Мы снова в кабине, снова едем, за окном снова солнце, и только настойчивый запах гари, проникающий сюда даже через поднятые стекла, не дает мне успокоиться...
Он поворачивает голову, молча смотрит, будто это не его - мои собственные глаза глядят на меня, согревая гладкую зеркальную поверхность своим тихим светом...
Почему мы всегда сжигаем мосты...
ЗЕРКАЛУ 2
Твой легкий гомон птичий,
Моя глухая поступь
Наедине оставшись,
Чего они так ждут
Я старше, милый мальчик,
Всего лишь на эпоху,
Мне горше, милый мальчик,
Всего лишь на чуть-чуть.
Я помню эти лица,
И голоса, и руки,
Надежды обещанья
Сквозь времени печаль
Я старше, милый мальчик,
Всего лишь на разлуку,
И мне больнее, мальчик,
Всего лишь на Прощай.
И все у нас едино,
И имя, и прописка,
И эти брови-чайки,
И в паспорте печать,
Но отчего же, мальчик,
Мы смотрим друг на друга,
И, как степные волки,
Нас не хотим прощать,
И как степные волки
Не можем мы прощать...
х х х
Свадьбы, влюбленность - семья, отъезды,
Эгоистичность моя безмерная.
Милые, вы от меня уходите,
И не вернетесь уже, наверное.
Линии улиц, домов геометрия,
Скудность зарплаты и схем каждодневности
Вас увлекут и меня тем более.
Как ни крути - в это все же верится.
Грусть февраля и улыбки вешние -
Губ теплота и струны касания.
Нам не встречаться, родные, более,
Даже при встрече, при всем желании.
Видно пора - позабудем приличности,
Сделаем вид, что не знаем друг друга,
И разойдемся, ваши величества,
Ну пошутили, и ладно, и будет...
Свадьбы, работа - семья, отъезды.
Эгоистичность моя безмерная.
Милые! Что же мы с вами делаем?!
Нам бы вернуться, да видно
Некуда.
ОГОНЕК
Синтезатор разразился нечеловеческими воплями. Послышался рас-калывающий мозг треск барабана. Резко запищал саксофон... Дрожащая рука потянулась к кнопке, чтобы выключить фонограмму.
- Саша, - назойливые звуки схлынули в пропасть паузы. Наушники полетели на пол:
- Что там?
- Идем. Мы только что нашли его...
х х х
Тень от обломка блоковой стены полоснула по оболочке уставших глаз. Что я вижу сквозь разбитое окно?.. Руины, руины, и дыры... дыры пустых, покинутых жилищ.
- Так где он?
- Вот, - друг сдергивает брезент... Потертая белизна рояля ярким, сле-пящим пятном ложится на окружающий полумрак. Друг улыбается, глядя в мои глаза:
- Удивляюсь, как он уцелел, тогда ведь все крушили... Молчание...
- Тебе сыграть что-нибудь?..
Молчание...
Он садятся на приставленный к роялю кусок деревянного ящика... Рука мед-ленно ложится на черно-белые царапины клавиш...
Звук... Чистый звук... Белый звук... Он плавен, протяжен... Он нужен мне, как...
Что это?! Огонек. Огонек среди руин. Окна! Зажглись окна!..
Мягкая стена мелодии окутывает меня... Покой, тишина. Звук...
- Смотри! Люди! Люди в окнах!.. Они смеются, они еще не разучились смеяться! И плакать. Они плачут, ты слышишь! Они плачут от счастья! Счастье!..
Звук оборвался, словно где-то в глубине мрака лопнула гитарная струна...
- Ну как? - Друг смотрит на меня. Белые яблоки его глаз восторженно сверкают в темноте комнаты:
- Я нашел эти ноты возле него. - Его рука мягко хлопает по исцарапанной крышке рояля.
- Как ты говоришь его звали?
- Бетховен, кажется. В нотах титульный лист вырван.
Я по-прежнему стою у окна. Друг подходит ко мне. Черные, корявые руины глядят на нас дырами покинутых жилищ...
-Сыграть тебе еще что-нибудь?..
Молчание...
Я слышу, как рука мягко ложится на прямоугольники клавиш... Звук...
х х х
Не дышите на стекло,
Не дышите,
Ведь цветок там расцвел,
Посмотрите.
Не дышите на стекло,
Не дышите,
Хрупких тех лепестков
Не порвите.
Нет, его не уберечь,
Все не крепко,
Все дыханием спалит
Толстая соседка.
И мальчишка-сорванец
Пальцем тонким
Нарисует на стекле:
ЗдеСь бЫл КОлЬка.
ОГЛЯНУВШИСЬ
Театр начинается с вешалки?
Театр начинается с робости
Света, стеклом приглушенного,
Чтобы не видеть нам тонкостей,
Чтобы не чувствовать жажды
Солнце так сменит однажды
Свет рыжих листьев подножных.
Чтоб не осталось сомнения
В точности выбранных линий,
Театр начинается с памяти,
Чтоб не манило нас синее,
Синее, синее небо...
Не было, не было,
Автора нет здесь в помине.
Пусть не кричит никто: Автора!
Клятвами бархатной немощи,
В свете картонного солнца
Театр начинается с сердца -
Болью его и закончится.
ПОКАЯНИЕ
Мой милый Авель,
Я твой брат Каин,
Прости за раны
Я пуст, отчаян!
Прими, прошу тебя,
Мое раскаяние,
Прости за раны,
Молю, мой праведный!
Отец, что сделал я
Из лютой зависти,
Куда я падаю
Под гнетом слабости!
Как небо синее
Смешал я с падалью!
Отец, прости меня,
Я наземь падаю!
К чему мне тропы -
Дороги дальние.
Там только каины,
Кругом лишь каины!
О, окаянное
Пространство разное
С дворцами, тюрьмами,
Но все без радости!
Мой день окаян,
И ночь окаянна,
Я так раскаян -
Прими раскаянье!
Отрада светлая,
Прости же Каина,
Прости же Каина,
Мой милый Авель.
ЧЕЛОВЕЧЕК
сказка и для детей
Никто не знал, откуда он взялся. Просто снача-ла кто-то провел пальцем по запотевшему троллей-бусному стеклу. Провел раз, другой. Вот и получился человечек. Его, правда, никто не заметил. Он ведь не настоящий был - на стекле нарисованный. Смешной такой. И сквозь полосочки, из которых он был сделан, промок-шая улица проглядыва-ла.
А все так было.
Чей-то тонкий дрожа-щий пальчик провел по стеклу, и появился глаз, еще провел - появился другой.
Ой! - че-ловечек посмотрел на грустное лицо девушки. - Смотри-ка, по лицу ка-тятся слезинки, как до-ждик за окошком.
Девушка человечка до-рисовала, посмотрела на него и улыбнулась. Только не весело улыбнулась, а грустно так.
Человечек тоже хотел улыбнуться, но не смог, он ведь не настоящий был - на стекле нарисованный.
Девушка посидела еще немножко. Но тут, навер-ное, ей выходить время при-шло. Она встала. Посмот-рела в последний раз на человечка, подумала, да и нарисовала ему улыбку. Улыбнулся ей человечек, и она ему улыбнулась - снова с грустинкой. Только грустинки на этот раз мень-ше было. Улыбнулась и из троллейбуса вышла.
А на место девушки дя-денька сел. Большой такой, в серьезных очках и с умной лысиной. Он на стекло пос-мотрел, но человечка не за-метил, а только нахмурился:
- У, - говорит, - как запотело. - Что же это, - говорит, - за погода? Потом взял да и про-вел рукой как раз по тому месту, где человечек нари-сован был. От человечка одна только улыбка и осталась. И еще уха кусочек, совсем маленький. Через него слышно плохо было, но дяденьку человечек слы-шал - тот близко сидел.
Дяденька все сквозь серьезные очки за окошко глядел да охал:
- Мне, - говорит, - выходить скоро, а дождь все идет и идет. Не погода, а сплошное безобразие.
А потом замолчал. Вы-шел, наверное.
Потом немножко тихо было. И вдруг:
- Ой, мама, смотри! Окошко улыбается.
- Как улыбается?
- Ну вот, смотри, - детский пальчик коснул-ся губ человечка.
- Вечно ты все выду-мываешь!
- А вот и не выду-мываю! Я сейчас окошку и глазки нарисую, - дет-ский пальчик провел по стеклу и сделал человечкины глазки как раз там, где они до того были.
Посмотрел человечек на девочку: на перепу-тавшиеся волосики, на про-мокшую курточку, и, уж не знаю, как это у него вышло, еще шире улыбнулся. Хоть и не насто-ящий был, а только на стекле нарисованный.
ПОДАРИ
(дорожная молитва)
Подари мне маленькую землю,
Просто так возьми и подари.
На поляне пусть костер горит.
Подари мне маленькую землю.
Подари мне маленькое небо,
Облака и краешек зари.
В небе пусть звезда Твоя горит.
Подари мне маленькое небо.
Подари мне маленькое море,
Чайки крик и корабли вдали,
И маяк пусть на косе горит,
Подари мне маленькое море.
Кто нам скажет, что у нас внутри,
Сердце - уголек или снежинка,
Жизнь - с ладони сдутая пылинка,
Кто же скажет, что у нас внутри.
Жизнь - с ладони сдутая пылинка,
Ты лишь знаешь, что у нас внутри...
Подари мне маленькую землю,
Просто так возьми и подари...
ЗАБЫВЧИВАЯ СТАТУЯ
Статуя стояла посреди старого парка на окраине города. Она была уже немоло-да, но годам так и не удалось убить красоту ее. Мраморное ее тело, лицо, руки - все было так же прекрасно, как и много лет назад, когда под покровом ночи на чердаке ветхого дома великий мастер сотворял ее. Мастер мечтал, что она украсит королевский дворец, и сам король будет восхищаться красотой ее белоснежного тела, ее грацией, прелестным лицом, мраморными кудрями волос ее. Мечтал, но... Старый мастер умер, так и не успев закончить свою работу - одна из стоп мраморной красавицы так и не освободилась от каменных одежд.
После смерти мастера все его имущество пошло с молотка. Статую тоже выставили на продажу, и ее купил какой-то коммерсант. Он привез каменную красавицу в свое имение и вознес на прекрасный пьедестал черного мрамора. О, как она была счастлива тогда! Как билось ее сердце. (Ведь сердца есть даже у статуй)...
Сколько лет минуло с той поры! Не раз переезжала она с места на место, кочевала из одной страны в другую, пока, наконец, не очутилась в этом маленьком парке на краю провинциального города.
Холод... В тот вечер действительно было холодно. Статуе казалось, что всемогущий господин Холод проник своим пристальным, внимательным взглядом в каждую веточку, в самую сердцевину древесных стволов, заставил деревья трепетать, заставил их снимать перед ним золотые шляпы крон. Проник он и в мрамор тела статуи. О нет! Ей не было холодно - статуи не чувствуют ни жары, ни холода. С грустью взирала она белыми пустыми глазами на корявые и мрачные стволы деревьев, на крючковатые ветви их крон, растерявших уже почти все яркие монеты листьев своих.
Старый парк хотел согреть ее. Он осыпал статую дождем листьев, пытался укрыть ими красавицу. Тогда он был похож на старого, седого и очень мудрого отца, осторожно пеленающего статую в золотое одеяльце, словно маленькую свою дочурку. Но старания его были тщетны. Листья не могли укрыть статую. Они лишь касались гладкой ее плоти. Касались и падали на камни парковой дорожки. Ах, как наверное хорошо быть листом, - думала она, - вот так бы сейчас подняться в воздух, подхваченной ветром и лететь, лететь... Что это? - Незаметно наступившую тьму прорвал резкий звук. Он нарастал... Вот он уже перешел в грохот - тьму вспороли светлые пятна фар, и в парк влетел, страшно грохоча, грузовик. Подкатив к статуе, он резко затормозил, чуть не врезавшись бампером в пьедестал. Из кабины выскочили две темные фигуры.
-Давай, - закричала одна из них, - толкаем!
Грязные громадные ручищи вцепились в мраморную белизну ног ее и начали раскачивать.
-Отпустите! Оставьте! - хотела крикнуть статуя, забыв, что она не умеет говорить. Тело ее накренилось. Мгновение, и она рухнула на доски кузова грузовика. Вновь раздались истошные вопли мотора и машина понеслась вон из парка.
Поворот. Еще поворот. Резкий вираж. Фары осветили серое полотно трассы. Грузовик теперь просто летел, словно крыльями, неуклюже рассекая бортами воздух. По бокам неслась темная лесная стена, словно узором украшенная желтыми клочьями лысеющих деревьев. Деревья, а впереди тьма ночи, изорванная в куски огнями фар. Машина стрелой срезала ночную тьму, как вдруг... Древесная стена скрыла от глаз сидевших в кабине грузовика крутой поворот. Завизжали тормоза, но... Поздно. Теперь рокот мотора походил на рев раненого зверя, проигравшего последнюю схватку со смертью. Машина несколько раз перевернулась и со всего маху врезалась в истершийся золотой ковер леса. Словно в агонии она дернулась, мотор взвизгнул, как бедное придушенное существо и все стихло...
Утро осторожно подбиралось к лесу, легонько поглаживая его колючие верхушки. Ничто больше не нарушало тишины. Все спало. Внизу, у земли, было темно, лишь под одним из деревьев что-то белело.
Статуя лежала вся усыпанная кленовыми звездами. О, как больно ей было. При падении ей оторвало кусочек ее прекрасной ноги. Тот самый, который не успел закончить старый мастер.
Ах, как больно, как больно, - думала статуя, забыв, что она не может чувствовать боль, - Как больно...
Солнце осторожно выглянуло из-за верхушек деревьев, озарив добрым, румяным ликом своим каждый лесной закуток. Статуя взглянула своими прекрасными глазами на солнце и... По ее щеке покатились росинки слез. Статуя плакала. Это были первые слезы в ее долгой жизни. Статуя плакала, забыв, что она всего только камень... Камень попавший в руки великого мастера.
х х х
-Ты разберись во всем сама.
Теперь нам как-то не с руки
Смотреть, как падают слова
К наклонной плоскости стола
С наклонной плоскости руки.
-Что ж, жизнь ловя озябшим ртом,
Когда уж, кажется, нельзя
Без слов Любовь, Навек, Друзья
Давай лишь кисти рук сольем.
-Ты видишь все со стороны,
Одна оставшись - не спеши,
Как отблески ни хороши,
Наклонной плоскостью струны
С наклонной плоскости души.
х х х
Тревога птиц в твоем таится доме,
как крылья сердца бьются неустанно
о зримые границы этих комнат,
где ключ сокрыт от дверцы мирозданья?
Тревога, где ладонь, что нас накормит,
чтоб крылья птице не сломали скалы?
О, зримые границы этих комнат,
где свет струится из открытых окон.
Тревога птиц, кто смыслом их наполнит -
границы комнат? Где светлеет воздух?
Раскрытых глаз немой усталый клекот
двадцатый оглашает знойный полдень.
Тревога, - вот ладонь, что нас накормит,
и крылья птицы распахнутся в вечность!
Глаза, подобные высоким звездам,
сравнил кто с вами свет дрожащий свечки?
Тревога птиц, и ход нашедший голос
кричит, что Свет пришедший
Бесконечен.
ДЕТСКИЕ РИСУНКИ
Жизнь без любви невозможна. Смог бы ты жить без сердца? Ты молчишь? Ты думаешь? Взгляни на этот рисунок.
Вот любящее, пронзенное стрелой Амура сердце. Стрела. Какая сложная штука. Ее острие причиняет подчас невыносимую боль. Так не лучше ли просто удалить его?
Но вот тебе другой рисунок.
Сердце, пронзенное стрелой без острия, - что это? Просто перечеркнутое сердце.
ПЛАЧЬ, ЯРОСЛАВНА
- --
Все до той поры...
- -- Увертюра
- -- Матрос
- -- Плачь, Ярославна...
- -- Рождение
- -- Колыбельная
- -- Голос Вертинского
- -- Когда-нибудь
- -- Баллада
- -- Наташка
- -- Нарисую эту землю зеленым...
- -- Зеркалу
- -- Условие задачи
- -- Мост
- -- Зеркалу 2
- -- Свадьбы, влюбленность...
- -- Огонек
- -- Не дышите на стекло...
- -- Оглянувшись
- -- Покаяние
- -- Человечек
- -- Подари (дорожная молитва)
- -- Забывчивая статуя
- -- Ты разберись во всем сама...
- -- Тревога птиц в твоем таится доме...
- -- Детские рисунки
- -- Увертюра
|