Аннотация: Добро бывает разным, не только с кулаками...
Однажды ночью, в аккурат после праздничных выходных, Голубева почувствовала себя совсем скверно: под ребрами пекло, у пупка, словно айсберг, выпирал странный твердый конус. Постанывая от боли, Лариса Дмитриевна проглотила несколько таблеток дротаверина и твердо решила сходить наконец к врачу.
Серьезно прихварывать она стала года полтора назад. Вдруг попер живот, юбки затрещали по швам. Пузо-то росло, а руки, ноги худали, кожа дрябла, вес неумолимо падал. Лариса старательно гнала от себя черные мысли, хотя в глубине души знала - не рассосется. Боль терпела молча.
Больницы Лариса ненавидела смолоду: належалась. Супруг Ларин медицину и вовсе презирал оттого, видать, и умер, едва выйдя на пенсию. Десять лет пролетело, а тоска по мужу не слабла, все изводила, точила Ларису, как точит берег настырная речная волна. Верующим в таких случаях легче, но Лара, как большинство людей её поколения, от церкви была далека. Атеисткой себя не считала, просто не тянуло её в церковь, не звало.
- Видать не созрела,- огорчалась сватья, - гляди, поздно станет!
Лариса лишь вяло отмахивалась.
От дочки отмахнуться не удалось.Заметив нездоровую худобу матери, Анна не стала слушать горячие Ларины обещания, отодвинула все свои дела и, буквально под конвоем, отвела мать в поликлинику. Лара опомниться не успела, как её жизнь превратилась в беспросветный кошмар.
Боже, как распекала Ларису грузная, одышливая врачиха!
- Вы что, в пещере родились? В деревне за тысячу верст живете? Уму не постижимо - двадцать лет не делать узи! Какая безответственность! Позор! - кричала она.
Дочь, раздавленная рухнувшей, будто лавина новостью, втихаря плакала, при матери же вела себя подчеркнуто бодро:
- Ничего, мамуля, сейчас медицина далеко шагнула - все лечат.
Родные старательно подбирали выражения, но мягкое, липкое слово опухоль уже распустило ядовитые щупальца.
Как ни храбрилась, не обманывала себя Лара, а победить противный, до дрожи в коленках страх не могла. Жутко было кануть в небытие, не вырастив внуков, не увидев правнуков, страшно оставить без поддержки дочь, грызло видение глубокой холодной ямы, куда опустят гроб. Лара всегда была мерзлячкой и, думая о смерти, особенно страдала в предчувствии ледяных объятий земли. Хотя глупость, конечно, покойникам, говорят, все равно, и все же мысль о забвение в зябкой тьме рвала сердце, толкала к краю безумия.
Вечерами Лара стояла у окна, подолгу вглядывалась в мерцающее звездами небо, прислушивалась к ребячьей возне в детской, равномерной бубниловке телевизора, гладила пальцем нежный тюль оконной занавески, смаковала терпкую ароматную кофейную горечь и не могла, не могла представить, что всего этого скоро не будет. Вернее, все это останется, не будет её, Лары. Для чего жила, чего добилась, на что истратила подаренные года? Мечтала побывать за границей, играть на фортепьяно, выучить английский, но всегда находились дела поважнее, нужнее семье, коллегам, друзьям. Нет, нет, ей еще повезло, она не была одинока, судьба оказалась щедра на любовь. Может, именно ради этого и стоило жить?
Днем Лариса забывалась в хлопотах по дому, ночью гоняла по кругу тяжкие думы и под утро, совершенно разбитая, проваливалась в беспокойный мутный сон. Истаяла, подурнела...
- Креститься тебе надо, - убеждала сватья. - Бог не оставит, презрит. Только верь!
Ларисе такое вынужденное, поспешное, заискивающее обращение к богу представлялось постыдным лицемерием.
- Гордыня это, грех, - вздохнула Зина, - а я вот свечку за твое здоровье поставила и молебен заказала. Крещенные, не крещенные - все под богом ходим. Если что, я деньгами помогу, у меня на черный день отложено. Чай не чужие. Не маши, не маши головой-то. Сейчас без денег никуда, сама знаешь, не маленькая.
- Ты про взятку? - испуганно скривилась Лара. - Я никогда не брала и никому не давала. Не могу. Лучше умру.
- Вот и умрешь, коли не дашь! Вон сосед мой, Игнатич: нога от диабета загнила, его - в больницу. День лежит, неделю, вторую, типа очередь на операцию не дошла. Благо, кто-то намекнул про барашка в бумажке. Вмиг увезли! А так бы и гнил.
- По-твоему, без денег в больницу и не лезь.
- А ты думала! Игнатич сказал, даже судна без шоколадки не дождешься.
У Лары округлись глаза. Советские санитарки и нянечки образцом приветливости не являлись. Изредка, как самородки в тоннах пустой руды, встречались меж младшего персонала очень милые, добросердечные люди, но в общей массе это были желчные, замордованные нуждой и нелегкой работой тетки. Они мало улыбались, злились по пустякам, иные всячески старались унизить попавших под их, хоть и малую, да власть бедолаг. Но никто ничего у пациентов не вымогал. Бывало, те угощали женщин чем-нибудь вкусненьким из своих передач. Одни брали угощение со стеснением, другие презрительно отказывались, заставляя угощавших краснеть и извиняться.
Конечно, с тех пор многое изменилось, но Голубева никак не желала верить россказням сватьи. К тому же, первые обследования Ларе сделали в мгновение ока и абсолютно бесплатно."Может где и попадаются моральные уроды, но хороших людей все равно больше", - заключила она.
Диспансер, куда направили Лару, размещался в нескольких огромных корпусах. Название этого учреждения навевало на Голубеву ужас. Маленькая Ларочка почти год жила у дальней родни, пока отец и мать лечились от распространенного тогда туберкулеза. Дикая тоска по родителям, застрявшим в туберкулезном лазарете, навсегда осела в памяти тягучим, разящим теткиной горошницей комом.
Там, где Лара очутилась теперь, стоял специфический, едва уловимый, но очень въедливый запах. Он насквозь пропитывал одежду, проникал в кожу и волосы. Дмитриевна приехала с дочкой, та ни за что не отпускала мать одну. Хотя Лара всячески удерживала дочь от этой поездки, в душе благодарила Аню за упрямство, уж очень томительно текли часы в очередях. Коридоры поликлиники гудели от плотной людской массы. Каждый человек прибыл сюда со своим горем, каждый боролся с отчаянием и молил о чуде. Лариса изо всех сил бодрилась но её бледное, осунувшееся лицо, синева под глазами, нервно сжатые пальцы выдавали крайнее волнение.
Врач, на прием к которому записали Ларису, оказался коренастым, подтянутым мужчиной лет пятидесяти, с ярко выраженной восточной внешностью. Доктор с озабоченным видом то и дело куда-то ходил.
- Натуральный Алладин! Ему бы еще туфли парчовые и чалму, - пошутила Анна, стараясь развеселить мать.
"Черненко Григорий Михайлович", войдя в кабинет, прочла на бейджике доктора Лариса и улыбнулась: говорящая фамилия. За соседним столом строго хмурила бровки молоденькая медсестра.
- Садитесь, - кивнул Черненко, - рассказывайте, что с вами случилось.
Как у многих некрупных мужчин, голос его отличался глубоким низким тембром. Видимо, так природа восполняет слабину роста. Голубева подала врачу документы и кратко изложила суть дела.
Григорий Михайлович ознакомился с Лариными бумажками и велел готовиться к осмотру. У неожиданно высокого кресла Лариса замялась.
Привыкшая к хамоватости гинекологинь, Лариса слегка опешила. Черненко был невозмутим, внимателен и тактичен. После скрупулезного осмотра и не менее обстоятельного опроса, заполнил какие-то бланки, устало повел плечами и твердо глянул Ларисе в глаза:
- Надо срочно оперироваться. Онкомаркеры не выявлены, но опухоль изрядная. Что за болячка к вам прицепилась, пока не ясно. Удалим - разберемся.
- Ирина Павловна сказала, что мест нет, - осторожно заметила медсестра.
- Как нет! - вспылил Черненко. - Мне лучше знать!
- Анализы у неё, вроде, не плохие, бывают хуже.
- Это не вам решать! - рявкнул доктор и, схватив Ларисины выписки, выскочил за дверь.
Вернулся он красный, взъерошенный, но с довольной улыбкой:
- Идите в третий корпус, оформляйтесь в стационар.
Анна помогла донести сумки. На прощанье ласково обняла, поцеловала мать:
- Не забудь про деньги. Там, в правом кармане, шоколадки - баба Зина передала, - дочь подмигнула, - на подкуп должностного лица. Вдруг, и вправду, пригодятся. Я позвоню, как доеду. Ну, ступай с богом.
Стационар сиял чистотой, но и здесь чувствовался мерзкий, тошнотворный душок. Дезинфекция - объяснили Ларисе. Эта душная, везде проникающая гнусь намертво слилась у Лары с горем и отчаянием.
Народу было много. Голубева долго ждала места в палате и когда наконец прилегла на скрипучую койку, мгновенно уснула.
Разбудила её беседа:
- ...а он на мне хитренько: а вдруг, бабушка, не проснетесь...
- У нас бухгалтерша так умерла. Глаукому лечила. В самом расцвете баба была. Сыну семь всего. Жуть.
- Я слышала, наркоз разный бывает. От путного махом одыбаешь, а от дрянного три дня дохнешь.
Лариса отлично знала это послеоперационное состояние: тело плющит и выкручивает. И немыслимая слабость. Ползешь вдоль стеночки, как травленная муха, ноги дрожат, подламываются... Вступать в разговор Голубева не хотела. Она слыла молчуньей и не понимала, почему в больницах едва знакомые люди вываливают друг другу подробности своей жизни, зачастую очень интимные.
- В общем, дам я, жить-то хочется. Две тысячи, вроде, недорого...
- Недорого, но у кого они лишние...
- А может, главврачу пожаловаться? Видели внизу объявление?
И правда: в вестибюле, на видном месте, висел призыв, бороться с вымогательством персонала. И номера телефонов указывались. Жалуйся - не хочу!
- Ага, ищи дураков. Мы ж сюда еще сорок раз прикатим, к этим же врачам.
- Помните президентскую конференцию? Ну, где вопросы задают. У нас одна дозвонилась, спросила, как прожить на двенадцать тысяч бюджетной зарплаты. Так этой правдолюбке враз сокращение штатов устроили, чтоб другие не ябедничали.
- Миленькие, а как дать-то?
"Видать, как и я: из страны непуганых идиотов", - навострила уши Лариса.
- Он или в кабинет позовет, или в палату придет, типа осмотреть, вот и вручишь. Тут никто не брезгует. Сестрам - по сотенке, санитаркам - яблочко, шоколадку, конфет. Знакомая после операции лежала, мучилась, расперло её, боль адская. Спасибо надоумили, что газоотводную трубочку должны ставить, только ручку позолоти. Рассказывала, а у самой слезы в глазах стояли. Неужто такую малость сразу нельзя было сделать?
- У них зарплата низкая, вот и подрабатывают, как могут.
- Их бы к нам, в деревню, - откликнулся кто-то из угла, - в четыре утра на дойку вставать, в холод, в навоз топать. И за все семь тысяч в зубы.
- Господи, как вы там живете!
- А не живем - существуем. Кабы не огород, да хозяйство... Вкалываем с утра до вечера. Я как увижу эту рекламу про домик в деревне, меня аж трясет. Корма втридорога, а продать что - только по дешевке. Все развалилось... При советской власти наш колхоз миллионером был. Свою бойню имели, пимокатку, квартиры благоустроенные строили, везде асфальт, зарплата не меньше, чем у городских. А сейчас у нас ветеринар с высшим образованием получает, как здешняя медсестра. Один на три деревни остался и тот пенсионер, а скотину-то народ держит. Без неё никуда. У меня, вот, денег на операцию нет, так кум за ляжку мяса договорился. У него тут кто-то знакомый есть.
- А что, за операцию тоже надо платить? - не выдержала Лариса. - И сколько?
- Говорят, от восьми и выше.
- А как узнать?
- Они сами скажут. За выпиской в кабинет пригласят, там и рассчитаетесь.
У Лары с собой было десятка с мелочью. Зина настояла, как в воду глядела.
К концу дня Голубева освоилась, познакомилась с соседками. Были тут и совсем молодые, и весьма пожилые. Проклятая хворь не щадила никого. Более всех Лару потрясли нерожавшие: ничто так не ранит душу, как бездетность. Связанные общим горем, женщины старались избегать ссор, обыкновенно разгорающихся из-за всяких мелочей, вроде сквозняка из широко раскрытой форточки или громкости радио.
В простенке между кроватями была прикреплена небольшая иконка со словами молитвы за здравие. Дмитриевна обратила внимание, что почти все больные знали её наизусть. Лара украдкой переписала молитву в блокнотик. Пожалуй впервые она с пронзительной ясностью почувствовала себя крошечной песчинкой на ладони у бога и поняла, что больше надеяться не на кого. Разве что на врачей.
Ларису приятно удивило, что оперировать её будет тот самый Григорий Михайлович. Алладин. Все побывавшие у него на приеме женщины в один голос хвалили доктора за тактичность и внимательность.
В отделение был еще один хирург Ныркин. Лысый, краснолицый развязный. Поговаривали, будто он не прочь выпить, любит захаживать в палаты к молоденьким пациенткам, травить не совсем приличные анекдоты, подношения принимает, как должное...А вот про Черненко такого никто не слышал. Может и берет, да по-тихому.
Насчет наркоза Лариса сомневалась не долго. Глупо напрасно страдать: надо беречь силы. Анестезией занимался представительный, наполнивший палату благоуханием дорогого парфюма здоровяк.
- Ну что, готовы? - он взял Голубеву за запястье и стал считать пульс.
На лице мужчины не промелькнуло и тени угрызений совести. Спокойно спрятав купюры в карман, он удовлетворенно кивнул и ушел. Ларе сделалось гадко, как никогда, будто она кого-то обворовала.
- Да бросьте вы так переживать, пусть им стыдно будет. Это у нас по закону все бесплатно, а куда не сунься - всюду плати: в саду, в школе, в больнице... Уж лучше бы честно деньги взимали по прейскуранту, через кассу.
- Везде обман. Телевизор послушаешь - не иначе в раю живем - так все замечательно. И доходы у населения прут и страна развивается. А оглянешься - везде жопа.
- Кто рапортует-то? Министры, которым глаза показухой замазывают. А как на самом деле Россия живет, сами знаете.
- Девочки, не тратьте нервы, они нам еще пригодятся. Что зря орать: до неба высоко, до кремля далеко.
Оперировали Голубеву в пятницу. Обычно по выходным в стационаре застанешь лишь медсестер и дежурного врача. Однако ранним субботним утром, Черненко уже был на работе, проведывал оперированных накануне женщин. Непонятно, когда бедняга отдыхал. Выглядел он не лучше своих подопечных: такой же бледный и заморенный.При этом он, должно быть, дымил как паровоз, от него за версту несло крепким табаком.
- Все прошло гладко, без сюрпризов, - обрадовал Григорий Михайлович Лару. - Правда, повозились, уж очень большую бяку вы отрастили. Опухоль пограничная: и не хорошая, и не плохая. Крайне редкий случай, не знаешь, чего ждать. Поэтому лучше подстраховаться химиотерапией. Ничего, ничего. У нас вон и девяностолетние бабули лечатся. Выдержите. Главное - позитивный настрой. Завтра вас из реанимации переведут, родные могут за вами поухаживать. Есть кому?
- Да.
- Ну вот и ладненько. И не залеживайтесь. Как бы не было больно, вставайте, двигайтесь, шевелитесь.
Дочь и сватья приезжали по очереди. Помня наказ Алладина, Лара усердно плелась по коридорам.
Черненко наведывался к пациенткам несколько раз в день. Глядел швы, мял животы, интересовался аппетитом, температурой, не грозно ругался, подбадривал и шутил. После его осмотров в палате становилось гораздо веселее.
- Мировой мужик, душевный. Такого не грех наградить.
- Интересно, женат?
- Говорят, вторым браком. Ребенок есть.
- Видать, не такое уж золото, с хорошими не разводятся...
- Вдруг он здесь душка, а дома деспот. Скажете, не бывает?
- А я заметила, что порядочным мужикам всегда стервы достаются...
- Может, второй раз повезло.
- Бедная женушка.
- Это почему же?
- Так ведь он здесь круглыми сутками торчит, возле больных. Какая жена такое вытерпит.
- Любящая...
- Или такая же малахольная.
- По-вашему, если человек добросовестно работает, значит он с прибабахом?
- С прибабахом или без, но точно не от мира сего. Я такого равнодушия, как в наших больницах, нигде не видела. Григорию Михайловичу надо памятник при жизни поставить. Если б не такие как он, мы бы вымерли все, как динозавры.
С этим никто не спорил.
Больничное время тянулось резиной. Пациентки в палате менялись. Женщины искренне радовались за выписывающихся, тепло привечали новеньких. Одна из них оказалась медсестрой из хирургии городской больницы.
- Что же вы у себя не оперировались? - удивились все.
- Дорого: двадцатка. Здесь еще по-божески берут.
- А мы думали, врачи со всеми, кто в отделении работает, делятся.
- Держи карман шире!
- А как же эта, как её, корпоративная этика?
- Каждый выживает, как умеет. У всех дети, кредиты...
- Интересно, сколько надо людям платить, чтоб они мзду не брали, - встряла закройщица Люся, - слышали в новостях: опять какой-то мер на взятке погорел. А ведь его получка нам и не снилась. Выходит, сколь не плати - все мало?
- Сталина на них нет,- вдруг просипела молчавшая все дни старушка,- сажать надо!
- Люди, мы же сами даем! Тогда и нас - в тюрьму!
Неизвестно, чем закончился бы спор, не подоспей ужин. После него все как-то притихли. Кто дремал, кто читал, кто говорил по телефону. И каждая мечтала поскорее уехать домой.
Дмитриевне все обрыдло: и казенная еда, и неудобные, скрипучие койки, и бесконечный треп "за жизнь". Голубева отворачивалась к стенке, закрывала глаза, но от себя не убежишь. Сильнее всего изводили мысли о треклятой опухоли, о предстоящей "химии" с изнуряющей рвотой и дикой слабостью, о коварных метастазах, боли, расходах, долгах... Здесь, в онкодиспансере, об этом думали все. На редких счастливчиков, имевших "доброкачественные анализы " и хорошие прогнозы косились с едва скрываемой завистью и страхом за свою судьбу.
- Не жалейте себя, ведите привычный образ жизни, выходите на работу, больше двигайтесь, избавьтесь от вредных привычек,- слегка краснея говорил Черненко, - в общем, забудьте о болезни и она забудет о вас!
Редкий Ларин диагноз его явно смущал. На вопрос о вероятности рецидива он виновато поднял густые брови и честно ответил, что опухоль мало изучена, а потому непредсказуема.
- Может, вам на моем примере диссертацию написать?
- Боже упаси! - всплеснул доктор руками.- Вон вас сколько! Оперировать надо, а не бумагу марать. Да и староват я уже для научной работы. А вы не раскисайте. Перед выпиской "прохимичим" вас, потом раз в месяц будете ездить сюда, в отделение. Чтобы зря не кататься, сначала звоните мне. Мало ли что, вдруг я в отпуск уйду. Ничего, потерпите, скоро домой.
Нагонявшая панику "химия" заключалась в капельнице с синей жидкостью. Процедура заняла чуть больше часа. Ларе посоветовали дать сестре сотенку, чтобы она добавила противорвотное, поэтому особой тошноты Голубева не почувствовала, только сильно кружилась голова и сушило во рту.
Последняя ночь в диспансере выдалась особенно муторной. Лара долго не могла уснуть, все прикидывала, как отблагодарить Черненко. Денег осталось всего шесть тысяч, и было их совсем не жаль, Лара была искренне признательна доктору за внимание и доброту, но не знала, как поделикатней управиться с этим делом. Для сестер она попросила купить Анну торт и коньяк.
Проснулась Дмитриевна ни свет ни заря. Кое-как проглотила завтрак, собрала вещи и, нервно сжимая в кулаке деньги, затопталась у ординаторской. За две недели Лариса слегка поднаторела в "стимулировании персонала", но все равно волновалась, как перед экзаменом. Переживала, что денег маловато, что нет конверта, чтоб устроить все поприличней, думала, что сказать, за что благодарить.
Черненко спутал все Ларины планы. Никуда он её не звал, сам вышел к Голубевой с уже готовыми документами, еще раз подробно объяснил, как вести себя дальше, пожелал счастливого пути и пошел по коридору.
- Григорий Михайлович! - растерянно вскрикнула Лариса.- Подождите! - Она догнала его, сгорая от стыда, сунула в карман его халата сложенные вдвое купюры. - Вот, вот вам за все, - бормотала она, - это от души, вы не думайте...
- Да что вы, не надо! - наливаясь краской, пытался вернуть Ларины деньги доктор.
- Не обижайте, прошу вас, я так вам благодарна, если б не вы...Пожалуйста...
Резко повернувшись, она как могла быстро заковыляля в палату. Сердце колотилось, по вискам катился пот. Близкая к истерике, Лариса готова была расплакаться, но тут в дверях отделения появилась дочь. Приведя мать в чувство, она унесла её сумки в машину и вернулась с пакетом и тортом.
- Анечка, уволь,- в ужасе пролепетала Лариса.
Кивнув, Анна сама проскользнула на пост:
- Девочки, спасибо за все, до свидания!
- Как мило, - расплылась медсестра.
В пути Лариса окончательно утвердилась, что ей здорово повезло. Все могло быть длинней, безнадежней и страшней. И дело даже не в диагнозе, он-то как раз оптимизма почти не внушал. Ларе повезло в главном - с врачом. Может и господь пособил, не даром сватья с дочкой усердно молились...
Через три часа Голубева наконец была дома. Усталая и разбитая дальней дорогой, она невольно улыбалась, вспоминая своего лечащего врача. Теперь Лара точно знала, как выглядит один из её ангелов-хранителей: вылитый Алладин.