Старичок автобус остановился ровно рядом с остановкой, так что немолодой уже пассажир вышел, шагнув осторожно и тяжело прямо на площадку, как на приступочку. Площадка остановки, залитая неровным асфальтом, была чуть выше земли, так что получилось удобно выходить из старого лиазика. Но потому, как человек вышел, было ясно, что он устал, а, может, сдал даже больше, чем полагалось вечером душного пропеченного июльского дня. Полный пассажир тяжело, с мокрым хрипом в груди вздохнул и почему-то остановился посмотреть, как автобус одышливо, с перебоями подвывая мотором медленно забирался в горочку, пока не скрылся за близким поворотом. Пассажир, а это был счетовод колхоза, посмотрел через дорогу на пропыленную зелень посадки на противоположной стороне дороги, по виду которой и не скажешь, что за ней скрывалась речка, отсюда невидимая. Речка была рядом, а потому невидимая, ведь зеркало воды всегда ниже уровня земли, а потому вблизи небольшую речку и не рассмотришь. Пассажир качнул головой, словно чем укоряя речку, отвернулся и пошел вверх по просушенной грунтовке, отходившей от дороги под прямым углом. Грунтовка взбиралась наверх, прямо через поле, которое стояло лбом с щеткой пшеничных волос над асфальтовой дорогой. Прямым пробором по нему шла грунтовка, дождей уже не было приличное время и пыль поднималась от шага Ивана Петровича, который напрасно старался идти по самому горбу грунтовки между лыжнями колей, подальше от рассыпчатой желтой сухой земли поля.
Роман Никифорович, председатель колхоза, стоял на крыльце конторы, когда Иван Петрович, окончательно сомлевший от ходьбы, добрел до деревни, выстроившейся в ряд по обе стороны от дороги. Здание конторы стояло первым к счетоводу, но он даже не прибавил ходу, хотя председатель ждал именно его. Увидевши счетовода, председатель, еще постарше его, по привычке двумя пальцами заломил козырек картуза, давно уже от такого обращения треснувший посередине.
"Привез чего с почты?" - спросил председатель.
Прежде чем ответить, счетовод поставил комок портфеля на землю, утер пот и, наконец, просто протянул желтый билет телеграммы председателю.
Роман Никифорович сделал движение щеткой седых протабаченных усов, но промолчал и достал из нагрудного кармана очки в толстой оправе с дугой разделенных линз посередине каждого стекла, посадил их на нос и принялся вслух читать полоски, криво и неаакуратно наклеенные, из-под краев которых высовывались пятна коричневого клея.
"Ждите" - прочитал Роман Никифорович, вдруг остановился и посмотрел на счетовода - "ты чего это с Беляной горы принес?" - спросил он счетовода, все также стоявшего внизу.
"За чем посылали, то и принес - почту" - с упрямством ответил тот.
"Да что это за херня?" - раздражился председатель, обычно ровный в общении - "Ждите некронома". "Это что за слово такое, некроном?"
"Не знаю" - уныло ответил толстый счетовод, опершись о перило, с самого начала шершавое от грубого дерева и от начавшей уже давно слазить давно синей, а теперь невнятного цвета краски.
"А я знаю? И кого мне ждать?" - уже распалялся председатель - "Кого они с управления посылают?!". Председатель также, как резко, одним дыханием сказал, также резко замолчал и задумался. "Петрович" - почти ласково спросил он, а ты их на почте спрашивал, они точно тебе написали-то, не переврали, на почте?"
"Говорят, точно" - счетовод все также был уныл.
Председатель раздумался еще больше и уставился на достраивающийся новый дом напротив. Потянул носом воздух, через всю дорогу пахло опилками и по жаре сильно супом, семья Кольки села ужинать за домом.
Вдруг председатель обрадовался - "Агронома! Агронома! Я же его просил в управлении еще весной прислать, агронома!" "Помнишь, еще весной, а-г-р-о-н-о-м-а!" Он протянул телеграмму счетоводу и уже по деловому сказал - "А телеграмму подошьешь" - председатель был тертый сухарь. "А, завтра уже" - махнул он рукой, - "иди, я сам контору закрою". Роман Никифорович разом успокоился, махнул еще раз на счетовода - "до завтра, до завтра" - и обернувшись вошел в контору.
В конторе было жарко и тихо, солнце сильно натопило ее пустую комнату за день, а бившаяся весь день где-то муха молчала, не то ее поймал паук, не то и у нее закончились силы за долгий день. Роман Никифорович окинул взглядом контору, "для порядка". Все было на своих местах, скрипучий стул стоял у стола, а на столе покоилась хитро приспособленная для важности председателем пишущая машинка. Пишущая машинка была единственная вещь в своем роде на всю деревню, а что она была трофейная, а следовательно не только непригодная для дела машинка с немецким готическим шрифтом, но даже и предосудительная, Роман Никифорович хитро скрыл. Мудро сделанный им чехол был как фартук, надежно скрывавший клавиатуру, но держал открытым верх машинки, с которого председатель опять же предусмотрительно снял зеленую эмалевую крышку с непонятным немецким словом, так что был виден только полкруг набора кузнечьих ножек, а вот что за буквы на них, за их зеркальностью это было уже не разобрать, и Роман Никифорович всякий раз чувствовал удовольствие, глядя на свое украшение конторы. Роман Никифорович опять потянул носом воздух, в конторе чуть пахло мышами, совсем как ношенными носками. Словно что-то мешало ему выйти из душного помещения, председатель не тронулся с места и еще раз все оглядел кругом. Вдруг его взгляд упал на маленький отрывной календарь с уже ополовиненной книжкой серых листков, висевший на стенке. Не понимая отчего, Роман Никифорович вдруг сделал того, чего никогда не делал до этого, то есть нарушил раз заведенный порядок. Одним движением, довольно ловким для его возраста, он подошел к стене и сорвал листок календаря вечером, а не утром, смял бумажку с надписью "13, понедельник" и мячиком отправил в корзину. С непонятным самому себе неприятным чувством Роман Никифорович вышел из конторы и запер ее дверь. На улице все также пахло супом со двора Кольки. Роман Никифорович подумал об ужине, которой ждет его дома, и вдруг почувствовал себя опять хорошо. Он вспомнил, что сегодня его должен ждать горячий, жирный борщ из свинины. Представил, как Маша, жена его, накроет ему ужин во дворе, на столе, врытом в землю. Подумал, как он подтянет ноги к себе, поближе к скамейке, где в под скамейкой уже в земле вбился как бы ровик от ног. И как бы опершись ногами в землю, весь подтянувшись, нальет себе в деревянную лакированную стопочку, давшую трещинку с внешнего боку от долгой службы, лично изготовляемую им кислую и жгучую арбузную, как закусит моченым яблочком, как успеет еще выпить вторую перцовочки и тогда, когда уже на самом деле ненужную стопочку выхватит уже сердитая жена, схватит первую жирную, огненную ложку борща. И Роман Никифорович, крякнул от удовольствия прямо на крыльце и даже примял усы, как бы готовясь начать ужин прямо сейчас. Легко и быстро, он, седой и сухой старик, зашагал по дороге к своему дому.
Проходя, он поздоровался с старухой Макаровной, досиживавшей вечер на скамейке на улице. Макаровна мутными, с кровяными прожилками глазами, по-старчески глубоко засевшими в глазницах, смотрела две на лениво возившихся стайки кур и не сразу ответила председателю. "Завтра не будет ..." - глядючи на кур, начала было она делится какой-то мыслью с Романом Никифоровичем, но вдруг прервалась. Два петуха, нагнувши головы и явно желая подраться, стали сближаться, каждый от своей стайки шел прямо к своему противнику, чтобы встретиться посередине пути. Макаровна тут же полуприподнялась, и пригрозивши своей палкой, заскрипела: "Я вам подерусь!" С петухов как ветром сдуло всю осанку, тут же развернувшись, они с невинным видом отправились подальше каждый от другого к своим курам. Ухмыльнувшись, Роман Никифорович продолжил своей путь.
В доме на другой стороне дороги от Макаровны хозяйка вышла с тазом вешать белье и хлопнула дверью, закрывши ее ногой, в следующем дворе малыш сидел на трехколесном велосипеде и задумчиво копал в носу, из сарая позади раздавался металлический стук, где-то мычала скотина, словом, деревня прощалась долгим русским вечером с долгим летним днем.