Он чувствовал себя глупо. Как будто он порылся в шкафу для переодевания и примерил что-то, что больше подходило его брату.
Эта чертова штука просто не подходила.
Голос из дверного проема. Лаконичный и слегка насмешливый.
"Ты выглядишь как придурок, братан".
"Саша, если ты не можешь быть полезен, просто отвали, ладно?"
Как раз в тот момент, когда его мать проходила мимо его двери.
"Pourquoi avez-vous appris l"anglais juste pour utiliser tous les gros mots de cette langue?" Почему вы двое выучили английский только для того, чтобы использовать все худшие слова, которые он может предложить?
"Il nous reste une demi-heure avant le dîner. Nos invités vont bientôt arriver. Иль ты плачешь, друзья, иль ты плачешь." У нас есть полчаса до ужина. Скоро прибудут наши гости. Пожалуйста, дети, пожалуйста.
С этими словами она ушла. Саша остался.
"Как я уже говорил ..."
"Я знаю, что выгляжу как придурок. Это нихуя не подходит. Я буду констеблем Пугалом, посмешищем для всего Гендона".
"Или хуже... талисман".
Юридически Трой был слишком маленького роста, чтобы быть копом. Его отец капитулировал перед его желанием поступить в столичную полицию после долгих споров, но по-хорошему, и потянул за ниточки, которых у него было предостаточно, чтобы его младшего сына приняли в колледж Хендон в качестве кадета. Это причинило ему боль, и причинило вдвойне. Трой был хорошо осведомлен об этом. Восемнадцать месяцев назад Трой отказался от Открытой выставки, меньшей формы стипендии, в колледже Крайст-Черч в Оксфорде, чтобы работать в одной из газет своего отца в качестве начинающего репортера. Подобно Чарльзу Диккенсу, он начинал как судебный репортер, день за днем сидя на жестких скамьях магистратских судов и записывая фрагменты жизни магазинных воров, пьяниц и лихачей. Затем он перевелся в Олд-Бейли, в ранг криминального репортера, и после года подобных репортажей его призвание, если таковое вообще могло быть, стало для него очевидным. Он хотел быть копом. Больше всего он хотел быть детективом. Форма была просто препятствием на пути. Чего он не знал, так это сколько препятствий ему придется преодолеть, чтобы снять форму.
Этот мешковат вокруг лодыжек, обвис в заднице и мог бы вместить другого худощавого человека на груди, не порвав серебряные пуговицы.
"Это, блядь, никогда не подойдет".
"Знаешь, Фредди ... Нет ничего такого, с чем хороший портной не смог бы сотворить чудеса. Когда вы на самом деле начинаете?"
"Понедельник следующей недели".
"Прекрасно. Заезжай к своему человеку на Сэвил-роу и подгони его ".
"Я очень сомневаюсь, что Фоулкс и Фрэншем беспокоятся о форме".
"Тогда найди другого. Видит Бог, кто-то же должен шить униформу. Подумайте обо всех этих пилотах королевских ВВС, подумайте обо всех этих офицерах гвардии. Они ходят обвисшими? Делают ли они, блядь. В любом случае, снимай это сейчас и надевай свой черный галстук и форму. Ма права, в любую минуту может появиться отряд чудаковатого старика, который расправится с джином."
"Тогда закрой дверь".
Саша закрыл дверь.
"Я имел в виду с другой стороны".
Она обмякла на стуле, и Трой понял, что она уже опрокидывала джин, что она, на самом деле, все это время держала большую кружку джина в руке, скрытая дверным косяком, и что она, вполне возможно, была более чем немного зла.
"Не будь глупым. Мы никогда не придавали значения наготе ".
Действительно, они этого не сделали, но ...
"Мы больше не в детской".
Она отпила, залпом допила свой джин, но не двинулась с места.
Трой знал, что она была права, они раздевались друг перед другом и другой его сестрой, Машей, с детства. У них было только одно правило ... никогда не комментируй то, что видишь. И он задавался вопросом, почему самосознание должно стать первостепенным в этот момент, и он знал ответ. Форма. Это изменило все.
Он разделся до нитки, Саша смотрела на него, потом не смотрела на него, и все это время выглядела безразличной, пока он не достиг точки разрыва ... самого завязывания черного галстука.
"Все еще не можешь сделать это сам, да?"
Она стояла позади него, выше ростом, даже когда была босиком, но сейчас она почти возвышалась над ним на каблуках, ее руки на его горле, она оглядывала его, чтобы увидеть их обоих в зеркале, ловко завязывала галстук-бабочку, шепча о кролике в норе.
"Странности?"
"А?"
"Вы упомянули странности старика ... его выбор гостей на ужин. Кто идет?"
"Хм... ну. Есть еще Розамонд Леманн".
"Я знаю это имя".
"Писатель. На самом деле, довольно хорошая. Трое или четверо на ее имя. Она сестра Джона ... Ты знаешь Джона. Род учился с ним в Кембридже. Один из ярких парней из "Тринити"."
"Придет ли Джон?"
"Да. А еще есть Мура Будберг".
"Опять? Странно."
"Папе, кажется, нравится ее общество".
"Мама не хочет. Имя Муры постоянно всплывает, черт возьми".
"Я думаю, баронесса Будберг возвращает старику частичку России, и, само собой разумеется, Ма не нуждается и не хочет никаких маленьких кусочков старой России. И Мура отлично подходит для игры в угадайку. Она советская шпионка или нет?"
"Я не вижу никакого смысла в том, чтобы в Советском Союзе были шпионы, которые говорят вам, что они шпионы, за гребаным супом".
"А еще есть Гарольд Макмиллан ..."
"И еще более странный".
"Макмиллан - мятежник ... Вы знаете, как старик любит нарушителей спокойствия. Мак - очаровашка. Безнадежный обольститель, сплетник, у которого примерно столько же шансов занять пост в кабинете министров, сколько у нашего кота ".
Саша отступил назад.
"С тобой покончено".
Таким он и был. Трой посмотрел в зеркало и смог снова увидеть себя, чего он не смог сделать, одетый как полицейский кадет-клоун.
"Если бы ты спросил меня, когда тебе было тринадцать и ты был прыщавым, будешь ли ты когда-нибудь красивым, только хорошие манеры удержали бы меня от отказа, но я скажу вот что, наш Фред: для маленького человека ты действительно довольно милый".
Трой ничего не сказал.
Саша вернулся к теме.
"И потом, у него есть новый парень, который пишет рецензии на книги для того или иного журнала ... Берджесс, Гай Берджесс."
ј2
Трой огляделся вокруг и почувствовал себя потерянным. Восемнадцать гостей расположились по обе стороны стола. Его отец на одном конце, его мать на другом. Его старший брат, Род, сидел по правую руку от матери. Макмиллан сидел справа от своего отца, что было довольно очевидным признаком того, что у Алекса был план действий, который он хотел сказать и хотел, чтобы Макмиллан услышал.
Трой был немного ближе к своему отцу, в стороне от центра, рядом со своей сестрой Машей, близнецом теперь уже совершенно пьяной Саши. Он задавался вопросом, его поместили туда, чтобы присматривать за Машей или она за ним. Она не появилась на коктейлях, но вышла из своей гримерной, выглядя как Грета Гарбо или Анна Каренина ... Черное платье, бледная кожа и большое декольте. Он задавался вопросом, на кого она могла бы намекнуть, но не мог определить ни одного вероятного кандидата.
В центре стола сидел Берджесс, по другую сторону от Маши. Она наклонилась в сторону Троя, ее губы почти касались его уха.
"Кто этот новый парень?" - прошептала она.
"Гай Берджесс".
"Халтурщик, романист, пол?"
"Взлом. Я так понимаю, старик взял его на себя. Род сказал мне, что они пересеклись в Кембридже."
"Забавно. Никогда не слышал, чтобы Род упоминал его."
"Я тоже".
"Вы видели его ногти? Выглядит так, словно зарабатывает на жизнь соскребанием навоза с коровьего зада".
"Скажи это немного громче, и он тебя услышит".
"Мне все равно. Я бы не позволил этим пальцам дотянуться до меня ".
"Ради Христа, Маша".
"Только говорю!"
"Только говоря что?"
Это был Берджесс, прокалывающий иллюзорный пузырь, который Маша пыталась надуть вокруг них двоих.
"Что вы с Родом вместе учились в Кембридже".
"О, да. Не совсем вместе. Я думаю, что Род ушел в отставку в конце моего первого года. И мы никогда не вращались в одних и тех же кругах".
"Род сказал мне, что вы были в России некоторое время назад?" Сказал Трой, надеясь на желаемый эффект и добиваясь его.
Никакое другое слово не ворвалось бы в комнату, перекрывая всю остальную застольную болтовню, совсем как "Россия". Напротив него стояли его дядя Николай и баронесса Будберг. В пределах слышимости его отец и, чуть в стороне, его мать. Все они русские изгнанники.
Прежде чем Берджесс успел ответить, вмешался Николай.
"Когда?" он просто спросил.
"Прошлым летом. Ездил в "Интурист" с приятелем по Кембриджу. Услуга за услугу - фунт в день, чтобы увидеть Москву. Дешевле, чем в Блэкпуле или Скегнессе".
"А", - сказал Николай. "Посылка для попутчиков".
Берджесс, казалось, не слышал презрения в голосе Николая.
"Нет, на самом деле, в то время я был полностью оплаченным членом Коммунистической партии".
Он огляделся, прекрасно понимая, что оказался в центре внимания, и, насколько мог судить Трой, ему это нравилось. Трой не мог отрицать очарования, даже когда Берджесс произносил такие эффектные реплики - кирпичи каскадом сыпались вниз, словно снос. Если бы не ногти и не остатки супа на его рубашке, Трой мог бы даже признать, что у Берджесса был стиль.
"Какая глупость", - мягко уколол Николай.
"Вполне", - сказал Берджесс. "Я подал в отставку в прошлом году".
"Ах ... визит открыл тебе глаза?"
"Простите меня, профессор Троицкий, если я скажу, что мои глаза не были закрыты. Давайте скажем, что я вернулся с другой точки зрения. Я не подвергся внезапному обращению, чтобы стать антисоветчиком".
"И я тоже. Но я был антисоветчиком еще до того, как существовал СССР".
Мура Будберг что-то так тихо сказала Николаю, что Трой не расслышал. Все, что он знал, это то, что это было на русском и резким тоном.
Вмешался его отец.
"Николай, не будь таким суровым. Гай был в России, и притом всего год назад. Когда кто-нибудь из нас был там в последний раз? Я уверен, ему есть, что нам сказать ".
Берджесс сделал паузу на несколько секунд, пока его аудитория приводила в порядок свои мысли. Тишина, нарушаемая только звоном ножа для рыбы Макмиллана. Трой совсем не был уверен, что Макмиллан слушал, но затем большие печальные глаза поднялись, как будто удивляясь паузе в разговоре.
"Я вернулся не столько критичным по отношению к России, то есть к российской системе, сколько критичным по отношению к самому себе, к своему собственному поколению. Всех нас, попутчиков, если хотите. Мы прицепили наш фургон не к той звезде. Красная звезда. Мы слишком легко поддались безумию, как вы метко выразились, будучи мечтательными утопистами в поисках рая для трудящихся, и убедили себя, что Советский Союз и есть этот рай. Мой визит в Россию научил меня тому, что она вполне может быть раем для трудящихся. Здесь есть чем восхищаться. Но это рай только для русских рабочих и только в контексте российской истории. Это не модель для Запада".
"А", - сказал Николай. "Вы видели будущее, и оно не работает".
Даже мать Троя, женщина, которая могла быть совершенно лишена чувства юмора, когда пыталась, смеялась над этим. Это была классика двадцатого века. Линкольн Стеффенс, американский журналист, подвел итог Советскому Союзу в одной цитируемой строке после своего визита в 1919 году. Но такова была тенденция ... Изгнанники не могли вернуться, тем не менее, западные интеллектуалы, казалось, толпами приезжали в новую страну, и рекламная ценность их визитов была неизмерима.
Бернард Шоу, энтузиаст, посетил страну в 1931 году и энергично защищал Советский Союз, Пятилетние планы и "Рабочую республику" на страницах Manchester Guardian. Его странным выбором попутчицы была член парламента от тори Нэнси Астор, без особого энтузиазма, которая хвасталась Алексу Трою, что она сказала Иосифу Сталину, что Черчилль был истощенной силой в английской политике.
"Ты ошибаешься", - ответил Алекс.
Герберт Уэллс, любовник баронессы Будберг, казалось, то появлялся в России, то покидал Ее в мгновение ока ... но кого из ныне живущих английских писателей так беспокоило такое количество антиутопий? Невестка Г. К. Честертона написала о своем "Российском предприятии", а политик лейбористской партии Этель Сноуден по возвращении опубликовала книгу под названием "Через большевистскую Россию на собачьих упряжках". Трой тоже не читал. Он был воспитан в старой России, а не в новой. Россия блекнущих воспоминаний, облупившаяся, как зеленая краска на ветшающей даче. Его отец бежал в 1905 году, побег, окутанный тайной и усыпанный бриллиантами. Его дядя и дедушка продержались до 1910 года, защищенные от царской тайной полиции покровительством самого известного писателя в мире, графа Льва Толстого. Со смертью Толстого защита прекратилась, и Николай привез старика в Англию, чтобы прожить свои дни, не выучив ни слова по-английски, и умереть в девяносто - автор дюжины брошюр о гражданском неповиновении и бесчисленных писем в The Times - никогда больше не увидеть Россию. Трой сомневался, что кто-либо из стариков за столом когда-нибудь снова увидит Россию. Он чувствовал, что у Берджесса было преимущество перед ним, перед ними всеми. Трой свободно говорил по-русски, но никогда не был в России. У Берджесса были. Хотя Трой на некоторое время почти отключился от muse, он мог видеть, что Род, чья неприязнь к Берджессу была слишком очевидной, внимательно слушал его. Он подавал им Россию на тарелке, между рыбой и мясом, мягко колеблясь между оговоркой и одобрением, предостерегая от ожидания чудес, ожидая их сам.
Трой перестал мечтать как раз в тот момент, когда Берджесс говорил что-то о встрече с женщиной в московском трамвае с поросенком под каждой мышкой.
"Почти невозможно представить, насколько близка современная Россия, находящаяся в центре самого управляемого и планируемого общества на земле, в своей городской столице, к девятнадцатому веку и к крестьянству".
Теперь Николай улыбался. У него не было никаких трудностей с таким подвигом воображения. Макмиллан тоже улыбался.
"Однажды я встретил парня с породой Абердин-ангус на крыше автобуса 38 в Блумсбери", - сказал он.
Трой подумал, что его отец и брат могли бы умереть со смеху. Берджесс тоже - ну, по крайней мере, он мог смеяться над собой. Немалая добродетель.
ј3
Матери Троя всегда нравилось, когда он играл на пианино после ужина. Ей нравилось выставлять его напоказ. Отцу Троя всегда нравилось, когда он играл на пианино после ужина. Ему понравился Великий американский сборник песен, какой бы безразличной ни была интерпретация.
Трой был неравнодушен к Фреду Астеру и Джинджер Роджерс и только недавно увидел, как они танцуют во время The Gay Divorcee, который научил его нескольким новым песням Коула Портера. В его репертуаре уже были "Любовь на продажу", "Ты кое-что делаешь со мной" и полдюжины других, и, просмотрев их, он остановился на новой, "Ночь и день".
к большому удивлению Троя, Берджесс придвинул стул к табурету у пианино. Поставил на крышку пианино свою крошечную банку из-под кофе и возмутительно раздутый баллон с бренди, в котором, казалось, было по меньшей мере три порции.
"Ты играешь, Гай?"
"Я звенлю. На самом деле я не думаю, что я хороший пианист. Но вы есть".
"Я недостаточно тренируюсь. Теперь, прежде чем мой отец подойдет и попросит "Надеть " Ритц" или что-нибудь столь же хриплое, у тебя есть какие-нибудь пожелания?"
"Не совсем. Полагаю, мне нравится странная песня мюзик-холла ... никогда не разбирался во всех этих американских штучках ... знаете, еще один странный гимн, вроде того, что мы обычно пели на школьном собрании ... И, конечно, никогда не бывает достаточно Гайдна или Моцарта".
"Вполне", - сказал Трой. "Но если я буду выкрикивать " Клянусь нахтмузыкой", "Нахт"" скоро закончится".
И демон прошептал ему на ухо.
"О тебе говорят славные вещи..."
И Берджесс присоединился ко второй линии:
"Сион, город нашего Бога!"
У него был плохой голос, у Троя был ненамного лучше, но пока тот же демон нашептывал, они пели до конца.