Я выхожу на кухню и ем мандариновые апельсины. Это так странно - мандариновые апельсины, и странно то, что их не существует на самом деле, но они яркие-яркие, ярче всей тусклости вокруг, и это так прекрасно - то, что они есть в моём мире. Как, впрочем, и ты.
Ты тоже мандариновый апельсин. У тебя нарисованные мелом по асфальту глаза, а уши будто выделаны из фарфора. Я рисую тебя каждый день по много раз в старом-старом блокноте. Так странно. Ты - ярче мандариновых апельсинов, тех, что я ем каждый день.
Я рисую тебя сначала ярко-оранжевой краской, потом - ярко-алой. Пытаюсь найти, что ярче, что красивее, и менять ли мне мандариновые апельсины на ярко-алые помидоры. Но я не люблю помидоры. Они не так сладки, как ты. Как ты для меня.
Я выхожу на кухню и ем мандариновые апельсины. Это так странно - то, что они есть на моей кухне, а тебя нет там. У тебя своя кухня и свои мандариновые апельсины. Это хорошо, это правильно. В этом мире есть много кухонь, где меня ждут, где сковородки для мандариновых апельсинов уже почищены, помыты и дожидаются на плите. Но я не люблю жарить свои мандариновые апельсины. Эта драгоценность может быть дана только тебе.
Ты не просто мандариновый апельсин. Ты ещё и мой мандариновый апельсин, мой - но не придуманный. Мне странно смотреть в твои глаза - синие-синие, как будто ты не ярче, а просто глубже остального мира. Мне странно целовать твои уши - они такие же, как мои, разве что их чуточку аккуратнее выделывали, чуточку более плавно шлифовали. Но я целую их, целую, как самые мандариновые апельсины в мире. Я их не отпущу.
Я рисую мандариновые апельсины на твоей коже. Мне бы хотелось водить по тебе татуировочной иглой, чтобы видеть тебя ярким-ярким пятном - но я вожу пальцами, тем, что осталось от всего моего, от всего того, что умеет видеть мандариновые апельсины.
Твои мандариновые апельсины спрятались на моей подушке. Я живу, чтобы жить, а не чтобы ждать. Я умею это? Я не знаю. Я не знаю даже, умею ли я видеть свои мандариновые апельсины.