Ты помнишь, как стояли мы, цепляясь крепко друг за друга, на фронте собственной войны, в отдельно взятой Калиюге и пропускали луч копья сквозь посеребренные спины, и знали точно - ты и я - что мы с тобой непобедимы. Я помню чахлую траву, горящую под жаром пушек - натягивая тетиву, ловя в прицел сто разных мушек, кромсая вязкий страх мечом молниеносно, незаметно, орал мой ангел за плечом, что смерти нет и мы бессмертны. Летел в лиловых тучах пепел, ложились в землю города - наш мир никто бы не заметил и не разрушил никогда, но кто то выданную силу в процентах посчитать решил: кому дано сверх меры было и кто из нас не заплатил.
И мы платили. Своим сердцем. Несли его на чей то пир, посыпав розмарином с перцем, укутав в мягкий кашемир и плыл тягучий, шоколадный по воздуху протяжный вой, когда хрустели пальцы жадных под окровавленной ногой, и запрокинув свои лица в дождливый купол небосвода, мы знали - это нам не снится. И понимали суть свободы.
Среди безжизненного поля кричали "господи, ну хватит", а бог кривился, как от боли и в нас швырял ручной гранатой, и небо стройным хором пело молебн о тонущих в грехах, и издевательски синело на самых дальних рубежах. Злость накрывала как цунами, был проклят ад, был проклят рай, но жизнь сражалась вместе с нами, ни разу ни сказав "прощай" - впиваясь в души тех, кто рядом зубами раскалённой стали, мы брали что нам было надо - и чувствовали, как устали.
В ползущих сумеречных тенях, на острых кольях сухостоя, стелясь друг к другу на колени, мы радовались что нас двое, что не дано безумной бритве вспороть броню кровавых кружев, что не нуждались мы в молитве и что никто нам не был нужен, что мы уйдём тропинкой узкой, оставив всё на этом свете, что блик от нас не станет тусклым, что нас запомнят дождь и ветер...
И несмотря на кризис веры
и на проклятья безутешных
перед последней в жизни дверью
я свято верю
мы - безгрешны.
***
Питер шагает по лесу, по жёлтым иглам и красным кронам. Осенний воздух легонько колется, лучи танцуют в листве короны. Пальцы бездумно гладят выданный феями приз - Питер счастливо вздыхает и делает сальто вниз.
Окна приветливо светятся вечером, виден камина огонь, Венди видна с чёрной бархатной ленточкой, прячет конфету в ладонь. Питер ей машет шкатулкой заветной - ну же, давай, выходи! - Венди выходит печальной и бледной, и молча идёт впереди.
Питер взлетает, кружится, смеётся, он самый лучший друг. Был на луне, ночевал на солнце, мир облетел вокруг. Лучший подарок нашёл он для Венди, роскошный (пусть и дорогой) - пляшет в душе ежевичное бренди, тропинка цветёт под ногой.
Питер вперёд забегает и смотрит лукаво Венди в пустые глаза. Плавают в радужке горькие травы, стынет слюдою слеза. Питер касается кожи холодной, дышит на мраморный лоб, шарф поправляет висящий свободно, льёт в фляжку кленовый сироп...
Венди стоит безучастно моргая, смотрит на лиственный плед. Тёплыми красками он укрывает тех, кто не встретит рассвет. Питер застыл, всё внутри тоже стынет, весь насторожен как зверь - сжатые губы сошлись в одну линию, не расцелуешь теперь.
Падает в вихрь лоскутный шкатулка и вмиг покрывается гнилью, на выцветший мох выпадают без звука радужно яркие крылья. Морщатся, корчатся, тихо рыдают - им не порхать за плечом. Окраску теряют и медленно тают под жгучим закатным лучом.
Питер кричит - я же здесь, я, я, Питер! Тянется к Венди рукой. Пальцы проходят сквозь вязаный свитер лёгкой колючей волной. Ёжится Венди, кладёт сладкий фантик к серой надгробной плите. Здесь лежит Питер, последний романтик - шепчут дубы в темноте.
Венди садится почти рядом с Питером, пахнет вафлями и шоколадом.
И мягко, как будто снежинку с губ вытерла...
Спи спокойно.
А я буду рядом.
***
Эти ночи такие странные - в чёрно-белую с серым полоску, под довольной личиной гурманов поедающие капли воска с твоих пальцев, и на струнах моих в рваном ритме хардкора пляшут танец изломанных рун десять бешеных рук дирижёра. Десять бешеных слов, как контрольный в висок, десять резких разгневанных взмахов и шипение рвётся сквозь ткани кусок, и сквозь кожу ножи росомахи рефлекторно, обиженно льнут под столом к напряжённо натянутым бёдрам - так легко: взлёт - и песню споют, стальноглазым ужом проскользнув в твое тёплое горло...
... Ты кричишь, я молчу, я уже не шучу, мне, наверное, надо послушать, только я не хочу, я сжимаю свечу и упрямо пытаюсь ее разогнуть - с пальцев кончиков медленно капает ртуть, жжётся больно в ладонь непогасший огонь, и мешается с ним яркокрасная муть, затыкая сознанию уши.
Тёмно-синее небо, желтоогненный лес, право первой войти в свою чащу... не кричи, не кричи, мой растрёпанный бес, а не то тебя в чащу утащат и не спрашивай, кто меня вдруг подменил, кто порвал оголённые струны - я не знаю, не знаю я, кто это был и об этом стараюсь не думать. Тебя много, безумие новых идей, столкновение чистого с грязным, я прошла босиком по гнезду чёрных змей, я устала, мне хочется сказки, чтобы лечь и уснуть, в темноте, в тишине, чтобы пел колыбельную вечер - но ты снова меня прижимаешь к стене и трясешь как в припадке за плечи.
Это полный сумбур, бред, абсурд, ерунда, здравствуй тёплый, уютный дальхаус - я отвечу, стеку по стеклу как вода, спрячусь в пол, как испуганный страус: мне плевать. В меня некуда больше ложить свои чувства, желания, веру, уже впору на коже ножами писать "места нет, место не безразмерно". Мне плевать, мне плевать, мне на всё наплевать и давай не решать, а закончим, ведь в меня не вмещается больше душа, как варенье в надтреснутый пончик.