Аннотация: Люби и верь...
Иное все минует...(не судите строго, написано давно)
Люби и Верь
Иное Все Минует
ЧАСТЬ 1
1
Елена открыла глаза, и свет, яркий, солнечный свет, залил собою её мозг. Она вновь сомкнула веки, но движение это сделала не по своей воле. Словно кто-то, невидимый и неощутимый, не хотел её отпускать из загадочного мира сна. Он - Властитель сновидений, ревниво относился к любому свету, словно боялся, что в нем не останется больше ни одной тайны, ни одной капли таинственного, ведь свет откровенен, он всегда настаивает на том, что есть лишь одна правда, и коль уж, что и существует, то пусть это видят все. И он был прав в какой-то мере.
Елена ещё не проснулась, поскольку не принимала ещё этот мир за действительный. Для неё более реальна пока ещё была та иллюзия, которую ей дарил сон. Но сон отступал, и силы его ослабевали, перед требующим своего днём. Постепенно, очень медленно, её сознание начали наполнять далёкие звуки города. Они, подобно диким лошадям, врывались в голову девушки, и в стуке их копыт отчётливо слышалось: " пора... пора... пора...".
Всё это отдалось пульсирующей болью в висках, которая жадно вцепилась когтями в блаженство спящей Елены. Она поморщилась. Несознательно, скорее даже в полудрёме, не освободившись ещё полностью от сладостных объятий ночи. Она всё ещё была гостьей грёз, и ночь печально шептала ей:
" Ах, ну вот ты и уходишь. Мы были так близки, а теперь ты бросаешь меня. Это очень жестоко с твоей стороны. Но, позволь, позволь, я робко попрошу тебя остаться. Почему ты уходишь? Открой мне эту свою тайну. Неужели тебе не хорошо со мной? Неужто тот, к которому ты стремишься, слепо веря его откровенности, неужто он способен одарить тебе счастьем в большей степени, чем я? Почему?"
" Нет, нет...", отвечала Лена со слезами, " что ты говоришь! Никогда, никогда грядущий день не одарит меня радостью более тебя. Я чувствую, что меня ждут страдания, но не могу остаться с тобой. Ведь ты знаешь, что я уже не принадлежу тебе. Я вижу, вижу, как ты любишь меня, но день властен нас разлучить. Я нужна ему. Он хочет воспользоваться мной в своих целях, и я не в силах ослушаться. Прости, я так слаба и виновата перед тобою! Я люблю тебя! Прощай..."
Веки её слегка приоткрылись, и она безвозвратно отдала себя в жадные руки рассвета. Головная боль давала о себе знать, скребясь в висках. Лена открыла глаза, но видела перед собой пока что лишь смутные очертания предметов.
Мысли Елены ещё не успели включиться в пробуждающееся естество, и блуждали пока что, где-то за пределами этого мира. Она видела предметы, но не понимала, что это такое. Это длилось лишь мгновение, но в это время Лена походила на новорождённого ребёнка, для которого всё существует, и не существует одновременно. Он живёт в мире вещей. Бесполезных для него вещей, сделанных зачем-то взрослыми...
Но вот, наконец, и сознание её, лениво потягиваясь и зевая, начало осматривать вещи, наполняя их смыслом.
За окном шумел город. Голоса людей, свист тормозов и лай собак, всё это сливалось в единый, вибрирующий гул. Где-то выясняли отношения коты, громко крича; где-то плакал ребёнок; где-то играла музыка.... Но ничего этого пока что не было.... Был шум, головная боль, и комната, освещённая дневным светом.
Елена не шевелилась. Она почему-то боялась пошевелиться. И это был особый, животный страх. Сама она была не в состоянии себя напугать. Её сознание не рисовало никаких ужасных картин, которые заставляли бы её не оглядываться. Она была полностью во власти восприятия, и думать и фантазировать не имела пока никакого права. Это был другой, совершенно другой страх, родившийся в ней не сейчас, а когда-то очень давно. Это был инстинкт. Он приводил её в трепет, и она не могла с ним справиться. Она не знала, где сейчас находится, не знала имени, не знала ничего.... Словно какое-то помешательство владело ей сейчас, но она не решалась с ним бороться. Она покорно бездействовала. И эта покорность и бездействие побеждали всё. О них всегда разбиваются самые крепкие камни, ибо мало на земле людей, способных вынести молчаливых, и при этом не делающих то, что им не нравится. Это побеждает всё. Даже безумие.
Внезапно глаза её подёрнулись каким-то оттенком здравого ума, и она тревожно огляделась по сторонам. Похоже, она, действительно не узнавала обстановки. А может быть, это было просто последней шуткой сна, прощальной местью, за разбитую Любовь?
Елена чуть прищурилась, всматриваясь в пространство комнаты. Наконец, взгляд её наполнился спокойствием, и голова вновь вернулась на подушку. Она была дома.
Елена блуждала взглядом над собой, ожидая посещения памяти с подробным отчётом о вчерашнем. Страх понемногу исчезал, но тревожное чувство не проходило. Что-то было не в порядке. Она чувствовала это всем телом. Ничего не изменилось в комнате, но в ней поселилось что-то, и оно стояло теперь над Леной и шипело в её уши звуками живущего города. Оно со страшной усмешкой заглядывало в её глаза, проникало в её сердце и тихо скребло когтями...
Случайно взгляд упал на лампочку. Она горела. Сердце девушки заколотилось в бешеном ритме, и она вздрогнула. Такой пустяк - горящая лампочка, но для Елены он обратился дурным знамением. Она сильно напугалась и теперь судорожно пыталась вспомнить вчерашний день. Однако, нахлынувшие на неё чувства были столь сильны, что постоянно уводили мысли в сторону. Они, то и дело возвращались к этому маленькому источнику света, совершенно не играющему никакой роли сейчас, днём, и непонятно чем вызвавшему тревогу девушки.
Вдруг, так же внезапно, как и всё остальное, Лена услышала, что на кухне играет радио. Она не могла разобрать слов, лишь какие-то обрывки изредка долетала до неё.
" Какой сегодня день?" с ужасом подумала она. Елена предприняла ещё одну попытку встать с постели, и приподнялась на локтях. Головная боль тут же сообщила ей, что лучше этого не делать, но Лена ничем не ответила на её предостережение. Очень аккуратно, стараясь не делать резких движений, она села на кровати и спустила ноги...
" ...итак, если мы посмотрим в календарь, то увидим, что сегодня суббота, двадцатое июня, а в студии...", голос ведущего был как-то раздражительно весел и беззаботен.
- Сегодня суббота..., - словно в трансе, тупо глядя в пол, повторила Лена слова ведущего. Могло показаться, что при слове "суббота" в ней зародилась какая-то надежда. Так оно и было на самом деле...
" ...а сейчас послушайте композицию в исполнении...". Стопы её коснулись пола, и она почувствовала холод. Пол холодил её ноги, и ей было приятно. Для Елены это было первое приятное ощущение, которое подарил ей день. ОН был скуп на подобные подарки. Не знаю, как с другими, а с ней скуп...
Она до сих пор была не совсем в себе, иначе, тот факт, что пол оказался холодным в июле, неминуемо взволновал бы её ещё сильней. У неё был жар, но она то ли не замечала его, то ли не придавала ему ровно никакого значения.
И тут взгляд её пронзил зеркало, но оно отказалось сказать правду. Оно не отразило в себе семнадцатилетнюю девушку. Вместо неё оно выдало отражение какой-то старой женщины, пугающей наружности. Елена от неожиданности отдёрнулась, чем разбудила уже задремавшую боль.
Женщина в зеркале испуганно смотрела на неё воспалёнными, глубоко впавшими глазами. Зрачки её бешено бегали, осматривая Елену. В растрёпанных и спутанных волосах виднелись седые -пряди, точно вписывающиеся в отвратительно-неприятный облик женщины.
Лена потрогала своё лицо, глядя безумно в зеркало, словно желая убедиться, что это не её отражение. Женщина так же повела рукой по впалой щеке бледно-серого цвета, и с какой-то обречённостью опустила голову. Лена была больше не в силах созерцать чудовище в своём зеркале...
"...я желаю вам хорошего дня и доброго настроения...", радио весело и непрерывно захохотало. Но вдруг, ведущий, словно чем-то поперхнулся, и добродушный смех его перешёл в хриплый, страшный кашель. Секунду спустя он беззаботно извинился за досадное происшествие, чем, наверняка рассмешил большинство слушателей.
А они сидели вдвоём и плакали, боясь поднять друг на друга взгляд. Слёзы оставляли солёные дорожки на щеках Лены и таяли в горящих ладонях.
Это была безысходность...
Кто встречался с ней? Кто сталкивался с ней в жизни? Кто сумел преодолеть её?
Лена бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку, вызвав новый прилив боли.
Это была безысходность...
Но постойте, давайте, я познакомлю вас с Леной. Вы, вероятно, не знаете, что и думать сейчас. Сочувствовать этой девушке, или она стоит упрёка? Если бы я знал это, Я бы мог уже сейчас дать вам ответ, чтобы, исходя из него, вы могли складывать своё мнение о ней. Да вот в том то и дело, что я не знаю, полюбите ли вы её, или станете презирать...
Ну да полно!... Давайте, я познакомлю вас с Леной...
2
Она родилась в Саратове семнадцать лет назад. Зачатие её не планировалось, и она появилась на свет нежелательным ребёнком, хотя и единственным. Здесь нужно отдать должное её матери, Наталье Викторовне. Она вполне осознавала всю обузу беременности и последующего воспитания, но от аборта наотрез отказалась. При всей неопределённости своего положения, не имея постоянного места жительства, она всё же сохранила жизнь зародившемуся существу.
Наталья Викторовна была из тех женщин, о которых обычно говорят: " да, жизнь погубила её. Жизнь погубит кого угодно, не взирая ни на что. Посмотрите на это лицо! Даже в совершенно спокойном состоянии в нём читается скрытая внутренняя напряжённость. Отчего же жизнь так поступила с ней? Вы знаете, какая она была в молодости! Да на неё засматривались многие парни, и подолгу не отпускали своими взглядами почти совершенные линии её фигуры. А сейчас! Нет, жизнь погубила её".
Всё это было, действительно, так, однако, вряд ли жизнь была виновна в этой перемене, больше самой Натальи Викторовны. Действительно, в молодости она была превосходна, что быстро схватила, и научилась этим пользоваться. Для неё было приятным открытием, что, оказывается, из красоты своей можно извлечь пользу, и немалую. Мужчины то, они ведь все одинаковые...
Жила Наталья Викторовна не худо, не бедно, и в двадцать лет, когда она была ещё просто Наташей, уже имела свою квартиру. Она досталась ей в наследство от умершей бабушки. Хотя, оставленная ей однокомнатка, была довольно ветхо обставлена, она всё же значительно облегчила жизнь Наташи.
Да, когда-то она была молода и красива, но теперь лишь изредка в лице её можно было различить тот далёкий отголосок прежней красоты. Ей насчитывалось тридцать девять, но выглядела она, куда старше.... Строгое, можно сказать, немного суровое лицо, вполне отражало пройденный жизненный путь, отразившийся в неглубоких, но заметных морщинах, покрывших лоб Натальи Викторовны. Однако, вместе с этой строгостью, в её облике можно было узнать некоторую распущенность, как отпечаток бурной молодости. Что-то оставалось в ней, ещё не скрытое усталостью, и это что-то заставляло с улыбкой относиться к её утвердившейся строгости. Нет, мы не меняемся так сильно, как нам это кажется, или хочется. В нас есть что-то, вросшее корнями во всё наше естество, во все наши клеточки, во все поступки. Оно растёт и развивается, словно ствол дерева, который по весне начинает обрастать новизной листвы. Проходит совсем немного времени, и вот эта листва, эти наши перемены в жизни, скрывают собой свой остов, свой фундамент, так, что его и не видно, и кажется порою, что нет его. И многие печалятся от этого, поскольку не знают, что то, что они считают потерянным, на самом деле всегда находится внутри нас. Рано, или поздно все это понимают.... Ведь наступает осень, и редеет листва, и сквозь зияющие пустоты вновь пробивается истина. Быть может она менее приглядна, чем то убранство кроны, которая, пытаясь восхитить своей прощальной красотой, игриво, словно хамелеон, меняет свои яркие наряды.
Так и Наталью Викторовну жизнь заставила повзрослеть и остепениться, но иногда, в её лице мелькало то самое, вроде бы утерянное безрассудство, которым она была так богата в молодости. Быть может это остепенение можно напрямую связать с рождением Лены...
Характер у матери Елены отличался достаточным своеобразием. Его, пожалуй, можно назвать даже немного капризным, хотя она, всего на всего привыкла жить себе на уме. Она вполне могла обидеть человека своим несколько резким тоном и даже не заметить этого. Встречается такой тип людей, с такой манерой говорить, но уж если вы видели её в гневе, то вам уже не придёт в голову обидеться на её резкий тон в спокойствии. Она быстро вспыхивала, но и затухала она тоже быстро. Она не была злопамятной, потому люди к ней тянулись. Она легко находила общий язык своей непосредственностью. Всё, что у неё осталось от этой жизни, это всё та же однокомнатная квартира, дочь, да полная неопределённость впереди...
Отец Елены был откровенной сволочью. Единственное, в чём Наталья Викторовна и упрекала себя всю жизнь, это то, что ребёнок, которого она любит всем сердцем, произошёл от этого животного. Она не могла себя ни понять, ни простить. Она кляла свою легкомысленность и наверное была права. Она истерзала себя всю, прежде, чем смириться с происшедшим. Единственное, чем она могла помочь себе, это аборт. Но она заранее отреклась от мысли об убийстве. Наташе тогда был двадцать один год, и в ней уже проснулась частичка здравого смысла. Но, похоже, она так и не простила себя за подобное отцовство. Но было уже поздно.
С этим человеком она тут же прервала всякие отношения, и запретила появляться в своём доме, чему тот, не особенно расстроился. Да, знание того, что у него скоро родится ребёнок, вряд ли смогло бы изменить его коренным образом, во всяком случае, порядочным человеком он от этого точно бы не стал. Есть много подлецов, живущих в своей подлости, копошащихся в своей грязи, и невиновных в этом. Многие из них, вполне уживаются с той мыслью, что нет силы, способной изменить из нынешнее отношение к жизни и к людям.
Он умер, спустя два года от алкоголя. Печень не вынесла возложенной на неё нагрузки и подвела его, когда дочери было уже два года. Он умер, но так и не узнал о ней. Он не узнал о ней, он даже успел забыть Наташу, настолько незначительной была она в его жизни. Да и вряд ли для него в жизни вообще что-либо имело цену. Он был пленник спиртного, и поделать с собой ничего не мог, да и не хотел. Он настолько сжился с алкоголем, что, вероятно, уже давно не видел жизни трезвыми глазами. Он жил в своём мире. Алкоголь выстроил ему иную реальность, более простую, менее непонятную. Он плевал на жизнь, и на всё, что её касалось. Да и зачем она была ему нужна, и жизнь, и Наташа, и дочь...
Она не видела его ни разу с момента разрыва, и о смерти узнала лишь по слухам. И что-то щёлкнуло, и что-то надломилось внутри, и возникло какое-то смутное чувство. Какое-то неопределённое, и, может быть, горько-сладкое ощущение. Теперь она перестала бояться, что он когда-нибудь узнает о её тайне...
С момента рождения дочери родители словно отвернулись от Наташи, и не захотели иметь с ней никаких отношений. Но со временем сердца их покрылись росою сострадания, и они не смогли поступить иначе, чем принять Наташу, как есть, и с чем есть. Они помогали, чем могли, и в конечном итоге, можно сказать, взяли всё воспитание Лены на себя. Наталья была бесконечно благодарна родителям, но вместе с тем осознавала, что так долго продолжаться не может, что надо выкорабковаться, и если придётся - платить по счетам за ошибки. Она пыталась подобрать такую работу, чтобы можно было больше времени проводить с дочерью, однако, так и слонялась с места на место. Вся эта круговерть продолжалась до тех пор, пока Наташа не познакомилась с Дмитрием Платоновым. Это был очень обаятельный человек, уже в годах, довольно обеспеченный и неординарный. Он, почему-то, очень мило отнёсся к Наташе и даже, узнав о ребёнке, ничуть не опечалился, а напротив, как-то оживился. Он видел и понимал, что ей тяжело с дочерью, без работы на шее родителей, и пообещал всё устроить. Наталья с некоторым недоверием поначалу отнеслась к таким излияниям щедрости. Она становилась осторожнее, понимая, что не может рисковать благополучием родившейся дочки. С другой стороны, ей казалось немного странным, что Дмитрий Сергеевич вдруг заинтересовался именно ею. Конечно, она была хороша, но одного этого было мало, для его бесконечных хлопот и попыток "всё устроить". Всё это в совокупности как-то настораживало Наташу, словно предупреждало о чём-то, что могло зарождаться внутри этого человека. Она боялась быть обманутой, потому уже забыла, что такое Любовь. Осознавая всю вину свою перед прошлым, она теперь лишь рассчитывала и рассчитывала отношения, чтобы в случае чего уберечь себя и Елену от какой-нибудь выходки Дмитрия. На самом деле все её опасения на его счёт оказались ложными. С каждым разом она всё глубже убеждалась, что Дмитрий Сергеевич не вынашивает никакой подлости, и слова его искренни. Но, однако, инстинкт самосохранения был сильнее веры в добрые чувства, и Наташа предпочитала пока держаться на расстоянии, хотя оно неизбежно сокращалось. Сопротивляться неизбежному, значит лишь усиливать неизбежность. Но она боролась с ней, ещё не понимая, что этому не миновать...
Дмитрий Сергеевич, как он ей сообщил, работал в какой-то лаборатории, вследствие чего часто ездил в столицу в командировки, для сопоставления результатов работы. Судя по всему, платили ему там неплохо.
В конце концов, Наталья вдруг начала ощущать какую-то щемящую тоску внутри, но то и дело успокаивала себя различными глупостями. Ей было намного легче обмануть себя, скрыть от себя свои чувства, чем встать перед фактом. В ней всё ещё оставалась частичка недоверия, которая быстро таяла под её потеплевшим сердцем. Она тосковала, когда он уезжал, и радовалась каждому приезду, а это уже что-то значило. Конечно, Наталья не могла сказать, что любит его, но что-то было в ней к этому человеку. Он был одинок, и лишь в этом она могла его понять. Хотя, больше всего она не могла понять только себя...
Елене было два года, когда они поженились.... По настоянию Наташи, крупной свадьбы не было, и всё обошлось лишь узким кругом родственников. Со стороны Дмитрия пришло лишь два человека, которых он представил, как самых близких ему людей, что немало удивило Наталью, поскольку её будущий муж настаивал на свадьбе пошире.
После свадьбы они переехали жить к нему, в его более изысканно обставленную квартиру. Наташа была счастлива, что вновь обрела то, во что уже перестала верить и надеяться. Лена была зарегистрирована дочерью Дмитрия Сергеевича, ей было приписано его отчество и фамилия, над чем пришлось поработать и немного обойти законодательство.
Сам он был сиротой, потому и мог в полной мере сочувствовать ребёнку, растущему без отца. Ни Елена, ни Наташа, ни в чём не нуждались, поскольку зарплаты Дмитрия вполне на всё хватало. Он совершенно самостоятельно проходил по жизни, везде стремясь добиваться цели, лишь посредством себя. Так уж он привык с детства. В делах своих он имел успех, благодаря уму и обаятельности. Его обаятельность. Его обаятельность просто обезоруживала...
Наталья Викторовна могла с полной уверенностью сказать, что счастлива с этим человеком, хотя о глубокой и истинной Любви к нему не могло быть и речи. Просто была какая-то уверенность в обеспечении дочери, а сейчас это было для неё главным. Она осознавала, что жизнь уже для неё полузакрыта, но твёрдо решила, что дочь должна быть счастлива, пусть даже за её счёт. Она была очень мила с Дмитрием Сергеевичем, чем вполне окупала его хлопоты. Он тоже был счастлив с ней, хотя и понимал её отношение к себе. Наталья Викторовна не использовала его в своих целях, и он видел это. Конечно, можно было бы его упрекнуть в том, что он, якобы, видя её нужду, вынудил своей щедростью выйти за себя за муж, зная, что она не сможет никогда полюбить его всем сердцем. Он долго размышлял, видя её одиночество. Он видел, как отворачиваются от неё многие, едва узнав о ребёнке. Он видел это, и сам пережил когда-то, но предпочитал молчать об этом.
Наташа, хоть и принимала полностью его заботы о себе и дочери, не раз намекала ему, что хочет устроиться работать, что выразилось глубочайшим огорчением на лице Дмитрия. Он пытался уговорить её не думать об этом, мол, он и сам может вполне благополучно обеспечить их семью, но Наталья всё твёрже и твёрже настаивала на своём. Не то, чтобы она жаждала финансовой независимости, а просто её подсознательно настораживала всякая стабильность. К тому же, чем больше времени она проводила в доме Дмитрия, тем более росло в ней какое-то смутное беспокойство. Она доверяла своей интуиции, и стремление к независимости тут не играло никакой роли. Для неё независимость была лишь шагом к несчастной жизни, которую она избегала, ибо знала её на вкус. В какой-то степени независимость даже не допускала о себе мысли, но эта стабильность настораживала её ещё сильнее, потому она так зацепилась за идею о работе, хотя ни в чём не нуждалась, и целыми днями была в своём распоряжении.
Наконец, сошлись на том, что Дмитрий Сергеевич подыщет ей работу, лишь только Лена пойдёт в ясли. Он делал это с огромной неохотой, поскольку был полностью уверен в постоянстве благополучия, и совершенно не видел причин для подобного шага. Однако, наотрез воспротивиться любимому человеку он тоже не мог, и лишь поэтому пошёл на компромисс.
Он нашёл ей место на кондитерской фабрике, где вся работа Наташи сводилась к раскладыванию конфет в коробки. Несмотря на то, что она, наконец, добилась своего, мать Елены, словно стала немного грустнее. Её всё больше настораживала домашняя обстановка, и частые звонки неизвестных людей, спрашивающих Дмитрия. Она даже начала с недоверием относиться к частым командировкам мужа, чего раньше никогда не случалось. Они прожили вместе всего лишь год, а она уже начинала чувствовать себя его собственностью, а его - своей. Но он всегда был добр с ней, и ни разу не ответил ей резко на какой-нибудь скрытый упрёк, который легко угадывал, и улыбался откровенно, и немного по-детски, чем совершенно сбивал Наташу с толку.
Но беспокойство росло, и этого уже нельзя было скрыть...
От празднования трёхлетия Леночки, до того дня, когда судьба, в который раз перевернула всю её жизнь, оставалось всего лишь полгода...
Их безмятежное существование, помимо беспокойства Натальи Викторовны, вдруг омрачилось так же резким изменением поведения Лены. Она уже говорила довольно неплохо, и во всех отношениях была просто прелестью. Уже ясно прорисовывалась некоторая схожесть с матерью. Волосы, губы, чуть вздёрнутый носик, всё это было её. Глаза же ребёнка непрестанно твердили Наташе о нём. Они напоминали о её грехе, вот только против кого, она и сама не знала. Однако это невероятное сходство, никаким образом не отражалось на отношении её к дочке. Во всяком случае, это не угнетало Наташу, а скорее, напротив, они всегда напоминали ей истину, скрывавшуюся под чужим отчеством и фамилией. В этих детских глазах была наивность и неосознаваемая откровенность. Они искрились честностью, и Наталья порою засматривалась на них. Уж сколько раз она всматривалась в них и копошилась в себе...
Нет, этих мужчин нельзя было ставить рядом. Их даже невозможно было сравнивать, настолько далеки они были друг от друга и по понятиям, и по порядочности, и по отношению к жизни и к людям. И по отношению к Наташе, это были совершенно разные люди.
Один из них лишь создал Елену, но права быть отцом у него не было. Он пропил его, сочтя это довольно выгодной сделкой. У второго этого права тоже не было, но он приобрёл его. И приобрёл не за счёт хорошей квартиры, обставленной мебелью, и не за счёт обеспеченной жизни, а своим пониманием, сочувствием и лаской. Ведь ребёнок в три года, совершенно равнодушен к деньгам, роскоши, шикарной жизни. Он ещё связан пониманием того, что деньги - это всё. Он опирается в своём выборе на заботу и Любовь, и только этим можно заслужить из его уст слово "папа".
Всё это заметно скрашивало тревожность Натальи, но вдруг поведение ребёнка стало сильно меняться. Девочка стала капризной и упрямой, и в большинстве случаев не слушалась мать. Словно желая досадить матери, она делала всё наоборот, а все просьбы попросту игнорировала. Если рассудить, то зла в этих поступках не было, а было что-то другое, что сильно пугало Наталью Викторовну. Что и скрывать, конечно, ей не нравилось подобное поведение дочери, но она по-прежнему была нежна с ней, надеясь этим победить растущее своенравие Елены. Она часто задавала себе вопрос, а не кроется ли причина подобной перемены в полной обеспеченности? Она мучалась и не находила себе места. Дмитрий Сергеевич тоже волновался, но помочь ничем не мог, разве что посоветовал жене обратиться к специалисту.
Доктор с улыбкой сказал:
- Да вы напрасно так это всё переживаете. Это всё нормально. Возраст такой, переходный, со временем это пройдёт. Выждете только немного, и постарайтесь так больше не волноваться, а то сами загнётесь, здоровье то, оно, знаете, не железное.
- Но ведь она и слушать ничего не хочет. Как же? Разве это может быть в норме такая перемена, - не унималась Наталья Викторовна, - порою такие вещи загибает, аж поверить сложно. А была такой лапочкой...
- Она, верно, и игрушки ломает, и всё наперекор делает, и кажется, будто она отдаляется от вас.
- Да, да...
- Ну вот, знакомые симптомы. Я же вам говорю, не нужно так беспокоиться. Это всё пройдёт, так у всех бывает. Вам бы нужно книгу, какую прочесть, - и доктор дал ей несколько советов, как вести себя с дочерью, и взял с неё обещание, не волноваться из за этого.
Конечно, слова этого человека её обнадёжили, но вскоре случилось то, чего она не могла ни ожидать, ни предвидеть.
Однажды в дверь позвонили, и открыв, Наталья увидела совершенно незнакомого человека, который раньше никогда не посещал семью Платоновых. Он улыбнулся, поздоровался и поинтересовался, дома ли Дмитрий Сергеевич. Почему-то сердце Натальи Викторовны дрогнуло, сбилось с привычного ритма, когда она увидела его на пороге. Сердце дрогнуло, но не смогло подсказать, что случилось. Даже интуиция не настаивала на том, что человек этот мог быть нехорошим. Наталья Викторовна всегда чуяла плохих людей, и этот был не из них. Она ответила, что мужа дома нет, что он в командировке, и что сама точно не знает, когда он будет. Извинившись и поблагодарив, он окинул её мгновенным, пристальным взглядом, словно фотографируя. Улыбнулся ещё раз, на прощанье и вошёл в лифт. Тот нехотя проглотил его и отправил вниз. Женщина стояла в дверях и слушала, когда незнакомец выйдет. Лифт остановился, и тихие шаги недавнего визитёра зашуршали по лестнице.... Наталья закрыла дверь и быстро подошла к окну. Она отдёрнула занавеску... и снова увидела его. Он стоял, пристально всматриваясь в окна, словно ожидая её действий. От неожиданности женщина отпрянула, а незнакомец, быстро развернувшись, скрылся в пересечениях соседних дворов, домов и улиц.
Ей было страшно.
Когда приехал Дмитрий Сергеевич, жена быстро, почти с порога, выпалила ему всю историю. Он как-то насторожился и попросил поподробнее описать гостя. По всему было видно, что и он обеспокоен таким посещением.
Весь остаток дня он проходил задумчивый, молчаливый, погружённый в раздумья, куда-то звонил. В тот вечер он не обмолвился с женой почти ни словом, даже ни разу не улыбнулся дочери. Такое случилось впервые, и стало ясно: произошло что-то неладное, что раньше в планы не входило. Но что это могло быть, Наталья не догадывалась, а спросить не решалась. Было уже поздно, когда Дмитрий, наконец, устало опустился на стул, рядом с ней.
- Ну что, поздно уже. Спать пора, а завтра видно будет. Разберёмся. - Он попытался улыбнуться, но так и не смог убедить Наталью Викторовну в своей улыбке...
А утром пришли двое.... Один был в форме, высокий, с немного звериным лицом и грубым голосом. Второй пониже, в штатском, более человечен, любезен и обходителен. Дверь открыл муж.
- Доброе утро. Здесь проживает Платонов Дмитрий Сергеевич?
- Да, это я, - ответил он, не торопясь впускать незваных гостей внутрь квартиры.
За спиной его стояла Наташа и с испугом взирала на пришедших, словно загнанный в ловушку зверёк. Она была бледна.
Человек в штатском полез в карман и вынул оттуда сложенный вчетверо лист бумаги. Лицо его выражало абсолютную безучастность. Он просто выполнял свои обязанности. Он не сочувствовал и не ненавидел Дмитрия. Он делал то, что от него требовалось и не более того. Человек протянул лист.
- Вот, прочтите. - Спокойно, можно даже сказать, с какой-то просьбой прозвучали эти слова.
- А в чём дело? - Дмитрий Сергеевич пытался сохранить невозмутимость, но дрожащие пальцы, разворачивающие лист, выдали его трепет.
- Вы арестованы. - Безмятежно сообщил пришедший.
Это для Натальи Викторовны было неожиданней, чем гром, ударивший из совершенно ясного неба. Ей стало плохо, и пошатнувшись, она добрела до кухни, где села на табуретку и уставилась пустым взглядом на кран, из которого, капля за каплей, текла вода. Так же и жизнь её, день за днём, уходила в гнетущую бесконечность. Где будущее? Где оно? Что оно?
Наталья было не в себе, и не давала себе отчёта в происходящем.
Дмитрий Сергеевич собрался, и зайдя на кухню, опустился на колени перед Наташей. Она, словно не замечала его, не отрывая взгляда от падающей воды. Он, будто ребёнок, уткнулся ей в ноги и прошептал: " всё будет хорошо". Потом, как-то резко встал, поцеловал жену и вышел с пришедшими за ним людьми. У неё не хватило даже сил, чтобы проводить его, она находилась в невменяемости. Наташа не могла соображать, не могла думать и переживать, но знала: всё кончено. Безвозвратно. И это не пугало её. Глубокая апатия охватила её сознание. Она бездвижно сидела на кухне, не предпринимая никаких действий, ибо бесполезность победила её...
В неопределённости и подавленности она прожила несколько дней, но вот однажды ей принесли письмо. От него. Однако оно несло в себе лишь печаль неизбежности.
" Здравствуй, моя Наташа.
Я совершенно растерян перед тобою. Прошу, не вини меня ни в чём. То, что случилось, никак не должно было случиться, иначе, знай я об этом, я ни за что не обрёк бы тебя на подобное. Я просчитался единственный раз в жизни, и лишь в этом виновен перед тобой. Да, что я говорю, Господи! Прости, прости меня, Наташечка, и мы ведь, наверное, не свидимся уже. Я уезжаю далеко и надолго, и если вдруг, спустя годы, у меня будет возможность навестить тебя, то я не сделаю этого, поверь. Больше я никогда не потревожу тебя. Мы прожили с тобой полтора года. Это было лучшее время в моей жизни. Ты знаешь, сейчас у меня есть ваша фотография. На ней вы, с Леночкой смеётесь и обнимаете друг друга. Вы так счастливы.... Я верю, счастье ещё придёт к вам. Я умоляю тебя, Наташенька, целуй её перед сном два раза. Один за меня...
Прошу, не пытайся узнать, за что меня. Если ты меня хоть немного... если ты что-то чувствуешь ко мне, не пытайся об этом узнать.... О разводе не беспокойся, мои люди всё сделают. Не знаю, смею ли я просить тебя ещё об одном. Но это не просьба, это скорее мечта.... Как бы я хотел, чтобы Леночка продолжала носить мою фамилию. Я так хочу остаться отцом, хотя это так невозможно. Я оставляю вам квартиру, опять же, мои люди оформят все необходимые бумаги. Вы не станете нуждаться ни в чём, об этом позаботятся.
Что ж, прощайте. Там, куда меня отправляют, у меня отберут даже эту фотографию.
Я обнимаю и целую вас, родные мои. Прощайте. Прощайте. Будьте счастливы".
От квартиры и обеспечения Наталья Викторовна отказалась сразу. Развод оформили, но фамилию сохранили по желанию Наташи. Она переехала вновь в свою старую квартиру, так и продолжая работать на кондитерской фабрике и водить дочь в ясли сад...
Жизнь много имеет сюрпризов в своих недрах. Она не перестаёт изумлять. Она заставляет восклицать: "Этого не может быть!" и смеётся над людской наивностью. Она выворачивает судьбы наизнанку, перевёртывает планы и направляет все надежды в другое русло. А порою, она просто убивает собою. Она убивает, но находятся люди, которые смеются ей в лицо, и смеясь, кричат над трупом своего счастья: "КАК Я СЧАСТЛИВ!". Они - безумцы, но жизнь, поджав хвост, отступает перед ними. Она привыкла к покорности людей, и подобный смех пугает её, поскольку сам способен изменить её до неузнаваемости. Он способен украсить её лилиями призрачных мечтаний и розами надежд, и случается, она посмотрит на себя в зеркало и вдруг улыбнётся и похлопает его по плечу. Она может даже без памяти в него влюбиться, ибо он смеётся над серьёзностью её. Он смеётся, и ей самой, в конце концов, становится смешно. Но таких людей мало.... В основном же люди смотрят на жизнь, сквозь смрад своих неудач, потому не замечают её красоты. А может ли женщина вполне любить того, кто не видит, что она красива, того, кто не говорит ей об этом? Они считают жизнь самой опасной своей болезнью, от которой умирают все...
Жизнь невозможно полюбить, не видя в ней ничего, кроме медленного умирания. Можно ли увидеть счастье, если заведомо от него отворачивать взор? Ведь то, что называется счастьем, это вовсе не какая-нибудь неземная вспышка, которую ждут зачастую всю жизнь. Слишком для многих счастье превращается в мираж, лишь из-за того, что, ища его, они смотрят вдаль.... Вот же, вот оно! Неужто так никогда и не стряхнёте вы эту ложь с глаз своих! Вот же оно! Наслаждайтесь им, пока оно рядом, ибо, если вы вдруг увидите его на горизонте, то это и будет, скорее всего, миражом...
Так и ушёл этот человек из жизни Натальи Викторовны и её дочери. Леночке было тогда три с половиной года.
3
Узнав о случившемся, родители ни словом не упрекнули Наталью. Да и в чём она была виновата перед ними? В чём заключалась её вина? Отец потом часто смотрел на неё и вздыхал с каким-то сожалением, словно желая этим реанимировать счастье Наташи.
- Вот так вот и случается. Вроде бы всё есть, всё хорошо, и человек любимый рядом, а потом, раз, и нету ничего, словно кануло куда-то. То-то люди говорят, не зарекайся.... Ну, да что ж теперь об этом. Не вернёшь уже его. И жаль. Я ведь тебе правду скажу, нравился он мне. Не знаю уж, что там у него, как, но в тебе он, по всему видать, души не чаял, а ведь отцу, что ещё нужно то, чтобы зятя полюбить? Эх, доченька, и за что же это на нас.... Так, вроде и грехов за нами никаких н водилось великих, а вот, видишь, оно как обернулось. Боженька, Он всё видит. Это, как нынче то говорят: нет Его. Говорят "нет", а сами трепещут, и крестик нательный тайком хранят, потому, как не принято это сейчас. Крестик то носить. Он всё видит, стало быть, провинились мы в чём-то. Но ты не гневайся, и не стань высокомерной, и не презирай людей. Они все для себя живут, и если, вдруг, зло тебе причинили, то опять же, не нарочно, а потому, что о себе заботились. Ну, а что же ты, Наташа, ты переезжай к нам жить, и нам веселее, и тебе полегче будет. Я ж вижу, тоскуешь ты шибко, как бы что ни стало...- он и вправду верил, что она вернётся к ним.
- Нет, папа, не поеду я к вам, достаточно уже с вас. А тоску свою, как ты говоришь, я и сама переживу. Не тревожься, ничего со мной не случится. А вернуться к вам я не могу. Достаточно. Я вас люблю, и поэтому, только, как гость смогу ваш дом навещать. Ни просьбами, ни угрозами не измените вы моего решения. А ходить в гости к вам мы будем теперь часто...
- Да хотя бы о дочке подумай! О Леночке! - Взмолился старик. - Хватит ли времени на неё. Ребёнку то ведь забота необходима, воспитание. Смотри же, не погуби её своим упрямством. Подумай, подумай хорошенько.
- Нет, папа, я уже всё решила и высказала. А за Леночку ты не переживай, я её никому не отдам, а коли заберут, так отобью, у кого хочешь, даже у смерти. Это у меня вся жизнь, как через мясорубку, а над ней, глядишь, Боженька твой и сжалится. Только не верю я этому. А коли придётся, я и сама её уберегу, и никакие Ангелы мне не нужны.
- Ну, полно, доченька. Не говори так, не надо. Коли решила, так и быть, а слова твои лишними были. Не должно было так говорить, не должно. Ведь ты ничего не знаешь, и я не знаю, что там, на небе то, суд какой идёт. Да и шутка ли... - старик испуганно смотрел на дочь, словно моля её не говорить больше ни слова.
- Ну почему же? Что же я сказала такого? Или, может быть, Он на меня прогневается? Ну, так и пусть! Мало мне страданий! Пусть, пусть всю свою щедрость покажет! Что же мне с этого? Не боюсь! Не боюсь я ничего..., - она заплакала и уткнулась в плечо отца. Тот обнял её, прижал к себе. Он и сам плакал, и больше не укорял дочь в словах её, поскольку понял, что они неразумными были, чувственными. Отец успокоил её, но после не раз ещё, при удобном случае, звал к себе. И мать звала, но не было никакого результата. Наталья Викторовна никогда не отказывалась от их помощи, но вновь ехать к ним жить, оставалось для неё мучительным испытанием совести. Порою ей хотелось, очень хотелось исполнить их просьбу, но ощущение своей недостойности связывало её стремления. Так и шло время.
Леночка взрослела, и всё случилось именно так, как говорил когда-то доктор. Она вновь стала прелестным ребёнком, у которого, впрочем, уже стали складываться оттенки характера.
Тяжелее всего, конечно, Наталья Викторовна пережила её вопрос "где папа?". Что ей было ответить? Она могла сказать, что он уехал, что приедет нескоро, и что он её очень любит.... Но совесть не позволяла ей говорить об этом. Со слезами на глазах, она попросила:
- Малыш, не спрашивай меня никогда о папе. Хорошо? - голос её был на грани срыва, и Леночка тоже заплакала...
Она не любила ходить в детский сад, и всё время просилась домой. Ей не нравились игрушки, которые там были, ей не нравилось спать днём, и ещё она не любила манную кашу. Она не любила ходить в детский сад. Там все играли в массивные, железные грузовики, и пластмассовых кукол. Дома у неё были свои любимые игрушки. Они были мягкими и добрыми. Ей очень нравилось передвигать их и кормить из ложечки. Она любила свои игрушки, и хотя их было намного меньше, чем в садике, она укладывала их спать рядом с собой, и всех называла по имени. Она никогда не брала их с собой в группу, ей не хотелось, чтобы другие трогали и играли в них. Это были только её игрушки. Любимые ею, и потому самые лучшие игрушки в мире, она не могла позволить, чтобы другие любили их тоже. Да и кто смог бы полюбить их так же, как она? Ведь есть же общее, ведь это любят все, но так ли любят, как своё?
Леночка довольно легко сходилась с детьми и предпочитала живые игры. Она постоянно уговаривала поиграть в прятки или вышибалы. Ей нравилось играть в такие игры, но ничто не могло сравниться с её стремлением лепить из пластилина, или рисовать. Когда им выделяли на это время, она уходила в эти занятия полностью. Перемазав еще плохо слушающиеся пальцы мягким пластилином, она лепила простые фигурки животных. Наблюдая за ней, невозможно было сдержать улыбку. Она что-то шептала, хмурила брови, высовывала язык, словно помогая непослушным ладоням. Подобное можно наблюдать у каждого ребёнка, если он всецело поглощён какой-нибудь деятельностью. Он не видит никого, и ничего для него в этот момент не существует. Он где-то очень глубоко в себе, и мысли его полностью направлены на творчество.
Елена обожала сказки, но не любила, когда читала воспитательница. Она сразу делала кислую физиономию и ёрзала на месте, вздыхая и обращая на себя общее внимание. Даже, если она прекрасно знала, что книга интересная, она всё же выражала полную не заинтересованность, нарушая спокойствие в смирном кружке, расположившихся вокруг воспитателя ребятишек. Но зато, ту же книжку, вечером, дома, в постели, рядом с мамой, она слушала, открыв рот. Те же истории, к которым была она совершенно равнодушна недавно, рождали в ней трепет, и она с замиранием сердца следила за развитием сюжета.
Наталья Викторовна великолепно могла преподнести любую книгу. Она читала разными голосами, и Леночка, в самом деле, верила в происходящие события. Она до того вживалась в читаемые ей сказки, что иногда визжала, иногда плакала и накрывалась с головой одеялом.
Так время и шло. Наталья обеспечивала их обеих всем необходимым, правда, довольно скромно. Многие знали о её судьбе, и на работе часто шушукались за её спиной, отмечая каждый её шаг. Так уж устроен мир: лишь стоит произойти с человеком что-то неординарное, как тут же он начинает притягивать к себе общее внимание, словно и каждое обычное его движение проникнуто тайной и мистикой, собирая, таким образом, вокруг себя ореол сплетен, самым невероятным образом трактующих его поведение. На самом деле, в ней не было ничего необычного, что могло бы послужить интересом для окружающих. Во всяком случае, сама она этого не ощущала, хотя и чувствовала порою любопытные взгляды сослуживцев. Все они считали себя настолько проникновенными, что надеялись своими долгими, проникновенными взглядами докопаться до истины, узнать что, какие страдания скрываются в душе Натальи Викторовны. Людям приятно созерцать чужие страдания, особенно, выходящие за рамки обыденности. Им так намного легче чувствовать себя счастливыми, рядом с тем, кто несчастен. Они сострадали ей, но в этом не было искренности. В этом был скрыт лишь глубокий эгоизм, лишь сознание, что к ним судьба куда милостивее. Можно сказать, что чужие страдания дарят нам счастье, хотя мы ничего не приобретаем. Если человек сострадает, значит, он менее несчастлив, в ином случае, он просто не замечает терзаний другого. Так было и есть и, видимо, будет всегда...
В личной же жизни Наталье Викторовне не везло, да она и не особо стремилась к такому везению. Вряд ли она смогла бы пережить всё это вновь, она окончательно разбила свою веру в юношеские сказки и их счастливые завершения.
Ей встречались хорошие мужчины, но она избегала длительных отношений. Наталья прерывала всякую связь, лишь только чувствовала, что сердце её начинало таять. Она не могла допустить, чтобы Лена успела привязаться серьёзно к кому-то из них. Приходилось чем-то жертвовать, чтобы потом не лишиться всего. Так было намного легче, и мало помалу Наталья Викторовна привыкла к этому, поскольку, таким образом и она страдала не сильно, и дочь ограждала от новых потрясений, к тому же в последние годы, Леночка становилась такой счастливой, что этот оптимизм начал поселяться и в сердце матери. Особенно весело проходили празднования её дня рождения. Тогда непременно все собирались вместе, непременно был торт и непременно свечи. Раньше Леночке с трудом удавалось задуть и три свечки, одна всегда оставалась. Сейчас же и пять уже не было проблемой. Все шутили, смеялись, ели торт с лимонадом и фотографировались. Было очень весело, и Лена очень любила свой праздник. Естественно, ей дарили подарки, и она безумно этому радовалась. Зажмурит глаза и ждёт, а сердечко то, как заводное, так и тикает, а потом, с таким ликованием смотрит на подарки, обнимает и целует родных. Лена тоже пыталась что-то смастерить, чтобы поздравить маму, бабушку и дедушку на их праздник. Её детское, ангельское личико, просто искрилось радостью, видя, как они счастливы, принимая из её рук наивно слепленные фигурки, которые потом ставились в сервант, на картонных подставках, на самых видных местах...
А на Новый Год ей дарили книжки. Добрые, яркие книжки. Она ещё не умела читать, но с жадностью листала бесценные подарки, водя своим пальчиком по строчкам, словно читая. Елена рассматривала картинки с животными, и сама фантазировала об этих персонажах свои истории. Она рассказывала их матери, и та смеялась, одобряя дочку. Ещё Леночка рисовала тех, кого не было на картинках. Она спрашивала:
- Почему же, ты читала про лису, а её здесь нет, а есть только петушок?
Мама улыбалась:
- Леночка, а ты нарисуй и раскрась, вот и будет тебе лиса, а потом мы твой рисунок в книжку вклеим и будет всё правильно.
Впоследствии, листая свои детские книги, Лена невольно улыбалась, созерцая растолстевшие от подклеенных рисунков, потёртые книжки. Их было так много, что среди них терялись основные страницы с текстом, но и без них в книжках всё было понятно по рисункам. Она улыбалась, даже смеялась над собой, но тогда, в детстве, совсем юная Леночка придавала этому самое серьёзное значение. Если бы раньше кто-нибудь спросил у неё: "скажи, Леночка, что важнее: атомная бомба или твои рисунки в книжках?", то она, наверняка даже не спросила бы, что такое атомная бомба, а просто бы ответила: "рисунки важнее".
В шесть лет Леночка начала учить буквы. Она вдруг сказала матери:
- Я тоже хочу читать книжки. Я буду читать, а потом рисовать, о ком прочитала.
- Чтобы научиться читать, тебе придётся постараться, моя сладкая. Это долго, и нужно терпение. У тебя хватит терпения?
- Да, да, - закивала Лена, загоревшись этой идеей.
Она была готова на всё, что угодно, лишь бы стать взрослой и читать слова, как это делает мама.
У Натальи Викторовны не было навыков обучения ребёнка чтению, да она и не собиралась этого делать, предполагая, что это произойдёт в школе, однако такое категоричное заявление дочери, заставило её сменить тактику. Учитель из неё был никудышный, и она совершенно не знала с чего начать. С огромным трудом удалось ей кое-как объяснить дочке основы азбуки. Елена была смышлёной ученицей, постоянно сидела и учила буквы, чем снизила количество хлопот матери до минимума. Конечно, с чем не могла она справиться самостоятельно, она обращалась к матери, и та охотно разъясняла ей, что к чему.
Время подходило к школе, и надо было готовить всё необходимое. Леночка сначала наотрез отказывалась идти в первый класс:
- Не пойду я в школу. Не хочу! Там все чужие и меня не знают. Там все всё знают.... Не пойду я в школу!
- Ну, как же, как же ты не пойдёшь? Ведь там и читать тебя хорошо научат, и писать буквы. И там все будут, как ты, а тем более, ты уже слова читаешь, а это мало кто уметь будет. Ведь ты у меня умненькая, и со всеми подружишься. Это в садике тебе не нравилось, а там всё по-другому будет. Вот увидишь. А то, как же это, не ходить в школу то? Так и не научишься ничему...
Мало помалу упрямство Леночки сменилось глубоким и искренним стремлением к учёбе. Сюда же свои старания приложили и бабушка с дедом, своими разговорами. Прошло совсем немного времени, и уже Леночка сама всем надоедала постоянными расспросами о школе. Ей уже не терпелось окунуться в этот новый мир, который ей так красочно расписали. Она теперь вдвое усиленней засела за чтение, поскольку не желала ударить в грязь личиком перед своими будущими подругами. Она уже переживала об этой встрече и хлопотала ничуть не меньше своих родных о подготовке к торжественному дню. Она заранее, уже за полгода сложила пенал, и собрала портфель, ежедневно проверяя, чтобы всё было на месте. Хотя, она прекрасно знала, что ничего не забыла, ей доставляло неописуемое удовольствие изо дня в день открывать свой портфель, смотреть на лежащие в нём тетради, и чувствовать себя взрослой.
Самая первая книжка, прочитанная ею самостоятельно, сейчас уже куда то затерялась, и в нынешнем семнадцатилетии, она уже о ней не помнит, но что отдельно отпечаталось в памяти, так это её Любовь к большой, красочной книге "Волшебник Изумрудного города". Она любила её, когда ещё не умела читать, и слушала её перед сном от матери. Впоследствии, когда она повзрослела немного, она и сама не раз перечитывала её, затаскав довольно основательно. И сейчас, она с нежностью вспоминает о ней, и содержит её в шкафу, наряду с серьёзными, хмурыми томами...
Да, она неминуемо взрослела на глазах матери. Всё это происходило незаметно, и лишь вспоминая прошлое, Наталья Викторовна ощущала перемены.
- Это что же. Вот, Леночка уже и в школу пойдёт, семь ей уже скоро. Ох, папа, что же время то летит так? Ведь вроде не давно совсем и говорить не умела, а глядишь - уже читает. Взрослеет. Куда же деваться то от этого? Что ещё впереди будет? Три года прошло, и моргнуть не успели. И, знаешь, не права я тогда была, когда о Боженьке говорила. Ведь счастлива она, а сердиться на жизнь и правда смысла никакого нет. Не поможет это. Семь лет. Растёт, а я старею, но не жаль этого, лишь бы она прежде времени не состарилась, лишь бы по стопам моим не пошла. Не хочу я этого и ей не желаю. И ты смотри, а, как жизнь то развернула, и понять невозможно. Нет логики у неё, у жизни этой, всё как-то вразброс, в беспорядке. Глядишь, там и взрослой станет, что тогда? Неужто забудет меня и уйдёт, как я от вас уходила? Ох, и тяжко, и радостно мне, а объяснить не могу.
- Да ты и не объясняй. Понимаю я тебя. Сам, чай, это всё пережил, и помню, как всё равно вчера было, свежо всё. Ну, да ты себя то не терзай. Не приведёт это ни к чему. Сама же себя изводишь, не жалеешь совсем, мучаешь. И что толку тебе в этом? Неужто жить без этого не можешь? Привыкла уже в опаске какой-то жить, да так, видно и не изменишься уже никогда. Радоваться, радоваться надо, вон ведь оно, как обернулось. Леночка то счастлива, а что ещё нужно то? Не желай многого, тогда и малым доволен будешь, а коли, станешь необъятного желать, то тебе и большое счастье пресным покажется. Намучалась ты уже, уж поди и хватит. А коли, чувствуешь ты, что стареешь уже, так это выходит, что мы умирать уже начали? Ну, да как Бог положит. Ты только смотри чаще на неё, чтобы грусти в тебе не оставалось, и о прошлом не думай, что об ушедшем тосковать, мука одна. А что утекло, так того не воротишь, родимая ты моя. Больше, больше времени ей уделяй, потому как нельзя без этого, потому как дела земные никогда ещё ниже небесных не опускались, а порою и выше задираются. Оставь их, дела земные, поскольку кто, как не Ангел под твоим теплом возрастает...
4
Наступала пора идти в школу, и это Наталья Викторовна понимала, как тревожное время. Это шаг в совершенно иную жизнь, более взрослую, более осмысленную. Она знала, что не успеет и оглянуться, как дочь уже в старших классах, и потому, какой сложится коллектив, какие сложатся отношения, имело сейчас огромное значение. Как и любой другой матери, Наталье не хотелось, чтобы дочь её испортилась, попав под дурное влияние, что случается довольно часто. Так и проходила вся жизнь её в страхе и опасениях за Леночку. Так вот и проходила жизнь...
А между тем надо было что-то делать. Чтобы как-то ограничить влияние улицы и будущего коллектива, она решила отдать дочь в какой-нибудь спортивный клуб, что, в принципе, делают большинство родителей. Но вот выбор был труден. Леночке не нравились все предлагаемые варианты, и она наотрез отказывалась идти в спортзал, поскольку целиком оказалась поглощена приготовлениями к школе и разорваться не могла. Как раз было лето, и она мало гуляла на улице, в силу того, что все её подруги покинули город. Все они куда-нибудь разъезжались с родителями, кто на море, кто в деревню, кто на речку. У Лены же единственным разнообразием были поездки на дачу с бабушкой и дедушкой, да и то, всего лишь на выходные. Ей не очень нравилось на даче. Там было жарко и всегда хотелось пить. Там не было друзей, и всё навевало скуку на семилетнюю девочку. Но она с охотой помогала им копаться на грядках, и сама даже донимала всех, чтобы ей дали какое-нибудь занятие. Она очень любила своих родных, чувствуя глубоким внутренним ощущением, что они так же без оглядки любят её. Лена копошилась с семенами и сорняками с видом знающего человека, чем вызывала улыбку умиления. Дедушка даже специально огородил ей уголок невысоким забором, чтобы она могла сажать там цветы. Леночка собирала на лугах семена цветов, и затем высаживала в своём полисадничке. Лучше всего росли одуванчики, и каждый год она с гордостью дарила маме на день рождения эти простые цветы. А так, большинство времени она проводила в городе, в одиночестве, скучая и ожидая приезда своих знакомых.
В августе, ближе к осени, когда, наконец, все собирались, столько было рассказов! Сколько впечатлений, причём самых разных, самых противоречивых. Одни с восторгом рассказывали про море:
- Там здорово так. Вода синяя-синяя, и солёная. Когда мы с папой ходили на пляж, он катал меня на лодке, и мороженое покупал...
- А мне не понравилось на море. Мы ездили в прошлом году с мамой. Там очень скучно, и воняет оно чем-то, водорослями какими-то, что ли.... Камни одни на дне, тоже плохо. Один дядька так ногу порезал об них, что даже врачи приходили, и ногу ему забинтовывали...
- А говорят, на море медузы бывают, прямо на пляже плавают, - вмешивался третий.
- Да, да, - в один голос отвечали первые двое, - их полно там. Скользкие такие, противные. Бя...
- А мы на речке отдыхали...
Лена взахлёб слушала эти истории, и ей тоже хотелось и на море, и на речку. Но она ещё не ощущала, что город - это ужасно. Он не успел ей ещё надоесть за неполные семь лет. Это впоследствии, многие взрослые говорят, что город, он так надоедает, спасу нет. От него так устают, что и жить не хочется. Это потом говорят, что быть на природе - это счастье и самый лучший отдых. Большинство же под природой понимают вытоптанные и выжженные опушки близлежащих, хилых рощиц, с поникшими ветвями, пожухшими листьями и бывшей травой. Но всё равно, вроде, как природа, и вроде, как дышится легче. Она ещё этого ничего не знала, ей просто хотелось куда-нибудь съездить с мамой, или с .... Или с бабушкой. Ей всегда становилось грустно, когда она вспоминала отца. Её память не могла в достоверности воспроизвести его образ, имевший место лишь в раннем детстве. Можно сказать, что она совсем его не помнила, но всё же она помнила о нём. И хотя память Леночки была слаба на этот счёт, но старые фотографии оказались куда более стойкими. От них Елена и узнала об отце. Они ей и рассказывали, как он улыбался, когда смотрел на неё. Как выглядел и смеялся. Они ей и раскрыли страшную тайну. Они рассказали ей, что и мать её тоже раньше смеялась.... Беззаботно и от души. Совершенно не так, как смеётся она сейчас. Ребёнок всё понимает, как бы взрослые не пытались скрыть своё состояние. Он проницательнее пророков и гадалок, как называли их раньше, он проницательнее психологов, как стали называть их сейчас. Он бесконечно проницателен, но у него не достает здравого рассудка, чтобы осознать всё это, и соотнести со своими внутренними переживаниями. Это слишком сложно для него. И Леночка тоже видела, что на фотографии, её мама смеётся совсем не так, как сейчас. Она видела, что мать счастливо по настоящему, и причиной тому был папа, которого она знала лишь по фотографиям. Но смогли ли они дать ей полное представление о нём?
Детская фантазия по-своему рисовала его. Это был лучший человек в мире.... Порою, Лена даже знала, что он сказал бы по тому или иному поводу. Она тосковала по нему, но не могла ничего поделать. Она даже не знала, где он, а спросить не решалась, потому что дала слово. Но слово это с каждым годом становилось всё тяжелее и тяжелее, таким, что удерживать его было очень трудно...
Всё практически было готово, и оставались лишь незначительные мелочи. Кстати сказать, Лена всегда принимала участие в покупках, которые относились к предстоящей учебе. Ее выбор всегда оставался строгим и требовательным. Они поехали на вокзал, чтобы приобрести необходимые, финальные детали.
Спускаясь в переход, Елена вдруг остановилась, пораженная одним зрелищем, задевшим ее детское сознание. Наталья Викторовна тоже остановилась, прослеживая глазами, взгляд дочери, пытаясь выяснить, что стало причиной ее заинтересованности. Среди обилия толкающихся и суетящихся людей, она увидела человека, словно вырванного из общего подтекста суеты и безумия, и одновременно с этим дополнявшего собой эту картину обыденности.
Этот человек в старой и грязной одежде, лет пятидесяти, со спокойным, и невозмутимым лицом, с уставшими, но добрыми глазами. Люди шли, едва не задевая его, а он не торопясь, занимался своим делом. По всему было видно, что у него не было денег, и зарабатывал он себе тем, что играл в подземных переходах на аккордеоне, молча взывая уделить ему монетку. Это был честный труд, хотя и не признаваемый большинством. Быть может, он даже не имел больше ничего делать, но это вряд ли можно приписать к его недостаткам, ведь он отлично справлялся со своей работой. Играл он великолепно, и не ждал лишнего. Вот и сейчас, вероятно, набрав необходимую сумму, он уже собирался уходить.
Так что же так поразило ребёнка? Об этом вообще очень трудно судить...
Человек очень аккуратно, с какой-то необыкновенной Любовью вытирал пыль фланелевой тряпочкой с аккордеона. Да, у него не было ничего, и эти действия могли показаться несообразными ввиду его плачевного положения. Казалось, что нет никакого смысла в этих движениях, однако...
- Зачем он это делает? - Лена не могла оторвать глаз от заинтриговавшей ее ситуации.
- У него в жизни все еще есть то, ради чего он живет... - Наталья Викторовна знала, что высказалась сложно для ребенка, и тут же попуталась исправить положение. - Он любит его, потому что это последнее, что у него есть. Жизнь, видишь, как с ним обошлась, она лишила его всего, но наверное он имеет больше, чем многие из людей. У него есть то, ради чего жить, и пусть даже мир вокруг сойдёт с ума, он по-прежнему будет любить. И наверняка, любит он его не потому, что он помогает ему зарабатывать деньги, это совсем другое...
Человек закончил, и стал укладывать аккордеон в старый мешок. У него не было даже футляра.
- Нет, я боюсь его, - Лена вцепилась в руку матери.
Человек бережно упаковывал аккордеон, и вдруг, повернулся в их сторону. Он взглянул на них, сквозь призму людского потока и подмигнул Елене. Тихая, едва заметная улыбка озарила его бородатое лицо, после чего он, вновь занялся своим делом.
- Возьмите, пожалуйста... - Леночка протянула ему деньги, и тот принял этот подарок. Она развернулась, и уже собиралась уйти с матерью, как он окликнул ее.
- Подождите. - Он перешел поток людей и остановился перед ними. Человек полез в карман и достал оттуда тряпочный сверточек. Развернув его, он протянул Елене маленькую серебряную ящерку.
- Вот, возьми. - Он замолчал, но потом продолжил, - Эта вещь очень дорога для меня, но жизнь непреклонно требует, чтобы я продал ее. До сих пор, я держался, но кто знает.... Не хочу менять ее на деньги. Возьмите ее, пожалуйста, мне так будет спокойнее, тянуть не станет. Возьмите...
Лена взяла ящерку, рассматривая. Она была благодарна человеку за подарок, но значение слов его понять не могла. Это был маленький кулончик с красными глазками.
- Он очень старый, - вновь, после некоторой паузы, продолжил человек, - и стоит, наверное, очень дорого, но умоляю вас, не продавайте ее.
После этого, он быстро развернулся, и вскинув на плечо мешок, зашагал прочь.
- Спасибо, большое спасибо! - Крикнула ему вслед Наталья Викторовна.
Весь оставшийся день, Лена носила ящерку в вспотевшей ладошке. Они купили кожаный шнурок, и повесили кулончик на шею.
Лену потрясло сегодняшнее событие, и она часто вспоминала о нем и думала, с годами меняя свое отношение к этому человеку. Все это казалось тогда странным.
Но вот, наконец, и настало первое сентября. Лена суетилась и волновалась, собираясь на первую в жизни линейку. С цветами, и в наглаженной форме они вышли к школе. Бабушка с дедушкой, разумеется, тоже не могли пропустить такое событие.
Было очень много детей и цветов. Все пестрело тожественностью, так, что у Леночки даже глаза разбегались. Можно было проследить весь спектр школьных возрастов, и весь спектр отношения к школе. Для первоклассников, все еще было в новинку, они осматривали изумленными глазами огромное количество наряженных детей, и, вероятно, придавали этому самое серьезное значение. Они робко топтались на месте, не решаясь заговорить со сверстниками, да и не до этого им сейчас было. Всегда, то, что происходит в жизни впервые, вызывает хотя бы легкое волнение, или даже замешательство.
Те, кто уже перешел во второй класс, хотя и были старше всего лишь на год, но вели себя совершенно иначе. Они чувствовали себя хозяевами положения, и с гордостью взирали на новеньких, испуганно притихших в одну линию. Второклассники беседовали между собой с деловым видом, и важность их была настолько смешной, что ее замечали более старшие классы и смеялись.
Представители же десятого года обучения были совершенно безразличны к происходящему. Они, вообще пришли сюда лишь для того, чтобы поскорее увидеться после лета, и теперь собрались кучкой возле гаражей, смеялись и курили, не взирая на предупреждения родителей и учителей. Кто-то был уже пьян, и, порою, даже завязывалась драка. Для каждого возраста первое сентября имело свое исключительное значение...
День закончился бурным, эмоциональным вечером. Масса впечатлений о первом проведенном в школе дне, так и плескалась наружу восхищенными рассказами. Леночка все смеялась и обнимала маму, потом еще раз проверяла портфель с тетрадками. Она ни за что не согласилась в тот вечер снять свою школьную форму, и все кружилась перед зеркалом, радуя и себя, и его своей свежестью. Наверное, в этот день ей ни разу не случилось подумать о чем-нибудь ином, кроме школы. Дедушка шутил:
- А ведь не хотела идти в школу то. Ну, ни в какую. И так ее уговаривали, и сяк, на силу согласилась, а теперь вон что, прыгает от радости. Может, не пойдешь, передумаешь?
- Пойду. И не говорила я такого, что идти не хочу, это ты, дедуль, путаешь. Ты всегда что-нибудь путаешь, и сейчас, наверное, тоже. - Она обнимала дедульку и смеялась.
Она не понимала, почему старшие классы такие угрюмые. Она хорошо это приметила и запомнила. Она еще не знала, что ее радость лишь первая, и связана с новизной. Леночка поинтересовалась у мамы, и Наталья Викторовна попыталась объяснить:
- Видишь ли, они уже считают себя взрослыми, и думают, что им уже не надо учиться. Им надоело ходить в школу, вот и идут они с неохотой. На самом деле, чтобы стать взрослым, нужно очень много учиться, потому что взрослые должны знать очень много. Они должны быть умными, чтобы работать. Они еще не взрослые, и если будут плохо учиться, то так никогда и не повзрослеют...
- Я буду хорошо учится, обещаю. - Ответила Леночка, и мать потрепала ее шикарные волосы.
- Умница.
Платье до самого сна Лена так и не сняла. Все ее мысли были увлечены предстоящей учебой, и она ни разу не вспомнила, что под накрахмаленным фартучком, на кожаном шнурке у нее висела маленькая серебряная ящерка с красными глазками.
5
В жизни бывают такие эпизоды, на которые сначала не обращают особого внимания, однако, не смотря на это, они являются переломными моментами жизни. Им не придают значения сначала, и забывают о них потом, хотя они дают толчок к дальнейшим крупным событиям. Они, эти мелочи, действительно являются мелочами, и потому довольно быстро выветриваются из памяти. Так получается в большинстве случаев. Все начинается с мелочей. Все великое начинается с мелочей, которых вполне могло не случиться, стало быть, не случилось бы и великого. Мы всегда обязаны чему-нибудь маленькому, хотя не признаемся в этом. Мы мним себя черезчур великими, чтобы это признать, а тем не менее, все важные шаги в жизни мы совершаем, опираясь на случайные обстоятельства.
Вот так и случилось однажды то, поначалу совершенно неприметное, что впоследствии сильно повлияло на жизнь Леночки, И можно даже сказать - изменило ее коренным образом.
Однажды утром, проводив дочку в школу, и собравшись на работу, Наталья Викторовна вышла из подъезда, и в глаза ей бросилось небольшое объявление, видимо, наклеенное накануне вечером. Оно гласило:
" Спортивный, юношеский клуб объявляет набор детей в возрасте 6-14 лет, для занятий в секции УШУ. Начало тренировок по мере комплектования группы".
Далее адрес и часы. В принципе Наталью Викторовну заинтересовала эта информация, и она, на всякий случай переписала в блокнот текст. Она не доверяла местным детям, и была уверена, что до вечера это объявление не доживет. Собственно, это была лишь еще одна попытка заинтересовать Лену, тем более, что это довольно необычный вид спорта, о котором и сама Наталья Викторовна ничего не знала толком. В конце концов, надо было что-то делать, чем-то увлечь Лену, поскольку потом будет уже поздно. Это время пройдет, и положение уже ничем не исправишь. Потом уже появятся другие интересы, которые укоренятся намертво, и вырвать их станет невозможно. Мать видела, в каком направлении прогрессирует современная молодежь, и ей становилось не по себе от такого развития. А значит, она боялась улицы, и хотела оградить дочь от грязи, как и всякая (ну, или почти всякая) мать. К тому же она имела смутное представление об УШУ, как о каких-то методиках самозащиты, что так же способствовало выживанию Леночки в этом агрессивном мире. Ведь нужно же защищаться от пошлых улиц. Как бы то ни было, а она зацепилась за эту идею, с надеждой преподнести ее вечером дочери. Ее нужно было убедить любым способом, поскольку, это можно было назвать последней надеждой Натальи Викторовны.
Как ни сильна казалась зацепка за эту мысль, она почему то быстро о ней забыла, и весь день проносила в кармане сложенный лист бумаги с адресом. И лишь вечером, укладывая Леночку спать, и слушая ее рассказы о проведенном в школе дне, она вспомнила о секции и поняла, что даже ни разу не проиграла в голове, как она все это преподнесет дочери.
- Слушай, Алёнка, я тебя хочу спросить об одном деле. Хорошо?
Девочка кивнула.
- Помнишь, мы разговаривали с тобой на счёт спортивной секции?
- Конечно. Но я не хочу идти на фигурное катание, и в танцы... - Лена смотрела на маму, явно не желая продолжать этот список всего, от чего она отказалась.
- Да, я знаю, - мать нежно погладила волосы девочки, - но вот сегодня я видела объявление на подъезде, - она волновалась.
- Я тоже его видела, когда шла в школу. Я его прочитала, но ничего не поняла. - Ее наивный взгляд умилял.
- Ты не знаешь, что такое УШУ?
- Нет.
Наталья Викторовна наклонилась, и прошептала ей в самое ухо:
- Честно сказать, я и сама об этом не знаю...
Лена засмеялась. Ей стало забавно оттого, что мама что-то не знает, поскольку раньше она считала, что та знает все.
- Может быть, мы с тобой сходим туда, и узнаем, что это такое?
Наталья Викторовна погладила детскую щечку, вопросительно глядя на Леночку.
- Ладно, пойдем, сходим, - она как-то быстро согласилась, чем немного обескуражила мать, - а когда?
- Ну вот, смотри. - Она развернула лист с утренней записью. - Видишь, тренировки там: понедельник, среда, пятница. Вот, давай в пятницу сходим туда, узнаем, что к чему, посмотрим, как они занимаются, чем, а если все нормально, если тебе понравится, то в понедельник пойдём заниматься. Чтобы уж с начала недели. Потому что нужно чем-нибудь заниматься, кроме учёбы, для себя. А спорт, это такое дело, никогда не повредит. Да, но глядишь, тебе еще и не понравится, там посмотрим... видно будет... Хорошо?
- Хорошо. - Уже сквозь сон проговорила Лена.
- Спи, - Наталья Викторовна наклонилась и поцеловала дочку на ночь. Два раза...
До пятницы время пронеслось мгновенно. Весь досуг Лена проводила за уроками, и иногда спускалась во двор, к подругам. Теперь у нее стало много знакомых в классе, и со своими бывшими друзьями она виделась все реже и реже, да к тому же, начались дожди. Осень.
Ее невозможно было вытащить из-за книжек. Ей до фанатизма нравилось узнавать что-то новое. Теперь, она уже начала самостоятельно одолевать " Волшебника Изумрудного города", и запоями проводила время над ее страницами, зная каждый шаг, каждого героя, но все равно, с жадностью -проглатывая содержимое книги. Порою, она прямо засыпала, сидя за столом, не в силах даже донести свое тело до кровати. Скоро намечался конец четверти, и Елена старалась подвести все оценки под верхний уровень. Собственно говоря, ее старания не остались незамеченными учителями, и отличные оценки, уже были ей обеспечены.
Но вот наступила пятница, и Лена первая подошла к матери, суетящейся на кухне.
- Ну что, мы идём?
- Куда? - Мать обернулась к дочери, - ах, да. Сегодня, что, уже пятница? Идем, конечно. Сейчас, я только закончу, - она вытерла руки, и сняла фартук.
- Значит, я собираюсь?
- Да, да.
Они пришли в спортзал, который с трудом отыскали в среднетехническом учебном заведении. Осторожно проходя по коридорам, они вдруг встретили толстого человека, в круглых очках, который внимательно их осмотрел и расплылся в улыбке. Наталья Викторовна собиралась было поинтересоваться по поводу спортзала, но он ее опередил:
- Вы, наверное, к нам? Ищете спортзал? - Он задавал вопросы, и, не дожидаясь ответа, задавал новые. - Я могу вам помочь.
Лена смотрела на говорливого толстяка, и ей казалось уже, что они зря сюда пришли. Человек был неприятен и Наталье Викторовне. Он положил руку ей на плечо, и матери Лены стало не по себе. Такую пухлую руку с пальцами-сардельками.
- Пойдёмте, я провожу вас, - и он повел их в известном направлении, - меня зовут Михаил, я менеджер этой организации, и занимаюсь организационными вопросами, - он засмеялся над несуразностью построенного им предложения и продолжил, - вы как пришли по объявлению, или кто посоветовал?
- По объявлению, - уже безразлично произнесла Наталья. Ее надежды пристроить дочь и сюда, таяли с каждым мгновением, что проводили они в обществе этого человека. Он вел их по коридорам, и не умолкал ни на секунду, вследствие чего коридор казался очень длинным.
- Так, так, так, - довольно бормотал толстяк, - так значит, нам уже семь. Великолепно. Сейчас я расскажу вам о тренировках и оплате. Я думаю, мы с вами поладим... - И опять началась беспрерывная трескотня Михаила. По коридору, навстречу им пробежал мальчик, в очень странной, как тогда показалось Лене одежде. На нем были широкие штаны, и верхняя часть его спортивного костюма удивляла. Во всяком случае, он был одет совершенно не так, как одевались мальчишки на физкультуре, и больше напоминал героя какого-то китайского фильма в старой одежде.
Они остановились у закрытой двери зала, за которой слышалось движение, а Михаил не замолкал, распинаясь о их клубе.
- Вы не пожалеете, если останетесь у нас, - он погладил Лену по голове своими пухлыми пальцами. - тренировки у нас ведут опытные инструктора. Впрочем, я вас сейчас познакомлю с тренером, и если вы согласны, он будет обучать вашу дочку, - с этими словами, он открыл дверь в спортзал и крикнул:
- Андрей! Подойди сюда...
Спустя мгновение на пороге появился парень в безумно белой футболке, что особенно запомнилось Елене. Андрей казался очень молодым, что немного насторожило Наталью Викторовну. Она с недоверием оглядела вышедшего к ним тренера. Тот улыбнулся, а толстяк протрещал:
- Вот, девочка хочет записаться. Объясни им, что к чему. Так то я им уже все рассказал, ты только насчет тренировок введи их в курс дела. - Он вновь повернулся к Платоновым, - А я побежал. Столько дел. Надеюсь увидеть вас снова. Приходите..., - и он засеменил короткими шажками к выходу,еще раз обернувшись и попрощавшись улыбкой с Натальей Викторовной. Та, в свою очередь, соблюдая этикет, тоже улыбнулась и кивнула ему головой, но вдруг ощутила, что с его уходом стала чувствовать себя легче. Она вновь обратила критический взгляд на молодого человека.
- Вас что-то смущает? - Спросил он и улыбнулся.
- Что-то вы, по-моему, черезчур молоды, чтобы заниматься с детьми, молодой человек. - Ответила она, не теряя строгости взгляда.
- Ну, кто знает, - Андрей не переставал улыбаться. - Так что вас интересует?
- Мы бы хотели узнать, чем вы конкретно занимаетесь. Чему учите детей? - Наталья Викторовна не подала виду, что не знает ничего про УШУ, и придала своему вопросу чисто техническое значение.
- Ну, во-первых, УШУ это искусство владения телом. Ребенок учится соединять различные движения в единый поток, вследствие чего научается контролировать себя. Ну, а если проще объяснить, то это можно назвать гимнастикой, довольно сложной, но красивой. Так же сюда относится и общая физическая подготовка, которой уделяется особое внимание. Ведь человек, занимающийся УШУ, должен быть сильным, и не только физически. Можно прибавить сюда же упражнения на растяжку и акробатику. Кувырки там, знаете, колесо...и все такое. Есть у нас мягкий зал, где мы все это и отрабатываем. Конечно же в тренировку включены и какие-то элементы самозащиты. Ну, вкратце так об УШУ не расскажешь. Ведь это классика. Поэзия в движении. Вы бы пришли, попробовали, глядишь, понравится, - он подмигнул девочке, и та засмущалась. Затем он вновь обратился к матери, - вы уж меня извините, мне идти нужно, а то дети ждут. Еще хотели что-нибудь узнать?
Наталья Викторовна задумалась, переваривая свалившуюся на нее информацию.
- Да вроде бы все понятно. Мы подумаем, спасибо вам большое.
- Да не за что, - он пожал плечами, - приходите, - Андрей протянул руку Леночке, прощаясь.
Она улыбнулась и пожала его ладонь.
- Как тебя зовут ? - прибавил он, присев на корточки.