Он неслышными шагами ходил взад и вперед по комнате, куря и раздумывая. На столе в тарелке еще лежал кусок пирога, припасенный к ужину - доесть его у него не было времени. Полоска горизонта за окном из черной стала синей, а значит - около половины пятого. Он разрешит себе поспать несколько часов, в семь - душ, завтрак- остаток вчерашнего пирога, освежить мозги куревом и снова за работу. Он не мог позволить, чтобы кто-нибудь начинал работу раньше его или кончал позже - он был хранителем и архитектором Системы, а Система нуждалась в постоянном присмотре.
Обстановка комнаты была спартанской - стол да кровать, лампа и ворох бумаг на столе. Он сел на койку и неспешно стал раздеваться. Теоретиков, разработавших основы Системы, он презирал всей душой. Легко им было собираться в душных прокуренных комнатах и перекрикивать друг друга. В их радужных планах все выглядело до смешного просто и логично - нечто вроде огромного готического собора с многочисленными стрельчатыми башнями, высоким сводом потолка и ослепительно сияющими розетками витражей. Он обычно не встревал в их жаркие дискуссии и лишь иногда вставлял слово, впрочем, всегда по существу. К нему относились снисходительно, в лучшем случае как к полезному идиоту, а он курил и молча злился на этиx крикливых и самонадеянных болтунов. Постепенно красота и оригинальность будущего здания, рисовавшегося в их воображении, захватила и его самого. Как готический храм, вслух повторил он, и засмеялся. В редкие минуты отдыха он любил заходить в старинные церкви, любил слушать гулкую тишину и вдыхать сладковатый аромат свечей, любил легонько прикасаться к теплому дереву икон, кончиками пальцев проводить по шершавым каменным складкам одежды святого с аскетическим лицом. Мастерство древних строителей неизменно вызывало в нем и даже вызывало некоторую зависть - не умея даже чертить, они сначала сотворяли чудо красоты у себя в головах и крепко держали его в них до мельчайших деталей, ни отпуская ни на минуту - каждую арку, каждый завиток камня, каждый кусочек витража в свинцовой оболочке. Впрочем, зависть была не к мастерству их - ведь он был тоже Архитектором, и его Система была посложнее их зданий - а к простоте их задачи по сравнению с тем, с чем каждодневно приходилось иметь дело ему. Архитектура, живопись, музыка подчинялись раз и навсегда установленным законам физики и гармонии, и раз познав их, можно было передать их по наследству, храм же его конструкции был живым, дышал и постоянно менялся. Каждый небольшой сбой в жизнедеятельности Системы мог внезапно раздуться до опасных размеров и разрушить ее всю до основания. Он иногда с горечью думал, что единственный, кто в состоянии понять его - Бог. Кому еще можно обьяснить?
С течением времени, как и у древних зодчих, конструкция Системы улеглась в его голове до последней детали. Та Система, которая жила в его мозгу, туманной громадой дышала и шевелилась так же как и та, что существовала в реальности. Вместо легкого и светлого храма получался какой-то монстр, которому нужна была подпорка здесь и костыль там...но, тем не менее, этот урод жил своей странной, назависимой от него жизнью. Отсутствие гармонии и логики злило его сложный и организованный мозг, но он к этому давно привык. В конце концов, он находился на неизведанной доселе территории, и спросить совета было не у кого. Тут и там обрушивалась стена, возведенная одним из нерадивых подмастерьев и это выводило его из себя. Лентяи и бездарности, не понимающие величия идеи и думающие только о своих каждодневных проблемах. Умных людей на местах, способных правильно реализовать его идеи, невозможно было найти. Эти негодяи производительно работают только тогда, когда над ними висит дамоклов меч; страх - лучший стимулятор. Всех несправившихся убирать без жалости, пока не произошло непоправимое. Естественно, многие недовольны и только и мечтают, чтобы избавиться от него, хотя и понимают уже, что самим справиться с этой махиной им не под силу. Из всех них он один знал все едва заметные рычажки, приводящие Систему в движение; он жил ею, он давал ответы на все вопросы, он один знал чем занимается тот или иной человек, поддерживающий ее жизнедеятельность, его сильные и слабые стороны... Никто, кроме него... И уж конечно, не теоретики-основатели, которые поднимали истошный крик каждый раз, когда что-то выходило не так, как рисовалось в их воспаленному воображению идеалистов; и виноват во всех бедах был, конечно же, он.
В самом начале, когда дело пошло полным ходом и в воздухе сразу запахло опасностью провала - тогда и наступило время, которое он терпеливо ждал и к которому неспешно готовился все это время. Никому не хотелось брать на себя всю ответственность за провал, срочно понадобился козел отпущения; и струхнувшие основатели выбрали его, молчуна. Сначала было бесконечно трудно, Система неоднократно давала опасный крен, всякий час грозя со страшным грохотом рухнуть и похоронить его под своими обломками...но он выжил, несмотря на них, висших у него на руках. Убрать их всех, всех до единого... Слава Богу, у него уже для этого достаточно власти. Конечно не сразу, по одному. Перед тем как они исчезнут навсегда, доставить себе небольшое удовольствие - заставить их заняться самым ненавистным для них делом - петь ему славословия на каждом углу, заставить униженно ползать перед ним на коленях, клеветать друг на друга, вымаливая себе еще один денек...
Он встал с кушетки и возбужденно зашагал по комнате. спать уже не хотелось. Боже, какая усталость, эта непрекращающаяся тупая головная боль...Ты один понимаешь, вдруг проговорил он вслух, - но молчишь и не хочешь помочь, черт тебя побери...И ты знаешь, что я понимаю тебя лучше всех, великий Архитектор, строящий куда более сложные Системы, чем строим мы, и поэтому еще более чем мы сомневающийся и издерганный, раздраженный нерадивостью своих подмастерьев; и тебе так же плохо, как и мне, или даже еще хуже; ты, давший мне право исправлять Твои ошибки, право выбирать нужных людей и избавляться от ненужных...У него задергалась щека, неясная злоба стала комком подбираться к горлу. Стало трудно дышать...он бросился к столу, схватил стоящую на нем настольную лампу и с воплем бросил ее в оконное стекло. Стекло крякнуло, но устояло, обломки лампы со звоном рассыпались по полу.
За дверью раздался шум. Дверь открылась и в комнату вошли трое - дюжий санитар и два заспанных медбрата в белых халатах. Санитар подошел к нему, крепко и больно взял за плечи и уложил на койку. Он не сопротивлялся. Придерживаемый, он безмолвно позволил медбрату сделать иньекцию. Санитар все еще держал его за плечи; вскоре по телу разлилось тихое блаженство и потянуло в сон, и еще через несколько минут он безмятежно храпел.
- Новенький? Когда привезли? - спросил другой медбрат.
- Только вчера. То ли инженер, то ли программист какой-то, заработался, переутомился и крыша поехала. - ответил другой. Санитар ушел и, вернувшись с веником, сметал в совок осколки стекла. - Вроде поначалу был тихим...Врач придет, сказать, чтобы перевели в палату для буйных...
Полоска за окном из синей стала оранжевой. Шорох редких утренних автомобилей за окном постепенно превращался в монотонный гул, заглушая ровное дыхание спящего в палате человека.