Аннотация: Роман об истинной и правдивой истории создания, деятельности и упразднения Ордена Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломона, состоящий из трех частей. Первую из которых расскажет один из братьев-основателей, вторую - магистр Ордена на Сицилии Арман де Перигор (ставший впоследствии Великим магистром) и третью, заключительную - приор Аквитании Жоффруа де Шарнэ, взошедший на костер вместе с последним Великим Магистром Ордена. В этом правдивом повествовании читатель не найдет привычных историй про дъяволопоклонство рыцарей, про Бафомета и целование друг друга рыцарями в задницы - всего того, что вменялось им в вину следствием Филиппа Красивого. Но точно так же здесь не будет восхваления высоких идеалов Ордена, потому что их не было. Мы будем говорить только правду, одну лишь правду и ничего, кроме правды - как на Страшном Суде пред лицом...
Темпль.
Пролог.
В жаркий августовский полдень, точнехонько через неделю после празднования Вознесения Богородицы, собрались мы - восемь близких родственников - в благословенном доме нашего дядюшки Гуго в Пейене, что близ Труа, славной столицы нашего графства. Помимо нас с братом Гундомаром, здесь оказались наши дядья и кузены. Кузены - Андре из Монбара, Аршамбо из Сент-Эйнана, Жоффрруа из Бизо, Пейн из Мондезира и два старших родственника - шевалье Жоффруа де Сент-Омер и, собственно, собравший нас всех дядюшка, правая рука нашего великолепного графа Гуго Шампанского, его наперсник по детским шалостям и доверенное лицо в зрелом возрасте, - Гуго Пайенский.
Мы всемером, гости этого дома, неожиданно для меня (ведь я никогда не видел прежде столько родичей в одном месте - даже на свадьбу сестрицы Марион приезжали не все) оказались очень похожи друг на друга. Я и не думал никогда, что наша с братом Гундомаром фамильная схожесть может быть разделена с какими-то другими людьми, а вот оно как получилось! Нас семеро, все молоды - не старше двадцати пяти, светловолосы, с блестящими большими серыми или зелеными глазами; почти у всех бороды, по молодости возраста не столь великолепные как у дядюшки Гуго, но все равно очень красивые. Только у меня вместо бороды едва-едва проросшая поросль. У нас прямые длинные носы на светлых лицах, коротко стриженные головы и у всех одинаковые уши с острым сильно выступающим козелком. Разница между нами только в габаритах - Андре из Монбара просто огромен, а Жоффруа де Бизо статью более похож на хрупкую девицу, хотя, зная своего кузена, я никому не посоветовал бы обмануться! В его тонких пальцах запросто ломается подкова. Он, кажется, когда-то давно дал обет превзойти в силе здоровяка Андре и с тех пор сильно в этом преуспел. Остальные пятеро, включая меня, по росту и ширине плеч расположились бы где-то между этими двумя славными рыцарями и дядюшка Жоффруа, несмотря на формальное старшинство, не выделялся бы из нашего ряда ничем.
Дядюшка же Гуго, напротив, к этому времени поседел. Он давно разменял пятый десяток, а после недавнего паломничества в Святую землю вместе с графом нашим Гуго Шампанским, обзавелся еще и несмываемым загаром. А взгляд его, из-под тяжелых, почти сомкнутых век, стал непроницаем, словно думал дядя не о происходящем вокруг, а о каких-то горних высях и Деве Марии.
Девятым в прохладном зале был какой-то монах, постоянно перебиравший четки, и не произнесший за все время нашего благородного собрания ни единого звука, не притронувшийся к вину и еде. Наверное, дал он обет молчания, но никто не стал об этом спрашивать. Если уж дядюшка решил, что присутствие этого цистерцианца в белой тунике и заляпанной чем-то черной скапулярии необходимо, то не нам оспаривать его решения.
Когда все утолили жажду замечательным молодым вином, дядюшка Гуго потребовал внимания и произнес такую речь:
- Я лучше многих знаю, как тяжело столь замечательным воинам как вы, мои дорогие родственники, оставаться здесь, в благословенной Шампани, где, кажется, нет никакого применения вашим силам, кроме однообразных турниров. Андрэ, в скольких состязаниях за последние три года ты одержал верх?
Он замолчал, все повернулись к де Монбару, и стало слышно, как жужжат мухи, как сопит лежащий под столом пес и как тяжело ворочаются мысли под черепушкой Андре.
Здоровяк из Монбара задумался надолго, - монах, наверное, успел прочесть про себя "Ave, Maria". А потом, важно оглядев всех нас, наш признанный чемпион, учившийся драке даже у заезжих генуэзцев, сообщил:
- В двенадцати турнирах одержал я славные победы над благороднейшими рыцарями. - Он загнул палец, - в Блуа, где граф Тибо устроил турнир в честь совершеннолетия своей сестры Алисы, я одолел сильнейшего рыцаря Гильома де Шартра! Потом...
- Замечательно, Андрэ, - оборвал его дядюшка.
Любому другому столь простое обращение стоило бы головы, но Гуго Пайенский был для всех нас примером для подражания, настоящим шевалье, не единожды смотревшим в глаза настоящих врагов-язычников, турок и сарацин, и ему прощалось многое.
- Не стоит перечислять все свои победы, - улыбнулся дядюшка, - каждый из здесь присутствующих может представить длинный их список. Разве что Ролан по молодости лет еще не успел прославить свое имя турнирными свершениями, но и у него впереди славная жизнь, полная подвигов, пред которыми померкнут победы даже в королевских турнирах - я в этом не сомневаюсь.
Я скромно потупился, - мне тогда совсем недавно исполнилось семнадцать и был я в этом доме самым младшим из родственников. Брат Гундомар, бывший старше меня всего лишь на четыре года, покровительственно похлопал меня по плечу, а я показал ему в ответ кулак - чтобы не сильно много о себе думал, ведь дома я частенько его лупил.
- Но разве предназначение честного христианина, шевалье и героя состоит в том, чтобы колотить себе подобных на турнирах? Разве приближают вас эти победы к настоящей славе? Разве победы эти даруют вам Царствие Божие? Разве сравнятся они с подвигом Раймунда, Танкреда, Готфрида и Балдуина, отвоевавшим для нас у сарацинов Святую Землю? Нет, все это мирской тлен, ерунда, забываемая быстрее, чем начинается следующий турнир!
Андре нахмурился - ему, постоянному победителю во всех окрестных состязаниях, эти слова не были приятны. Но, кажется, дядюшка намеренно пытался унизить нас, напоминая о никчемности привычных деяний.
- Вы все знаете, что не далее как год назад, вместе с сиром графом нашим, я вернулся из паломничества в Иерусалим, ко Гробу Господню, и в Рамле, к могиле старшего брата нашего господина - Этьена Блуасского?
- Да, да, да, - кто-то сказал, кто-то просто кивнул, но все показали живейшее участие и с трудом удержались от подробных расспросов.
Это паломничество наделало много шума. Оно стало вторым для графа и первым для де Пайена. В первый вояж графа, десятью годами ранее, дядюшка оставался в его землях и присматривал за ними, но во второе граф потащил своего наперсника с собой, а графство доверил супруге, которая умудрилась перессориться с соседями в Блуа. Гуго Шампанский вынужден был вернуться гораздо раньше, чем рассчитывал.
- Это было то еще путешествие, дорогие мои родственники, - дядюшка покачал седой головой. - Святая Земля, конечно, наша, и ныне находится под крепкой рукой короля Балдуина Первого, но там все еще очень мало порядка. Банды язычников, магометан и Бог знает еще какого отребья, устраивают засады на несчастных паломников, отбирают дары, уводят в рабство, а порой и лишают несчастных жизни. Король делает все, что может, но он не всесилен.
Все тяжело вздохнули, потому что знали, что и в наихристианнейшей Франции наш великий король Людовик, прозванный за тучность Толстым, тоже отнюдь не всесилен - вспомнить хотя бы Гуго де Пюизе, с которым наш августейший монарх сам справиться так и не смог. Или взять вражду де Монморанси и аббатства Сен-Дени - уж чего Людовику стоило примирить их, не знает никто!
Монах при словах о не всесильности короля зыркнул из-под колпака быстрым взглядом по нашим лицам и я успел отметить умные карие глаза на ничем не примечательном лице.
- Итак, мои дорогие племянники, и вы, любезный кузен, - дядя Гуго легким наклоном головы выделил среди нас Сент-Омера, - что вы сказали бы, когда бы я предложил вам совершить подвиг, равный по величию достижению наших славных предшественников, завоевавших Иерусалим для христиан?
Дружным ревом мы выразили свое одобрение, ведь ради подобной славы любой из нас был готов на все! Мы зазвенели посудой, затопали ногами, захлопали в ладоши - на некоторое время дом словно погрузился в Преисподнюю, где, как известно, черти совершают свои непотребные обряды в жуткой какофонии криков страдающих грешников.
И только Сент-Омер промолчал - его всегда больше заботили хозяйственные дела в своем имении и на турниры он являлся только лишь потому, что иначе о нем пошли бы слухи как о неспособном к службе. Всем, конечно, на самом деле наплевать на чужие заслуги, но репутация шевалье стала бы не безупречной. И Бог знает, что подумал бы о нем граф.
Дядюшка Жоффруа, наоборот, сделал такое лицо, словно сожрал зеленое яблоко.
Гуго де Пейен поднял руки, призывая нас к тишине.
- Вы родились слишком поздно, чтобы успеть присоединиться к славному Крестовому походу, а некоторые, - и дядюшка еще раз посмотрел на меня, - и вовсе уже после завоевания Святого Города. Но, если вы думаете, что на этом закончились поводы для славных дел, то вы ошибаетесь!
И все снова громко заорали, Аршамбо и Пейн зазвенели медной посудой, обливая свои бороды запашистым вином.
- Уже наши Иерусалим, Антиохия, Эдесса, Триполи! Но все только начинается, мои славные родственники! Только начинается, - дядюшка перевел дух, запив сказанное молодым вином. - Мы с нашим господином графом придумали для нашего рода достойное занятие, которое навеки прославит ваши имена! - дядюшке пришлось напрячь голосовые связки, чтобы перекричать нашу радость. - А брат Бернард, который присоединится к нам в нашем деянии, запишет для потомков ваши замечательные подвиги!
Все замолчали и посмотрели на цистерцианца. Монах важно склонил голову, соглашаясь со сказанным.
- И все же, кузен, что вы нам предлагаете? - вмешался Сент-Омер, отнюдь не желавший, кажется, покидать родную Шампань ради каких-то подвигов, пусть и очень богоугодных.
- Я предлагаю вам, дорогие братья, не заниматься богопротивным делом, проливая кровь добрых христиан попусту в усобных стычках или на бесконечных турнирах, не травить несчастных оленей на бессмысленных охотах, но создать на Святой Земле Орден, по образцу уже существующих Странноприимного Ордена и Ордена рыцарей Святого Гроба Господня. - Дядюшка Гуго победно оглядел нас всех, притихших и впечатленных его планами. - В Святой Земле я встречался с отцом Жерраром Тюном, основавшим Странноприимный орден Святого Иоанна и, видит Бог, он был бы рад любой помощи в заботе о паломниках. Он с братьями едва-едва справляется с охраной и лечением несчастных пилигримов в самом Иерусалиме. Шевалье из Ордена Защитника Гроба Господня едва успевают следить за порядком на границах королевства. Но вот на дорогах от Яффы или Калат аль-Мина, пролегающих среди холмов, длинных и извилистых, творится настоящее злодейство - неосторожных паломников неверные захватывают, бесчестят, обращают в рабство, грабят! Лишь тем, кто присоединяется к большой группе паломников с торговцами и рыцарями Иерусалимского королевства удается добраться до Иерусалима. Но желающих припасть к Святому Гробу гораздо больше, чем могут защитить славные рыцари и наша помощь не будет лишней! Мы станем служить Господу тем, что сбережем для него несчастные жизни этих бедолаг!
Все снова закричали, стали поднимать вверх кубки и орать здравицы королям Балдуину Иерусалимскому и Людовику Шестому, графу Гуго Шампанскому и самому де Пейену.
- Пейте, пейте, братья! - кричал де Пейен. - Ибо это питие - одно из последних, перед тем, как вы посвятите свои жизни высокому служению!
И все снова орали, пили и громко славили друг друга.
Лежавший под столом пес был случайно разбужен чьим-то сапогом и, долго не раздумывая, тяпнул моего братца Гундомара за ляжку, чем вызвал настоящую бурю веселья. Все кинулись "ловить язычника"! Перевернули пару лавок, разбили десяток плошек, гоняясь за лающим псом под стенания Гундомара. В конце концов, несчастная собака была пинками хозяина выпровожена из пиршественной залы, на ногу Гундомара наложена тугая повязка, вымоченная в вине, и кем-то ему же придумано пьяное прозвище "песеборец", после чего всеми была произнесена торжественная клятва поступать с язычниками так же, как со скулящей во дворе собакой.
Вино лилось бесконечным водопадом, словно мои кузены решили в тот день утопиться в нем и вскоре - к вечеру, когда солнце скрылось где-то за лесом Фонтенбло - действительно стали неотличимы от утопленников. Точно так же распухли, смердели и сделались неподвижны. Только молодецкий храп выдавал их принадлежность к миру живых.
Трезвыми остались четверо - дядюшки Гуго и Жоффруа, я и пьющий одну лишь воду монах, который, кажется, даже уходил во двор, чтобы не видеть разгула будущих рыцарей неназванного пока Ордена.
- Идемте за мной, вы оба, - властно приказал нам с Сент-Омером дядя.
Он снял со стены зажженный факел и повел нас в глубину своего дома. Монах присоединился к нам и дядюшка не нашел возможным прогнать его прочь. Мне вообще казалось, что он был чем-то большим, чем простой цистерцианец.
- Я вижу, что лишь вы двое можете сохранять трезвую голову в любой ситуации, - говорил, между тем, дядюшка. - На вас я и рассчитывал. Наши родственники хороши в драке или на пиру, но никогда не могут вовремя остановиться. Господи, наставь их на путь верный, истинный. А мне нужны доверенные люди, способные держать чувства в кулаке. Сейчас я покажу и расскажу вам о еще одной цели основания нашего славного Ордена, но о том вы не должны говорить никому. Поклянитесь хранить тайну?
Не знаю, почему согласился Сент-Омер, мне же было чертовски (прости, Господи!) любопытно. Все тайное всегда интереснее явного.
Словом, мы поклялись, произнесли вслед за дядюшкой слова, которые он посчитал нужными произнести в этот момент и только после целования Креста, подсунутого нам братом Бернардом, мы продолжили путь.
Мы спустились в глубокий погреб и дядюшка показал нам шестнадцать тяжеленных кожаных мешков, накрытых дерюгой.
- Здесь в мешках полторы тысячи полновесных ливров из сокровищницы нашего сира графа Шампанского, - сказал дядюшка. - Это его пожертвование в пользу Иерусалимского Королевства, о котором он договорился с королем Балдуином. Но не только. Вы же понимаете, что никакое серьезное дело не начинается без денег? Здесь, в этих мешках, не только пожертвование Балдуину, но и будущее нашего Ордена.
- Сколько? - Сент-Омер жадно облизнулся.
- Жоффруа, не будьте так сребролюбивы, ведь вскоре вам предстоит отринуть мирское, посвятив себя служению Господа! - напомнил молчавший прежде цестерцианец, от которого не укрылось настроение моего дяди.
Жоффруа даже не оглянулся на обладателя блестящей тонзуры. Он повторил вопрос:
- Сколько ливров граф отдает нам?
- Нисколько, - улыбнулся дядя Гуго. - Все полторы тысячи монет должны попасть в казну Балдуина.
- Тогда в чем же дело? Не понимаю. Как нам помогут деньги, которые не у нас в руках?
- Вы, Жоффруа, знаете, что при нашем графе я состою доверенным лицом не в силу своих рыцарских талантов? Для славного шевалье я слишком стар и слишком много видел. Я уже не смогу составить конкуренцию в бою не только Андрэ, но даже Ролану, - дядюшка кивнул на меня. - Я силен другим. Я вижу то, что людям неочевидно и этим полезен графу.
- Так в чем же дело? - повторил Сент-Омер.
- Там, на Востоке, серебро стоит гораздо дороже, чем здесь, - объявил Гуго таким тоном, будто только что возвестил о Втором Пришествии.
- Что это значит? - не выдержал уже я, никогда прежде не сталкивавшийся с непонятным словосочетанием "серебро стоит".
Ведь наоборот - все сколько-то стоит в серебре, но само оно?... Просто серебро, как оно может иметь цену? Оно само себе - цена!
- На Востоке много золота, но мало серебра, - объяснил дядя. - У нас, на Западе много серебра и почти нет золота. Здесь эти полторы тысячи ливров можно обменять на семьдесят ливров золотом, если, конечно, кто-то согласиться отдать золото. В то же время серебра в Иерусалиме так мало, что за эти же полторы тысячи мы можем выручить там сто двадцать ливров золота!
О хитрости дяди Гуго в семье всегда ходили мутные легенды, не подтверждаемые, впрочем, никакими документами и вот только здесь я понял, чем они были вызваны. У меня словно второй раз в жизни открылись глаза. И только одно сомнение осталось и его я поспешил высказать:
- Разве это занятие не нанесет урона нашей чести?
- Как может нанести урон чести занятие, угодное Богу? - вопросом на вопрос ответил цистерцианец, а дядя Жоффруа сделал мне знак чтобы я заткнулся.
- Наша честь не пострадает, - подтвердил слова монаха де Пейен. - Этим занимаются ломбардцы, венецианцы и греки. И это ничуть не марает их шелковые одежды. Понятно?
Я кивнул, соглашаясью.
- Совершив обмен этого серебра в Иерусалиме на золото, а золота в Венеции на серебро и снова обменяв его в Иерусалиме на золото, мы почти удвоим деньги графа. И вот то, насколько мы увеличим их, и будет его взносом для основания нашего Ордена! - закончил де Пейен свою мысль.
Хитрый ход графа! Вроде бы как и на благое дело жертвует, но с дальней целью.
- Когда мы должны отдать деньги Балдуину? - хищно улыбаясь, спросил Сент-Омер.
- Не позднее следующей Пасхи, - ответил дядюшка.
- Семь месяцев, - мгновенно подсчитал Сент-Омер. - Если будем торопиться, то успеем дважды. Когда выезжаем?
- Как только проспятся наши славные рыцари, - пообещал дядюшка Гуго и накрыл тряпкой мешки. - Но помните, кроме вас в эту тайну посвящены лишь мы с братом Бернардом, наш граф и король Балдуин! И никто сверх этого не должен знать о серебре!
Мы с де Сент-Омером согласно кивнули.
- И вот еще что, - добавил дядюшка, - теперь дела нашего графа идут не очень хорошо. Ссора с домом Блуа очень навредила ему. Кажется, при королевском дворе у него образовались враги, которые не успокоятся, пока не сживут его со свету. В общем, вам нужно знать, что если наше предприятие увенчается успехом, то вскорости граф присоединится к нашему Ордену!
Дядюшкины слова нашли своих благодарных слушателей. Мне уже мнились великие подвиги сродни тем, что знакомы каждому шевалье с раннего детства из песни менестрелей о Карле Великом и его верном сподвижнике Роланде. Мы завершим то, что не успел доделать наш величайший монарх триста лет назад!
Так началась славная история нашего Ордена.
Глава 1. В Яффу!
Мы прибыли в этот шумный порт в середине октября, оставив за спиной славный Труа, великолепный Дижон, скромный Авиньон, гвалтливый Марсель, нищий Кальяри, теплую Мессину, невзрачный Отранто, мрачный Кастрополис, спрятавшийся за прочными стенами Ираклион, опустошенный арабами Сиде, маленький Лимассол. Два месяца ожиданий встречи со Святой Землей!
Дядюшка не понаслышке знал дорогу - он возвращался этим путем из Иерусалима в прошлом году. Он очень много рассказывал о землях, что встретились на нашем пути.
А с каким восторгом он говорил о "новых королях"! Ну и в самом деле, эти отважные люди, которые силой оружия, доблестью и отвагой добыли себе короны - Балдуин Иерусалимский, Робер Отвиль, Вильгельм Бастард, Сид Компеадор (который, правда, не обзавелся короной, но зато славой мог превзойти всех вышеназванных) - могли бы послужить честному шевалье красноречивым примером отношения благородного человека к славе, чести и власти. А ведь все это происходило совсем недавно: норманны Вильгельма всего лишь полвека правили в Британии, норманны Гвискара - еще меньше владели Сицилией и половиной Италии, а рыцари Балдуина еще только начинали осваивать земли дарованного им Богом королевства. Антиохия, Триполи, Эдесса - названия далеких княжеств и графств ласкали слух и звали вперед!
Большинство из нас слушали истории, рассказываемые дядюшкой, с нескрываемым восторгом и затаенной завистью к чужой славе, на что дядя, усмехаясь в бороду, частенько замечал:
- Безбожников на Востоке - как саранчи, а земель еще больше. На ваш век хватит. Кто-то получит свое королевство, кто-то погибнет мученической смертью, но славу добудут себе все! Все, кто не отступится!
И вновь говорил о том, как важно быть всем вместе и одолеть неверных язычников.
- Верить можно только собратьям по Христу, - твердил нам дядюшка, - только тот, кто слушает проповеди и почитает Библию, способен прийти к вам на помощь. Десять лет назад послал меня наш граф к своему царственному кузену Альфонсу Кастильскому с небольшим поручением. Но когда я уже собирался возвращаться, на земли Альфонса напал новый халиф неверных. Бедняга инфант Санчес - совсем еще мальчишка, только что получивший шпоры - двинулся с войсками ему навстречу, но поскольку людей у него было меньше, чем у врага, вынужден он был собирать под свои знамена всякое отребье. Подготовленных людей было совсем мало и инфант был рад любой помощи. Я, как верный слуга графа, присоединился к воинству христиан и надеялся стяжать себе славу, но те, кто не верует в Бога нашего Иисуса Христа, рассудили иначе. Битва произошла рядом с Уклесе - совсем не там, где мы рассчитывали встретить магометан. Безбожники вели себя совсем не так, как рассчитывали приближенные инфанта. Они не бросились в безумную атаку, как поступали до того, но выстроились грозными рядами и приготовились к отражению христиан. В самый разгар сражения, когда нужно было проявить твердость, принцу изменили нанятые отряды иудеев, навеки покрыв свое племя позором! Эти канальи просто побежали! Будь в войске инфанта многоопытный Сид, он бы сумел управиться с создавшимся положением, мы бы одержали верх, но великолепный Сид умер в год победы Христова воинства в Иерусалиме, а рядом с инфантом был только напыщенный болван - граф Гарсия Кудрявый, коего еще называли Косоротым. Он не имел талантов Сида, Господь свидетель - он вообще не имел никаких талантов, кроме своего графского происхождения! Несчастный инфант пал, пали и триста достойнейших грандов, а я был вынужден бежать с поля боя, чтобы донести до графа нашего Гуго печальную новость. И рассказать о понесенных уроках. Нельзя верить безбожникам, иудеям, сектантам и прочей нечисти, кажется, сам Сатана их создал, чтобы испытывать братскую любовь христиан. Запомните это!
Ему вторил Бернард из Клерво, как оказалось, тоже наш далекий родственник. Монах вел среди нас хитроумные разговоры о вере, внушая и разъясняя самым непонятливым суть нашего предприятия. На палубе, в седле, в придорожной корчме, на ночном привале - он болтал, болтал, без умолку болтал. Сыпал цитатами из Писания (а может быть, и придумывал сам - проверить его никто из нас не мог, потому что не читали ни Библию, ни Евангелия), обещал райские кущи, всемирную славу, божье благоволение и много чего еще за сущую безделицу: принять на себя обет служения Римскому Престолу.
Несмотря на все его красноречие, нашлись упрямцы, которые нипочем не соглашались принести монашеский обет. Андре и Сент-Омер стояли насмерть.
- Не стану я монахом, - орал, бывало, Андре, доведенный назойливым цистерцианцем до белого каления. - Не стану выстригать лысину на макушке! Убить тысячу неверных - это я могу, но я не стану учиться читать твои буковки!
С ним полностью был согласен наш младший дядя - Сент-Омер, который на все беседы монаха отвечал пьянством и ночными походами к распутным девкам, которых всегда в избытке в каждом портовом городке. Он не возражал против нравоучений Бернарда, но вел себя так, словно слышал не высокоученые слова священника, а свист ветра. И самому святому брату становилось понятно, что подобного человека никогда не изменить.
Жоффруа же честно говорил ему при всех нас, когда речь заходила о целях шевалье в Ордене:
- Меня позвал Гуго и я не могу отказать кузену. Но я - шевалье, не монах и никогда монахом не стану! Мне нужны деньги, золото, земли, красотки и титулы - вот чего я ищу! И поверь мне, святой отец, я буду самым богоугодным хозяином для всех, кто признает мое главенство! Если для этого нужно будет послужить Ордену - что ж, я готов, но не требуй от меня большего! Не заставляй меня становиться плохим монахом, ведь послужить Христу я могу и мечом, что делаю гораздо лучше, чем проповедую словом.
Сам сир Пайен тоже, казалось, не очень-то стремился к обладанию рясой, и частенько спорил с Бернардом, приводя тому в пример организацию уже имеющихся Орденов - госпитальеров и рыцарей Гроба. В них обоих хорошо уживались и монахи и воины. И первые не обязательно были вторыми, а вторые - первыми.
И все же брат Бернард, услышав от некоторых из нас подобную отповедь, вздыхал, шептал молитву и начинал с новыми силами приобщать нас к Божьему слову. С каждым днем его слова приобретали для многих из нас особый вес, ему начинали верить и испрашивали доброго совета уже без той прежней надменности.
Как-то раз даже на почве взаимного недопонимания некоторых фрагментов Евангелия подрались Аршамбо и Пейн. Оба воспылали столь непотребной ненавистью к глупости друг друга, что схватились за топоры, и дело должно было бы кончиться кровью, но вмешался брат Бернард, прочитал целую проповедь, сдерживая одного и отталкивая ногами другого, и этим заставил обоих отказаться от оружия. Он убедил их не проливать кровь доброго христианина из-за того, что они оба неправильно понимают Писание. Оба спорщика с этим доводом согласились, но, кажется, еще большее значение для обоих имели железные пальцы де Бизо, сомкнувшиеся на их бычьих шеях.
Но брат Бернард никогда бы не заимел уважения, если бы не понимал, что на самом деле нужно людям, - и вместо топоров Аршамбо с Пейном дубасили друг друга палками. Аршамбо отделался рассеченной бровью, отчего рожа его, и без того не являвшаяся эталоном красоты, стала похожа на лютую пиратскую морду, а Пейн получил дубиной по затылку и два дня его нутро не принимало еды, выблевывая все обратно.
Так и тянулись дни за днями: в спорах, нравоучениях, попойках, редких поединках на дубинах - до первой крови, в воинских упражнениях - ведь мы должны были стать самым грозным отрядом Церкви в Святых землях, а для этого нужна сила. Не только телесная, но и духовная. Чтобы не соблазниться на посулы нечистого, мы должны были стать самыми ревностными хранителями веры - мы должны были уверовать сильнее, чем кто бы то ни было до нас! И Бернард вновь говорил, говорил, говорил...
Чем дальше мы продвигались на восток, тем теплее становилось. В нашей благословенной Шампани в эту пору уже, должно быть шли проливные дожди, размывая поля и виноградники, а здесь, когда утихал ветер, порой стояла такая жара, что ходить можно было только в исподнем.
Андре из Монбара, обливаясь потом, спрашивал у дядюшки Гуго:
- Как, во имя всех святых, мы будем биться в такую жару?
- Неужели ты думаешь, мой храбрый шевалье, что двадцать лет назад, когда Христово воинство приближалось к Иерусалиму, им было не так жарко? Их не грызли вши и блохи, им не хотелось вернуться? Нет, друзья мои! Только искренняя вера в Бога двигала их ноги вперед, только истовая вера!
И ему вторил брат Бернард:
- Господь укроет вас в тени благости своей, если на поле боя вы будете верить так же, как верите в церкви. Просто верьте, а об остальном Господь позаботится за вас.
И нам хотелось думать, что все так и будет, но весь наш предыдущий опыт говорил нам, что чудеса очень редки. Но, может быть, в Святой Земле все иначе?
С нами плыли еще несколько паломников: наши единоверцы - два шевалье из Гаскони, два торговца-бретонца, полдюжины бургундцев, с которыми Аршамбо постоянно вздорил, потом мирился и напивался до беспамятства. И еще где-то в глубине корабля прятались четверо евреев, державшихся особняком и даже враждебно. Впрочем, никто из нас тоже не пылал к ним любовью. Племя, распявшее Спасителя, было презираемо всеми. За мелочность, за склочность, за то, в конце концов, что они посмели поднять руку на Христа!
Евреи сошли с корабля в Лимассоле. И хотя плыли они тоже в Иерусалим, чтобы припасть к своим святыням, дальше на корабле они не пошли и только в Яффе мне стало понятно, почему они остались на Кипре дожидаться другого корабля.
В каждом новом порту я видел столько народов, что порой отказывался верить своим глазам. На Сицилии встречались даже черномазые! Потомки мавров, ликом похожие на адских чертей, заполонили тамошние рынки и казалось вот-вот схватят тебя за ногу и утащат в самое Пекло! Я не побоялся бы встретиться с ними в открытом бою, но очень опасался их нечестивых козней за своей спиной. Впрочем, после беседы с братом Бернардом, объяснившим мне, что это такие же христиане, как фламандцы или добрые анжуйцы, я немного успокоился и уже не старался держаться лицом к лицу с черными людьми. Бог в милости своей неизреченной зачем-то создал людей разными, так кто я такой, чтобы осуждать его?
Поэтому, когда в Кастрополисе и Ираклионе я увидел греков, сирийцев и армян, я уже ничему не удивлялся. Если все эти народы есть и до сих пор живы - значит, того хочет Господь и не пристало мне, доброму христианину, воротить от них нос только потому, что выглядят они жутковато. Они хоть и рассорились с папским Престолом, но все так же чтили Заветы, Евангелия, так же целовали крест и очень надеялись, что однажды восток и запад вновь объединятся. Разница между нами заключалась лишь в желании видеть разных объединителей.
Каждый новый восход солнца собирал нас на носу корабля и мы с надеждой смотрели вперед, ожидая увидеть полоску Святой Земли. Но слева по борту все так же тянулся унылый берег с редкими поселениями и никакой святости в нем не было. Даже несмотря на обещание капитана, что раньше, чем через неделю нам незачем ждать невозможного, нетерпение наше было столь велико, что не сговариваясь мы вставали каждое утро к рассвету и брели на нос, чтобы в очередной раз разочароваться в ожиданиях.
И, когда однажды на горизонте все-таки замаячили песочно-серые стены Яффы, мы все испытали необыкновенную радость, ведь наконец-то нам представится возможность увидеть что-то новое помимо тех то свинцовых, то прозрачно-лазурных волн, которые успели всем надоесть хуже портовых мытарей.
И Яффа удивила!
Едва ступив на Святую землю своей ногой, я ощутил странный прилив сил. Будто только что проснулся от тяжелого сна. Словно спали с меня многолетние оковы, душа наполнилась светом и радостью.
Кузены мои, сходя на берег, один за другим опускались на колени, истово молились, зачерпывали горсти земли и подносили ее к губам, целовали мечи в перекрестье и пели "Осанну" на разные голоса.
Де Монбар тотчас пообещал отправить к праотцам тысячу сарацин во славу Божию, де Мондезир поклялся на каждое Рождество ставить в любом ближайшем храме свечу размером с ногу де Монбара, кузен Аршамбо дал обет не мыть руки, пока не Христово воинство не загонит магометан в их сухую пустыню. Пейн, с недавних пор воспылавший странной ревностью к поступкам Аршамбо, тотчас заявил, что не станет мыть ноги до того самого времени, когда последнего безбожника не выкинут из Святой земли. Рядом склонили головы я, мой брат Гундомар и Жоффруа из Бизо.
Спокойными остались трое: оба дядюшки и отец Бернард.
Гуго де Пейен здесь уже бывал и, должно быть, ощущение обретения святыни и причащения к земле Господней не было для него новым. Отец Бернард и без того был едва ли не святее Папы Римского и веры его доставало, чтобы ощущать всю благость божественного присутствия в мире даже за тридевять земель от Иерусалима. Впрочем, он часто крестился и смиренно склонил голову пред палящим солнцем, не преклонив, однако, колен.
Но дядя Сент-Омер, не отличавшийся набожностью, на все имевший свой простой и трезвый взгляд, который, говорят, появился у него после посещения по примеру Карла Толстого Санкт-Галленского монастыря и обучения у тамошних монахов премудрости отца Ноткера Губастого, не проявил к святым местам совершенно никакого почтения. Видимо, наблюдение за звездами и созерцание глади Боденского озера не способствуют обретению духовного трепета. Вместо того, чтобы по нашему примеру пасть ниц и вознести молитвы Христу, он оглядел набережную, рассеянно пересчитал дюжину кораблей, застывших у причала и в отдалении от берега, сказал:
- Недурно. Местечко мне нравится. Крепостицу обновить нужно.
И бодрым шагом, отринув смирение и почтение, потрусил к ближайшей лавке справиться о ценах на фрукты.
И с меня словно спала благодать, по голове ударило жаркое солнце, на лбу выступила испарина, стало душно и в сухом воздухе появились очень даже различимые запахи навоза, пота и гнили - будто сам Дьявол дохнул мне в макушку! Остальным моим братьям, впрочем, кажется, ничего не почудилось: они так и продолжали креститься и кланяться.
Я поднялся на ноги и побрел вслед за дядюшкой Сент-Омером, уже о чем-то ругавшимся с бородатым гасконцем.
Я ожидал увидеть здесь вавилонское столпотворение, но в Яффе были только лишь франки со всех областей французского королевства! Анжуйцы разговаривали с бретонцами, уроженцы Лимузена с характерным "ок-аньем" трепались с вечно хмурыми валлонцами, а аквитанцы торговались с пеной у рта с добродушными пикардийцами. Здесь не было египтян или арабов, не было турок, мавров, сарацин. Поначалу я видел только моих соотечественников и совсем чуть-чуть тевтонов и норманнов. Вот последние тоже были отовсюду: из Южной Италии, из Сицилии, из Нормандии, из Уэссекса и Сассекса, даже парочка нашлась из Дании!
- Из Яффы изгнаны все неверные, - объяснил мне дядя здешний порядок. - Магометане, иудеи, тысяча мелких сект были выдворены в первый же год завоевания. Яффа слишком важна для нас, чтобы позволить здесь ошиваться всяким недоноскам! Только боюсь, это ненадолго. Я уже видел здесь греков и армян, видел пронырливых венецианцев и болтливых флорентийцев. Боюсь, если дело так же пойдет и дальше, скоро мы увидим здесь турок, арабов и славян. Нужно молиться и действовать, чтобы все осталось так, как заведено Защитником Гроба Господнего!
Я не понимал, почему ему не нравились славяне, ведь бабушка нашего почтенного короля Людовика Анна была дочерью их короля Ярислейва, но дядя мне все объяснил:
- Они приняли веру Христа всего лишь сто лет назад. Они наполовину язычники! Даже греки считают их веру странной, чего уж говорить о нас? Если магометане просто отвергают Бога нашего, то эти еретики извращают христово учение, приспосабливая его к своим надобностям!
- Нужно молиться за них, - сказал и брат Бернард. - Если магометане наши враги, то славяне - просто немного заблудшие души.
Я нашел рядом с портом только что отстроенную часовню и молился от обеда и до ужина, благодарил Бога за его безмерную милость и доброту. Поставил свечку во здравие дядюшки Гуго, ведь если бы не он, я бы так и жил в своем Труа, не зная ничего о подлинном божественном величии, сотворившем такие разные народы и земли.
Корабль наш все еще стоял в порту, нагруженный серебром графа и готовился к обратной дороге - в Венецию или в Геную, но уже с золотом, которое еще только предстояло купить. И делать это стоило не в Яффе, где редко у кого можно найти такую гору денег, а в нескольких городах сразу, чтобы не вызвать ненужных вопросов столь огромным количеством серебра. Но большую часть - в Иерусалиме.
Наутро мы с де Пейеном и де Сент-Омером, оставив всех наших шевалье охранять груз под присмотром брата Бернарда, отправились на рыночную площадь, чтобы возвестить Святой Земле о том, что для христиан и всех, кто нам сочувствует, появились достойные защитники, которые более не допустят обид для честных людей со стороны всякого сброда!
По пути нам встретились два достойных шевалье, одетых в одинаковые плащи - белые с зелеными крестами. Но больше меня поразили не их плащи, а шлемы, наглухо закрывающие лица от всех и оставлявшие только узкую полоску для глаз и несколько отверстий для дыхания. Так же руки их тоже были укрыты под перчатками. И это в такую жару!
Дядя Гуго посторонился, пропуская их, а когда они прошли, перекрестил им спины и негромко произнес:
- Это братья из Ордена Святого Лазаря Иерусалимского.
- Прокаженные! - воскликнул несдержанный де Сент-Омер.
Один из братьев оглянулся, но ничего не сказал.
- Да, Жоффруа, прокаженные. Только незачем об этом так громко орать! Эти шевалье, заболев проказой, не сложили руки, а поклялись до последнего дня своего защищать завоевания Христова воинства. И их стоит уважать за это!
- Я уважаю! - сказал Жоффруа, поднимая обе руки.
И когда, кивнув, дядя Гуго продолжил путь, де Сент-Омер добавил еле слышно:
- Но за один стол обедать не сяду!
Услышав его слова, я хотел оглянуться, но не успел потому что мы уже вышли за город на торговую площадь.
Она открылась как-то сразу, будто нырнул я в море: вот только что был сухой и вдруг в один единый миг стал мокрым от сапог до макушки.
Рынок обрушился на меня многоголосьем, ревом ослов, мулов, и десятка невозможных тварей - огромных, горбатых, таких ужасных, будто сам Господь наказал их таким видом за какую-то невозможную вину. Рынок хлопал трепещущими на ветру пологами палаток, разноцветьем ковров, тканей, нарядов, сбруи - всех товаров, что были выставлены пред добрыми христианами.
- Нам туда, - показал рукой дядюшка Гуго.
Мы добрались до богатой палатки, у которой стояли два угрюмых простолюдина с дубинами. На головах их были накручены какие-то невообразимые уборы, сделанные, казалось, из бесконечной ленты грязно-желтого цвета. На телах трепетали тонкие белые сорочки длиной едва ли не до колен, а под ними - такого же грязно-желтого цвета, как тряпки на голове, штаны. Больше всего эти двое напомнили мне грибы. Поганки - с широкими шляпками и тонкими ножками. Лица их, впрочем, были отнюдь не бледны: усатые, бородатые, красногубые и загорелые морды выглядели устрашающе.
- Хозяин на месте? - спросил их дядюшка.
- Да, сир, - вежливо ответил тот, что стоял справа. - Господин Ашот никого не ждет, сир.
Голос его был гортанным, как у птицы и знакомые слова он произносил с незнакомыми интонациями, расставляя ударения в неожиданных местах.
- Он должен ждать меня. Передайте, что прибыл Гуго из Шампани.
- Хорошо, сир, - снова ответил правый и скрылся за пологом.
- Кузен, почему вы с ними разговариваете? Это ведь обычные простолюдины, - недоуменно спросил Сент-Омер. - Почему мы не можем просто войти в эту палатку?
- Здесь не Труа, мой дорогой Жоффруа, - ответил де Пейен. - Потом будет трудно договориться о чем-то важном, понимаете?
- Не очень, - фыркнул де Сент-Омер, отвернулся и стал изучать окрестности.
Я благоразумно молчал, не вмешиваясь в спор старших.
- Проходите, господин, - из палатки появился простолюдин. - Хозяин ждет вас.
Перечислены родственники Гуго де Пайена (Пейна), основатели Ордена Тамплиеров. Самому Гуго в год основания Ордена должно было быть от 44 до 49 лет - почти старик по меркам того времени.
Раймунд... Балдуин - перечисляются предводители Первого Крестового Похода.
Странноприимный Орден - больше известен как Орден Госпитальеров (Иоаннитов).
Орден рыцарей Святого Гроба Господня - старейший (первый) военно-монашеский Орден, основанный Готфридом Бульонским и существующий до сих пор.
Калат аль-Мина - нынешний Ашдод, один из ближайших портов к Иерусалиму. Яффа (сейчас часть Тель-Авива) - крупнейший в то время порт на восточном побережье Средиземного моря.
Обмен ливров на ливры - не ошибка. В случае ливров серебром имеются в виду монеты, имевшие тогда хождение, а в случае ливров золотом - весовая мера, равна 0,402 кг (точно столько же весил один серебряный ливр).
Отец Ноткер - Ноткер Немецкий, один из ранних схоластов, переводивший на немецкий язык Аристотеля, Теренция, Боэция и др.