Аннотация: Повесть о балабашняках - малых печенегах
Тихое озеро, волшебная птица...
В прежние, безвозвратно минувшие времена, была когда-то страна, под синевою неба расцветшая. Красою всей Великой Степи являлась она множество веков, в сердцах людей великолепием сверкая. Имя той страны, в Тэнгри пребывающей, было Канг, исполненный благополучия. Искусными ремёслами славилась она, а поля её, обласканной покровительством Хумай сияющей, были зелены, и давали урожаи щедрые. Бессчётны были стада тучные скота, и табуны коней золотогривых, в вольных лугах резвящихся. Чисты и свежи были её ласковые реки, радующие путешественников прохладою своей живительной. Жители же Канга счастливы были в благоденствии, и звались гордо башняками...
Но излишнее благополучие лишает воли свершений. Стремление к покою и изнеженности способно размягчить сердца и достойнейших из людей. Тэнгри, создатель небесный, не пожелал этого детям своим башнякам, и лишил он страну их благоденствия и изобилия. И пожелтели поля Канга, сжигаемые солнца беспощадным жаром, и бесплодны и сухи стали; поредели изрядно стада, предвещая жестокое бедствие голода; а у рубежей дальних, со стороны восхода, появились орды вражеские, прознавшие об ослаблении державы этой великой, утратившей величие не вследствие слабости правителей или утраты отваги жителями, а вследствие воли Тэнгри всезнающего. И не стало чудесной страны Канг: - следы подков блистающих заметены песками горячими...
Но велик Тэнгри в мудрости своей безграничной. То, что казалось карой небесной последним жителям Канга, вынужденным покинуть благословенную свою родину, послужило причиной появления нового поколения башняков. Они, всадники, рождённые в пути, были свободны от бремени изобилия. Сила духа возгорелась в их сердцах, и лишь она была им ценна. Оставив позади потерянный Канг, двигались они на запад и на север, совершая Великий переход к новой своей родине, выйти к которой им предстоит обновлёнными...
А вокруг были земли гузов, не желавших принимать чужеземцев. Постоянным схваткам ожесточённым не видно было конца... но выстояли башняки обновлённые, безупречные в отваге и храбрости; не сгинули в чужих им степях... И прошли, с боями изматывающими, земли гузов враждебных, и вышли на равнины, за которыми была уже Идель многоводная, великая река хазарская. Яростные гузы не преследовали уже более башняков, и стали они заселять открывшуюся им страну. Но не угас в груди их огонь, неистовый пыл перемен: и не могли они остановиться, и, расходясь по новым землям, разделились, постепенно, на два потока, ставшие двумя ветвями народа башняков. Одна из ветвей - олобашняки (большие башняки), - дошла до Идели и, переправившись через неё, устремилась ещё далее на запад, в страну Атель-Куз. Другая ветвь - балабашняки (башняки малые), - выбрала направлением своим север, и заселила страну лесов и степей, раскинувшуюся от предгорий Урала на востоке, до великой Идели на западе...
И обрёли силу эти два новых народа, нашедшие каждый уже новую родину...
Об олобашняках сохранилось множество сведений в русских летописях, называвших их печенегами неукротимыми. И император византийский, Константин Багрянородный, в труде своём "Об управлении государств", оставил подробнейшие сведения о печенегах, сообщив также, среди прочего, что племена их возглавлялись "великими князьями" или ханами, а во главе родов стояли тарханы.
О заволжских же печенегах - балабашняках - писал иранский историк Абу Абд-аль-Хайи Гардизи: "печенеги владеют стадами; у них много лошадей и баранов, также много золотых и серебряных сосудов, много оружия, они носят серебряные пояса ". Джайхани, арабский географ, писал о них: "Печенеги богатые, у них есть верховые животные, овцы, пожитки, золото, серебро, оружие, знамёна и значки". Благосклонной стала для балабашняков новая эта страна, куда пришли они следом Волка синешёрстного ведомые - ниспосланного знака Тэнгри - слышащие зов его в чистоте духа...
А далеко-далеко на востоке, в самом сердце Большой Степи, уже являлись знамения, предвещающие в скором времени потрясения великие...
И там, в дали неведомой, отдельные племена начали уже приходить в движение, вызывая тем самым малые ещё, но неудержимо нарастающие теперь перемены.
Красная заря огненная занималась над Степью...
Извечный и неумолимый закон перемен, возвышающий одни народы из ниоткуда, и сметающий и предающий полному забвению другие, бывшие когда-то могучими и непобедимыми, вновь пробудил, далеко на востоке, древних богов войны, и они овладели сердцами грозных правителей Алтая, Тобола и Иртыша. Огонь войны разгорелся и яростным пожаром стёр с лица земли великий Кимакский каганат. Как уже не раз случалось с самого начала времен, Великая Степь вновь была охвачена сжигающим пожаром войны.
Вековое стремление степных народов к движению с сокрушающей мощью потрясло восточные степи.
Эта страсть степняков к переменам и поиску новых земель, родилась ещё в ту далёкую пору, когда первый из них сел на коня. Как только это произошло, он сразу стал хозяином необозримых, бескрайних просторов, и он не мог более оставаться на одном месте - у копыт его коня начинался путь, способный показать ему весь мир.
И в этот раз, неистовое стремление двигаться вслед солнцу, подняло кипчакские племена - как и многие другие до них - в сметающий всё поход на запад. Великая Степь заполыхала, и на многие десятилетия в ней воцарился мрак уничтожения. Дым пожарищ затмевал небо, и стало много добычи чёрным стаям крикливых ворон.
Гузские племена, бывшие хозяевами необъятных степей к востоку от Идели, были разгромлены и рассеяны, и перестали быть единым народом. Остатки разбитого гузского войска разбрелись по ставшей чужой им Степи, и повезло тем из них, чьи племена чудом уцелели. А судьба других, у которых никого не осталось, была не завидной - потомки бесстрашных воинов, разбивших когда-то, в союзе с Русью, могучий Хазарский каганат, стали влачить жалкое существование степных разбойников, промышляющих набегами и угонами скота. Некоторые, потерявшие своих вождей, становились воинами новых предводителей - кипчакских ханов, - сражаясь вместе с ними против извечных врагов - башняков и булгар.
К западу от великой Идели олобашняки, бывшие ужасом и неотвратимым кошмаром королевств Восточной Европы, тоже были сметены кипчаками, и остатки их были вынуждены искать защиты у киевского кагана, когда-то платившего им дань.
Но балабашняков, владеющих самой северной окраиной степи, между седым Уралом и величественной Иделью, сметающая волна кипчакского нашествия миновала...
--
Сны.
Алтузак медленно крадётся сквозь густые заросли зелёного камыша с коричневыми пушистыми верхушками. Он движется тихо, стараясь не производить шума: очень осторожно раздвигает хрусткие стебли, замирая, прислушиваясь сосредоточенно после каждого своего шага. Откуда-то спереди доносятся протяжные, переливающиеся звуки дивной, завораживающей мелодии, словно чья-то окрылённая душа в состоянии светлейшего блаженства играет на волшебной флейте. Что за чудо там впереди? Кто способен так дивно, невыразимо прекрасно петь, наполняя сердце слушателя небесной радостью и умиротворением? Неужели кто-то из обитателей заоблачного мира спустился на землю? Ведь ни один человек не в состоянии создать такую красивую, волшебную песню без слов, проникающую в самое сердце. Алтузак ещё не видит, что там, впереди, но он твёрдо знает, что эту мелодию ни в коем случае нельзя останавливать. Нельзя спугнуть того, кто там так прекрасно поёт. Он чувствует, что малейшая опасность или тревога, вроде шума от его приближения, может подействовать на это чудо как ветер на утренний туман: - и оно растает!
Его нельзя спугнуть, но Алтузак не может удержаться - предельно осторожно, выверяя каждое своё движение, он продолжает медленно продвигаться сквозь камыши вперёд, к открытому пространству. Осталось три шага... два... и вот последний. Медленно раздвинув последние загораживающие обзор зелёные стебли, он осторожно приближает лицо к образовавшемуся просвету и, зачарованный, замирает.
Алтузаку открылось небольшое озеро, окаймлённое зарослями камыша с просветами, в которые была видна окружающая бескрайняя степь. Зеркальная гладь отражала бездонное синее небо, а из середины водоема расходились кольцами расширяющиеся круги. И там, откуда они расходились, в самой середине озера, плавала прекрасная, ослепительно красивая птица, распространяющая волшебное, золотистое сияние вокруг себя. Её гордые, величественные формы и царственная осанка придавали ей сходство со священным Лебедем, но только она была прекраснее во много раз. Волшебное сияние птицы как нисхождение небес: оно покрывает всё вокруг и всё, что оно омывает своей благодатью, расцветает особой, полной силы, красотой. И из её клюва изливается то самое, чудесное и беспредельно красивое пение, приведшее завороженного Алтузака сюда. И не может на свете ничего быть прекраснее, совершеннее этого уголка спокойствия и истинной, изначальной гармонии.
Вдруг волшебная птица насторожилась: пение прекратилось, и сияние её стало меркнуть. Алтузак испугался - неужели это он её встревожил? Но нет, она смотрит в другую сторону - туда, где солнце висит над знойным югом. Что там? Что её беспокоит? Что происходит в той стороне? Отчего она заволновалась и вот-вот взлетит, чтобы покинуть эту землю навсегда? Сияния уже почти нет. Если она улетит, будет большая беда. Алтузак это знает, но он не знает, как отвести угрозу от волшебной птицы и от этой прекрасной земли, приютившей её. Но что же там? Надо узнать и остановить это. Алтузак разворачивается, начинает осторожно выбираться из камышей, стараясь не шуметь, чтобы окончательно не спугнуть и так встревоженную птицу, двигается, всё больше охватываясь волнением и смутными предчувствиями... и вдруг просыпается.
Опять этот сон, тревожащий свой настойчивостью. Уже несколько дней слышит Алтузак в снах своих это пение волшебное, исходящее из озера, окруженного камышами, приближается к нему, начинает пробираться через заросли, но саму птицу он сегодня увидел впервые. Это не может быть просто сон - он о чём-то говорит ему, Алтузаку. Но о чём? Ему остаётся лишь ждать... и быть готовым.
Алтузак встал и вышел из своего шатра. Жена его встала раньше, и уже ушла куда-то, наверное, к своим любимым кобылицам. Становище просыпалось, и люди приступали к обычным хозяйственным заботам: слышались крики пастухов, выгоняющих мычащих коров и блеющих овец на выпас в луга; появились столбики дыма над очагами у юрт; вон группа молодых егетов на конях отправляется куда-то. Видимо, но охоту - вчера в степи видели маралов.
Алтузак был ханом одного из племён балабашняков, занимающего степи и леса по берегам Мелеуза, Ашкадара и его притоков, Сухайлы и Стерли, и левобережья Агидели, до её изгиба у горы Кунгак-тау. Ему было тридцать лет, и он был избран ханом на курултае три года назад, когда предыдущий хан, брат его отца Бурук, пал в битве вместе с отцом Алтузака Аккошем, сражаясь с вторгшимися на север из степи месегутами. Тогда Алтузак возглавил воинов племени, и умело противостоял нагрянувшим врагам, а затем и изгнал их из угодий своего народа, и преследовал месегутов до самых южных степей. И не было на последующем курултае ни одного слова против его избрания главой племени, ханом балабашняков.
Когда-то месегуты были частью гузского иля, но после разгрома их кипчаками они рассыпались на отдельные роды и многие из них, как и некоторые гузы, пробивались на север, тесня балабашняков. Уже несколько десятилетий Степь пребывала в пожаре жестоких кровопролитных войн. И бывшие её хозяева, вытесняемые грозными кипчаками, искали прибежища в окрестных землях. Балабашнякские племена с неимоверным напряжением сдерживали их отчаянный натиск, но всё же им приходилось тесниться, уступая, кусок за куском, часть своих угодий.
Не об этом ли говорят его сны? Птица та тревожно смотрела на юг, словно ждал беды оттуда. Но что может сделать Алтузак и его племя, и так порядком обескровленное непрекращающимся многие годы натиском с юга? Правда за последние два года этот натиск заметно уменьшился - видимо, теперь там безраздельно господствуют одни кипчаки, другие уже все, наверное, покинули Степь, или уничтожены. Но сколько же в Степи развелось разбойников! Большинство из них - это бывшие гузские, а иногда и башнякские, воины, чьи племена полностью уничтожены. Набеги этих разбойников с юга, лишившихся рода и племени, причиняют немалый урон балабашнякам.
Мысли мрачные, снами последних ночей навеянные, беспокоят Алтузак-хана. Много дней он ходит, погружённый в раздумья тревожные, - не обращаясь к знахарям, зная, что сон этот не закончен ещё, а раз так, то нельзя о нём никому рассказывать, иначе можно спугнуть духов, нашёптывающих его ему в уши по ночам.
Так, в ожиданиях неопределённых и предчувствиях тревожащих, как и предыдущие, прошёл и этот день.
Вечером вернулись молодые охотники. Добыли трёх маралов, и Алтузак-хан, довольный, похвалил их, отметив, что скоро они уже будут настоящими воинами. Те сразу возвысились в своих глазах и в глазах своих сверстников - ещё бы, Алтузак-хан уже видит в них храбрых воинов и объявляет об этом во всеуслышание, и это - значащее признание.
Устроили пир на берегу Ашкадара, и сам хан отрезал от мяса марала по кусочку и из своих рук угостил каждого из молодых охотников. Это особая честь для юношей: согласно древнему обычаю, при сборе войска хан разрешает им присоединиться к нему. Их радость не имеет границ, но они, сдерживая чувства, никоим образом не проявляют её - не пристало им, гордым башнякским воинам, веселиться и шуметь пред лицом хана и уважаемыми старейшинами, присутствующими здесь. А ночью каждый их них, лёжа в своей постели, долго не может уснуть, живо представляя себе будущие битвы и сражения, в которых они, конечно же, будут победителями; громкая слава непобедимых воинов и всемерное уважение ожидают их, и с такими мыслями они, воодушевлённые, засыпают лишь под утро.
Алтузак-хан, как и народ его, закончив дела дневные, тоже ложится спать. И возвращается опять в тот самый сон...
Он выбирается из камышей, чтобы узнать, что напугало птицу волшебную. Вот он выбрался уже на открытое пространство, и смотрит внимательно по сторонам. Вокруг Алтузака волнистая степь с рассыпанными по ней небольшими холмами и островками леса. Вид здесь совсем не такой приветливый, что был у озера: тёмное небо хмурое словно бы давит, вызывая тревогу смутную, а степь вокруг бурая, как будто выжжена жестокой засухой (страшное зрелище для башняка). Солнца не видно из-за серого, тяжелого неба и Алтузак, для которого степь всегда была родным домом, к удивлению своему не может определить, в какой стороне юг.
Он оборачивается к озеру, чтобы сориентироваться. Озера нет, перед ним совсем другой пейзаж: катит свои волны неторопливая река, а далее, за ней, возвышаются горы, покрытые лесом. Алтузак сразу узнал Агидель и горы Урала. Река эта течёт на север - хотя во сне всё может быть и по-другому - и он поворачивает голову в сторону, где должен быть юг. Там, вдалеке, виднеется гора Кунгак-тау, полого устремляющаяся вверх и замыкающая гряду, протянувшуюся с севера на юг.
Внезапно нахлынула, откуда-то извне с сокрушающей силой, потребность попасть на вершину Кунгак-тау, охватила неистово Алтузака и заставила забыть обо всём, кроме этого устремления всепоглощающего. В глазах стало темно: он ничего не видит, - но он чувствует, что всё окружающее вдруг завертелось вокруг него в вихре, и он перестал ощущать своё тело - оно растаяло и исчезло, а он, Алтузак, всё же каким-то образом осознаёт происходящее. В окружающей тьме мелькают какие-то искры (звёзды?), какие-то неясные очертания чего-то неопределённого. А затем, спустя вечность, ощущение своего тела стало возвращаться постепенно - исчезли искры, и непонятные образы стали принимать какие-то, почти узнаваемые, формы. Вновь появилось ощущение опоры под ногами, а вскоре вернулось и его обычное зрение, - если только оно может быть обычным во сне.
Он стоит на вершине горы и видит, по окружающему пейзажу, что это Кунгак-тау. Но Алтузак не рассматривает раскинувшиеся вокруг необъятные дали: его внимание целиком приковано к сидящей там, впереди, фигуре. Это женщина, и она сидит спиной к нему, смотря вниз, на просторы бескрайние, уходящие к полыхающему где-то там, в знойной дали, югу.
Алтузаку она кажется знакомой, но он не может вспомнить, кто она. И это не просто когда-то увиденная им, быть может и случайно, женщина - его с ней связывают крепкие узы, но что-то не даёт ему её вспомнить. Но Алтузак уже на грани озарения: вот-вот он вспомнит её - ещё чуть-чуть, ещё один или два шага к ней, чтобы разглядеть получше, и всё!
...И он просыпается. Эта женщина... ему не хватило одного шага, чтобы узнать её. Но... Кунгак-тау! Следует отправиться туда: его сон ясно указал ему на это. Наконец-то он обрёл направление.
Сколько ночей слышал он в снах своих пение волшебной птицы, пока не отправился искать её? Эти сны были очень ясные и живые, неотличимые от повседневного мира. А Алтузак хорошо знал, что духи дают особую ясность во сне, если хотят показать что-то важное, влияющее на судьбу. Много ночей искал он в снах источник этой чудесной мелодии, и нашёл его на озере, окруженном камышами. Но и озеро это, и местность, по которой шёл к нему Алтузак, были незнакомы ему, и он не понимал, что всё это значит. Последний же сон указал ему на Кунгак-тау и с силой, которой невозможно было противиться, занёс его туда. Это явное, прямое воздействие из мира духов - настоящее указание, и Алтузак не может не подчиниться ему.
Начинался новый день. Итак, надо отправиться на Кунгак-тау. И надо взять с собой тех молодых егетов, что добыли вчера маралов: они прекрасные охотники и, наверное, из них получатся отличные воины. Как они обрадовались вчера, когда хан сам угостил их кусочками мяса из своих рук: лица их расцвели, глаза засияли гордостью, - но они сумели с достоинством удержать свои чувства, как настоящие мужчины. Теперь они ни за что не покинут стан - хоть целый год будут ждать - боясь пропустить столь важное в их жизни событие, как созыв ханом войска. Это Алтузак знал по собственному опыту.
Так и есть - выйдя из юрты на воздух, Алтузак-хан увидел невдалеке группу вчерашних охотников. Они расположились вокруг большого дерева на берегу Ашкадара, и кони их тут же. Настоящих мечей ни у кого из них нет и пики лишь у двоих из восьми ребят, но у каждого лук и колчаны их полны стрел, а ещё дубины - настоящие боевые дубины: когда успели выстругать?
Хан направился к ним. Егеты подобрались, внутренне подтянулись и, предав лицам своим серьёзное выражение, подобающее воинам, двинулись навстречу хану.
- Ну, как вы, храбрецы? Готовы к делу? - обратился к ним Алтузак-хан.
- Мы готовы к любому делу, Алтузак-хан, - с гордым видом ответил один из них, настроенный очень решительно.
Как же они молоды, даже усов-то настоящих нет.
- Тебя зовут Каракош, ты сын Тигоя?
- Да, Алтузак-хан, я Каракош, сын Тигоя. Со мной два моих брата, Баламир и Тигой. А это Гилар, сын Годека и его брат Белес, и трое сыновей Мусай-батыра: Бурибай, Аюхан и Туктамас.
- Мусай-батыр сильный и бесстрашный воин нашего народа. И я думаю, что он воспитал таких же бесстрашных воинов из своих сыновей. Будьте достойны его славы, Бурибай, Туктамас и Аюхан. Храбрейший Годек погиб в бою с месегутами и покрыл себя славой, которую вы, Гилар и Белес, должны сберечь и приумножить, чтобы отец ваш мог гордиться вами в другом мире и радоваться за свой род. Тигой - один из сильнейших воинов - гордость народа балабашняков и я верю, что вы, Каракош, Баламир и Тигой ни в чём не уступите его храбрости и силе. Будьте достойны своих храбрых отцов, егеты. Вы молоды и ваши подвиги во славу народа балабашняков ещё впереди. Сколько вам лет, батыры?
- Мне скоро шестнадцать, - ответил самый старший из них, Каракош. - Гилару тоже. А Тигою и Аюхану, самым младшим, уже четырнадцать.
- Четырнадцать? Когда вашему деду Каракошу было четырнадцать лет, он ходил в поход на Булгарию в войске великого Курдас-хана и стал главой сотни. А вы, храбрецы, готовы идти в поход?
- Конечно, Алтузак-хан. Ты собираешь войско? - воодушевившись, спросил Каракош. - Ханы Кинели и Ика зовут нас в поход на Булгарию? Или на марийцев?
- Нет, Тогдек-хан и Бугуш-хан пока никуда не собираются. Я отправляюсь проведать южные наши кочевья и беру вас с собой. Возьмите припасов на два дня и ждите у моего шатра.
2. У реки Мелеуз.
Год выдался незасушливым и сейчас, в самой середине лета, степь буйно расцвела обильным разнотравьем. Девять всадников двигались по ней на юг, легко пересекая попадающиеся на пути мелкие речушки и крутые овраги. Речки эти все текли с запада на восток, впадая, вскоре, в неторопливо несущую свои воды на север, к далекому Сулману, Агидель. Блеск её широкой поверхности, скрытой чаще всего густыми лесами, иногда открывался взору девяти всадников, по левую сторону от них. Всадниками этими были Алтузак-хан и восемь его новых, молодых воинов.
Молодые воины раскинулись широкой шеренгой позади своего предводителя, Алтузак-хана, как и положено верным воинам, и зорко всматривались в дали бескрайние, окружающие их под синевою чистой небес сияющих. Они постоянно были начеку в своем первом походе. Хотя это и не настоящий военный поход и стычек с врагом не предполагается, но они сопровождают самого Алтузак-хана, вождя одного из балабашнякских племён - задача, достойная храбрых воинов. Да и идут они на юг, к границам Степи, а там всегда сохраняется опасность набега. Это ощущение - возможной встречи с врагом - возбуждало их дух и горячило кровь: они готовы были пустить коней своих быстроногих вскачь, до самой Степи, и броситься в битву с ненавистными гузами и месегутами, и победить их всех. И никто не смог бы остановить их, батыров несокрушимых, если бы сам Алтузак-хан, победитель гузов и месегутов, марийцев, мордвы и булгар, повёл их в битву. И разбили бы они кипчаков, и загнали бы их в пустыни бесплодные, а затем, переправившись через великую Идель, освободили бы братьев своих олобашняков. И легенды об их великих подвигах передавались бы, в песнях и сказаниях, через многие века, на удивление грядущим поколениям.
Возбуждение хозяев передавалось и их коням, и молодым воинам приходится сдерживать их, потому, что Алтузак-хан совсем не спешит, размышляя о чём-то, и движется, чуть впереди, шагом. Но иногда и он, поддаваясь настроению, пускает коня вскачь и тогда они несутся широкой цепью, распугивая ошалевших зайцев, куропаток и охотящихся за ними лисиц. Но случается это не так часто, как того требует настрой молодых егетов и много времени они просто идут шагом.
Неповторимо прекрасен этот край, по которому движутся всадники: цветёт летняя степь и воздух благоухает запахами разнообразнейших цветов и трав, в которых вольготно чувствует себя всякая живность; холмы, разбросанные вокруг, пестреют цветами яркими, и их живописный вид наполняет радостью и гордостью за свою благословенную землю сердца всадников; попадающиеся иногда леса прохладой веют и силой живительной, рождённой союзом земли, воды и неба; мелкие речки и ручьи журчат сладко и петляют, в низинах прячась и, влагой одарив луга зелёные, несут воды свои серебристые на восток, к широкой Агидели: сама Агидель показывается иногда вдалеке, слева от пути, а за ней, ещё дальше к востоку, высятся горы Урала, прекрасные и величественные, и за которыми, по преданиям, скрывается сказочная страна Ирандек.
Иногда, радуя взор, попадаются коней быстроногих табуны резвящиеся, стада обильные коров величаво спокойных и отары бессчётные овец тучных. Алтузак-хан, проезжая по владениям народа своего, испытывает удовлетворение: уже второй год степи и луга привольные одаривают людей - увеличиваются стада на буйно разросшихся травах сочных, дичи всякой много развелось охотникам на радость, и даже волки, которым хватало добычи всю зиму, не нанесли большого урона скотине. Злые духи болот, туманов и подземного мира не насылали на народ балабашнякский болезней страшных, а лютые дух северных ветров, хозяева жестоких морозов и чёрных буранов, прошедшей зимой пощадили эту страну. Не было и набегов из Степи. Словно край этот обрёл благословение самого Неба.
Алтузак начал понимать суть снов своих тревожащих затаённой угрозой. Обычное озеро, затерянное где-то в степях этого края, приютило волшебную птицу и, впитав сияние её, расцвело чистой красотой, исполненной духом умиротворения. Два года в этой стране царит благополучие - что это, как не влияние небесных покровителей? Кто-то из них осенил край этот живительным светом благоденствия, - и это его видел Алтузак в снах своих в образе волшебной птицы. Но теперь... Какая-то угроза исходит с юга, с жарких степей, и об этом ясно говорил его предпоследний сон.
Сможет ли он уберечь землю свою и спасти от беды народ свой? Алтузак не знает этого, но он знает, что если понадобится, то отдаст жизнь, защищая племя. Как это сделали Бурук-хан, отец Алтузака Аккош и множество других достойнейших людей.
Вскоре стала видна продолговатая гора Кунгак-тау - цель путешествия Алтузака. Солнце клонилось к горизонту и начинало смеркаться: наступал вечер. Остановились на берегу реки Мелеуз со спокойными и уютными водами. Здесь были владения Ванах-тархана - главы одного из сильнейших родов племени - рода Красной Волчицы.
Расседлали и разнуздали коней, за день утомившихся, и, опутав им передние ноги ремнями, отпустили пастись на привольный зелёный луг, расположенный в широкой петле реки. Алтузак, отпуская своего коня, потрепал его по шее и прошептал ему в ухо:
- Долгой была сегодня наша дорога, мой верный Кангар. Ты устал и мне больно от этого. Но ты мой лучший друг и никогда не упрекнёшь меня, как бы тяжело тебе не было. Я всегда это помню. И я благодарен тебе. А теперь отдыхай, друг - впереди ночь.
Егеты тоже что-то прошептали своим коням - каждый свои слова. Верный конь - это хороший, а случается, что и единственный, друг жителя степи. Степняк и его конь живут бок о бок, и между ними не может не возникнуть настоящая дружба и взаимная преданность: ведь слишком многим обязаны они друг другу. Хотя, конечно же, всадник большим обязан коню, и он не забывает об этом, всемерно почитая своего четвероногого товарища.
Егеты тут же выбрали между собой сторожевого - им был назначен Баламир, - чтобы стеречь коней. Никогда не оставляют степняки лошадей своих без присмотра, какой бы спокойной и безопасной не казалась обстановка вокруг. Но это предстояло Баламиру позже, когда совсем стемнеет, а сейчас, он вместе со всеми, сел ужинать.
На берегу рек развели костёр. Стали доставать еду и, видя, что у их предводителя, Алтузак-хана, ничего нет, лучшие куски старались положить поближе к нему. Но он протянул к ним руку с направленной вперёд ладонью и, этим жестом отказываясь от всего предложенного, сказал:
- Ешьте без меня, воины. Завтра вам понадобятся силы.
После этих слов он встал и, отойдя чуть в сторону, уселся на небольшом пригорке, на сухое бревно. Он молчал. Егеты, проявляя уважение к хану, ели молча, стараясь не нарушать тишины, чтобы не помешать мыслям Алтузак-хана.
Он же сидел неподвижно, и рассматривал исчезающую, в наступающей темноте, громаду Кунгак-тау. Что зовёт его на вершину её таинственную? Что найдёт он там завтра, когда поднимется на самый верх. Может это будет знамение о неотвратимой уже беде, которой не избежать? Или наказ о том, как предотвратить несчастие, грозящее его стране? Ясно одно - завтра ему предстоит очень важное, едва ли не важнейшее, событие в его жизни.
С приходом сумерек наступала тишина: птицы умолкали, готовясь ко сну, - лишь слышался в реке плеск рыб и, иногда, водяных крыс.
Вдруг тишину нарушили негромкие слова Белеса:
- Двое с юга, мой хан. Взрослые мужчины.
Алтузак его поправил - назидательным тоном, как воспитатель ученика:
- Не двое, а трое - с ними ребёнок. И движутся с юго-запада - вам, сидящим внизу, должно было бы слышаться лучше, чем мне.
- Прости, мой хан, впредь я буду внимательней.
Алтузак обладал слухом, лучшим, чем у большинства людей и, зная это, не рассердился на своих егетов.
Вскоре из-за зарослей ив, в изобилии росших по берегам Мелеуза, выехали трое всадников. Подъехав к костру, двое спешились и отдали поводья своих коней третьему, который оказался не ребёнком, а молодой девушкой одного возраста с воинами, сопровождающими хана. Этими же двумя были старый Ванах-тархан, глава рода, обитающего у этой реки, и его старинный друг, прославленный Чегет-батыр. Они ответили на уважительные приветствия молодых воинов, и подошли к Алтузак-хану.
- Приветствую вас, почтенные Ванах-агай и Чегет-агай. Как ваше здоровье, силы?
- Благодарим, Алтузак-хан, у нас всё хорошо. А ты как, достойнейший славный хан? - обратился старый Ванах. - Мы узнали, что ты появился у нашей реки и поспешили встретить тебя, чтобы пригласить в наши шатры. - Ванах-тархан вдруг внимательно всмотрелся в лицо хана, взгляд которого... Да, так и есть... - Но прости нас, великий хан, мы не должны были беспокоить тебя на пути духа, которым ты следуешь. Если бы мы знали...
- От вас ничто не укрывается, почтенные.
- Твой взор отмечен печатью духа, - сказал Чегет-батыр. - И тело твоё не нуждается в пище, что могут подтвердить твои воины. Путь духа светел, славный хан - следуй по нему радостно, с открытым сердцем.
- Да, я на пути духа. Меня ведут сны и поэтому, как ты правильно заметил, мудрый Чегет-батыр, тело моё не принимает пищу, готовясь к сокровенному.
- Пусть Тэнгри пребывает с тобой, - пожелал хану Ванах-тархан. И, положив одну руку на плечо Алтузаку, другую протянул к появившимся в вечернем небе, еле заметным ещё, звёздам. - И ты пребудь с ним...
После этого оба старика ушли. Забрали своих лошадей у державшей их девушки, вскочили на них, с необычной для их преклонного возраста ловкостью, и все трое отправились в том же направлении, откуда до этого появились.
Молодые воины смотрели вслед исчезающей во тьме троице. Они впервые видели непобедимого и могучего, когда-то, воина - прославленного во многих песнях и преданиях башняков Чегет-батыра, сразившего в битве, в пору своей далёкой молодости, жестокого Коркута, коль-эркина гузов. А какая красивая девчонка была с ними, интересно, кто она? Пока она была одна, ожидая своих старых спутников, ни один из егетов не мог с ней заговорить, ведь рядом были глава её рода и один из самых почитаемых батыров племени, и, наконец, сам глава племени. Но все они смотрели на неё с любопытством, в то же время любуясь её красотой.
Пора уже и ложиться спать. Воины, кроме Баламира, стали укладываться на ночлег. Расположились вокруг костра, приспособив под головы седла своих коней.
И лишь Алтузак-хан ещё сидит на пригорке - безмолвно и неподвижно...
Баламир сходил на луг, проведал лошадей, постоял там, прислушиваясь к окружающей тьме, и, вернувшись к костру, сел на самом берегу, глядя на чёрную воду. А мыслями его постепенно овладевала та девушка - юная красавица, что сопровождал стариков, предводителей местного рода. Какая она была красивая. И как гордо, даже с вызовом, взирала на них, изумлённо смотревших на неё. А как уверенно она, такая хрупкая и невысокого роста, управляется с лошадьми - как опытный и сильный наездник. И даже лук и стрелы были при ней, словно она настоящий воин. Сможет ли Баламир когда-нибудь увидеться с ней, узнать её имя?
Звёздная страна сверкала над егетом, сияя блеском волшебным с неба ночного... и в блеске том виделись ему её глаза. И понял он, что ради этой тоненькой, стройной девушки с ясным, совсем не робким взглядом, готов на любые подвиги. Хорошо, что именно он выбран сегодня сторожевым, потому, что всё равно ему бы не сомкнуть глаз этой ночью. Интересно, куда они завтра отправятся с Алтузак-ханом? Спросить хана он не мог: Баламир ещё молод и не заслужил права обсуждать с ним его намерения.
Позже Баламир ещё раз сходил к лошадям, убедился, что всё в порядке и вернулся на своё место на берегу, у костра.
nbsp; Алтузак-хан понял свою ошибку. Он посмотрел на тархана и тот велел принести еды четверым месегутам. Трое из них принялись за еду с голодной жадностью, говорившей о долгих днях лишений, выпавших им. Сам старик съел совсем немного - прося еды, он больше заботился о своих товарищах - и начал говорить:
- Слушайте же нас, гордые башняки, стражи севера. Слушайте последних месегутов, покинувших Великую Степь и оставивших там могилы своих славных предков. Когда-то, в давно минувшие времена - времена взлёта могущества месегутских ханов - мы владели всей бескрайней Степью и ни у кого, кроме Тэнгри, не спрашивали где нам раскинуть свои шатры. Так было, и священный Однорогий Зубр радовался за своих детей месегутов. Наши воины храбро сражались и побеждали всех своих врагов - в ваших преданиях, башняки, должно говориться о былых сражениях с нами, когда вы пришли на наши земли. Вы сражались отважно и достойно, но мы не уступили своих степей, и вам пришлось уйти на север.
А потом пришли многочисленные гузы. И с их приходом начался закат нашей славы и нашего могущества. Мы бились с ними мужественно, но их было больше во много раз. И настал день, когда у нас не было сил уже сражаться, и мы склонили голову перед ними. Из всех наших владений нам осталась только долина Илека, и гузы не стали нас изгонять. Они уважали нас как храбрых и бесстрашных воинов и приняли в свой иль, - так мы стали гузами. И рядом с ними сражались мы против бесконечных орд кипчаков, исторгаемых год за годом полыхающими пожарищами уничтоженного Кимакского каганата.
А восемь лет назад, в год лошади - так давно, если смотреть на вечное движение небес, и совсем недавно, если оглянуться на века истории месегутов - саксыны прошли через наши земли. Саксынов было очень много, и становилось всё больше и больше, как саранчи в год чёрных ветров. В битве с ними пал великий Урдей-хан, чей внук сейчас здесь, перед вами. Народа месегутов, величайшего в былые, давно минувшие времена, не стало. Некоторые из воинов Урдей-хана, которым некуда было уже пойти, вступили в войско Иргиз-хана, главы карагай-кипчаков.
Несколько семей нашего народа, уцелевших после похода саксынов через нашу страну, ещё этой весной ставили свои юрты в излучинах Илека. Но пришли, в начале этого лета, последнего лета месегутов, карагаи и чёрной лавиной заполонили наши степи. В войске их хана Иргиза были и месегуты, о которых я говорил - бывшие воины Урдей-хана. А теперь вырос и стал мужчиной ещё один хан месегутов - Урдей, внук великого и славного Урдея. Я старик и мне немного осталось, но я был правой рукой Урдей-хана и твёрдо знаю, что воины месегуты, из войска карагай-кипчаков, пойдут за новым ханом, внуком их великого вождя. И Иргиз-хан тоже знает об этом и ищет нас по всей Степи. Мы решили переждать, укрывшись там, где он нас не будет искать. И вот мы здесь, на вашей земле и надеемся, что вы не прогоните нас назад, где нам пока нет места... Я всё рассказал, Алтузак-хан.
Люди, выслушавшие рассказ старого месегута смотрели на этих четверых со смешанным чувством - с одной стороны месегуты всегда были их врагами, но с другой, трагедия гибели целого народа вызывала жалость и сочувствие.
Алтузак-хан спросил о том, что его беспокоило:
- А где пятихвостое знамя вашего народа? Что вы знаете о нём?
Ему опять ответил старый Кодебек:
- Наше знамя было в стане Урдей-хана, когда саксыны напали на него. И они захватили его, как трофей своей победы и торжества. Но они давно уже ушли на запад...
Значит, знамени нет. Перед глазами Алтузака снова появилась та величественная картина: одинокий всадник встаёт перед лавиной кипчаков с развевающимся пятихвостым знаменем и они останавливаются, а затем и исчезают. Этот всадник - юный Урдей, конечно же. Это ясно, и он уже здесь, перед ним. Ну что ж, часть видения сбывается. Остальное придёт, и сомневаться в этом - не доверять небесам, как сказала Гасим-аби.
- Вы можете остаться с нами. Но только ответь, старик, на мой вопрос: вы скрываетесь от Иргиз-хана, вашего врага, но почему вы, месегуты пошли на север, ведь здесь земли башняков, а мы с вами тоже всегда были врагами?
Но ему ответил не старик. Молодой Урдей встал и голосом, полным гордого достоинства, как у истинного хана, заговорил, отвечая на вопрос хана башняков:
- Сюда привёл их я - Урдей, сын Тагира и внук Урдей-хана. Я привёл своих людей сюда, следуя снам, приходящим ко мне каждую ночь с самого начала лета.
Алтузак почти не удивился. Всё это предопределено в мире духов, из которого и посылались эти сны. Силы снов свели двух людей ради того, чтобы они смогли предотвратить войну, грозящую этой стране, избранною обиталищем Хумай, дочери небесного царя. Как же этот исхудавший юноша сможет остановить кипчаков? Пока этого не дано ему понять, но он будет ждать.
- Так что же ты видишь в своих снах, молодой хан? Можешь нам поведать?
- Я вижу Однорогого Зубра, нашего прародителя, давшего начало роду месегутских ханов. Он идёт всегда на север, и, оборачиваясь, рёвом своим зовёт меня за собой. Иногда я вижу и странную зелёноволосую женщину рядом с ним, непохожую на месегутских женщин - Зубр лижет её руки и бегает за ней как маленький телёнок. Я не знаю, кто она - она не называет себя - но старый Кодебек говорит, что это - сама Хозяйка Степи и иногда она разговаривает со мной. Она говорит, что Однорогий Зубр знает, где его дети могут возродиться и идёт туда, и мы должны следовать за ним. Нам нельзя потерять его, иначе в нас угаснет дух нашего рода и мы, и наши дети перестанем быть месегутами. И вот мы здесь среди вас. - Месегут говорил не очень правильно, по южному коверкая слова. - Мы надеемся сохранить наш род и попытаемся вызволить наших женщин из кипчакского плена и вернуть наших воинов, ещё не забывших, что они месегуты и в них - дух Однорогого Зубра.
Когда Урдей закончил свою речь, вновь заговорил Кодебек:
- Мы всегда были врагами с вами, балабашняки, и с вашими братьями олобашняками, и сейчас, когда наш народ на грани исчезновения, я надеюсь, что вы признаете наши обиды, нанесённые вам в прошлом, искуплёнными. Ваша мудрость и благородство, башняки, не позволят вам отрицать этого.
- Башняки не мстят слабым и беззащитным, - подтвердил Алтузак-хан, - и былые разногласия окончены. Но в Степи рыщет много разбойников, бывших месегутов, и если они появятся здесь, вы будете сражаться против них с нами, как башняки.
- Я, Урдей, сын Тагира и внук Урдея, прошу тебя, Алтузак-хан признать меня своим младшим братом. Вражда между нами закончена, и когда наш народ возродится, мы не забудем руку протянутую нам благородными башняками в год Барса, едва не ставшим последним для месегутов.
- Будем отныне братьями, месегуты. Только здесь вам не укрыться от кипчаков. Я знаю, что они уже направили свои копья в нашу сторону.
Люди, собравшиеся на этой площадке, заволновались. Они услышали подтверждение тревожным догадкам, зреющим в их умах, из уст самого хана. Алтузак, хан балабашняков, поднялся на ноги, как ранее Урдей, и обратился ко всем присутствующим:
- Я уже говорил вашему тархану и сейчас говорю всем: Я, Алтузак-хан, предводитель главного рода среди всех наших родов, первый среди батыров племени и его глава, объявляю сбор войска. Мой стан будет напротив Зирган-тау, на берегу Агидели. Я отбываю туда завтра. Половина всех воинов племени тоже отправится туда. Все батыры остаются в своих кочевьях и готовятся к войне. Кочевья, вместе с батырами, уходят за Агидель, к Тора-тау. Дозоры, выставленные на юге, остаются на своих местах. При появлении кипчаков от них отправляются двое гонцов: один ко мне, второй - к Тора-тау с повеление оставшимся воинам и всем батырам выступить к моему стану у Зирган-тау. Тебе, Ванах-агай, мудрый тархан, повелеваю: пошли гонцов к каждому тархану нашего племени пусть передадут им все мои слова. Это всё, начинайте готовиться.
6. Две птицы в лучах заката
Люди во взбудораженном кочевье, на берегу Балыклыкуля, засуетились, как потревоженные муравьи. Началась подготовка к завтрашнему переходу. Постоянные перекочёвки - составная часть жизни башняков (как и других кочевых народов) и весь их быт приспособлен к этому. Поэтому всё имущество очень скоро было загружено в повозки и крытые кибитки, и осталось только уже утром разобрать и уложить в них войлочные юрты, что для степняков было делом недолгим.
Вечером, незадолго от заката, на вершине одного из холмов, к западу от Балыклыкуля, появился тоненький столбик дыма, словно боявшийся, что его обнаружат. Никто не обратил внимания на него - наверное, кто-то из овчаров (Кусюк?) готовит себе ужин. Никто, кроме Баламира - он сразу узнал тот холм, где, как выразился Газиз, в дырах живут ласточки. Этим сигналом он, Баламир, должен был дать знать Айхылу, что ждёт её там. Так кто же ещё, как не она, мог разжечь там огонь, - не Газиз же? Айхылу там, и этот столб дыма - знак для него, Баламира.
Он схватил уздечку и, чуть не бегом, помчался на луг, куда увели коней их отряда. Свистом подозвав своего Хакаса, Баламир накинул на него узду и, вспрыгнув на него, сразу же направился на запад, не тратя времени на возвращение за седлом и за оружием.
Двигаясь в направлении сигнала, синей полоской поднимающегося в небо, он вскоре уже приближался к возвышавшемуся, на противоположном берегу Мелеуза, холму и увидел на вершине её - прекрасную Айхылу. Она сидела на своей пегой лошади, на фоне наступающего заката, и ждала, замерев неподвижно и устремив взор в сторону Балыклыкуля. Вот она заметила его, Баламира, скачущего во весь опор, и подняла руку над головой, замахав ею в приветствии. Баламир тоже помахал ей и через какое-то время был уже у реки, в которую, не сбавив хода, бросился со своим конём, спеша к ждавшей его девушке. Выбрался на другой берег и вскоре уже взобрался на вершину, где девушка, сияя довольной улыбкой, обратилась к нему:
- Костёр не полностью ещё разгорелся, а ты уже здесь. Твой конь, батыр, - не крылатый тулпар?
- Я не знал, что ты будешь смеяться: не торопился бы так.
- А где твоё седло, герой? Потерял по дороге? - продолжала смеяться Айхылу.
Баламира, любующегося ею, тоже охватило весёлое настроение.
- Просто я подумал, что дочь Красной Волчицы заблудилась на берегах родной реки, - и торопился успокоить её, маленькую несмышлёную девочку, и сказать, что дом близко.
При упоминании о родной реке улыбка спала с лица Айхылу. Девушка стала серьёзной и немного печальной. Было видно, что что-то её тревожит.
- Завтра мы покидаем эту реку. Я знаю все её излучины и потаённые места. И я всегда любила сидеть в одиночестве у её прохладных вод, наблюдая за стаями рыбок, плещущихся и сверкающих на солнце, слушая журчание потока и шелест листьев ивы на её берегах.
- Ваш род вернётся сюда, Айхылу. Вернётся очень скоро, вот увидишь.
- Да, мы вернёмся сюда, на эту реку. Если только... - девушка нахмурилась, сузив глаз и устремив, вспыхнувший гневом взгляд, на юг, - если кипчаки не займут её.
Баламир ещё не видел её такой. Да, Айхылу готова драться за свою землю - это видно в её пылающем взоре! Такое уже бывало в старые времена: - когда племени грозила серьёзная опасность, женщины и девушки, ещё не вышедшие замуж, сражались наравне с мужчинами, зачастую не уступая им в храбрости.
- Мы не отдадим наших степей и наших рек, Айхылу. И эта река всегда будет принадлежать детям Красной Волчицы. Но, когда закончится война и мы победим, тебе всё равно придётся покинуть её. Я собираюсь взять тебя в жёны и забрать к себе, в низовья Ашкадара и к Куганаку.
Айхылу посмотрела на Баламира. Она хотела что-то сказать в ответ, но промолчала, лишь губы её чуть шелохнулись, а в глазах засияла радость, которую она не смогла скрыть от юноши. Затем она сказала:
- Солнце садится. Я собираюсь съездить к своему дереву, попрощаться с ним. Съездишь со мной, Баламир?
- С радостью, Айхылу!
И они помчались вдвоём к холму, на котором стояло то сухое дерево, в которое они вчера вонзили свои стрелы.
Солнце уже почти коснулось горизонта, когда Айхылу и Баламир достигли холма и взобрались на его вершину. Девушка соскочила с лошади и подошла к дереву, - егет последовал её примеру и тоже подошёл к нему. Разноцветные ленты - дары духам степи - закреплённые на ветвях, колыхались на лёгком ветру, а позади - далеко-далеко - западный край неба полыхал алым цветом. Две оперённые стрелы торчали из ствола дерева. Айхылу очень тихо, словно стесняясь, сказала Баламиру:
- Я привезла ещё одну ленточку.
Только сейчас Баламир понял, что было тем украшением, которое Айхылу сегодня повязала поверх своего, украшенного серебром, пояса. Девушка сняла эту, сплетённую из разноцветных полос, ленточку, улыбнулась егету и сообщила ему:
- Я хочу связать эти стрелы вместе, Баламир - твою и мою.
- Давай вместе, Айхылу. Я помогу тебе.
И они вдвоём, касаясь друг друга плечами, повязали приготовленную девушкой ленту вокруг обеих стрел, соединив их между собой.
Баламир взял девушку за руку и сказал:
- Духи ветров и степей, привлечённые к этому дереву твоими дарами, видят: стрелы Баламира и Айхылу соединены. Весть об этом они вознесут к небесам и там, в высшем мире, наши судьбы тоже будут соединены навеки, подобно этим стрелам.
- В эту ленту, сплетённую из света утренней зари, я вложила лучшие свои песни. Их сила не останется незамеченной и достигнет небес.
Сильный порыв ветра, всколыхнувший все ленты этого дерева, как повязанные Айхылу раньше, так и сегодняшнюю, повязанную ими вместе, был ответом на их слова. Дерево затрепетало, словно ожив, и нахлынувшая откуда-то дрожь пронзила влюблённых, заставив их сильнее сжать сцеплённые руки. Было ещё жарко, хотя солнце наполовину скрылось. Зарево, пылающее над горизонтом, создавало волшебную, захватывающую дух, картину. Время, пока солнце закатывалось за край земли, стало вечностью для Айхылу и Баламира, в немом восхищении созерцающих окружающую их красу. А потом, в самый последний миг, когда солнце одарило их последним своим лучом, в вершине дерева что-то зашумело и... две птицы вдруг взмыли в воздух и устремились ввысь!
- Ты видела?
- Т-с-с... тише...
Они стояли и смотрели, а птицы (это были лесные голуби) поднялись высоко-высоко и, попав в лучи солнца, уже не видимого с того места, где стояли Баламир и Айхылу, засверкали, как два огонька, и полетели куда-то к северу.
- Баламир, ты думаешь это просто голуби?
- Я не знаю, Айхылу...
Вскоре ветер полностью стих. Всё замерло вокруг, и в степи воцарилась торжественная тишина. Девушка вздохнула и, будто бы с сожалением, сказала:
- Пора ехать. Надо возвращаться.
И они, сев на своих коней, тронулись в обратный путь, к Балыклыкулю, Баламира и Айхылу тянуло друг к другу и они ехали не очень быстро, стараясь держаться поближе, бок о бок, почти соприкасаясь коленями. Но время идёт. Скоро уже начнёт темнеть, и до наступления темноты надо вернуться, чтобы их не начали искать.
Когда доехали до реки и стали переправляться через Мелеуз, Айхылу спросила:
- Тебе нравится наша река?
- Да. А ты, я смотрю, и не можешь без неё?
Вода бурлила под ногами их лошадей. Егет и девушка остановили их, чтобы те могли напиться.
- Я же выросла у её вод. В детстве я целыми днями пропадала у неё - тогда мы стояли у самого истока, - а сёстры находили меня вечером и отводили домой. У реки, почему-то, мне было лучше, чем в кочевье. А однажды - когда я уже выросла - Гасим-аби, сильно напуганная, привела меня к её берегу. Она велела мне сидеть и ждать, а сама ушла, и в глазах её были слёзы.
- Почему? - удивился Баламир.
Лошади напились и двинулись дальше, к другому берегу, на который вскоре и вышли. Айхылу продолжила:
- Она думала, что больше не увидит меня. Это сама Хранительница Реки велела ей привести меня к ней. И Гасим-аби решила, что Хранительница хочет забрать меня насовсем, чтобы я заменила её, когда она уйдёт.
- Но она ведь не забрала тебя?
- Нет. Я ей не понравилась. Она пришла, долго стояла и смотрела на меня, а потом ушла, так ничего и не сказав.
- Это хорошо, что ты ей не понравилась. Ты должна была понравиться мне, поэтому всё так и получилось, Айхылу.
- Я тоже так думаю, Баламир. То есть, это сейчас я так думаю, а тогда, когда я вернулась, Гасим-аби ещё больше испугалась: она подумала, что если Хранительница Реки не приняла меня, то это означает, что она разглядела, что мне отпущена слишком короткая жизнь - недостаточная, чтобы Хранители успели наделить меня силой и изменить мой путь. Тогда Гасим-аби повела меня к старому Халиту - шаману, знающемуся с Хранителями Степи, чтобы он поведал о моей судьбе. Это было два года назад.
- И что он сказал тебе? - взволнованно спросил Баламир.
- Он сказал, что мне суждена счастливая судьба, - спокойно сообщила девушка.
Баламир засиял, довольный. А Айхылу продолжала:
- Старый шаман сказал, что скоро мне выпадет вобрать свет, изливающийся с крыльев Хумай, птицы счастья. Ещё он сказал, что мужем моим будет отважный воин, которого я полюблю больше всего на свете, и я буду счастлива с ним до самой смерти. Только он не сказал, как долго это будет и сколько у меня будет детей.
Баламир заметил серьёзно:
- Он правильно сделал: знание будущего может изменить его, - так говорила моя бабушка. Да и какое это счастье, если всё знать заранее...
Постепенно начинало темнеть, но теперь это не страшно - Балыклыкуль уже близко. Жара спала и с лугов начало веять вечерней прохладой. Расставаться им не хотелось и они, даже не замечая этого, непроизвольно сдерживали своих лошадей, стараясь подольше побыть наедине.
Баламир, когда они уже подъезжали к кочевью, начал беспокоиться за Айхылу.
- Ты расскажешь своим, где была?
- А они и так знают. Меня же отец послал в луга - передать пастухам, чтобы с утра гнали отары на север. Я объехала их всех, ещё до того как развела костёр.
- Газиза видела?
- Да. Только он не пойдёт на север. Ему велено гнать овец в горы шотигесов - там наш дозорный отряд и сколько он там пробудет - неизвестно. А охотой пятнадцать человек не прокормятся. Там и мой старший брат Кедрас.
- Ну всё, Айхылу, здесь разъедемся. Скоро нас заметят.
- До свидания, Баламир, завтра увидимся.
- Да, утром ещё будет время.
- Только утром? - почему-то хитро улыбнулась Айхылу и, оставив егета, поскакала в сторону.
Баламир был удивлён: - только утром? Что она имела в виду? Об этом ему пришлось узнать лишь на следующий день...
Отведя Хакаса на луг, где паслись кони его товарищей, Баламир отправился в кочевье. Наступили сумерки.
Своих друзей он нашёл на берегу озера, где специально для них освободили две юрты. Когда он подошёл к своим, недовольный Каракош строго спросил его:
- Где был?
- Поездил немного. Посмотрел вокруг.
Каракош рассердился:
- Помнится, Алтузак-хан говорил тебе, чтобы ты не разъезжал один.
- Прости, Каракош-агай. Но ты сам знаешь, что мы уже не гости и законы вежливости уже не так важны.
- Впредь всегда сообщай мне, если будешь отлучаться. Я десятник - твой военный начальник, а не только старший брат. И я должен знать обо всех вас. Ты понял, Баламир?
- Да, агай. Я всё понял.
- Хорошо. Садись к огню, туган, поешь.
Воины Каракоша готовились ко сну. Хотя для молодых воинов хана были освобождены две юрты, никто не вошёл в них: все предпочли устроиться на воздухе и спать под открытым небом.
Ночь была тёплая и безветренная. Небо сверкало, усыпанное яркими переливающимися звёздами.
Жители кочевья спали тревожно, понимая, что могут уже не вернуться сюда никогда. Время шло и ночь, следуя его закону, уступила место утру.
7. Стан войска.
Люди начали подниматься ещё до рассвета, лишь небо только начало светлеть на востоке. И сразу же начали сворачивать юрты, готовясь к дальнему переходу. Каракош и его воины уже собрались, приведя коней с луга и уже оседлав их, - и ждали распоряжения хана.
Баламир искал глазами Айхылу. Он должен попрощаться с ней, ведь неизвестно, смогут ли они встретиться наедине, когда кочевье Ванах-тархана будет проходить мимо войскового стана у Зирган-тау. Потом он заметил её. Но она всё время была в окружении своих многочисленных сверстниц и более старших женщин, и не отлучалась от них, не давая Баламиру возможности подойти к ней. Айхылу даже почти и не смотрела на него - лишь пару раз встретилась с ним взглядом, улыбнулась приветливо и всё. Что это с ней? Он же сейчас уедет со своими - неужели она не хочет сказать ему что-нибудь на прощание? И странно, что эти женщины, среди которых была Айхылу, седлают коней только для себя, не заботясь о повозках с имуществом рода - как будто они собираются ехать отдельно от всех.
Алтузак-хан решил, наконец, что им пора.
- Выезжаем, воины, - скомандовал он и первым вскочил на коня.
Баламиру так и не удалось попрощаться с Айхылу. Он всё смотрел на неё с надеждой, что она хоть помашет ему. Но нет, она не посмотрела на него, словно забыв о нём. Видно, не хочет давать повода для разговоров среди своих.
Хан и восемь его молодых воинов, не обременённых лишней поклажей, и четверо месегутов, выехали первыми из уже разобранного и собранного в дорогу стана. Вскоре их начали догонять, отдельными группами, воины рода Ванаха, - из тех, кто уже успели собрать свои семьи в дорогу и попрощаться с ними. Вот, появившись с запада, к ним присоединились десяток всадников из семьи Чегет-батыра. И всё больше и больше, со всех сторон, их догоняло всадников, и войско росло и увеличивалось.
Юноши, три дня назад выехавшие с ханом к южным кочевьям, наконец-то по-настоящему ощутили себя воинами. Они - часть войска башняков и их ведёт Алтузак-хан. Их ждёт жизнь в войсковом стане и настоящие сражения. Никто из них не ощущал страха: они будут сражаться отважно, а если погибнут, имена их будут прославленны и воспеты в песнях.
Призыв Алтузак-хана о сборе войска ещё вчера разнёсся по всем кочевьям. И теперь некоторые отряды всадников уже ждали их впереди, чтобы присоединиться к хану. Но, следуя указанию Алтузак-хана, кочевья отправляли лишь половину своих воинов. Причём не самую лучшую: - ведь хан велел всем батырам, а значит лучшим воинам, оставаться со своими кочевьями, уходящими на север и далее, за Агидель. Он знал, что опытных воинов не надо готовить к войне, - они явятся лишь при появлении врага. А остальные, то есть молодые и необученные, пока будут готовиться под его, Алтузака, присмотром. Но он, конечно, не один будет их готовить: - тарханы не глупы и всё-таки направят к нему некоторых испытанных в сражениях мужчин, чтобы создать костяк войска балабашняков.
Один из недавно присоединившихся, из рода, обитающего в местах, через которые они сейчас проезжали, вдруг сказал громко, во всеуслышание:
- Смотрите! Красные Волки женщин посылают в войско!
Баламир мгновенно обернулся, привстав на стременах. И увидел Айхылу в отряде тех самых женщин и девушек - они догоняли медленно двигающееся войско, состоящее пока лишь из мужчин. Баламира это не обрадовало. Он предпочёл бы знать, что его Айхылу находится в безопасности. Отряд женщин рода Красной Волчицы вскоре догнал и присоединился к идущему на север войску...
Выбранного места достигли во второй половине дня.
Здесь уже ждали отдельные группы, прибывшие из разных кочевий балабашняков. Среди них были и молодые незамужние девушки, из тех, что подобно женщинам рода Ванах-тархана решили сражаться вместе со своими братьями и отцами.
До вечера обустраивали лагерь.
Столь ответственное дело было в новинку для большинства из собравшихся в этом месте, - и Баламиру не удалось поговорить с Айхылу, хотя они и постоянно выискивали друг друга глазами и обменивались виноватыми улыбками людей, не имеющих возможности уделить время разговору. Установить военный лагерь - это не кочевье из нескольких юрт раскинуть. Здесь свой строгий боевой порядок: у всего есть своё чёткое место и предназначение, отвечающее жёстким законам войсковой походной жизни, о которой все они мечтали с детства.
Шатёр хана племени, из белого войлока, привезённый из его кочевья, был установлен на большом возвышении, ставшим центром всего лагеря. Это место, выбранное Алтузак-ханом, было самым высоким в округе и открывало вид на широкие пространства, лежащие вокруг, что полностью соответствовало его положению главы стана - предводителя войска балабашняков. А на равном расстоянии от него, были установлены около пятидесяти юрт, так, что образовался широкий круг с ханским шатром в центре. На его вершине, на длинном древке с бронзовым наконечником, было поднято шестихвостое знамя - белого же цвета, как и белый верблюжий войлок ханского шатра. С этим знаменем, объединяющим шесть родов балабашняков в одно племя, их предки прошли через всю великую Степь больше двухсот лет назад, и сохранили своё единство. Сейчас оно, развеваясь над раскинувшимся под ним станом, вновь объединяет воинов шести родов в единое войско и те, кто смотрит на него, испытывают гордость за велиподъехал, двигая своего коня медленным шагом, к плачущему пастушку, сидящему возле двоих лежащих на спине людей. Алтузак-хан знал, кто это и ничуть не удивился.
Воздух был совершенно неподвижен: ни малейшего дуновения ве