Заводные часы стоят молча. Им хочется выразить время, но получается пустота. Ты сидишь и смотришь на них, как на пустое место, которое занято посторонней вещью. Ты играешь на своих нервах, как дождь на крыше, но не можешь сдвинуться с места. Местами ритм сбивается и играет настоящая симфония. В какафонии прослышивается ритм, который наполняет смыслом последние пятнадцать минут. Ницше недоеден, биография говорит, что он конченый псих.
Симфония слышится везде, в том настоящем времени которое протекает между нами двоими, в ожидании вечера встречи друзей с их подругами, некой встрече на Эльбе, ночном перемирии после дневных баталий. Жажда наполняет воздух и электризует разговоры, тени скользят за стеной, догорает свеча, балкон открыт. В открытых глазах читается новелла, стремительная, как водоворот, бесконтрольная и хитрая, как древность. Тягучая, как салат, кислая, как время, она нуждается в оркестре голосов, нужных для фона, неуклюжих и необходимых статистов, приходит дирижёр, взмах, другой.
Батальоны просят огней, в полуподвальных ли помещениях или на полупустынных улицах, где всегда невыносимо темно, где город смешивает кровь и Мэри, где неизбежный бармен потряхивает, смешивая, где он же постаревший и усталый, грустно думает о бессмысленно прожитых годах, о растраченном огне и невозможности продолжать так. Город играет на выбранном фортепиано всю ночь, правда, это больше похоже на Шнитке, вопли, визг, всплески, приглушённый шёпот. Выбирает ли город нас или же что нас выбирает? Когда мы выходим из дома.
Ждать пока наступит возможность открывать все двери одним и тем же ключом?
Бармен никогда не станет старым.
Ты смотришь на старую хрустальную вазу и не понимаешь смысла только что сказанных простых слов. Они въезжают в душу грохочущим трактором, спасения нет, но и смысл потерян тоже.
Она позвонит в дверь и ты откроешь.
Ты позвонишь ей в дверь и откроет она.
Всё очень непросто в воскресный день, когда догорают последние стены. Они ещё не совсем снесены, Берлин не вполне воссоединён, но ты стоишь на пороге весны. Оттепель никогда не бывает жаркой, Хрущёв никому ничего не прощает.
Но война окончена и можно разложить карты. Вернее, выбросить их. Присмотреться к висящей на стене карте. Она совершенно точна.
На ней нанесена точка.
При приближении, как на фотографии с высоким разрешением, она принимает вид.
Почему раньше она не выглядела никак?
Потому ли что жажда осталась неутолена, потому ли что ждать дальше невозможно. Потому ли, что время пришло. Потому ли, что город сгорел дотла, как только его попытались достроить.
Но ты молчишь. И вряд ли когда-нибудь можно будет узнать. Вряд ли другие люди скажут, потому, что совсем ничего не знают. Нарисуй мне колокол и музыку, нарисуй экзистенцию и парралакс, изобрази свет и тень, спаси меня, моя первая любовь.