Иней : другие произведения.

3-5. Сильявала

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


  • Аннотация:
    Центральная часть цикла, одним файлом. Три книги, три сюжетных линии. Сюда тянутся ниточки от "Пепла" и "Исхода". После неё можно читать и "Горечь дикого мёда", и "На сломе зимы", и "Болей-траву". Карта прилагается.

  ГЛАВА 1. ОЛЬША
  
   ...- Ну-ка, погляди, погляди! Видишь его? Да не там! По эту руку смотри, по правую! Грумвор, ну скажи ты ему! - Хокрам вскипел быстрее чайника на огне.
  Влезши на четвереньках в узкую бойницу, почти застряв в ней, Огдалим начинал терять всякое самообладание. Яростный Хокрам, пусть невысокий и щуплый, умел внушить ужас кому угодно, и хоть побратим, но мог и по лбу треснуть, да и вообще добродушный толстяк Огдалим не любил криков и ссор. И ведь было бы из-за чего! Ну, Хокраму, чтобы вспыхнуть, надо самую малость, однако в этот раз он изводил Огдалима и Грумвора вот уже третий день, хоть из Кибала беги. А всё потому, что приметил, вездесущий и глазастый, человека, "шныряющего в непосредственной близости" от священного Холма.
  Да, для Хокрама Холм, который держал на себе Башню, был священным, и горе тому, кто не разделял его преклонения! Хотя люди, жившие окрест, и не посягали никогда на его Холм, и не из-за того, что преклонялись, а попросту от страха. Звали это место "местом силы", коих в Сильявале сохранилось не так много, но всё же достаточно, чтобы помнить о милости эльямаров и об их мстительности тоже. Люди не любили такие места, обходили их стороной, да что там, они и эльев, похоже, теперь не сильно любили, а те - их.
  Вот и сейчас, затолкав беднягу Огдалима в окно-бойницу на среднем подъёме, что был обращён к старой дороге, Хокрам острым кулачком подпихивал того в бок, понукая лезть дальше, и яростно шипел:
   - Да вон он, вон! В тех кустах залёг, в траве! Притаился, аспид, следит за нами!
  Но несчастный Огдалим, обливаясь потом и шумно дыша, думал только о том, как будет выбираться и не останется ли торчать в этой бойнице навсегда. Молить о помощи Грумвора бесполезно, тот, несмотря на свою всегдашнюю мрачность, похоже, забавлялся происходящим. Огдалим сам виноват, он обычно больше поддакивал, чем спорил, но за эти дни так устал от зудящего "вот погодите, сейчас нас брать будут", что дёрнуло его усомниться в остроте Хокрамова зрения.
  Маленький сухонький Хокрам тотчас взвился с кресла, в котором грелся около камина, схватил Огдалима за шиворот и потащил к ближайшему окну Башни. "Хвала эльямарам, не зима, - успел подумать Огдалим, - не замёрзну". Однако и об этом он довольно скоро пожалел: Башня стояла на голом холме, никакой тени, солнцепёк, и Огдалим, зажатый со всех сторон массивными камнями древней кладки, плющился в бойнице, как оладья на сковороде, но, хоть убей, никакого разбойника снаружи не видел.
  Грумвор, попыхивающий трубкой, мирно сидел на деревянной скамье, упирался лопатками в белёную стену и думал о том, что кое-где надо подновить половицы, а к зиме - простучать камни в арочных перекрытиях, нет ли пустот, хорошо ли держит раствор. Меньше всего беспокоил его человек, что затаился в кустах около Холма. Грумвор уже знал, кто это такой и зачем пришёл, и от гнева Хокрама спасать надо было не его - Огдалима.
  И всё же Грумвор не мог отказать себе в удовольствии докурить трубку здесь, на среднем подъёме, он редко тут бывал, чтобы спокойно, не бегом по делам, а просто: чуток посидеть в погожий день, глядя, как пляшут, золотятся пылинки в солнечных лучах, пронизывающих Башню сквозь открытые окошки-бойницы, как тёплый ветер гуляет по полу, набранному из массивных дубовых досок... Хорошо, правильно. После холодной зимы и дождливой весны надо, чтобы камень и дерево просохли, проветрились, не то заведутся плесень и жучок. Горячего дыхания Схет-Маэри хватает для обогрева нижних обиталищ, а здесь, наверху, Башня сама по себе, ей, как и человеку, нужны уход, забота.
  Но трубка допыхтела, пора и честь знать.
   - Брат Хокрам, - негромко позвал Грумвор, - мы не такие глазастые, как ты. Отпусти Огдалима. Если чужак заметит его, он может пустить в него стрелу.
  Хокрам побелел, а Огдалим, жалобно вякнув, судорожно задёргался, пытаясь сдать назад.
   - Я ему... я ему!.. - Хокрам задохнулся от возмущения. - Я ему пущу стрелу! - вцепившись в края Огдалимова одеяния, он изо всех сил стал тащить беднягу на себя, но безуспешно. Огдалим больше мешал ему, чем помогал, и со страху застрял окончательно.
   - Мне плохо, плохо! - простонал он, чувствуя, что дышать уже не может, грудь стиснуло и сердце вот-вот будет раздавлено рёбрами.
   - Чушь! - яростно возвестил Хокрам, продолжая тянуть и дёргать, для верности упёршись ногами в стену. - Ты здоровей нас обоих, ничего тебе не сделается! Лезь обратно, кому говорю!
   - Да никак! - Огдалим уже еле сипел, ему от страха и переживаний и правда сделалось плохо. - Помираю!
   - А зачем влез так далеко? - возопил Хокрам. Он и сам уже упарился, лицо побагровело, тонкие суровые черты его стали злобные - ни дать ни взять гнусный карлик сражается с вором, задумавшим посягнуть на его богатства.
   - Ты сам! - только и сумел выдавить Огдалим, имея в виду, что он сам его сюда спровадил, а теперь попрекает. Он едва не плакал от обиды и отчаяния. Ведь застрял всё-таки! Отличная большая и толстая мишень!
   - А я тебе говорил: жрать надо меньше! - совсем уж не по-братски рявкнул Хокрам, следом раздался треск рвущейся ткани, и он с воплем полетел к противоположной стене, крепко зажав в кулаках обрывки Огдалимовой рубахи.
  Грумвор спокойно встал, положил трубку на край скамьи, подошел к Огдалиму, вернее, к той его части, что почти целиком скрывала бойницу собой, легонько постучал ему по крупу и сказал:
   - Ну, будет, Огдалим, не трясись. Неужто думаешь, Хокрам не обнёс Холм защитой, прежде чем вытолкать тебя наружу? Никто тебя не подстрелит. Давай, боком повернись, тихонько, так, это плечо сюда... Оконную раму по стенке не размажь, не соберём. Теперь сдавай назад, тоже потихоньку, ещё боком, локоть сюда...
  И Грумвор, сам не прилагая никаких усилий, вызволил Огдалима из бойницы. Своим же рукавом вытер ему мокрое от слёз и пота лицо, строго посмотрел, когда на такое бесхитростное проявление заботы у Огдалима по-детски задрожали губы. И Огдалим, глубоко вздохнув, сдержался.
  С оханьем и стонами поднялся по стенке Хокрам, уже не злой и не яростный, вполне утихомирившийся. Несколько смущённо сунул Огдалиму лоскуты его рубахи:
   - Я обнёс Холм защитой. Упомянуть забыл.
  Огдалим благодарно улыбнулся, принимая такое отнюдь не свойственное Хокраму признание вины, однако тот сразу ощетинился:
   - Но чужак там есть! И, может, не один, может, целая банда! Помяните мое слово, не сегодня-завтра нас брать будут!
  
  
  
  
  Ольша бежал от людей. Как дикий волк, дремучий и злой, который бросил стаю, изранив напоследок всех, кого смог, так что оставалось лишь найти чащу поглуше и там издохнуть. Он и искал, только найти не мог. Не было места ему ни среди людей, ни среди зверей, ни в пустом поле.
  Лигрия, восточное княжество, сама была похожа на бешеную собаку, исходящую ядовитой слюной и норовящую выгрызть себе кишки. Даже сильная рука князя Редмира не смогла удержать Ютвит, его дружины были разбиты, и в столице, в родовом замке Барсов сидел теперь Баруш, прозванный Мясником. Он и был мясником, только нынче торговал не бараниной, а людьми.
  Ольша хрипло зарычал простуженным горлом, в груди у него клокотали и ярость, и ненависть, и боль - невыносимый огонь, терзающий его и днем, и ночью. Для него всё рухнуло в единый миг: воля, правда, вера. Никогда среди ветхов не было предателей, в каждом жила святая память предков, за эту память всякий был готов умереть, посрамить её - позор, не знать её - гибель. А тут в одночасье столько народу переметнулось на сторону врага, купилось на мелочь, показавшуюся богатством! Горькое прозрение жгло Ольшу: неужели родовая память осталась лишь в князьях и дружинниках, а простой люд, соль земли, продавшись Барушу, вовсе обеспамятел?
  Старая заброшенная мельница продувалась, как сито, чёрные подгнившие лопасти тяжко скрипели под порывами ветра, страгиваясь и опять замирая, дробя лунный свет, сочащийся сквозь дырявую крышу. Но здесь всё же лучше коротать ночь, нежели на голой земле. Злая жга не давала Ольше подолгу оставаться на месте, около друзей и побратимов, служить одному с ними делу. Злая жга, как назвал её мудрый Ринн Туарх, наставник многих воинов-Редмиров, гнала его отовсюду в никуда, жгла и стегала, и боль от неё глодала душу и тело, стоило хоть на пару дней остановиться. Никакие лекари, никакие знахари не могли избыть эту жгу, и Ольша бросил всё и всех, потому что в своем жестоком угаре стал опасным, и больше других - для князя Редмира, охранять которого он поклялся.
  Последнего лекаря Ольша назначил себе сам, и никто бы не одобрил его выбор, всякий бы взялся отговорить, даже видя, как прежде сильный муж, воин теперь стал слаб телом и чёрен лицом. Он шёл в Кибал.
  Никто не трогал его в пути, ни псы Баруша, злые и хорошо вооружённые, осадившие города Лигрии и наводнившие Старый тракт; ни шайки разбойников - босой голытьбы, грабившей деревни и подстерегающей на просёлках. Все чурались его, как одержимого злыми вэльями, - истинно как бешеного волка, и добрые люди боялись дать ему кусок хлеба.
  Рассвет ещё только занимался а жга уже погнала Ольшу в путь. Он знал дорогу, Синее озеро лежало между Ютвитом и Брангалом, расстояние велико, но тут главное - идти. Раннее лето было холодным, по ночам нередко морозило, зато земля - крепкая, даже в бездорожье. Ольша нарочно жильё не обходил, но ему как назло всё больше попадалось разорённое и брошенное.
  Вот и сейчас, в сумерках, не заметил, как набрёл на давно вымерший хутор и едва не угодил в колодец - сруба-то нет, осталась одна яма, наполненная чёрной стоячей водой. Ни дать ни взять лужа, а страху от неё - как от разворошенной могилы, вода-то живая, можно пить, а защитой не огороженная, как однажды поставленный и забытый капкан. Голые развалины дома глядели из утреннего тумана тут же, в пяти шагах. Сквозь них проросли берёзы, а на груде камня, бывшего когда-то печью, буйствовал ракитняк. Яблони, что росли под окнами в саду, запаршивели и окривели, листва на них была больная, омертвелая.
  Ольше в этом недобром оставленном месте стало совсем худо, и он, проклиная всё на свете, свернул прочь от дороги, и без того едва различимой в подлеске. Ему не хотелось, чтобы дорога привела его к другому жилью, ни к людям, ни к могилам.
  Синее озеро он быстрее почуял, нежели увидел. Утренний ветер принес запах большой неспокойной воды, илистых берегов и крики чаек. Ольша заторопился. Его одновременно охватили и радость, и нетерпение, и страх.
  О Кибале ходила дурная слава. Даже те, кто жил далеко и никогда не видел Башню, те слышали о ней, о коварстве и могуществе места, где, как говорят, до сих пор обитают эльи и вэльи. Никто в здравом уме не полез бы на Холм, что высился над озером, это был хатанн - запретное место силы, негожее для людей.
  Ольша выбрался из леса на крутой берег. Вот она, вода, внизу, великая вода, и зелёных полей по левую и правую руку - множество, а людей нет, ни дома, ни хутора. Потому что вдалеке острым когтем на медвежьей лапе высилась Башня на Холме. Ольша спустился к озеру и взял правее, чтобы к вечеру добраться до этого холма.
  Ломился напрямки не зная усталости, не хотел переживать ещё одну ночь в беспросветном мороке. К вечеру и правда пришёл под самый Холм, только радости уже не было, нетерпения поубавилось, а страх затопил по самую макушку, и Ольша встал. Никуда, ни вперёд, ни назад.
  Перед ним - высоченный холм, получивший в народе прозвание Котелок, и на нём ни куста, ни деревца, трава стриженая, как под гребёнку. На холме - башня, массивная, из четырёх колец-подъёмов, белеет на синем полотнище неба древними щербатыми стенами и кажется вполне мирной. Закатное солнце ярко горит в забранных слюдяными оконцами бойницах, вспыхивает приветливыми огнями - заходи, путник, отдохни с дороги, да что ж так боязно в самом-то деле?! Ольша обполз на брюхе всё подножие Котелка, рассмотрев Кибал со всех сторон, он проклинал сам себя, за то что не хватало смелости подняться в полный рост, сам себя ненавидел, ему было страшно. Ему, в бою не кланявшемуся копьям и стрелам, здоровому мужику, честно сражавшемуся в войне рядом с князем Редмиром. Это же чего-то стоило! Неужели пустое?
  Ольшу обдало жаром стыда, за себя самого. Ему-то было невдомёк, что хозяева Кибала обнесли своё жилище крепкой защитой, чтобы никому в голову не пришло лезть на Холм, и с этой защитой Ольша сейчас бился, потихоньку слабея.
  Он бродил вокруг злополучного холма всю ночь, бродил тоскливо, неприкаянно и - алчуще, как будто он зверь, а в проклятой Башне ему повесили приманку. Он оборачивался на озеро, там, на берегу, лежала единственная в округе деревенька, и думал, не попросить ли приюта у однобоких? Здешних однобокими звали потому, что никогда, что бы ни делали, никогда не смели смотреть на Башню. Или спиной к ней, или боком, за то их Башня не трогала. Но в войне помогла не сильно: деревушка почти совсем опустела, слабо светились лишь несколько окон. Ольша не пошел туда. Люди были яростны и злы, они забыли всякое добро и слушались только силу и голод. Люди рвали друг друга, потому что хотели жить, а святого в них не осталось. Эльи были забыты, поругаемы, ветхи больше не чтили их, а эльи больше не чтили ветхов. И поскольку Ольша сам был яростен и зол, всё могло кончится смертоубийством.
  К утру не посветлело, над Холмом стали сгущаться тучи, они сползались к Башне, седые, угрюмые, словно бы говоря: прочь, подите все прочь, нельзя вам сюда. Ветер пригнал с озера дождевую кисею, резко схолодало.
  Ольша знал про трёх старцев, обитающих в Башне, может, их было больше, но он знал про трёх, народ звал их вящии или кудесы. Об их могуществе ходили сказы и небылицы, однако сейчас Ольше не хватало соображения связать свой страх с чужой крепкой волей.
  Он ошалело смотрел, как холодный ветер гонит ему послание от Кибала: уходи, не смей приближаться. И Ольша вдруг поймался на том, что собственное тело, вовсе не слушая головы, уже отползает кустами, задворками прочь. Будто сам себя поймал на бесчестье - и озлился.
  Да так, что вскочил во весь рост, ошпаренный стыдом, и с разбегу наверх, к Башне. Оскальзываясь на мокрой траве, задыхаясь, Ольша карабкался на Котелок, ненарочно по самому крутому боку, а дождь сёк его косыми струями, ветер валил с ног, но он ломился наверх, не давая роздыху ногам, враз одеревеневшим от такой трудноты, не давая страху затмить надобность совершаемого дела.
  И дополз-таки, выдохшись весь, грязный, мокрый, безумный, а двери нету - стена сплошняком! Заорал-захрипел, пополз на четвереньках вдоль стены, не смея коснуться её и не имея сил скинуть с себя слепой ужас, вцепившийся когтями в ничем не защищенную душу. Башня ломала его, как ломает камнепад хрупкие кости любого, кто встретится на пути.
  Полз долго, - Башня ведь не была чисто круглой в основании, а напоминала скорее цветок о четырёх лепестках, - увидел дверь, как одно чёрное пятно, провал, по-другому было не рассмотреть. Поднял руку, словно бы чужую, не свою, и треснул кулаком со всей оставшейся мочи по деревянной створе, обитой железом.
  И дверь тотчас открылась.
  Ослеплённый страхом, Ольша поднялся, цепляясь за косяк, он не хотел валяться падалью на пороге. И вдруг отпустило: как от удара мечом по касательной, обожгло - и нету. Ушёл страх, даже в глазах просветлело, да и уму прибавилось ясности. Ольша стоял, ухватившись побелевшими пальцами за косяк, распятый в дверном проёме, открытый весь, бей куда хочешь, а перед ним - трое, тех самых, о которых многие слышали, но мало кто видел.
  Один - толстый, низенький, лысый, глядит вроде как по-доброму, жалостливо. Другой - худой, высоченный, а третий - невысокий и щуплый, эти смотрели угрюмо, неприветливо, колюче. Щуплый сердито раздувал ноздри, и нос у него хищный, клювом, и всё лицо - кривое от злобы.
   - Лицо открой, - мрачно велел высокий.
  Ольша и забыл, что по привычке замотался ксаром до самых глаз, не замечал, что задыхается, - намокшая от дождя тряпица мешала. Послушно размотал ксар, утёрся им.
   - Ишь взяли дело рожи закрывать, - процедил щуплый, внимательно изучая лицо незваного гостя. - Звать как?
   - По-разному, - ответил Ольша. - Кто зовет Ольшей, кто Лютым, для кого - Яр или Хмель. Что по душе, так и зовите.
  Щуплый пихнул долговязого локтем, сердито, словно тот был виноват, и язвительно, мерзко захихикал:
   - Тьфу ты, глянь, ну как собака!
  И Ольше:
   - Что кличкой кличешься? Или тебя хмельного в яру под ольхой нашли?
  Ольша стиснул зубы, промолчал.
   - Как зовёшься, говори нелживо, - голос у высокого не сулил ничего доброго. - Мы всё равно узнаем, кто ты есть на самом деле.
  Ольша поднял на него тяжёлый взгляд:
   - Так за тем и пришёл.
  Вящии ничего не ответили, а только стояли и смотрели на него. Ольшу замутило и повело, и когда долговязый поднял руку, понял, что сейчас вытолкают взашей. Всего и надо было: пихни легонько в грудь, и он покатится с Холма до самого озера.
  Но вместо этого долговязый взял его за ворот рубахи и качнул на себя:
   - Заходи. Не то дождем нас тут зальёт.
  И шагнул Ольша в Кибал, словно полетел в бездонную пропасть.
  
  
  
  
  Эта пропасть нескоро отпустила его. Он карабкался из неё, видя впереди лишь смутное пятно - серый тусклый свет. Обрывался, больно падал, ничего не соображал, мучился чёрными видениями, искал среди них этот серый свет и опять брёл на него, точно хмельной с пирушки, который видит свой дом, а дойти никак.
  Слышал над собой и рядом разговоры, они то журчали ручьём, то пилили пилой, и не было у них начала и конца. Одни обрывки.
  А потом тусклый свет начал яснеть, делаться чётким, и вот уже стало больно смотреть на него.
   - Давай, давай, очухивайся, - услыхал рядом, - и так валяешься который день.
  Ольша повернул голову, слабо проморгался. Сам он лежит в постели, а у изголовья сидит вящий, который толстый и лысый.
   - Меня звать Огдалим, а тебя мы зовем Ольшей, подходяще. На, попей.
  Ольша послушно разомкнул губы, и вящий с ложки, словно малого, напоил его. Рот и горло обожгло горечью, но уже всё равно, лишь бы пить.
   - Как чуешь себя? - спросил вящий, озабоченно всматриваясь Ольше в лицо.
  Никак, хотел ответить Ольша. Но не смог, язык связало терпким питьём, и он только слабо помотал головой.
   - Ну, вижу, что не очень, - кивнул вящий, и Ольша не ощущал от него никакого зла, никакой угрозы, человек и человек. - Сейчас ещё поспи малость. А после расскажешь, зачем пришёл. Это Кибал, сынок, долго тебе здесь оставаться нельзя, таков Закон. Да и Хокрам не... А, ну вот и хорошо. Спи.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА 2. РИЭЛ
  
  Риэл который раз видела его во сне. Идол горел и корчился, пламя вырывалось из пустых глазниц и прорези рта, и казалось, что в этом предсмертье деревянный истукан ожил: он яростно смотрел огненными глазами и что-то силился сказать чёрным обугленным ртом. Риэл не слышала и не понимала, она хотела подойти ближе, но жар не пускал её, и каждый раз идол превращался в головешку. Запах гари стоял такой, словно горел человек, и Риэл этот запах убивал, он въедался в кожу, въедался в волосы и разъедал, как отрава.
  Она проснулась сама не своя, словно вырвалась из топкой трясины, соображала, что дома, в своей постели, а дымом и вправду пахнет, дымком, потому что тётка Флу уже затопила в кухне печь, большой бок которой мутно белел в углу. В спаленке темно, окна черны, а Риэл смотрела на печку, смотрела, хватаясь за неё взглядом, успокаиваясь. Над цветастой занавеской, что висела между потолком и верхом печки, пробивалась полоска света. Риэл представила, как тётка Флу хлопочет в кухне, подметает жёстким обрубленным веником шесток, сама старается быть тихой, как мышка, и веник этот она зовёт по-смешному "голичок".
  И вдруг Риэл замерла, застыла, перестала дышать: за окном она услыхала шаги. Неторопливые, осторожные, тяжёлые. Светлая кухня и тётка Флу оказались словно бы в другом мире, а Риэл очутилась по эту сторону - в чёрной комнате, за окнами которой чёрный лес, чёрное небо и чёрная вода в озере. И какая-то чёрная сила, пришедшая за ней, слепо и упрямо ищет её. Риэл лежала тихо, стараясь не выдать себя даже дыханием, и не замечала, как ломит грудь, которой не хватает вдоха. А потом шаги стали удаляться, удаляться и стихли. В окна заглянул серый рассвет. Тут словно невидимые оковы отпустили её, страх отступил, оставив лишь мелкую дрожь в руках и ногах. Риэл слезла с кровати и босая пошлёпала к двери.
  Тётка Флу обернулась на шорох, увидела Риэл на пороге - в ночной рубашке, всю взмокшую, растрёпанную, с безумными глазами на белом лице - и с грохотом уронила ведро, полное золы. Подхватила Риэл на руки, точно пушинку, а той уже стукнуло двенадцать, ну мелковата девчонка, да перед Флу и любая покажется мелковатой. Подхватила, легко усадила на лавку, прижала к себе и долго уговаривала-ворковала, пока Риэл не перестала плакать.
   - Опять идолище проклятое приходило? - спросила участливо, утирая Риэл краем фартука нос и щёки.
  Та, всхлипнув, кивнула.
   - У-у, злыдень, не отстанет никак! - пророкотала Флу и притиснула Риэл к необъятной груди. - И чего повадился, аспид!
  И тогда Риэл, обмирая от ужаса, рассказала про шаги. Тётка слушала внимательно, а потом рассмеялась:
   - Ну уж это всяко сон! Морок, не иначе идолище расстарался! Никто к нашему дому не пойдёт, сюда и дороги-то нет! Лихих людей на свете много, а всё же меньше, чем хороших, но ни тем, ни другим здесь делать нечего, вот и весь сказ, не бери в голову.
  Флу говорила и говорила, видя, что Риэл ещё во власти страха, что страх одолел защиту, которую Флу из года в год учила Риэл вязать. Защиты нет - память тут как тут, нерадостная память, про мать с отцом. Флу знала, что с ними сталось, но, хвала всем эльям, не видела этого, и Риэл не видела. А идолище, по всему, норовит рассказать ей. Флу знать не знала древних духов Махагавы, но боялась их, ведь как ни крути, а люди поступили с ними верно, да плохо. А духи мстительны. Только вот если кто и крутился ночью около дома, так уж точно не они, и смех Флу был совсем не беспечным.
   - Ты давай-ка, детонька, вон, рассвело уже, поди умойся, прибери волосы, поедим всухомятку, вчерашним, не успела я кашу-то сварить.
  Топить печь среди бела дня строго воспрещалось: дым из трубы могли увидеть с озера, поэтому стряпнёй дома занимались до рассвета и после заката, так оно спокойнее.
  Убедившись, что всякий страх оставил Риэл, Флу пошла выпустить кур и заодно поглядеть, нет ли каких следов.
  В сенях она сняла засов с двери, большой засов, сама делала, Риэл с ним не совладать, и ступила на крыльцо. Как водится, окинула зорким соколиным взором ухожи, - так она звала их небольшие владения, - не поменялось ли что за ночь. Легко, ласкаючи коснувшись бревенчатой стены, провела рукой по влажным от росы перилам, спустилась с крыльца и встала на заговорённый камень, вкопанный заместо приступки, считай, коврик. А на том коврике еле видны стёршиеся руны, от них - сила, а босыми ногами встать - то и тепло. Флу не переставая шептала утренние прошения эльям, перемежая словами охранного заговора.
  Так она проверила, не потревожена ли защита их места, не нарушена ли кем чужим. И всё кругом ей отзывалось: дремлющий лес оживал птичьим перезвоном, его уже заливали медовые лучи утреннего солнца; трава на лужке пахла туманом и ночной негой, не было на ней ничьих следов, ни звериных, ни человечьих; от озера тянуло сыростью и топкими берегами. Флу глубоко вздохнула, послушала ветер, птиц - спокойно. Лето истаивает, ночи стали прохладными, скоро осень, другой год.
  В сарае заблеяла коза, почуяла хозяйку, сонно закудахтали куры. Всё своим чередом, всё привычно. Однако тот, кто приходил в ночи, вполне мог не оставить следов. На одно мгновенье Флу испугалась: Риэл ищут, неустанно и беспрерывно, и лишь один из всех умел обойти любую защиту, и он - погибель. Но мгновенье прошло, Флу сурово сжала губы и воинственно поправила чепец - пусть она не воин, но она из древнего рода стражей и потомок самых сильных - выживших. Каждый ветх помнил это и превыше всего чтил имена предков. Её пращуры пришли вместе с Эрлигом Белым Туром, и разве хотели эльямары пускать их на эту землю? Нет, не хотели. Но Эрлиг понравился им воинственностью и готовностью жертвовать важным для более важного. Тогда и были сожжены идолы, которых эльи, бессмертные, никак не могли потерпеть рядом с собой.
  Но взамен эльи помогли народу Эрлига, они направили реки по удобным руслам, превратив их в дороги и границы; подвинули леса, чтобы освободить место для пашен. Подняли Магранну ещё выше, украсили Каравех, Рок и Мелик-Тай снежными шапками, чтобы ледяное дыхание погибшей Махагавы не губило всходы и не будило в сердцах людей память о прошлом. А чтобы люди не плакали по сожжённым идолам, не роптали о грядущей каре за такое отступничество, за это эльи даровали людям Огонь - пламя духа, путеводный свет на каждый день жизни, видимый в любой тьме помрачённой смутами души. А тем, кто не сразу принял такой порядок, эльи дали название "ветхи", что значит "не обновлённые в вере". И таких было много, от них название перешло на всех, его явное значение забылось, а скрытое и вовсе знали единицы.
  
  
  
  
  Позавтракали скромно, хотя таковой трапеза теперь была и в обед, и вечером. Нынче, после Трёхлетней войны никто не жил хорошо. Но Флу делала всё, чтобы до Калин-озера, до Риэл не доносилось и эха того, что творилось в Долине. Там творились разбой и побоища, люди молотили друг друга почём зря.
   - Что-то Молчуна давно нету, не показывается, - посетовала Флу, ставя на стол чашки с блюдцами. - Как бы совсем не пропал.
  Но, болтая, Флу не забывала следить, чтобы за столом Риэл вела себя как дама, а не как деревенская простушка, чему Риэл по-тихому, но упрямо сопротивлялась.
   - Ведь жили люди людьми, и всякого хватало, а так не умерщвлялись, как теперь!
  "Умерщвлялись" - было одним из любимых слов тетки Флу. Выговаривала она его тщательно и со всей значительностью. Умерщвлялись у неё мухи и комары, куры по праздникам, рыба, которую доставал из садков Молчун, и даже узор на полотне, если челнок в ткацком стане выводил вдруг не туда. И власть в Долине - так по-простому ветхи звали Сильявалу - умерщвлялась, и Огонь, и люди с голоду умерщвлялись тоже.
   - Раньше и эльи по Долине свободно ходили, и вэльи, говорят, во времена Эрлига так было, и после. А теперь всё, нету их. Приглядывают, но не кажутся, а то бы разве допустили, чтобы люди так друг дружку умерщвляли? А я вот что скажу, - Флу одним махом сдвинула свой чепец на затылок, как торговка, собирающаяся сбивать цену у соседки, и тут же величественно промокнула губы краем фартука, словно салфеткой на званом обеде в замке на пиру. Словами не передать, как любила в ней Риэл такое чудное и разное!
   - Я вот что скажу, - Флу понизила голос, хотя кто услышал бы её тут, на забытом лесном хуторе, где ни души вокруг, ни дорог, ни тропок? - Наши эльи тоже виноваты. Нравилось им, что в их славу строят храмы, один красивей другого, и всякому, поди, хотелось, чтоб его храм был богаче. Любили, чтобы горы сокровищ там, а люди рады стараться, не заметили, как те сокровища своим блеском затмили сам Огонь. Люди познали власть и богатство, а эльи тому не противились, да простит меня их небесный дом! - Флу стиснула на своей обширной груди маленький деревянный обережек и виновато глянула в красный угол, устыдилась собственной дерзости.
  В красном углу, на простой деревянной полочке, застеленной кружевным полотенцем, стояла погасшая лампадка, а вокруг неё - маленькие костяные фигурки эльев, их вырезал Молчун, а Флу украсила сухими цветами и нитями рябиновых бус. Фигурки маленькие, с ладонь величиной и - смешные. Всякий раз, когда Флу говорила про эльев и обращала благостный взор на этих кукляшек, Риэл хотелось смеяться, ну будто бы эльи такие! Однако смеяться было нельзя, тётка ругала за это со злой серьёзностью. Но как удержаться? У Риэл предательски дрогнули губы, но Флу уже нацелилась коршуном, и Риэл сказала:
   - Да разве похожи они на эльев, разве получше смастерить было никак? Ну, поискуснее?
  Флу про себя порадовалсь тому, что девчонку отпустили переживания, а потому не стала превращаться в грозовую тучу, лишь пророкотала недовольно:
   - Поискусней, ишь! Да разве это простые поделки? Эрлиг по Долине когда ездил, у него в перемётной суме такие были, сам делал. А разве хватало ему времени, инструменту, чтобы как полагается? Древние идолы, вон, и вовсе как чурбаки, а эти всё ж поизящней. Ну это ж тебе не белокаменные статуи, что стоят в храме Блэдов, их-то ваяли не день и не год! Народ по праздникам к ним толпами шёл, с цветами, лентами, сладким вином!.. Да ты, поди, не помнишь... - Флу махнула рукой и оборвала себя на полуслове.
  Риэл сидела неподвижно, крепко стиснув в ладошках чайную чашку, и смотрела перед собой застывшим взглядом. Солнце, поднявшееся над лесом, ярко сияло в окно и забирало светом её всю, но не затмевало, а наоборот, высвечивало ясно: худое угловатое плечико, напряжённые руки, тонкую шею, упрямую линию губ, тёмную россыпь веснушек - Риэл помнила храм Блэдов, помнила запах горящих лампад и шорох серебряных одежд.
  Флу немедленно встрепенулась:
   - Батюшки, а коза-то! Я ж её выпустила, а на луг не отвела, убредёт, ей только волю дай! Ступай, детонька, пригони!
  Риэл подхватилась и босая, с непокрытой головой побежала за козой в ухожи. Под птичий посвист мчалась вприпрыжку по росной холодной траве, подобрав подол, радовалась солнышку и душистому ветру - эльи хранили её, берегли, пестовали, словно хотели на всю жизнь вперёд наделить её добром и ладом, словно знали, - а они знали: пригодится, вспомнится, когда надо, и спасёт.
  Риэл обегала все ухожи, но коза как сквозь землю провалилась. Ухожи, правда, обширными не назовёшь, но надо ведь было каким-то словом обозначать их невеликие владения. "Дом со всеми ухожами", - важно говорила тётка Флу, широко поводила могучей рукой, указывая и на сарай, и на кузню, и на баню, и на гумно, и на колодец. Здесь когда-то был зажиточный хутор, отчего хозяева его бросили - кто их знает, ушли давно, следы запустения виднелись даже сейчас. Тётка Флу хоть и здоровенная и не боится никакой работы, но здесь нужны сила и старания целой семьи. А у Флу была только Риэл.
  Риэл росла и постоянно хотела есть. Флу назначала ей много дел, чтобы некогда было думать о еде. Не хватало еды, потому что откатившаяся война оставила после себя пустые закрома, сирые пашни и разбойников на всех дорогах. В Скавере, горном княжестве, и в лучшие времена своего хлеба родилось мало, а теперь и вовсе грянул голод: торговля захирела.
  Риэл всё это было невдомёк, ну что война? Она не видела даже тени её. Мало муки - у Флу кора с деревьев, разные травы и корешки шли в дело, она их собирала, сушила, молола, чем не мука? И Риэл научала: вот же, всего тебе дадено, всё под ногами, бестолку топчешь! И показывала, разъясняла, что годится в еду, что в лечение, когда собирать и как готовить. Риэл и хорошо, разве что сладостей хотелось иногда, а ещё игрушек - она их помнила, пусть и не нарочно, а так, ни с того ни с сего. Но быстро и забывала: в лесу много ягод, и земляники, и черники, и брусники, и малины, а игрушек в старой кузне или на заброшенном гумне - каких только нет! И чашечки, и мисочки, и туески, и тоненькие ложки, и большие черпаки, и огромная бадья для купания, такую поставишь с утра на солнце, полную воды, к вечеру мыться можно! Всё деревянное, но как искусно сделано, затейливо украшено узорами, резьбой! Риэл могла там полдня просидеть, пока тётка Флу не хватится и не пойдёт искать. Никогда не звала издалека, не кликала, и Риэл было строго-настрого запрещено возвышать голос.
  Однако зловредная коза куда-то запропастилась. И ведь не боялась, такая-сякая, ни волков, ни рысей, ни топких болот. Солнце поднялось высоко и палило нещадно, платье Риэл промокло на спине и груди. Вот бы сейчас в озеро! Риэл с тоской посмотрела на широкую гладь, виднеющуюся за прибрежными деревьями, там плескались в камышах утки с уже подросшими утятами, беспечные, вольные, а на вытянутом, изогнутом, как серп, островке, уже, наверное, пошли сопливые маслята...
  Но днём туда нельзя. В этом строжайшее веление тётки Флу, она его внушила Риэл сызмальства, если не слушалась - могла и поддать. Риэл в свои двенадцать была не ахти статной и не особо рослой, но легко доплывала до этого островка, в сумерках, в тумане, паутинкой стелющемся по-над водой. Она знала, где на заболоченном берегу есть хороший крепкий заход, чистое дно, с которого не подымается муть. Такое место было одно: под старой плакучей ивой, рядом со сгнившими мостками, около них лежала в воде гнилая затопленная лодка. Это всё осталось от прежних людей.
  Уныло вздохнув, Риэл огляделась, ну где коза-то? Громко звать нельзя, поэтому Риэл позвала тихонько, ласково, пропела:
   - Копытце! Копытце! Ну где ты, дурашка, выходи!..
  Хотя на ласку в её голосе, больше похожую на обещание прибить, коза всяко не купилась бы.
  Босыми ногами по траве ступать было мягко, хорошо, сила, сочность из неё ушли, потому что лето кончалось. Примятые цветы пахли умирающе-сладко, упасть бы в них и лежать, остыть, обсушиться ветром, а Копытце, которую тётка Флу звала Копытищем за несносный нрав, найдётся как-нибудь сама.
  Риэл уже далеко ушла от нерушимых границ их с тёткой владений, обозначенных кривым-косым плетнём, вот уже трава потянулась в бурьян, череду, и земля стала мокреть, напитываться водой, упружить под ногами - всё, дальше пути нет, болото.
   - Болотце, Болотце, тьфу, Копытце! - чуть не плача, опять позвала Риэл, козы нигде не было, и оставалось лишь одно место, куда она могла сдуру забрести.
  Лес.
  Лес был как сам по себе, как один из людей, словно не просто рос - жил тут. И озеро так же. А между ними - дом на сухой покатой поляне, и дом был как бы третьим, вроде все они - одна семья, родичи. Так Риэл чувствовала это место и себя в нём, оно было исхожено, излазано ею вдоль и поперёк. Но они не отпускали её - лес, озеро, дом, а ещё и болото, тётка Флу говорила: берегли, а Риэл казалось - стерегли.
  Она подошла к лесу, высоким соснам вперемешку с берёзами, поклонилась, попросила позволения войти, как учила тётка Флу, и с замиранием сердца ступила под сень мудрых деревьев. Именно мудрых: они стояли неприступной стеной, но эта стена ни на шаг не придвигалась к той покатой поляне, на которой стоял дом, не теснил к озеру, не отнимал малого простора, какой был. Словно и вправду охранял.
  Риэл побаивалась его. Приподняв подол старенького платья, на нём и узоры почти что выцвели от множества стирок, Риэл крадучись пошла по упругим мхам, ещё тише зовя строптивую козу, вдруг одумается и подаст голос? Жди-ка.
  Лес жил: свистели птицы, шелестела листва, сердито жужжали шмели и пахло смолой. Лес смотрел на неё. Риэл - маленькое деревце, рябинка в подлеске, так он её видел, так принимал, никогда не сердился, принимал уважительно, по-отечески и словно бы даже с почтением. И Риэл, простая девчонка, не княжна, не королевна, ощущала это, и её брала оторопь.
  Заправив косички под платок, чтоб не цеплялись за ветки, Риэл осмелилась пройти дальше, за папоротниковые заросли до самой черёмухи, этого леса хозяйки.
  Черёмуха стояла на широкой солнечной поляне - огромная, раскидистая. Когда цвела весной, терпкий горьковатый аромат доносился до самого дома, и дом наполнялся этим запахом, особенно если в это время тётка Флу натеивала снимать зимние рамы и мыть окна. А после, закончив дела, они брали немного белого хлеба, медовой воды, цветной лоскуток и шли на поляну, чтобы всё это оставить там, в подношение хозяйке леса.
  Риэл издалека видела эти лоскутки, много их на нижних веточках, всяких разных, да и сама черёмуха начала пестреть. Стали в её густой листве появляться жёлтые и красные листочки, словно огоньки, пройдёт не так уж много дней, и вся она вспыхнет костром.
  А пока нежилась на солнце, притаились в кронах незримые духи леса, крошечные бесплотные существа, скоро они поменяют одёжку с зелёной на разноцветную, а к зиме и вовсе останутся без неё и уснут до весны.
  Риэл побаивалась этого места, оно ей во всём казалось живым и этим притягивало, словно брало за руку и вело, мягко подталкивало в спину. Так она представляла себе незнакомый дом, вдруг встреченный - и страшно, и интересно.
  К самой черёмухе Риэл могла не подходить, козы-то здесь не было. Но пошла, потому что с левого краю, под ветками, лужа была, она не высыхала даже в самую сильную жару. Кто в этой луже только ни жил: лягушки, жуки, стрекозы, в ней прямо из воды росли синие и желтые цветки-метёлки на тоненьких ножках. Мутить лужу - всё портить, но Риэл тихонько, осторожно вставала босыми ногами с краешку, вода там тёплая-претёплая, это как ступить на порог очень хорошего дома, где живут очень добрые люди, которые видят тебя и радуются. Не передать, какое счастье, и смеяться хотелось, и в носу щипало - плакать.
  Она подкралась к луже, чтобы не распугать обитальцев, и остановилась как вкопанная: лужа была беспощадно разворочена, разрезана глубокой тележной колеёй, совсем свежей, грязь, поднятая со дна, не успела засохнуть.
  Риэл сперва метнулась к черёмухе, прятаться, не добежала, опомнилась, вернулась обратно, стала руками ровнять колею, убирать её, высвобождая каждый смятый росток, чтобы всё как раньше, чтобы следа не осталось! Но след остался: вместо прозрачной воды, по которой сновали водомерки, - жижа, грязь, гниль. Риэл заплакала от обиды и злости и долго плакала, сама вся грязная и растрёпанная, а лес молчал, и лоскутки на черёмухе не колыхались.
  А когда выплакалась, и злость с обидой перестали застить перед глазами белый свет, её вдруг ожёг страх: да ведь чужие же тут! Кто лужу-то переехал?! А Флу говорила, что сюда никто не посмеет! Слезы мигом высохли, сердце заколотилось где-то в горле, и Риэл, озираясь по сторонам, прямо на четвереньках поползла к черёмухе, чтобы спрятаться за неё.
  Спряталась, долго сидела не шевелясь, как мышь. Чутко слушала, не появится ли необычный звук в уже привычном? Чужой голос, скрип тележного колеса или стук топора, шум падающего дерева? Долго прислушивалась Риэл, не замечая, как держится крепко-крепко побелевшими пальцами за ветку, и от этой ветки её сейчас никто бы не смог оторвать.
  Тихо было кругом, лес будто понял её страх и тревогу, велел всем своим замолчать, чтобы Риэл услыхала чужих, если они есть. Не было никого. И чем спокойнее стучало сердце, высыхали слёзы на щеках, тем нестерпимей начинало жечь любопытство: а куда тянулась эта злополучная колея? Где петляла и где остановилась?
  Риэл заёрзала на месте, выглянула из-за черёмухи - вон, трава примята через всю поляну, а дальше? Дальше Риэл хаживала за грибами, за ягодами и никогда не встречала ничьих следов, кроме звериных. Зазудело в пятках пойти посмотреть, а тётка отругает, может, даже побьёт за такое управство. Точно побьёт, сама себе уверенно сказала Риэл, поднялась на ноги и, крадучись, на цыпочках, подхватив подол, метнулась через всю поляну к деревьям. След уводил за них, дальше, и Риэл уговорила себя "лишь одним глазком поглядеть".
  След был виден хорошо, потому что свежий, не успела распрямиться примятая трава, не успел выровняться упругий мох, тут ветка сломанная, там перееханный куст, прямо разодранный, видно, попал в ось. Перепуганная до смерти, Риэл всё шла и шла, оглядываясь, прислушиваясь, но слышала только стук собственного сердца. И вдруг лес заволновался, зашумел, откуда ни возьмись налетел ветер, загудел в кронах, согнул молодые деревца и сильно толкнул Риэл в грудь. Запыхавшаяся, она от неожиданности встала, прикрыла рукавом лицо, хотела шаг ступить - трава обвила ноги, не пускает. Упрямо дёрнув ногу, Риэл шлёпнулась, полетела носом вперёд и кубарем с пригорка. Расцарапала руки, не заметила, а про босые ноги и говорить нечего, лес будто бы ей хорошую отвесил оплеуху, Риэл вскочила, презлющая, глядь - а перед ней дорога.
  Люди добрые, дорога! Риэл попятилась, как будто увидала кикимору или дремучего лешака, что воруют заблудившихся детей, дорога перед ней - это как открытая дверь в чужое и опасное, как приглашение к смерти, здесь, в лесу, который берёг её и охранял!
  Но он же предупреждал, родненький, и хотел остановить глупую девчонку-имари. Хвала эльям, дорога была старая, брошенная, сильно заросшая, но, выходит, люди о ней помнили. Риэл стояла на ней, как потерявшийся человеческий детёныш, зверёк, захотевший выйти к жилью, и любопытно ему, досмерти любопытно, а ещё больше страшно. Ох как страшно! Сердчишко бьётся попавшей в силок птицей, тельце дрожит от напряжения, а ноги-то, ноги сами по себе, предательские ноги осторожненько пошли, пошли по этой дороге, и кто же их остановит?
  И так бы завела Риэл эта дорога не пойми куда, завела бы в беду, на погибель, но тут лес и матушка-черёмуха не сплоховали, позвали стража куда посерьёзней: рыкнул за ближайшими кустами медведь, засопел недовольно, шумно, затрещали деревца под могучими лапами - сюда идёт! Риэл взвизгнула и с такой прытью кинулась бежать, что босые пятки засверкали. А лес смыкался за ней, убирал, прятал следы, не велел говорить зверям и птицам, велел всё сохранить в тайне.
  Подобрав подол выше коленок, Риэл задала стрекача до самого дома, так что дух захватило и платок сбился на шею. Вбежала во двор, мимо колодца, а коза - коза тут как тут, толчётся около плетня, травку щиплет. Нет, это не коза, а хитрый изверг, способный извести всякого, кому случится несчастье быть её хозяином!
  Тётка Флу, увидав Риэл, грязную с головы до ног, с расцарапанными руками и ногами, упёрла руки в боки и грозным голосом протянула:
   - Ба-атюшки! Где ж тебя носило?
  Это она старалась грозно, а про себя ей было до того смешно, а смеяться нельзя - девка-то, ишь, разошлась! Брови свела, губы стиснула, травинка с виду, а козу от неё впору спасать, поколотит! И пусть неприметная лицом, ну что в нём, веснушками обсыпанном? Да пусть бы и вовсе была такой, чумазой и лохматой, Флу отбивала бы с утра до ночи поклоны Дивне, девичьей элье, не давайте ей никакой красоты! Не заметят - не убьют. Волосы хорошие? Спрятать под платок, под накидку, кто увидит? А и всё лицо - надвинь пониже остёжу и всегда, всегда гляди в землю, никогда прямо! Флу проклинала себя за такие наставления и сама от них плакала, но что эти наставления? Пустые слова, от кого здесь Риэл глаза прятать? А в них, в одном лишь взгляде плещется Огонь, то затаённо, то яростно, её дар, а ещё больше - проклятье, любой сразу поймёт, что перед ним имари. И погубит!
   - Хороша, нечего сказать! - нарочно сердито возвысила голос Флу. - А ну марш в дом, умойся и платье смени, Молчун вот-вот причалит!
  Риэл ахнула и быстро оглянулась на озеро: к берегу и правда приближалась лодка, уже была напротив островка.
   - Копытце, Копытце, это же Молчун! - Риэл радостно шлёпнула козу по крупу и умчалась в дом. Коза фыркнула и лениво боднула пустоту.
  
  
  
  
  Молчун - хлипкий низенький мужичок в неизменном старом треухе на маковке, он его носил зимой и летом, в неизменной меховой линялой куртке с обрезанными по ветхости рукавами, штопанной рубахе и латаных-перелатаных штанах, словом, облика совсем небогатого, неосанистого и завалящего. Молчун доставлял им по озеру съестные припасы. Он один знал, где болотистый берег делается крепким, уверенно вёл туда через камыш свою лодчонку и сгружал припасы в объёмистые руки тётки Флу. На берег не выходил, уж сколько раз его звали к самовару или так, в тени посидеть.
  Отказался и в этот раз, когда прибежала Риэл, переодетая в чистое, но не сильно отмытая, и запрыгала по берегу, мешаясь у Флу под ногами:
   - Дядька Молчун, дядька Молчун! Пойдём посмотрим, какую я куклу сама сделала! Ну или погоди немножко, я сюда сейчас принесу! Из соломы, сама, только рука у неё одна плохо держится! Пойдём, а?
  Но скуластое лицо Молчуна перекосилось от страха, он мелко-мелко затряс жидкой бородёнкой, напрочь отказываясь сойти на берег, быстро отпихнулся веслом и был таков.
  Риэл едва не плакала, глядя на его бегство, но Флу объяснила:
   - Не реви. Сгорчень так-то мужик хороший, но дури много в голове. У вас, говорит, дом стоит на плохом месте, я к нему ни ногой. Боится, ишь.
  Риэл с удивлением обернулась вокруг, она не могла понять, чем же их место плохое? Луг, на котором стоял дом, был зелёный и чистый, ухоженный, тётка Флу самолично обкашивала его, а Риэл граблями убирала траву, когда подсохнет. Сам дом - деревянный, на высокой каменной подклети, с четырёхскатной соломенной крышей - ничем не плох, пусть и старый, однако же крепкий, и зелёный мох красиво стелется по крыше, так что с озера, наверное, не отличишь от лужайки. И плетень красивый, он охраняет от кур цветник под окнами. А ещё есть колодец, около него столб, оставшийся от журавля, теперь вместо него ворот. Столб высотой был с человека и одет, как человек, ворон пугать, это тётка Флу придумала. Только одежда бабья, другой нету. Его что ли так боится Молчун?
   - Нет, - покачала головой Флу, - он самого места боится, земли. Эльи, говорит, здесь ходили.
   - Ну это уж враки! - возмутилась Риэл, и светлые косички у неё на плечах смешно подпрыгнули. - Они по лесу ходили, кругом, а тут им зачем?
  Тётка Флу строго посмотрела в ответ:
   - Никакие не враки. Место это зовётся местом силы, и нам не бояться надо, а радоваться, что нас оно охраняет.
  Правда, в другой раз Молчун привёз для Риэл настоящую куклу: искусно вырезанную из оленьего рога, гладкую, разукрашенную, в нарядной одёжке - чудо! Так вот попросил прощения за то, что обидел. Но к дому всё равно не ходил, даже новости рассказывал, не выходя из лодки. Риэл очень хотелось знать эти новости, но Флу всегда отсылала её прочь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА 3. ДАРК
  
  В Долине теперь никому было не согреться. Даже если тело в уходе, то душа в холоде - имари перевелись, те, которые затепливали в храмах лампады и светильни. Малое в тех лампадах пламя, но не простое, подаренное эльями, а без него люди хирели и дурели, погибали бесславно и безвестно, убивали и не имели сил остановиться. Зима в Долине резвилась во всю мощь, добивала слабых, укрывала снежным саваном израненную землю - иного способа уврачевать хворь-войну она не знала. Пусть хоть так: спрятать, убелить, забыться мёртвым сном до весны.
  Чувствуя, как давит на плечи отсыревшая куртка, словно сшитая не из кожи, а отлитая из железа, Рилг ехал по улицам затаившегося города, мрачно глядел, как стылый ветер гонит по брусчатке пыль вперемешку со снежной крупой, и мрачно размышлял, удастся ли помыться нынче вечером. Морозная ночь потихоньку пробиралась в Ютвит, окутывая город колючим густо-синим покрывалом. Улицы быстро пустели, жители спешили запереться по домам и не высовывали носа до утра: в столице Лигрии, славной вотчине Барсов хозяйничали псы Баруша, наёмники - обычный сброд, пена войны. Обозлённые и безжалостные, они лелеяли надежду заработать на крови, своей и всякой другой, без разницы. Потерявши всё, о чужом горе не плачут.
  Подковы гулко цокали по каменной мостовой, лошадь тревожно пофыркивала, и Рилгу тоже было не по себе: людей не видно, попрятались за ставнями и засовами, но их присутствие ощущается, остро, зудяще, словно сами дома ожили и смотрят, провожают пристальным взглядом - кто, свой? чужой? Теперь тут все были чужими, и узкие извилистые улочки становились западнёй. Рилг смотрел в оба, похлопывая лошадь по шее, успокаивая.
  Рилгу нравились города, но жить в них подолгу он не мог. Пусть красиво, сытно, за высокими стенами и крепкими воротами, но слишком тесно, людно, впритирку. Разминёшься с человеком и дальше каждый своей стороной пойдёте, только ты уже с кинжалом в боку. И сытость в городах вся уже кончилась. Война прокатилась по Сильявале быстро, стремительно, и Ютвит не успел запаршиветь, не успел зарасти грязью и отбросами, он просто опустел.
  Людей, прежде мирных, честных и незлобивых, война расчеловечила очень быстро. В каждой семье кого-то убили, ограбили, пожгли. И кто пережил это - стал сам не свой. Другой стал. В одночасье вся Долина переродилась, и уже никому нельзя было верить, даже порой самому себе. Каждый для себя стал внове, и что с этим делать - не знал. А ещё Огонь. Не было больше Огня, чтобы засветился он путеводным светом и показал дорогу к оставшимся в сердце крупицам добра. И многие, очень многие этих крупиц так и не нашли.
  Рилг на ходу подцепил рукой снега со старого цветного ящика, утёр лицо, прогоняя сонливость. Тронул поводья, чтобы лошадь осторожно обошла наледь около каменного колодца, и повернул в просвет меж двумя башнями. Дорога, узкая, обложенная по краю серыми валунами, теперь совсем стала похожа на щель, но скоро чуть пораздалась и запетляла от крыльца к крыльцу - неметенным ступеням, ограждённым решётками, чтобы, когда выходишь из дому, не вывалиться прямиком на дорогу. Отсюда начиналась самая обжитая часть города, его детинец. Только обжились тут Барушевы псы.
  Хозяин трактира, куда направлялся Рилг, был ему кое-чем обязан и всегда держал наготове маленькую комнатку, навроде чулана. Однако при таком наплыве постояльцев он может комнату и не дать. Долг долгом, а когда перед носом размахивают мечами, и уже весьма умело и напористо, отступит даже такой врун и хитрец, как Омелик. Лис он и есть Лис, в убытке не останется. Ладно, если не найдётся свободной комнаты - хозяину придётся уступить свою. При этой мысли Рилг повеселел и завернул к освещённому огнями дому, над крыльцом которого красовалась витиеватая надпись: "Вино лучшее в округе, пятая кружка даром!".
  Конюхи тотчас узнали редкого, но дорогого гостя и приняли у него поводья. Рилг поднялся по скрипучим ступеням, что вели на кухню, распахнул дверь и на пороге столкнулся с хозяином, самолично выносящим помои.
   - Омелик, дружище, ты неважно выглядишь, - Рилг не стал тратиться на приветствия, не до них, когда готов заснуть прямо на ногах.
  Владелец постоялого двора действительно представлял собой жалкое зрелище: холёная борода, обычно тщательно уложенная, сейчас походила на растрёпанный веник, а голова - на разорённое воронье гнездо; всегда содержавшийся в безупречной чистоте фартук сбился набок и, заляпанный соусом и залитый вином, напоминал тряпку, которой только что вытерли пол. На лице Омелика блестел пот, а в глазах - отчаяние.
   - Ты посмотри, сколько народу! - он безнадёжно махнул рукой. - Нанял ещё пять человек, и всё равно ничего не успеть! Сам ведро таскаю, вот до чего дошло!
   - Ну, в накладе ты явно не останешься, - усмехнулся Рилг, перешагивая порог. - Вина мне принеси и поесть чего-нибудь.
  В кухне он поймал за шкирку двоих поварят, одному отдал куртку, чтобы повесил сушиться, другому поклажу, чтобы прибрал, а сам вышел в общий зал.
  Зал был большим, но даже в такое лихое время хорошо освещённым: с могучих стропил свисали на цепях три больших светильни, и в каждой по три десятка свечей. Столы, массивные и крепкие, все были заняты, лавки тоже, постояльцы ели и пили, орали песни и орали просто так, кружки стучали друг о друга, а обглоданные кости - о стену, кто-то ругался между собой, а кто-то уже спал. В зале витал запах дыма, жареного мяса и пролитого вина.
   - Уж лучше пусть они будут пьяными и весёлыми здесь, чем трезвыми и злыми в городе, - вполголоса за спиной произнёс Омелик.
   - Как насчёт комнаты? - повернулся к нему Рилг.
  Омелик жалобно сморщился.
   - Ты просишь невозможного! Столько народу...
   - Есть комната или нет?
   - Сам посуди, как же... - забормотал Омелик, пятясь. - Ты же видишь!
   - Просто ответь: да или нет? - разъярился Рилг, нависая над Омеликом с высоты своего роста.
   - Да! Да! Только я уже вселил туда одного! - выпалил Омелик и замер в страхе.
  Он согласился бы отдать левую руку - нипочём не правую! - лишь бы не испытать на себе гнев этого человека. Но, к его удивлению, тот не стал ни возражать, ни ругаться.
   - Не трясись, Омелик, - сказал он ему. - Я здесь на одну ночь, и мне всё равно где спать. Вели-ка лучше приготовить мне помыться, я устал и неделю не видел горячей воды. И вина принеси.
  Довольный, что гроза прошла стороной, хозяин радостно засуетился. Он отвёл гостя в дальний угол к прокоптившемуся камину, в котором жарко пылали дрова, спихнул с табурета спящего наёмника, быстро убрал со стола и, пообещав скоро вернуться, скрылся на кухне.
  Рилг сел спиной к огню и вытянул под стол задеревеневшие ноги. Омелик, сущий проныра, когда-то сам предложил ему это место: отсюда хорошо просматривался весь зал, входная дверь и лестница наверх, в комнаты. А слева было окно, хоть и небольшое, но в него можно было удачно выйти, случись какая заварушка.
  Скоро прибежал Омелик, поставил перед ним кувшин с вином и кружку.
   - Допьёшь - ступай мыться, а я пока приготовлю тебе ужин. Зови, если что.
   - Иди-иди, не мелькай, - Рилг устроился поудобней и налил себе вина.
  Он три дня провёл в седле, и теперь усталость легко взяла над ним верх, ей не помешали ни шум вокруг, ни снующие взад-вперёд наёмники. Мутная завеса дремоты приглушила звуки, цвета и запахи. Потягивая вино, Рилг безразлично скользил взглядом по залу.
  Много хмельных, почти все. Некоторые - вусмерть. Несколько назревающих драк, но здесь, на постоялом дворе не было ни одного настоящего воина, никого, кто умел бы искусно владеть мечом, копьём или даже кинжалом, так что дальше мордобоя или случайного убийства дело по-любому не дойдёт. Рилг тяжело вздохнул. Те, кто здесь собрались, собрались воевать. Но единственное, с чем они хорошо умели управляться, это вилы, топоры, косы, ну ещё дрын из плетня. Да Баруш-Мясник, видать, совсем обезумел, если с таким войском решил идти на Соколов с Орлами, или на кого он там решил идти.
  Дурная картинка, с какой стороны ни глянь. Рилг, всё больше мрачнея, одним глотком влил в себя полкружки. Он не мог понять, как за такой короткий срок, за два-три года, люди, крепкие духом, смекалистые и незлые, вдруг оскотинились, озверели, заполыхали ненавистью, взалкали крови, сделались наёмниками, теми, кто за мзду убивает своих же. Имя их - ветхи, - данное когда-то эльями, сполна оправдывалось, Рилг знал его истинное значение.
  Он во второй раз наполнил кружку, сделал добрый глоток, чувствуя, как тепло разливается по телу густой волной, ещё раз оглядел зал. И будто споткнулся.
  По лестнице неторопливо - ну чисто особа королевских кровей! - спускался высокий худощавый лигриец в заношенной кожаной куртке, с остёжей на голове. Тяжёлый клинок в старых ножнах он нёс в руке, и было видно, что ему сильно не терпится пустить его в дело. Морщась от дыма, нарочно не замечая никого вокруг, он неспеша прошёл через весь зал, сел на свободный табурет и рывком придвинул к себе ближайший стол. При этом двое изрядно подвыпивших наёмников рухнули на пол, как кули, и принялись косноязычно ругаться. На короткий миг лигриец встретился глазами с Рилгом, и с того слетела вся дремота: он узнал человека, искал которого без малого три года, исходив Долину вдоль и поперёк и уже не надеясь на удачу.
  Видимо, лигриец что-то такое прочёл у него во взгляде, потому как незаметно весь подобрался и хищно потянул из ножен меч. Дабы не спугнуть находку раньше времени, Рилг поспешно отвёл глаза и уставился в кружку, по-быстрому соображая, как быть. Тут лигриец стащил с головы остёжу, и Рилг едва не поперхнулся: да это же искатель, чтоб его! Волосы сбриты, начисто, над левым ухом змеился чёрный подкожный рисунок, не то сорняк, не то жук с лапками, - только искатели так уродовались, чтобы их можно было признать издалека.
  Те из наёмников, кто ещё не потерял соображение, опасливо отодвинулись, не поленились и пересесть подальше, с искателем связываться никому не хотелось, это себе дороже. Никто их не жаловал, называли одержимыми, потому что, подгоняемые безумным желанием отыскать сокровища Схет-Маэри, те не гнушались никакими средствами. Сумасшедшие, одним словом. И одиночки. Рилг должен был помнить обо всём этом и не наломать дров.
  Но чутьё у этого лигрийца оказалось отменным, он уже почуял опасность и насторожился. Рилг был в замешательстве: он не мог позволить искателю уйти, но и драться с ним он тоже не мог, эти безумцы всегда дерутся до смерти, а кому это надо? Однако времени на размышление уже не осталось: лигриец встал и направился к нему, разумеется, вытащив меч из ножен. Хороши дела.
   - Я тебя знаю? - подойдя и склонившись над столом, спросил он в упор.
   - Вряд ли, - как можно спокойнее ответил Рилг и налил себе ещё вина. Кувшин, хвала эльямарам и спасибо Омелику, был поистине бездонным.
   - Тогда какого... - процедил искатель, но тут подоспел Омелик с подносом, гружёным едой.
   - О, я вижу, вы уже познакомились! - радостно защебетал он, водружая поднос на стол и сноровисто расставляя тарелки. - Момент, сейчас я принесу ещё один прибор!
  Он никак не мог отделаться от мысли, что совершил большую ошибку, сдав комнату Рилга, когда пообещал держать её пустой. Что ж, Омелик не зря был бит жизнью, чутьё не обмануло и на этот раз.
   - Клянусь рогатым драконом, что значит - познакомились? - холодно спросил искатель.
   - Так я... С позволения сказать... - Омелик растерянно заморгал, переводя взгляд с одного на другого.
   - Омелик, ты влип. Беги, - вежливо посоветовал Рилг.
  Кое-кто из постояльцев уже с интересом посматривал в их сторону, предвкушая хороший мордобой, и не простой, а между Первыми.
   - С позволения сказать, я всего лишь поселил вас в одной... - еле слышно пролепетал Омелик и взвизгнул, едва успев ничком шлёпнуться на грязный пол - клинок искателя свистнул прямо у него над головой. Рилг, видят эльи, не хотел драться, но беднягу Омелика надо было выручать.
  Он поднялся и отодвинул стол, расчищая место для поединка. Искатель довольно перекинул клинок из руки в руку.
   - Ты дурак? - спросил Рилг, узрев сей манёвр. - Ты понимаешь, с кем собираешься драться? И что тебе за это будет по Закону?
   - Ещё как понимаю, - зло усмехнулся искатель.
   - Вы что? Вы что? - завопил Омелик, отползая. - На мечах?! До смерти?
   - Может, сперва поговорим? - предложил Рилг, но искателя было не пронять:
   - Струсил? - немедленно скривился он, а глаза опасно сузились - не отступит.
  Рилг мысленно выругался, коротко и по существу, аккуратно отложил ножны в сторону:
   - Сам напросился.
  Наёмники одобрительно загудели, особо ретивые, будто их спустили с цепи, немедля схватились между собой. Другие взялись их подначивать, и Рилг с искателем не успели поднять клинки, а уже гуляла голь перекатная, охаживая друг дружку табуретами и лавками, теми, что поменьше и полегче. С треском разбивались кружки, с треском рвались рубахи, свистели кулаки и метко летали порожние кувшины. Омелик, охая и стеная, забился в угол, чтобы не затоптали, и принялся то ли молиться, то ли подсчитывать убытки.
  Рилг не успел шагу ступить, как на него навалились, и лупить-то не лупили толком, а свалка такая, что замяли числом. Искателя оттеснили, он прижался к стене и отбивался сразу от пятерых, отбивался расчётливо и хладнокровно, и Рилг уже знал, что будет дальше. От собственной неумелости наёмники разъярятся, и в ход пойдут ножи, допустить этого было нельзя. Раздавая тумаки направо и налево, Рилг прорвался к искателю, прихватил от камина полено поувесистей, уважил троих, остальных раскидал, сгрёб искателя за шиворот и потащил к окну. Тот, не будь дурак, сообразил, ногой выбил раму и сиганул на улицу. Рилг неспеша выбрался следом.
  Он-то знал, что под этим окном - крутая завалина, обложенная камнями, а внизу, если скатишься - пруд. Судя по всплеску и красочным ругательствам, донёсшимся из темноты, искатель теперь тоже это знал. Из пруда брали воду и для кухни, и на конюшню, и в баню, Рилг не зря понадеялся, что если с вечера лёд и успел нарасти, то всё равно ломкий.
   - Да ты спятил, клянусь рогатым драконом! - искатель, стуча зубами, пытался выползти на берег, драться сразу расхотелось, спасибо меч не утопил. Рилг осторожно съехал с завалины, протянул ему руку и помог выбраться.
  В окно высунулся Омелик, в гневе потрясая кулаками:
   - Быстрее, болваны! Если не хотите скончаться на ветру и морозе! - он был так зол, что не побоялся добавить ещё пару крепких слов, а знал он их немало.
  
  
  
  
  Вскоре, вымытые в горячей воде, разморённые душистым паром, недавние враги сидели в одной комнате и делили ужин за одним столом. Оба молчали. Рилг не знал, как завести нужный ему разговор, а искатель молчал просто так, из вредности. Трактир постепенно затихал, наёмники вволю натешились драками и разбрелись спать, кто на своих ногах, кого унесли. Омелик гонял работников, чтобы к утру успели всё прибрать.
   - Как твое имя? - спросил Рилг.
   - Дарк, - нехотя ответил искатель. - Твоё?
   - Рилг. Ты лигриец?
   - Возможно. А ты?
   - А я, возможно, горец.
   - Я так и думал.
  Теперь, когда искатель поуспокоился, не ярился, не гневался, лицо его разгладилось, и Рилг невольно подумал: сколько же ему лет? Ведь мальчишка, а кажет из себя сурового мужа, и к чему, спрашивается?
   - Ну что, Дарк, - поинтересовался, - а долго ты Схет-Маэри ищешь?
   - А тебе-то? - вмиг ощетинился тот.
   - Да так. Его ещё Западнёй кличут, Капканом, поди не дураки его так обозвали? Не боишься потревожить покой древних Королей, а и самого Эрлига?
   - Не собираюсь я никого тревожить, - буркнул Дарк. - Взял бы сколько мог, и прощайте.
   - А почему ты всё время клянёшься рогатым драконом? Видал таких что ли?
  Вопрос застал искателя врасплох, и он впервые без высокомерия взглянул Рилгу в глаза и даже, как тому показалось, слегка растерялся. Потом снова вернул себе заносчивый вид:
   - Не видывал. Так обычно ругался мой папаша.
   - И где теперь твой папаша? - рискнул поинтересоваться Рилг. - И отчего не надоумил он тебя, что ты - имари и твой долг - искать Окаль, а не Схет-Маэри?
  Дарк зло прищурился, подобрался весь и только что не полез опять в драку. Рилг сразу понял: задел за живое. Которое пока не отболело.
   - Сгинул папаша, как и все Авиты, - выплюнул искатель и осёкся, сам недовольный, что повёлся на простую подначку. - И чтоб я принёс жертвенный Огонь его убийцам? Да лучше сдохну, и дар мне этот проклятый не нужен. И если ты ещё раз о том заговоришь, что я должен, а чего нет, клянусь рогатым драконом, я тебя убью.
   - Значит, дара тебе лишиться не боязно, по Закону? - Рилгу показалось, что он словно бы катится сейчас по той самой завалине к пруду, ещё мгновение, и тонкий лёд под ним треснет. Вспыльчивый Авит соберёт пожитки и сбежит. - Я как-никак страж, убьёшь меня - потеряешь дар. Неужто папаша твой не толковал тебе про Законы имари?
   - Толковал, - процедил Дарк, с трудом сдерживая гнев, - хотя был ещё тем поганцем, побери его вэльи. Если думаешь удивить меня тем, что ты мой страж, то не выйдет, я тебя почуял сразу, ещё когда по лестнице спускался.
   - А что за паук у тебя над ухом нарисован? - спросил Рилг, мысленно радуясь: если не врёт и вправду почуял, значит сильный у имари дар, не угас, как бы ни пытался он от него избавиться.
   - Это Руна. Я верю в духов, эльямаров больше нет, они нас бросили. Ветхам помогут вечувары, если ветхи вспомнят про них.
   - Авит? - Рилг вытаращился на искателя. - Ты спятил? Что ты несёшь?
  Дарк зло усмехнулся.
   - Это ты дурак, Скронгир. Ты не видишь, что все мы платим за предательство, когда наши предки отказались от своей веры и присягнули эльям. Знаешь, что мне нужно в Схет-Маэри? - он хищно подался вперёд, нависнув над столом. - Мне нужен меч Эрлига. Когда я получу его, я наведу в Долине порядок. Но не жалким Огнём эльямаров, а мечом древних идолов.
  Рилг, стиснув в руке кружку с недопитым вином, глядел во все глаза на Дарка Авита, одного из последних имари, и не мог поверить тому, что слышал.
   - Ты... э-э... хочешь разорить древние гробницы, чтобы вытащить оттуда Гуннхвар?
   - И сокровища тоже.
   - Ну да, конечно. И сокровища тоже.
  Рилг отхлебнул из кружки и хлопнул ею об стол.
   - Я покажу тебе, где находится Схет-Маэри.
  Дарк насмешливо поцокал языком, взгляд у него горел злостью.
   - Не-е, не купишь, страж. Забудь. Мне попутчики не нужны.
   - Я говорю правду, - спокойно сказал Рилг. - Да, я страж. И если бы ты получше слушал своего папашу, то знал, бы, что в Долине нет мест, скрытых от Скронгиров, это знание нам явлено бессмертными, только нам, потому что мы охраняем имари, мы в ответе за их жизнь.
  Похоже, Дарк действительно законы имари постигал нерадиво или вообще не постигал, и Рилг сумел его на этом подсечь, ведь чем дольше он говорил, тем больше сомнений отражалось на Дарковом лице. Он уже не был так уверен, что страж врёт.
   - Я помогу тебе, - поднажал Рилг. - Забудь про Окаль, идём в Схет-Маэри.
   - Надо подумать, - буркнул Дарк.
  Он допил вино, улёгся на единственную постель, не сняв сапоги, и отвернулся к стене.
  И тут в дверь постучали. Искатель мигом вскочил, и в руке откуда ни возьмись - нож.
   - Тихо ты! - шикнул на него Рилг. - Это Омелик, мы как-никак в его одёжной комнате, бывшей! - и вышел, плотно прикрыв дверь за собой.
  За дверью действительно обнаружился Омелик, он держал в руках скатанный тюфяк и неуверенно переминался с ноги на ногу.
   - Чего тебе? - шёпотом напустился на него Рилг. - Спугнёшь этого ненормального, он и без того буйный! А, это... Давай сюда, - Рилг выхватил у него тюфяк и уже было развернулся уходить, но Омелик остановил:
   - К тебе пришли, Скронгир, - было видно, что Омелик сильно не уверен, правильно ли поступает, не разозлится ли страж. - Назвался Эйнаром, и я подумал...
  Но договорить не успел, Рилга точно ветром сдуло, едва он услыхал имя. Омелик шумно вздохнул, одной рукой утирая пот со лба, а другой держа перекочевавший к нему обратно тюфяк, потом бессильно опустился на верхнюю ступеньку лестницы: ноги не держали, столько переживаний за один-то вечер.
   ...- и я подумал, что вы братья, - вздохнул он в темноту, - уж больно похожи...
  Намётанный глаз Омелика не ошибся: отличить Медведя по росту, по стати от других - дело нехитрое и под силу если не любому, то многим. А вот в цвете глаз, волос, в повадках и даже говоре распознать одну кровь, одну берлогу - тут посложней. Этот Эйнар, по всему видать, младший, хоть и бородач, и в плечах косая сажень, а всё же заметно: смотрит по-молодому, жадно, цепко, сразу оценивает: друг ты? враг? Рилг-то уже перерос колючую недоверчивость, опыту накопил, делиться пора. Потому и с искателем этим управится, переломит в нужную сторону, Омелик в это верил, заранее злорадно потирал руки и жалел, что не увидит, как Медведь станет выбивать дурь из этого гордеца и выскочки. Эх, не увидит, уйдут с рассветом оба.
  
  
  
  
  Рилг знал, где комната Омелика. Он взлетел по шаткой лестнице, махом одолев пролёт, под самую крышу - Омелик обосновался здесь, в крохотном закутке, всё остальное, все мало-мальские углы он сдал, проныра. Рилг толкнул низенькую дверь и, согнувшись в три погибели, вошёл.
  В комнате на столе горела одна-единственная свеча, у стола сидел человек, Эйнар возвышался за его плечом. Рилг хорошо видел в темноте и знал, что брат видит не хуже, потому незаметно знаком спросил: сколько снаружи? Брат этим же способом вернул: никого.
   - Как вы сюда пробрались? - Рилг бесшумно придвинул табурет к столу и сел. - Крышами?
   - Именно, - раздался тихий смешок, и человек, сидящий по другую сторону, снял с головы остёжу.
  Это был Вик Редмир, князь Лигрии, Снежный Барс из рода Первых, которые пришли с Эрлигом из Махагавы, вынужденный бежать в Эйрим после того, как пал Ютвит. Рилг с неудовольствием посмотрел на брата, тот невозмутимо встретил его взгляд. Эйнар был челигом Редмира, охранителем, и Рилг не имел права поучать его. Младший ещё и бороду отпустил, чтобы казаться старше. Ладно, пусть.
   - Когда твой брат сказал, что ты в Ютвите, я не мог не прийти, - сказал Редмир.
  Ну разумеется, у Скронгиров чутьё работает хорошо.
   - Рассказывай, Рилг, - велел князь. - Что знаешь, что видел.
  Понимая, насколько ему сейчас важны любые сведения, Рилг вполголоса поведал о делах в Скавере и Ринверде, о том, что Рон Торвал, князь Оквиты, отправил своего сына в Заморье, просить помощи для Сильявалы. Редмир слушал внимательно, его лицо было мрачным, он ни разу не перебил и не поторопил, что для него, не отличавшегося терпением, было необычно. Рилг заподозрил неладное.
   - Чего молчишь? - спросил он его. За долгие годы дружбы он мог с ним так, запросто. - Задумал что-то, вижу.
   - То, что задумал бы любой на моём месте. И твой рассказ меня укрепил.
   - В чём же?
   - Долине нужен новый Король. Всё, край. Нынешний Тур слаб, от него больше вреда, чем пользы.
  Рилг тяжело вздохнул. Он думал, что сегодня наудивлялся достаточно. Ан нет, вот ещё один вершитель пожаловал.
   - Кто тебя надоумил, Барс? - Рилг на всякий случай взглянул на брата, Эйнар покачал головой. Да, Эйнар не дурак, на такое подначивать не станет. - Ты забыл Клятвы, которые давали Белому Туру?
   - Не забыл, - спокойно ответил Редмир. - Но Туры выдохлись, настолько, что не смогли остановить войну, а теперь усобицы. Их кровь до того разжижела, что Король забыл, как держать в руках меч! - Редмир вскипел как всегда в один миг. - Пусть я нарушу Клятву, но кому-то надо наводить порядок!
   - Тихо, тихо, не ори, - замахал на него руками Рилг и чуть не опрокинул свечку. - Ты что, войско собрал? Держал совет с Брандивом и Торвалом? Они тоже согласны идти против Клятвы?
   - Собрал, - Редмир сжал и разжал кулаки, и Рилгу подумалось, что хорошо в них нет оружия. Эйнар сразу откликнулся на его тревогу и взглядом показал: его оружие у меня.
   - Много собрал?
   - Пока не особо, - нехотя признал Редмир. - Те, кто остались верны мне после потери Ютвита.
   - Ну и как ты пойдёшь на Ринверд? Через всю Лигрию, кишащую наёмниками, не заручившись поддержкой Скаверы и Оквиты?
  Вик Редмир стукнул кулаком по столу, и Рилг едва успел поймать свечу.
   - Брандив и Торвал - трусы! - яростным шёпотом вскричал он. - Ты сам знаешь, что они из своих земель носа не кажут!
   - Ты не слышал, о чём я тебе рассказывал? - тут уже закипятился Рилг. - Скаверу обложили по всей границе, их только скалы спасают! А Торвал сидит и не высовывается потому, что морские ворота надо держать открытыми, на тот случай, если Кемраль приведёт помощь из Заморья!
  Барс открыл рот, чтобы поспорить, даже набрал в грудь воздуху, но передумал. Всё же иногда здравое рассуждение брало в нём верх над горячностью.
   - Это не выход, Барс, неужто не понимаешь? - видя его колебания, воззвал Рилг. - Дай время собраться с силами, договорись с князьями, дождись вестей от Кемраля, дай время прийти в Долину Огню!
   - Да нечего нам дожидаться и некого! - зарычал Редмир. - Не помогут Стаморы, даже если Торвал доплывёт до них! И Огня мы больше не дождёмся, нет больше имари!
   - Ну как же, - возразил Рилг, - есть один, нашёлся.
   - Как?! - шёпотом вскричал поражённый Барс. - Твой? И ты молчишь?! Где он?
   - Ну... мой, да, - ответил Рилг, чувствуя, как Эйнар прожигает его взглядом, видя много недоговорённого у Рилга за душой.
   - Да когда ты его нашёл? - вспыльчивый Редмир уже забыл, что минуту назад намеревался стать клятвоотступником.
   - Да вот накануне вечером. Повстречались, так сказать. Но он сейчас спит, - поспешно добавил Рилг, - не надо его будить.
   - Так это же счастливая весть! - Редмир весь сиял, и злости в нём как не бывало, всё омыла светлая надежда - то, чего храброму сердцу князя не хватало долгие чёрные месяцы.
   - Да, счастливая, - Рилг старался и сам по-честному в это верить.
   - Темнишь, - вдруг подозрительно сказал Редмир.
   - С чего бы, - отмахнулся Рилг. - Ты лучше сиди пока в Эйриме и не высовывайся, собирай потихоньку людей. Баруш тебя не тронет, не посмеет. И братьев береги, особенно Санияра. Дай нам сделать своё дело.
   - Да сколько ждать, пока вы его сделаете? Долго ли?
   - Не знаю. Как пойдёт.
   - У-у, хвороба, - выругался Барс, опять сжимая кулаки. Ждать у него получалось хуже всего. - Твой имари, может, годами станет искать свой Окаль, разве мы можем столько ждать? Войско Баруша растёт, скоро он сможет одолеть каждого из нас по одиночке. Нужно валить Тура и собирать под себя всех верных. Другого пути нет.
  Рилга эти слова резали живьём. Барс, должно быть, совсем отчаялся, раз придумал такое, раз готов поступиться собственной честью, лишь бы вернуть в Долину мир.
   - Почему ты не хочешь прежде договориться со Стиэри? За ним - его род, их мало, но ведь это Белые Туры, и сейчас под его руку собралось много Медведей, стражей, оставшихся без имари. Их непросто одолеть! А Ринверд - сильнейшая крепость в Сильявале, поставленная на древних заговорённых камнях!
   - Не буду я с ним договариваться, - сквозь зубы процедил Редмир. - И ты знаешь, что это бесполезно. Я не... Ну какой он Тур?
  Рилг видел, что Редмир бьётся сам с собой, поставив друг против друга старые Клятвы, ещё с Махагавы, родины предков, и боль за Долину, свою родину. Короткий взгляд на брата - в ответ кивок: да, князь терзается уже давно. И снова Рилгу надо было придумать, как вернуть дело в нужную колею, правильную, чтобы никто не наломал дров. И уже хотел, за неимением лучшего, зайти издалека о чести и долге, уже и лицу придал соответствующее выражение, как в дверь опять постучали.
  Рилг взвился, остановил дёрнувшегося было Эйнара, распахнул дверь и шёпотом рявкнул:
   - Ну чего тебе?
  На пороге возник Омелик всё с тем же тюфяком под мышкой, вид у него был весьма оскорблённый:
   - Вообще-то это моя комната, - сердито отвечал он. Редмира в гостях он не узнал. - Я спать хочу, вставать рано, а вы тут говорильню устроили. Но сказать я пришёл не это, а то, что ваш... э-э... искатель этот...
   - Что? - взревел Рилг.
   - Собрамши уходить, - тут же струхнул Омелик и шмыгнул в сторону.
  Вовремя, потому что Рилг едва не сбил его с ног, ринувшись вниз по лестнице. Эти двое, один бородатый и другой, надвинувши остёжу на самые глаза, ломанулись следом. Омелик облегчённо вздохнул, свалил тюфяк у порога, надо - заберут, закрыл дверь и лёг спать. Тьфу на всех, устал, хоть трава не расти.
  
  
  
  
  Рилг влетел в чуланчик - так и есть, пусто. Он - обратно, столкнулся с Редмиром, разозлился:
   - Ты-то куда?!
   - Как это куда? - возмутился тот. - Посмотреть на него!
   - Не на что смотреть! Эйнар, забери его, выследят же, полный трактир наёмников!
  Но кто такой был Эйнар против князя, пусть и лишившегося власти? Да, Медведь, но ведь не мамаша, не спеленаешь! Поэтому на конюшню ввалились все трое, стараясь быть тихими, как мыши, но получилось - как свора котов, увидавших одну на всех добычу. Барс, лёгкий из всех, вырвался вперёд.
  Искатель спокойно седлал коня, стриженая макушка торчала из-за холки. Узрев эту макушку, Вик Редмир притормозил, и братья Скронгиры едва не снесли его с ног. Искатель и бровью не повёл, сказал спокойно, как бы никому:
   - Я подумал. Без попутчиков.
  Вик Редмир перевёл взгляд, в котором смешались изумление, неверие, разочарование, с него на Рилга:
   - Да нет, тут имеется на что посмотреть, - глухо, безнадёжно протянул Барс.
  Искатель повернулся на его голос, узнал, в тусклом свете фонаря мелькнула чёрная руна над ухом - чёрная печать непослушных никакому закону.
   - Приветствую, князь, - Дарк Авит чуть склонил голову, не отрываясь от дела. Лошадь Рилга тихонько заржала, почуяв хозяина. Эйнар понимающе взглянул на брата, теперь самое время увести Редмира, дать имари и стражу разобраться самим, да как его уведёшь?
  Рилг был в бешенстве, но держался, ещё одна драка никак не спасёт. Искатель уже садился в седло.
   - Нам нужна твоя помощь, Авит, - хрупкий лёд вовсю трещал под стражем, видно, пришла его очередь искупаться в студёной воде. - За князем погоня, нас окружили, надо помочь ему выбраться из города.
  Редмир поперхнулся, искатель, уже было тронувший поводья, с подозрением взглянул на него, на стража, на Эйнара. Кругом вообще-то было тихо, лишь потрескивал фитиль в лампе, хрустели овсом лошади, шуршали сеном, изредка фыркали мягкими губами. А Рилг самозабвенно врал:
   - Князь уже третий день прячется в Ютвите, из города не выйти, Баруш всех собак спустил, во - слышишь? Вся надежда только на тебя! Отвлечём на себя погоню, а Эйнар выведет князя!
  Дарк не верил не то чтобы ни единому слову, но половине - точно. Однако Рилг не сказал "я", "помоги мне", он просил помочь князю, и тот вон, стоит кивает. Дарк заколебался.
   Пока псы Баруша следят за нами, князь уйдёт по дороге на Эйрим, а там уж его люди ждут, прикроют.
  За воротами конюшни раздались негромкие голоса, скрипнули дверные петли. И Дарк решился:
   - Ладно. Вы спрячьтесь покуда, а мы Барушевых псов уведём, не велика наука.
   - Князь тебя не забудет, - торжественно пообещал Рилг и добавил: - Погодь, лошадь оседлаю. Эйнар, помоги.
   - Ты чего наплёл? - сердитым шёпотом напустился на брата Эйнар, когда они ушли в дальнее стойло. - Мы бы незаметно скрылись, а теперь как, с вами-то?
   - Ты прости, брат, что втянул вас, - покаялся Рилг. - Уходите, как и решили, забудьте про нас, мы теперь сами по себе.
   - Да непохоже, - Эйнар был недоволен случившимся, но понимал, что брату надо подсобить. Имари ему достался хуже некуда. - Гляди за парнем, дурной.
   - А куда деваться, - Рилг погладил лошадь по мохнатой шее, та потянулась к нему, тихонько поддала головой. - Я его не выбирал. Ну, бывай. Береги Барса, охота на него в разгаре.
  Эйнар с неспокойным сердцем отпустил брата. Лишь спросил напоследок:
   - Лютого не встречал?
  И тяжело вздохнул, когда услышал в ответ:
   - Не довелось.
  
  ГЛАВА 4. ОЛЬША
  
  Слово "отварчик" казнило Ольшу хуже казни. Это было какое-то лютое варево не пойми из чего, голова от него постоянно была дурной, а тело не слушалось. Временами Ольше казалось, что коварные вящии отравили его и спровадили на тот свет, но не в славные чертоги Свельма, а прямиком в ледяную пустынь Брегни, эльи Смерти. Ольша от этого бунтовал, силился встать, цеплялся онемелыми пальцами за край постели и хрипел, потому что не получалось ничего сказать.
  Когда ненадолго отпускало и начинал соображать - видел, что лежит в башне, видел щербатые серые стены, высокий потолок из могучих, хорошо подогнанных распилов. В маленькое окно-бойницу глядело солнце и часто залетал ветерок. По глубине этой бойницы Ольша замечал, насколько мощны башенные стены. И тишина стояла - мёртвая. Редко за окном посвистит птица или прошумит короткий дождь. Покойно было в этой башне, от неё не исходило ни страха, ни угрозы. А потом являлся толстый лысый вящий, имя его Ольша забыл, приносил "отварчик", поил с ложки, и Ольша пил, не смея ослушаться, и опять ввергался в полусон-полуявь, опять переживал худшие из своих видений.
  Но однажды вящий пришёл и зелья не принёс. Ольша как будто впервые хорошо его рассмотрел, но ничего нового не увидел: невысокий, толстый, голова лысая, лицо простое, добродушное, одежда всё время одинаковая - суконные штаны, длинная рубаха, обувка мягкая, но на крепкой подошве. Особого, колдовского - ничего. Глаза вот только, прищур этот, словно оценивал его вящий, словно смотрел безо всякого спросу прямиком в душу, во все хитросплетения мыслей, в саму память, которую - Ольша уж понял - он из него уже вытянул, разложил, и теперь Ольша перед ним гол как сокол. Вящий не водил над ним руками, не читал заклинания, не творил обряды, ничего такого опасного. Просто смотрел, и то не в явную, не назойливо, а вскользь, и Ольша чуял, что он всё про него вызнал. И несказанно радовался этому.
   - Ну, парень, полегчало тебе? - спросил вящий, присаживаясь в ногах.
  Ольша не знал, как ответить. Полегче от чего? От страхов? Ну вроде полегче. Башня его не раздавила, не убила, за то что осмелился войти. Её обитатели тоже оказались людьми, не упырями. Если больше не будут травить горьким пойлом, то да, полегче.
   - Жга не мучает? - опять спросил вящий, когда Ольша не успел ответить.
  И тут Ольшу осенило. Жга! Нету её! Оставила совсем или притихла, вот, оказывается, зачем его поили отварчиками!
   - Интересное название, - кивнул вящий, вполне серьёзно. - Я его записал. Сам придумал или в народе бытует?
   - Дядька нарёк, - прошептал Ольша, на полный голос пока не доставало сил.
   - Дядька по отцу или по матери? - осторожно выспрашивал вящий.
   По оружию.
   - А родные? - не отступал вящий.
   - Так нет же никого, - Ольша тяжело сглотнул. - Что ты мне душу выкручиваешь, знаешь ведь всё.
   - Мало ли, - уклончиво ответил вящий. - Есть хочешь?
   - Хочу. Но сперва...
   - Понял. Сейчас Грумвора позову на помощь, один тебя не дотащу.
  Почему-то имя этого вящего Ольша запомнил и облик его запомнил - мрачный, сердитый, и никак не возрадовался. Грумвор явился, прошёл в дверь, сильно пригнувшись, окинул Ольшу долгим угрюмым взглядом из-под косматых бровей, взглядом, не сулящим ничего доброго.
   - Зачем звал, Огдалим? - спросил недовольно. - Случилось чего?
   - Ничего не случилось, - ответил толстый Огдалим. - Повели его в умывальню.
   - А, ну повели.
  Ольша вякнуть не успел, как с него стянули одеяло, а самого его вздёрнули на ноги.
   - Да осторожней ты! - шикнул на долговязого толстый. - Схудеет ему!
  Не слукавил, Ольшу замутило, сразу и крепко, он зажмурился, весь дрожа, нутро подступило к самому горлу, а потому не заметил и не соображал, как его выволокли из башни и потащили куда-то.
   - Быстрей! - пыхтел толстый. - Не то лестницу сам отмывать будешь!..
  Сказал он это Ольше или долговязому, непонятно, однако же в мгновение ока Ольша очутился в тёмной сырой комнатушке, тут журчала вода и было тепло. Ему дали сесть на каменную лавку, плеснули в лицо, и единственное, что сумел прохрипеть Ольша, цепляясь за остатки гордости, было:
   - Да уйдите же...
  Вящих как ветром сдуло.
  А Ольша упал на пол, и его долго выворачивало. Прочистило от пяток до макушки, спасибо зелью, которым обпился, думается, до конца жизни. После он долго лежал, не шевелясь, пока голова не прояснилась и нестерпимый запах не ударил в ноздри. Шатаясь, Ольша поднялся сперва на четвереньки, а потом, ухватившись за лавку, и на ноги. Хвала эльям, никто не видит его таким. Обвёл комнатку мутным взглядом: умывальня, только без печки, но тёплая. Большая каменная бадья была полной воды, избыток уходил внаклонку через верх, тёк в желоб, а желоб отводил этот избыток в забранный решёткой слив в углу. Тут и мыло было, и деревянный ковш, и мочало.
  Первым делом Ольша вымыл пол, пролил его как следует водой, сам в ужасе от того, сколько из него вышло всякой дряни. Возился долго, слабый от пережитого, от многодневной жажды и голода, много пил, то из ковша, то прямо из бадьи. А вода в ней была тёплая, как в летнем озере, и он влез прямо туда и мылся, сдирая грязь едва ли не с кожей.
  Вящии правильно постановили не помогать, уж этого он бы никак не стерпел. Негоже показывать другим такую сторону себя. Но когда уже отмылся, сам свежея от чистоты, от запаха мыла, тогда явились долговязый и толстый, принесли обтереться, чистые штаны, рубаху, помогли одеться. Это ладно, это пусть. Ольша был благодарен, что нянькаются с ним, этого он от них никак не ждал. Кто б знал, что в Кибале так встречают, народ бы валом повалил.
  Из умывальни пошёл вторым, за долговязым следом и сразу понял, почему: лестница, которую он по первости не запомнил, была сильно узкой и крутой, они выбрались на неё будто из какой-то боковой норы, а высокие ступени уходили и вверх, и вниз, теряясь во мраке. Грумвор повёл вниз, Ольша насчитал всего-то пять ступеней, стёршихся от частого пользования, как и стены на уровне груди, Ольша и сам рукой повёл, чтобы не упасть, и ладонь не нашла ни одного острого выступа, всё сглажено. Он шёл осторожно, не доверяя телу, понимая, что может подвести, а долговязый постоянно был к нему боком, следил, чтобы не оступился, и толстый пыхтел следом.
  Но вот пять ступеней кончились, дальше - вбок, по гладкому ровному полу, но тоже недолго, Грумвор толкнул низкую деревянную дверь, Ольша вслед за ним протиснулся в другую комнатушку. И остановился в растерянности.
  Комнатушка оказалась большущим залом, охватившим весь низ одного из четырёх башенных лепестков. Куда до него суровым полутёмным залам княжеского замка Ютвита! Стены здесь были сровненные и белёные, пол - гладкие узорные плиты, чисто метеные. Бойницы-окна - с деревянными резными рамами, с разноцветными стёклами. У одной из стен красовался камин, сложенный не только добротно, а и красиво, душевно, весь отделанный серым с голубой прожилкой камнем, с чистой приступкой, ни копоти, ни золы на ней. Однако же рабочий - в топке уголья, рядом, в глубокой выемке - дрова, сложены плотно, много их, скамеечка около - посидеть. Даже кочерга, простая вещь, но и та в завитушках, искусная.
  Весь зал дышал мощью и простором: посерёдке стол из толстых досок, на самом что ни на есть цельном пне, придумали ведь! На столе - свеча в тёмной серебряной оправе, и в углах, около окон тоже свечи в высоких поставцах, но это, видимо, для вечеров, потому что днём свету хватало - и от окон, теперь открытых, и сверху, от окон среднего подъёма, он ведь не был перегорожен, а по всему ободу потолка тянулся кругом деревянный помост, подпёртый здоровенными поперечинами, каждая из которых венчалась тонко вырезанной головой-образиной. Помост огораживали добротные перила, чтобы, значит, не загреметь ненароком вниз. Оттуда и свету лилось много, полуденное солнце широкими косыми лучами гляделось в оконца, оно делало дерево и камень тёплыми, нарядными и как бы живыми. Ольша сразу почуял главное: Башня - это дом, как простому человеку - простая изба, поставленная своими руками.
   - Ну иди, чего встал, - буркнул долговязый, подталкивая Ольшу к столу.
  Толстый Огдалим подсуетился и вместо лавки придвинул гостю стул со спинкой, чтобы гость, вестимо, не свалился, если вдруг накатит слабость.
  И тут явился третий вящий, Ольша уже успел забыть про него, - невысокий, сухонький, завёрнутый в старый плащ с линялым беличьим воротником, из которого торчал острый крючковатый нос. И взгляд у этого вящего был острый, колкий - ледяное крошево, на которое ступаешь босой ногой. Ольша оробел. Вящий сел к столу, долговязый тоже, и оба с таким видом, что поставь молоко - наешься простоквашей.
  Огдалим проворно убежал, но быстро вернулся с тарелками на подносе, однако за то короткое время, что его не было, Ольша, находясь между сухим и долговязым, уже и вправду готовился в беспамятстве свалиться со стула. Огдалим неспеша расставил посуду, а посуда - что ни чашка, то белое серебро или тёмная бронза, и все узорчатые, начищенные до блеска, и миски, и тарелки, и кубки. И еда в тарелках - Ольша чуть слюной не захлебнулся - пряное дымящееся мясо, свежий хлеб, картошечка, да это же пир горой!
   - Устроил тут званый обед, - недовольно проворчал вящий из беличьего воротника.
   - Да будет тебе, Хокрам, - добродушно отмахнулся толстый и первому положил ему еду.
  Ольша едва дождался своей очереди, набросился на мясо, как волк, пускай горячее, жестковатое и солоноватое, он и не заметил. Как не заметил, что Огдалим всё подкладывает ему, а у самого тарелка была почти пуста, да и у Хокрама с Грумвором в мисках кот наплакал.
  Пир для Ольши кончился, когда он глотнул из кубка. Глаза выпучил, едва не подавился - отварчик! Чтоб его, злостное зелье, вкус которого ему и так до смерти не забыть, а тут опять! Проглотил, как яд, под Хокрамово мерзкое хихиканье из линялого воротника, под угрюмый взгляд Грумвора и под виноватый - Огдалимов.
   - Ну ты уж потерпи, человече, этот рецепт послабей.
  Убитый словом "рецепт", Ольша треснулся лбом в стол и услышал скрипучее, прежде чем провалился в забытьё:
   - Чем ты опять его опоил?..
  
  
  
  
  К счастью, Ольша хоть и не знал, где здесь уборная, но знал, где умывальня, поэтому первым делом, очухавшись вечером - вполне возможно, даже этого дня - он рванул туда. Его опять основательно прочистило, и, опять прибирая за собой, он поклялся себе самой страшной клятвой, что не станет больше пить из рук вящих ничего, кроме воды. После этого вернулся обратно в кровать и проспал мертвецким сном до самого утра.
  Проснулся от того, что замёрз. Одеяло во сне скинул на пол, окно всю ночь оставалось открытым, ночью зарядил дождь, и башня отсырела и выстыла. Ольше самому было тошно смотреть на своё худое, лишённое сил тело, и он поспешно поднял с пола одеяло. От резкого наклона в глазах у него потемнело, и он скрипнул зубами от злости - куда всё девалось? Сколько он тут валяется, беспомощный, бесполезный? Барс в Эйриме оставлен, изболелась душа про него. Одно утешало: с ним Эйнар, плохого не допустит. Но ведь Ольша давал Клятву, единственную, где надо было говорить своё имя...
  Однако дождь разыгрался не на шутку, оконные створы прилипли к стене, прижатые бурей, и вода хлестала в башню. Ольша встал, прошлёпал босыми пятками к окну, закрыл его. Сразу стало тише, ветер напрасно бился в могучие стены Кибала, он был ему не по зубам.
  Ольша надел штаны и рубаху, сунул ноги в войлочную обувку - всё, что дали вящии, а его дорожную одежду, как и оружие, куда-то дели. Слушая, как снаружи воет непогода, Ольша вдруг представил, сколько над ним, под ним и вокруг него камня, сколько ходов и дверей, и ему стало муторно и тоскливо. Не за тем он здесь, чтобы валяться в постели. Где там вящии? Разузнать у них нужное, и прочь отсюда.
  Но где искать хозяев? Ольша пошёл наугад. Как попасть в трапезную - помнил, но в ней никого не оказалось. Стол прибран, почищен, лавки отодвинуты к стенам, камин холодный. С верхнего подъёма свету доносилось мало, и звериные морды на концах поперечин казались мордами злобных вэльев, способных навести порчу.
  Стараясь не смотреть на них, Ольша поднялся по могучей лестнице на один пролёт, и хоть бы половица под ним скрипнула. Лестница была гладкой, и ступени, и перила, словно покрытые застывшей прозрачной смолой, такую не коснётся никакая плесень, не проест жучок. Глянул вниз через узорчатую ограду подъёма - ну чисто королевские покои! Всё отделано каким-то хитрым камнем: хоть и шершавым, но ровным, без щербин, невиданного цвета, он играл и серым, и сизым, и отдавал синевой и серебром, смотря как взглянешь.
  Второй был пуст, две из трёх дверей оказались заперты, а третья вела на уже знакомую тёмную узкую лестницу, поднявшись по которой, Ольша обнаружил ещё одну глухую дверь и вернулся ни с чем.
  Опять спустился в трапезную, весьма кстати подумал о еде. Огляделся - дальше куда? Вышел на лестницу, вверх не решился - больно темно и грозно выглядел этот путь, его оставил напоследок, если и нижний упрётся в тупик. Начал спускаться.
  Несколько шагов - и стал сгущаться мрак, вырубленные в стене узкие норы не пускали дневной свет, но зато через них, к удивлению Ольши, потянуло взгретым ветерком. Откуда ему тут взяться, ведь дорога-то - под землю, под самую Башню, здесь бы самое место холодным кладовым и погребам. Ступени потонули в темноте, Ольша взялся руками за стены - никакого холода, камень добрый, домашний, но идти дальше не было смысла - ни факела, ни свечки. Отсчитал десяток ступеней вниз и хотел уж возвращаться, как вдруг снова упёрся в дверь, такую же, как и все прочие здесь: невысокую, широкую, крепко висящую на петлях, вбитых глубоко в камень, сработанную основательно, чтобы не пускать сквозняки.
  Да только из-за этой двери пробивался едва различимый свет, оттого и саму дверь Ольша заметил прежде, чем врезался в неё лбом. Без особой надежды, да и без особого желания Ольша нащупал кольцо, взялся и потянул на себя. А дверь возьми и откройся. Согнувшись, Ольша переступил порог и распрямился.
  Куда же он попал, добрые люди! Не было здесь никакой кладовой, никакого погреба в помине, а был коридор, но какой! Шире, чем лестницы, выше, просторнее, пол - ровный, сложенный из плит, хорошо пригнанных друг к другу, а на тех плитах - узоры-цветы, а на стенах - едва означенные умелым резцом, едва выступающие из камня деревья во весь рост, они стояли, словно окаменелый лес, тянулись вверх и вверху сплетались ветвями и листьями, там сидели птицы, в гнёздах и просто так, будто живые и сейчас вспорхнут.
  Эти дивные заросли оживлял свет, у Ольши перехватило дыхание - три мощных жилы белого ограира протянулись по стенам подобно молниям, заключённым в каменную твердь. Белый ограир - столь редкое сокровище, что обладали им лишь Король и князья, он был знаком их власти, и редкие украшения из него, утраченные в неспокойные эпохи, до сих пор пытались найти полоумные искатели.
  Ольша протянул руку к жиле, она тихо сияла, но при этом излучала мощь - ладонь натолкнулась словно бы на препятствие, бесценный ограир не терпел прикосновений, гордо защищался - настоящий...
  Ольша сглотнул пересохшим горлом, забыв про голод и жажду, забыв зачем вообще сюда пришёл, да если бы люди знали про такое чудо, они не испугались бы никаких проклятий, разрыли бы этот холм, просеяли через сито!.. Точно околдованный, Ольша пошёл вдоль змеящейся по стене жилы, она то истончалась нитью, то скручивалась жгутами, прозрачная, как вода в зимнем ручье, в котором играет зимнее белое солнце, и свет её и правда оживлял древесные ветви, цветы на полу, листва над головой, казалось, шелестела.
  Коридор плавно уводил вниз, потихоньку, не так резко, что, оступившись, полетишь вперёд носом и костей не соберёшь. Уводил коварно, Ольша не заметил этого коварства, даже когда за малым поворотом снова оказался перед дверью. Он и не посмотрел на неё, что ему какая-то дверь, когда здесь такие сокровища, невиданные клады, заманивают. А за той дверью слышен разговор, и Ольша малость растерялся. Вящии здесь. Быстро же у него из ума выветрилось, что он тут в их власти, а то, купившись на диковины, бродит везде, таращась на богатства, и про всё забыл. Ну, чего уж теперь.
  Ольша легко толкнул створу, и она подалась. Согнулся, входя, и этим как бы кланяясь, может, даже больше положеного, но сейчас уж лучше переусердствовать, решил он. И, распрямляясь, начал здороваться, как ему показалось, - учтиво и солидно, муж ведь, воин.
  И совсем несолидно застыл посреди слова, забыв закрыть рот и опять вытаращив глаза, даже до конца не разогнув спину - чисто деревенский простачок, неожиданно попавший в королевские покои.
  Вящии были здесь, но Ольша их не видел. Он озирался кругом себя, забыв про учтивость и дрожащие коленки. Что за диво открылось ему! Комната, а ему показалось - величественный зал, светлый, сияющий, как иней под закатным солнцем. Стен не видать - всё книги, до самого потолка, на резных деревянных полках, книг не счесть, самых разных, больших и малых, в тёмных окладах, в драгоценных переплётах, на корешках узоры, а которые обращены лицом - те и самоцветами украшены, и тонкими золотыми рисунками.
  Кое-где под самый верх стояли прислонённые к полкам, хрупкие с виду деревянные лесенки, чтобы, значит, по ним забираться под потолок. Ольша поднял туда взгляд и обомлел.
  Вот откуда шёл свет. Жилы драгоценного ограира и здесь выходили из камня наружу, а вернее, сами вящии, эти могучие чародеи, вывели его сюда своей силищей, и не просто вывели, а сложили в узоры, в завитки, цветы и ветви, и заставили ограир повиноваться в искусном замысле: его линии по рёбрам сводчатого потолка и в полукружьях были чёткими, где надо - утолщались, где надо - истончались до волоска, и вот уже на белосньежье, среди пышной лепнины расцвели поля и сады посреди чистейших озёр и рек.
  У Ольши перехватило горло: люди такого сделать не могли. Ограир сиял чистым тёплым светом, но сиять мог только нетронутый ограир. Коснись его резец мастера, пусть самого лучшего, - и сияние уйдёт, останется лишь малая тень его, хотя и за эту малость люди отдали бы всё, что имели, так он был редок. Ограир повиновался вящим сам по себе, безо всякого инструмента.
  От этого простого открытия Ольша пришёл в ужас, отступил назад, к двери и хотел бежать, но тут увидел, наконец, их.
  Вящии сидели у камина, все трое, камин горел, давая тепло и едва ощутимый домашний запах дыма от поленьев. Долговязый Грумвор с хмурым видом посасывал трубку. Низенький крючконосый - как его звать-то? Хокрам? - был весь красный и злой, его глаза метали молнии, отчего третий вящий, толстый Огдалим, пытался посильнее вжаться в кресло, но кресло явно было на то не рассчитано.
   - Я говорил тебе, говорил! - змеёй прошипел крючконосый Хокрам толстому: - Я говорил: хватит уже лепить эти загогулины по всей библиотеке! Сидим как в тронном зале! И от размышлений отвлекает, и... - он ткнул пальцем в сторону обомлевшего Ольши, - ...и вообще! Вот, посмотри на него! Типичный представитель...
   - Его звать Ольша, - угрюмо пыхнул трубкой долговязый Грумвор.
   - Скажите пожалуйста! - Хокрам стремительно повернулся к нему, так что куцый мех на беличьем воротнике встал дыбом. - И что с того? Чего тебе надо, милейший?
  Ольша не сразу понял, что это ему, а когда понял, то и слова не смог вымолвить от страха, приниженности. Огдалим, видя его полное замешательство, поманил пухлой рукой и сказал:
   - Подойди. Возьми стул и сядь к огню.
  Хокрам, поджав губы, с неудовольствием следил, как Ольша пошатнулся, отлип от двери и стронулся с места, словно не понимая, что делает. Шагнул, наступил на ковёр, уложенный через всю комнату, в растерянности поглядел на него, на свои ноги и пошёл в обход, по голому полу. Дошёл до стола, заваленного книгами и бумагами, взял стул, перенёс его к камину, но не близко, сел перед вящими, смиренно сложив руки на коленях.
   - Ну? - крючконосый нетерпеливо помахал рукой. - Говори уже! Пора и восвояси!
   - Хокрам! - ахнул Огдалим. - Нельзя так!
   - Да что ты! - Хокрам аж подпрыгнул в кресле и наградил Огдалима испепеляющим взглядом. - Нарушать Закон - вот что нельзя! Открывать двери Кибала первому встречному-поперечному - нельзя! Не то скоро...
   - Мил-человек, - снова вклинился в Хокрамову гневную тираду мрачный Грумвор, - ты расскажи, какое дело заставило тебя осмелиться просить помощи у нас? Чего ты хочешь?
   "Осмелиться"! - язвительно фыркнул Хокрам. - Он что, подвиг совершил, явившись сюда?
   - Так и есть, - ответил Огдалим.
   - И в чём же твоя нужда, человече? - снова спросил Грумвор.
  Но Ольша, оглушённый и поверженный красотой увиденного, как будто совсем не соображал, где он и что ему делать. Он не мог сидеть спокойно и не мог спокойно говорить, а всё озирался, глазел кругом и забыл, что сам-то - муж, воин, надо бы и поважней.
  Хокрам, видя его нешуточный дитячий восторг, начал немедленно закипать. Досталось опять Огдалиму:
   - Я же тебя предупреждал! Ты же как короед здесь всё источил, узорчики, цветочки! Ты ж веками точил, дела тебе не было! Превратил библиотеку в... в палисадник! Слухи потянутся! - он ткнул пальцем в Ольшу.
   - Не потянутся, - пыхнул трубкой Грумвор. - Никто ничего не расскажет.
   - Почему это? А?
   - Не поверят.
  Грумвор был прав. Захоти Ольша поведать чистую правду о Кибале, его подняли бы на смех. Слишком диковинно тут всё, чтобы оказаться правдой.
   - Его надо едой поманить, - предложил Огдалим. - В кухню. Там попроще, и очнётся.
   - Было б чем манить, - буркнул Хокрам, - кладовая почти пуста. А этот ест за пятерых. Эй, ты! - пихнул он Ольшу. - Ступай на кухню!
   - Пойдём, человече, пойдём, - засуетился Огдалим, - отобедаешь с нами, а то вон прозрачный весь.
  Ольшу подняли - он встал, повели к двери - пошёл, а сам так и смотрит: нет, ну до чего всё ладно, и хорошо, и богато! И гладкие лавочки вдоль каждого шкафа, это тебе и полка, и посидеть; и пол гладкий, так босым бы и пощупал; и поставцы для книг, ах какие поставцы! На изогнутых посеребрённых ножках, с удобным плоским корытцем внаклонку, чтоб удобно стоя листать, и открытого огня нигде нету, кроме камина, потому что сверху так и льётся белый ласковый свет ограира, от рек, озёр и цветов, от хитрых узоров и сплетённых ветвей, и цветные росписи в простенках так и оживают...
  
  
  
  
  Запах еды Ольшу пробудил, можно сказать - вернул в разуменье. Всё-таки молодой был, сильный, а силу надо питать. Кухня меж тем тоже оказалась весьма просторной, одна печь с вытяжной трубой чего стоила, Ольша в неё весь мог войти и выйти. Но тут не было диковин, и Ольша поуспокоился, а большая чашка добрых щей, истомившихся в чугуне на тёплом приступке, окончательно вернула его к жизни.
  За едой вящии ни о чём его не спрашивали, не принято, если сам не заговоришь. А Ольше было не до разговоров. Ему казалось, что таких вкусных щей он никогда не едал, и вымел чашку подчистую. Дали добавки - осилил и добавку, а про себя дивился и радовался: надо же, какие вящие богатые, и притом нежадные, щедрые!
  Ну вот и насытился, от души поблагодарил, но дело надо было решать. Ольша спросил:
   - Никакого добра я вам не сделал, мудрые вящии, никакую службу не сослужил, а помощи просить осмеливаюсь. Не прогневайтесь.
  Ольша говорил старательно, даже нарочно как-то по-книжному, ему казалось, что так лучше всего, понятнее. И вящии действительно, слушая такую велеречивость, внимали со всей серьёзностью и уже размышляли, как помочь, - по крайней мере Ольше так оно представлялось, в глаза-то он им не смотрел, боялся, да и совестно было.
  И вот он начал вроде бы издалека, весьма складно и все свои несчастья расписал очень даже красочно, пока скрипучий Хокрамов голос не оборвал его на полуслове:
   - Да не пойму я никак, чего тебе надо?
  Ольша растерянно моргнул и умолк. Решился взглянуть на вящих - те смотрят в ответ, и видно, что правда не понимают, Хокрам уж точно, а по мрачному Грумвору в жизнь не догадаешься.
   - Как это вы не поймёте, мудрые вящии? - удивился Ольша. - Вы же мою душу зрите насквозь, вы же скалы пронзаете мыслью!
  Хокрам сразу же взвился:
   - Да мы тебе что...
  Но толстый Огдалим замахал на него руками:
   - Погоди, погоди, Хокрам, дай сказать человеку!
  Хокрам закрыл рот, сердито воззрился на Ольшу, а того словно поразила немота - про что рассказывать? Пять раз одно и то же с разных сторон осветил, а толку? И он дрожащим голосом завёл сначала:
   - Рос я в замке Редмиров и ни в чём не знал забот, не имел никаких лишений. Князь-отец привечал меня, как сына, с его сыновьями я делил еду, воинскую науку, всё поровну. В знак великой моей благодарности и по велению сердца я служу теперь князю-сыну, защищаю его, как брата...
   - Так у тебя ж всё хорошо! - возмутился Хокрам. - Чего тебе ещё надо, нетерпивец? Каких благ ты захотел?
   - Благ? - переспросил Ольша, окончательно перестав соображать, что к чему.
   - Да имя ему надо, - вдруг сказал Грумвор, а Огдалим согласно закивал.
   - Чьё? - не понял Хокрам. - Отца-князя?
   - Отца, - кивнул Грумвор, всё так же невозмутимо, - его собственного отца, Ольшиного.
   - Да зачем? - изумление делало Хокрамово лицо почти что смешным, если бы не знать, какая калёная ярость может явиться на нём.
   - А затем, - Огдалим улыбался и легонько подпихивал Хокрама в коленку: молчи, мол, не позорься перед гостем, - не знаешь имени отца-матери - значит своего не знаешь. Значит, подкидыш ты, без роду-племени. А для всякого ветха не знать своего имени - худший позор. Они ещё с Махагавы имена свои чтут, это им великая ценность, превыше всех других.
   - Глупые сложности! - фыркнул Хокрам. - Нет, ну правда!
  Однако собратья в этом его не поддержали. Ольша уже заметил: тощий, скверного нрава Хокрам - главный здесь, первый, и не он сам себя так поставил, а так сложилось, его слушаются, стало быть, по заслугам. А главный по-житейски - неразговорчивый хмурый Грумвор, и его не то что слушаются - слушают, и прямо-таки всегда за ним остаётся верх. Огдалим же - связующее звено между ними, как если бы Хокрам был огонь, а Грумвор - ветер, тогда Огдалим - вода, чтобы вовремя залить пожар.
   - Мы поможем тебе, человече, - сказал Огдалим, и Ольша весь просиял. - Ты поживи тут, пока не выправишься, не вернёшь былую силу...
   - Нельзя! - гаркнул Хокрам. - Закон...
   - Ничего, брат, - осадил его Грумвор, - этому не возбраняется.
  И, на удивление, Хокрам смирился, хоть и бушевал внутри себя, и зубами скрипел, но - молчал.
  
  
  
  
  А Ольша словно обзавёлся крыльями. Он себя не щадил, брался за любую работу, даже мыл полы, помогал на кухне, сперва - по-лёгкому, на что был способен по своей немощи, потом тяжелей, и при сносной еде быстро стал похож на себя прежнего. С его помощью хозяева Кибала подновили одну из стен и прочистили глубокий колодец, и даже Хокрам потирал довольно руки: пригодился жилец! Ел пусть и много, но работал ещё больше.
  А потом вдруг Ольша нечаянно открыл, что кладовая у вящих почти пуста, и они, чтобы накормить постояльца, последнее отрывали от себя, ели мало-мало. Это открытие поразило Ольшу, как громом, накрыло удушливой волной стыда - он, молодой и крепкий, объедает стариков! Пусть бы - всесильных колдунов, но еда-то им нужна, как всякому простому человеку. И когда понял, что вящии, при всём их могуществе, во многом люди - так и страх ушёл, остались почтение и разумная опаска, оно и понятно.
  Нельзя было сказать, что Ольше были отворены любые двери, многие оставались неприступными, а некоторые, он подозревал, даже глаза видеть не могли - тайные. А в те, что отворялись, он во все был вхож. Даже на верх, на самую макушку главной башни, сердцевины всех лепестков. Глядеть оттуда - захватывало дух, красота вся как на ладони. Озеро внизу - он и не думал, что оно такое огромное, деревенька на берегу крохотная, крыши едва виднеются посреди листвы садов. Заросли калинника, темнолистной рябины, светлые берёзовые рощи пышной оторочкой украшали холм, оплетали деревню, окаймляли нити дорог, едва заметных, теперь почти непроезжих.
  Ольша наведался в ту деревню, говорил с оставшимися жителями, убедил их не сниматься с места, а жить как жили - ловить рыбу, сеять хлеб, сажать картошку, пасти скот, только перестать быть однобокими: смотреть на Башню без опаски и малую часть съестного, сколько надобно, отдавать в Кибал, вящим. А вящии за то протянут и на них свою защиту, ни один разбойник не тронет, а там, глядишь, настанет время, и добрые купцы потянутся к Синему озеру, и сбежавшие возвратятся обратно в свои дома, нет - другие придут вместо них. Ольша знал, что искать лучшую долю в нынешний горький век - пустое дело, лучшей доли нигде нет. Нужно выживать дома и оборонять дом.
  Вящим затея приглянулась, хотя непримиримый Хокрам поначалу и противился - чего это он будет обносить защитой озеро? Но когда из деревни в кладовую Кибала перекочевало немного припасов, пусть и прошлогоднего урожая, а на ужин раз в неделю стала появляться свежая рыбка, тогда уж и Хокрам замолчал - выгода.
  Ольша самолично пошёл на охоту, не побоялся в одиночку, не послушал предостережения вящих, ему хотелось как только можно отработать их заботу и немалые траты. Далеко не уходил, везло, помог наготовить солонины, упрятать в холодные кладовые, почти что ледники. Думалось - мало, надо ещё, и однажды забрёл далеко, вкруговую по берегу озера, едва ли не на дальнюю часть его.
  Места его встретили глухие, безлюдные, тишина и покой, словно нет горя никакого в целом свете, никаких обид, за которые надо обнажать меч, и ничья кровь не взывает к отмщению. Словно Ольша попал в заповедные места ещё не обжитой Долины, когда племена славного Эрлига едва спустились с гор и, уставшие и измученные после долгого перехода, теперь осматривались, открывая души, как доверчивые дети.
  И Ольша почти так и почуял, как и они, нечаянную нежданную радость, но она сразу погасла, будто ясное солнце закрыла туча. Темно стало у Ольши в душе, темно и муторно, он опять ощутил себя изгоем, лишним, опять ворохнулось в сердце занудное, забытое - идти, беспокойство, идти далеко, туда, где больше никто не ходит, а только рыщет голодное одиночество и бешено кидается на первого встречного.
  Жга. Вернулась, проклятая. Стоило уйти из Кибала подальше, она тут как тут, Ольша сильно расстроился, когда понял, что болезнь не избылась, лишь притихла на время, он забыл про дичь, долго бродил, смурной, и кое-как отыскал дорогу обратно.
  Вящии сразу всё заметили, и это вовсе не удивительно, и поняли, что срок жизни Ольши в Кибале завершился. Они позвали его на самый верх Башни. Камень тут был до странности рыжим, разновеликим и уложенным в зависимости от веса, размера и угловатости. Это лишало кладку всякой стройности, здесь тебе и закутки, и уступы, и вдруг тёплая лавочка на солнцепёке, над ней малое окошко в побитой дождями деревянной раме - куда ведёт оно, в комнатку, на лестницу? В непонятном сплетении и слоении камней тем не менее была вековая основательная надёжность, каждый камень был хорошо, терпеливо обработан, каждый зубец, каждая бойница - вроде в беспорядке, безо всякого замысла, а потом Ольша понял: не для войны же строилось. Для житья. И эта, по всему похоже первая, башня возводилась как придётся и из чего придётся, да и времени на строительство наверное было немного.
  Ольша представил, как вящии трудятся над первым своим домом здесь, в Долине, ведь когда-то же они пришли сюда впервые, на пустое место? Как осматривались, выбирали, как были много-много моложе, засучивали рукава и работали, как проклятые, ведь кроме этого дела было же много других дел, важнее?
  Каким-то чутьём Ольша представил это, и этим же чутьём знал, что это правда, самая что ни на есть. И позвали его вящии на эту солнечную лавочку, с которой вдаль земли не видать, только небо, позвали, чтобы ему поведать тоже правду. Какую он у них тогда и просил, ползком добравшись до порога.
  Сейчас они назовут ему имя.
  Чувствуя, как руки мелко-мелко дрожат, Ольша прислонился к рыжей стене, ровной лишь в этом месте, меж двух зубцов, каждый в половину Ольшиного роста.
  Вящии сидели на лавочке, ну - не особо важно для такого момента: Грумвор хмуро пыхтел трубкой, Огдалим пыхтел от жары и то и дело вытирал рукавом красное вспотевшее лицо, Хокрам - Ольша заподозрил неладное - будто бы даже хитро и самодовольно посмеивался в своём беличьем воротнике.
  Ольша заговорил первым, как-никак он проситель, да и поблагодарить надо:
   - За хлеб, за соль, защиту и добро низкий вам поклон, мудрые вящии. Век не забуду вашей милости. Вашими стараниями обрёл я прежнюю мощь, крепко стою на ногах и осилю теперь любую дорогу.
  - Предлагаю остаться, - быстро ввернул Хокрам и воззрился на Ольшу пронзительным ожидающим взглядом.
  Огдалим и Грумвор в изумлении уставились на него. Как, впрочем, и Ольша.
   - Как это остаться? - переспросил он. - Здесь?
   - Здесь, - кивнул Хокрам, пощекотав беличьим мехом свой длинный крючковатый нос.
   - Хокрам! - воскликнул Огдалим. - Мы не то обещали!
   - Я ничего не обещал, - Хокрам был доволен, что бы он там ни задумал, - соглашайся, человек, здесь тебе полная защита, воля, а главное - кладези познаний, недоступных ни одному смертному. Перед тобой слава и могущество, лишь протяни руку, ни один из королей не сравнится с тобой.
  Ольша ничего не понимал, смотрел на вящих, на одного, на другого, на всех по очереди, и ни в ком не видел ответа, запутывался ещё больше.
   - А имя? - спросил он наконец.
   - Да скажем мы тебе имя, - отмахнулся Хокрам, - уж поверь мне, это не главное.
   - Против, - вдруг сказал Грумвор, раздельно и тяжко. Так тяжко, что Хокрамовы задумки, в чём бы они ни состояли, рухнули и рассыпались - этого не заметить было нельзя.
   - Но почему? - возопил Хокрам, вытянув тонкую шею из воротника. - Ведь случай подвернулся лучше не придумаешь! Нельзя упускать! И он не пропадёт в круговерти, и нам куда как хорошо! И стенки подновить, и фундамент проверить надо, и дымоход - кто чистить будет? Ты? Огдалим? А кладовые, какие у нас теперь восхитительные кладовые, я что, один их столь высоко ценю?
   - Не один, - Грумвор выпустил облако дыма, и Хокрам закашлялся, вскочил и заставил Огдалима поменяться с ним на лавочке местами.
   - Я тоже оценил, - сказал Грумвор, но так мрачно, что Ольша, не знай его, пожалуй бы струхнул. - Но не ту ценность поставил ты превыше остальных.
  Хокрам возмущённо подпрыгнул.
   - Будь здесь Хьярги... - начал он.
  Грумвор безжалостно перебил:
   - Он не согласился бы с тобой. Ты любишь Кибал, знаю, больше всех болеешь за него душой и вся защита на тебе. Но нельзя, брат, любить Кибал сильней Долины. Никому из нас.
  Хокрам обиженно засопел и до самых бровей залез обратно в воротник.
   - Да ну вас всех, - пробормотал оттуда.
   - Мудрые вящии, - жалобным голосом произнёс Ольша, ему то, что делалось, было по нраву всё меньше, - так что же вы тянете, отчего не выполняете обещанное? Я простой человек, ваши речи непонятны мне, зачем же мучаете? Ведь не жить мне на свете, если не узнаю, кто я есть, как мне жить - без имени, без памяти?
  Столько боли, отчаяния, униженного просительства было в его глазах, лице, он хотел встать на колени, готов был в ногах валяться, Огдалим, видя это, уже собрался по-честному ответить, но Грумвор вмешался опять:
   - Мы не знаем твоего имени, человек.
  И это была такая явная ложь, что Огдалим испуганно ахнул, а Ольша смертельно побледнел. Но Грумвор не дал себя уличить, хотя Хокрам уже и воздуху в грудь набрал, чтобы разразиться гневной отповедью, однако же не успел:
   - Мы не знаем имени, - повторил Грумвор, вынул трубку изо рта и впервые глянул на Ольшу в упор. - Но мы расскажем тебе про место, о котором никому знать не положено, и если ты найдёшь его, то получишь там ответ на всё, что тебе пожелается. Мы дадим тебе с собой зёрна, всходы которых станут тебе откровением.
  Хокрам со свистом выдохнул сквозь стиснутые зубы, тоже посмотрел на Ольшу, теперь уже без довольства и хитринки, а словно бы прикидывал - справится, нет? Дойдёт или сгинет? Разумеет ли, о чём ему толкуют?
  И сказал сурово:
   - Не бойся. Место, про которое мы тебе расскажем, - великая награда, нет ничего лучше, чем взять оттуда мудрости. Я бы сам с тобой пошёл, да старость не радость.
   - Погодите, погодите! - зачастил Огдалим, он взволнованно замахал руками, заколыхался весь. - Ты не подумай, сынок, что мы тебя выставляем за дверь, без всего, ни с чем! Ты поверь только, что если ты сыщешь то место, это как себя сыщешь, истинного! Мы зовём его Спира, но ветхи зовут его Мёртвая Падь...
   - Не Мёртвая, а Гнилая, - невозмутимо поправил Грумвор.
   - Да без разницы, пускай! - отмахнулся Огдалим. - Сыщешь её - век счастлив будешь!..
  Ольша, услыхав название, так и сполз по стенке.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА 5. РИЭЛ
  
  И всё-таки Молчуну пришлось однажды пересилить страхи и ступить на берег Калин-озера, да ещё и весьма надолго, на полдня. Он мастерил для Риэл качели на лужайке за домом. И заставила его это сделать не Флу, а её младшая сестра Фина.
  Низенькая, хрупкая, с тонкими чертами лица, Фина была похожа на лисичку, с виду мягкую и пушистую, а на деле запросто способную вонзить острые зубки в руку, вздумавшую приласкать её. Фина являлась полной противоположностью Флу не только внешне, но и нравом: Флу, громадная, шумная, грозная, лишь с виду казалась грозной, а так была доброй, отходчивой, ругаться не любила и переносила все невзгоды терпеливо и без нытья. Одевалась просто и без затей и вела себя так же.
  Но Фина!.. Вот уж кто мнил себя придворной дамой, не понять каким образом оказавшейся на поселении в деревне, среди кур и овец. И одежды у неё были изысканные, правда раньше, до войны, до не сытых и мрачных холодов; они, эти одежды, и теперь остались, однако же носили следы штопки и многочисленных стирок. Но Фина выступала в них по-прежнему величаво, гордо неся маленькую голову в накрахмаленном чепце.
  Молчун боялся её до икоты, робел от одного её взгляда, и когда Фина певучим своим голоском, в котором звучало холодное железо наточенной пилы, когда она этим голоском отчеканила: "Достопочтенный Сгорчень, девочке совершенно необходима качель, извольте немедленно!" - Молчун опрометью, роняя всё на свете, бросился на берег, едва не сбив изумлённую Риэл и лихо обогнув Флу, тащившую на себе мешок с картошкой.
  Фина приезжала погостить на недельку-другую два раза в год: весной, когда озеро освобождалось ото льда, и осенью, перед ледоставом. Редко - летом и никогда - зимой, чтобы нельзя было проследить, где заканчивается след от полозьев, свернувших в сторону от наезженной колеи. Риэл радовалась этим приездам и ждала их, как праздника, и Флу ждала, хотя и старалась не выказывать нетерпения, но к моменту приезда изводились уже все: Риэл неприкаянно бродила по берегу, Флу ругалась на неё - заметят, но уже и сама не уходила в дом, сидела на крыльце, зябко поёживаясь на сыром весеннем ветру. Даже куры и коза, дай волю, вышли бы встречать и тоже топтали бы талый снег на берегу или месили бы слякоть вперемешку с жухлой мёрзлой прошлогодней травой.
  Зима, шестнадцатая для Риэл, тянулась долго, и Риэл за неё ухитрилась вымахать в росте, макушкой Флу почти до подбородка, на дитё совсем уже не походила и как-то по-девичьи похорошела вдруг, украсилась плавными линиями. И слабой она не была, хотя по силе и мощи с Флу никакого сравнения, она с ней рядом как цыплёнок, но рядом с Флу и Молчун на орла не тянул. Волосы у Риэл, ни разу не стриженые, отросли ниже пояса, сделались густыми и посветлели, как липовый цвет, может - совсем, а может оттого, что после мытья Флу ей полоскала их ромашкой. Лицо теперь стало никак не личиком, пропали щёчки, а веснушки - нет, так и сияли по-детски россыпью на носу, на высоких скулах, вроде бы так это умильно, по-ребячьи, только вот губы, утратившие пухлость и обретшие чёткий своенравный изгиб, изогнуться недовольно, а то и лукаво, или обиженно, смешливо, себе на уме - и сразу ясно: выросла девка и уже не всё расскажет, многое утаит, потому что пришло её такое время.
  Флу и радовалась этому, и тревожилась. А в эту зиму особенно. Зима приключилась суровая, снежная, чей-то кот в избу приблудился и, считай, не уходил на волю, жил на печи, дрых, свесив лапы с тёплой лежанки. Риэл каждое утром махала широченной лопатой, расчищая тропинки к сараю, погребу, колодцу. В разные дни снег разный, то лёгкий, как пух, то тяжёлый, как сырой песок. И много его, не раз и не два приходилось поутру выбираться на улицу через чердак, дверь заметало доверху.
  Но несмотря на то какой был снег, - Флу видела в окно, - Риэл часто останавливалась и, застывши, подолгу смотрела на белую безбрежную гладь озера, словно ждала чего-то. "Сгрусла по Фине", - успокаивала себя Флу.
  Вечерами, сидя у тёплой печки, Риэл глядела, как рдеют угли в топке, забывала, что вышивка в руках, всё глядела и глядела, и Флу себя уговаривала: всё девке любо, пахнет утрешним хлебом, опарой, берёзовым дымком, покой в душе у имари, с нею благость и защита эльев, берегут. Но сквозь их крепкое бережение пробивается что-то чужое, беспокойное, а Флу отмахивалась: защиту эльев так просто не вскроешь. Нет здесь ни для кого добычи, пока имари сам не укажет на себя, - так утешала себя Флу.
  А случилась всего-то мелочь, пустяк: негодный кот поймал глупого поползня. Велика ли беда, все коты такие, ихнее дело охота, они тем и живут, особенно те, которые отбились от дома и стали сами по себе. Ну поймал, а Риэл, увидав, бросилась к нему, под кормушку, где снег был весь измечен птичьими следками. Глубокий снег, в пояс, кот не успел удрать, увяз, но добычу не выпустил, мёртво держал, пока Риэл, глотая слёзы, пыталась разжать ему пасть.
   - Да вэльи с ним! - крикнула с крыльца Флу. - Брось, не отдаст!
  Риэл, не переставая сражаться с уже не на шутку озверевшим котом, - они оба озверели, чего уж там, - повернулась к Флу, на один лишь миг, и Флу обомлела: девчонку захватила ярость, и ярость окрасила её глаза в огненный, золотой цвет. Люди добрые, истинно как у волка - чёрный бездонный зрачок, а вокруг плещется золото. Флу сипло вздохнула и схватилась за обережек, дыхание спёрло начисто, её детонька, её воробышек явила себя как имари, вынув из тайников души яростную силу Ореб, эльи Огня. Запросто, в битве с дурным котом! И ни у кого прежде Флу такого не встречала, а имари она повидала всяких разных. Флу затравленно заозиралась, словно прямо сейчас налетят злые вороги, учуяв имари, налетят, и никакая благодать не спасёт. Это ж, люди добрые, всё равно что зимнее небо расколола молния и бабахнул со всей мочи гром. Такое вот "ступайте прямо сюда". И той же ночью они пришли.
  
  
  
  
  Риэл уже успела забыть про "идолище", он остался далеко, в детской памяти, а потому совсем не страшный. Сейчас ей было шестнадцать, душа её не омрачалась никаким волнением, и заговоры-молитовки перед сном Риэл давно читала тяп-ляп, а то и не читала вовсе. Кого ей было бояться на Калин-озере, где всё хранило её, берегло от любого зла? А идолище возьми и приди.
  Она опять увидела его во сне. Том самом чёрном дымном сне, где пылал огонь и идол хотел что-то сказать сожжённым ртом. Пламя ярилось, жадно сжирая покрытое сакральными узорами тело, Риэл задыхалась в дыму, но пыталась кричать, что это не она, не она сложила костры из его собратьев, не она принесла их на своих плечах из Махагавы, а потом предала!
  Но разве не её предки сделали это?
  В отместку идол горел сам и сжигал дом, явившись, как и раньше, без спросу, и открывал перед Риэл похороненную память.
  Сухими горячечными губами Риэл зашептала молитву, дрожа осиновым листом от стужи, хотя с вечера в доме было хорошо натоплено. Она нанизывала слова древнего заговора, как нанизывают на нитку красные ягоды рябины, чтобы сделать бусы; сплетала их, как плетут хорошо расчёсанные волосы, прядь за прядью, слово за словом...
  И вдруг услыхала скрип снега под окном. Так явственно - чужие тяжёлые шаги, и смертный ужас обдал её жаром: она помнила эти шаги!
  Закоченевшая, не в силах даже позвать на помощь, она слушала, как проламывается наст под чьей-то ногой, хрустит мягкий податливый снег, и кто-то, словно слепой, хочет найти окно, подойти и заглянуть в него. И увидеть её. И забрать, она была уверена: не убить - забрать.
  Но тут в углу на кровати громко всхрапнула тётка Флу, забормотала во сне и шумно перевернулась с боку на бок. Зловещий хруст снега за окном сразу же смолк, оковы, сдавливающие грудь, пали, и Риэл смогла вздохнуть. Шагов как и не было, тишина.
  Риэл снова зашептала молитву, медленно обводя взглядом спаленку: я дома, дома, вот чёрные балки потолка, вот белёный бок печки, вот серебрятся в лунном свете охранные руны на двери в кухню... Я дома, и дом целый, а вовсе не сгорел, как тот.
  С трудом поднявшись, Риэл отвела с лица и груди за спину тяжёлые волосы и, не нашарив обувку, пошла босая в другую половину, попить.
  Сырая от пота рубашка стала быстро холодить, но Риэл не замечала и лишь когда услышала, как собственные зубы застучали о край ковша, опомнилась. И заплакала, вздрагивая всем телом, тихонько подвывая, одна в целом свете.
  Тётка Флу, не смотря что спит крепко, услышала, учуяла, что с Риэл беда, на удивление плавно протиснула обширные телеса в низкую дверь и мигом была около Риэл. Она всё знала про неё, про дурные сны, страхи и переживания, она их переживала вместе с ней, начиная с самых маленьких, с детских. Но как всякая мать, умеющая распознать плач своего дитя, так и Флу могла понять, что слёзы слезам рознь. Хоть и не была Риэл матерью.
   - Опять идолище приходило? - участливо спросила Флу, накидывая Риэл на плечи пуховый платок, завернула, как в одеяло. - Ну-ка, садись, подбери ножки с холодного пола, я сейчас печь растоплю.
  Тётка Флу быстро зажгла лампу и принялась хлопотать. Она всё делала размашисто, споро и всё ладилось у неё в руках. Сухие дрова были приготовлены с вечера, наструганы лучины, и вода в чайнике - только погреть. Дом, хоть и старый, тепло держал хорошо и за ночь не выстывал. Скоро загудел в топке огонь, зашумела вода в чайнике, и Риэл стала отогреваться - так возвращала её к жизни домашняя суета тётки Флу.
   - Сейчас, детонька, погоди, яблок заварю, и супчик поставлю, скоро согреется, поешь, тоненькая ты моя былинка, а к обеду будет рыбка, я вчера с ледника достала, спасибо Молчуну, снабдил на всю зиму, дайте эльи ему здоровьичка...
  Флу говорила не умолкая, чтобы развеялся ночной морок, не устоять ничему тёмному перед простыми житейскими хлопотами, они победят любую хмарь, всякий мрак, наползший туманом из холодных углов и бездонных омутов. Живая человеческая речь, весёлое слово, красивая песня - вот что спасает душу, прогоняет страх.
   - Ну-ка, ну-ка, прибери косу, - Флу мимоходом сунула Риэл гребень, взглянула строго: - Сейчас к столу, а ты неумыта и нечёсана, негоже!
  И с лёгкостью, непостижимой для такого большого тела, запорхала дальше, от печи к столу и обратно.
  Риэл, с мрачной решимостью распутывая колтун, пробурчала:
   - Я опять слышала, как под окнами кто-то ходил. Я знаю, кто. Это элья Смерти. Я скоро умру.
  Теперь-то, при свете, при огне в печи она не была уверена, что ей не приснилось, и не хотела, чтобы тётка Флу посмеялась над её страхами и обратила их в шутку. Но Флу не стала смеяться, она вдруг остановилась, как будто перестала понимать, что и зачем делает, с каменным лицом присела к столу, боком, стараясь казаться спокойной, но руки у неё мелко теребили фартук.
  Риэл была поражена переменой, произошедшей с тёткой, Флу сейчас походила на маленькую испуганную девочку, та самая Флу, которая по осени с вилами гоняла от овина волков! Но Флу быстро оправилась и заговорила твёрже, хотя руки продолжали мелко дрожать:
   - Я, пожалуй, да... пожалуй, соглашусь, - она говорила хрипло, через силу и жалостливо. - Это всяко был собиратель душ из чертогов Брегни, он... - Флу запнулась, - я, знаешь ли, в последнее время... как-то нехорошо мне, в боку что-то колет, и воздуху вот как будто бы не хватает, - Флу скорбно поджала губы и, страдальчески воздев очи к потолку, глубоко вздохнула, словно бы прислушиваясь к своему телу, ища притаившийся недуг. - Я, видать, собралась умерщвляться, вот элья Смерти и прислала за мной.
  Риэл побелела, зимние веснушки, поблёкшие без солнца, проступили ярче. Она смотрела на тётку полными ужаса глазами, рука с гребнем застыла в волосах.
   - Ты зачем... зачем пугаешь? Нарочно?
   - Не пугаю, - печально и шумно вздохнула Флу, - я просто...
  Тут на крыльце раздался дикий пронзительный вой. Риэл взвизгнула, закрывая голову руками, гребень, свистнув, улетел за печку.
   - Это кот! - рявкнула Флу. - Кот! Морозно, явился паскудник!
  Она, забыв, что вот только собиралась умерщвляться, метнулась к двери, выскочила в сени, махом отодвинула засов, и в дом влетел серо-полосатый распушившийся кот. Мяукать он или не умел, или не хотел и потребовал еды громким жутким воплем.
   - Не ори, зараза! - Флу, сама порядком напуганная и оттого злая-презлая, шваркнула коту в миску вчерашней каши. - Жри, зараза, только замолкни, вымогатель проклятый!
  Кот с благодарным урчанием принялся за еду и этим своим урчанием прогнал всю тьму и все страхи, что из неё наползли.
   - Пойду птицам в кормушку насыплю, - сказала Риэл. Её разбирал смех, особенно после тёткиного "собралась умерщвляться".
   - Иди-иди, - отпустила Флу, тоже посмеиваясь и успокаиваясь: вот, собралась девка на мороз, хотя рассвет ещё мало забрезжил, и забыла, что под окнами ночью кто-то шастал. И Флу со всей серьёзностью поклонилась красному углу, как никогда остро жалея о том, что в лампадке не горит эльев Огонь. Горел бы - никакие ужасы не посмели бы подступить.
  
  
  
  
  Зимой воздух прозрачен и звонок, от того легко дышится и далеко видится. Зимой краски чётки и ясны, густы и глубоки, белый это белый, а чёрный - чёрный, и между ними всегда граница, она обозначает порядок. Зима - время вспоминать, смотреть, думать. Кругом чистота и строгие линии. Белый день сменяется синими сумерками, а потом наступает чёрная ночь и на небо высыпают золотые звёзды. И всё вроде бы живое, не застывшее, и лес, и озеро - словно ушедшие из этого мира в какой-то другой, потаённый, он манит тишиной и мёртвым молчанием, точно обещает: слушай и что-то услышишь, смотри, и что-то откроется. Но в этой тишине и бездвижности никогда не было покоя, в ней текло, струилось и тонко звенело холодное безвременье.
  Риэл надела тулупчик, повязала шерстяной платок, обула старенькие валенки и поспешила на улицу. Над озером занимался багряно-голубой зимний рассвет. Верхушки стозвонных елей, скованных ледяным сном, опустивших книзу тяжёлые заснеженные ветви, окрасились нежным розовым. Вспыхнула густая оторочка на оплетённых кружевами ветках кустов. Кругом разлилась величавая тишина, укрывшая и лес, и дом, и белое полотно озера, которое едва виднелось из-за укутанных сугробами ив и ракит. Нигде никаких следов после долгой зимней ночи.
  Но вот в сарайке заблеяла коза, она слышала, как открывалась дверь, слышала шаги на крыльце и теперь негодовала: что же не идут её кормить? Сонно заквохтали куры, и тут же на крыльцо, на перильце, вспорхнул деловитый воробей, быстро проскакал вверх-вниз - кормить будут, нет? Риэл тихо рассмеялась, утёрла варежкой нос и, схватив из-под навеса лопату, начала в первую очередь чистить ступени. Теперь уже все оживились, когда услыхали скрип снега, все заголосили, и коза, и куры, налетели воробьи, синички, на крыше овина застрекотала сорока. Разгорался день, наполнялся суетой и весельем. День всегда сильнее ночи.
  Однако лютовать зиме оставалось недолго. Небо наконец начало подыматься от земли, над озером, стало наливаться синью, солнышко входило в силу, оно оттаяло первым, сделалось похожим на кусочек масла на горячей сковороде - жёлтое, сулящее сытость, саму жизнь. И жизнь пробудилась. Сколько радости, нетерпения, суматохи было в этом пробуждении, никому не сиделось на месте.
  Снег отяжелел, стал оседать, и вдоль облитых солнечным теплом стен дома, овина, сарайки, бани отошёл, обнажив старые камни подстенья. Доски крыльца, перила, скамейки - обсохли, на них теперь можно было сидеть сколько хочешь, нежиться, подставив лицо теплу, и дышать весной, новым, доселе небывалым и лишь нынче рождённым после долгой зимы: пахло сырым ноздреватым снегом, сырым почерневшим деревом, которое плакало тающей ледяной коркой, пахло ветром, а он мешал в себе всё - и медленное, осторожное просыпание дальних, с того берега, лесов, и дыхание озера, уже пришедшего в движение под ледяным спудом, показавшегося тёмной каймой воды по краям, среди камышей, где льды отступили, обнажив голую землю и отмершие осклизлые нити травы.
  Коза просилась на волю, куры тоже. Кот удрал и появлялся редко, если был совсем голодный. Риэл ждала, когда же вскроется озеро и приедет тётушка Фина? Да хоть бы и Молчуна повидать, он зимой совсем редко наведывался. И Риэл как-то совсем лишилась покоя. Всё смотрела на озеро, и чем больше сходил снег, тем чаще вспоминалась ей та дорога в лесу, которую встретила случайно прошлым летом.
  Наконец Калин-озеро освободилось ото льда. По берегам зацвела мать-и-мачеха, обсохли около дома луга, там пробилась первая травка, и в ней важно засновали скворцы. Озеро стало наливаться синью, от неба. Теперь на закате, обретшем былую яркость, озеро с небом и вовсе сливались в дрожащей синей дымке, и лишь островок сиял по-другому, свежо и зелено, там на деревьях разворачивался первый лист.
  Риэл с замиранием сердца встречала высокие журавлиные стаи, и впервые с тревогой и беспокойством подумалось ей, что летят они от людей и к людям, глядят сверху на дома, такие вот, как у неё, на много таких домов, на деревни и целые города. И везде люди, люди!.. Риэл и боялась их и вдруг открыла в себе потребность их увидеть, рассмотреть поближе - какие они? И смутное, непонятное волнение охватывало её.
   - Тёть, а тёть, - осторожно спросила она Флу, - а не пойти ли нам в какую-нибудь деревню? Где-то же есть деревни, должны быть.
  Флу в большом деревянном корыте стирала бельё, для этого корыто было нарочно вытащено из сарая и поставлено за домом на солнышке и в заветерье на двух толстых чурбанах. Благодать! Флу, считай, нежилась, а не работала, хотя брызги летели по сторонам. Вопрос Риэл застал её врасплох, Флу ответила, не очень-то любезно:
   - Во удумала! За каким тебя туда несёт?
   - Ты что, Флу! - Риэл огорошила такая тёткина сердитость. - Сама же говорила: ветхи такие, ветхи сякие, плохих много, хороших больше! Давай хоть поглядим на них!
   - Ещё чего! - отрезала Флу. - Забыла, кто ты? Мало ли! Куда нам против них, таким слабым-то!
  Риэл даже рот открыла от изумления, Флу глянула украдкой - глаза не золотятся ли? Нет, хвала эльям, Риэл не злилась, она удивлялась: Флу в своём уме? Это кто это слабый? Это она про себя? "Слабым"! Однажды по первому снегу забрёл к ним в ухожи нагулявший жира кабан, Флу разве спряталась? Она схватила топор и погналась за ним, рассчитывая запастись мясом на зиму. Кабану тогда повезло, он бегал быстрее.
  Флу, видя, что Риэл собирается не на шутку спорить, велела:
   - Возьми охапку сена, отнеси козе, травы на лугу мало.
  Не ко времени такие разговоры, не к добру.
  Риэл по-честному набила корзину сеном, понесла козе, а вот как очутилась в лесу - не иначе происки злых вэльев. Ну, вот есть эльи - добрые, справедливые, а есть вэльи - злые и коварные, вот они её завели, очнулась Риэл около черёмухи, ноги сами собой принесли. В лесу тишина, перелётные птицы ещё не вернулись к своим прежним гнёздам, а местные отчего-то помалкивали.
  Под черёмухой, у корней, земля уже просохла, от едва развернувшихся клейких листочков шёл терпкий дух - это пахла новая жизнь, в которой пришли в движение соки, пробудились силы, идущие от самой земли и питаемые солнцем. Радость и тихое счастье затопили Риэл, согрели на сердитом весеннем ветру, он хоть и слабый, но настырный. Скоро, скоро матушка-черёмуха оденется в белые одежды, а потом вся поляна вокруг покроется облетевшими лепестками, как снегом. Пора лоскутков ещё не пришла.
  Риэл хотела уйти, но что-то её толкнуло вперёд, глянуть на прошлогоднюю рану-колею. Не было колеи, её размыло дождями, примяло снегом и развеяло ветром, но Риэл увидела её столь ясно, что сама испугалась. Колея отпечаталась у неё в памяти, как цветной узор на белом полотне, и опять звала идти, так неодолимо, что было не устоять.
  Только одним глазком! Риэл воровато оглянулась по сторонам и затрусила в лес, перебежками, всё дальше и дальше, и память услужливо подсказывала путь. Знала, от тётки попадёт, и сильно, а сама себя уговаривала: Флу не узнает, я быстро, туда и обратно!
  Земля была мокрая, скользкая, снег отлёживался в ямах и между корней, рассыпался под ногами серым крошевом, выдавал сырым хрустом. Лес молчал, и Риэл была ему благодарна - в тишине ей легче было уловить нездешний шум и успеть спрятаться. Не заговорил он, и когда Риэл нашла ту дорогу, не остановил, как в прошлый раз. Риэл и сама уже не могла остановиться.
  Дорога петляла, да и не дорога вовсе - просвет между деревьев, ещё не успевший зарасти. Ни следа, никто не вспоминал о ней за зиму, а Риэл с испугу бежала всё быстрее, жгучее любопытство подгоняло её, и в голову-то не вступило, что заблудится, что, может, ближайшее жильё отсюда за много вёрст. Ей казалось, вот ещё чуть-чуть, ещё самую малость, вот за тем поворотом если ничего нет, я быстренько домой.
  И потому, когда эта дорога вдруг оборвалась, Риэл сперва и не поняла. Выскочила на поляну, запыхавшаяся и взмокшая, а на поляне - бурьян стеной, хороший такой бурьян вымахал, стоит лысым частоколом, унылый, засохший. Как же так? Зачем же дорога сюда вела? Болото, запустенье! Смотрит - а над бурьяном еле-еле видна макушка одичавшей яблоньки. Риэл полезла через ломкие заросли с упорством сохатого, добывающего из-под снега корм.
  Добралась - и правда яблонька! А рядом, в пяти шагах, другая, а там, дальше, ещё. Целый сад, заброшенный, ничейный, но когда-то ведь людный, домашний, сердце у Риэл колотилось, её переполнял восторг - она будто клад нашла, какое-то сокровище, которого у неё никогда не бывало, и нашла-то играючи, весело, вот приключение же! Она тихонько улыбнулась, как никогда остро чувствуя эхо присутствия людей, чужого незнакомого мира, она видела следы, ведущие прочь, в неведомое, и почему же не в её воле пойти по ним?
  Брошенный весенний сад был бы прозрачен, был бы красив в цвету, если бы не бурьян и сухостой, они заполонили всё, оплели сухой мёртвой сетью, похожей на гнёзда больших птиц, и на крепко переплетённых ветвях и прутьях тоже зазеленели крохотные молоденькие листья. Когда они раскроются, это место будет не узнать, оно оденется красотой и станет не таким сиротливым. А сейчас тут было тяжко, очень тяжко. Риэл опасливо ступала по жёсткому хрустящему ковру старой травы, опавших сучьев, боясь напороться на доску с гвоздём, на острый черепок или провалиться в какую-нибудь яму. Глупая затея, надо возвращаться, всякий восторг покинул её, осталось глухое опустошение, найденное сокровище померкло, утратило притягательность, и Риэл, вспомнив, что будут ругать, уже повернула назад, когда увидела его.
  Дом.
  Сердце ёкнуло: оставь, не подходи к нему. А душа потянулась всеми нитями, сильно и необоримо, словно к другой душе. Риэл откликнулась на зов осторожно, потому что не ждала добра, приветливой встречи, ещё издали ощутив горе, глухую тоску и - злость. Тёмную жестокую злобу, сосредоточенную в осклизлых покосившихся стенах и провалившейся крыше, некогда освящённых заботливой рукой человека, его любовью и детским смехом, крепким усталым сном после тяжёлых работ, запахом стряпни.
  Риэл видела всё это глазами и сердцем. Дом тосковал, умирая, но душа его была крепка, и это она удерживала в своих берегах накопленную злобу, заставляла держать в себе. Душа его была ясна, и дом стыдился своей неопрятной дряхлости, стыдился резных наличников некогда дивного узорочья, а нынче рассохшихся, облупленных, местами отвалившихся, - отголоски прежней счастливой жизни, и они не давали успокоиться, а дом хотел покоя.
  Вместо двери и окон мутнели провалы, сырые, затхлые, к ним нельзя было подходить, нельзя было заглядывать, это Риэл понимала и не двигалась с места. Она не знала, чем утешить бездомного, сказала тихо-тихо:
   - Ты не бойся. Прости их, пожалей.
  И дом ответил. Раздался шорох, скрипнула половица, и как будто бы звякнула чашка о чашку. Риэл подхватило, она подобрала подол платья и бросилась бежать, зайцем петляя меж яблонь, чувствуя спиной, как над ней бесшумно распахнула крылья сова-смерть.
  Ослеплённая ужасом, Риэл заплутала в бурьяне, запуталась в гибкой лозе, словно попала в силок, и уже чудилось ей, что кто-то идёт по пятам, ломится сквозь заросли, и она вскрикнула, тонко, отчаянно, а в ответ услыхала громкий и грозный отклик тётки Флу.
  Флу нашла её! Риэл бросилась на её голос, а Флу, судя по шуму, крушила всё, ломясь навстречу.
  - Риэлин, детонька! - громыхнуло грозой над бурьяном.
   - Я здесь! Здесь я! - Риэл выскочила из зарослей, и Флу, вооружённая вилами, тут же задвинула её за свою необъятную спину, а сама выставила вперёд вилы, готовая поднять на них всякого, кто посмеет напасть. И Риэл было ни капли не страшно, а даже она в этот миг очень гордилась тёткой Флу, та была истинным воином, защитником имари. Она ведь как-то подзабыла, что если не в первую очередь, то во вторую ей уж точно достанется от истинного защитника за то, что ослушалась и покинула ухожи, корзину где-то бросила.
  И Риэл досталось. Убедившись, что никакой опасности нет, Флу повернулась, смерила имари уничтожающим взглядом и вынесла приговор:
   - За шитьё.
  
  
  
  
  Шитьё Риэл не любила больше всего, а тем более когда подневольно. Она хмурила брови, надувала губы - сердилась. Вот если в охотку - случалось таковое - под тёткины сказки, и спит кот около печи, дома уют и покой, тогда можно смириться, ничего. А в наказание, да на много дней, и тётка недовольно гремит чугунами и ухватами, за окном тёплый ветер и солнце - разве усидишь? Черёмуха, поди, зацвела, пора подношение нести и лоскутки, а тут майся не подымая головы.
  На пятый день решив, что понесла уже достаточное наказание за свой проступок, Риэл ядовито пробурчала:
   - Зачем я её шью, кому она надо? - она развернула большую льняную рубаху с косым воротом, по вороту тянулся неоконченный узор.
  Тётка Флу всплеснула ручищами.
   - Да ты охальница этакая! - заругалась. - Не мимохожему шьёшь, своему стражу, чтоб лишний раз не умерщвлялся!
   - Ага, поможет, - продолжала цедить яд Риэл. - От копья спасёт? От стрелы? Враки. Не кольчугу плету. И нет у меня никакого стража. Сдался он мне.
   - Да ты... ты... - тётка Флу даже слов не находила от возмущения. - Выпороть бы тебя, да бестолку! Ты же с заговорами шьёшь, с молитовками, силой имари делишься!
   - И что же? Стрелу-то остановит? - Риэл нарочно так себя вела, когда злилась, и очень походила в такие минуты на Фину, с её убийственным "извольте немедленно". Ну точь-в-точь.
  Флу обижалась, как маленькая, и Риэл, замечая это, сразу шла на попятную, подлезала Флу под руку, просила прощения. А та долго злиться не умела.
   - Ты пойми, заруби себе на носу, - говорила она уже тише, спокойнее, - вы же связаны, как нити в этой рубахе. У вас чутьё, чутка. Дар. Он тебя защищать будет, и оружием, и собой, а ты его - заговорами, силой, что дали тебе эльи. Это всё в твоей вышивке, обычай такой. Негоже!
   - Нет, признайся, будь добра, - строго отвечала Риэл, а глаза смеялись, не золотые - серые, тёмные такие - весеннее небо. - Признайся, что размер-то твой, и рубаху я шью тебе, потому что всякий страж в ней утонет, если только он не медведь какой!
  Улыбка застыла у Флу на губах. Риэл не заметила и продолжала щебетать:
   - Нет никакого стража и не будет, подумаешь, обычай! И никуда я с Калин-озера не уйду, с места меня не сдвинешь, хоть лопни! Буду тебе помогать, вот состаришься - кто станет воду носить, дрова рубить, избу мести? Нет, ты без меня пропадёшь, это я тебе точно говорю!..
  На десятый день подневольной вышивки Риэл совсем приуныла. Тётка Флу теперь уже не сердилась, но про ослушание помнила и не пускала Риэл никуда от дома, не дальше плетня. Воды принести, дров, накормить кур и цыплят, дать козе травы - обычные дела, но Риэл вся извелась. Её тянуло и в лес, и к озеру, и всё чаще взор обращался к дальнему берегу. По Лучне, реке, что связывала три озера между собой, открылась плавучая дорога, теперь корабли и лодки будут ходить по ней до поздней осени, до ледостава. Жаль, далеко очень, их не разглядишь.
  В кухонное окно тонкая полоска озера была видна хорошо, и Риэл, сделав стежок, поднимала голову и долго смотрела, потом вздыхала и делала ещё стежок. Если и проплывали корабли, по два, по три, маленькие, словно игрушечные, то ей они казались птицами в небе, ну подумаешь, скользнули в синей вышине и пропали. Но когда из-за островка, в стороне от водной дороги показалась лодочка, Риэл подскочила как ужаленная и завопила:
   - Это Фина, Фина!
  Флу с испугу выронила из рук совок с углями, ужасно заругалась, хотела поддать Риэл, но той уже и след простыл. Флу заметалась, руками сгребая угли и кидая их обратно в печку, потом плюнула, бросила всё и тоже поспешила на берег.
  Фина, маленькая, сухонькая, похожая на белый одуванчик, ухитрялась сидя в лодке сохранять королевскую осанку и ласковым голоском костерила несчастного Молчуна за то, что он всю её растряс в дороге. Да, это в лодке-то. Оттого Молчун скоренько покидал Финины вещички из лодки на берег и отчалил.
  Вещичек оказалось много. Фина привезла муки, сахару, бадью льняного масла, солонины и другого съестного. Флу, подбоченившись, глядела на это добро с неудовольствием. Риэл хотела сунуть нос в каждый мешок и свёрток, она аж приплясывала от нетерпения, но Флу продолжала мрачнеть всем своим видом.
   - Весь дом вынесла? - перевела она тяжёлый взгляд на Фину. - Все кладовые ограбила? Кто просил?
  Но маленькую Фину было не испугать. Она воинственно задрала подбородок и важно глянула из-под оборок дорожного чепца:
   - Уж позволь мне самой распоряжаться своими кладовыми и решать, сколько оттуда брать! И давай не будем устраивать сцен, моего здесь мало, в основном гостинцы. Кстати, ты вся в саже.
  Риэл просто таяла от восторга, когда тётушка Фина так себя вела: и смешно, и надменно, и как-то по-детски беззащитно и по-взрослому сурово - с места не сдвинешь! Ей хотелось уметь так же. Потому что вот тётка Флу сразу сдавалась и становилась словно меньше ростом, точно по волшебству.
   - Хорошо, - вздохнула Флу, - будь по-твоему. Ты мне привезла, как я просила?
   - Самого лучшего! - гордо ответила Фина. - Тончайшего! Белого как снег! Два тюка.
   - Ско-олько? - взревела Флу, мигом в уме подсчитывая, в какое состояние обошлась её своевольной сестре такая покупка, а то и мена. - Да надо-то было всего...
   - Тоже гостинцы, - многозначительно произнесла Фина.
   - Ну ладно вам! - не выдержала Риэл, которой дела не было до льна, она учуяла запах копчёной колбасы, а тут про какие-то тюки! - Понесли всё домой, на берегу долго нельзя же.
  Сёстры спохватились и, охая и ахая (Фина) и ругаясь сквозь зубы (Флу), потащили добро в дом. Риэл приплясывала следом, довольная, она не хуже кота нашла-таки по запаху свёрток с колбасой и теперь хотела его побыстрее прибрать.
  Уже к обеду всё привезённое было рассовано по кладовым и погребам, Фина и Флу затворяли пироги, а Риэл помогала им и чувствовала себя совершенно счастливой. В кухне было тепло, тётушки беседовали про всякие новости, и Риэл их слушала совершенно невнимательно.
   ...- это же невозможно, немыслимо! Где это видано, я не могу поехать в Оквиту, чтобы закупить пшеницы на новый урожай! И в Лигрию не попасть!
  Фина ожесточённо лупила маленькими кулачками по тесту, вылезающему из бадейки и возмущалась нынешним положением дел. Риэл не знала, где эти Лигрия с Оквитой, и знать не хотела.
   - Тебе известно, что на границе шастают банды разбойников, - кротко возразила Флу, готовя сразу несколько начинок. - Сейчас никто не сеет на продажу, на прокорм бы собрать.
   - Но это же губительно, Флу! - к своим словам Фина присовокупила звонкий шлепок по маслянистому боку опары. - В зиму пойдём без запасов! Почему бездействует Король?
   К зиме, дорогая, мы вообще можем остаться без Короля, если Лигрия пойдёт на Туров войной. Вспомни, кто там теперь за князя.
  Как всегда к середине подобных разговоров тётка Флу распалялась и начинала ругаться. Доставалось всем: Королю, князьям, имари, проклятым разбойникам, Фине, коту, если крутился под ногами. Особенно доставалось имари.
   - Сами виноваты и сами себя наказали, вот что я скажу! - она сердилась, негодовала и честила их страшными словами. От этой сердитости иногда бывала некая польза: если Флу крутила жернова, то жернова крутились быстрее; отбивала в корыте бельё - оно отбивалось до белизны; рубила дрова - мигом вырастала поленница. А если при спокойном деле, то делу причинялись вред и неудобства: куры, некормленые, разлетались, пригорала стряпня, дрожали оконные рамы, и кот, без того редкий дома гость, удирал со всех лап и долго не показывался. Тётка Флу размахивала могучими руками, обширные телеса её возмущённо сотрясались, цветастый чепец съезжал на затылок, а если у неё в руках был топор или, пускай, черпак, то тётку опасалась даже Риэл, которую всё это, впрочем, изрядно веселило.
   - Риэлин, детонька! - бывало, рявкала Флу, и огонь в печи испуганно жался к стенкам. - Ведь есть же Одда, Закон! Законы придумывают всяко не дураки, а Одду придумывали сами эльи! Сказано: имари нельзя сражаться, нельзя даже касаться оружия, для защиты им даны стражи, изволь соблюдать! А так один имари прибьёт другого до смерти, и всё: один помер, другой лишился дара на веки вечные! Всё, нету дара, нету Окаля, и детям не передать, и весь род умерщвится! Ведь знали все, всякий знал, и Блэды, и Нроны, и Авиты, их растили так из века в век, чтобы их сила - в духе, в слове, а к оружию и близко не подходить! А они...
  Флу горько проглатывала недоговорённое - войну, что случилась между имари, кровопролитие, от которого резня пошла по всей Долине и ручьи крови загасили Огонь.
   - Убийцы они, все Блэды, Авиты и Нроны. Все, кто взяли в руки ножи и мечи и резали друг друга, даже толком не зная, как это делается, - Флу стискивала зубы и умолкала, ей самой становилось тошно.
   - Тише, Флу, тише, - успокаивала Фина, - ведь наша Риэл тоже имари, и отец с матерью у неё были имари, обидишь!..
   - На её родителях крови нет. Они, чтобы эту кровь на себя не взять, лютой умерли смертью. Им простится. И на ней, - Флу кивала на Риэл, - ни вины, ни крови тоже нет, искуплена.
  А самой Риэл слишком было хорошо на душе, и пирогов хотелось вкусных, а не горелых, поэтому как только Флу завела песню про убийц и отступников, она встряла, беспечно обминая ладошками тесто:
   - А я никогда не пойду в Окаль, зачем? Пусть кто-нибудь другой, а я не хочу. Я буду жить здесь, с тобой, а тётушка Фина будет навещать нас или пусть совсем перебирается к нам, а, тётушка?
  И верила сама себе, что никакая сила не заставит её покинуть Калин-озеро, Фина и Флу посмотрели друг на друга, замолчали и больше не отвлекались от дела.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА 6. ДАРК
  
  За ночь в Ютвите выпал снег. Припорошил крыши домов, ступени лестниц, убелил стёртые булыжники улиц. Город не жил днём, а ночью и на рассвете спал мёртвым сном беспробудных грёз, полных седой мглы, тоски и безвременья. Рилг хорошо видел в темноте, но эта мгла - не просто сырой туман, спустившийся с верхушки холма в низину, эта мгла просочилась изнутри: из домов, из холодных постелей и остывших очагов, из человеческих душ, едва ли живых в этом городе, полном зверей и крыс, хотя прежде они были все людьми. Рилгу хотелось на простор, в дорогу, к живым лесам и рекам, а искателю хотелось туда ещё сильней.
  Город не успел запаршиветь. Когда случилась война, много народу было перебито, много бежало прочь - город опустел больше, чем вполовину. А оставшихся новоявленный князь держал в ежовых рукавицах: мусор исправно вывозили, сжигали, канавы и стоки чистили, мостовые мели. Порядок был. А жизни не было.
  Лошади ступали неслышно, копыта им обернули рогожей, и Рилг с тоской вспоминал прежние времена. Когда на улицах пахло жизнью: камнем, мокрым от дождя, горячей едой, стираным бельём. Когда окна не закрывались ставнями даже по ночам, а княжеский замок, Дом Барсов, сиял огнями, возвышаясь над городом.
  Вон он, и теперь сияет, хоть и скудно, и не окнами, а факелами бродящей по стенам стражи. Стражи было много, Баруш себя любил, умирать не хотел, да и достатка в захваченной казне, видать, хватало на целое войско. Рилг подумал, каково Редмиру смотреть на свой дом и знать, что у тебя его отняли, осквернили могилы родичей и пируют на костях? Искателя такие мелочи, похоже, не волнуют, глянул мельком и отвернулся. Что ему чей-то дом, когда сам от своего отказался.
  А замок Барсов, произрастая могучими стенами из скалы, нависал над Ютвитом и осенял его зловещей тенью, отравляя безысходностью, воочию являл собой дрянное, сгнившее сердце Лигрии, сердце зверей и крыс. Теперь люди боялись его.
   Ты куда меня привёл, клянусь рогатым драконом?
  Злобное шипение искателя заставило Рилга очнуться. Оказывается, его лошадь, почуяв, что поводья ослабли, незаметно свернула туда, куда ноги несли её привычно: к храму Огня. Здесь её всегда обихаживали, кормили тонким сеном и отборным овсом, чесали бока и заплетали гриву.
  Но сегодня их здесь никто не встречал. Храм был разорён, истерзан, заброшен. Дверные створы, вытесанные из белой липы, украшенные жемчугом и самоцветами, давно порубили на дрова, а каменьями набили карманы, и теперь вход в храм чернел глубокой чернотой бездонного провала, из которого тянуло гнилью и смрадом.
   - Зачем притащил меня сюда? - искатель был в бешенстве, и конь под ним беспокоился, вскидывал голову и тревожно фыркал. - Или надеешься, что я проникнусь этакой святостью места и возжелаю обратно стать имари? Да клянусь рогатым...
   - Боишься, Авит? - повернулся к нему, холодно спросил Рилг. - Страшно тебе войти под своды древней силы, вдруг не устоишь со своими глупостями?
  Искатель задохнулся от гнева, вспыхнул яростью и, несомненно, полез бы в нешуточную драку, но Рилг тронул поводья, и лошадь, сперва испуганно присев на задние ноги, потом всё же покорно зашла в храм. Нет, Рилг не считал это кощунством, в храме давно не осталось благодати. Искатель из чистого упрямства и с большой долей высокомерия двинулся следом.
  Внутри всё было искрошено. Белоснежные стены, сработанные из редкого мрамора, добытого с величайшим трудом из подножия Тор-Бран, пестрели разрезами и дырами, из них выковыривали, выбивали драгоценные камни. С корнями выдирали золотые светильники, срывали висящие в нишах на золотых цепях лампадки - в них, тончайшим резцом извлечённых из соль-камня, горел-теплился благословенный эльев Огонь.
  У Рилга пошли мурашки по спине, едва он вспомнил, как светились эти лампадки, когда Огонь оживлял камень, даже мёртвый камень! И мягкий свет разливался по круглой нише, освещая чудесные росписи, вязь мудрых изречений и крепких заклинаний, это действо будоражило сердце и восхищало взгляд, а душа - пела. Сейчас росписи были затёрты, сколоты, изуродованы. Исчезли деревянные скамьи, на которых мог посидеть любой - здешний, нездешний, имари перед долгой дорогой или после неё.
  Всякий мог поглядеть на живой Огонь, окунуть лицо и руки в живое пламя, горящее в большой каменной чаше на возвышении, вот она, валяется, расколотая, на грязном полу. Огонь Окаля не обжигал плоть, он был почти холодным, человек склонялся над ним, брал в горсти, как воду, и омывал лицо, и добрая сила проникала в тело, в самую душу, и душа делалась чище, светлее. И ни на чаше, ни на тончайших белых полотнах, что спускались сверху, от солнечного окна, лёгким колыханием охранявших тайну сретения, - на них не было ни пятнышка сажи или копоти. Огонь эльев суть чистота, сжигающая всякую скверну.
  Теперь нет ничего. Холод, смерть, мутный свет луны, ядом сочащийся сквозь дыру там, где прежде было солнечное окно. Разбиты окна, глядящие на восход и закат. Душа содрогалась, попадая сюда, и просилась на волю. Рилг повернул к выходу. Искатель, зло сплюнув через плечо, последовал за ним.
   - Долину спасут вечувары, - сказал он, убедившись, что теперь они точно едут к городским воротам. - Огонь мёртв.
  Рилгу очень хотелось с размаху врезать искателю в лоб, и, может, не раз, чтобы одумался. Но приходилось мириться и терпеть.
   - Ты где вечувара найдёшь, Авит? Хоть одного? Сам не сделаешь, это не считается, сразу говорю.
   - Не собираюсь я сам делать, - хотя, судя по голосу, такая мысль приходила ему в голову. - Я знаю, где есть, не может не быть.
   - Ну и где?
   - Там же, где и Гуннхвар. В Схет-Маэри.
   - Прекрасно.
  Возразить на это было нечего, кроме того, что в Схет-Маэри - Рилг знал наверняка - никаких вечуваров нет. Но разве объяснишь? Всё равно не поверит. Рилгу надо было придумать, как направить искателеву жажду поисков не в Схет-Маэри, а в Окаль. И по возможности быстрее. Вот аккурат до того, как они выедут за городские ворота.
  
  
  
  
  Ворота, знамо дело, охранялись. Не потому, что было от кого - не было никого, и днём-то малолюдно, а перед рассветом и вовсе пустынь, - а потому, что так положено. Раньше было положено молодым князем Редмиром, а прежде - его отцом и дедом. Они, воины и провидцы, замечали угасание рода Туров и прозревали наступление плохих времён. Они облекли Ютвит в стены, укрепили на случай осады. Им самим не помогло, а Баруш, поди, радовался, что сидит не в чистом поле.
  Поначалу Рилг думал, что он глупец, вознёсшийся к власти на ярости озверевшего народа и народ сомнёт его, учуяв слабину. Сейчас Рилг понимал, что ошибся. Барушу хватило ума и твёрдости, переходящей в жестокость, чтобы удержать народ в узде, сколотить из разбойничьих шаек некое подобие войска, и войско-то росло. И спрашивал себя Рилг: таким должен был быть Стиэри Белый Тур, чтобы удержать Долину от погибели? И сам себе отвечал: да, таким. Должен был, но никогда не смог бы. И в этом его беда.
  В бойницах круглых воротных башен горели огни, в надворотных тоже. Мост был опущен. Рилг спешился, снял с лошадиных копыт рогожки, с искателева тоже, чтобы стража не заподозрила коварного умысла. Авиту велел:
   - Остёжу сними.
   - Чего? Зачем это?
   - Тьфу. Просто сними.
  Рилг небезосновательно полагал, что стражники, узрев стриженую голову и чёрную загогулину над ухом, мигом признают искателя и не захотят с ним связываться. Те и не захотели, но смотрели с угрюмой подозрительностью, которую Рилг остудил щедрой платой за въезд-выезд. Искатель же вёл себя на удивление терпеливо - так ему хотелось побыстрее покинуть мрачный город.
   - Езжай медленно и не оглядывайся, у них стрелы смотрят тебе в спину.
   - Не посмеют.
   - Проверять будешь?
  Занимался серый весенний рассвет, глаза околоворотных башен видели далеко, и Рилг с искателем тащились по Тракту, как улитки, туда, где возвышались по обеим сторонам дороги два дерева-призрака, страшилы, каких поискать.
  Древние, седые, вымахавшие в пару десятков человеческих ростов, они раскорячились ветками над дорогой, сцепились намертво, связались узлами, запаршивели в этих местах. Ещё не зазеленевшие, хмурые, опутанные космами гнилого плюща - такие вот ещё одни ворота в Ютвит. Проехал их, и тогда уж точно попал на волю. А проезжая то место, самое тёмное, где ветки дотянулись друг до друга и срослись, тут невольно каждый подымал голову, опасаясь, как бы не свалилась сверху какая-нибудь дрянь.
  Вот и Дарк - искатель же, смельчак, - а тоже заозирался, обратно остёжу на голову надвинул, на самый нос, мало ли что. Дальше дорога ныряла с холма в овраг, потом утекала в поля - Ютвит больше не смотрел в спину.
   - Что ж, Скронгир, бывай, - сказал искатель. - С Редмиром ты меня провёл, да не думай, что я купился. Прощай. Без обид и без попутчиков. Вон на той развилке разойдёмся.
  Рилг ждал этих слов, и всё-таки они застали его врасплох. Он не знал, как остановить упрямого Авита, врать больше было нельзя, не простит.
   - Не боишься - в одиночку? - спросил Рилг, цепляясь за остатки надежды. - Убьют же где-нибудь, закопают и сгинешь за так.
   - Убьют? - рассмеялся искатель. - Один на один меня никому не одолеть, и двоим не взять, а троим - ещё посмотрим. А уж когда Гуннхвар добуду...
  И ведь не бахвалился, паршивец, Рилг видел, он и вправду свято верил в то, что говорил. И знал, к примеру, что Рилг, один из сильнейших стражей, тоже не сумеет его одолеть. Потому что безголовый искатель будет драться до смерти, а страж не может допустить ни смерти имари, ни своей. Убив стража, имари потеряет дар.
   - А в заварушку попадёшь, кто тебя прикроет?
   - Попадал уже. Не страшно.
   - Да мало ли... - договорить Рилг не успел.
  Они как раз миновали пригорок, обогнули большой поворотный камень, и с отвесного края того пригорка прямо Дарку на плечи прыгнул человек - ну чисто кошка на воробья - вышиб из седла, и они покатились по траве. Рилгова лошадь встала на дыбы, но он удержался, а сделать ничего не успел: искатель уже рубился. Да недолго! Его противник, невысокий, в неприметной одежде, лицо замотано ксаром до самых глаз, сделал какое-то хитрое, неуловимое движение, и его кинжал - кинжал против меча! - скользнул к искателеву горлу, а сам он - ему за спину. И всё. Искатель, только что хвалившийся своей непобедимостью, стоял обездвиженный и ждал своей участи, не имея никакой возможности сопротивляться.
  Рилг бросил все силы на то, чтобы сохранить серьёзность. А это было нелегко, глядя, каким бешенством, какой яростью пылает этот гордец Авит, аж трясётся весь, и острый кинжал невольно режет ему кожу на горле.
   - Отпусти его, Ринн Туарх, не то он убьётся о твой клинок.
  Конечно, Рилг узнал нападавшего. Если Вик Редмир в Ютвите, значит, в округе много его людей, в случае опасности готовых быстро собраться в боеспособный отряд.
  Невысокий человек отпихнул Дарка, отпихнулся от него сам и мягко прыгнул в сторону, не убирая, впрочем, кинжал в ножны. Дарк сверлил его бешеным взглядом, но не двигался с места, не уходил. Рилгу надо было что-то сделать.
   - Э-э... позволь представить тебе, - он спешился и встал удачно между Авитом и Туархом, - представить тебе, Дарк, славного Ринн Туарха, Рысь, наставника воинов князя Редмира, главу его челигов и прочая, прочая.
  Собственно, Рилг рассчитывал, что из самолюбия искатель не даст дёру в такой момент, как никак из древнего рода Авитов, хотя его Рилг предпочёл не называть, небезосновательно рассчитывая на сообразительность Туарха. Тот, конечно, догадался, потому что немедля снял ксар и почтительно, хотя и не подобострастно, кивнул.
  Но Дарка держало на месте не самолюбие. Его держала ярость - он сходу проиграл, сдался, не успев поднять клинок, и кому? Этому невзрачному коротышке, что летами годится ему в отцы? Пусть даже он из Первых.
   - А ну давай ещё, - сказал он ему. - Тот раз не считается.
  Ринн Туарх удивлённо посмотрел на Рилга, а он был таков человек - молчун, говорил мало, но в глаза глянет - поймёшь сразу.
   - Дарк, - осторожно произнёс Рилг, - не советую.
   - Тебя не спрашивают, - зло отрезал искатель. И Туарху: - Давай, нападай.
  Рысь не двигался. Просто смотрел, чуть сощурившись, и Дарк, не умея выдержать этот взгляд, подначил, как делал обычно:
   - Или боишься?
  Но Туарх был не чета молодому бестолковому искателю, он продолжал стоять неподвижно, только - Рилг заметил - слегка пригнулся, расслабил плечи, и острие кинжала на волосок качнулось вперёд. Туарх приготовился к бою.
  А Дарк не выдержал и напал первым. Как ему думалось, хитро и с расчётом, но Рысь - он ведь кошка, его род намного древнее Даркова, его предки умели обращаться и ходили по ветвям деревьев на мягких лапах, а в лапах тех прятались длинные острые когти!
  Рысь прянул в сторону, ушёл от меча, уклонился незаметно и, пока Дарк разворачивался, да и быстро ведь разворачивался, - уже поднырнул тому под правый бок, и опять за спину, а кинжал прижал плашмя к яремной жиле.
  Искатель не мог победить, Рилг это знал. Рысь учил многих, учил Кирча, учил Эйнара, Лютого, и Рилга тоже учил. Но драться, как умел сам Туарх, не умел никто, никто не перенял, так, частями, каждый по себе. Вот безголовый Авит и попался.
   - Клянусь рогатым драконом, - прохрипел он вздёрнутым горлом, - как ты это делаешь, человек?
  Туарх отпустил его, сверкнув насмешливо жёлтыми кошачьими глазами, обратно повязал ксар.
   - Научи, - сказал Дарк.
  Не попросил, а будто бы велел, будто бы имел право. Туарх словно не услышал, кивнул Рилгу, и тот понял: Рысь уходил в условленное место и за ним идти было нельзя. А как удержать упрямца Авита, он уже собрался следом!
   - Стой, Авит! - загородил он ему путь. - Пойдёшь за Туархом, он тебя первый где-нибудь и закопает!
   - Всё равно пойду.
   - Я сам покажу тебе этот приём, и идти никуда не надо!
   - Не ври, ты не знаешь.
   - Знаю!
   - Не смеши, отстань, а то подерёмся.
   - Да послушай ты!
  Пока ругались, Туарх бесследно пропал. Дарк рассвирепел.
   - Да чтоб тебя, страж! Навязался на мою голову! Где теперь искать этого, как его?
   - Ну где, где! - Рилг тоже был зол. - Чего тупишь-то? В Эйриме, там, где и Редмир!
   - Значит, я туда.
   - А без меня не доберёшься.
   - С какой стати?
   - Без меня в замок тебя не пустят, дурень. И даже если ты нагонишь их в дороге, без меня ты ближе, чем на полёт стрелы, не подойдёшь.
   - У-у, клянусь рогатым драконом! - искатель скривился, точно жевал кислицу. - Свела судьба проклятая... Поехали. Но как дело сделаем - так в разные стороны! Тьфу, пропасть...
  
  
  
  
  Конечно, Дарк весь кипел, и страдал, и дёргался. Ему было надо всего-то ничего, с добрым человеком поговорить, попросить его поделиться небольшим умением... Чего проще? А вместо простоты - ненавистный Скронгир под боком, и человека того надо искать не пойми где и не пойми как, и тянется всё это до тошноты медленно. Он уже думал плюнуть на затею, а чего она связала по рукам и ногам? Дарк этого терпеть не мог. Но потом вспоминал то позорище, когда его подрезали шутя, как мальчишку, впадал по-новой в ярость, не мог есть и спать. Самолюбие извивалось в корчах.
  Рилг, видя всё это, никак не вмешивался, но к пристанищу Вика Редмира вёл нарочно медленно, мстительно медленно, а пускай этот гордец подольше покипит, может, вся дурь из него выкипит. Про себя над ним смеялся, злорадствовал, а так не забывал смотреть в оба глаза и слушать в оба уха, где какая опасность. Пусть Авит не признавал его за стража, но сам Рилг от этого стражем быть не переставал.
  Лигрия сильнее всех пострадала от войны. Если Скавера и Оквита сохранили князей и там было кому бороться с бандами разбойников и лиходеев, то в Лигрии князя не уберегли, и самым большим княжеством Сильявалы правили орды грабителей и убийц. Нет, они хоть как-то подчинялись Барушу, но при хотении что им стоило свалить его и посадить в Ютвит другого такого же? На деле эти шайки не слушали никого, кроме своих вожаков, воевали друг с другом, грызлись, как бешеные собаки. Но помани богатством, забудут грызню и побегут на службу, сделают всё, что прикажут.
  Поэтому Рилг смотрел и слушал, чтобы не попасться в лапы любителям наживы, а то с них поживиться было чем: лошади, оружие, одежда. Конечно, с искателем вряд ли кто станет связываться, но безголовых, под стать Авиту, нынче тоже развелось немало. Рилг покосился на него. Вон, дурила, кармак повязал, как в старину ещё в Махагаве носили. В идолов верит, балбес.
   - Ты хоть знаешь, где находится Эйрим? - спросил он его.
  Искатель в ответ наградил его ледяным взглядом, но Рилг просто так спросил, проверить, сколько ещё в нём осталось надменности. Дарк не мог не знать, где находится Эйрим, потому что родовое обиталище Авитов - Мир-Авит - было недалеко.
  До Агронмора добрались более-менее спокойно. Спрямили путь в стороне от Старого тракта, полями, уже хорошо подсохшими после весенних паводков. Вблизи Агронмора Тракт надо было пересечь, чтобы снова уйти в поля и вернуться на проезжую дорогу уже около озера Белого. В замок заворачивать было незачем, а по большому счёту и опасно, мало ли кто обосновался там, но Дарку втемяшилось завернуть. На все увещевания Рилга он становился ещё упрямее, и Рилгу пришлось уступить, чтобы тот в своей дурной упёртости не придумал чего похлеще, лишь бы досадить.
  Рилг приготовился - ну, пусть не к плохому, но к нехорошему уж точно. Он доверял чутью, а чутьё предостерегало: добра не жди. Стражу, если по уму, надо было прежде сходить в догляд, самолично, но Авит и здесь встал наперекор, и Рилг не рискнул оставлять его без присмотра.
  Темнело быстро. Агронмор стоял в низине, на берегу заболоченной речки, и сама земля была как будто его продолжением: изрытая щелями и оврагами, изрезанная глубокими складками, через которые были перекинуты подгнившие мостки, - по ней не пройти, не проехать.
  И замок, вросший в это крутое всхолмье, крепко засевший в нём, из него и вырастал - не весь, не сразу, а по частям. Он, может, и строился так: сперва одна башня поставлена, где эльи на душу положат, потом другая, невидная из-за первой; между ними стена, высокая, гладкая, по-над рекой. После, опомнившись, возвели ещё стену, в неё впихнули воротную башню, под ней выкопали ров. Соединили две крайних наугольных башни, и башни эти сделали огромными, высоченными, а стену между ними подняли под самые маковки, и не было на свете таких лестниц, по которым можно было бы взобраться на эту стену.
  Замок Агронмор вылезал из холмов и оврагов как зверь, корявое слепое чудовище, дикое, нелепое и несокрушимое. На него и глядеть тошно, и глаз не оторвать. Вот Рилг - муж не из трусливых, но Агронмор обходил стороной. Конечно, он исследовал его, обшарил все уголки, но с тех пор - ни ногой. Чутьё всегда уводило его оттуда. Всё равно там ничего целого не осталось, кроме стен, оттуда вынесли даже двери и оконные рамы, те, которые смогли выдрать из петель.
  Но сейчас, приближаясь к замку, Рилг испытывал не страх - смутное беспокойство, тревогу, они заставляли его озираться по сторонам и держать наготове оружие, стражу казалось, что горбатое косматое чудовище пробудилось, ожило и смотрит бельмами окон в зловонное болото, кого-то ищет там, не догадываясь, что можно поднять взгляд. Рилг шкурой чуял, что вот-вот догадается.
  Дарку, видимо, тоже было не очень по себе. Он хмурился, ворчал, но поскольку задумка-то его, на попятную он пойти не мог. Лошади упрямились, им ещё меньше хотелось приближаться к замку, чем людям, но их втащили за узду в сырой проём воротной башни. Ворот, понятное дело, не было, одну створу унесли полностью, другая валялась разбитая в щепки, с неё содрали всё железо.
  Рилг поскользнулся на прелой листве, ещё больше напугал свою лошадь, тихо выругался и успел оттеснить искателя, чтобы сначала войти самому. Искатель ругнулся ему в спину, он-то не привык быть вторым, а этот страж везде лез впереди него. Впрочем, по существу высказаться не успел, заходили через башню - сумерки, вышли по другую сторону - темень, как в погребе.
   - Дурацкое место, - сплюнул Дарк. - Всегда здесь так.
   - Часто здесь бываешь? - спросил Рилг, поглаживая лошадь по холке, успокаивая.
   - Случается, - не стал вдаваться в подробности искатель.
   - Ночевать здесь - хуже не придумаешь.
   - Если тебе охота здесь ночевать - вечувары в помощь, а я лучше в чистом поле буду спать.
   - Тогда зачем мы сюда припёрлись? - возмутился Рилг.
   - Зачем ты - не знаю, а я по делу.
  Рилг открыл рот и закрыл, позабыв от злости все ругательства. Ему словно дали под дых, он не заметил, как обманулся, доверился Авиту, а не надо было. Нету пока доверия, а уж тем более чутки - связи, какая нужна имари и стражу. Давай, Медведь, взращивай терпение, пригодится.
  А пока он его взращивал, Дарк привязал коня к столбу, выудил из мешка небольшую, в локоть длиной, лопату и направился к правой части стены, той, что смотрела на речку. Шёл уверенно, а темнота - ну как нарочно придуманная для Агронмора, созданная как раз для этого места, чтобы никому не понять, что тут делается. И Рилг, который видел в темноте лучше всякого другого, тоже не понимал. Не Дарка, тот как раз делал понятное дело: копал яму под стеной, а само это место вызывало у стража тревогу, как одинокое дерево в поле - ничем не примечательное, но во время грозы в него бьёт молния.
  Вот и здесь, над чёрными навершиями наугольных башен как будто бы копились грозовые тучи. Сгущался, крепнул ветер, становилось тяжело дышать. Пустоголовый искатель этого, конечно, не чувствует, знай машет лопатой, короткий замах, скупые движения, отрывистые вдохи, звяканье о железо мелких камней. Пустоголовый и есть.
   - Что ищешь? Клад что ли?
   - Нет здесь никаких кладов, - искатель не хотел тратиться на слова.
   - Небось уже перерыто здесь всё, перепахано. Ты тоже рыл?
   - Рыл. Чего прицепился?
   - Этой лопаткой небось?
  Уловив в голосе стража насмешку, искатель огрызнулся:
   - Почему этой? Нормальной, большой.
   - И лом был?
   - Был.
   - И кирка была?
   - Была.
   - А чего ещё было?
   - Всё было. Отвяжись.
   - А как ты это всё таскал?
   - На телеге возил.
  Рилгу стало весело, он представил, как Дарк шляется по Долине, сидя на телеге, гружёной инструментом, медленно, тряско, всё бренчит, подпрыгивает на кочках, и сам Дарк подпрыгивает и сердито пыхтит. Не мог он не пыхтеть, если медленно.
   - Долго возил? - подначил Рилг.
   - Недолго.
   - Чего так?
   - Надоело.
  Рилг рассмеялся. Всё-таки знал он его, этого дурного искателя, хотя совсем и не знал. Понимал, чуял. Пусть и работала эта еле живая чутка лишь в одну сторону.
  Дарк, услышав смех, мигом ощетинился, но кроме лихо закрученных ругательств больше ничем ответить не мог - руки были заняты. Начал с "клянусь рогатым драконом" и далее вывел на такую столбовую, что Рилг уважительно присвистнул.
   - Папаша научил?
   - Ещё раз помянешь моего папашу, в глаз дам.
  Ну, Рилг терпение взрастить ещё не успел, и, может, быть бы драке, так, не особо увечной, чтобы выпустить пар, но тут страж по-серьёзному прислушался. В привычной ночной тиши его чуткое ухо уловило для мирной ночи никак не привычное: лязг закалённого железа. Не искателевой лопаты, а оружия.
   - А ну тихо! - шикнул он на Дарка, и тот, что удивительно, повиновался.
  Рилг не сходя с места напряжённо вслушивался в ночь, потом бросил поводья и взлетел на стену, быстро, бесшумно, ни один камешек не упал со ступеней. Дарк, бросив лопату, полез следом, гораздо медленнее, потому что в темноте видел хуже и боялся упасть сам.
  Когда он, со свистом выдыхая воздух, взобрался на прясло, на боевой ход, и глянул оттуда, то опять выругался: за пределами Агронмора ночь не была столь тёмной, вот же проклятое место! Словно копит в себе мрак, темень, нарочно сгущает её, одевается ею. Не любит никого, никого не привечает, отпугивает.
  Ничего подозрительного Дарк со стены не увидел, пока Рилг не ткнул пальцем в сторону речки, другой её берег: там за кустами тянулась посуху просёлочная дорога, колдобина на колдобине, и по той дороге скрытно и тихо двигался отряд - кто такие, откуда, куда, непонятно. Людей много, шли без факелов, слышался неслаженный топот ног, тяжёлый, значит, одолели много и впереди не меньше. Рилг занемел весь, пытаясь услыхать хоть слово, хоть шепоток, чтобы понять, кто и откуда. Тщетно.
   - Да тьфу на них, - негромко сказал искатель, когда окрестности Агронмора вновь объяла тишина. - Таких везде шатается много.
  Рилг посмотрел на него, покачал головой.
   - Что? - вскинулся искатель. - Их развелось как грязи.
   - Ты башкой хоть иногда думаешь? Эти, которых как грязи, идут в том же направлении, что и мы. Идут скрытно.
   - И мне-то чего?
   - В той стороне князь Редмир, в той стороне Эйрим. Барушу прекрасно известно, где он находится. Или ты думаешь, он будет спокойно сидеть в Барсовом замке, зная, что где-то есть законный его владелец?
   - Ты прав, - озаботился Дарк, - надо их опередить, пока там всех не подняли на ножи и Туарха в том числе.
   - Мне порой думается, что ты ещё дурней, чем кажешься.
   - А в глаз?
   - Ой да напугал. Убить тебя, дурака, и не мучиться. У меня дар другой, мне терять нечего. А Долине толку от тебя всё равно никакого.
   - Не убьёшь, - гадко усмехнулся Дарк. - До последнего будешь надеяться, что я одумаюсь и вернусь на правильный путь.
  Рилг вздохнул поглубже, проверил терпение - нет, ещё не взрастилось, и коротким замахом снизу от души врезал искателю в челюсть. Всё-таки Рилг видел в темноте гораздо лучше. Искатель глухо взвыл и шлёпнулся на зад. Не дожидаясь, пока вскочит, Рилг прыгнул на него и как следует приложил головой о деревянный настил, два раза, если быть точным. Дарк столь подлой атаки не ожидал и потому сначала не оказал сопротивления. Но уже в следующий миг, когда в глазах прояснилось, его рука скользнула к голенищу, где был спрятан нож. И кто знает, чем бы дело кончилось, но страж опять шикнул на искателя:
   - А ну тихо!
  И снова этаким каким-то голосом, что Дарк послушно затих. Впрочем, уже нащупав нож.
  Рилг метнулся обратно к стене, к зубцам, Дарк подполз следом, глянул через край. В одном из оврагов, сильно заросших калинником, метался свет. Странный - не яркий, не от факела, не от костра, а как будто бы тусклый, рассеянный, как свет звезды в безлунную ночь. Но это на небе, а здесь-то? У Дарка мороз пошёл по спине: привидения выползли из Агронмора? Мертвяки? Злые духи? Ищут его, чтобы наказать? А почему в овраге ищут, если нужное он из-под стены выкопал?
  Пока Дарк лихорадочно размышлял, Рилг уже скатился по лестнице и бросился к воротам.
   - Стой! Куда? - шёпотом крикнул Дарк и, по правде говоря, встать смог не сразу - голова, стукнутая о доски, сильно кружилась. Челюсть пока держалась, спасибо.
  Потом дошло, и весьма быстро: если останется здесь, страж сочтёт его трусом. Ну, тут уж Дарк вскочил, ринулся к лестнице, оступился уже на втором пролёте, сверзился вниз, там подобрался, побежал, сперва не туда, напугал Рилгову лошадь, потом свою, потом всё же нашёл ворота, кое-как выбрался на ту сторону, и сразу полегчало: Агронмор ослабил хватку, и глаза сразу стали видеть лучше.
  Дарк разглядел бегущего стража, тот мелькал посреди буераков, и Дарк справедливо рассудил, что сам он в темноте так не сможет. И вот только вознамерился рысить по-тихому, как за стеной испуганно заржали лошади - дико, визгливо, даже и не по-лошадиному, потом дробный перестук копыт, хрипение, утробный рык и - тишина.
  Искатель стоял, вросши в землю, а волосы у него на голове шевелились так, что кожу хотелось драть ногтями, но он не смел. Он смотрел на чёрные ворота Агронмора, оттуда, из этой поистине преисподней, хлынул по ногам холод, а за ним, в нём явился... волк. Белый.
  Дарк сухо сглотнул. Волк показался ему огромным, и он светился, да-да. Вышел из тени и, весь напружинившись, замер, прижав уши и чутко поводя носом. Принюхивался, читал запахи. Дарк стоял близко, возле угла воротной башни, в сумраке, и не мог шелохнуться, неотрывно следил, как волчина медленно и неотвратимо поворачивает лохматую голову в его сторону, хищно трепещут мокрые ноздри...
  Тут из сырого мрака воротной башни появились ещё две белых морды, все в крови, кровь капала у них с клыков, Дарк лишь успел воззвать к вечуварам, причём со страху все слова переврал, как первый волк, даже толком и не глянув на него, вдруг прыгнул.
  Дарк заорал во всю глотку. Волчина сбил его с ног и лапой придавил руку с ножом, а больше ничего не было, ни меча, ни лопаты. Другой рукой Дарк ударил волка по глазам, но тот лишь мотнул башкой, отмахиваясь, и был он такой тяжёлый, стоявший на нём передними лапами, что Дарку было ни вздохнуть, ни пошевелиться, и такой холод шёл от этого чудища, что Дарк заледенел как есть.
  С жизнью попрощаться забыл, вспомнить хорошее, как полагается, за один короткий миг, а волк его всё не жрал, смотрел жуткими жёлтыми глазами, выискивал что-то в лице, опять принюхивался. И вдруг - словно бы узнал, почти понял, что там ему надо было понять, ощерился, зарычал, ему отозвались другие два, почти узнал, потому что до конца не успел - раздался тугой свист, и Дарк успел только моргнуть: клинок стража мелькнул около волчьей морды, чуть-чуть не достал, и волк отпрянул. Рилг, перескочив через Дарка - волк своими лапищами, думается продырявил искателю живот и грудь - бросился на всех троих, в одной руке меч, в другой - кинжал.
  Волки грамотно рассыпались, и пока страж бился с одним, двое других вцепились Дарку в ноги и потащили в Агронмор, как добычу в логово. Дарк с пронзительным воплем стал отбиваться ножом, подоспел Рилг, и волки бежали из боя, но не в замок, а прочь от него.
   - Не ранен? - Рилг склонился над искателем - глаза безумные, всклокоченный весь, взмокший, столько побегал-то.
   - Нет, - Дарк с кряхтением поднялся, весь помятый и явно не в себе. - Обслюнявил, тварь. Бешеный, что ли.
   - А ноги? - не унимался Рилг.
   - Сапоги прокусить не успели. Пошли отсюда. Больше за версту ноги здесь моей не будет.
   - Стой! А лошади? Поклажа?
   - Нет там больше никаких лошадей.
  Рилг бегом кинулся в замок. Дарк поплёлся следом.
  Его конь валялся там же, где был привязан, волки зарезали его и ни куска не взяли, можно сказать, зарезали милосердно. Рилгова лошадь спасалась от волков по всему двору, и её нашли около дальней стены, тоже мёртвую. Рилг едва не плакал - потеря была невосполнимая. Часть поклажи придётся бросить, и про скорость можно забыть, и о том, чтобы нагнать Вика Редмира - тоже.
  В другой раз он бы непременно попытался отговорить Авита от пути в Эйрим, от этой дурацкой затеи взять несколько боёвок у Ринн Туарха, но сейчас он сам торопил искателя: чуял в Эйриме большую беду. Дарк не сопротивлялся, ему было чем заняться: поразмышлять над тем, какое проклятущее место этот Агронмор, что из него лезут такие чудовища и куда они деваются после, возвращаются ли к утру обратно? И о том, что страж спас-таки ему жизнь, и теперь Дарк у него в долгу. Быть в долгу Дарк не любил, даже ненавидел и вообще себе такого никогда не позволял, но вот на тебе.
  Сперва отмахнулся, ну спас и спас, ладно, он страж, это его работа. И тут же сам себя обругал: если признавать стража как стража, то себя надо признавать имари. А этого Дарк не сделал бы и под страхом смерти. Ещё чего. И свалить на Скронгира вину за то, что оказались в Агронморе, тоже никак - он сам его сюда затащил. Ну ладно тайник успел забрать...
  Одним словом, Дарковы мысли были безрадостные и неотступные, ну хоть за ними не замечал, как болит голова и ноет челюсть и как тяжело тащить поклажу вместо лошади. И если первое вскорости прошло, зажило, то второе с каждой пройденной верстой становилось всё тяжелей и тяжелей. От этого нудные мысли скоро все повыветрились.
  Страж был сильно мрачен и неразговорчив. Здесь, в самом крайнем краю Лигрии почти все деревни были разорены. Ещё год назад тут всё цвело - летние морские ветра согревали холмы и поля даже ночью, и вокруг Вистера и Белого озера урожай можно было собирать дважды в год, - но неумолимо отцветало: хаос пришёл и сюда. Порядки нарушились, законы были попраны. Амбары обчистили, сеяться стало нечем, и вот он, голод, отворяй ворота.
  Так было везде в Долине. Старое обрушили, построить новое ума не хватило. Поэтому Рилг не опасался нарваться в Белозерье на большую банду, им здесь уже нечего было делать, их влекли Скавера и Оквита, пока не до конца разграбленные. И вот почему он так встревожился, увидав ночью возле Агронмора скрытно передвигавшийся отряд. И совсем разозлился, когда искатель вдруг повёл его в сторону от прямого пути, к озеру. Рилг не сразу это понял, а когда понял - разъярился:
   - Эй, Авит, ты что, нюх потерял? Мы крюк дали! Нам в ту сторону!
   - Тебе надо в ту - иди в ту. А мне надо в эту.
  И упрямо зашагал по просёлочной дороге дальше. Дорога была хорошая, спору нет: по левую руку - лужайки, окаймлённые орешником и калиной, по правую - низина, подтопленная чистой талой водой, из которой торчали берёзы и осины. Прекрасная дорога, ровная, извилистая, шагай да шагай.
  Только не туда.
   - Нам в Эйрим надо! Забыл?!
   - Надо, - согласился искатель. - Но раз уж мы в этих краях, я сверился с картой. Здесь недалеко.
  Рилг был в таком бешенстве, что забыл и про усталость, и про тяжёлые мешки, он забыл все приличные слова, какие можно было употребить, и неприличные забыл, и какое-то время шагал молча, глотая воздух, как воду из ледяного ручья. Он разрывался на части, и Авита не бросить, и в Эйрим надо как можно скорее. Там Вик Редмир, а с ним Эйнар.
  Искателю-то тьфу на всё. Он целый день убил на то, чтобы долго идти по этой дороге, потом подался в поле, набрёл-таки на место, которое при ближайшем рассмотрении казалось ещё недавно обжитым.
  Это была низинка, посередине тёмным осколком зеркала поблёскивал заросший осокой пруд, по бережку сохранились камни, державшие прежде в сухости подходы к воде. То здесь, то там по низинке росли дички - маленькие кудрявые яблони, а вдалеке - высокие липы и тополя. Между ними упрямо захватывали место ракиты и тонкие берёзки, скоро они здесь будут хозяевами, и родство этого места с человеком исчезнет навсегда. Лишь четыре старые корявые берёзы, сросшиеся, почерневшие у корней всколыхнут на короткий миг сердце случайного путника, напомнят, что кто-то здесь жил: около этих берёз сохранился кусок древнего каменного подстенья, замшелого, укрытого земляничником, а на нём - остатки плетня.
  Это место не было местом силы, отмеченном эльями, которое звалось хатанн и которое, если в нём находиться, и защитит, и уврачует. Не было, Рилг знал это как страж, обладающий своим собственным даром, превосходящим чутьё обычного человека.
  Но оно хранило в себе другое: память. Не горькую, жестокую память войны, а светлую, счастливую о прежней жизни в довольстве, достатке, тепле и крепости веры. Это место было покинуто по доброй воле, не по злой, а Рилг вдруг проникся печалью, успокоился, злость оставила его - не за этим ли эльи привели его сюда?
  Он сел около берёз под плетнём, спиной к неровной кладке подстенья, пусть холодной, ничего. Открыл флягу, попил, наблюдая, как искатель шарит по низинке, вертит в руках карту, отмеряет шаги. Потом в полудрёме смотрел, как тот копает, лениво думал, до чего же он дурной, истинно пришивная у него голова. С тем и уснул.
  Очнулся - глубокий вечер. Хочется есть. Искатель всё рылся и своей маленькой лопатой вырыл уже большую яму, испортил, паршивец, этим злостным вмешательством всё очарование низинки. Рилг подошёл к нему.
   - Долго ещё?
  Искатель хмуро поглядел на него из ямы, буркнул:
   - Похоже, пусто.
  Рилг не стал добивать его гордость, лишь вежливо поинтересовался:
   - А карта надёжная?
  Ответ ему в общем-то не требовался, он его знал, но искатель ответил:
   - Да уж конечно! Я её у проверенного человека выкупил, почти все папашины монеты потратил. Дорогая вещь, старинная.
  Рилг поспешно отошёл, чтобы не дать ему в челюсть с ноги, уж очень всё располагало. Видал он таких же, со старинными картами, штук пять видал, дуралеев. Тоже лысых, с загогулинами над ушами, а между ушами ума - ни-ни. Правда, те хоть кармак не носили и вечуварами не бредили. Но не подначить Авита было для Рилга пыткой, и он опять подошёл.
   - А чего ты роешь-то? На карте так обозначена дверь в Схет-Маэри?
  - Совсем что ли? - удивился Дарк. - Вход уж всяко не такой. Я Гуннхвар ищу, это одно из мест.
  Рилг присел на корточки у края ямы.
   - Но здесь его нет?
   - Здесь, похоже, нет, - с сожалением ответил Дарк.
   - А чего всё роешь?
  А рыл Дарк очень ладно и быстро, Рилг даже засмотрелся.
   - Да не рою уже, бестолку.
   - А сколько таких уже вырыл?
   - Ну, десятка два.
  Рилг присвистнул.
   - А сколько осталось?
  Искатель поглядел на него снизу вверх, вылез из ямы.
   - Так я тебе и сказал. Может, ещё и места показать?
   - А как же ты отдельно копаешь Гуннхвар от Схет-Маэри, ты же говорил, что они вместе?
   - Чего ты привязался? - Дарк и без того был сердит, что поиски не увенчались успехом. - Мало ли что я говорил. Это всё предположения.
  Он пошёл к пруду, снял куртку, рубаху, нижнюю рубаху, замотал в них карту, чтобы страж вдруг не подсмотрел, подсел к самой воде и стал по пояс мыться, ухая сквозь зубы.
  После всего этого и думать было нечего идти дальше, встали на ночлег. Поели сухарей, запили водой, разводить костёр и готовить еду - нет, не сегодня. Спать завалились, кинув скатки под каменной стенкой, даже веток не нарубили под них. Рилг поругал себя за это, но уже так, в полусне. В полусне заметил белое пятно, мелькнуло у пруда - видать, аист прилетел насчёт лягушек. Всё же хорошее место. С этой мыслью Рилг спокойно провалился в полное беспамятство.
  
  
  
  
  Возвратился из него рано утром, рассвет едва занимался. Основательно замёрз, потому сон быстро слетел. Рилг ещё повертелся, некстати полезли дурные мысли: вот, дескать, они шляются не пойми где, занимаются не пойми чем, а Долина погибает, лишённая Огня, словно бы лишённая души. А им дела нет, клады ищут. Скавера сгинет без Огня, и Оквита не устоит, а про Туров и говорить нечего. И будет править всей Долиной Баруш по прозвищу Мясник, и люди, одинаковые люди, одних корней, одного языка, совсем поубивают друг друга.
  Когда каждый считает, что правда за ним и никак не может обратить в свою правду другого, - тогда начинает петь оружие. И чья правда омоется кровью и не потонет, та и станет истиной, которую все примут. Если кто останется в живых. И для того нужен Огонь, чтобы истина в нём закалилась. Огонь нужен давно, ещё вчера, ещё год назад. А они всё таскаются по горам по долам, как бараны, и что от баранов никакого толку, что от них. Ну от тех мясо хоть, шерсть. А мы?..
  Рилг в очередной раз споткнулся об это "мы". Не мы - он! Кто из них имари? Этот! Рилг пихнул искателя в бок, моё дело маленькое, я всего лишь страж! И вообще-то не имею права указывать имари, куда идти, и тем более тащить его в Эйрим, в самую, по всему похоже, опасность.
   - Ты, имарь, хватит дрыхнуть! - ещё раз пнул он искателя.
   - Чего тебе, злыдня? - сонно огрызнулся тот. - Темно же.
   - Вставай, говорю! В какую сторону теперь? Гляди свою никчёмную карту!
   - Да уймись ты! - искатель окончательно проснулся. - Что изменилось-то? Как идти в Эйрим, я и без карты знаю!
  Так, ворча и переругиваясь, они собрали пожитки, навьючили на себя и отправились в путь, не захотев даже поесть. Около пруда паслись аисты, на развороченной с вечера куче земли копались галки. Рилг остановился, поднял на искателя тяжёлый взгляд:
  - Ты же как будто могилу выкопал, погляди кругом! Весь вид испортил! А ну бери лопату и зарывай обратно, или, клянусь рогатым драконом, мы никуда не идём.
  

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"