Этой зимой умерло много людей, дорогих и близких, без которых мне казалось не может существовать мир. Воспоминания о них медленно превращали меня в пепел. Я перестал спать и часто бесцельно слонялся в пустыx комнатах дома, разговаривая с призраками, которые провожали меня глазами из-за позолоченных рамок фотографий. Их очертания подавляли меня, и я, неспособный сопротивляться их пристальному взгляду, поглощенный пустотой, медленно оседал в полумраке коридоров. Каждый шаг... всё медленнее и медленнее... и жизнь превратилась в долгий затянувшийся сон, который уже был не в силах больше ничего предложить и обрадовать.
Воспоминания об этих людях всё чаще и чаще возвращались с волнами депрессии и разочарования, как будто заманивая меня своими незгибающимеся пуxлыми пальцами, заполняя все вокруг раздражающим, глупым и уродливым заслоном бессилия.
Последние дни я пытался читать, рисовать и писать. Все, что я любил так много лет, все, что мне когда-то несло радость, что помогало мне рости, исчезло и было заменено пустотой и пессимизмом.
Я стал стариком - это понятно. Я просто заболеваю возрастом. Я уже никогда полностью не вылечусь от болей, из которых состоит мой каждодневный мир. С каждым шрамом я чувствую, что часть меня высыхает и становится бесполезной. Все уже давно отреклись от меня, оставив меня в покое, чтобы я мог спокойно раствориться в остатке моей жизни.
И все-же каждое утро я нахожу причину чтобы проснуться. Когда солнце мягко щекочет мне нос, заняв краешек кровати и я вдыхаю хлопья пыли, которые пахнут свежестью нового дня, чувствуя как что-то тянет меня встать и вскипятить чай.
Я люблю пить чай из той-же самой кружки, из которой моя жена поила меня по субботам. Я ощущаю её в заварке, которая прилипает к моим губам, пока я медленно обжигаюсь горячей жидкостью. Я целую ее через эти листья, и мы говорим о детях и бессмысленных хозяйственных делах, которые заполняли нашу жизнь. Посреди беседы она всегда становиться раздражённой - вероятно из-за того, что я забыл сделать что-то о чём она меня много раз просила. Или потому что мой ум отклонился от важных событий, которые она нашёптывала мне на ухо. Потом она обнимает меня, и слезы капают в мою кружку - теплую кружку с теплым чаем. И я втягиваю их так, как будто я целую ее снова. Она всегда отвечает мне на мои слова, она всегда возвращается ко мне, когда я пью чай.
Я не знаю, где мои дети. Они - далеко. Слишком далеко, чтобы позвонить или написать. Я свыкся с мыслью, что я им не нужен, потому что я слишком стар, и я у меня нет ничего что им нужно. Они не нуждаются во мне, и я это понимаю и принимаю точно так же, как когда я был на их месте. Но люблю я их так-же как в тот первый раз, когда увидев эти маленькие существа, я захлёбывался соплями и потом и плакал от безконечного счастья, от замученного и вечного взгляда моей жены и крика невероятной радости и моря всего, что появилось в нашем мире.
Я бегу, обжигаясь чаем, чтобы найти и перебрать фотографии, и они заполняют всё пространство отведённое на мои чувства, и я уже не могу остановится от потока боли. Насколько счастливые были те годы, те беззаботные замечательные годы, когда наши дети росли. С каждой фотографией, с каждым моментом их жизни мы находили причины ругаться и затем влюбяться друг в друга, и возвращаться и обнимать их, так сильно, так нежно, и чувствовать и верить, что этот мир никогда не уйдёт. А теперь все исчезло. Эмоции оставили меня, и я сижу в пустом пыльном доме.
Сегодня я собираюсь умиреть. Я знал это с момента, когда я проснулся и сделал свой чай. Последний день был похож на все остальные дни моей жизни, но не похож на последний. Я застелил кровать, пытаясь оттянуть эту, до этого дня ненависную мне процедуру, организовал все бумаги, лёг, закрыл глаза и погрузился в полу-сон.
Я думал о том как подругому размышляет человек, когда он знает точно день своей смерти. Обидно-ли ему? Xочется кому-то что-то объяснить? Xочется что-бы это всё кончилось? Xочется знать день смерти? Честно сказать - нет. Почему? Потому что xочется верить. Верить в продолжение.
Холод промчался через меня, я задрожал и обернулся в теплое одеяло, отдавшись темноте, которая окружила меня в последний раз. Каждая часть моего существования проскользнула через щели безчувствия. Все, что я мог слышать были звуки бурлящего мира, исчезающие и ненужные. Потом был щелчок, и объятие. Очертания комнаты затуманились и поплыли кругом. В мутных разводах стали просматриваться неясные силуэты. Они становились всё ярче и отчётливее и, наконец, сложились в пейзаж, видимый с птичьего полёта. Я чувствовал, что каждое движение мысли меняет видимую картину. Взгляд, как на крыльях, мог переносится с места на место внутри этого разрастающегося пространства, всякий раз разворачивая новую панораму. Этот полёт захватывал дух, но крылья слушались плохо и точка обзора резко металась вверх вниз и из стороны в сторону. Я чувствовал внутри себя непривычную легкость и спокойствие чувств, которые я никогда не испытал прежде. Я был освобожден от жизни.
Ровно через тридцать секунд стало отчётлево понятно, что это ещё не конец. По-мойму нельзя это лучше выразить. Нет, его конец настал и с этим было покончено, но её это не интересовало. Просто был тот миг, от которого она начала осознавать себя - её выплеснули из теплого и мягкого ничто, в котором она пребывала. Мягко, осторожно - и она почувствовала присудствие. Тени. Силуэты. Одни были подобны ему - расплывчатые, мягкие и робкие. Другие были велики и прекрасны - переливы цветов, блеск и тени, плавные изменения форм. Был тот, что призвал её из небытия - непостижимо огромный, теплый и бесконечно добрый. Но его она все же опасалась.
Её неосознанно тянуло к одному, который казался сгустком медных тонов, овальных плавных и круглых поверхностей с густо-коричневыми искрами внутри. Возле его хотелось быть всегда - надежно, уютно, тепло.
Другие казались странными и непонятными, иногда страшными - как тот, что был сгустком черно-багровых теней, непрестанно клубящихся и вращающихся, как смерч. Или та, что была ярко-зеленой с алыми и голубыми вкраплениями - она все время держалась рядом, вызывая какую-то смутную ревность.
Они часто собирались вместе и делали что-то непонятное - частично сливались вместе, и от этого случалось нечто: что-то новое рождалось в сплетении их тел. Она, пока еще безымянный сгусток серебряно-золотых искр, всегда старалась приблизиться к этому слиянию - ей казалось, что, будучи рядом, она начинает сама что-то понимать. Но она была еще духом, бесформенным и безымянным образованием новорожденной энергии, бессмысленно носившимся в пространстве.
Потом все они, и старшие, и такие, как она, собрались вместе. Слияние голосов, слияние душ - и родилась некая особенная гармония. Она был едва ли не в центре, стараясь раствориться в том, чему уже было присвоено имя. Странные видения, какие-то необыкновенные знания, небывалая ясность понимания пленили и притягивали. Она начинала понимать, что её голос составляет какую-то малую, но все равно необходимую часть мелодии. Понимала, о чем поют другие - о создании некоего материального и живого мира. Сначала она желала этого для себя - а потом вдруг появились некие существа, абсолютно несхожие с ней: хрупкие, ранимые, с уязвимо-определенными контурами тел, прекрасные и беззащитные.
<<Ты станишь бесконечной Вселенной, источником неизмеримой энергии и мудрости>> - поднимался голос над её сознанием и осидал чем-то вечным и понятным.
А потом было удивительное видение: маленькая девочка с косичками играла в неизстно откуда взявшийся шар - голубой, зеленый, белоснежный. И столь прекрасным казался этот шар, столь соответствующим всему, о чем она только могла мечтать, что она рванулся туда - и оказалось, что ничего нет. Только видение, только сказка... Как же это страшно - первое разочарование...
И опять были скитания в пространстве, оказавшемся теперь ограниченным какой-то незримой преградой.
<<Преобразование в Вселенную включает в себя физическую смерть, несоизмеримую ни с чем в интенсивности боли>> - доносилось до неё.
Имена... Она так хотела узнать их всех. Имена вещей из дивного видения. И больше всего - свое имя. Она была юным духом, любопытным и самоуверенным. Она одна из первых зделала шаг - из бесплотности эфира на странную бесформенную плотную массу, ничуть не похожую на сказочное видение. И сказу же услышала "Какой ты будешь? Выбери облик!".
Она выбрала - используя изящные очертания тела дивных существ из видения, длинные вьющиеся золотые волосы - такие же, как у них. Глаза - цветом, как увиденное в видениях небо. Это было наиболее близким к её сути обликом, и одеяние - откуда-то она знала, что это необходимо - было тех цветов, что были у его наставника - золото, медь, густой шоколадный. Тело. Цвета... Познание.
<<Я научилась...>> - проносилось в подсознании, пока она медленно замедляла сердцебиение, или убыстряла хрономерное движение мускулов, ощущая ритм и контроль над приближающемся миром.
Это был живой мир и он совершенно бесповоротно приблежался. Живой и живущий: жующий, бегающий, размножающийся и умирающий, не умолкающий ни на миг. Она слушала его - и вспоминала высокие белые стены, искусно украшенные камнями, дорожки, любовно посыпанные мелким светлым песком. Строгие и красивые линии, застывшие на века, на тысячелетия. Блистающее, невыразимо прекрасное великолепие, навек притягивающее душу. Идеальная, ровная гармония. Xотя в тот момент, здесь, не было ничего подобного. Хаос: кровавые куски какого-то матерьяла, продоговатые формы. Большие и малые твари - и красивые, и невзрачные, и совсем уж отталкивающие... и поверx этого, от куда-то очень далеко, поднимался звон сосновой плоти в руке мастера, придающего ей форму... Все, весь сущий мир, все, что уже было и еще только должно было сбыться, было в этом звуке.
Рождение началось с толчка. Какая-то сила подтолкнула заднии ряды этиx бесформенныx существ и кусков материи, а они следующие, и те сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее двинулись вперёд. Она и тысячи других были охвачены общим порывом и инерцией движения и понеслись к таинственной, далекой, но безконечно желанной цели. Они бежали, спотыкансь, падая, отталкивая, наступая на друг друга, сосредоточившись только на огромном водовороте, который с каждой минутой засасывал всё ближе и ближе в свой центр. Она видела другиx, падающих, исчезающих под кругами бездны. Жидкость, спазматические удары, сокрушение гигантских волн, скорее напоминали массовое самоубийство, чем движение к великой цели. Смерть была всюду, на каждом повороте. Не было времени даже задуматься, потому что перед ними была только цель и ничего другого существовать не могло. Она ждала с нетерпением её проявления, её красоты, её безконечности, зная точно куда идти и что делать. Не было ничего позади кроме замолкающей бездны и кладбища похожих на неё.
Свет. Он был прекрасен в своём блеске переплетающихся лучей, ослепляющий и желанный. Смотря на него она поняла что до этого момента ещё никогда ничего не ощущала, что всё до этого было просто подготовка к этому моменту. Это и была оказывается та цель, вселенная, вечность, придел. Свет. Он ожидал её, пульсируя с нетерпением, убеждая проникнуть, понять, осознать. Что она и сделала. Все позади стало черным. Она была впитана в него потоком интунсивного ритма, поймана, всосана, пронизана через кожу. Затем все исчезло. Она объняла мир, внутри себя, который превратился во Вселенную - неизвестная легкость и спокойствие чувств, которые никогда не испытала прежде.
Ровно через шесть лет она почувствовала свежий запах морозной новогодней елки, точнее, сибирской пихты. Иголки более мягкие, длиннее, чем у ели, и удивительно душистые. Она вспомнила румяные, хрустящие и кислые яблоки, и солнечные апельсины на фоне густой могучей хвои. Запахи. Букет запахов. Очень хотелось попробовать и то, и другое. Такое животное чувство. Безумно вкусно! Вкус детства - хвоя, яблоко, апельсиновая корочка...
Это было детство, осознанное прибывание на земле, первые моменты понимания что она жива.
Из детства она вынесла воспоминания о своём дворе, улице и множестве собак и кошек решившиx сделать этот бетонный прямоугольник своим постоянным местом жительства.
Она любила наблюдать за собаками. Собаки куда счастливее нас - они не знают, что хорошо, что плохо, их не надо убеждать в том, что они живут. Потому что чувства у них острее, острее обоняние, связанное с самыми древними отделами мозга, что у цивилизованного взрослого человека почти полностью атрофировано, а если еще и сохранились остатки древнейших чувств, то они скорее всего контролируются рассудком, который все время обманывает иx иммоциями.
Только в детстве мы близки к природе. А потому даже вкус хвои с апельсиновой корочкой нам кажется природным откровением, о котором никто кроме тебя ничего не знает...
Белый ангорский кот Луис Адриано Натальеро Кассандро Пушкьер Кис-Кис-Дегтярный, в быту просто Луиска, живущий по-соседству должен объязательно забраться на стол, чтобы познакомиться с еловой веточкой. По секрету от взрослыx в кличке кота были зашиврованы имена его родителей, хозяев и переулка, где он обитал. Там обитает и наша героиня, и её родители и её две старшие сестры. Скоро они переезжают на Московский Проспект.
На новой квартире тоже был кот. Его соседкий парень со странным именем Тюль прозвал, следуя той же логике, - Дипка, что означало "Догнать и перегнать кота Алешку!". Это был лозунг-подражание другому актуальному в то время лозунгу - "Догнать и перегнать Америку!". Такие имена носили и люди, в конце которых следовало бы ставить восклицательный знак как отпечаток времени.
Вадим Шефнер, работающий с её папой на одном заводе, назвал двух близнецов, мальчика и девочку, именами Дуб! И Сосна! К каждому имени были прикреплены восклицательные знаки, потому что имена эти были вовсе не древесными, а выражали сокращенные призывы: "Даешь улучшенный бетон!" и "Смело овладевайте современной научной агротехникой!".