Лес шумел всю ночь, словно хотел кого-то разбудить. Когда время подошло к утру, ничего не переменилось. Ветер все также бегал по верхам деревьев, косой дождь порывами стучал в щелястую дверь из горбылья. Мозглый воздух затекал с водой через плохо прилаженную дверь и студил таких когда-то холеных мномов. Темнота переменилась сумраком. Ни тепла ни света - за ночь дождь промочил весь лес, каждый голый осенний кустик, каждый клочок слегшей уже отмершей к зиме травы. Вода затекла и в убежище к мномам. Да что убежище? Просто затулились в пустой середине дерева, навесили в распахе трещины косую дверь, вот и все убежище. Хорошо, что хоть смогли разжечь костер, но утешение малое, огонь не грел - так, жарил лицо, а спина стыла, стыла, унося тепло, а снизу все подтекала вода.
Пора было бы и идти. Мном подошел к двери, понюхал тревожно холодный воздух, заходивший через дырки, расчертившие дверь извлистыми полосами. Щели были большие, можно было просунуть палец - попробовать как оно, там снаружи. Но пальцы наружу мном совать не стал. Снаружи теперь по ночам ходят те, кого выпустили в войну. Хотя, дверь теперь что, она их не остановит, если найдут. Кажется, в ужасе даже деревья, у которых ветви косами поднялись к верху, не то что загнанные бездомные мномы. Но лучше отсидеться ночь хоть в каком убежище, чем идти по гнилой скользкой слоенке из палых листьев, все стараясь не упасть, и все равно оступаясь, все равно валясь в грязную черную воду, а потом встретить ночной ужас, от которого точно не сбежишь по мокрым мертвым листьям и травам, только дернешься в сторону бежать, и упадешь, и все.
Идти или не идти? Со светом те, кого выпустили в войну, уходили. Но с неба не сходила хмарь, а в вместе с ней серый полумрак, безразличный к времени суток. Достаточно-ли света для безопасности? Мном тяжело вздохнул и молча вернулся в маленький тесный кружок к костру. Конечно, надо бы идти, и идти не близко, за Волчий перелог, там под остатками старого моста, в компании троллей, приходили торговать съестным. Вчера нашли осколок зеркала, и все долго плакали - какие мы стали ... худые.
В кружке у костра все сидели молча, чтобы не завести случаем раздражающего разговора. Нечто вроде - а белых мюнхенских отварных колбасок я не жалую, а по мне украинская колбаса хороша, когда в ней мяса кусками, а сама-то колбаса шкварится на сковородке - нет, сейчас такого не надо допускать. С провизией стало совсем плохо. На рынок теперь приходили выменивать крохи, в мену шли меры крупы, в кулачок ребенка.
Разве так раньше было? А как раньше было ... Никто бы и не сказал, как же началась война. Все началось так, как будто и не начиналось. Вся жизнь была как вечер в едальне, когда играет граммофон, когда все уже наелись и только наламывают себе сахара, вареного на топленом молоке к чаю - прикусывать. Дни разлиновывали жизнь, как бабка-пастильница, напекшая противень пастилы, режет пастилу на полоски.
Конечно, мномы славились воинственным характером. Но до войны ведь ни разу не доходило. Мномы, были страшные воины, но всякий раз, как отправлялись в битву, все сходило на нет. Дело в том, что мномы, меньшие по росту родственники гномов, в сражение отправлялись вскачь на котах. А пробововали-ли вы отправиться хоть куда на коте? Кот, известное своенравностью животное. Бежит туда, куда хочет, а не куда правит мном. А чуть кот отскачет в сторону, так и вовсе заляжет и хлещет себя хвостом по бокам, как не лягает его мном, не встает кот. Потому войны среди мномов крайне редки.
Но все же случилось, то, что случилось. Кому сейчас сказать, перед войной книга "Худенький советник" у мномов сделала страшный скандал своим бесмыссленным оскорблением нравственности. Ну ладно, эпатаж, - тряслись от негодования критики, но отчего же безо всякого смысла - смыкая руки на животе, критики поднимали глаза к верху и выдыхали - "Худенький советник". Теперь же слова худенький, голод, отощать, никому не казались пустой бессмыслицей. Мномы сидели внутри старого дерева кружком у огня, к которому подбиралась вода, о чем они сейчас думали? На улице ветер стучал костями веток, и выходить было страшно, и оставаться нехорошо.