— Но я ли этого хотел,
Но ты ли этого хотела? —
Найти счастливый свой удел
В тоске, которой нет предела.
За памятником из гранита,
Где тишь — зови иль не зови —
Дорога Вечности открыта
На вешнем уровне Любви.
В ночной дали вот-вот забрезжит
И унесет от всяких бед
Надежный, бережный, безбрежный,
Зовущий в Светлый день рассвет.
Тоска к исходу полетела
В сплетенье душ, в движенье тел...
.........
— Но я ли этого хотела,
Но ты ли этого хотел?
* * *
Ты уложила в схему дня
Большое чувство.
Как это грустно для меня
И для искусства!..
Жить, откровенно говоря,
Невыносимо,
Когда в груди горит заря
Неугасимо.
Я — гиблый раб любви. Пока
Мой беглый почерк
Рисует лик твой на века
Меж честных строчек —
От всяких бед хранит тебя
Душа поэта,
Сквозь боль прощая и любя...
.........
...Запомни это.
Прозаическое
Устал я в цыганской участвовать драме.
Я Вас возвратил бы и папе, и маме,
И тетям родимым, и дяде родному...
Забыть бы дорогу мне к Вашему дому!
Зачем же стучусь я в закрытые двери? —
Да все потому, что надеюсь и верю
Себе вопреки и рассудочным людям.
Давайте, давайте скорее забудем
Все то, что забыть никогда невозможно...
...Я Вас стороной обхожу осторожно,
Ни слова вослед, ни прощального взгляда
Не надо...
Прощание
Молодость для многих
Срок, где грабь да рушь.
Сила ног в дороге
Выше силы душ.
Это лет в семнадцать
Под зонтом плюща
Хорошо смеяться,
Говоря: «Прощай!»
Крест любви и долга —
Если сорок семь...
Ухожу надолго,
Может, насовсем
По следам собрата,
Грешный и земной.
Ты не виновата,
Я всему виной.
Сами себе судьи...
Выйду за порог —
Камень на распутье
Четырех дорог.
И по трем дорогам
Я бродил уже.
Помни, ради Бога.
Камень на душе —
Надо б оглянуться,
Чтобы, не ропща,
Просто улыбнуться,
Говоря: «Прощай!»
* * *
— Налегке нелегко, если тяжко душе, — он сказал, —
Ну да я был всегда сам себе и мудрец, и невежда.
Как светилась любовь, о которой молила надежда!..
А теперь вот манит сладкозвучной сиреной вокзал.
Он сказал в темноту: «Я ушел бы сейчас от себя,
От своей и ее слепоты, от добра и от худа
В тот неласковый поезд, чей рейс в никуда ниоткуда,
Никогда-никогда ни за что никого не любя».
— Я бы, право, ушел, — в пустоту улыбнулся поэт, —
И рукой помахал бы, вдохнув на прощание ветер,
Но никто не споет ей чудеснейшей песни на свете
Еще долгие-долгие тысячи-тысячи лет...
* * *
Приходят предначертанные сроки.
На невообразимом вираже
Слова простые складываю в строки,
Зачем — и сам не знаю. Ведь уже
Рассказано про Хлою и Данаю.
За прошлое забытое плачу,
И все же не зову, не проклинаю
Ту женщину — не Хлою, не Данаю,
С которой боль земная по плечу.
* * *
...А на днях я в себе разобрался. Так вот —
Я покинул тебя в трижды памятный год,
Чтобы миру отдать и долги, и дела.
И крылатый мой конь закусил удила —
В путь-дорогу позвал самый главный мой том,
Для него я оставил безрадостным дом.
В непроглядную даль потащила душа,
Для которой всегда — ни кола, ни гроша.
Если любишь — прости. В первозданном пути
Одному — без любви — далеко не уйти,
И об этом ты горестно знаешь сама...
.........
...Звездный холод вселенной. Пустая сума.
* * *
В лабиринтах светлых вариаций
Говорю сквозь вехи и года,
Что тебе не следует бояться
Никого — Отныне — Навсегда.
Тесен мир, а грусть в груди безбрежна.
За крыльцом туман, как молоко.
Говорю, что встреча неизбежна,
Ибо счастье было высоко.
Притча
О, сколько подарено людям троянских коней!
...И только покинул ее торжествующий ворог,
К униженной, сирой, стократно ограбленной — к ней
Пришел пилигрим, как в стократно ограбленный город.
Богаче, чем Крез, он в руках ничего не принес,
По звездам прибрел, по указанной небом дорожке,
Чтоб больше не слепла она запоздало от слез,
Не рвали б из мочек ушей дорогие сережки.
Кто зло сотворил — человек или сам сатана,
Кто душу душил — благосклонно, спокойно, приветно? —
От дома ее лишь одна уцелела стена
И та не спасала от снега, дождя и от ветра.
Прошедший сквозь ад, равнодушно он видеть не мог
Ни слезы девичьи, ни ворона на пепелище,
И в сердце земные дороги закрыв на замок,
Обтесывал камни, надежное строил жилище.
Когда же закончил работу — опять на поклон
К ней люди с дарами пришли и украдкой шептали,
И шепотом вкрадчивым новые стены шатали,
И снова туманились очи у девы... А он
Минуту помедлил и все ж не услышал: «Постой,
Ты очень устал и за окнами — пасмурный вечер...»
Из рубища рубль — неразменный, литой, золотой —
Достал и отдал, собираясь далеко-далече...
...В ней — дом и уют. В нем — безмерность, где нет ни гроша.
И как тут поверить отчаянью или злословью?
Не рубль золотой полыхнул — полыхнула душа
Единой любовью...
* * *
В безликой толпе, что качала и мчала
Средь лозунгов «Слава рублю!»,
Ты все ж сберегла болевое начало —
Причальное слово «Люблю».
Иначе с чего бы пронзающим утром,
Где ложь превращается в дым,
Я взял да проснулся веселым и мудрым,
Прощающим и молодым?..
Во имя твое
Прими этих строчек блистающих груду!
А в кухне, где бьются сердца и посуда,
Я больше с тобой объясняться не буду,
Но буду молчаньем талантлив, как Будда.
Когда я из табора крал тебя, кралю,
Я видел, что ты не цыганской породы.
Наверно, тебя еще в детстве украли
И бросили в жизнь, где всегда непогоды,
Где делят чего-то и в шуме и гаме,
А я вот живу, не скучая по хлебу,
Цыгане прошаркали землю ногами,
А я вот брожу по земле и по небу.
Твой табор сегодня уходит в туманы
По долгой дороге печальной и зыбкой,
Навеки наполнив пустые карманы
Прощальным прощеньем и доброй улыбкой.
Тебя возвратить — это было бы слишком.
Я духом блажен, оттого — безлошадный
И жив до сих пор лишь тобой и сынишкой,
И в этом — действительно строгий и жадный.
Вино, невзирая на шепот фискала,
Не пью и свою усмиряю натуру
Во имя твое, потому что сыскал я
Мадонну с ребенком... Не бабу, не дуру,
Что рвется из платья в порочнейшем мире
И прочь от семьи норовит хоть в окошко,
А ты по вселенной — по нашей квартире
Ступаешь красивой домашнею кошкой.
Я разве цыган, своевольный мошенник,
Судьбу предрекающий, глядя сквозь щелку?
Но если прикажешь — я пальцами щелкну,
Поскольку я самый великий волшебник.
И собственным телом уже не нагружен
Я в небо рванусь. И вернусь, где мы вместе,
И брошу цветы из далеких созвездий
К престолу любимой, готовящей ужин,
Потом напишу гениальные книги —
Все будет, ведь я и люблю, и жалею.
Да только учти: золотые вериги
Обыденных тяжких забот тяжелее.
...Как сладко-мучителен платьица вырез!..
И отклик стремителен сердца в поэте,
Который из Тьмы для единственной вынес
Высокое Слово, звучащее в Свете.
К любимой
«На нас, мужиках, воду возить надо!»
(Большой ученый в разговоре
двадцатилетней давности)
Спрошу — да можно ль жить темно и грустно,
Испив любви живительный глоток?
Ты — бережное, ласковое русло,
Я — бешеный, стремительный поток.
Я — сила созиданья иль разруха,
Ты — строгие, крутые берега,
В те дни, когда меня не берегла,
Ты в муже уважала пламень духа.
А я уважу женскую природу,
Отныне будет слово, как закон:
На истинных мужах возили воду
От рода и от века испокон.
Я понял то, что знал большой ученый,
Зигзаги жизни стали по уму:
Ты дел моих — чудесных или черных —
Прямое отраженье. Потому —
То рвешь и мечешь, на метле летая,
То в нежности смущения горишь.
А говоришь: «Я женщина простая,
Оставь меня в покое», — говоришь.
Век девятнадцатый,
век двадцать первый...
— Любимый мой! Чудесный вечер.
Заря над лесом... Веет ветер...
Цветы — в росе...
Ах, тихий шелест этих вишен
Ужели всеми не услышан?
Но ты — не все...
— Любимая! Чудесный вечер.
Дай руку мне. Пойдем далече
Мы в мир земной.
— А я тебе и не перечу,
С тобой судьбе иду навстречу,
Любимый мой...
* * *
Любимой женщине
Перед тобою небеса, где птицы, —
Моих высот стремительный исток.
Передо мной — твоей земли частица,
Где пламенеет жертвенный цветок.
Простор и воля, нежность и доверье
Вели туда, где каждый миг светлей,
И мы остановились перед дверью
Затерянной, забытой. А за ней
Не властвует расчет ума и лживость,
Не торжествует ненависть. И вот
Земля цветка пред нами закружилась,
И закружился вечный небосвод.
И распахнулась дверь Сияньем Круга
Любви, что люди злобой замели.
И мы — вошли. И мы нашли друг друга
В благословенья Неба и Земли.
* * *
В мире людей ты была одинока,
Я — одинок.
Ныне — иначе. Другая дорога
Вьется у ног.
Строили вместе на ранней пороше
Рай шалаша,
И не упала под тяжестью ноши
Наша душа.
Сердцу просторному будут не тесны
Рамки жилья, —
Сердцу, принявшему суть этой песни
От журавля
Ночью распахнутой, вешней и лунной
Издалека,
Что для любви нашей — вечной и юной
Жизнь коротка...
* * *
Сирены — демонические существа,
сладкозвучными голосами заманивающие
мореплавателей на свой остров, на гибель.
Они воспринимаются, как Музы иного мира.
Весна. И гроздья вспыхнувшей сирени.
Ну здравствуй, дева, голоском Сирены
И белыми, призывными руками
Позвавшая корабль мой на камни.
Темнеет небо — близкой бури признак.
.........
Прошел сквозь рифы мой корабль-призрак,
Как вещий сон. И в этой правде — весь я,
И от меня осталась только песня
В соленом ветре и в клавиатуре.
.........
Плывет корабль сквозь грозовые бури,.
Летучий призрак в клочьях белой пены,
Хранимый девой с голоском Сирены.
К ней
Поверив Слову, а не многословью,
Судьбу встречаю зряче, а не слепо:
Я полюбил единственной любовью,
И молнию явили недра неба.
Кому вручишь рожденный мною пламень?
Счастливым будет ворон на погосте,
Поскольку от любой простертой длани
Останутся обугленные кости.
Есть я и ты. И мы стоим в начале
Неведомого людям продолженья
Той Высоты — прекрасной и печальной,
Где многоточье вместо предложенья...