Аннотация: В целом - неплохо, но извиняйте за излишний морализм. Юность...
Расправив крылья,
Он взлетел...
У всех терпений
Есть предел.
Сквозь вечность,
К солнечным вратам
Вновь в небеса,
Оставив там,
Внизу слияние двух тел...
У всех терпений
Есть предел.
"Слезы Ангела ч.4"
1
ХРАНИТЕЛЬ
- Господи, Отец мой! Надежды тают с каждым часом. Мы потеряем ее. Посмотри на пламя свечи ее, как быстротечен воск и неумолимо время! Что может спасти ее сейчас, когда мы оказались бессильными перед ее судьбою? Неужто все, все предрешено, и душа ее вечная навсегда отойдет к тому, кто ехидно ожидает своего куска, который мы не в силах заработать! Он будет бесконечно рад такому обороту событий, хотя и не приложил ни малейших усилий к тому, чтобы присвоить ее себе! Он изначально считал ее своей и потому со смехом наблюдал все наши старания! Я чувствую это!
- Сколько у нас времени?
Голос прозвучал совсем рядом, но произносящего эти слова, ни один из нас рассмотреть бы не смог.
Ангел отступил на два шага и, склонив голову, ответил:
- Всего лишь полоборота Земли. У нас одна ночь, но я не оставлю своих попыток до самой последней секунды!
- Не рано ли ей? Ведь она молода?
Голос был успокаивающий и добрый.
Ангел в задумчивости взглянул в глаза Создателя. Он был спокоен, хотя и чувствовал, что исход битвы уже обречен на их поражение.
Он не умел нервничать.
- Да, она молода. Но она сожгла жизнь. Всю. Посмотри на этот жалкий огарок, последней ее ночи! К утру, лишь когда ее тело не сделает больше ни одного вдоха, а сердце этой падающей птицы не сделает больше ни одного удара, когда встанет кровь, а очи ее сомкнутся, подобно нашим вратам, только тогда я припаду к Твоим ногам, и сообщу о нашем поражении, или, может быть, может быть....
- Люди непредсказуемы! И даже я не могу предположить линию их поведения. Сам знаешь, мы наблюдаем за ней всю жизнь, а теперь остались считанные часы..... Но, кто знает. Она назначила свое последнее свидание, хотя и не знает об этом. Ты, как, готов?
Ангел спокойно и тихо улыбнулся:
- Абсолютно. Так же, как и тысячу лет назад. Тогда все переменилось с последними песчинками грешной жизни. И как переменилось! Последнее свидание.... Что может оно изменить? Тысячи прежних ввергли ее в такую пучину падений, что было бы счастьем, если единственное, предстоящее ей сегодня, не опустит ее еще ниже. Но... лишь способный летать, способен на падение...
Он сложил крылья, и молча посмотрел вниз. Там, где-то люди рождались, жили и умирали, отпуская свою бессмертную душу на распутье двух дорог, туда, где ей уже не суждено выбирать свой путь. Выбор был уже давным давно сделан, когда тело окутывалось сладким туманом жизни. Когда столько наслаждений и веселых безумств даровали ему возможность не задумываться о Смерти, после которой, как известно, лишь два пути. Два пути, ведущие в разные стороны, хотя иногда и сплетающиеся в непреодолимые загадки и сомнения. Кто может похвастать, что знает их смысл? Кто может сказать, что есть они на самом деле, не опираясь на прекрасные вымыслы земных гениев? Кто может ступить на один из этих путей по своему выбору?
Хотя выбор есть. Он просто существует в другом времени. Чуть раньше. Поэтому мы проходим мимо него, не обращая внимания, и мысли наши целиком и полностью заняты только собой. Мы не замечаем той карты, которую подкладывают нам на нашем пути заботливые, невидимые руки. А в ней совершенно ясно показано, где и куда повернуть, чтобы благополучно прийти к цели своего путешествия. Порою, мы даже вполне открыто наступаем на нее своими пыльными подошвами, поскольку доверяем лишь своей земной логике. Неоспоримой, неуклонной, железной логике.
А потом мы умираем, и пускаем на ветер то единственное, что у нас есть, хотя мы не чувствуем этого до поры, до времени. Но для многих это время так никогда и не наступает. Каждый, каждый наш поступок, это либо тяжелый камень, либо один маленький стежок, с которым мы укрепляем невидимые крылья на неощущаемой нами душе. Придет пора, и тогда все встанет на свои места, и если шов окажется достаточно прочным, чтобы выдержать груз черных камней, тогда мы тоже займем свое место в первозданном естестве, если же нет, тогда не пощадят нас камни, и утащат за собою на самое дно колодца, где будем мы блуждать, таща за собой все тот же груз. Что скажем мы тогда? Какую выдумаем хитрость, чтобы выбраться оттуда? Хватит ли у нас слез на такое испытание?
Но есть существа, куда более совершенные, чем бездумные люди. Они смотрят за нами, они видят нас, и им безумно нас жаль. Каждого. Они готовы день и ночь пытаться оградить нас от неверного пути, лишь бы обезопасить нашу душу от самого ужасного, на что способен дьявол. От преисподней. Они неустанно следуют за нами, пытаясь выправить изощренные эгоистические хитрости в простую, бескорыстную доброту. Клянусь вам, многие, многие из нас вовремя послушали их совета, вняли их голосу, подняли брошенную карту, и свернули в правильном направлении. Сейчас ими овладевает благовейный страх при мысли, что могло быть иначе.
Почему так? Почему их лишь единицы? Неужели остальным не хватает сил, чтобы своими руками, ступень за ступенью, пусть даже через пот, кровь и страдания, выкладывать свою лестницу в небо? Многие ли задают себе подобные вопросы? Я не знаю. Я не могу с полной уверенностью отвечать за себя, не то, что за все человечество.
Хотя, стоим ли мы осуждения? Виновны ли хоть в чем-то? Что знаем мы о Всевышнем?
Мы привыкли вспоминать о Нем лишь в моменты нужды и несчастий. Мы чувствуем Его присутствие. Нам хочется прижаться к Нему и излить все. Все то, что не способны рассказать ни одному человеку, пусть даже самому близкому и родному.
Мы уединяемся, и просим Его о помощи. Мы не помним, что когда-то сомневались в Его существовании. Забываем, что нам было стыдно говорить о Нем вслух. Сейчас мы уверены и отдаем все невзгоды в его справедливые руки.
Но что происходит потом? Все проходит. Неприятности исчезают, страдания компактно размещаются в нашей памяти, и куда же девается наша светлая вера? Наше стремление жить для других, и во имя Любви?
Да, все проходит, и вновь мы поглощаем себя тем самым обыденным и повседневным песком самых обычных, серых переживаний. Нет, это не способно вызвать у Него гнев. Он не человек, хотя и понимает каждого из нас. Мы слишком далеки от него сегодня. Не потому, что Он высоко, просто мы слишком низко спустились.
А вспомните их - Адама и Еву. Они были первыми и общались с Создателем напрямую. Не было ни пророков, ни Святого Писания. Так чем же это закончилось? Грехопадением. А потом? Убийством. А дальше? Неисчисляемым количеством грехопадений и убийств. И по сей день мы, буквально, утопаем в крови и слезах.
Видимо, все меньше и меньше становится число тех, кто внемлет голосам Ангелов, стоящих за спиной. Они лишь хотят спасти нашу душу. Какую ценность она имеет для нас - ее имеющих? Мы продаем ее за стакан выпивки и гирлянду плотских наслаждений. Неужели, это ее цена? Для нас - да. Но небу это обходится немного дороже. Порою, за нашу невымытую душу погибают Ангелы.... Чистейшие создания Всевышнего. Понимаете? Погибают! А мы смеемся и пьем водку, пачкая небо черными пробелами, где когда-то существовали Обитатели Рая. Их не вернуть, и рассыпанные по всему небу черные пятна, оставшиеся от их сгоревших крыльев, не вселяют в нас ужас своей многочисленностью. А мы по-прежнему смеемся и пьем. Что нам остается делать? Мы - люди, и живем крайностями: сейчас мы веселимся, а спустя минуту, с откровенной ненавистью станем избивать друг друга и выкрикивать проклятия, распространяя вокруг отвратительный запах сигарет и самогона. Мы обнимаем понравившиеся нам создания, в душе не прекращая презирать все человечество, поскольку считаем его гораздо ниже себя! И дело вовсе не в том, что мы говорим, желая произвести впечатление хорошего, доброго человека, но внутри, всех нас прочной, литой цепью сковывает единая людская черта, которой не обделен никто. Самолюбие и эгоизм. Но душа - это уже не человек. Она лишена его качеств, и потому имеет такую ценность на небесах.
- Если это произойдет, не дожидайся развязки. Возвращайся. - Голос растаял среди мерно покачивающегося неба. - Ты станешь бессилен, пускай забирает. Во всем есть потери. Мы тоже их не лишены.
- Я сделаю все, что в моих силах. Злорадство его имеет под собой громоздкое основание, но и радость наша стократно возвысится над смехом его, если, вдруг, невозможное свершится!
- Что же они никак ничему не научатся... - голос стал задумчивей, чем прежде. - Никак...
- Что же, видимо, время подходит. Пора. - Ангел расправил сложенные за спиной бархатисто-белые крылья. - Пора действовать! Смерть - женщина непреклонная, а свеча догорает. Пустынно ее ожидание, и суд близок. Осталось одно свидание. Всего одно, - казалось, что последние слова он произнес только для себя.
- Подожди.
Ангел обернулся, и послал вопрошающий взгляд Творцу. Рядом с Ним уже стоял человек. Ангел, несомненно, его узнал, и поклонился в знак приветствия. Создатель положил ему на плечо руку.
- Возьми его сегодня с собой. Кто знает, что может случиться.
- С удовольствием!
И они вдвоем начали свой спуск туда, где под грозовыми тучами и реактивными самолетами должна была произойти последняя битва. Битва за душу грешного человека, который не чувствовал приближающейся смерти, подкрадывающейся сзади, но не со зла, а из сострадания, и не с косой, а с доброй, нежной колыбельной песенкой. Они вдвоем начали свой спуск, чувствуя на себе благословение Всевышнего, и слыша одно единственное слово:
- Возвращайтесь...
Они начали спуск, озаряя себе дорогу светом упавшей звезды. Чья это была звезда? Чем окончилась еще одна битва? Даже Ангел этого не знал.
Где-то там, внизу, сегодня им предстоит стать свидетелями последнего свидания, заката жизни, единственной ночи, оставшейся во спасение. Утром все будет кончено, и они вернутся к истокам. Они вернутся к Создателю, и их глаза сообщат Ему о том, что случилось сегодня вечером. Он прочитает в них мельчайшие подробности исхода битвы. Завтрашнее утро.... Ночь, всего лишь ночь отделяла их от последнего приговора, но, какой бы он ни был, они были к нему готовы. Самый печальный исход не мог бы стать для них неожиданностью.
Для многих - это счастье, прожить последнюю свою ночь, не зная, что наутро их глаза уже не увидят солнечного света, а вместо него, они будут созерцать запредельные миры. Один из двух возможных.
Они тихо спустились в ночную жизнь города, где среди люминесцентных ламп и мигающих вывесок нетрудно потерять себя насовсем, слившись в единый поток с причудливыми зигзагами веселья. Нетрудно забыть свое имя и откуда пришел, нетрудно забыть свою мать, и обругать матерей своих соседей по стойке. Они прошли среди всего этого беспредела, поскольку им не позволяло время останавливаться и наблюдать за разгульными людьми. Несомненно, за ними наблюдали другие Ангелы. Любая душа имеет цену!
Они прошли сквозь толпу танцующих, они миновали несколько кирпичных стен, прежде, чем снова им в лицо ударила волна свежего воздуха.
- А ведь раньше, это была моя жизнь. И мне это нравилось! - Сказал один из них, - поверить в это не могу!
Их путь был завершен в небольшой, уютной комнатке, расположившейся на седьмом этаже девятиэтажной коробки...
2
ОНА
Красный атлас халата мягко соскользнул, упав на разобранную постель бесформенным холмом. Он только что перестал ощущать тепло ее тела, ее запах, ее кожу. Он лениво распластался на кровати, вспоминая пережитые прикосновения. В комнате царил полумрак, разбавляемый лишь неярким светом настенного бра, отделанного под дерево с резным торцом. Все, что тут было - это широкая, двуспальная кровать, одинокий шкаф, да трельяж, уставленный пыльными флаконами.
Она сделала несколько шагов по комнате и открыла дверцу шкафа. Женщина никогда не закрывала занавеску, прежде, чем раздеться. Это было лишним по ее мнению. Ну, какая в этом разница? Что это изменит? Несомненно, с какой-то стороны она была и права. Несомненно, права...
Она была задумчива и, казалось, немного растеряна, поскольку, посмотрев с полминуты внутрь шкафа, на висящие там вещи, она вдруг повернулась и подошла к зеркалу. Легко и обыденно опустившись на пуфик, она просто и, наверное, как-то нерешительно взглянула полированную поверхность стекла. Зеркало безропотно приняло ее отражение.
Нельзя сказать, что она была необычайно красива. Нет. Приятное лицо, длинные, светлые волосы, немного уставший взгляд, все это не отличало ее от тысяч других женщин.
Женщин! А кто в этом уверен? Кто может ответить, сколько ей лет? Даже зеркало, которое имело власть с полной откровенностью рассматривать ее внешность, даже оно не знало этого. Семнадцать? Двадцать? Быть может тридцать? Все эти цифры безусловно подходили к ней, стоит лишь узнать ее поближе. Да, что там! Стоит лишь поглубже всмотреться в ее глаза, чтобы встать в тупик, пытаясь определить возраст и характер этой девушки. Быть может, вид ее может показаться вызывающим, или даже - вульгарным. Быть может, кто-то, лишь взглянув на нее, презрительно отвернется, поскольку не вынесет ее прожженного вида. Их много, и они хорошие, добрые люди, но такие женщины вызывают у них неприятие, и даже раздражение. Им сразу охота бросить что-то ехидное вслед этой девушке, но чаще всего, они лишь угрюмо покачают головой, и то ли с состраданием, то ли с упреком произнесут сами себе: "ё моё". Это их право. С вами такого никогда не случалось?
Но сейчас она сидела одна. На ее ресницах еще не было слоя черной краски. Ни веки, ни губы, пока еще не несли на себе груз помады, и были абсолютно такими, какими их создала природа.
Куда же делась та вульгарность, что напускает она на себя, выйдя в толпу? Куда же делся тот вызов, что бросает она осуждающим ее людям? Куда же исчезла ее напыщенность и самодовольный вид? Все это исчезло, как и исчезает всякий раз, вместе с тем, как она приходит домой, остается одна, смывает с себя эту фальшивую маску, обнажая свое естественное лицо. Исчезает все те, на кого можно произвести впечатление, исчезает и само впечатление.
Сейчас она сидела одна. Она редко разговаривала с собой, поскольку опасалась выболтать себе какие-то тайны своей души. А быть может, что услышит что-то такое страшное и неприятное, и уже не сможет этого вынести. Она опасается огромного, черного океана происшедших событий, что ревет у ее ног, стремясь поглотить ее своими извивающимися щупальцами воспоминаний. Она боялась этих воспоминаний, поскольку не любила плакать.
Куда ей, куда ей сделать шаг, когда с каждым днем она отступает назад, поскольку все шире и шире разливается этот океан событий. Порою, она боится даже пронести над ним свой взгляд. Стремительный, мимолетный взгляд.
Сколько осталось места за ее спиной? Все меньше и меньше с каждым днем. Она просто обречена. Обречена, утонуть в этом океане, что так голодно жаждет ее утопить в своей массе.
Кто спасет ее? Кто подаст руку, если она уже сотни раз отказывалась от этой помощи, не потому, что была горда, а просто она не могла увидеть тот спасательный круг, что упал рядом с ней, но, в конце концов, не дождавшись ее решения, навсегда сгинул в черных водах.
Нет, она не решалась копаться в прошлом, она была не настолько сильна. Наверняка, ее мысли блуждали сейчас где-то впереди, но не дальше сегодняшнего вечера. Она видела себя в холодном зеркале, что, увы, ничуть не меняло ее отношения к жизни. Она была холодна.
Глаза ее потухли давным-давно. От них веяло холодом прожитой жизни, хотя она, эта жизнь прошла, обжигаемая пламенем запредельной свечи. Почему-то сейчас она немного боялась предстоящей ей встречи, сегодняшнего вечера, и в целом ночи. Что-то шевелилось внутри, и женщина не могла оценить свое состояние. Что-то то ли радостное, то ли грустное поселилось сегодня в ее сердце. Она чувствовала это. Несмотря на убежденное мнение большинства людей, она все еще умела чувствовать.
Так прошло несколько минут. Наконец, она оторвалась от себя и взглянула на часы.
Как ни странно, в ее внешности, она с интересом всматривалась лишь в свое лицо. Все остальное тело ее не интересовало. Более того, можно сказать, оно ей было неприятно. Знаете ли вы человека, имеющего столь привлекательные формы, презирающего свое тело?
Что оно? Лишь набор изящных линий и плавных переходов. Оно - лишь тело, не приносящее его владельцу ничего, кроме радости и удовольствий, а точнее - боли и удовольствий, поскольку радоваться и страдать тело не может.
Оно умеет ощущать, но не чувствовать.
Оно умеет говорить, но не размышлять.
Оно умеет освобождать слезы, но не плакать.
Оно способно прикасаться, но не любить...
Презирать ли, любить ли свое тело, и в том и в другом есть своя доля истины, и быть может, лишь в единстве они создают целое? Быть может сейчас, когда она одна, вместе с этим зеркалом, которое никто не научил обманывать, и которое привыкло видеть все, как есть, быть может именно сейчас, она является чем-то единым с самой собой, не распыляясь на взгляды окружающих и пустые улыбки. На ненужные слова, и непринужденный (поскольку, хорошо отработанный) смех, на людей и глупые бумаги с цифрами.
Невидимые слезы, нетронутые струны души, все это рождается здесь, в одиночестве, и здесь же, в одиночестве и умирает. И лишь зеркало, лишь зеркало, да одинокий шкаф видели ее всю. Нет, не тело, не губы, и не поведение. Они видели ее живую, настоящую, неподдельную, какой ее не привыкли ее видеть все, окружающие ее люди. Они умеют хранить ее тайны от всех ее случайных посетителей, так, чтобы те, ни на секунду не усомнились в ее искренности.
Видимо, это мир так устроен, что всегда остается что-то, заметное лишь в одиночестве. Оно, выжимает душу, заставляет обнажить все прожитые эмоции, все противоречия, все чувства, докопаться до истины, до истоков печали. Сотнями ручейков стекается она в великую реку грусти, в несказанно тягостное течение меланхолии, и она, в свою очередь принесет свои воды в море другого состояния. Более жестокого и критичного, чем все неприятности тела. Эта духовная пропасть настолько страшна, что необходимо всеми силами пытаться искоренить эти истоки, направит их в иное русло, или погибнуть в водоворотах отчаяния.
Одиночество - великая сила. Отдайтесь ей, и она разрушит вас полностью, разобьет в щепки о стены безысходности. Но, ровно так же эта сила и созидательна. Ведь Господь был одинок когда-то...
Она не переносила одиночества. Она погибала под его прессом. По ее мнению, затянувшееся уединение продлилось несколько дольше ее реальных возможностей его терпеть. Она смирилась с ним, лишь для того, чтобы не видеть эти похотливые взгляды, и пошлые, недвусмысленные ухмылки, намеки.... Все одно и то же. Как это утомительно. Лишь поэтому она решилась на самое страшное испытание в жизни. Она, привыкшая жить постоянно среди людей, как мягкая игрушка, не могла вытянуть дольше. Ее ли в том вина? Одиночество выжирало ее изнутри, вытягивало через тоненькую трубочку все то немногое, что в ней оставалось. Приходилось чем-то это заполнять. Об этом свидетельствуют пустые бутылки, ровным, однообразным строем, выстроившиеся вдоль стены. Зеленое стекло не бросалось в глаза, а наоборот, как-то успокаивало, завораживало.
Нет, нет, она не спилась. Более того, даже на ее лице ничем не отразилось это время одиночества. Оно не отравилось алкоголем.
Женщина медленно поднялась, бесцельно проведя рукой по своему обнаженному телу, отраженному в зеркале. Едва заметная улыбка внесла разнообразие в ее лицо. Едва заметная, но столько значимая! Что это?! Ирония? Безнадежная грусть? Надежда? Существует ли ответ?
Взяв полотенце, она ушла в ванную, спустя минуту послышался шум падающей воды. Негромкий. Ненавязчивый. Чистый.
Вода побежала по ее коже, смывая с нее прожитый день. Она готовила ее к предстоящему вечеру. Было тепло и спокойно. И ощущения, и звук, и температура воды приводили в порядок ее танцующие мысли.
Вода напомнила детство.
Все было, как тогда. То же тепло и спокойствие. Ничего не изменилось с тех пор. Все так же невинно вода гладила ее кожу своим прикосновением. Она по-прежнему ухаживала за ней, как и за маленькой девочкой, много лет назад. Вода была доброй, нежной ее няней, которой не важно, что натворил ребенок за стенами дома. Быть может, он упал в грязь, быть может, запачкал лицо и руки, что ей до этого? Она терпеливо смоет все это с ее детского тела. Вероятно, она по-прежнему наивна, и не знает, что существует другая, ядовитая и невыводимая грязь, она лежит на сердце, на душе черными пятнами. Она ни видна, чем и опасна. Знай вода о ее существовании, она пустила бы все свое терпение, чтобы избавить ребенка от этой ноши. Ведь ей совершенно не важно, где он смог так запачкаться, и потому, она по-прежнему омывала тело девушки, которую знала с самого детства.
Легкие ручейки весело бежали по привычным линиям ее фигуры. Все то же далекое, непорочное чувство ее нежных прикосновений. Что может быть общего между ними и теми, что испытывала она не раз на своей коже. Лишь грубые, безкомпромисные руки. Их было много, и всегда, всегда они пытались наделить ее тем же чувством нежности, что дарил ей поток воды. Она не могла припомнить всех, но знала, что их было много. Как сейчас это было далеко. Все эти руки, губы, пьяные усмешки.... Как далеко...
Лишь недавно она отреклась от всего этого во имя одиночества, и сегодня же вновь спускается в этот мир, где, казалось, нет больше ничего, кроме одного и того же: грязи и денег.
Что принесет ей сегодняшнее свидание, чем оно закончится? Ей это было не важно. Единственное, чего ей хотелось, это уснуть, уснуть родного, понимающего ее человека. Увы. За всю свою жизнь, она поняла, что мечта эта несбыточна. Можно уснуть в чьих-то объятиях, можно спокойно проснуться утром. Можно весело провести вечер, но найти родного, понимающего человека без печального исхода, это невозможно.
Чтобы ни случилось, а терять ей уже было нечего. Она давно уже все растеряла. Все, до последней жемчужины. И потому ей было все равно, лишь бы избежать гнетущего дождя одиночества.
У ее ног была неизвестность, но она не пугала, не возбуждала, не успокаивала. Она прониклась такой бесконечной апатией ко всему, что, казалось, даже Смерть не в состоянии нарушить ее сложившееся равновесие. Кто может сказать, что не испытывает ничего перед бездной неизвестности?
Свеча догорала. И все, что оставалось от ее жизни, это лишь обуглившийся фитилек белой нити, ничтожная часть которой, все еще скрывалась под тонким слое воска, и все еще оставалась белой.... Что эта сгоревшая нить?
Невидимый след в вечности, незаметный, среди несчисленного множества подобных. Кто сможет отыскать его? Кто сможет пожалеть его? Кто сможет вычистить всю сажу с белоснежного огарка?
Время приближалось к своему исходу. Остался лишь один шаг. Позади нее ад, Спереди - одна ночь неизвестности.
Есть ли надежда?
Есть ли силы?
Есть ли из-за чего?....
3
ДОССИ
Шел дождь, и люди поспешно переставляя ноги, спешили домой. У них у всех был дом.... Холодные лужи, пополняемые каждой каплей, вяло зевали им вслед, с натянутой улыбкой наблюдая их бегство. Бегство от природы. Они бежали, оставляя за собой разводы грязи на покидаемой ими земле. Боязнь промокнуть ускоряла их шаг настолько, что можно подумать, будто за ними установлена погоня. Хотя на самом деле ничего такого не было. Просто шел дождь - слезы неба. Он никого не преследовал, никого не догонял. Он не пытался причинить прохожим холодных неудобств. Он не делал это кому-то на зло. Он просто шел. Шел по земле бездомным скитальцем, у которого и конец пути был неизвестен. Он проходил по земле, как слепой пророк, призывающий людей внять голосу его. Он навлекал на себя проклятия и молитвы, рифмы и прозу, песни и ненависть. Удивительно, что лишь не меняясь в существе своем, дождь способен произвести столь разнообразные впечатления.
Он был молчалив и задумчив. Он не был добрым, или злым. А что земля под ногами его становилась мокрой, так что ж, даже самый мудрый философ оставляет следы на тропе своей. Не будь их, как пройдет вслед за ним будущий путник? Не будь их, кто отыщет его, в случае надобности?
О чем плачет небо? Быть может о звездах - детях своих, что падают, озаряя последний свой путь яркой вспышкой невинности. Быть может о земле - сестре своей, что проминается под грубым натиском насилия, что стонет, принимая в свои вены чужую кровь.
А быть может о Вселенной - матери своей, что породила из себя миллионы созданий, подобных людям, которые отравляют теперь ее спокойную старость, в различных ее уголках. Она - не отблагодаренная мать детей своих. Никогда не видеть ей внуков своих, ибо не способны люди сотворить что-либо не во вред ничему.
Но постойте. Неужели, слезы - это однозначно - печаль? Неужели, нет ничего, что могло обрадовать до слез изнуренное небо?
Быть может радуется оно о звездах - детях своих, что навсегда слились в неизменные линии, непреходящих созвездий. Они подлагают заблудившемуся в лесу путнику надежду на скорый выход. Они - жемчужины ночи, и без них небо бы пустовало.
Быть может , радуется оно о земле - сестре своей, что меняет наряды четырежды в год, когда само оно имеет лишь два платья - темное в белую звездочку, да голубое с розовыми разводами.
Быть может, радуется оно о Вселенной, матери своей, что породила на свет во сто раз больше, чем оно - небо. Ведь она - первое творение, и власть ей дана - творить и воспитывать молодые планеты.
Шел дождь. Безбрежный и мокрый. Среди спешки и недовольства выделялось одно черное пятно на сером фоне. Это была собака. Крупная, черная собака. Среднеазиатская овчарка, с белой грудью. Быть может это явление и осталось незамеченным нервничающими людьми, но что поделать, мы привыкли замечать только себя, тем более в моменты неудобств.
Густая, черная шерсть принимала на себя капли воды, не позволяя промочить теплую кожу.
Она не была человеком, и этим объясняется ее ангельское терпение к дождю. Ей было холодно, но она не умела винить в этом погоду. Она не обладала столь изощренным разумом, чтобы понять, что в этом кто-то виноват. Она безропотно принимала на себя холодные плети дождя, и даже, как будто, не чувствовала причиняемую ей дисгармонию. Она не знала тепла квартир. Точнее, не помнила. Когда-то, давным-давно, ее лапы ступали по мягкому ковровому покрытию теплых комнат. Было время, но оно ушло, и память о нем ушла вместе с ним, как преданная его подруга. Хотя, память, вероятно, более привязана к человеку, чем ко времени. Ей немыслимо жаль и то, и другое, но она довольно часто возвращается к нам, тайком покинув спящее прошлое. И если память наделена состраданием, то чувства наши, увы, куда более ветренны, хотя и кажутся нам более близкими.
Они отдаются нам полностью. Мы плачем и радуемся с ними вместе, и говорим им: "останьтесь со мной. Навсегда. Пускай проходит время, но не погаснут наши звезды в лучах переживаний".
"... да, да..." - отвечают они нам.
Однако, приходит наш соперник - прошлое, и они, чувства, мгновенно бегут к нему, позабыв данное нам обещание в верности. Они уходят вместе - чувства и время, и лишь память - наш верный друг остается с нами, обнимает нас за плечи и успокаивает: "сколько их еще у тебя будет.... Но я-то тебя не покину".
Ей было холодно, и она молча и бесцельно смотрела вглубь каменных зарослей. Мокрая, висящая, слипшаяся в отдельные прядки шерсть придавала несколько ничтожный оттенок ее гордости. Быть может, кто-то, глядя в окно, видел ее промокшую тень, и испытывал нежную жалость, кутая свои плечи в бархатную материю пледа. Он проникался состраданием, и с тяжелым сердцем отходил от окна, направляя свое угнетенное тело в кухню, чтобы сытным ужином заглушить разбушевавшиеся страдания. Да, все, все мы такие, и даже хуже. Что может сделать этот человек за стеклом своего уюта? Впустить ее в дом? Нарушить гармонию чистоты и выметенных ковриков? У него самого спокойно дремлет кошка, чирикают попугайчики, или доедает свою миску похлебки добродушный мительшнауцер.
Так что же он может сделать? Нарушить всю эту идиллию? Да даже если и так, что изменится? Их сотни. Мы не состоятельны в этом плане. Пусть даже нам их безумно жаль, но на деле, мы способны на очень малое.
Вокруг нее лежали кобели. Почти десяток. Они, высунув язык, как бы невзначай, посматривали в ее сторону. Ах, сколько ничтожности было в их взглядах! Они были назойливы, и, можно сказать - побаивались ее. Однако, их врожденный инстинкт заставлял их следовать за овчаркой. Увы! Они не внушали того уважения, что и она, чей мокрый, но гордый вид располагал. Остальные же были всего лишь мокрыми кобелями. Она, не в силах, порою спокойно выносить их преследования, строго огрызалась, оскалившись, с тем, чтобы дать понять о своей неприязни.
Что Было общего у них, кроме того, что относились они к одному виду животного мира? Что было общего у них, кроме того, что обречены они были на бездомные скитания под холодным дождем? Что было общего у них, кроме того, что все они являлись объектом чьих-то наблюдений из застекленных окон?
Несомненно, она нуждалась в чем-то, но могли ли ей это дать окружающие ее животные? Ими двигал непреодолимый инстинкт самоудовлетворения, который уже настолько ей опостылел, что она лишь смотрела куда-то, вглубь себя, блуждая взглядом по мокрым улицам. Кто может сказать, что эти глаза не выражают откровенных переживаний? Кто может сказать, что в этих карих озерах нет ничего, кроме извечной заботы о еде?
Они умеют чувствовать не хуже нас, хотя и чуть проще. Без ревности и претензий. У них есть когти и клыки, означает ли это, что они не способны любить? Мы имеем Святые заповеди, означает ли это, что мы не способны на убийство?
Все живо в нашем мире. Даже камни, и те, порой, способны на большее, чем иные из людей!
Из дождя вышел человек. Он увидел собаку, и спокойно улыбнулся. Подойдя к ней, он присел на корточки, не опасаясь агрессии с ее стороны. Почему-то он был уверен, что на него не за что злиться. Он заглянул в ее глаза, и она смущенно отвела их в сторону.
Он был мокрым, как и она. У него были мокрые руки и волосы, но в душе у него было солнечно.
Человек молча протянул ей свои ладони, и она - такая гордая и неприступная для многих, доверительно положила морду в ее руки, и закрыла глаза. Он погладил ее голову, уши, почесал шею, разбрызгивая мутную жидкость со свалявшейся шерсти. Она чувствовала его тепло, исходящее не от рук, а от сердца, чего не могла почувствовать ни от одного из преследовавших ее кобелей. В этом и была их разница. Разница между ними и человеком.
Овчарка не могла пошевельнуться, боясь нарушить блаженство, спугнуть Ангела.
А, может быть, она и сама в тот момент была Ангелом? Ангелом доверия? Ведь, умей она говорить, сколько слов пролилось бы дождю в унисон. Сколько тайн вышло бы из пещер замкнутости, протирая глаза от того, что все-таки нашелся тот, кто заслуживает доверия. Она была счастлива, и это счастье умножилось бы в сотни раз, знай она о том, что тоже сделала счастливым этого человека. Ведь она доверилась ему, совершенно незнакомому, но такому родному, а он знал этому цену. Она сделала для него неоценимый подарок, просто положив свою морду в его мокрые ладони. Человек поразился нахлынувшему на него нежному чувству, и глаза его наполнились слезами. Но плакать он не стал. Вокруг ходили люди, а он был неотделимой их частью. Почему-то он считал, что слезы не сольются с дождем, и будут очень заметны на его лице. А может быть, он не хотел, чтобы видела их она?
Собака открыла глаза, и человек прижался лицом к ее мокрой морде. О, что это было за прикосновение! Она лизнула его мокрую щеку.
А вокруг, с плохоскрываемой злостью лежали кобели, плотно сжав свои челюсти, взирая на их объятия. Сколько зависти! Сколько злости! Броситься, и разорвать человека, причинившего им такую обиду, мешало только одно. Она.
А посему, проглатывая вместе с дождем огненные струи зависти, они по-прежнему лежали вокруг этого непостижимого ими события. По-прежнему, бросая ядовитые взгляды в их сторону.
Свято.... Свято все, что чисто... Свято все, что непорочно.... Свято все, что невинно....
Свята Любовь. Красивая и всепрощающая.
Свято доверие. Полное, немногословное, исходящее из души.
Неужели есть все еще на земле те, кому не известны эти истины? А может, стоит сказать "уже", вместо "все еще"? Неужели вы отдаете свое предпочтение иному? Неужели вы предпочитаете обиду, злость, ненависть, зависть, ревность, апатию и эгоизм? Неужели вы предпочтете все это светлому раю Любви? Еще раз подумайте, и ответьте, предпочитаете ли вы агрессию? Нет? Еще раз.... Нет?
Достаточно ли этого ответа? А что сделали вы, чтобы уничтожить в себе ветвящиеся корни агрессии? Это немыслимо сложно. Это нужно выжимать из себя по капле. А впрочем, что я вам об этом говорю! У вас своя жизнь, своя дорога, свой мир. Вы - взрослые люди.
А над ними раскинулась радуга. Нет, нет, не дифракция света в спектральный ряд, не вполне обычное, научно-объяснимое явление, а самая настоящая радуга. Она несла на своих волнах их чувства, не омраченные прошлыми воспоминаниями. Она несла их вверх, чтобы показать небу и похвастать тем, что ей удалось раскопать. И когда это произойдет, небо возликует радостью незримых существ. Оно счастливо улыбнется им взглядом солнышка.
Над ними раскинулась радуга, и они были одни. Для нее он был Ангелом, вышедшим из дождя. Ангелом понимания. Для него она была Ангелом, ожидающим за завесой падающей воды. Ангелом доверия.
Они нашли друг в друге то, чего им не хватало в их мирах. Дождь распластал над ними свои лапы, оберегая это мгновение от случайного вмешательства.....
Вероятно, читатель подумает, что эти две фигуры непосредственное отношение к игре. И тут он ошибется. Нигде, на последующих страницах ему не придется с ними переминуться, хотя они открывают многие тайны...
Пусть эта история будет эпилогом к уже написанному, и предисловием к еще не сказанному...
4
ОН
Их познакомил случай. Они были такими разными, но почему-то без труда нашли общий язык. Видимо, кто-то чувствовал их состояния, потому и привел их в одно время, в одно место. Где и сплел их взгляды в одну непрерывную нить. Выходит, и у случая есть своя логика, и встреча их не была ошибкой. Она была последней надеждой на спасение, хотя довольно призрачной, хрупкой надеждой.
Еще никогда ничего не случилось совершенно случайно. Никто не погиб, никто не разбогател, и не женился. Во всем виноваты люди, или Ангелы. Как правило, последним приходится лишь выправлять безумные ошибки людей.
В другой день, он никогда бы не познакомился с такой ветреной девчонкой, но тот день был особенным...
Бритва скользила по его лицу, счищая почти недельную щетину. Пару раз он отдернул руку, и сквозь мыльную пену показались темные бусинки крови.
Что было в нем такого, что могло привлечь ее внимание? Он сам этого понять не мог. На вид ему было около тридцати, и это вполне соответствовало истине. Только вот пара прядок в его голове были абсолютно седыми.
Нехарактерный штрих для молодости...
Подумать только, сколько всего могло скрываться в этих, на первый взгляд незначительных, деталях. В этих, лишенных своей природной окраски волосах. Порою, и в старости, когда уже огромная часть жизни шуршит за спиной, либо ношей, либо крыльями, когда уже притупляются переживания от ежедневности, когда нервы подобны старым, ржавым каруселям, которые просто невозможно сдвинуть с места, когда каждый шаг может оказаться последним, порою, и в этот период многие лишены возможности украсить свою старость почтительным венком седых волос. Так откуда же им взяться у молодого, не прошедшего и половины пути парня? Что заставило красящие пигменты покинуть места своего обитания? Да, конечно, эти вопросы могут посетить голову того, кто практически с ним не знаком, но, зная историю его жизни, никто не решался спрашивать его об этом.
Еще одна капелька крови выскочила на поверхность кожи, освобожденная неосторожной бритвой.
Нервы? Волнение? Возможно. Кто знает чужую душу? Она - потемки, в ней легко заплутать, пытаясь пробраться сквозь нее без проводника. Существуют люди, которые по линиям на ладони предсказывают судьбу. Существуют люди, которые по дате рождения и созвездиям составляют прогнозы на будущее. Есть даже те, кто по лицу и почерку могут безошибочно определить психическое состояние человека и его характер...
Но это ли нужно нам?
Нам нужен тот, кто оказал бы нам помощь в поисках выхода среди лабиринтов души. Нам нужен проводник, и не столько для путешествия по чужим мирам, сколько для познания своего собственного. Но поверим ли мы ему, этому человеку, когда не доверяем самому Создателю своих покаяний? Скорее всего поверим...
Вода смыла ярко-алые капли, вместе с остатками мыла. Он взглянул на себя, и даже попытался улыбнуться. Получилось неестественно и дешево. Это понятно. Он только что вернулся с похорон, на которых похоронил самого себя, которого сам же и убил. Задушил собственными руками, мучениями, противоречивыми терзаниями. Он убил свое прошлое, и Бог свидетель, долго колебался, прежде, чем решиться на такой шаг. Он вступал в новую жизнь с траурной песней об усопшем. Он входил в новый для него мир, где никто не пытался обвинить его в убийстве. Как это мучительно - убийство без возмездия! Хотя, быть может, это и было возмездием? Той местью, которая должна была свершиться?!
Он становился другим. Он менял себя, забывая старое. Он считал, что это можно сделать лишь мгновенно и бесповоротно, как бросить курить. Нельзя постепенно уменьшать дозу, это ослабляет стремление. Он был человеком решительным. Конечно, похороны не обошлись без слез, но ведь их никто не видел.... Это был театр одного актера, где не было ни директора, ни режиссера, ни суфлера. Был лишь он - актер. Каждый спектакль игрался лишь один раз и был эксклюзивен.
Он лежал в гробу, и тут же плакал рядом с собой. Он был убийцей и следователем, но что самое страшное - палачом тоже был он сам.
"ВИНОВЕН!" - звучал в его голове мерный звук приговора. "ВИНОВЕН...", казалось, будто кто-то нарочно произносил это слово, оттягивая остальные, чтобы понаблюдать за его обреченностью. "ПРИГОВАРИВАЕТСЯ..." как долго...
"... ПРИГОВАРИВАЕТСЯ К ПОЖИЗНЕННОМУ ПРОКЛИНАНИЮ СЕБЯ". Тишина... "ПРИВЕСТИ ПРИГОВОР В ИСПОЛНЕНИЕ!".
А он смотрел в зеркало и пытался улыбнуться. Аспекты его дела, приведшие к такому исходу, были необычайно просты...
Раньше он любил людей, он пытался их понять, открыть тайну их души. Он от природы не был злым. Но чем-то он не вписывался в сетку отношений. Он был "не как все". Он писал книги и стихи, но читали их единицы. Он рисовал шикарные полотна, но радовались им лишь тараканы, что нашли необычайно щедрый приют за их рамами. Он говорил девушкам красивые слова, но они неизменно были расценены, как приглашение выпить.
Он любил людей до тех пор, когда струна порвалась, и он решил стать их частью. Частью, не имеющей права на свои переживания и стихи. Частью, настолько неотделимой, что приходилось заново учиться разговаривать, чувствовать, верить.
А чего он хотел? Лишь найти понимание. И ради него он пошел на убийство.
Он снял со стен картины и отнес их в ближайший комиссионный магазин, где их не приняли по причине отсутствия места. Тогда он просто оставил их, прислонив к первому попавшемуся мусорному баку. Он просто хотел к людям.
Он решил не выделяться ничем, даже своей Любовью, которую, не дай Бог, еще неправильно поймут. Быть может, он несколько перебрал. Быть может, люди все-таки не такие безнадежные, обреченные существа, под чей эталон он стремился подвести свой талант.
Он убил себя - вот на что способно одиночество!
Он хотел к людям. Хотел выкурить с ними сигаретку, посидеть с ними в одной компании, обсуждая цены на водку и другие ликерно-винные изделия, выругаться настоящим, крепким матом, и почувствовать себя после этого настолько счастливым, насколько позволяют габариты квартиры.
Сейчас ему было тяжело, но что сделано, то сделано, и именно поэтому он согласился на свидание с этой девчонкой. Он родился снова, и теперь ему предстоит вкушать вкус навой жизни.
Он посмотрел на часы. Время терпело. Ни один убийца не хочет, чтобы хоть что-то напоминало ему об убитом. Поэтому он достал из шкафа две тетради в темных обложках, исписанные строчками аккуратно выведенных букв.
Чего ему стоил этот шаг! Он зажег свечу, налил немного вина, и выпил за Любовь - быть может, в последний раз. Он взял тетрадь рукой.... Она узнала его пальцы - родные, близкие пальцы. Он открыл первые страницы и поднес их к огню....
Прошу вас, не нужно называть его слабым и бессердечным человеком, поскольку вы не знаете, чего ему это стоило. Несколько раз он отдергивал руку. Он все еще боролся с какой-то мукой внутри. Но выбор был уже сделан, а остальное было уже вопросом времени.
Пламя коснулось страниц, и стихи, кружась черными птицами, стали осыпаться на пол. Они умирали. Как безумный раб, уходили они вслед усопшему своему хозяину. Огонь прокрадывался все глубже и глубже, пробирался между строк, выжигая затаившиеся там мысли.
Последними сгорели названия. Они, задохнувшись дымом и огнем, были уже мертвы без погибших текстов. Что названия? Чем они ценны сейчас? Мертвые, черные слова. Спустя секунды, и они ушли в историю, несмотря на слезы, ворошившие пепел. Видимо, люди действительно заслужили столько смертей в один день.
Та же участь постигла и вторую тетрадь. Она тоже осыпалась на пол черным снегом. Упрекающим и несчастным. Всё, оставшееся от его прошлой жизни умерло, и он остался один.
Теперь он мог смело идти к людям. Но тут складывался парадокс общества. Чем больше ты внедряешься в его сети, чем неотъемлимее срастаешься с ними, тем больше забываешь о людях. Забываешь о своих чувствах к ним, все чаще направляя все свои стремления, желания на себя. Не внутрь. А на себя.
И вот сейчас беспомощно наблюдая казнь невинных стихов, он понял, какая сила скрыта в его естестве. Огромная, штормовая сила!
Не каждый способен на такое!
Умер он, умерли краски, умерли стихи, но зато осталось то неуловимое предчувствие общения. Та радость, с которой он выходил к людям.
Вероятно, может показаться, что в его действиях есть что-то злое. Быть может, он ненавидел этих самых людей, к которым стремился? Быть может своими действиями он просто мстил обществу за непонимание?
Да нет. Если среди них и был кто-нибудь, заслуживающий ненависти, по его мнению, то это и был он сам.
Он остался наедине со свечой. Она отражалась в его глазах, где превращалась в две маленькие искорки, так не подходящие к его потухшему взгляду. Свеча тоже осталась от прошлого, но он никогда не решился бы уничтожить ее. Он зажигал ее за Любовь, и проститься с ней, означало для него еще одну смерть.
Когда-то он разговаривал со свечой. Сейчас это было как-то странно и глупо. Как-то несерьезно. По-детски. Он рассказывал ей о себе, прикасался к горячему воску, обжигая пальцы. Для него она была единственной горячей душой, в этом ледяном криволесье непонимания. Она пылала, высвобождая капли горячих чувств. Она учила его любить. Так было когда-то.... Теперь свеча была прежней, но она лишь безмолвно плакала о потерянных днях. Или, может быть, ей тоже было жаль безвременно скончавшегося парня. Ведь он был единственным, кто с ней разговаривал...
Все было мертво в этой квартире. И чтобы еще раз убедиться в этом, он взглянул на подоконник, где в трехлитровых банках медленно дображивало вино. Оно тоже не подавало никаких признаков жизни. Пульс его стоял, хотя температура была нормальной. Когда-то он умел получать волшебное вино. Приятное и теплое. Он отдавал ему свою нежность, заботу, и оно отвечало ему тем же. Получался замечательный, искрящийся, добрый напиток.
Теперь все иначе. Он так закружился в водовороте раздумий в последнее время, что многие вещи стали ему безразличны. Ягода в банках покрылась плесенью, но он не замечал этого. Оно задохнулось его безразличием и умерло от нехватки внимания. На вкус оно было мертвым и безжизненным, как и то, что стоит на лотках винных отделов. Вкус его был пустой и холодный...
Все было мертво в этой квартире. Он видел это, но стоя перед зеркалом, пытался улыбнуться. Он ожидал, что оно - зеркало, улыбнется ему в ответ, но увидел лишь печальную, горькую усмешку.
Он шел к людям. Он не был злым от природы, и ожидал лишь понимания. Ведь он стал таким же, как они. Пусть не душой, но поведением, хотя и это было для него огромной ценой. Неужели и здесь не найдет он поддержки? Неужели трудно понять такого же, как ты?
Но он был не прав в своем преступлении. Отдаленное эхо этого крадущегося сомнения, оказалось для него самым страшным. Он не мог вынести мысли, что он не прав. Он не мог вынести мысли, что вытряхнул душу в мусоропровод бесполезности.
Приговор медленно и бесповоротно начал приводиться в исполнение....
5
ЗА ЗНАКОМСТВО
Звонок разбудил беспечно спящую тишину и пролетел по комнатам. Сердце замерло, и затем, словно заполняя сложившуюся паузу, заработало в двойном ритме. Этот звонок, которого оба ждали, но, одновременно с этим надеялись, что он не сработает. Он мог в одночасье перевернуть упорядоченное движение вещей, заставляя их кружиться в ином, загадочном темпе.
Даже вечность в этот миг была ему подвластна. Он мог открыть врата Рая, или обнажить нутро преисподней. И это, не образные выражения. Это действительно так.
Что с ней случилось? Откуда такая нерешительность? Ведь ей приходилось назначать свидания у себя дома ни один раз, и даже не один десяток раз. Так что же случилось?
Дверь не спеша открылась, и на пороге появилась та самая девушка, с которой он вчера познакомился. Дверь открылась, а он по-прежнему стоял, не двигаясь с места. Ведь для него это была дверь в иной, незнакомый ему мир. И он не знал, что сказать.
Она улыбнулась. Ее улыбка внушила ему долю смелости, и он шагнул за порог неизвестности.
Он улыбнулся тоже.
Дверь за его спиной, подхлестываемая сквозняком резко хлопнула. Он взволнованно обернулся, словно опасаясь, что ему защемит крылья, но тут же вспомнил, что сам спилил ил ржавой ножовкой цензуры, принялся разуваться.
Он сделал все, как положено. Он принес шампанское и цветы, получив в ответ восторженное, фальшивое удивление.
Она была готова к его приходу, и не забыла наложить на себя маскирующую краску. Теперь она была точно такой же, как и всегда. Вульгарной и вызывающей. Ничего не осталось от той обреченной девочки, которая чуть раньше сидела перед зеркалом. Ничего.
Не смотря на всю свою распущенность, она была женщиной, а им всем присущи хозяйские нотки. Стол был накрыт тем немногим, что у нее имелось. Теперь сюда прибавились цветы, шампанское и конфеты. Полный комплект необходимых условностей.
Она была намного предусмотрительнее, чем он, потому припасла бутылку водки и пол литра вина. Опыт. Ей не хотелось портить вечер унылым, сонным состоянием после бутылки шампанского. Она хотела веселиться и забыть о прошедших в одиночестве днях. Женщины вообще предусмотрительнее мужчин. В них есть что-то от детей. Они способны прочувствовать разнообразные варианты, и быть готовыми к любому из них.
Он все еще смущался, осматривая зал. Как и всегда в незнакомой квартире, его в первую очередь привлекли книги, но вспомнив о своем перерождении, мгновенно отдернул от них свой взгляд и принялся осматривать бежевую обивку кресел, пока она искала на кухне ёмкость под снежные хризантемы.
Оглядев с оценивающим видом сервировку стола, он отметил не скрытую естественность расставленной посуды. Ему было сложно постигать этот мир, поскольку сейчас он был новорожденным младенцем, вступающим в жизнь, и она, была первым существом, которое увидел он здесь. Он почувствовал себя таким беспомощным рядом с ней, но не мог показать этого, потому что в этом мире мужчины должны быть сильными, и они никогда не плачут.
Было даже что-то несправедливое в том, что уйдя на кухню, она оставила его здесь одного, наедине с новыми ощущениями. Она, была занята чем-то, словно это что-то было куда важнее него.
Словно кошка, произведшая на свет четырех котят, практически не обращает внимания на последнего родившегося, и дарит нежность первым трем. Она лижет и холит их, хотя они и так уже сухие и чистые. А он беспомощно копошится в слизистом мешочке, обделенный всем, что имеют остальные. Он чихает, высвобождая свои дыхательные пути от скопившейся там жидкости. Он тычется слепой мордочкой, ища теплую шерсть матери. Он ничего не может сделать, пока кошка не спохватится о нем, пока в ней не проснутся материнские чувства и к нему.
Он засмотрелся в окно. Он даже почти забыл о том, где находится.
- Музыку включить?
Он вздрогнул и обернулся. Она стояла в своем очаровательном халате, и почему-то ему сразу стало тепло. Словно кошка лизнула своим шершавым языком забытого котенка... Он осмотрел ее всю. "Что она может мне предложить? Танцевальные ритмы?". Он вздохнул. Приходилось мириться и с этим.
- Да, только что-нибудь поспокойнее.
- Понятно, - она снова улыбнулась.
Она так часто улыбалась, что и ему становилось лучше. Все было как-то просто и естественно. Вот они - люди! Способные одной улыбкой наполнить пустующую душу. Способные парой слов убить печаль. Пусть не насовсем, пусть на час, или на два.... Эта кратковременность уже не пугала его, как раньше. Он начал привыкать ловить каждую существующую секунду, без оглядки на прошлое, и без разрешения будущего. И ему это нравилось. Жить поминутно. В этом было что-то, чему следовало еще поучиться. Вот она стоит перед ним. Тихая, простая, не озадаченная поиском рифмы и цветных словосочетаний. Непринужденно улыбающаяся и такая доступная. Он поймал себя на мысли о ее теле...
Странно, но он действительно разбудил в себе интерес к ней. Такой мгновенно вспыхнувший, завораживающий интерес. Он все же смог.
Смог одержать эту победу в битве прокладывания нового пути. В нем вспыхнула страсть. Он не был лишен человеческих качеств, к которым так стремился. И это действительно была для него победа. Самая настоящая.
Тихие звуки знакомой мелодии наполнили комнату.
И снова он был поражен.
"Как? Неужели они тоже слушают эту прекрасную музыку? Нежели мы не такие уж разные существа?!".
Он был благодарен ей за то, что из всей массы кассет, она выбрала именно эту, словно знала, чем можно расположить его к себе. Он был благодарен ей за то, что у нее вообще была эта музыка. Это волшебство, которое он носил в своем сердце, и которое не имело ничего общего с современными модностями, кроме названия.
Он так и стоял в нерешительности...
Она прекрасно знала такой тип мужчин. Она знала, чем можно разворошить их желание. Она знала, и потому первой начала разговор. Она заняла активную позицию, не зная, в чем причина его робости.
Они сидели за столом, друг напротив друга, и она с интересом за ним наблюдала. Женщина пыталась полностью взять ситуацию под свой контроль. Ей нужно было это сделать, чтобы не испортить начавшейся игры. К тому же, это было жутко увлекательно.
- Работаешь? - вопрос прозвучал так мягко, что он вздрогнул.
Она перешла на "ты", желая установить более тесный контакт. Она привыкла действовать напрямик, и была уверена, что он в ее власти.
- Да, - он запнулся, как бы опасаясь выдать постороннему человеку страшную свою тайну. Ей его замешательство принесло торжествующее удовольствие.
- Да, я работаю. В редакции. Пишу стихи и рассказы для журнала...
Он замолчал, ожидая, что вслед за его словами грянет взрыв поддельного интереса, просьбы почитать "что-нибудь", восхищенные улыбки, но по-прежнему холодные, пустые глаза. Так оно и случилось. Он привык, что где бы он ни был, в обществе людей, всегда, всегда все выражали крайнее удивление, узнав о его талантах. Он привык к тому, что его просили что-нибудь прочитать. И он читал, читал всегда. По первой просьбе. Он ждал одобрения, поддержки и может быть, даже несогласия в чем-то.
Он привык к этому.
Привык он и к тому, что ни разу не был прослушан полностью. Почему-то, спустя несколько строчек, все напрочь забывали о своих просьбах, и потихоньку, чтобы его не обидеть, начинали обсуждать свои насущные проблемы. Ко всему этому он привык. И теперь он не стал выкладываться перед ней. К тому же, стихи теперь стали для него воспоминанием о трагичной гибели, о несчастных, загубленных душах.
Это было для него святое, к которому он не хотел подпускать чужие пошлые прелюдии.
- Да я не помню ничего. - Соврал он и вздохнул.
Он чувствовал себя неловко под ее испытующим взглядом, и не знал, что еще сказать. Разговор не клеился, можно сказать, по его вине. Чтобы чем-то разбавить молчание, он протянул руку и взял шампанское. Теперь он почувствовал себя настолько глупо, что не смог сдержать улыбку. Она поддержала его настроение звоном своего хрустального бокала, придвинув его для играющего вина.
Почему он чувствовал смущение перед ней? Почему робеет перед этой не прикрытой пошлостью? Почему он не посмотрит на нее, почему не поставит на место, или не разделит с ней ее интимное настроение? Ведь, для чего он здесь? Почему это так сложно ему дается? С таким трудом забывает он свою сущность?
Шампанское выстрелило в воздух, встряхнув обоих. Вино, плавно шипя, наполнило обе емкости. Он смотрел на пузырьки. Они все стремились вверх, сквозь светлую жидкость газированного вина. Вверх, где и исчезали. Они стремились вверх, а он.... А он, видимо, двигался в обратном направлении.