Аннотация: Как мы порвали Интерпресскон, и как Интерпресскон рвало на нас.
"И сходят гении с ума в "Ночном дозоре"...
"Зимовье Зверей", не о том и не о тех
Действующие лица:
Шершавый - муж моей подруги, неизвестный русский писатель.
Дрессировщик - неизвестный русский писатель, холост.
Я - неизвестный русский писатель без определённого семейного положения.
Массовка - известные и неизвестные русские писатели.
Время действия: понедельник, не дождавшийся субботы.
В пятницу, соответственно, 5 мая, в день, как ни странно, печати (великой, русской), мы ездили на Интерпресскон. Вернее, Интерпресскон, проходил с 4 по 7 мая, а мы ездили всего лишь на награждение лучших писателей-фантастов. Великих русских писателей, как я их называю. За неимением, так сказать. Нас почему-то никто награждать не собирался. Скажем больше: нас там даже никто не знал. Тогда, в начале.
Ездили мы туда вместе с Шершавым. Интерпресскон проходил в Зеленогорске, в санатории "Белое солнце" (пустыни - шутили всякие люди.) Мы не шутили. У нас была цель. Добраться и, по возможности, набраться. Но сначала, по старой доброй традиции нужно было "искать наших".
Первым делом в помещении для докладов мы заметили Дрессировщика. Дрессировщик вёл себя нагло. Но не наглее обычного. Он время от времени перебивал докладчика, а более ничего постыдного он не делал. Как выяснилось позже, обнаглел этот тип от внезапно накатившей славы - он был в числе номинантов Интерпресскона. Стоило нам пристроиться на достойных наших задниц стульях, как главный докладчик приподнялся и прикрыл заседание. Но мы были не при чём. Ему просто покурить захотелось.
Мы стали отлавливать Дрессировщика. Дрессировщик не хотел отлавливаться, увиливал и прятался за спины великих русских писателей. Как-то так сложилось, что все великие русские писатели (фантасты, добавлю я в скобочках, ибо иных не видела) обладают массивнейшими животами. Чем значительнее писатель, тем больше его живот. Таки вот. Я, растопырив руки, ходила по следу неуловимого Дрессировщика (который до сих пор нас с Шершавым не приметил), Дрессировщик укрывался в тени Великих русских животов. Так продолжалось недолго. Поувиливав для приличия ещё какое-то время, наш добрый друг (и неизвестный русский писатель по совместительству) наконец-таки вынырнул из мутного потока изящной словесности, и оказался прямиком в моих объятиях, что немало удивило как его, так и меня. От неожиданности мы поздоровались. Тут Дрессировщик заприметил какой-то редкостно крупный Великий русский живот, и потащил нас к нему. Волны нашего любопытства разбились о живот, но живот выдержал. На животе болталась бирка: Святослав Логинов. Я как стояла, так и осталась стоять, только в лице слегка изменилась: глаза открылись вот так: о о, а рот так: 0. А Логинову как бы и пофигу. Попытки сказать ему то, о чём я мечтала уже почти неделю, после того, как прочитала в Москве (очень важная подробность!) его "Колодезь", закончились провалом, и даже фиаской. Дрессировщик помог мне мало. Почему-то он решил, что знакомить нас надо было так: "Вот эта девушка с зонтиком приехала сюда из Москвы специально, чтобы отиметь Воху Васильева... Зонтиком. А ещё ей очень нравится Ваш роман." Логинов офигел от таких извращённых сексуальных фантазий милой юной девушки, и отодвинулся в сторону спасительных животов. Дрессировщик наступал. Логинов отступал. А животы стремились к выходу. В итоге, таким противоестественным способом мы вышли из зала для заседаний, потеряли Логинова, зато нашли Шершавого, и дружно отправились в буфет, потому что по расписанию нам полагался обед. Обед-не обед, но выпить и в самом деле было надо.
Дальнейшие события развивались причудливо и непотребно. Естественно, мы пили. Потом Дрессировщику приспичило познакомить меня с писателем Лукьяненко. Вообще-то он мечтал толкнуть меня под Успенского или оставшегося Стругацкого, но на их счастье, оба отсутствовали, и столь сомнительной радости избежали. Да и мне повезло неимоверно - говорят, Успенский - самая крупная величина среди современных писателей-фантастов. В смысле, живот у него самый офигенный. Долго ли - коротко ли, шлялись мы по коридорам, пили вино, задирали русских писателей малого калибра. Перед каждой подобной "задиркой" мы планомерно теряли Шершавого, и после каждого удачного исхода встречи непременно его находили. Тут на свою беду из одного номера высунулся писатель Лукьяненко. Его, естественно, заметил Дрессировщик. Писатель Лукьяненко отступил обратно в номер, но было поздно. На массивном животе писателя Лукьяненко перекатывалась обложка от его "Лабиринта отражений" - крошево-месиво, как и полагается в подобных случаях. Моих пацифистских сентенций из серии : "Неужто приятно, когда к твоим книжкам такую кровишшу рисуют?", он не принял, сообщив, что это - виртуальность. Типа я не знаю. А по мне хоть в виртуальности, хоть по жизни крошево - всё одно, не то это Самое Главное, о чём должен писать настоящий русский писатель, рисовать настоящий русский художник, читать настоящий русский читатель. Пока мы с писателем Лукьяненкой мирно беседовали о литературе (чёрт побери, ну почему у меня все беседы о литературе заканчиваются если не дракой, то ещё какой-нибудь пакостью???), Дрессировщик просёк, что здесь можно пожрать. Обнаружив небольшой столик с едой, он кинулся к нему, будто не выжрал только что целый бутерброд и до хрена винища. Еду привезли дети, они её специально для любимого писателя Лукьяненки сготовили (фигово сготовили - признался потом Дрессировщик). В какой-то момент мы осознали, что находимся отнюдь не на нейтральной территории, а в личных апартаментах писателя Лукьяненки. Вскоре, вспомнил об этом и он. Мы с Дрессировщиком отступали, как давеча Святослав Логинов, а писатель Лукьяненка угрожающе шевелил животом. Опасаясь крайних мер, мы тайком выбрались из негостеприимного обиталища, причём Дрессировщик сожалел об оставшейся на столике и так не продегустированной жрачке, а я - о том, что писатель Лукьяненка не дал ему на прощание пинка под зад, как этот гад, собственно, и заслужил. По дороге непосредственно от злосчастного номера, мы вновь обнаружили Шершавого. Я принялась пилить Дрессировщика, за что была немедленно возведена в ранг его совести. Мне было грустно, оттого что какой-то сраный писатель Лукьяненко послал нас на хуй. Неугомонный Дрессировщик установил у меня тягу к депрессии. Тягу лечили сначала вином, потом оно внезапно кончилось, и по пути за добавкой я (не помню уже почему) оказалась в номере критика Семецкого, которого великие русские писатели очень любят убивать в своих произведениях. За это даже премию дают - премию за лучшее убийство Семецкого. В этом году получил её, разумеется, писатель Лукьяненко. Таки вот. Сосед критика - неизвестно кто, во всяком случае, не критик и не писатель, к тому же - москвич, принялся лечить меня самогоном, привезённым Вохой Васильевым. Когда я попробовала этого самогона, я поняла, что бить Воху зонтиком я не стану. Сил не хватит.
Каким-то образом я всё-таки оказалась в коридоре (кажется, мой собеседник заснул, а я забыла, куда он спрятал самогон).
Лечение вином продолжалось. К моему глубокому сожалению, добрый Дрессировщик лечил им всех, кто попадался под руку, что меня нисколечко не радовало. Вино жалостливо убывало, а жаждущие лечения прибывали.
Увидев меня, тётя-воспиташка, до того нахально употреблявшая моё лекарство, увела целую флотилию маленьких мальчиков, приехавших попялиться на любимого писателя Лукьяненку. Нас явно запомнили.
Единственная возможность превратиться из неизвестного русского писателя в известного - намазолить глаза прочим известным писателям. "Маза фака!" - скажут они тогда - "Почему это наш дорогой (дорогая) собутыльник такой-то до сих пор не Великий писатель, как все прочие мы?" И они обязательно (если, конечно, не жрать их еду и не пинать их в живот) напишут вместе с неизвестным русским писателем общий роман. Пускай, бОльшую часть романа напишет неизвестный русский писатель, а бОльшую часть гонорара получит писатель известный. Главное, нАчать. А там уже дело за малым - отрастить живот и, задрав штаны, бежать за комсомолом. Если поспеешь.
Перед награждением всевозможные дети принялись брать у нас с Дрессировщиком автографы. Шершавый, который благополучно избегал всех щекотливых ситуаций, остался не у дел. К нему дети не подошли. Не подошли они и к другим невеликим русским писателям. Вот она, любовь толпы! Я честно признавалась каждому из детей, что я - не писатель Лукьяненко, которого им, видимо, очень хочется. Дети кивали, и говорили что да, и в самом деле, но автограф писателя Лукьяненки у них уже есть, а моего ещё нет. Теперь, чтобы оправдать доверие чистых неиспорченных душ, мне и в самом деле придётся написать какой-нибудь роман в жанре фэнтези. Вот ведь шняга какая!
Конечно же, первым делом устроители решили наградить Пелевина, чтобы сразу с ним и разделаться. Пелевина, естественно, не было. Зато были легенды о нём. О том, как он задолжал кому-то из здешних завсегдатаев бутылку водки, о том, как он вызывал демонов и принимал кого-то в сатанисты... Легенда порождает легенды, это нормально. И всё-таки очень жаль, что Виктора Олеговича не было. Вот уж кто заткнул бы Дрессировщика, вот уж кто дал бы нам достойный отпор! Хотя нам хватило бы и Успенского. Ну, чего нет - того нет. По словам Шершавого, это был самый раздолбайский Интерпресскон из всех, какие он когда-либо видел. А по мне так и нормальненько.
Увидела я, наконец, и Воху Васильева, чей самогон спас его от моего зонтика. Староват, честно говоря. Для фэнтези староват. Ну да и фиг-то с ним.
Обратно мы добирались неожиданно и вызывающе. По дороге к вокзалу Дрессировщик перехватил своего приятеля - Первушина (тоже неизвестного русского писателя), бредущего в неправильном направлении, и повторяющего: "Сумка... сумка... сумка..." Он сумку потерял, а где - забыл. Добрый Дрессировщик взялся ему помочь, и канул на хрен. А мы с Шершавым (который обратно нашёлся) внезапно вспомнили, что не знаем, как идти к вокзалу. Полный абзац. Пошли в лесок, на полянку. С полянки открывался замечательный обзор, и Дрессировщика, ведущего Первушина в правильную сторону, мы смогли бы заметить очень просто. Кроме того, там был чудесный муравейник. Мой измученный всякой выпивкой организм взмолился к муравьям: "Звери, твари ползючие, нагадьте мне своего яду вот на эту веточку!" Муравьи явно не желали мне помочь, и вообще не собирались втыкаться в суть проблемы.. Пришлось лечь под соседнее дерево и ждать помощи с воздуха. Помощь объявилась, но как-то невнятно: Шершавый влез на дерево, пытаясь обнаружить вокзал в поле нашей досягаемости...
Разбудили меня простые русские люди на автомобиле, спрашивавшие дорогу куда-то. В итоге, выяснилось, что они гораздо больше нас осведомлены о происходящем. Они знали, что мы в Зеленогорске (мы тоже знали, но забыли), они знали, где вокзал, и, наконец, они знали, сколько раз и где нужно повернуть, чтобы на этот вокзал попасть. Надо ли говорить, что им пришлось довезти нас докуда надо совершенно забесплатно. Денег мы им не дали. Признались честно: Пропили. И это была почти что правда.
До дома мы добрались без приключений. А вот что стало с Дрессировщиком и Первушиным, не говоря уже о писателе Лукьяненко, мы узнаем после.
Главное, что теперь у меня появилась цель в жизни: к следующему Интерпресскону отрастить огромный живот, стать великим русским писателем и выгнать писателя Лукьяненку (который непременно припрётся жрать мою еду) из своего номера нахрен!!!