеческую голову. Коштея! Объеденная, обгрызенная с безглазыми дырами, она походила на муляж из фильмов ужасов, с той лишь разницей, муляжом не являлась. Самая настоящая. Коштеева.
  ‒ Бляяядь! ‒ выдох полного охеревания.
  Соображал Хряпа на удивление быстро. Действовал тоже. Вывалил корм в корыто, а ведром накрыл голову. Черпнул с земли, подпнув окатыш. Кинулся в сарай, где свиней держал. Увидел, чуть на жопу не сел. Безглавое тело порядком объедено. В голове полная кадриль. Что делать? Куда бежать? За что хвататься?
  "А Слон где?" ‒ паниковал Хряпа наткнуться поблизости на тело второго гостя. Обежал хозяйство в поисках. Даже в подвал заглянул. Там ли? Беготней и суетой немного успокоился, думать связней.
  ‒ Бабу видать не поделили! Наворотил дел и сдернул сучара! ‒ обвинил Хряпа отсутствующего Слона.
  Слон ли руку приложил к кончине приятеля, кто другой, ему не легче. Клим не поможет. Маранный. За жмура копать начнут серьезно. Стрелецкие возьмутся. Подумают из-за Ивлевских денег беспредел пошел. А ведь так и подумают! Коштей и Слон не на прополку морковки присланы. Стоит ментам объявиться, армяшки дела свернут. Зассат прознает кто, как из двадцати свиней наделать шашлыков, колбасы и котлет на полгорода. По Госту. Что делать-то?
  Что-что! Отыскал лопату, зарыть останки бывшего приятеля поглубже, впритык к дальней стене. На первое время сойдет. Позже получше организует упокоище. Много о чем Хряпа передумал, копая могилку. Много каких вопросов задал. Много догадок допустил. Выделил главное. С кем придется объясняться за пропажу Коштея и Слона. Клим, менты и стрелецкие. Охренеть счастье!
  К обеду Хряпа набрался в полный ноль, и уснул прямо за столом, среди грязной посуды и объедков.
  
  ***
  День зачинался петушиной горластой перекличкой. От двора к двору, с улицы на улицу. Проснувшись Любка тихо лежала в постели ощущая... Все ощущая. Усталую растерзанность, кожу промежности и ляжек стянутую высохшей спермой, и жесткость слипшихся волос лобка от нее же, мужское сильное тепло. Руку подсунутую ей под грудь с припухшими, в вязкой слюне, сосками. Прижатый к её ягодице "запас"*. Запах сырой и... хлорный что ли. Мерное дыхание на плече и шее, от которого мурашки и легкая томность. Вздохнула непонятно отчего. От краткости совершенного или же не завершенности краткого.
  Любка лежала, мужчина пригревшись сопел.
  ‒ Зачем? ‒ не выдержала, спросила, желая и не желая разбудить спящего.
  Пименов шевельнулся. Прижался плотней, тиснул за грудь.
  ‒ Зачем? ‒ не успокоилась Любка. О прошедшей в возне ночи нисколько не жалела. Немного их было, случится лишней.
  ‒ Что зачем? ‒ сонно спросил Пименов, утыкаясь носом в теплое бабье плечо.
  Как объяснить? Что объяснить? И нужно ли объяснять? И кому? Себе? Ему? А чего непонятно из произошедшего между ними? Все понятно. И про вечер, и про ночь, и про утро. Про вчера и про сегодня. Желалось услышать про завтра. Загадать. Заглянуть.
  ‒ Кричала?
  Любка согласно вздохнула. Было с ней такое.
  ‒ Вот затем, ‒ ответил Пименов не отодвигаясь ни на волосинку. Наоборот тесней прижимаясь и притискиваясь.
  ‒ Господи, стыдно как..., ‒ закрыла Любка лицо руками. И плакать не с чего, а хотелось. Вот прямо до дрожи в груди и животе.
  Пименов насильно развернул Любку на спину. Втиснулся между ног, придавил, навис грозой.
  ‒ Руки убери, ‒ потребовал он.
  Любка замотала головой. Проклятый глаз. Всю жизнь мучается из-за него.
  ‒ Убери сказано.
  Убрала, но попыталась отвернуться, не увидеть его. Не увидеть ему.
  ‒ На меня смотри! ‒ командовал Пименов, приближая лицо к лицу. ‒ Ну!
  Любка повернулась. Слезинка малой жемчужиной скатилась с уголка закрытых век.
  ‒ Смотри сказал!
  Подчинилась.
  ‒ Дура, ты, ‒ проговорил он совсем даже не обидно. ‒ Ду-ра..., ‒ и поцеловал.
  Любка крепко обхватила Алексея (Лешу, Лёшеньку!) руками, притянуть к себе, самой притянутся. Чтобы как ночью, чтобы навсегда так... Будущее, оно ведь родом из сейчас.
  
  ***
  Визит представителя полиции застиг Татьяну врасплох. Увидеть участкового у себя перед порогом никак не ожидала.
  Представившись по все форме, Климов начал рутинный опрос.
  − Татьяна Кирилловна, вы прошлые выходные на даче находились?
  − Да. С вечера пятницы и до вечера воскресенья провожу здесь. Надо за хозяйство вести.
  ‒ Велико хозяйство? ‒ оглядел Климов неухоженный сад и огородик. Предвзято присмотрелся к буржуйству. Дом, бассейн с искусственным пляжем. На деревянном трапе лежал пес, обративший на участкового не больше внимания, чем на жужжащую над цветком полосатую муху.
  ‒ Пара грядок, пара клумб и собака, ‒ честно призналась Таня. Стеснительности она не испытывала и обманывать, ссылаясь на неопытность, занятость или иные обстоятельства запустить усадьбу, не собиралась. Однако, некоторая доля смущения в интонации сказанного присутствовала. Назвала Тима собакой. Слово коробило. Тим это Тим!
  ‒ Что за порода? ‒ полюбопытствовал Климов, потянуть время. Больше увидит, больше поймет. О гражданке Кирсановой трындели два пропавших дятла. Приходили сюда. Про дом выспрашивали. О ней говорил и Хряпа. На ночь глядя к ней подались уебоны, пережрав водяры. Надо немного знать Коштея и Слона, понимать про них ‒ два сапога. Один левый, другой правый, ушагать в дали дальние. Только не понятно куда ушагали с объездной в десять километров.
  ‒ Волкособ,‒ выдала Таня, вспомнив прочитанные интернетные статейки.
  Тим стриганул в удивлении ушами.
  "Я что ли?"
  ‒ Сторожит? ‒ продолжал Климов глазеть на объект внимания пропавших.
  ‒ Всего помаленьку. И сторожит, и помогает, ‒ искренне похвалили пса.
  Напрашиваться войти в дом Климов не стал. Лишние подозрения. Судя по высмотренному, ничего подтверждающего правильность направленности розысков. Девушка вела себя спокойно, во дворе беспорядок и неухоженость, но не из-за собственной неорганизованности, а из-за отсутствия мужской хозяйственной руки. На траве перед домом нет набежавшего масла. Гелик благодаря конскому обращения потек требухой. Это он возле Хряпы подсмотрел. Нет бычков, привычно разбрасываемых Слоном во все стороны света. Нет плевков Коштея. Того иногда с мандража прибивало харкать верблюдом.
  "Были или не были?" ‒ расходовал Климов остатки сомнений. Но глядя на Кирсанову Тэ Ка, глупо утверждать, с такой швалью знается.
  "Она возможно и нет," ‒ не ставил бывший опер последнюю точку. Сразу метка на память, проверить связи девушки. Если удастся. Если позволят. В нынешнее время, редкий человек сам по себе. Обязательно найдется или крыша, или маза, или мошна вступиться. У девок особенно.
  Участковый протянул несколько листов с распечатанными фотографиями пропавших безвести.
  − Может видели? Встречали? Говорили с ними?
  Таня посмотрела на распечатку. Парней узнала сразу. Дурное помниться дольше. А они ей не понравились. Тиму тоже.
  − Спрашивали купить дачу. Предлагали миллион. Обещали доллары и евро, ‒ простосердечно призналась девушка. Говорить правду всегда легко. Нелегко впоследствии получать за нее оплеухи.
  − Сторговались? ‒ еще как сомнительно Климову. Парней он знал. С ними вести дела только столыпинским методом. Через прицел и в лоб.
  − Я отказалась и они ушли. Уехали. У них машина была.
  ‒ Модель подскажете?
  ‒ Гелендваген, ‒ подсказала Таня. ‒ Не Бравус, а старше.
  На подобной последнее время ездил отчим. Похвастался. Запомнилось почему-то.
  "Знает?!" ‒ подивился Климов. Обычно женщины подобной эрудицией не грешат. Максимум цвет.
  ‒ Не обратили в какую сторону или к кому двинулись? Может между собой упоминали, разговаривая?
   ‒ Не подскажу. А они что? Обманули кого?
  − Как раз выясняем. Оба пропали неделю назад, ‒ следил Климов за реакцией собеседницы. ‒ Вместе с машиной.
  Дохлый номер ‒ эмоций ноль.
  ‒ Они же, насколько поняла, неместные. Наверное в город вернулись, ‒ посочувствовала Таня участковому, имевшему весьма озабоченный вид.
  Обернись, по сказанному, Климов бы только возрадовался. Но ни Коштей, ни Слон в городе не показались. Ему уже звонили из Стрелецка. Выспрашивали, куда запропали два поросячих обсоска. Хороший, знаете ли, вопрос, куда?
  − Они показывали вам деньги или только говорили про них? ‒ уточнил на всякий случай Климов.
  Могли по скудости ума протрепаться или засветиться. И их выпасли. Сумма не великая, но и на меньшее велись люди.
  "Хряпа прозвонил?" ‒ еще одна памятка и его и хачиков понаблюдать.
  − Говорили. Но у меня вызвало сомнение наличие денег. Новый спортивный костюм не признак достатка.
  ‒ А машина? У них же гелендваген?
  ‒ Владельцы дорогих машин, не ходят в китайском ширпотребе. Даже качественно пошитом, ‒ почти отчитала Таня участкового.
  ‒ Учту, ‒ пообещал Климов, не обидевшись на наблюдательность, тем более с обоими "олигархами" знаком.
  "Дворянин это не запись в сословной книге, это естественное состояние превосходства," ‒ вспомнил участковый Анну Германовну. Та и в плюшке* выглядела Их Сиятельством.
  Климов задал еще несколько мало значимых вопросов, окончательно увериться, хозяйка усадьбы с пропавшими, ни близкого, ни шапочного знакомства, не водила.
  "Зачем домашней девочке бандиты?" ‒ согласился участковый с собственными наблюдениями, но опыт подсказывал, как раз домашние девочки на подобного сорта недоумков и ведутся. Леди Мериам тянет к Робин Гудам. Но... но... но... госпожа Кирсанова на малолетнюю дуру не походила. Говорила уверенно, не пугаясь его погон и удостоверения. И не стесняясь. Будь воля Климова, Слона и Коштея не искал бы вовсе. Но они откомандированы решать важный вопрос. Вопрос не решен, а сами пропали и теперь уже вопросы задают ему. Неприятные вопросы. В Стрелецке обитают люди, отвечать которым, куда в захолустье запропали два долбоеба, не оперируя фактами и сведениями, рискованно. Поскольку дело вовсе не в Коштее и не в Слоне и их непонятном отсутствии... Сдох Максим, да и хер бы с ним... Бы мешает... Вся круговерть за пропавшие ивлевские немалые деньги. И произошло ЧП, как нынче говорят, в шаговой доступности от него, Климова, человека простого и смертного. Хочешь не хочешь придется вести самостоятельный неофициальный розыск, мотаясь по Рябинино и Рябино, прочесывая окрестности, проводя несанкционированные следственные мероприятия. Отложив на неопределенное время установление местонахождения музейного золота скифского царя, а так же прояснения нескольких крайне любопытных моментов.
  
  10.
  Май изошел последними днями, необычайно жаркими и солнечными. В начале июня у Татьяны случился отпуск. По меркам служащих и трудяг не самый удачный месяц. Непрестижный. Ягода только наспевала. Нет толком ни огурцов, ни помидоров, разве что тепличные. Зеленухой с грядок и редиской не впечатлишься. В теплые далекие края в такую пору солидные люди не путешествуют. Поэтому никто сильно и не возражал и не косился на счастливицу. Коллектив получив проставные ‒ тортик из буфета, коробку конфет и банку кофе, проводил отпускницу и забыл. В след не плюнули и на том спасибо.
  Отпуск Таня очень ждала. Находиться в городе её откровенно тяготило. Он казался ей пустым. Нет, город таковым был. Нормально общаться с коллегами у Тани не получалось. Ей не о чем, а им не зачем. Нейтралитет хорош по своему. Никто друг другу не надоедает, в глаза не лезет, но несомненно обладает некоторыми минусами. В соблюдении его и не преодолении, начинают видеть скрытый умысел. Отсюда нарастающее подсматривание и подглядывание. Это не особенно заметно и пока еще терпимо раздражает. Подвижки к объявлению войны только-только наметились. Коллектив та же стая. И руководитель не всегда в ней вожак. Впрочем, все относительно спокойно. Странности за Таней подмеченные, недостаточно эпатажны, надолго занимать умы и провоцировать долгие разговоры за спиной. Даже сплетен не возникло. Пока никто и ничего. Всем пофигу, успокоилась и гиена, твердо убежденная, все дело в мужчине.
  "Хороший хер и горбатую выпрямит!" ‒ обобщила она эволюционный дрейф подчиненной из серой мышки в... Впрочем, о том рано и преждевременно.
  Как бы там ни было, Таню всерьез не воспринимали. Соберись она уйти, неизвестно, стали бы отговаривать, соблюдая заведенную формальность. Да что отговаривать? Снизойдут полюбопытствовать, куда подается и достаточно ли оснований бросать насиженное место. Уходит и уходит. Придет другая. Хоть какая новизна, привнести разнообразия в блеклые будни.
  Сама же Таня.... А что Таня?.. Обживалась на даче и не мешала себе самой.
  Научилась получать удовольствие от холодной воды. Стоя под струями душа, взахлеб впитывала энергию падения тысяч ускоренных капель. Каждый удар, каждое соприкосновение, отзывалось нотками восторга. Будто барабанили по клавишам невидимого ксилофона и он послушно откликался, вбивал во всякую клеточку мелодию жизни. Музыка не несла умиляющего умиротворения, но будоражила и заряжала. Энергия не может успокаивать и убаюкивать, но побуждает действовать. Выражать переизбыток эмоциями. Не терпеть сдерживаться. Петь во весь голос, тянуться, раскачиваться с пятки на носок, поглаживать кожу, втирая холод и по новому ощущая собственное тело. Несколько раз это заканчивалось весьма своеобразно. Сильнейшим оргазмом. Ярким и коротким, концентрированным. Квинтэссенция наслаждения ‒ бояться и хотеть снова. Но не только это!
  Зрение... Оно изменилось. Сделалось острее, насыщенней. Самопроизвольно вычленять нужные, важные и неприметные и скрытые детали. Улавливать неоднородность спектра. Его смещение, пульсацию, рваность светового потока. Развидеть пятна, на казалось бы совершенно чистой одежде. Потертости на якобы новой ткани. Неровности швов, пятнистость окрашивания. Неравномерность макияжа, пигментность кожи, сальный блеск. Все это читалось сквозь пудру и крема.
  Слух... Различались невиданные полифонии, в которых чувствуешь, знаешь и понимаешь всякую ноту и всякий полутон и обертон. Будь то музыка, надрывный вой двигателя, речь человека, падение предмета. Все способное создавать и исторгать звуки. Это было и занимательно и познавательно, и временами напрягало. Чего хорошего в бурчании желудка у соседки или тихие шепотки в отдалении, слышать в них любое, самое тихое слово. Быть посвященной в чужие тайны занимательно первое время, а потом.... потом они надоедают, поскольку тайн собственно никаких нет. То, чем делятся под большим секретом и заверениями в молчании, на девяносто процентов мусор ума и души. Когда его становится много, от него избавляются, таким вот незамысловатым способом. Передают эстафетной палочкой.
  Но больше всех сюрпризов преподнесло обоняние. То, что возможно замаскировать и задрапировать одеждой, окружить глухим молчанием, исторгаемый телом запах выдавал без всякого стеснения. И вот это уже заставляло не столько удивляться, сколько терпеть некоторые неудобства. Какое уж тут удивление, когда твоя соседка поленилась сходить вечером в душ. Абсолютно новое платье отдает реактивами химчистки. Изумительное французское вино изготовлено из порошка и сомнительно, что во Франции. Зубная паста плохо маскирует запах аммиака почечной недостаточность коллеги. И нет тайн вечерних обжорств и утренних возлияний. И сколько в этом самовосхваляющей лжи и неправды. Преднамеренной и самообманной.
  Наблюдалось за собой и нечто вовсе не объяснимое. Когда из глубины сознания всплывало незнакомое слово, образ, понятие и определение. Смотришь на синий нарцисс и вдруг "шахла"! С чего? Почему? Отогнать и заткнуть назойливую соседскую шавку потребовалось короткое и эмоциональное: "Чех!" Весьма действенное, по сравнению с привычными "Фу!" и "Ну, пошла прочь!" Или прошедшая мимо незнакомая девушка. Саманбу!? Пахнущая жасмином?! Действительно шлейф жасминовый. Но почему саманбу, а не как-то иначе? Но и этого мало. Обнаружился второй слой, не столь броский, но более информативный. Биномаз (менструирующая)! И над ним (или под ним, как угодно!) третий! Бедняжка последнее время жила в не проходящем стрессе, вызвавшим гормональную разбалансировку эстрогена. Получался заколдованный круг. Ты не знаешь откуда это знаешь. Разум, используя одному ему известный источник, отринув второстепенное и незначительное, выделял основное. Выделял подробность, характеристику, показатель, действительно важный для текущего момента. Так происходило не всякий раз, не каждый день, но происходило. Нисколько не согласуясь с внутренними устремлениями. Сперва сильно пугало. Потом настораживало. Потом заставляло ждать, представляя некую игру в угадывания мудреных слов. Только они не угадывались, не придумывались, не сочинялись, не вспоминались из словарей и были вовсе не словами, а .... Чем они был, Таня так и не определила. А после одного случая успокоилась вовсе...
  Столкнулась с плачущей соседкой. Та, вытирая обильные слезы, пыталась открыть замок входной двери в собственную квартиру. С громкими рыданиями она справлялась, а вот с трясущимися руками не очень.
  ‒ Вам помочь? ‒ спросила Таня, проявляя не свойственную её натуре инициативу.
  Соседка громко всхлипнула, помотала согласно головой и протянула ключи.
  ‒ Они меня бросили... Все..., ‒ пожаловалась она, не сдерживая горького... очень горького плача. Быть брошенной не столько обидно, сколько страшно. Одним разом остаться без... Каждый сам определяет и назначает размер ущерба, но он по определению велик, лить по нему слезы в три ручья и не переставая.
  "Хамэле (беременная)," ‒ вычленилась самая суть из состояния рыдающей женщины. Ни слезы, ни всхлипы, ни дорогущая и навязчивая Шанель, а тонкая биохимия стремительного деления клеток.
  ‒ За то у вас будет дохи... доченька, ‒ ободрила Таня и открыла дверь. ‒ А у них никого!
  Соседка постояла, похлюпала носом и слабо улыбнулась, принимая утешение....
  Все это с Таней происходило. Не в раз, не в день, не одним ведром на макушку и за шиворот. По ноте, по фотону, по нейрону. С постоянством часов, чья секундная стрелка неумолимо движется по кругу, накапливая минуты и часы. Иногда от всего этого нежданного счастья хотелось смеяться, иногда плакать и плакаться, иногда спрятаться подальше, убежать. Главное, побороть первый порыв. Осознать и принять, приучаться уживаться и пользоваться. И еще предчувствовать приближение часа, который нельзя пропустить. Нечто отдаленно схожее с подарками и вкусным тортом на День Рождения. Сколько бы их ни было, каковым бы торт огромным и прекрасно испеченным не был, главное кого позовешь на свой День Рождения!
  К отъезду Таня собиралась недолго. Набрала продуктов в две сумки, села в электричку, выйти в своем Рябинино. Тим вначале не увиденный ею, оказался рядом. Возник, как из-под земли.
  − Привет! - поздоровалась она, поставила сумки и придирчиво осмотрела пса. Нос, уши, глаза, лапы. Потом протянула одну из сумок.
  Никто подобному давно не удивлялся. Привыкли, собака помогает хозяйке, исправно таскает поклажу.
  − Эээ, подруга! Убери-ка своего блохастого, а то один хвост останется! ‒ из-за спины, с обидной насмешкой, обратились к Тане.
  Подвыпивший мужик вел на поводке здоровенного молодого кангала. Причем ни Таня, ни Тим, ни сумки, проходу не мешали. Места разойтись вполне предостаточно. Но как говориться, если ума в детства не вложили, к старости взяться ему неоткуда. Это муки по сусекам поскребешь и добудешь, с мозгами все гораздо хуже и безнадежней.
  Поводок отпущен метров на пять и у пса, будь он в дурном расположении, достаточно свободы и маневра, дотянутся до кого-нибудь, сорвать злость и показать норов. Собака серьезная, а вот владелец бестолковый и подшофе. Таня легко уловила свежак. Пиво плюс водка не самого лучшего качества. Сивушный присадок чувствовался отлично. Жидкости заедали куриными котлетами и корейской морковью. Закуску закрепили поцелуем. Пробивалась сладость женской гигиенической помады.
  Таня посторонилась. Ко всем собакам, кроме Тима, она относилась исключительно предвзято и негативно. Причем отношения её испытывали ускоренный дрейф. В начале она их очень боялась, потом не замечала и вот терпела. Как терпят пользоваться, по ряду независящих от них причин, нечистым полотенцем или несвежим носовым платком. Балансируя между истончающимся терпением и возрастающей брезгливостью.
  Тим дернул носом и еле слышно низко рыкнул. Собственно, кангал никакой агрессии не проявлял в отношении Тани и его самого, тянул упирающегося хозяина на буксире, скорее увести от сутолоки.
  − Фу! Шах! Фу! - произнес мужик, дергая за поводок. Показывая всем видом, принимает меры по спасению шавок и тупых куриц, не внемлющих предупреждениям.
  Окружающая толкотня и скоротечность конфликта помешали Тане увидеть, после выходки её приятеля (целого волкособа если что), здоровенный пес потускнел, поджался, сник и едва не заплел хозяину ноги.
  Мужик гордый своим барбосом продефилировал в конец платформы, к уложенным бетонным шпалам, перехода на другую сторону путей, в Рябино. Он никуда не спешил, выгуливал себя и Шаха. Встретив старых знакомых и вовсе остановился. Приятели тянули пивко и тоже никуда особо не спешили. Наслаждались теплотой дня и дрянным вкусом некачественного напитка.
  Рукопожатия, приветствия и разговор, занять время пустым и необязательным. От широты ли души, от наличия ли излишков, угостили собачника. Мужик шумно открыл банку, глотнул с кряком невообразимого удовольствия.
  ‒ Ты же хотел овчарку брать? ‒ напомнили ему некий зарок, высказанный публично.
  ‒ Этот крепче. Через знакомых обращался к Брагину, ‒ похвалился владелец кангала. ‒ Заслуженный собаковод. Армию псами снабжал. МВД консультирует.
  ‒ Все еще стравливает? ‒ оживился один из компании, очевидно хорошо представляя о ком толкуют.
  ‒ А кто ему запретит? ‒ в показном недоумении собачник. С такими людьми общается. Вхож, так сказать с парадного крыльца.
  ‒ Поговаривали интерес потерял.
  ‒ Брешут. Кто в здравом уме от таких денег откажется? Он тут в Рябинино питомник небольшой организовал. Арену для своих держит, ‒ делится осведомленностью собачник.
  ‒ Хочешь заработать?
  ‒ На Шахе? Не. Для души взял, ‒ изобразили вселенское умиление меньшим братом.
  ‒ И сколько впалил?
  ‒ На хорошую машину хватило бы, ‒ явно преувеличивал владелец кангала.
  ‒ Иди ты! ‒ не поверила компания похвальбе.
  ‒ Забугорной крови. Родословная в три километра. Он у нас можно сказать падишахского происхождения, ‒ выставлялся собачник. Гордился и за пса, и за себя. Как гордятся яхтой, бунгало на Багамах или ролл-ройсом ручной сборки. Факт владения давлел над всеми прочими обстоятельствами, даже заявленным ‒ для души.
  ‒ На вязку водил?
  ‒ Месяцок еще подержу. Но девку ему присмотрел. Непростая лялька.
  ‒ Все они не простые. А залезешь дырка и дырка. По краям волоса.
  ‒ И не одна!
  ‒ Невеста-то как к перепихону относится? ‒ повеселел разговор выпивох.
  ‒ За невесту не скажу, а хозяйка невесты очень даже склонна не отказать, ‒ красовался собачник. Халиф на час... на полчаса... все равно халиф. Претензионность явно не обоснована и надумана, но кто ему воспретит мечтать о хорошем? О плохом мечтать ‒ само заявиться.
  ‒ Из вас двоих, кто на случку-то пойдет? ‒ ржала компания, не стесняясь проходящий мимо народ.
  Люди веселились, делились пивом и сигаретами. Больше чем?
  Шах смирно сидел на платформе, с какой-то отрешенностью уставившись вдаль. Будто разглядывал, другими не усмотренное. А может слушал людской треп, удивляясь, сколько никчемной словесной воды пролито. Сколько мути и глупостей выплеснуто. Однако, недовольства не выказывал, а продолжал сидеть, не обращая внимания на жару. Жара меньшее из собачьих беспокойств.
  Таня и Тим уже давно добрались до дома. Сумки опрастаны. Снедь уложена в холодильник и на полки шкафов. Пес получил привычную миску молока, с которой расправился в минуту.
  ‒ Не свинячь! ‒ строжила пса Таня, отправляясь за тряпкой, подтереть оброненные капли. Тим делал круглые удивленные глаза. Кто? Я?
  ‒ Получишь у меня! ‒ грозила она, вытирая пол, а затем чистым полотенцем собачью морду. Зачем она это делает, объяснений нет, да и кто бы их у неё спросил, объяснения. Пес не противился. А ей... ей это нужно из внутренней потребности, нянькаться, воспитывать и досматривать.
  
  ***
  Климов заканчивал непростой и не особенно приятный разговор со Стрелецком. Городской абонент шипел и ярился.
  ‒ Откуда мне знать, куда два долбоеба делись, вместе со своей машиной! В бега пустились, ‒ отбрехивался участковый. Внятно и содержательно ответить спрашивающему нечего. Предпринятые розыски ни к чему не привели. Слон и Коштей, канули в безвестность.
  ‒ Так узнай ‒ орали участковому в ухо. ‒ Объяснить зачем они в твою глухомань отправлены?
  ‒ Не обязательно.
  ‒ Тогда не сиди на жопе. Не парь геморрой! Оторви от теплого кресла. Пока тебе её саму не оторвали!
  ‒ Неделю на ногах! ‒ пожаловался Климов о собственном усердии доискаться истины и пропавших.
  ‒ А результат хождений?
  ‒ Версии три. Нашли искомое и прибрали. Вышли на причастных или причастного и прибрали уже самих. По неосторожности влезли в чужие дела и их превентивно обнулили. Есть еще тема за старые мутки списали. Грехов на мальчиках, что иголок на ежихе, ‒ доложился Климов быстрее отвязаться.
  ‒ Твои приоритеты?
  ‒ Второй и третий. Простым смертным столько денег не нужно. А тем кому они нужны, не в офисе сидя их зарабатывают. У меня в соседях таких за сотню.
  ‒ Думаешь рябининские дачники? ‒ уменьшили ор и экспрессию.
  ‒ Есть такое.
  ‒ Помощь требуется? ‒ окончательно сбавили обороты в разговоре.
  ‒ Да. По фамилиям расклад дать, ‒ попросил Климов. ‒ Кто, чем дышит, с чего живет. По возможности.
  В трубке долгое молчание с сопением.
  ‒ Не просто будет.
  ‒ Просто их бы по пьяни зарезали в Еловой на танцульках, ‒ перехватил Климов инициативу разговора.
  ‒ Посмотрю что можно сделать, ‒ абонент старательно подчеркнул слово "можно". Участковый отчетливо понимал, есть такие, против кого вообще ничего нельзя и лучше не надо.
  ‒ На многое не рассчитывай. Твои думки, тебе и до ума доводить, найти. Или парней или то, за чем отправлены, ‒ обозначили Климову круг интересов. ‒ И не сильно там стволом размахивай.
  Едва закончил разговор, из-за стола встать не успел, опять звонок. Повторение едва ли не слово в слово. Окончание другое, но столь же безрадостное в своей конкретике.
  ‒ Понял, ‒ тяжко Климову от желающих взять его за глотку по жестче. Ухватят, не вывернется.
  ‒ Не понял ты, ‒ не обвинили, а скорее пригрозили. ‒ На Таймыре никогда не был?
  ‒ Участковый понадобился? ‒ не весело огрызнулся бывший капитан. Задолбали грозить и пугать.
  ‒ А кто сказал уполномоченным по тундре на снегоходе гонять будешь, медведей кокардой пугать? Руду Потанину добывать отправишься!
  Психологи советую не держать в себе негатив. Но приходится. Иначе не на Таймыре окажешься, а на кладбище, в безымянном копе с бомжами.
  "...И не обмытого меня, под лай собачий похоронят," ‒ тяжело думалось Климову. Он даже предположил, где именно. Сам двоих снес.
  Связь оборвали, сердечно обложив участкового по матушке. Грубо намекнули на нетрадиционную половую ориентацию и пообещав этим воспользоваться. Но не ответишь, как должно мужчине. Иначе точно ‒ погост.
  Климов завис в каком-то оцепенении. Захотелось водки. Теплой. Чтобы с души воротило. Почувствовать она еще у него имеется.
  Глянул на часы.
  ‒ К Хряпе податься? ‒ произнес он в пустоту собственного бесцветного нутра. Вот так и выгорают, сорбируя чужие плевки. ‒ Хряпа... Хряпа...
  Бывший зэк вызывал подозрения. Не договаривал. Умалчивал. Зная его прошлое... Слабоват. Сам под мокруху не подпишется. Да и зачем ему? Сидит сыто. И даже если мокрое предположить... Притянуть за уши... Одного еще ‒ да. В тряске рук и коленей сподобится.
  ‒ Коштея, ‒ назначил Климов первую жертву.
  Но двоих? Это какое-то даст ист фантастиш!
  "Плохо людей знаешь," ‒ запоздало укорил себя Климов.
  Людей? Согласен. Но где в этой истории люди? Сойтись с ними.
  "Куда вас хер занес," ‒ бился бывший капитан над неразрешенной загадкой. Найти подобную пропажу, процент не более, чем откопать Трою. Трою откопали, а где эти подевались? Засветились в своих дебильных розысках в Рябинино и под списание пошли? ‒ "Хряпу крутить," ‒ простой выбор и он сделан. ‒ "Не сами наехали, шепнули про них кому. Хряпа и шепнул. Кому?"
  Пронзительно и противно засвистел гудок. Грузовой сбросил скорость проходя перегон.
  Климов посмотрел на часы. Дурная привычка. И не спешишь и не опаздываешь. Для чего время? Сегодня обещалась прийти Полька. В отличии от служебных дел, личные прибывали в порядке. Половой вопрос урегулирован. Двое ‒ мужчина и женщина ‒ без стеснения и жеманства, ублажали друг дружку всякими, не противными обеим сторонами способами. Со жрачкой нормально, крыша не течет, спать есть где и с кем. Почти счастье.
  С железки донесся пронзительный визг и скрип тормозов грузового состава, грохот соударения сцепок вагонов.
  "Сход мне тут устройте," - злился и пугался экс-капитан резких неожиданных звуков.
  Двадцати минут не минуло, во дворе шум и треск мотоцикла. Жигун пожаловал.
  ‒ На кой опять притащился? ‒ недобро екнуло сердце у Климова на незапланированное появление егеря. Он глянул на часы. Время не торопилось закончить трудовой день.
  ‒ Везет тебе как утопленнику, ‒ с порога выдал знакомец, отдыхивая водочным перегаром. В деревне гайцов днем с огнем не встретишь, гоняй пока за руль держишься, в осадок не выпасть. Дружбан Жигуна, Швейка, вообще кадр! Как наберется по самую маковку, в машину садясь, сапоги с портянками снимает. Лучше педали чувствует! Летом ладно. Зимой, в сорокаградусный мороз! Ох, мать его, водила!
  ‒ С чем, интересно?
  ‒ Сам говорил, ‒ цвел удовольствием и ехидством Жигун. ‒ Бог троицу любит.
  ‒ Это по какому такому случаю, я подобную херню спорол? ‒ катастрофически портились у Климова остатки настроения. Было ниже плинтуса, а теперь и вовсе в подполье пало.
  ‒ Говорил-говорил! ‒ заверил егерь, хлебая казенную воду из дореволюционного графина. Три власти сменилось, а наследству большевистских ячеек и первых комсомольских собраний, ничего не сделалось. ‒ И никакую не херню. Обронил ты, вашбродь, серебряное слово, когда за Сычом ездили.
  На лице Климова полное недоумение. Не помню!
  ‒ А сейчас собирайся, пойдем дачника с рельс отскребать. Под поезд угодил болезный.
  ‒ Случайно? ‒ не хотелось Климову думать плохо о сегодняшнем теплом дне. Не мог он завершиться столь паскудно.
  ‒ Нарочно, ‒ хохотал Жигун. ‒ Вечера ждал, пока у тебя рабочий день закончится. Не дотерпел, болезный. Дню почти конец, без пяти шесть на курантах, а ему кирдык! Не повезло вам, вашбродь!
  ‒ Самоубивец? ‒ понадеялся Климов. С суицидниками проще. Жизнь не удалась, народ говно, прости меня мама. Или про любовь что-нибудь блевотное.
  ‒ Не угадали, товарищ полиция. Чистая мокруха! ‒ разочаровали участкового, выбивая обреченный стон.
  Жигун живо поведал власти историю транспортного происшествия со смертельным исходом, произошедшую у них на платформе со стороны Рябинино.
   ‒ А когда до ВээЛа оставалось мало метр, псина прыгнула. Рванула и сдернула хозяина. Прямо под локомотив. Ни единого шанса уцелеть.... Собачника в фарш раскатало, а пес сбег.
  − В смысле сбег? ‒ удивился Климов. Собака как никак друг человека. А друг не бросает. Даже то, что от человека осталось. Даже если по жизни хозяин был говнотик.
  ‒ Так и сбег. Прыг скок и в лесок. А что ему? Полицию дожидаться? Посадите ведь, − хрюкнул, мало не заржал, Жигун. - Спрашивать начнете, протокол оформлять. Стращать. Расписываться. А потом еще к дознавателю потащите. Не давили ли господа допросчики, не подбивали ли на чистосердечное, нихера самим не делать. Ошейничек не туго ли на шее сидел? Хвостик дверьми не прищемляли? Противогаз, дыхание затруднить на морду не натягивали? А самого попкой лохматой на негладкую швабру не натягивали? Не грозили пустить по этапу гнилой базар, дескать, Шарик-то не Шарик вовсе, а дырявый и погоняло у него ‒ Найда.
  Климов пристально глянул на егеря. Вот с чего человеку весело? С бутылки водки? С двух? Или опять городских на охоту водил и ему деньжат с барских щедрот сыпанули? Или праздник на душе, дерьмовых вестей принести? Хлебай милый, Сережа!
  Участковый нехотя выполз из-за стола, одел китель и фуражку.
  − Поехали, пособник правоохранительным органам.
  ‒ Чего поехали? Свой бензин жечь? Ёб-мобил свой заводи, да езжай.
  ‒ Гад ты, Жигун, хотя и Виктор Валерьевич. И сдается мне следует тебе сорок тысяч штрафу выписать и конфисковать оружие и патроны, а то и лишить права на хранение, приобретение и ношение оружия на полтора года. Ну или на три. С конфискацией всей твоей боевой снаряги. Выбирай.
  ‒ Так то девятое мая было! Святое дело! Народный праздник!
  ‒ За девятое мая отдельный разговор. После которого дополнительно гражданину Жигуну грозит отмаливать грехи двор метя и сортир чистя. Общественный. Под надзором человека при должности, погонах и табельном оружии. При попытки к бегству стрельба на поражение и без всякого предупреждения. Инфляция в стране, в воздух палить, патроны впустую переводить. А еще права отобрать, но насколько знаю у тебя их нет и не было. За вождение в непотребном виде, своя статья имеется. Чего выберешь?
  ‒ Ладно, − сдался Жигун, поумерив веселье. Бодаться с властью, рога не выросли. А у тех у кого выросли, давно по именам не помнят. ‒ Сидайте, господин урядник, домчу. Вас с вывалом* или без?
  
  11
  В эту сторону болота старик пришел второй раз в жизни. С памятных ему, недобрых событий, обходил край за семь верст и ни на какие посулы не подавался. Отказывал всем и богатым охотникам и музейщикам, и орнитологам, и искателям спрятанных сокровищ, и эНКэВэДэшкам, и КэГэБэшникам, и нынешней власти. Сейчас же изменил вмененному себе правилу. Сам, без принуждения. И была тому единственная причина, о которой старик ни думать, ни говорить не желал. Однако, вставши спозаранку, похлебав без всякой охоты вчерашних, с толстой пленкой вегжи, щей на убоине, глотнув чагового чаю без сладости, собрался в путь. Собирался долго. Ни час, ни два, бестолково копался, перекладывал спички, мешочек с солью, отдельно в жестяной банке патроны, без учета распиханных и рассованных по карманам. Узел с нехитрой снедью. Сало, хлеб, печеный картофель, да пяток вареных вкрутую яиц. Кускового сахару и заварки. Короче, с рюкзаком провозился. Скрывая неохоту идти преддорожными хлопотами. Ну и привычка сказалась. Идешь на день, бери запасов на три. И хотя сегодня намеревался лесовать только до вечера и кроме намеченного дела ни на что не отвлекаться ‒ в том зарок крепкий дал, припарок собрал как и положено. Наконец, посидев на дорожку, двинулся. Чуть ли не с порога вернулся, налить коту молока, собаке вынести хлёбова, отсыпать курам и уткам корму. Все в последний момент. Словно голова занята думками, не отвлечься ни на миг. Или одурела разом. Кто бы увидел старика со стороны, подумал помирать собирается. Будто старый кошак, прежде покинуть свое владение, обходил, прощаясь с обжитыми углами и вороша в памяти прошедшие дни.
   Выйдя со двора, Столыпин свернул в проулок и пройдя мимо пустых, заросших дурным бурьяном домов, выбрался за околицу. Попетляв по межам заброшенных огородов, стал на едва заметную тропку. Дойдя до первых деревьев, оглянулся, нет ли кого следом. Пусто. В этот край редко кто ходил.
   В лесу привычно набрал шаг и, уже не задерживаясь, протопал десяток километров. От старой елани убавил ход, потерял прыткость. Заменжевался. Заробел. Спина потом осырела. Внутри слабость и мандраж. Пересилил, зверски ругнувшись. От намеченного не отказался. Мысли не допустил.
  Два часа петлял в буреломе и старых гарях, добраться до нужного ему места. От границы болота и леса, как он её наметил, отошел с десяток шагов и встал, вглядываясь в молчащую топь. Бескрайность травы, воды и редких кривых дерев, черными стражами торчавшими между бадаранов*. Злая мошка, отваженная густым запахом березового дегтя, зудела над головой черным роем. На их гуд слеталось комарье, пировать совместно.
  Словно спохватившись, Столыпин стянул с головы шапку.
  ‒ Здравствуй, господин Киен, ‒ поклонился старик и глядел до белой боли в глазах на гиблое царство окутанное редким туманом. Белесая мга скрывала дальний лес запада, а на севере бесконечную ширь, затаившегося гиблого топкого пространства.
  Что принудило его прийти? Чтобы изменилось останься он дома, забыв дорогу навек? Наверно, ничего. Наверно. Он пришел. Показать, свято помнит о долге и не отказывается от него. И не откажется. Были тому причины. То, чему он свидетель и зритель, последнего времени, явно указывало, долг следует вернуть. Не дожидаясь напоминаний. Кому и как? Это и мучило старика. И заявился он, не только выказать готовность к расчету, но и за подсказкой. Не оплошать по неведенью, выполнить обязательства, не подвести, а то, не дай Бог, и вовсе, помешаться. Ясности желал.
  Старик терпеливо ждал, когда ему ответят или подадут знак. Уверен был, обязательно ответят и потому терпел и припекающее солнышко и обнаглевший гнус, пересиливший дегтярную вонь.
  Сзади тихо хрустнула ветка. Столыпин резко развернулся, скидывая с плеча тоз, пальнут в опасность. Собака? Крепкий пес стоял под старой высохшей березой.
  ‒ Ну-ка, пошел! ‒ прикрикнул на него старик и для острастки взял на прицел.
  Пес не шелохнулся. Лишь склонил голову набок, словно приглядывался к человеку. Оценивал его. Определяя для чего гож и в чем хорош.
  Старик не любил пустой стрельбы и не позволял себе такого. Лес не простит, но сейчас палец буквально сводило нажать на курок. Картечь с десяти шагов и медведя уронит, не то что пса.
  Пес не двигался, а старик не торопился стрелять. Постепенно мысли Столыпин приняли некоторую нужную направленность и хотя он продолжал держать собаку на мушке, взгляд пытливо пробежался по округе. Хозяин где? Барбос-то ухоженный, одному по лесу плутать. Или случилось чего? Многие заведут ружье и тявкалку, и прут в дром, как в городской парк. А тут аттракционов нету, забавного не увидишь и мороженое не продают. Сколько таких гуляк по раменью находил. Медведь задерет. Лось на рога поднимет. Кабан помнет. Заплутают и с голодухи (в лесу-то!?) сгинут. Руки-ноги, а то и голову дурную, по дурному сломят.
  Никого. Только он и странный пес. Взгляд скользнул по стволу березы. На старой коре явно видны борозды. Свежие. Кто-то рассек кору, оставив четыре глубокие полосы из-под острейших сильных когтей. У старика даже дыхание сбилось и взгляд пристыл к отметине. Когда опустил взгляд, пес пропал.
  ‒ Вот оно, значит, как..., ‒ произнес Столыпин раздумчиво. Вскинул тоз на плечо. Отмахнул от лица обнаглевшее комарье. Что же, за чем шел, то и получил. Этого ведь хотел?
  
  ***
  Таня осела в Рябинино основательно. Ни единой мыслью, ни порывом души, не обращалась к оставленному городу, окончательно обвыкаясь с новым житьем-бытьем. Здесь, вдалеке от суеты и асфальта, от городской зацикленности не осталось и следа. И пусть забот прибавилось, но каких-то правильных забот. Не гнетущие обязанности, навязанные условиями существования и сосуществования, а собственный выбор. Рачительный, в меру собственного разумения, небогатого опыта и проистекающей необходимости. Цветы хиленькие, но росли. Морковные косицы бодро торчали. Редиска меленькая, дохленькая, но в дудку не ушла. Плоды на деревьях набирали объем и спелость. Щеголять по дому и двору можно и в простом, заношенном и от того удобном сарафане. Не мучится с обувью, а таскать стоптанные шлепки, не переживая попасть на глаза в непотребном для девицы виде. Простоволосой, неухоженной и ненарядной. Не отнимать время, пялясь в зеркало, выискивая недостатки и изъяны. Важнее чувствовать себя свободной и нужной, а с того счастливой и состоявшейся. Впрочем, о счастье и самореализации, как женской особи Таня не задумывалась. Подобные заморочки еще впереди.
  ‒ Тимка! На нас надвигается голод! ‒ предупредила Таня, захлопнув холодильник. Он фактически пуст. Небольшие кусочки свинины и говядины объем не наполняли. Закончились ребрышки, закончилась курица. Закончилось молоко. С тем что осталось, прожила бы спокойно неделю, а то и две, но у нее Тим, а он макароны, рис и овсяными хлопья не уважает всегда и совсем.
  Пес прекрасно её понял. Сходил в дом и притащил сумку. Не дохлый пакет, не тряпичную авоську, а настоящий китайский вещевой сидор!
  ‒ Ты прав, ‒ Таня давно уже обращалась к псу как к равному. ‒ Надо в магазин сходить, в деревню. Он где-то недалеко от платформы, дачники рассказывали.
  Подготовка к выходу в люди заняла некоторое время и было прокомментировано недовольным порыкивание пса.
  ‒ Причесаться же надо?! ‒ возмутилась девушка необоснованности претензий в задержке выхода в люди.
  К "прическе" она добавила умывание, переодевание нижнего и верхнего и еще совершила много телодвижений создать благообразный имидж.
  ‒ Пошли!
  Тим покосился на настенные часы, прозрачно намекнув на нерачительно потраченные минуты.
  Закрыв калитку, миновали прожаренную солнцем поляну, нырнули в тенёк и прохладу леса. Бесподобная смесь запахов прели, молодой зелени и дерева. Не пройти мимо погладить березку, пошевелить макушки вымахавшего страусника, проводить глазами неяркую юркую птицу. Потянуться к цветку. Не сорвать. Ни-ни-ни! Вдохнуть настоящий живой аромат.
  ‒ Асали (медовый), ‒ вслух произнесла Таня, невольно потискав пальцы. Не липнут ли от сладости. Лизнуть. Удостовериться. Ни фига не мед.
  Идти знакомой тропинкой и отвлекаться, открывать пропущенное, не усмотренное, ранее прозеванное. Сходить с нее, повинуясь непонятному чувству то ли тоски, то ли проклевывающейся памяти, то ли еще чему-то, неопределенному, но важному. Эдакая назревающая вселенская проприоцепция.
  Ни девушка, ни пес не спешили. Таня потому что ей вовсе не хотелось спешить, а Тим, потому что не спешила она. Такое вот взаимопонимание. Согласитесь, редкое чувство в наше суетное время.
  В одном месте сделали крюк, подойти к отцветающей сирени. Красавицу никто не ободрал и выглядела она бесподобно. А пахла!
  Говорят женщины не умеют молчать. Им непременно надо выплеснуть эмоции, выговорить наболевшее и волнующее. Таня не произнесла ни слова. В лесу достаточно звуков внимать им, а не тарахтеть самой, мешая себе и другим.
  Раньше (кажется это было безумно давно!) Таня придерживалась бы строго тропы. Минимум любопытства и максимум скорости. Теперь, под массой предлогов с тропы сворачивала. Потрогать, понюхать, коснуться, полюбоваться, понаблюдать. Воспринимать себя не экскурсантом, а почти хозяином, растущего, цветущего и зеленеющего.
  Перешли железку. Свернули на право. Тим вел уверено, будто ходил здесь сотню раз и дорога разведана до последней лужи и кочки.
  Через бурьянное поле вошли в деревню. Много звуков, запахов и движения. Пилили дрова. Тарахтел мотоблок. Бренчала боталом корова, замучено мекали овцы, визжал поросенок, перекликались горластые соседки. Не особо интересно.
  Воняло пролитым бензином, забивая скромный запах цветущих вездесущих одуванчиков. Тянуло дымков от кухонь, от банных печей. Чувствовались едкие нотки самогона, прел навоз, смердело разлагающейся плотью... помоями... очистками... дохлятиной... Всему безобразию нашлось и слово. Птииш (грязная улица). Такое же невкусное, как и ощущения.
  Таня ускорила шаг, пройти неприятное ей место.
  Короткая улочка. Старые черные дома. Резные ставни, причелины, кое-где коньки. Подворья за высокими заборами, цветники за штакетниками или сеткой-рабицей. Мостки от дороги до ворот, через водоотводные канавы. Квохчут куры, вышагивая по траве. Ковыляют к прудику утки, шествуют гуси. Мелькнула собачья спина и пропала из виду. В огородах возятся люди, занятые работой. Не настолько занятые, не приметить девушку с собакой. Кто-то озорно и одобрительно свистнул вслед понравившейся девице. Все по современным лекалам. Ни мяса, ни сала, не с дитём, но с псом.
  Магазинчик современной отделки с многообещающим и претенциозным названием. Мини-маркет "Деревенский". Правее маркета, через подсохшую лужу, полупустые прилавки базарчика.
  Таня зашла за хлебом. Самое простое из покупок.
  Стена алкоголя десятков разливов, марок и названий. Две витрины городских деликатесов, вроде красной рыбы в фасовке по двести грамм. Нарезок колбас и ветчины в вакуумных упаковках. Полно консервов. Шпроты, горбуша, тушенка. Тут же вонючая химия для мытья полов, посуды и стен. Коробки и пакеты со стиральными порошками. Стеллаж со сладостями. Холодильный ларь с мороженным. Холодильник с пивом и в самом углу, сиротливо, хлеб. Из тактических соображений. Хлеб все одно купят, а вот остальным надо ткнуть в морду. Или выражаясь деликатней, мордой натолкнуть.
  ‒ Здравствуйте, ‒ поздоровалась Таня с продавцом. Все-таки она выросла в деревне, а там с этим строго. В публичном месте, вроде магазина, клуба, остановки, предписывалось приветствовать народ, пусть и незнакомый.
  ‒ Здрасьте, ‒ ответила Полька все еще прибывающая в греховных эдемах, после похабных лап и ласк участкового. Столько в нее вбухал сил и спермы, мир бы расцеловала, но жалко перебивать послевкусие. ‒ Спрашивайте, ‒ обычно многословная, ограничивалась одним словом. ‒ Подскажу.
  ‒ Мне хлеб. Поджаристый. И батон к чаю. И форели, ‒ перечислила покупательница.
  ‒ Рыбку покрупней, помельче?
  ‒ Покрупней, ‒ заказала Таня, сделать Тиму сюрприз. ‒ И пакет ваш.
  ‒ В гости к кому? ‒ спросила Полька, собирая товар. Профессия обязывала быть контактной. Стоя молчуном не больно наторгуешь. Плюс боевое прошлое. Два года на базаре отстояла. Школа!
  ‒ У меня дача здесь.
  ‒ Не припомню вас раньше.
  ‒ В Рябинино.
  ‒ Из-за железки редко к нам ходят, ‒ выказала профессиональную наблюдательность пассия участкового. ‒ Буржуи. Им Париж подавай. Переименоваться что ли?
  Обманывать клиента не стала. Девушка оплатила покупки картой. Не сопрешь потом, сдача в кармане завалялась, не обвинишь считать не умеет. Не о наживе думалось. О бабочках, которые сегодня не только в животе, а везде. В лифчике, трусах и носочках.
  После магазина, в сопровождении пса, Таня отправилась на базар. Здесь она чувствовала себя не столь уверенно. Люди на нее смотрели, гипнотизировали.
  ‒ За молочком, дочка? ‒ обратилась к ней знакомая по электричке бабулька.
  ‒ Хотелось бы, ‒ охотно согласилась обрадованная встречей Таня. ‒ И еще сметаны.
  Покупки уложила в сумку и вручила Тиму.
  ‒ Умный какой, ‒ похвалила бабушка, счастливая скорой продажей. Товар такой ‒ не больно храниться по теплой погоде.
  Дальше двинулись к прилавкам с мясом.
  ‒ Барышня купите свининки! ‒ предложил Хряпа. Не торговал раньше, но вот пришлось. ‒ Свежая. Еще вчера хрюкала.
  Мясо действительно выглядело отлично. Таня уже собиралась прицениться, но Тим предупредительно рыкнул.
  ‒ Во! И собаке вашей нравится. Духмяное! На чистом зерне вскормлена поросюшка! ‒ заманивал Хряпа покупательницу. ‒ Спортом занималась, бока не пролеживала.
  Псу мясо не нравился категорически. Стоило Тане сделать шаг, пес повторно рыкнул, обогнул и стал между нею и прилавком, не пуская.
  ‒ Мы еще посмотрим, ‒ извиняюще произнесла Таня. Реакцию пса хорошо прочитала. Причины не поняла, но не стала командовать. Мясо дело ответственное, она в нем не слишком разбирается.
  Тим прошествовал вдоль торгового ряда, ведя за собой. Сел напротив неказистого дедка, продававшего баранину. Ребра, бедро, мякоть. Пес потянул воздух чутким носом. Со стороны выглядело указывает на предмет торга.
  ‒ Извините, ‒ застеснялась Таня. ‒ Этого хочешь? ‒ честно спросила она у Тима.
  Он опять вытянул морду и втянул воздух. Тоже самое машинально проделал Таня. Запах понравился. Чистый и действительно мясной.
  "Бмааи (притягивающий)!" ‒ и это было здорово!
  ‒ У меня только баранина, ‒ честно признался дедок, привыкший, городские больше выбирают свинину и говядину.
  Таня еще раз глянула на Тима, получить одобрения.
  "Покупай!" ‒ читалось на морде пса безо всяких переводов и толкований. Он даже поставил сумку, облизнулся.
  ‒ Мне ребер. Вот столько. И мякоти, ‒ Таня поглядела на пса. Еще? Тот дернул носом, указав на ногу. Она так его и поняла. ‒ И вот эту часть, целиком.
  Шесть килограмм легко утонули в сумке.
  ‒ Командир, ‒ добродушно посмеялся дедок над сопровождением покупательницы.
  ‒ Он такой, ‒ согласилась Таня, гордая за своего разумного питомца.
  ‒ Тебе не тяжело будет? ‒ спросила она у Тима, уложив покупки. Тот легко подхватил сумку и пронес дальше, уже через ряд. Таня в недоумении последовал за ним. Тетка, полная и румяная, прямо с картины Кустодиева, торговала салом. Копченым, вареным, соленым. С прослойками и без. В результате недолгих гаданий приобрела солидный кус розового сальца с двумя тонюсенькими, в крученую нитку, прослойками мясца. Сало и вправду пахло замечательно. Солью, тмином и чесночком! У Тани непроизвольно выделилась слюна. Сала захотелось, хоть стреляйся!
  Догадливая тетка отрезала два пластика и протянула Тане.
  ‒ Спробуй!
  ‒ Спасибо, ‒ застеснялась Таня щедрости стороннего человека.
  ‒ Спробуй-спробуй, Хорошее сало. Только усолилось.
  Таня взяла один пластик себе, второй отдала Тиму. Если пес сглотнул угощение на раз, Танина доля, буквально, растаяла на языке, оставив мягкую шкурку пожевать, потешить зубы. Не зря утверждают, лучший Орбит без сахара ‒ сало со шкурой.
  ‒ Вкусно, ‒ согласилась Таня.
  ‒ Еще приходи, как съешь, ‒ позвала тетка за покупками.
  Торговля не только прозаический цикл обмена товара на деньги, но и личностные взаимоотношения. Доверительность как гарант прибыли на долгосрочной основе. Вчера приходил, сегодня и завтра не минует его чаша сия.
  Из мясного ряда перешли в следующий. Тим подвел к продавцу яиц.
  ‒ Каких вам? Белых? Коричневых? Двух желтковых? Куриных? Гусиных? ‒ захлопотала наседкой нарядная старушка, не упустить покупателя.
  Пес уже не стесняясь, оставил сумку, поднялся на задние лапы, упершись в прилавок передними. Выбрал. Некрупных, от молодых курочек и посолидней ‒ гусиных.
  ‒ Он покупает, а вы стало быть кошелек носите? ‒ покачала головой бабулька здравости собаки. Сама бы таких выбрала. И на яешню и сырыми пить.
  ‒ Вроде того, ‒ согласилась дачница нисколько не обижаясь вторичности своего присутствия. Она гордилась Тимом. Он у нее умница.
  Шопинг закончен и они отправились домой.
  ‒ Тяжело наверное? Давай понесу? ‒ вызвалась помочь Таня, по переходу через пути. Брошенный на нее взгляд красноречив.
  "Будет тяжело, отъем чего-нибудь. И легче станет и сил прибавится."
  Про "отъем" весьма своевременно. Таня дотерпела до начала тропы от платформы, не выдержала и получилось у них, как в сказке про пенек и пирожок.
  ‒ Тимка, давай сала куснем. Сосет прямо ноги не идут, ‒ и для убедительности похлопала себя по плоскому животу. Ну никаких запасов на голодный год. Как живет? О чем думает?
  Сало извлекли из сумки. По товарищески, отсутствие ножа не помеха, кто сколько сподобился откусили. Дополнением к откусу пошла корка купленного хлеба. Некоторые довольствовались чистым продуктом.
  Тане и не вспомнились многочисленные предупреждения о ужасных жирах, плохом и хорошем холестерине, атеросклерозе сосудов, навеки вечные испорченной фигуре и прочей лабуде о диетах и фитнесах, вещаемые дядьками и тетками с толстыми мордами и не менее толстыми задницами. Ей хотелось, она и съела. Организм не дурак, плохого себе не пожелает.
  
  12.
  Неожиданно у лета обнаружился существенный недостаток.
  ‒ Тимка, только-только самый сон! ‒ ворчала девушка, возясь на кухне с разблюдовкой себе и псу.
  Тот все своим видом наглядно дополнял сентенцией житейскую мудрость про тех кто рано встает. "Поднимаешься в шесть, успеешь до обеда два раза поесть!"
  Можно бы и поспорить, аргументируя отдыхом и отпуском, но во рту, чисто случайно и ненарочно, пластик сала с чесночной хлебной горбушечкой. Само получилось.
  Пока на плите шипело и добулькивало, наполняя помещение ароматом вареного мяса и крупы, утренний обход владений. От лука к морковной грядке. От ярких головастиков-тюльпанчиков к случайному кустику земляники. Осмотр отцветших яблонь и груш, усеянных зелеными завязями плодов. Потрогать веточки, понюхать листочки. Непременная проба воды бассейна.
  ‒ Через недельку само то! ‒ порадовалась Таня близкому сроку купания. В этом вопросе она Тиму не скрываясь завидовала. Ему хорошо, у него шерсть вон какая! Пес предосудительно посмотрел. Ждать пока закипит? Таня слишком счастлива, обратить внимание на осуждение.
  Ранний день сиял золотом и синью. Не терять время, параллельно делам затеяна большая стирка. Потому как с малой нужно возиться в тазике. Побултыхав отведенный срок кружева ткани в пене и воде, техника пронзительным писком объявила об окончании порученных работ. Таня, оторвавшись от прореживания чего-то часто взошедшего, развешала щепетильную мелочь, наволочки и полотенца рядом с простынями. Тим мирно лежавший у бассейна, выждал пока она закончит. Подкрался с хитрой мордой, легкой поступью и высоко прыгнув, стащил одно из полотенец. Любимое. С рыженьким глазастеньким котиком.
  ‒ Тимка! Ты что творишь! ‒ устрожила Таня озорника за проказы.
  Проделка легко превратилась в игру догони-отними. Пес крутился у ног, не позволяя добычу отобрать. Заложил задорный кросс вокруг бассейна. Таня потеряла шлепку, подрала дачное платье и блистала в прореху голой ляжкой. Ссадила кожу на щеке, но не сдавалась изловить озорника. Закончилась погоня досрочным открытием купального сезона. Неделю ждать не пришлось.
  ‒ Из-за тебя платье намочила, ‒ грозила она питомцу отнятым полотенцем. Но тот не унимался. Отряхнув воду, каким-то хитрым скоком с разворотом, стянул с веревки её трусы. Карл Легерфельд между прочим!
  ‒ Тимка! ‒ беспредельно возмутилась Таня неуемному хулигану. ‒ Получишь у меня!
  Пес на возмущения, угрозы и требования, перемахнул забор на улицу. Девушка пришла в легкое замешательство. Вдруг увидят, собака треплет интимную вещь, стоимостью в двадцать тысяч рублей. Обуреваемая негодованием, она в облипшем мокром платье и шлепке, вылетела за ограду. Тим далеко не убежал, стоял буквально в десяти шагах.
  ‒ Тимка! ‒ бросились ловить воришку, вернуть похищенное. ‒ Отдай!
  Лицо у Тани самое серьезное, прокурорское. С такой не забалуешь. Но пес откровенно дурачился. Выскользнул из-под носа, выкрутился из рук, не позволяя ни схватить себя, ни отобрать законную добычу. Погоняв хозяйку, заскочил обратно во двор, и почти поддался быть пойманным. Почему почти? Заманил разгоряченную погоней Таню к воде и уронил в бассейн, снова устроив плескание и визг.
  Потом лежали распластавшись на лежаке, грелись под щедрым солнышком. Таня догадалась.
  ‒ Ты побегать хотел, да? ‒ погладили пса по мокрой шерсти. Где-то она читала, охотничьи собаки (с какого бока Тим охотничья собака, объяснять не надо) должны пробегать приличные расстояния, не потерять форму и не растратить здоровье.
  Догаду и прозорливицу лизнули в нос. Соображаешь.
  Сразу после обеда, Таня не поленилась уточнить, погрузилась в недра сети, к своему ужасу узнав, собак просто необходимо выбегивать не менее двух раз в сутки! Иначе ожирение, проблемы с сердцем и часы питомца буквально сочтены, безвременно откинуть лохматый хвост!
  Страх отличный стимул действовать. То, что заленишься сделать для себя, сделаешь для того, кто по настоящему дорог. Охватившее беспокойство не оставляло Таню ни на минуту до самого вечера. Она бы и ужин пропустила, но Тима следовало накормить. Поставила варить ребрышки и затеялась делать тефтели. Из привезенных овощей строгать витаминные салаты в разгрузочные веганские дни, почти ничего не употребила. Соблазнительное и аппетитное в городе, на свежем деревенском воздухе нисколько жевать не вдохновляло. После возни в огороде, откровенно хотелось жаренной на сале картошки, богато обсыпанной луком и петрушкой. Или на крайний случай гречневой каши, от души сдобренной маслом или солидней ‒ мясом. В пропорции один к одному. Или даже один к двум. А лучше ‒ один к трем. А еще лучше ‒ гречку пусть едят балерины, остальные некультурно обойдутся животным белком. Такие, вот, неправедные мысли и падение нравов за короткий срок, вдали от телевизора и цивилизации.
  Сунув в мясорубку кусок свинины и полоску говядины, включила аппарат. Техника утробно поворчав, выдавила сквозь дырчатую пластину колбаски розовой мякоти. Таня в задумчивости подцепила на палец мяса и сунула в рот, решая, как наилучшим способом справиться с возникшей проблемой выгула питомца. Сам бегать не будет, нужен наставник и компаньон. На эту роль кроме нее предложить некого. Да и не доверит она Тима чужому. Вдруг не доглядит и пес убежит. Или потеряется. Сколько объявление по дворам и остановкам развешено. Пропала собака! Отсюда напрашивался вывод. Простой, ясный и однозначный. Придется заниматься никому не передоверяя и ни на кого не надеясь.
  Палец повторно подхватил фарш и перекрученная нежная мякоть отправлена в рот. Проглочена не жуя. Чего там жевать? Говядина в смеси не чувствовалась. Мало и явный привкус чего-то... чего-то...
  "Метах!" (старые кости).
  Догадка примирила со вкусом, не отвлекаться думать дальше. Когда лучше начать пробежки? Откладывать не стоило. Упущенное трудно наверстать. Палец ловко нырнул в фарш за третьей порцией, способствовать мыслетворчеству.
  "Предупредить болезнь легче, чем лечить," ‒ угрожала общедоступная медицина, заманивая в поликлиники, на диспансеризацию, в аптеки, на форумы, сайты и вебинары.
  ‒ И не будем откладывать! ‒ объявила Таня, слизнув с пальца перекрученное мясо. Возиться с тефтелями расхотелось. Рис еще варить, картофелину тереть, яйцо бить.... Потому остатки фарша слабенько обжарены с горой лука и моркови, и употреблены.
  Порывшись в шкафах, приготовила кроссовки и спортивный, ни разу не надеванный костюм. Долго подбирала носочки. Белые ей не нравились. С красивыми полосками ‒ хлопка мало. Розовые ни к чему не подходили. Желтые старили. Черные мрачные. Отложила голубенькие. Выглядели они мальчуковыми, но куда деваться, других, подходящих цветов, нет. И не подходящих тоже. Запас скуден ассортиментом.
  ‒ Завтра пойдем на пробежку, ‒ предупредила Таня пса. Тому случалось спозаранку куда-то пропадать по своим собачьим делам. Иногда отсутствовал недолго, иной раз успевала заскучать по гуляке.
  Пес в ответ требовательно рыкнул. Планы планами, главное здоровье.
  ‒ Опять невкусное! ‒ заныла Таня, усаживаясь на ступеньку. Выдача лекарства происходила вне зависимости от погоды, времени суток и наличия настроения у пациента лечение принимать.
  Сегодня что-то вроде пережеванной черемши и...
  "Эрдадж!(можжевельник)" ‒ нашлось в памяти название второго ингредиента.
  Таня лишь порадовалась, она молодец угадала с составом. Частично, но угадала.
  После получения снадобья, Тим устроил с Таней игру. Сел напротив, нос к носу. В золотистой зелени зрачков отразилась благодарность за заботу и радость. Таня ни чего не успела понять, как пес лизнул её в губы.
  ‒ Тимка!
  Тот не убежал. Исходная близкая позиция. Взгляд изображал радость.
  Потребовалась три или четыре проигрыша догадаться, что от нее требуется. Зеркалить взгляд. Она даже исхитрилась лизнуть в нос в знак своей первой победы.
  ‒ Я тоже могу! ‒ объявила она свой триумф. Легко выражать то, что доподлинно чувствуешь, не придумывая и не обманывая. Наверное не всякому дано и позволено. У Тани с этим никаких заморочек. У нее Тим!
  Первую пробежку можно смело охарактеризовать кроссом полудохлой черепахи. Тим нарезал бесконечные круги, Таня едва переставляла ноги, спотыкалась, загнано дышала, широко раскрыв рот. Сил и скорости хватило преодолеть открытое место поляны и метров сто пятьдесят хорошей, почти прямой, тропы. На этом спорт и оздоровление закончились, перешли к закалке воли и характера.
  Мечталось плакать и валяться.
  ‒ Бегай один, ‒ попыталась схитрить тренер. Но стоило остановиться, пес садился рядом.
  Что там про закалку и характер?
  Перебежками перемещалась от дерева к дереву. Отдохнуть прислонялась или прилипала, обхватив спасительный ствол. Случалось, неподатливые ноги заплетались в волоснике, падала и Тим подставлял спину ей опереться.
  Предательски дрожали слабые колени, организм испытывал просто критическую перегрузку от усилий и нехватки воздуха. Изредка позволяя хозяйке отдышаться, пес ненадолго пропадал. Вернувшись, лез в лицо, впихивая в сухой рот внеочередную порцию горькой слюны с преобладанием корня аира. В том уверена стопроцентно. Кто бы уверенность объяснил. Вот только сейчас они нисколько ни к месту и не ко времени. Объяснения.
  ‒ Сдохну, Тимка, ‒ отчаялась бегунья закончить выбранную дистанцию. ‒ Ты будешь по мне плакать?
  В ответ ли отместку ‒ жеванный допинг. Такой гадости Тане еще не приходилось пробовать. Прямо до слезы и спазм внутренностей.
  Домой доплелась, а не добежала. Посидела на крыльце, привалясь к столбику. Сил нет ни в единой клеточки организма. Нет и нет, а вставать пришлось. Выставила Тиму отварную баранину. У самой завтрак получился скромным, но скорым. Безропотно повинуясь обострившемуся наитию, расколола макушку яйца, отбросила скорлупу. Обтерла пальцы о новый фирменный костюмчик. Захватив соль щепотью, посолила.
  ‒ Твое здоровье! ‒ чествовала она пса и единым махом, как выпивают опрокинутую стопку, вытянула содержимое яйца в рот. И так три раза.
  Посидев маленько в покое, расходилась заняться делами. Тщательно осмотрела пса. Лапы, уши, глаза, грудину, брюхо. Нет ли ранок, не впился ли клещ. Повздыхала о прививке. Энцефалит, болезнь Лайма прочая зараза. Она-то в любой момент по страховке в поликлинику обратиться, а что делать с Тимом? Он на недомогание не пожалуется. Не обнаружив ничего серьезного, пара прошлогодних репьев не засчитаны, отправилась в огород, блуждать между грядок и дерев.
  На вечерней пробежке оказалась совсем плоха. Гудели мышцы от пяток до макушки, не хватало дыхания, кружилась голова и подкашивались ноги. Но отступить... а было! было! такое подленькое желание, не посмела. Она не ради себя старается. Ради Тима. Если не она, то кто? Некому. Потому встать и бежать. Встать, сказано и бежать, тазак (навоз)!
  Бежать. Вперед. Или в бок. Или шагом. Или на четвереньках. Случалось и такое. Но бежать! В долгих паузах ожидая и принимая жевательную подкормку. Сердце успокаивалось, дыхание выравнивалось, зрение прояснилось, появлялись силы продолжать начатое. На десять метров. На двадцать... Двигаться к цели.
  Проходили минуты и организм опять хандрил, но кроссменка бежала, шагал, ковыляла, ползла, стиснув зубы. Из двоих, пес пребывал в несравненно лучшей форме.
  Неделя далась трудно. Капля точит камень, упорство сдвигает горы. Перед Таней подобных глобальный задач не стояло. Она лишь проявляла заботу, со слов поэта, о том кого приручила. Теперь день для них начинался с пробежки и пробежкой заканчивался. Не оставлена и странная игра в гляделки. Будь девушка чуточку наблюдательней, определила бы, к поглядкам Тим относится гораздо серьезнее, чем к забегам по лесу. Впрочем, с наблюдательностью намечались некоторые подвижки.
  ‒ Тимка, меня от твоего битнера комары игнорируют! ‒ радовалась девушка отсутствию вездесущей кровожадной братии. Не приставала, не зудела, близко не летала.
  Наблюдение получило подтверждение от третьей стороны. Таня сменила экипировку на более легкую. Вместо фирменной куртки ‒ несерьезный топ, от брючек с цветной вставкой отказалась в пользу шорт. Погода и условия роли не играли. Играло настроение видеть мир в розовых оттенках свободы и счастья.
  ‒ Смотри, мошка ляжки объест! ‒ предупредил её сердобольный старикан, собиравший лечебные травки в бездонный мешок.
  Не объели. Может не сезон? Сытые? Но хотелось верить, она такая. Особенная!
  Конечно особенная!
  Очередной раунд в гляделки... Ярость во взгляде медленно трансформировалась в злобу. Дикую, неконтролируемую, страшную. От которой не мороз по коже, не холод по спине, не дрожание рук и ног, не колыхание хлипкого нутра, уступить, попросить пощады, а злоба ответная. Вцепиться в горло, ввязаться в бой. Пусть последний, пусть невыигрышный, но бой...
  Никаких раздутых ноздрей, дерганья губ, стиснутых челюстей, вздутых скул, сползшихся бровей. Никакой мимики и гырчащего дыхания. Предельная концентрация. Глаза в глаза. Давить... Гнуть... Пятить... Уничижать... Уничтожать... Удача подачка судьбы. Подачки никому не нужны! Успех это результат приложения всех сил и способностей. Всех! До дна души, до последней искры характера, до последнего толчка сердца.
  Спарринг окончен. Она проиграла, но честно старалась не уступить... Не хватило упорства. Совсем немного. Обняв Тима девушка чистосердечно призналась.
  ‒ Я не хочу так на тебя смотреть!
  Пес лизнул её в нос и балуясь, толкая головой, почти повалил на ступеньки.
  - Тимка! Уронишь меня! - и воспользовавшись заминкой, Таня лизнула пса ответно. - Вот тебе! - после чего схватив полотенце, быстренько заскочила в душ. Прохладная вода прекрасно смывала усталость, очищала, делало тело и дух бодрым.
  ‒ Сильная, смелая! Как лебедь белая! Я становлюсь на крыло**..., ‒ напевала девушка, не сдерживая голоса. Она истинно верила в то, что пела. Чувствовала. Не видела причин не полететь!
  Когда шагнула из душевой, в открытой двери ванной сидел Тим. Афродита предстала во все красе, не наряженная ни в морскую, ни шампунную пену.
  ‒ Тимка! ‒ взвизгнула Таня, прикрывая все что возможно прикрыть двумя руками.
  Пес встал, не спеша повернулся и вышел. Весь его вид говорил, увидел достаточно и я не в восторге!
  ‒ Подглядывать за девочками не хорошо, ‒ волновали Таню моральные аспекты поступка питомца. И не сколько не тревожили эстетические травмы пса. Кто из них пострадал больше, требовался третейский судья. Но кого пригласить, выявить истину? Потому каждый остался при своем мнении. А: подглядывать неэтично. Б: в медицинских и познавательных целях допустимо.
  Сперва борешься с трудностями, потом превозмогаешь собственные слабости и лишь одержав победу, полную или частичную, начинаешь получать удовольствие. Вскоре Таня спокойно выдерживала часовую пробежку по пересеченной местности и не сильно беспокоилась, путь кроссов свернул от нахоженных тропок к не самым посещаемым людьми местам. Нетронутые завеи*, засвеченные солнцем. Воздух напоенный многотравьем. Черные пихтачи с тягучим плотным ароматом хвои. Чистые березняки, с подлеском в пояс. Сырые луга в россыпях цветов.
  ...Распугав кузнечиков, расшугав мотыльков, с жаркой поляны нырнуть в прохладу утреннего березового леса. Чаща давно проснулась, наполнилась птичьим гомоном, ветром и желтыми прядями света. Солнце, пронизав кроны, ластило травы, отблескивая в последних каплях росы. Как не остановиться, не попробовать слизнуть с лопуха малую жемчужину влаги или не сунуть нос в саранку.
  С тропы круто вправо, через ложок, к поваленной истлевшей под дождями и ветрами осине. От валежины, по плотному кочкарнику к ручью. В два быстрых прыжка ‒ не набрать в кроссовки воды ‒ на другой вязкий берег. За ручьем на окольцованный малиной взгорок, а дальше, отважно нырнуть в плотный ельник. Смолистый плотный воздух выбивал кашель, отходя бурой мокротой. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Делалось легче и дышать и бежать. Прибавлялось прыти лезть в самую глубь чащи. Огибая буреломы, уворачиваться от колючих лап и острых сучьев. Подметить в серо-зеленом сумраке шуструю белку. Пролет скопы в разрыве крон. Потеки смолы на выжженном молнией боку дерева. Макнуться в язык не истаявшего тумана. Распинать гирлянду лишайника набухшего влагой. Чувствовать себя... Нет, еще не счастливой, но близкой тому. В шаге... или ближе.
  Не жалеть сил, одолеть долгий подъем, не переломать ног на коротком скором спуске. Лес робко светлеет березами, осинами, липами, вязами, густой черемухой. Озоруя, перемахнуть кишащий жизнью муравейник. Испугаться обглоданного до белой кости крупного черепа с разлапистыми рогами. Едва не испортить охоту, освободив отчаянно бьющуюся в паутине муху. Всполошить суетливых серых птах, подровнять шаг ‒ раз-два, раз-два, под отстук дятла. Макушкой ощутить, распластавшего на пол-неба крылья, хищника. У озерца "сфоткать" на прибрежной глине отчетливые следы. Следищи! С четкими проколами когтей.
  На исходе ожидания и предчувствий финиша безостановочного петляющего бега, выбрались к лесному озеру. Достаточно чистое пространство, с пологим бережком и редким камышом посолонь.
  Тим протаранил в поясной траве тропку, подобраться к спокойной воде. Разогнав пригревшихся на мелководье мальков, забежал в воду, поднимая стену брызг. Таня последовала доброму примеру. Отставать и медлить не имелось никаких уважительных причин. И не уважительных тоже. Скинула кроссовки, стянула шорты и топ. Забурилась на мелководье и богато зачерпнула в пригоршни воды. Выдула не испугавших нескольких попавших в питье мальков. Без опаски, зашла вглубь. Развернулась и упала навзничь. Качаясь на легкой волне, подставила живот безоблачному, песочному от жары, небу.
  ‒ Просто молоко!
   Мир превратился в колыбель, нежно приняв свое блудное дитя. Дитя не сопротивлялось, с восторгом ощущая, удивительную внутреннюю созвучность с окружающим. Не сопричастность, не родство, но целостность. Неотделимость каждой клеточки от света, воды и зелени.
  Таня улыбалась щекотанию волн, тырканью в бока рыбной мелочи и водных букашек, облизыванию ветром и запахам леса, неисчислимым в разнообразии и вкусноте. Не единого момента переживания, ты гость. Временный и нежеланный. Вторженец. Пришлый. Нееет! Ты здесь СВОЙ! От осознания родства еще радостней, покойней и приятней.
  Наплескавшись, вышла на берег.
  Пес весело вильнул хвостом и склонив голову, высунул язык. Отпад картинка!
  ‒ Аааа!.. ‒ запаниковала Таня. Нарядное бельишко никак не подходило для купания. Намокшая ткань безбожно просвечивала, выдавая девичьи тайны.
  Покраснела, но переборов желание прикрыться, проявила вредный женский характер.
  ‒ Между прочим, в Америке, вообще голыми на пляжах валяются.
  Пес отвернул морду не смущать, но получалось подглядывал одним глазком.
  ‒ Ты меня в душе видел. Ничего нового, ‒ выговаривала Таня и расположилась на бережку загорать. ‒ Нравится, смотри! ‒ и тут же. ‒ Будешь пялиться, совсем разденусь!
  И где логика? И в чем? Если обнаружится.
  Они сидели рядом у воды. Пес вытянув морду к солнцу щурился и дразнился, показывая кончик языка. Таня кидала колоски и травинки, то распугивая рыбную мелкоту, то приманивая её. Вдруг корм! Золотистая волна тихо шлепала в берег, ровняя оставленные ими следы. Шныряли стрекозы, роилась мухота. Из камыша, едва шевеля плавниками крался щуренок.
  Таня сглотнула внезапную слюну.
  ‒ Тимка, ‒ произнесла девушка слегка обиженным голосом. ‒ Может я беременная?
  Пес в некотором ошалении покосился на хозяйку. Ничего себе заявочка!
  ‒ Я рыбы хочу. Сырой... С костями...
  Тим бухнулся в воду, обдать брызгами явно перегревшуюся на солнце девицу. Дети это такой продукт, ни сквозняку надуть, ни аистам принести не под силу.
  Возвращение после таких прогулок воспринималось сущим наказанием. Будто... нет, не отнимают. Сам, добровольно и покорно отдаешь, отказываешься отчего-то невообразимо дорогого и значимого. Не последнюю рубаху или кожу, плоть и кровь! Глубже. Внутри. Спрятанное и утаенное.
  
  ***
  Во дворе находился посторонний... Даже не так ‒ Чужой! Хряпа почувствовал присутствие болезненно и отчетливо. Как чувствуют саднящую свежую занозу, впившуюся в мясо под кожей. Но тут угадали прямо в сердце. Ни валидол, ни водка не помогут, боль унять.
  Визита он ждал. Позавчера, вчера, сегодня... Ждал и оказался к встречи совершенно не готовым. Понимал, не могла история с Коштеем и Слоном закончиться оторванным листом календаря. Минуло и кануло. Как бы не так! Припрут к стенке или к стенке поставят, едино стенку подпирать в ответе. Все что хотел рассказал Климу. О чем догадывался и подозревал промолчал. В деревне все догадливые молчунами ходят. Или в землице лежат. Или как Слон пропадают. Как там Клим говорил, не хочешь по доброму, возьмутся по плохому. Видно взялись. Хряпа пожалел, надо было полицию вызывать, пусть бы разбирались со жмуром. Сглупил со страху и перепою. А сейчас... сейчас на него же покойника и навесят.
  "И денежки ивлевские," ‒ заранее предвидел он исход разбирательств.
  Все это одна сторона медали, как пишут в хороших книгах хорошие авторы. Вторая ‒ пришли за ним. Результат встречи... Его, как Коштея зарыть в дальнем краю сарая не получится.
  Вытащив из-под шкафа завернутый в вощеную бумагу обрез, Хряпа сунул в стволы патроны. Картечь. Однерка. Пуля она в кино хороша. По жизни рассыпуха с короткой дистанции куда продуктивней.
  "Сектор поражения..." ‒ мудрено учил лесник Власик, содравший за наставничество косарь. Он и патроны и обрез подогнал. Хороший мужик. Жаль жив до сих пор, паскуда.
  ‒ Будет вам и сектор, будет и поражение! Все будет! Устроим!..., ‒ заговаривал страх Хряпа. Покойником отдыхать неохота и в чикировщики, под Абакан или еще куда угодить, не прельщало. Но лучше живым на шконке, чем на погосте пятками к кресту.
  С оружием ли без, но действовать не торопился. Очковал. По правде и по сути. Подкатывал к горлу комок, руки слабли, ноги становились непослушными, подгибались в коленях. Внутри, от кадыка до лобка, трусия плохо застывшего холодца. В мозгах ватность, во рту сухость. К глазам жаль-кручина слезу гонит. Не боец он. Не был им. И обрез бойцом не сделал. Загнанная крысы... Да-да-да! Все так и есть. По писанному. Про угол, про загнанную и про крысу.
  Протер глаза сальным рукавом рубахи. Метнулся к столу. Расплескав, богато, чуть ли не с верхом, налил в стакан водки. Намахнул. Ни вкуса ни запаха не почувствовал. Каноническая реакция. От страха и неизбывного отчаяния.
  Глянул в окно. Темень несусветная. Прислушался. Брёх молчал. Припомнилось. Молчал и до того, как почувствовал чужого. Пес ручной. Баловство, не пес. Не пожалели. Пожалеют ли хозяина?
  "Смотря за чем заявились. Сдается, за хозяином и есть"
  По хорошему надо бы выйти, встретить.
  "По хорошему," ‒ все не решался Хряпа действовать. Ни помощь звать, ни спасаться убегать, ни вжарить с двух стволов в темень. Получалось окончательно обабился от сытой спокойной жизни.
  Наконец насмелился, не зря водяры заглотил, щелкнул выключателем, зажечь лампочку во дворе. Хер возьми, а не света! Ожидаемо. Покосился на бутылку, добавить. Воздержался. Перебора бы не вышло. Раскиснет.
  Громко, показать готов встречать, выматерился и открыл двери. По глупому встал в освещенном дверном проеме отличной мишенью. Дурость, но на большее не сподобился. Ни запалу, ни характера.
  ‒ Чего надо? ‒ произнес Хряпа севшим сухим голосом. Выдавил из себя. Выцедил. Выжал, как выжимают из влажной тряпки скупые капли.
  Ночь. Ясность неба удивительная. Звезд столько! Улыбка луны. Чему лыбится только? Или как в дурацкой сказке. Кот ушел, а улыбка осталась.
  Небо, звезды, луна... Отчего же темно?
  В двором умывальнике об таз брякнула вода. Хряпа вздрогнул сильнее сжимая обрез, успеть среагировать на малейший промельк или тень.
  ‒ Чего надо, говорю? ‒ просипел в темноту. Оружие словно вросло в ладони. Пальцы вцепились в цевье и курки, не разжать.
  Тихо. Никогда так тихо не было. Не сверкочут кузнечики. Не пырхают ночные птахи. Комарье на свет не суется, не зудит над ухом. Нетопыри, которых нынче полно по садам и чердакам, не пищат. Страшно. От пустоты. От тишины. От окружающей немости.
  Шатнулся услышать скрык досок под ногой и непроизвольно ступил вперед. Обманулся манящей чернотой ночи. Отдалился от света. Сколько таких обманутых шагали с крыш и в окна. Спрыгивали с табуреток, сунув голову в удавку. Резали вены, глотали из стволов. Оказаться в извечной темени. Ему не поздно вернуться. Или поздно? Подать вспять. Ретироваться за порог.
  Взялся за ствол ‒ молодчина, не струсил, вышел ‒ герой. Базар завел ‒ вообще огонь парень. Жизнь не терпит остановок. Действуй дальше. Атакуй или отступай!
  Теперь уже осознано, Хряпа сделал несколько шагов в темноту. Спустился на ступеньку с крыльца. Показать, готов к любому повороту событий. Пересилил желание стрелять. Не в ночь, наобум, а уперев оба ствола себе в подбородок. Переборол искушение, тут же пожалев. Сзади, со слабым скрипом закрылась дверь. Светлый квадрат ужался в острую полоску, а потом и вовсе пропал. Месяц все так же лыбился с высоты. Кривая ухмылка ползла вверх, вот-вот ощерится пастью.
  ‒ Блядь! ‒ выругался Хряпа, резко разворачиваясь и нажимая на курки. Картечь шибанула в двери, мочаля древесину в щепь и пробивая прорехи сеять свет.
  В затылок дыхнули теплом, выдувая остатки мужества. Где-то на границе накатывающей паники долбилась мысль, оставаться на месте. Не двигаться, не дергаться, не верещать. Ведь ничего не происходит. Держи рот на замке и как знать, не произойдет. Овцы останутся целы, а волки... волки найдут других овец, быть сытыми.
  Перекрестился бы, согнать морок, но рука не слушалась отпускать оружие.
  ‒ Отец... наш... небесный..., ‒ придумывал Хряпа спасительные слова.
  Снова выдох в шею. Длинный. Прощальный. Глаза зажмуриваются. Крепко-крепко. Не увидеть.
  Не увидит.
  Чем-то острым-острым давили под левую лопатку в межреберье. Тонкая боль обещала пройти насквозь. Засочилась кровь, теплыми каплями сползая к пояснице.
  "Конец...," ‒ глупо обрадовался Хряпа.
  Черно-белым кино включилась память. Смотреть на себя со стороны дико...
  ... ‒ Видать, где-то ты черту заступил, ‒ в пол-голоса говорил сосед, глядя на зверски убитых свиней. Убитых? Казненных!
  ‒ Какую черту? ‒ не понял Хряпа. Не то состояние понимать. Жил тихо. Чужого не брал, свое копил. Кому помешал? С чего вдруг? С Коштея и Слона заморочки? Он-то не при делах. Не в их заморочках.
  ‒ Тебе видней.
  ‒ Вот что мне видней! ‒ указал Хряпа на варварски забитых животных. ‒ Найду блядину, ‒ и заскорготал зубами. Нет слов, наобещать печальную участь ублюдку, введшего в такие растраты. Что хачикам скажет? Что ответят? Куда смотрел? На бабки поставят...
  ‒ Мой совет, сворачивайся и езжай с богом, ‒ не стесняясь предложили открытым текстом.
  ‒ Ваши значит постарались?! Дорогу перешел? ‒ ощерился Хряпа. Если угадал, концов не найти. Это в городе рука руку моет, а в деревне свой за своего станет. Стена крепче кремлевской.
  ‒ Дружки твои где? ‒ вроде бы съехал с темы сосед, но говорил как раз в тему.
  ‒ Не знаю, ‒ сразу присмирел Хряпа. Дружков нет, а спрос за них еще предстоит пережить.
  ‒ А полиция чего говорит?
  ‒ Ищет, - сам не понял как проговорился. Не на прямую, но понять можно. Беда с парнями. Сосед и не удивился.
  ‒ А Столыпин?
  ‒ А этот причем? ‒ совсем потерялся Хряпа от расспросов.
  ‒ Вот видишь, никто не знает и все не при чем. Уезжать тебе надо....
  ...Руки выпустили обрез. Оружие грохнулось о дерево.
  И опять выдох с низким гортанным рыком. Будто катали по языку глоток крови, забавляясь вкусом и вязкостью.
  Услышал, в стекло ударился мотылек. Раз-другой. Пурхался, преодолеть преграду к свету. Что ему свет, живущему во тьме? Что ему тьма, убегать и стремиться к свету?
  "Пропадет," ‒ пожалел Хряпа глупого скитальца.
  Пропадет. Хруст и скрип размазанного хитина. Понятней понятного...
  Осел на колени. Всхлипнул.
  ‒ Господи....
  Самое время вспомнить.
  
  13.
  Чаща, то густела, хватая за плечи корявыми лапами подросших сосенок, то резко расступалась, пропустить к папоротниковому раздолью. То вставала непроходимым заплотом боярышника и лещины, то услужливо приглашала к цветущему травостою изложин. Отвлекала голосом плачеи-кукушки. Примостившись на суку, следила сверху, лупатой птицей. Напускала мару, скрадывала путь низинным туманом. Пугала, касаясь лица морхой-паутиной. Едва не роняла катиться в лог и тут же заставляла карабкаться на четвереньках в кручу, и оттуда, через мреть и даль, видеть завораживающий бескрайний лесной простор. С вершины холма рассветный лес напоминал огромного раненого лохматого зверя, залитого кровью.
  ‒ Ух, ты! ‒ восхищалась Таня, тиская пса от избытка эмоций и чувств.
  Сорваться из дома и забраться подальше в нехоженность леса входило в обыденный распорядок. Исследовать не столько окружение, сколько определиться, осознавать себя в нем. Не частичкой, не крупинкой, не шестеренкой и не винтиком, а кем-то большим, значимым. Кем именно? До ответа все так же неблизко.
  Ни дождь, долгий и нудный, ни ливень яростный и короткий, ни летняя гроза с громами и молниями в пол-неба, не повод отменить или перенести раннюю пробежку. Отменить можно набег в деревню за продуктами, безжалостно вычеркнуть из суток завтрак, обед и ужин, но не дальний край чащобы, земляничную поляну, или реку, с галечным теплым берегом.
  Маршрут никогда не повторялся полностью. Всякий раз пес выбирал путь длиннее и труднее. Упор не столько на выносливость, сколько на скорость... и выносливость. Испытания важны отшелушить ненужное, выжечь сдерживающее. Освободиться от лишнего, не мешать необходимому.
  Попасть к западным холмам, продирались сквозь дичайший елошник. Когда лес отступил, открылась лиственная нетронутость, богатого зеленой сплотью подлеска.
  ‒ Тимка! ‒ шустро пригнулась Таня, оставаться не увиденной.
  Полосатый сеголеток, водил пяточком, обнюхивая старый выскирь*, оседланный крепким, боевитого вида, мухомором. Наблюдать за полосатиком чистое удовольствие. Топчется, повизгивает, перебирает ножками, мотает кренделем хвостика, превращает копытцами в труху сгнившие корни. Где-то кракнул ворон и сеголеток замер, тревожно водя ушками. Хрюкнул досадливо и опять замер, примеряясь добраться до гриба.
  Не все тайны имеют короткие преамбулы. Некоторые уходят вглубь, служат путеводной нитью туда, где, кажется, ничего не может быть. Или то, чего никакими стараниями не разглядишь, не вытащишь на свет, а ненароком разглядев усомниться, а нужно ли вытаскивать?
  Наблюдая за сеголетком, Таня сдерживала дыхание, как задерживает хищник ничем не выдать своего присутствия и выгадывая время для верного броска. Щурила глаз, выверяя расстояние скрасть добычу. Определяла пути её бегства и, в случае промаха, успеть повторить попытку. Осматривала препятствия преследовать. Вострила слух и глаз, самой не быть застигнутой врасплох. Скрадывая кого ‒ помни, верно скрадывают и тебя.
  Напряженно подалась вперед. Рядом, плечо в плечо, Тим. Она слышала его сердцебиение. Читала его мысли, будто они давно сложившаяся охотничья пара. Единая в жизненном ритме, нацеленная сейчас на зазевавшегося сеголетка-полосатика.
  Во рту много голодной раздражающей слюны. Вдох-выдох норовит перейти в гырчание и выдать. Перед тобой не живое существо, забавное и умилительное, а плоть, утолить сосущий голод. Пальцы сгребают траву. Опоры выверены и ноги напряжены для толчка. Тело готово к смертоносному рывку, выплеснуть клокочущую силу. Дать ей выход, освободить и освободиться. Самая прочная тюрьма - ты сам. Из нее редко совершаются побеги. Почему не попробовать? Удобный случай удостовериться, так ли безнадежна прочность узилища.
  Бытие вязнет в отсчете кровотока, вот-вот замереть на вдохе....
  ‒ Кра! ‒ подает голос ворон, спугнуть беспечного зверя тревожным сигналом. Сеголетку достаточно, с визгом пуститься наутек во всю прыть коротеньких ножек.
  Таня садится на траву, часто дышит, сгоняя напряжение. Поворачивает голову к Тиму. Каких ответов она хочет? К сроку ли ей ответы? Принять и не убоятся. Не их. Саму себя.
  ‒ Каркуша несчастная, ‒ назначили виновного в неуспехе охоты.
  Пес обвинения не поддержал. Она не настаивала. Глупо винить других в собственной нерасторопности и неготовности.
  Бестолку засиживаться пережевать неудачу. Пережить переживешь, но время упустишь. Мир не замкнут поляной с вывороченным выскирем, увенчанным боевитым мухомором. Окружающее пространство все чаще воспринимается не пугающей бескрайностью, а раздольем, в которой невозможно затеряться при всем желании.
  Долгим, на пределе сил, марафоном, добрались к довольно глубокому оврагу. Из темного провала веет стылой сыростью. На дне, среди чахлой травы, шевелиться черная вода ручья. Перебраться на другую сторону возможно по упавшей сосне, выглядевшей весьма трухлявой и абсолютно не надежной.
  Пес сильным прыжком вскочил на ствол, предлагая сократить путь.
  ‒ Тимка, я боюсь, ‒ честно призналась Таня. Врать она считал глупым. Выставишься молодцом, а окажешься овцом... овцой.
  Умение слышать ‒ хорошее умение. Отступить не значит сдаться, но лучше подготовиться. Нынче же скромный удел, далеко обойти препятствие.
  Белоствольный березняк скатывался к подножью холма, упереться в высоченные скрипучие сосны. Те в свою очередь быстро растворялись среди лохматых елей и пирамид пихт. В хвойных дебрях фирменная прохлада, зелень сумрака и скудные звуки. Меньше сорочьей трескотни, меньше беличьего мелькания.
  ‒ Тимка, а куда идем? ‒ вполголоса спросила Таня, уклоняясь от колючих прикосновений. Пес нырнул под низкие ветки и девушка, не отставать, последовала за ним. На полусогнутых идти не слишком удобно.
  Ложбина устлана опавшей многолетней хвоей...
  Мшистая прогалина в извечной сырости...
  Опушка... Опушечка, поросшая плауном и хвощем...
  В завеи не шелохнуться ни травинки, ни колоски, ни листочки...
  Вековая нехоженность, первозданность, нетронутость...
  Лес выпустил на каменистый берег речки, к мелководью и перекатам. Вода холодна. Не в прогретой до самого дна лесной луже плескаться. Но в упрямом потоке больше энергии, её чувствовать, ею напитываться и насыщаться.
  ‒ Смотри какие! ‒ указала девушка на плавучие "полешки". В верхних слоя заводи, еле шевеля плавниками, протыкая спинными гребнями водную гладь, водят хороводы голавли.
  Из озорства кинула камешек, распугав пловцов. Рыбины пропали, через минуту с осторожность вернуться, к медленному кружению.
  Купались. Носились по мелководью. Поднимали брызги до небес. Четыре лапы быстрее, чем две ноги, но Таня не жаловалась и не сдавалась неудачам в коротких забегах. Притомившись с беготней устроили борьбу. Пес напрыгивал, роняя Таню в воду. В начале она была бесподобно беспомощной, но опыт проигранных схваток накапливался быстро. Она уворачивалась, норовила подловить, поставить подножку, а то и вовсе ввязаться в схватку сила на силу. Тощенькие мышцы буквально гудели от стремления свалит пса. Тим оставил последнее слово за ней.
  ‒ А! Будешь знать! ‒ свалила она неуемного приятеля с ног. Он для приличия повырывался из железного захвата.
  Окончив бой пошли загорать.
  ‒ Стройная мулатка, цвета шоколада, помахала с берега рукой...!
  Изобразить Девочку на шаре* оказалось плохой идеей. Уставшая Таня оступилась и подвернула ногу.
  ‒ Ой-ёй! ‒ зажала девушка болевую зону. Лодыжка раздувалась на глазах. Требовались экстренные меры помощи.
  Держание в прохладной воде приносило временное облегчение. Стоило прекратить процедуру и слегка спавшая и утихшая опухоль вновь начинала беспокоить и тревожить жгущими прострелами.
  ‒ Знаешь как больно! ‒ прохныкала она, жалуясь Тиму. Настроение петь и выделывать коленца пропадало, а ныть и хныкать прибавлялось.
  Ясно одно, восстановиться от травмы в походных условиях, не представляется возможным. Сожаления о неумеренной прыти и ругание "гадского камня" выздоровление не ускорили и не способствовали.
   ‒ Пойдем домой, ‒ позвала Таня. ‒ Неделю тут не просидишь.
  Легко сказать пойдем. Она не шагала, а припрыгивала на одной ноге, едва опираясь на поврежденную. Сил и упорства девушки хватило добраться до небольшого луга. Сквозь листву и тонкие стволы ив, виден закат, плоский берег и розовая чешуя воды. Боль не мешала восхищаться окружающей красотой наступавшего вечера.
  ‒ Тимка, чего делать будем? ‒ обратилась Таня к своему попечителю. В который раз пробуя полноценно наступить на поврежденную ногу. Терпеть можно, идти нельзя. Двадцать километров? Лесом? Надо быть большим оптимистом их преодолеть.
  У пса имелось простое решение. Обежав с досмотром луг, ненадолго отлучился в лес, вернуться через минут двадцать с порцией лекарства.
  ‒ Я бы без тебя пропала, ‒ благодарно приняла она за заботу. Пес старался для нее. Много ли на свете подобных ему, сделать хоть что-нибудь конкретно для "девушки Тани". Убиваться за весь мир в целом, проще и ответственности никакой. За конкретного человека еще тот головняк и масштабность хромает.
  Посидела, полюбовалась закатом и распухшей лодыжкой. Нога болела и совершенно не годилась к ходьбе. Ни потирания, ни вздыхания, ни постанывания никакого видимого лечебного эффекта не произвели. К одной напасти добавилась другая, более насущная.
  ‒ Я есть хочу, ‒ пожаловалась она псу. Ведь больше некому.
  С едой, слава Богу! никаких заминок. Вопрос закрыт максимально быстро. Пес сбегал к реке, пошустрил в воде и принес некрупную рыбу с уже обгрызенной головой, откусанным хвостом и выпотрошенным брюхом.
  Таня подозрительно посмотрела на незамысловатую сервировку. Рыба. Сырая. Выглядит совершенно не аппетитно. Но есть хочется. Истина проста как всякая истина. Либо будешь сытой, либо оставайся голодной. И никаких альтернатив в виде МЧС, капитана Немо и лампы Аладина. Тим у нее и за МЧС и за Немо и за джинна.
  Жалостливо вздохнув, осторожно взяла тушку. Блюдо отдавало водой, сыростью и тиной. С еще большей осторожностью прокусила упругую мякоть. После Тимкиного лечения, вкуса не чувствовалось совершенно, потому слегка разжевано и быстро проглочено. Насчет деликатесности вопрос открыт, а по количеству порция явно мала.
  Пес вполне с ней согласен, одна рыбина считай ни о чем. Две уже кое-что. Три не то, не сё. Четыре ‒ необходимый минимум, заткнуть ворчащие кишки. Пять ‒ лишней не будет точно. Шесть почти акуна матата!? Семь уже и акуна и матата!
  Последнюю порцию Таня доедала едва двигая челюстями. Глаза закрывались ‒ спички вставляй. Раскланивались деревья. Земля плавала, норовя выскользнуть из-под задницы. Трава ласково убаюкивала шелестом.
  Пес повалил траву и лег, оставляя место подле себя.
  ‒ Ты у меняяя... самыыыый... хороооошиий..., ‒ туманился разум и не ворочался язык. Приятная качка лишала последних сил.
  Таня завалилась набок и прижалась к спине пса.
  ‒ Тиимаа... ты... нееее... заболеееел? Горячииий...., ‒ беспокоилась она меркнущим сознанием.
  Тьма мягче перины и чище горного снега. Легче пуха одуванчика и ласковей грибного дождика. Снилось... или виделось... В великом безмолвии качались макушки высоченных деревьев, бултыхая месяц и перемешивая звезды в ночном небе. Над ней склонился... Кто? Ощутила теплое влажное дыхание...
  "Тим..."
  Кружение вальса темными небесами порождало вселенскую леность. Лень чувствовать, лень слышать, лень дышать, лень думать, лень запоминать.
  Откуда?.. Почему?.. Мужское лицо. Мужское? Не различить ни единой черточки, но если приглядеться... Если постараться... Если очень... Лень... Лень... Лень... Приветливо улыбнуться. Хотеть улыбнуться. Подумать об улыбке. Непреодолимо много... сделать хоть что-нибудь...
  "Тим..." ‒ размывались милые черты, не помнить их. Они ведь милые? Это же Тим?..
  Ни звезд. Ни месяца. Ни леса. Ни неба. Ничего. Темнота. Абсолютная. Первозданная. И в ней...
  Прикосновение. Тысячи расслабляющих покалываний побежали разнонаправленно к колену и пальцам стопы. Всколыхнули затаенное ожидание новых касаний. Непроизвольное напряжение мышц бедер откликнулось спазмом в промежности, вызвало протяжный выдох.
  Слабая попытка приоткрыть глаза... Попытка... Не более.
  Резкий прострел в поврежденной ноге. Боль ‒ вспышка. Боль ‒ всполох. Боль ‒ зарница. В щелку век увидеть... Различить. До мелких черт и подробностей. НЕЧТО. Не испугаться. Не убояться. Ведь, рядом...
  "Тим...", ‒ успокаивающая баюкающая хорошая нетрудная мысль.
  Сквозь сонную марь кратковременно обострилось восприятие. Сильные пальцы пальпировали опухлость лодыжки. Безжалостно жали и давили. Из чудовищной пасти, между крупных клыков, по кончику алого языка, скатывалась слюна и капала на кожу. Липкую влагу энергично втирали. Чувствовался каждый капилляр, каждая жилка, каждая мышца, всякий хрящик и косточка. От острой боли хотелось не сдерживаясь выть. Не кричать, не ойкать, а выть. Протяжно и долго, выгоняя глоткой слабость неутерпения. Острые когти до истечения крови впивались в голень и ступню, пронзая нервные схождения, сплетения и узлы, провоцируя боль еще большую, нисколько нетерпимую. Терпела. Не издала ни звука. Слезинка сама нашла дорогу, сбежать из уголка глаза к уху. Непрошенная сырость вызвала необыкновенную ожесточенность на себя. За непроизвольную слабость. За уступчивость. И от этого становилось совсем невмоготу.
  Боль рвалась наружу. Штурмовала новые высоты. Кто-то хитрый (а кто как не сама!), слабый и трусливый уговаривал... Нет, не сдаться. Как можно?! Уступить. Самую малость. Ничего такого. Страшного. Жалобный коротенький крик, подать знак ‒ ты страдаешь. Тебя следует пожалеть, выказать снисхождение, проявить участие. Промокнуть слезоньки, вытереть сопельки, погладить по головушке.
  Татьяна, по-мужски скрипнув зубами, до ломоты в висках стиснула зубы, сжала губы и молчала. Лишь редкие слезы (реже и реже) убегали из-под век, солить кожу, сделавшуюся сверхчувствительной.
  Момент когда боль ушла пропущен. Но так ли он важен, когда можно облегченно не вздохнуть, подумать... Только подумать все закончилось и провалиться в сон. Оставив на потом и боль, и её уход. Отпустить из памяти лики, личины и лица. События и странности воспринимать их и чувствовать. Однако... Однако, остался беспокоящий запах стороннего присутствия... Что в нем беспокоящего? Он не воспринимался ни чужим, ни чуждым.
  Утро выдалось замечательным. На небе ни облачка! Грело солнце, пахло росой и ранними цветами. Нога не болела.
  ‒ Давай еще побудем, ‒ попросила Таня. ‒ И рыбки опять хочется.
  Она обхватила пса и прижалась к лохматой шее. Обошлась без лишних слов. Отличное качество. Отменное! Не говорить лишнего и ненужного.
  
  ***
  ‒ Ну, что еще, начальник? ‒ в нетерпении качался на табуретке парень, готовый подорваться и уйти. На лице полный кисляк. Утомлен и людьми, и собой, и жизнь. ‒ Весь вскрылся. Как на духу. Зуб даю!
  ‒ Таран, ты сидел? Не сидел. Тогда с чего начальник? Зуб он дает? Не по понятиям закос. Дальше объяснять? ‒ морально топтал Климов своего неосмотрительного визави. Не терпел пустых понтов. Нет за парнем ходки, а выставляется ни дать ни взять тюремный пахан.
  Таран, он же Таранец Леонид (Лёня) Дмитриевич, возмущенно раздувал сопелки, но против ничего не сказал. Погодя, вяло изобразил готовность к продолжению неприятной ему беседы.
  ‒ Паршин где? ‒ потребовал ответа Климов.
  ‒ Откуда я знаю? ‒ округлил глаза Таран. ‒ У родни спрашивайте.
  ‒ У тебя спрашиваю, Лёня. Ты с ним корешился.
  ‒ Когда было-то? Сыч откинулся и корешение сразу кончилось, ‒ отмахнулся парень, с явным неудовольствием. Неприятно в отказники попасть, как чушкУ какому.
  ‒ А чего так? Наследство не поделили? ‒ спрашивая, Климов прибывал в слабой нервозности. Не вылез бы еще один покойник. Бог, он, троицу любит. Трое уже имеются, даже с перевыполнением. Следующая ‒ седмица. С того и нервы покусывают.
  ‒ Социальное и имущественное неравенство, ‒ названа причина краха приязненных взаимоотношений между недавними подельниками.
  ‒ Ух, ты! Не зря все-таки в школу ходил, ‒ похвалил участковый парня за эрудицию.
  ‒ Сыч на сбыте сидел, на нем все подвязки. У Гришки воровайка, погрузка-доставка. А я кто? Принеси-подай. Помоги-поддержи. Таскай-выноси. Рабсила. Не каждый раз и брали, ‒ поведал Таран подробности сотрудничества на ниве сбора металла в смолокурне брошенного монастыря.
  ‒ Учиться надо было лучше, Лёня, а не курить по туалетам и в дырку за девками подглядывать, ‒ формально попеняли металлосборщику.
  ‒ Не имел такой возможности.
  ‒ Подглядывать? Со зрением плохо?
  ‒ Учиться.
  ‒ Ума ты не имел, а не возможности.
  ‒ Жизнь так повернулась, ‒ взаправду жалел себя парень. Бедный, он несчастный.
  ‒ Мамке своей слезы в передник лить будешь, за свою нескладную жизнь, ‒ остановил Климов неуместный и ненужный ему скулеж.
  ‒ Так нету мамки. Сиротствую, ‒ тут уж жалости поменьше. Про мамку. Слово доброго по ней не скажет, поскольку и самому не перепадало. Ни слова, ни хлеба, ни догляда.
  ‒ Юродствуешь, ‒ неумолим Климов к вздохам и жалобам, до которых ему, собственно, нет печали. Дай только волю виноватить в непрухе двадцатитрехлетнего лба, замучаешься запоминать адреса, имена и явки виновных.
  ‒ Толком скажите чего надо, ‒ совсем неуютно Тарану в гостях у участкового. Будет потом каждый встречный выпытывать, чего в полицию таскали. ‒ Знаю отвечу. А про не знаю промолчу.
  ‒ Терки с кем у вас были? Не одни же вы шустрили с металлом.
  ‒ Может и были. Говорю же, Сыч рулил. У него на весах знакомый сидел. И гайцам Сыч занос сделал. Сами поймите, гражданин участковый, доебаться и до столба в чистом поле можно. А тут машина груженная. Техпаспорт, накладные на груз, путевка, не со стройки ли, выхлоп подозрительный и пошло шили-мыли-брили.
  ‒ Про это объяснять не надо. Понятные вы. Про другое давай. Крутили вы, вертели...
  ‒ Да чего там! Ходок пять сделали. К смолокурням дороги путней нету. Где едешь, а где толкаешь. И железо не грудами лежит. Пока насобираешь, пока закидаешь! Комарье со всего леса. И место такое, ходи оглядывайся.
  ‒ Чего так? Чужой кто?
  ‒ Сами мы там чужие. Вроде воруем, а хозяин укараулил и ждет предъяву выкатить за беспредел.
  "Хозяин..," ‒ повторил участковый, покивав согласно головой. Вкусное слово. Тянет шапку с макушки снять, пока её вместе с бестолковкой не смахнули.
  ‒ Я про другое, ‒ стал пояснять Климов. ‒ Ваша троица последние полгода не разлей вода. Ели, пили, спали вместе.
  ‒ Э! Начальник про спали не гони! ‒ поднялись понты у Тарана выше носа. Климов махнул рукой ‒ заткнись! Через одного ‒ коштеи и блатовые!
  ‒ Все про друг друга знаете, ‒ подводил экс-капитан к главному. ‒ За что Сыча могли прибрать? Что думаешь?
  Неожиданная пауза, послушать настенные часы и ной груженной газели, проехавшей по улице.
  ‒ Он же вроде сам... По пьяни.., ‒ оторопело вытаращился на участкового Таран.
  ‒ Вроде, ‒ сделал выразительное лицо Климов. Ничего не скажу, догадаешься.
  ‒ Так это чего?.. Его за безхозное ржавье?.. ‒ интенсивность мыслительного процесса парняги отображалась скупой мимикой. Какой процесс, такая и мимика.
  ‒ Водички попей, лишнего не волноваться.
  Таран потянулся к графину, но руку отдернул. Климов только усмехнулся дурацким приметам шконку не тершим.
  ‒ Не. Никаких терок близко не было, ‒ совладал Таран с собой, говорить внятно. ‒ Никто дорогу не заступал... И сами никому поперек не вставали...
  ‒ Терок не было, не заступали, не вставали, а Сыча..., ‒ развел руками Климов, переадресовать Тарану свое недоумение.
  ‒ Не за смолокурни, отвечаю.
  ‒ Ты про хозяина толковал, ‒ напомнил Климов о страхах парня.
  ‒ Ну, толковал. У нас в каждом дворе старики про то поминают. Ягод лишнего не бери, зверей почем зря не бей.
  ‒ Ты не про дворы и каждого, а за себя ответь.
  Таран покрутил головой, пошатался на табуретки, но внятного ничего не сказал. Не все словами выразить доступно.
  ‒ Так за что думаешь Сыча приговорили, ‒ откатил Климов разговор немного вспять.
  ‒ За бабу если только, ‒ мялся Таран делать предположения.
  ‒ Которая Катька Сизова?
  ‒ За нее. Или еще какую. Может с шоферней не поделил? Вокруг них девок, что мальков на мелководье в жару. Я в Еловой к биксе подкатил, думал в фундамент зальют. Конченные суки!
  ‒ Не связывался Сыч с шоферней. Даже не мелькал рядом. Проверено. Лично мной.
  ‒ Тогда.., ‒ Таран пожал плечами, для большей убедительности наложив на лицо отрицательную гримасу.
  ‒ С чего он в лес тогда поперся на ночь глядя? Стрелку кому забил?
  ‒ Забил. Он на все забивал, как водяры лишка дернет и подол увидит, ‒ выплеснули наболевшее. ‒ Сразу все похеру. Работа, друганы...
  ‒ Упрощаешь, Таран.
  ‒ А чего усложнять? Говорю, как есть. Он при деньгах, барин барином ходил. Бэху покупать собирался.
  ‒ Бэха не рубль стоит. Откуда-то деньги? Со сдачи вторчермета? ‒ извострился Климов. Вдруг здесь прострелит ивлевский хапок отследить.
  ‒ Он мне не докладывался.
  ‒ Понятно не докладывался и в портмоне заглядывать не позволял. Но глаза-то у тебя на месте? И мозги. В социальном и имущественном неравенстве разбираешься.
  Таран помялся, но, очевидно, склонился от его признания хуже никому не сделается, а ему зачтется. Быстрей отстанут.
  ‒ Гудрон говорил, водились у Сыча бабки.
  ‒ Гудков что ли?
  ‒ Гудков-Гудков. По пьяной лавочке Сыч лопатник расшеперил, а там двухтысячных пресс.
  Климов показал толщину в два пальца.
  ‒ Не. В четверть. Он в свои макли никого не посвящал. Приедем, пошушукается с приемщиком, лавэ сдернет, поделит. А уж честно ли пилил, одному богу теперь известно.
  ‒ И что? Ни разу не залупились? ‒ не верил Климов в молчание ягнят. За свои деньги и немой заговорит.
  ‒ Залупились как-то попервости. Он сразу в пузырь. Мало? Ищите, где больше.
  ‒ Вы и утерлись.
  Таран изобразил безразличие. Мелочь, дескать. Нормальный ход.
  ‒ А без Сыча пробовали? На пару?
  ‒ Сунулись разок по старому адресу, нас отшили. Конкретно так послали.
  ‒ А у других. Металл много где берут.
  ‒ Бензина больше сожгли, чем заработали.
  ‒ С Сычом же крутились. Пять рейсов, сам сказал. Значит был понт возиться.
  ‒ За Сыча кто-то слово молвил, ‒ вздохнул Таран непонятливости участкового. Ошибался. Климов все понимал правильно, но его интерес в другом. Не по протоколу.
  ‒ Местный или стрелецкий?
  ‒ А я знаю? Но по всему крепкая лапа. Без Сыча, с нами и разговаривать долго не стали.
  ‒ А куда сгружали?
  ‒ На Васю-Васю.
  ‒ На Васильева что ли?
  ‒ Ага. Мы значит внепонятках, с чего рамсы путают? Пургу какую-то прогнали, дескать связались с нами, теперь их в мусарню... в отдел дергают. Еще городского приплели. Которого в озере выловили.
  ‒ Тот-то саможмур? Статья пустая, ‒ играл наивного Климов, направлять разговор. ‒ Рыбалил. Сердчишко хватануло и отдуплился.
  ‒ Ага, рыбалил.... Слышь полиция. Это я арифметику плохо знаю и пишу с ошибками, а про удочку с сетью ты мне не заправляй.
  ‒ Не буду, ‒ уступил Климов. С рыбалкой Ивлева, хоть закрывай глаза, хоть отворачивайся, мудень полная. С Сычом такая же херь.
  ‒ Короче из-за той истории все. Лавочка прикрылась, ‒ парень кисло ухмыльнулся. ‒ Не просто так в иордань стрелецкого макнули.
  ‒ А вы мимо иордани не проходили? Случайно?
  ‒ Не дури, начальник! ‒ сразу полез в бутылку Таран. ‒ Мы к тому упырю ни сном ни духом, ни рылом ни ухом. В другой стороне работали. Где пересечься-то нам с ним?
  ‒ За всех говоришь?
  ‒ За себя, ‒ без раздумий ответил Таран.
  ‒ А Сыч с Гришкой?
  ‒ Сыч мог. Шустрил последнее время, да гонорился. А Грихан? Не, он полоротый. Машину в деревне иметь и крохоборничать? На стройку бы подался. Сейчас водилы нормально имеют. Командиров видите ли он не терпит. За свободное предпринимательство ратует.
  ‒ А сейчас куда делся? Не вижу последнее время в деревне. Потому и спрашиваю. Где он?
  ‒ В Стрелец собирался. Дул нашел работенку. На рынке. Может у хачиков, чьих свиней Хряпа держал на откорме.
  "Опять восточные парни, и опять Хряпа," ‒ потревожило бывшего опера. Не далее как сегодня утром, упомянутый свиновод отбыл с утра в Стрелецк. Пять лет безвылазно сидел, а тут в поликлинику отправился.
  "Подождем вернется...," ‒ наметил Климов скорый и обстоятельный разговор с односельчанином. На дурочка не съедет.
  ‒ В городе жить где-то надо.
  ‒ У тетки, ‒ с неохотой поделился информацией Таран.
  ‒ Тетку как величают?
  ‒ Грихину? Лебедева Лидия Антоновна. Она наша, рябинская. Поломойкой в торговом, в Азимуте.
  Климов черкнул строку на память, в перекидном календаре.
  ‒ Телефон её знаешь?
  ‒ Спросил кого? ‒ в недоумении Таран на запрос участкового. ‒ Не моя ж тетка.
  Телефон Климов узнал запросто, обратившись в Стрелецк по своим старым каналам.
  ‒ Прискорбно, ‒ резюмировал Климов короткий разговор с родственницей Паршина. Не объявлялся он у нее.
  "Или тетка врет, или же...," ‒ открыл Климов простор предположениям и догадкам. ‒ "... или же, где поблизости. В том же овраге, что и Сыч. Седмицу заполняет."
  Даже думать не хотелось о перспективах. Точно на Таймыр придется собираться. И не позову сердца и любви к просторам и снегам севера.
  ‒ Мы поедем, мы помчимся, на оленях утром ранним..., ‒ злился Климов на самого себя. Было за что. Нашлось и оправдание. ‒ Не разорваться же?!
   Пискнул сотовый, обозначив вызов. Подглянул номер. Отвечать, не отвечать? Старый знакомец беспокоил.
  "Тоже Таймыр обещать будет?" ‒ безосновательно высказаны подозрения в адрес звонившего.
  ‒ Здорово, Васильевич! ‒ бодро поприветствовал стрелецкий абонент. ‒ Уделишь пять минут?
  ‒ И тебе не хворать. Пять минут уделю. Как не уделить. Иначе припрешься в нашу глушь мутных мутить и мыльных мылить. Оно мне надо?
  ‒ Чего ворчишь? ‒ не убывало бодрости у собеседника. Характер такой. Что у вшивого. Чешись да скребись.
  ‒ Время тяну. Соображаю, за каким-таким понадобился. Недобрые предчувствия одолевают.
  ‒ Хе-хе-хе. Опыт не пропьешь.
  ‒ Не на что.
  ‒ Соболями займись. Песцами. Прочим мехом.
  ‒ Есть спрос? ‒ щемила шкура у Климова, ох, сейчас выдаст. Не получилось бы как в анекдоте. Здесь живет вдова Петрова? Почему же вдова? Заносите ребята.
  ‒ Организуем, ‒ заверили участкового.
  "Это да. Организуете. Заход к куму."
  ‒ Тогда добудем. Для этого звонишь? Вверенное подразделение шубами обеспечить к зиме? Форму новую ввели?
  ‒ Обижаешь. Исключительно по делу.
  ‒ Смотри-ка. Все прямо деловые и при делах.
  ‒ А как же.
  ‒ Ну, чего хотел? А то у меня куча работы.
  ‒ Кучей только говно, а работа горой!
  ‒ И гора из говна, ‒ склонен утрировать экс-капитан и довеском выдал, убавить абоненту энтузиазма. ‒ И призвание наше в нем ковыряться.
  Абонент страдания Климова пропустил. Паясничать прекратил.
  ‒ Хряпов Валентин Валерьевич, вашей стороны житель?
  ‒ Есть такой.
  ‒ Скорее уже был, ‒ не порадовали Климова.
  ‒ Подробностями поделишься? Про был.
  В который раз седмица участковому на ум пришла. Не целился, а попал.
  "Вот именно," ‒ жалел о своей прозорливости Климов.
  Само по себе известие крайне поганое. Ключевой свидетель пропажи двух... пусть будет человек, перестал свидетелем являться, перейдя в разряд покойников из которых нужного слова не вытянешь.
  "Зато красиво сопрешь," ‒ высмотрен небольшой плюс в кончине условного земляка.
  ‒ Освежевали в пятидесяти метрах от вокзала, ‒ описали мизансцену происшествия. ‒ Освежевали это не фигура речи.
  ‒ И?
  ‒ Хотелось бы разжиться фактами о житье-бытье бывшего ЗК и держателя свиноводческого хозяйства. С кем? Чем? Кому хер придерживал, кому сам подержаться давал. Ну, ты в курсе.
  Разговор пятиминутка растянулся на добрый час. Отвечал Климов с осторожность, лишнего собеседнику не открыть. Есть люди, которым не только палец в рот не кладут ‒ руку не потерять, а за спину прячут, не вводить в соблазн конечность оттяпать. Причем и правую и левую, и по самую маечку.
  "Загнанных лошадей пристреливают. Сперва загонят, а потом пристрелят. Остается выяснить о призовых гонки..," ‒ размышлял Климов и следствие интересовало его меньше всего. А вот то, что интересовало, как раз под следствие попадало. Не сам интерес, а участие. Призовой фонд, на сколько он понимал, еще не обнулили. Обнуляют к нему явно и неявно причастных.
  
  
  Комментарии
  Стихи и строчки помеченные (**) автору не принадлежат и являются цитатами.
  В тексте использованы слова из языка фарси и Nasalo - искусственного ольфакторного языка Сиссель Толаас.
  Untermenschen ‒ (нем.) унтерменши. Недолюди.
  "Der Russe mub sterben, damit wir leben!" ‒ Русский должен умереть, что жили мы. Надпись на школьной доске в Брянской области в 1941г.
  Mallt-y-Nos ‒ персонаж Дикой Охоты. Старуха с развивающимися длинными седыми волосами.
  Жемжура - вертлявая проворливая женщина.
  Ятра - тестикулы.
  Жида - внешне схожая с еврейкой.
  Алодь - поляна, ровное место.
  Вадья - озерцо в болоте, окошко в трясине.
  Кумка - жарг. Женский половой орган.
  Крутить юлу - лебезить, угодничать.
  Ляг - не просыхающая лужа.
  Чичер - холодная ветреная погода.
  Ёрик - низкорослый кустарник, малорослый уродливый лес.
  Колюжи - Ямы заполненная водой.
  Раменье - дремучий еловый лес.
  Щечить - зд. добывать тайно, воровски.
  Зазвона - важная. От зазвонистый - важный.
  Скрыни - сундук, ларь.
  Крошница - плетеные корзинки.
  Сельница колобец подавать ‒ большая миска под круглый пирог.
  Римминг - стимуляция ануса языком, вызвать сексуальное возбуждение.
  Весло - жарг. Ложка.
  Дунька из Бахеревки - барышня со странностями.
  Саж - хлев.
  Запас - мужской половой орган.
  Плюшка - архаич. Кофта или пальто из плюша.
  С выволом - зимняя забава ямщиков, уронить пассажиров в снег. Бадаран - колодцы, окошки в болотистых местах.
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"