День кончался. Подошел узбек, попросил сигарету Я отдал последнюю - я в завязке. Посмертно. Еще дня три назад мы были врагами и "мочили друг друга по сортирам", а теперь мы держим затерявшийся в бездонной степи городок. За эти три дня мы зарылись в землю по самую голову, завалили в домах все двери и окна. Заняли долговременную оборону. Я подсел к радиостанции, включил, скрутил крышку с пульта настройки. Маховичок частотной настройки послушно закрутился, но эфир заполнял однообразный шум, изредка прерываемый короткими и очень неразборчивыми фразами. Кто-то пытался пробиться сквозь помеху. Мне сказали, что связь глушат, что радиосигнал не проходит, а телефоны перерезали, но я упорно крутил ручку. Потом решил экономить батарею.
Узбек налил в бутылку машинное масло, провертел ножом в крышке дырку, вставил резиновую трубку от разодранного стетоскопа, закопал бутылку наполовину в землю, утрамбовал вокруг землю. И слушал. Я посмотрел на него, он посмотрел на меня, я кивнул, он отрицательно помотал головой. Он пытался услышать звуки цивилизации - шум гусениц, канонаду, взрывы. Было тихо. Мы видели их колонны. Ночью. Днем они не появлялись. Их колонны неторопливо двигались с востока, двигались в ночи, непрерывно, непрерывно, непрерывно. Огромная сила. Наш городок они обходили стороной. Первые две ночи мы выдержали несколько их попыток взять наш городок, но мы их отбивали. Сегодня, они видимо, предпримут капитальную попытку уничтожить нас. Мы не знали, кто они и откуда пришли, одно мог сказать я абсолютно точно - это были люди, у них была кровь, и они тоже погибали. Как и мы. Но их было много, очень много. Бывалые говорили, что воевать они не умели, как следует. Я не был бывалым и поэтому судить об их навыках не мог. Просто стрелял в них. А они стреляли в меня.
Командир говорил, что они вокруг, что их гораздо больше, чем нас и этой ночью за нами придут танки и артиллерия. А мы только глубже закапывались в землю. Перевалило за полдень. Я сидел и набивал магазин новыми патронами. Ночью магазины с патронами неожиданно закончились и пришлось просить их у узбеков. Они дали. Это уже восьмой набитый магазин. Сегодня набью штук тридцать, благо патронов у нас - на месяц вперед.
Пришло время намаза. Мусульмане приступили к молитве. Кто-то из наших перекрестился, поцеловал крест. Я плюнул в песок и продолжил набивать магазины. У них есть Бог, а у меня Бога нет, зато есть тысяча патронов и тридцать пустых магазинов. Может быть, и у меня мог бы быть Бог. У кого-то есть свет в конце туннеля, у кого-то есть морфий и героин, у кого-то семья дома, у кого-то только фотография на память, амулет в виде патрона на веревочке, а у меня остались только патроны и магазины. И номерной жетон. Меня спросили, к какому Богу я обращусь после смерти. Я ответил. К своему.
Финны насыпали песок в мешки и обкладывали ими свою позицию. Они были наемниками, они хорошо воевали и бились до последнего человека в надежде на себя и на удачу. Удача кончилась. Остались только мы. Ближе к вечеру вернулись разведчики - они прошли тридцать километров вдоль железнодорожных путей на БМП, но не нашли ни одной живой души, даже на ближайшей станции не нашли никого, только тела и следы страшного боя. Только тела наших. Видимо, их взяли с ходу. Мы никогда не видели их убитых. Несколько раз я подмечал, что попал в кого-то, но за бруствером, на траве, поутру нашел только пятна засохшей крови и кучу стреляных гильз. Вчера утром кто-то запаниковал, кричал, что страшный суд грядет, что это и есть апокалипсис. Его спеленали и посадили в подвал. Но сегодня утром он умер. Сердечный приступ. Остальные пока держались.
Я смирился с тем, что погибну. Главное, что не зря. На всех нашло какое-то спокойствие, отрешенность. Если я умру, то я умру, если буду тяжело ранен, то поутру меня добьют. Сегодня утром мы добили троих - оставлять их умирать, без всякой медицинской помощи, было негуманно. С нашей точки зрения. Обезболивающее уходило на легкораненых. Этой ночью ранило и меня - в левое бедро угодил осколок, благо, он был уже на излете и не впился глубоко. После боя я промыл рану, полил зеленкой и наложил бинт. Я провоевал всю войну и не получил ни одного серьезного ранения, а тут, под занавес. Я заставил себя усмехнуться. Рана ныла, но я перестал обращать на это внимание. Вечером надо сменить повязку.
Я раньше боялся погибнуть на этой войне. Мне было очень страшно и меня страшно мандражило, когда мы отбивали очередную атаку. Но эта война кончилась. Наши враги стали нашими боевыми братьями, они уничтожали их наравне с нами и наравне с нами умирали в бою. Они говорили на своем языке, но это не мешало общаться.
Бессмысленность старых свершений настигла нашего командира роты. Майор говорил всем, что перед лицом нового врага и прочую патетику. Меня от него всегда рвало. Осталось набить еще десять магазинов. Каждый вечер над нами пролетал самолет-разведчик, всегда в одно и то же время, а вчера он не пролетел. Видимо, его аэродром уже заняли. Они.
Я поймал себя на том, что пою песню. Простенькую такую песню, что-то из далекого детства. Что-то не грустное и не веселое, что-то медленное и протяжное. Я посчитал магазины - двадцать пять штук. Еще пять. Погнали дальше. Прислушался и заметил, что поют многие, кто-то насвистывал мелодию, кто-то под нос бубнил слова, кто-то просто выл. Я продолжил петь свою песню, удивляясь, что она не так тупа, как раньше, и в ней есть смысл. Это оттого, что во мне смысла уже не было. Ко мне подошел кто-то из финнов и на ломанном русском объяснил мне, что если мы продержимся сегодня, то не продержимся завтра - или все погибнем, или... сойдем с ума. Не знаю, как этот солдат удачи, но я уже давно сошел с ума. Я сказал ему, что сошел с ума мир. Он ответил, что мы, может, последние живые в этом мире. А потом подошел взводный со второго и сказал, что мы все попали в Чистилище, и боятся нам уже нечего. Почему? Потому, что оно страшнее Ада. Что страшнее? Чистилище. Может быть, ты ведь видел Ад? Нет? Сдохнешь - увидишь! Когда смысл дошел до финна, он тоже засмеялся с нами.
В мире нет вечных сущностей, бессмертных богов, нетленных душ, вообще отсутствует какое бы то ни было постоянство, а есть лишь беспрестанное чередование возникновения и развития, разрушения и гибели, пребывания в непроявленном состоянии и нового проявления. Это мне сказал взводный. Лишь потом я понял, что может, это так и есть на самом деле.
А потом мы говорили о всякой ерунде. Никто не говорил о них. Один солдат показывал мне фотографии. Во его родители, вот его жена. А это его сестра. Она была медсестрой и погибла, когда санитарная машина подорвалась на неснятой своей же мине. Я достал из какого-то дома матрас, расстелил его под солнцем. Лег и про себя пел песни.
И я уснул, а проснулся уже на закате. Через час будет совсем темно и тогда. Тогда начнется. Рука потянулась к радиостанции. Включил, опять начал крутить маховик. Эфир однообразно шумел. Я поднес к губам гарнитуру, нажал на кнопку передачи и несколько раз произнес позывной. Стрела три, стрела три. Стрелу три никто не слышит. И никто не говорит. В позывных всегда ставили букву "р" - она хорошо пробивалась сквозь помехи. Потом я сменил частотный диапазон. Все частоты были заняты сплошной помехой. Я вытряхнул содержимое вещмешка на землю, сложил в него набитые магазины, на бронежилет надел разгрузочный жилет, загрузил его гранатами, магазинами, засунул в карман штанов гранату - для себя. Забрался в окоп, встал в рост и стал смотреть за бруствер. Скоро, уже скоро. Подул ветер, принеся с собой запах горелой травы. Так пахнет степь после пожара.
Сумерки сгустились в ночь, ветер стих. Я ждал. Он ждал. Мы ждали.
Идут. Они. Я присел в окопе, надел каску, застегнул ремешок на подбородке. Перед окопом небольшой глубины минное поле, это поможет задержать их. Крик ротного. Не стрелять, пусть подойдут ближе. Я прицелился в темноту. Еще ближе, еще. Просвистела ракета, раскрывшись в небе Солнцем - ярким, но холодным. Огонь.
Я хотел, чтобы утро наступило быстрее. Когда бой затихал, я доставал часы и смотрел на них. В половине двенадцатого я случайно стукнул часы, они так и остановились на двадцати трех часах. И тридцати минутах. Я их выкинул.
За три часа было шесть атак. Они шли волнами, одна за одной, одна за одной, каждый раз волна была никак не реже предыдущей, каждая последующая атака не отличалась от предыдущей - только нам все труднее было их отбивать. В минуты затишья я усиленно набивал магазины, вворачивал запалы в гранаты. К часу ночи мы заминировали передний край и отошли ко второй линии обороны - последней. Нас осталось пятьдесят человек, но никто не собирался сдаваться - наверное, сдаваться было неинтересно, а я каким-то внутренним чутьем понял, что пленных брать не будут. На оставленных позициях послышались взрывы - началась атака.
Я вспомнил, что забыл сменить повязку на ране.
Что-то сверкнуло сбоку и меня отбросило к противоположной стене. Я закрыл глаза. А когда я их открыл, бой продолжался, но мне было не до него. Я встал, подошел к дыре, пробитой реактивной гранатой, снял каску, вещмешок с магазинами, бронежилет и вылез в дыру. Стоя на земле, я отстегнул нож от ремня, выкинул ненужный автомат и пошел к железнодорожной насыпи. Я дошел, уселся на рельсы и закурил. Кто-то хлопнул меня по плечу - наш взводный. Он широко улыбался:
-Ну что сидишь? Пойдем.
Смеясь, мы пошли по путям.
В мире нет вечных сущностей, бессмертных богов, нетленных душ, вообще отсутствует какое бы то ни было постоянство, а есть лишь беспрестанное чередование возникновения и развития, разрушения и гибели, пребывания в непроявленном состоянии и нового проявления.