В камере СИЗО пахан присвистнул от удивления, когда двое охранников под руки завели дряхлого и совершенно слепого старика.
- Принимайте, - громко произнес один из них.
У пахана сигарета чуть не выпала изо рта:
- А зачем его? - удивленно спросил он.
- Не знаю, наше дело доставить, - буркнул охранник.
А второй добавил:
- Он опасный преступник - десять лет в розыске.
- В каком розыске!? - задохнулся от возмущения пахан, - да он никакой!
- Куда, спрашиваю, - гаркнул охранник, - какой, никакой, пусть суд разбирается. Что-то серьезное дед натворил, раз через всю Россию этапировали.
- Этапом из Твери, зла немеренно, - пропел мальчонка лет шестнадцати у параши.
- Эй, шестерка, - произнес пахан, - уступи старику место. Авторитет - не авторитет, а слепой, все удобней ему будет!
Мальчишка быстро освободил нары. Охранники усадили деда и ушли, брезгливо обтирая о штаны руки.
- Да, и помоги старику, вообще, он на тебе теперь, - добавил пахан.
Новенький сидел на койке, по щеке скользила одинокая слеза, деду, видимо, было стыдно за нее, но остановиться он не мог.
- Да ладно, дед, - раскудахтался малой, заправляя старику койку, - что ты, тебя не обидят, и я помогу. Я сверху буду, ты, как что надо, стукни в сетку, я мигом!
Вся камера застыла в недоумении. Со старика не сводили глаз разрисованные наколками сокамерники. Дряхлый, давно не мытый и небритый, в грязной одежде, без каких-либо вещей в руках, он выглядел жалким и потерянным. Все хотели расспросить, но не решались. Почти на всех лицах читалось изумление.
- Отец, что ты плачешь-то? - спросил пахан.
Старик, почти успокоившись, обтер слепые глаза, тяжко вздохнул:
- Поисты бы.
Камера ожила, все засуетились, кто-то доставал кипятильник, сотворенный мастеровыми руками из лезвия бритвы, кто-то уже резал хлеб и сырокопченую колбасу, сыр.
- Давай, дед, - проходи.
Внимательный мальчишка под руки подвел заключенного к столу, усадил. Тот жадно, будто три дня не ел, накинулся на бутерброды, прихлебывал, обжигаясь, чай. Беззубым ртом гонял по деснам несчастную колбасу, пока она не размокала и не позволяла себя проглотить, давясь, глотал. Сыр ему дался легче. Никто его не торопил. Все стояли и сидели, сглатывая слюну, удивленные таким сильным голодом.
Наконец, старик насытился.
- Тебя что, не кормили? - спросил кто-то сзади.
- Да яки ж кормежки на этапе, - вздохнул старик, - только йисты начнешь, вже миску отымают. Я быстро не могу - зубов нет.
- А долго ехал?
- Долго, трое суток.
- Что ты натворил?
- Да запамятовал, видать. Не помню. Говорят, десять лет назад убил кого-то. Я уж и поверить готов.
- Били? - зло спросил пахан.
- Да ни, Бог миловал, - старик набожно перекрестился, - Просто сказали, шо в финаральном розыске, и отправили сюда - в Нижний Тагил.
- А ты здесь жил?
- Да, лет десять как и уехал, но я никого не убивал. Тогда с сожительницей поссорился, вмазал ей пару раз и ушел. Она мне еще вслед кричала, шо я ее вспомню. Вот, вспомнил.
- Жуть какая, - произнес мальчишка, - дед, а, может, она того потом - умерла?
- Да нет жа, не вмерла, ко мне кореш отсюда приезжал рыбалить, другого нашла. И с тем поссорилась. Не, жива була!
- Какая подстава, - почти восхищенно произнес кто-то за спиной, - надо же, десять лет прятался, и вот - нашли!
- Да не ховался я вовсе, хибарку купил на берегу моря. Я тоди тута фатеру продал, а на море развалюшку купил. В силе ще был, и зрячий. Ремонт зробыв, бабу хорошую взял. Знатно хозяйновала! Это я надысь ослеп, с полгода, да бабка год, как вмерла. Вот и пошел в стардом. Там и операцию на глазах обещалы. Скоро и очередь подойдет, тут приперлись, наручники наделы и по этапу.
У деда опять покатилась слеза. Он быстро отерся обшлагом рукава.
- Да, сложное у тебя дело, дед!- посочувствовал пахан, - пойди, отдохни.
Мальчишка подскочил и аккуратно повел старика к нарам. Дед постоянно шептал:
- Пасибочки, добрые люди, пасибочки.
На постели свернулся клубочком и заснул, периодически постанывая и покрякивая. В камере же еще долго висело тягостное молчание.
Утром деда увели на допрос. Отсутствовал он недолго. Сокамерники окружили его:
- Ну что, дед? Рассказывай! - встретил пахан вопросом.
- Да шо казать, - дед пожал плечами, - ни че не понятно. Ткнул мне пальцем в листок - подписывай, каже, и иды, завтра суд. А який суд? За шо суд? Не понял.
В камере к деду относились хорошо. Старого жалели, но придумать, как помочь, не знали:
- Дед, а адвоката тебе назначили?
- Я просил двоката, казали - завтра, на суде буде. Ще казали, что дело плевое, завтра и на свободу. Так и не допонял.
Слова, что дело плевое и завтра на свободу, сокамерников успокоили, оставшееся до отбоя время прошло в обычном режиме. Кто-то играл в карты, кто-то чифирил. Дед рассказывал байки на смеси русского с украинским, что добавляло рассказам особый казацкий колорит. Угомонились. Утром пожелали деду удачи, распрощались навсегда: обещали же - на свободу.
Каково же было изумление у всей камерной братии, когда поздно вечером дверь отворилась и туда завели давешнего арестанта:
- Принимайте назад, - ухмыльнулся охранник, - да не обижайте, он и правда теперь свободный человек.
- Как свободный, зачем же сюда? - возмутился пахан.
- А больше некуда, - огрызнулся охранник и захлопнул дверь камеры.
- Дед, ты есть хочешь? - спросил мальчишка.
- Хочу, внучек, с утра росинки маковой в роте не було.
Его опять покормили, с жалостью заглядывая в невидящие матовые глаза. Потребовали рассказать о суде.
- Да шо гутарить, - прошамкал старик, - суд нонча скорый. Сначала прокурорша казала, шо я, кажись, десять лет в том розыске був, потом адвокат, шо заяву потерпевшая забрала тодди же через мисяц, написала, шо притензиев нет. Потом судья казала, шо освободить в зале суда, потому, шо сустава преступления нету. Освободили. А идти тоть николы. Вони меня и в больничку возилы - нету полиса, паспорта, и в стардом тутошний, тоже, кажуть - не наш. Потом обратно в суд повезлы. И там ниче не решилы. А потом казалы - в камеру, надоть же де-то спаты. И вот, я...
- Правосудие, блин, - хмыкнул пахан, - заяву терпила забрала, а с розыска не сняли! Дальше-то что будет?
- Хто ж знае, - глубокомысленно произнес старик, - кажуть - мабудь из того стардома приедуть, та заберуть?
Камера взорвалась хохотом:
- Преступника повязали, - сквозь слезы рычал пахан, - десятилетний висяк раскрыли! А теперь, человек, освобожденный в зале суда из-под стражи, поселен в каталажку!
Долго еще из этой камеры с короткими перерывами раздавались дружные взрывы смеха.