- И как давно он мается, там за дверью? - открыв глаза, после довольно продолжительного сна, спросила она у прислуги.
- С тех самых пор, как Вас привезли в наши апартаменты, мадам, - вежливым и учтивым тоном ответил слуга.
Она приподнялась с постели. По всему телу чувствовалась некая слабость, граничащая с болью. Осмотрев свою спальню, продолжила: "Почему зашторены окна?"
- Прикажите открыть?
- Да. Приоткройте. Окажите милость.
Подойдя к оконному проёму, слуга нарочито, но в то же время бережливо начал отодвигать в сторону одну из гардин. Молниеносно и бесцеремонно, в спальню проник дневной свет свежего мартовского утра.
- Достаточно. Не нужно боле, - остановила она слугу, - Я почему-то решила, что сейчас ночь или по крайней мере - поздний вечер.
- Как прикажите. Занавесить обратно?
-Оставьте так. - глубоко вздохнув, левой рукой прикрывая очи. С мгновенье, о чём-то подумав, выдохнула и, через силу, произнесла: "Как долга я спала?"
- Мне строго настрого запрещено распространяться на эту тему, мадам, - заведомо предвидя этот вопрос, отчеканил слуга.
- И всё же я вынуждена настаивать, - собрав остаток сил в кулак, она "ринулась на штурм".
- Прошу простить меня великодушно, но я всего-навсего обычный слуга, выполняющий то, что предписано. Позволив себе любую вольность, меня тут же уволят, мадам. - этой фразой, сказанной с неприкрытой опаской в голосе, он обезоружил её. - Желаете что-нибудь ещё?
- Впустите его. Пусть войдёт, - обронила она сквозь зубы.
- Воля Ваша, - неслышно покинув спальню, слуга, спустившись вниз по ступеням, направился в прихожую.
Оставшись наедине с собой, она постаралась восстановить хронологию событий до "наступления гегемонии безбрежной комы", но чем больше призрачных и сумбурных воспоминаний наводняли колодец памяти, тем сильнее и невыносимее становилась головная боль.
Дверь внезапно распахнулась и в дремлющую спальню ворвался - Он. Своим первобытным неистовством, ему было под силу ужаснуть кого угодно, только не её.
- Угомонись, прошу тебя! - несдержанно вырвалось изнутри, но тут же обуздав порыв гнева, смиренно прозвучало: "Я всё вспомнила", - тихим эхом разлетелось по всем углам апартаментов, и "разъярённому Отелло" ничего не осталось, как покорно оцепенеть.
- Я вспомнила, что когда-то безумно влюбилась в тебя, - трепетно продолжила она, - вспомнила, как непозволительно малодушно доверилась тебе, как никому на свете... как в первый раз, ты поднял меня над бескрайними просторами, высоко-высоко, и мы, невесомым облаком, парили в воздухе...как раздолье Ошхамахо баловало нас своим радушием...
и как в последний наш с тобой полёт... Ты! Ты не смог удержать меня...
Она начала прерывисто дышать. Горькая слеза стремительно покатилась по бледной щеке. Он, вихрем сорвавшись с места, подхватил не лету сию "прозрачную жемчужину семи морей".
- Рада была подарить тебе её. Храни и помни.
Сирокко слыл не превзойдённым мастером в своей стезе. Слезинка, вращаясь в воздухе между небом и землёй, освещаемым безмолвным свидетелем - солнечным лучом, переливалась разноцветной ярмаркой красок, завораживая взгляд, порабощая сознание.
- Не смею тебя больше задерживать, - с этими словами она опустила голову на подушку и, слово обиженное дитя, укрылась под одеялом.
Он взметнулся к потолку аки дьявол, так, что содрогнулись стены, но в тот же миг, осознав свою беспомощность, ринулся прочь, сродни гонимому чужестранцу. Громыхнула, захлопнутая, входная дверь.
С тех самых пор, Сирокко не прекращая свирепствует всюду, где ему не заблагорассудится. Крайне неистовым он становится именно в марте, когда неусыпно и неустанно, поднимая пустынную пыль столбом, укрывает от любопытных глаз переливы подаренной слезы. Слезы с отражением неведанной доселе тлетворной силы.