Аннотация: гигантская мебель. город вечной осени. потеря памяти и цвета. старые вещи без прошлого.
- Будешь помогать Нолирэ, - сообщает СаДжёри. Двери одна за другой открываются перед ней, ее полные бедра плавно покачиваются, проплывая мимо гигантских деревянных сундуков, шкафов и трюмо. Все здесь почему-то квадратное и неимоверно крупное, исключительно из дерева, грубое и бесконечно чужое. - Она покажет, где метлы, швабры, шайки. Что скажет - то и будешь делать. Потом посмотрим. Может, на кухне будешь помогать. Силье тоже пригодится помощница.
Она приводит меня в просторное, светлое помещение с тяжелыми портьерами на окнах, с резными - снова дерево - фонарями по стенам, с камином, сложенным из огромных, грубых булыжников. Когда огонь не согревает эти камни, не цветит комнату багряными бликами, все здесь кажется мрачным и неприветливым; суровый камин - словно зев беззвучно храпящего великана.
- Если хочешь, можешь спать здесь, у камина, - великодушно позволяет СаДжёри, и я вздрагиваю. Кажется, великанья пасть готова меня сожрать, а портьеры задушить одним своим затхлым запахом.
Там, откуда я, все по-другому - я уверена. Может, у нас тоже есть портьеры и камины, но они не такие огромные и грубые, и уж конечно они не охотятся на людей. У нас нет странных имен и пустых полумертвых комнат. Я так думаю. У меня потеряна память, и оттого я не могу сказать наверняка, как же на самом деле там, откуда я. Моя жизнь словно началась заново, с чистого листа, когда я открыла глаза, лежа на скамье в парке. Бесцветное осеннее небо, казалось, давило прямо на зрачки своим унынием и осенней обреченностью. Я медленно поднялась - вокруг лишь исполинские стволы деревьев и дорожка, вымощеная тяжелыми плитами, уходила вглубь парка прочь от моей скамьи. Кто я? Почему здесь? Что произошло? Кто-то вырвал страницы моей жизни - все до одной - вместе с ответами на эти вопросы.
СаДжёри говорит, что я появилась здесь примерно полтора месяца назад. У меня был свой цвет и я снимала комнату у Лимгары, что живет в дальней части города. Я искала мужа и успела расспросить о нем почти всех жителей, при этом ничего не рассказывая о себе. Теперь никто не мог мне рассказать кто я, откуда я и как меня зовут. СаДжёри назвала меня Лираной. У нее семеро детей, и поэтому она уже умеет давать самые подходящие имена. Лирана - потому что у меня синие глаза. СаДжёри считает, что это осколки моего цвета, и если я буду носить это имя, то не растрачу последнее, а может, смогу вернуть утерянное.
У меня был цвет. Я очень смутно представляю, что это, и уж тем более не могу понять. У местных жителей нет личных цветов, да и те, что общие - скромные и скучные. Цвет дерева, цвет осеннего неба, цвет земли и камня. СаДжёри говорит, что я была другая - у меня был синий цвет. Я носила его в себе, но могла извлекать и использовать. Ничто не трогается во мне, когда она рассказывает об этом. Я не чувствую ни капли цвета, и не чувствую, что он когда-то был. Наверное, через месяц я стану такой же, как они - с пепельными волосами, землистой кожей, деревянными глазами. И уже никогда не смогу вернуться назад, домой, в жизнь, о которой ничего не помню.
СаДжёри крупная, суровая женщина - подстать своему дому и своим шкафам. А может, наоборот - шкафы и тумбочки подстать своей госпоже. Она носит строгие, по фигуре платья ниже колена и закалывает редкие волосы мышиного цвета в круглый, как яйцо, пучок на затылке. Она ходит неторопливо и довольно плавно при всей своей грузности, словно кит, бороздящий просторы родного океана. Пустые, замершие в молчании комнаты оживают в присутствии хозяйки, огни фонарей вздрагивают и отклоняются в безмолвном поклоне. И все равно не избавиться от ощущения, что все это - тумбочки, диваны, портьеры и их владелица покрыты толстым слоем пыли и никакое движение не способно приподнять хоть на мгновение это плотное столетнее покрывало.
СаДжёри равнодушна к моей судьбе, но почему-то приняла меня в своей дом и позволила остаться столько, сколько будет необходимо. Все, что я знаю о себе - я знаю из ее уст, но каким же будничным был ее рассказ! Потерять мужа и память, обладать личным цветом как особой силой и лишиться его, остаться без прошлого, настоящего и будущего в чужом городе один на один с этой вечной осенью - что может быть банальнее, верно? Я робко вглядываюсь в ее лицо, когда она останавливается и, повернувшись ко мне, широким неторопливым жестом обводит очередную комнату. Очевидно, ей не больше пятидесяти, но кажется, что она гораздо старше. Морщины, которые вечно выдают характер своего хозяина, как отголоски самых ярких чувств, эмоций, переживаний, оставляют ее лицо бесстрастным.
В одном из просторных, невероятно застуженных залов горничная моет пол тряпкой, стоя на четвереньках. СаДжёри окликает ее, и та тяжело поднимается с колен, вытирая крупные, грубые руки о подол платья. Она чем-то похожа на хозяйку, только ниже ростом, крепко сбитое тело кажется угловатым и неповоротливым, короткие, светлые волосы повязаны косынкой. Лицо широкое, открытое и усталое, отражение человеческой жизни на нем внушает доверие.
- Нолирэ, - обращается к горничной СаДжёри. - Это Лирана. Будет тебе помогать.
Нолирэ кивает, разглядывая меня, как метелочку для смахивания пыли - вещь, может, и интересная, но вряд ли здесь необходимая.
Знала ли я Нолирэ и СаДжёри в той жизни, говорила ли с ними за той границей, которую проложило исчезновение моей памяти? Что они знают и о чем, может быть, молчат? Что думают обо мне той и этой?
СаДжёри отдает меня своей горничной и неторопливо, царственно уходит. Мы провожаем ее взглядами и потом еще некоторое время слушаем размеренный стук ее каблуков о паркетные плиты коридоров, молча разглядывая друг друга. Потом Нолирэ поворачивается ко мне спиной и продолжает домывать пол, а я стою посреди ледяного пространства зала, не зная, что говорить или делать. Когда пол начисто вымыт и насухо вытерт, женщина подхватывает деревянное ведро, больше похожее на кадку, с такой легкостью, будто это стакан с водой, и, кинув в него тряпку, выходит. Я иду за ней.
Снова череда комнат и коридоров, снова нескончаемые сундуки и шкафы, способные вместить себя детскую комнату или спальню. Нолирэ действительно пригодится помощница - следить за порядком в этом гигантском доме в одиночку просто невозможно. Я представляю, как изо дня в день натираю деревянные полы, смахиваю пыль с тумбочек и трюмо, чищу ковры и гардины, а вечером меня непременно ждет камин, мечтающий проглотить меня целиком. Становится еще тоскливее.
Мы приходим в кладовку, которая вполне могла бы служить залом для бальных танцев. Я ловлю себя на мысли, что потеря памяти не сказывается на определенных знаниях. Танцы - это то, что отличает мой мир от этого. Это однозначно. Я не могла ни СаДжёри, ни Нолирэ, ни кого-либо другого из местных жителей представить танцующими. Думаю, они даже понятия не имели о том, человек может двигаться совершенно бессмысленно, ради самолюбования или удовольствия. Я обязательно должна попробовать станцевать, когда останусь одна. Возможно, тело помнит о танцах больше и лучше меня, и сможет вызволить какие-то обрывки прошлого из глубин моего сознания, позволит что-то вспомнить и понять. Или я на слишком многое рассчитываю?..
Нолирэ дает мне ведро такого размера, что я могла бы в нем искупаться, благоразумно наполненное водой едва ли на треть. То, что она с легкостью поднимает парой пальцев, я натужено волоку двумя руками. Мы поднимаемся на чердак - весь дом состоит только из первого этажа, поэтому лестница невысокая. Нолирэ поворачивает ключ в замке небольшой двери, тронутые ржавчиной петли негромко скрипят. Я прохожу вперед, горничная останавливается на пороге - ей здесь тесно и явно неуютно. Пространства между крышей и потолком достаточно, чтобы организовать еще несколько комнат, но сюда лишь сваливают всякий ненужный хлам, который жалко выбросить. Старые стулья, фонари, коробки и свертки лежат здесь один на другом, возвышаясь беспорядочными пирамидами. Я спрашиваю Нолирэ, почему здесь не живут.
- У нас не принято жить над землей, - отвечает Нолирэ. - Это неправильно. Связь нарушается.
Я больше не задаю вопросов, хотя хочется. Возможно, у меня будет возможность сделать это позже.
- Здесь нужно навести порядок. Ты пока просто разбери все, протри от пыли. Вечером я зайду и помогу выбросить ненужное, - говорит Нолирэ, неуклюже поворачивается и выходит, аккуратно прикрыв за собой снова скрипнувшую дверь.
Старые вещи на чердаках. Всегда история, всегда чье-то прошлое, всегда воспоминания. Кто принес их сюда, почему их решили списать? Кто был их хозяин? Хозяева позволили мне копаться в памяти своего дома потому, что сами не хотят подниматься над землей и нарушать какую-то связь. Может, это позволит мне выяснить что-то, понять лучше их быт, привычки, традиции.
До самого вечера я копаюсь в пыльном ненужном хламе. К моему разочарованию, я не нахожу ничего интересного или полезного. Здесь много старых сломанных вещей: стул без ножки, треснувшие лыжи, почерневшая от времени посуда, и все выглядит так, словно никому никогда не принадлежало, а просто появилось тут вместе с самим чердаком - уже пыльное и старое. Я ничего не могу понять, опускаюсь на один из грубо сколоченных ящиков. В груди жмет и давит болью, словно от нахлынувших тоскливых воспоминаний - но их нет. Есть только эта тоска и неизъяснимое чувство потери чего-то необходимого, важного. Здесь, на чердаке все беспамятное, одинокое и ненужное - и в этом близкое мне. Я сижу на ящике, подобрав колени к лицу, сжавшись, когда вновь скрипит дверь и на пороге появляется Нолирэ. Неужели уже вечер? Она смотрит на меня и на ее лице проскальзывает сострадание.
- Ты должна оставить надежду, - говорит она мне, не отходя от двери, словно опасаясь бесчисленного старья вокруг. - Она только губит. Нужно думать о настоящем, а не о будущем или прошлом. Ни того, ни другого не существует, есть только нынешнее.
Я не понимаю, о чем она, но киваю и иду за ней - к затхлым портьерам и камину, что желает проглотить меня целиком.