Хедли Чейз Джеймс : другие произведения.

Осторожный убийца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Джеймс Хэдли Чейз
  Осторожный убийца
  Возмездие Немезиды столь неотвратимо, что, несмотря ни на какую предусмотрительность, настигает даже самых осторожных преступников
  Дневники Эмерсона
  Глава 1
  Двадцать два туриста, полные, средних лет женщины и несколько пожилых мужчин, осторожно выбирались из автобуса. Восторженно разинув рты, изумленно озираясь по сторонам, они, словно стадо овец, столпились на площади перед кафедральным собором с его ста тридцатью пятью шпилями и двумя тысячами двумястами сорока пятью статуями.
  Я всегда с первого взгляда отличаю англичан от американцев. Англичане очень надменны И это понятно, такие же величественные и старые соборы есть у них на родине, а американцы никогда не обращают внимания на британскую чопорность и всегда суетятся с фотоаппаратами — Это — моя группа, мой Гефсиманский сад, — шепнул Умберто, едва раздвинув уголки рта — Прямо как стадо овец Самое смешное, что, прежде чем они снова сядут в автобус, они уже забудут все, что я им расскажу Да они уже завтра ни вспомнят, как выглядит кафедральный собор — Вы мне симпатичны, Умберто, — сказал я — Мне кажется, человек с вашими талантами не должен тратить свое время на всякий рогатый скот, даже крупный. Чтобы доказать, что я вам хороший друг, я готов взять эту группу.
  — Вы? — надменно произнес Умберто. — Что вы можете знать о кафедральном соборе? Сделайте одолжение, отойдите от меня. Буду рад, если вы вообще унесете ноги. — Он поправил фирменную фуражку с надписью «Гид», поправил потрепанный галстук и легкой походкой направился к группе туристов, сияя искусственной улыбкой и прикрывая левой рукой большое жирное пятно на куртке.
  Еще один автобус подъехал к стоянке, остановился, и вышла новая группа туристов.
  — А это — мои, — заявил Филиппо, старательно погасив сигарету и аккуратно заткнув окурок за ленту шляпы. Он ухмыльнулся:
  — Какая коллекция тупиц! И я должен им подарить свои полчаса. А если этот дурак Умберто не поторопится и не увезет свою группу дальше, то мы можем столкнуться в соборе, и тогда мне придется говорить во весь голос, чтобы заглушить его хриплую болтовню!
  Я схватил его за руку:
  — Филиппо, вы сегодня выглядите усталым! Мы с вами всегда были хорошими друзьями: почему бы вам не отдохнуть? Позвольте мне провести этих идиотов по собору вместо вас? Я с удовольствием сделаю это за небольшую сумму, ну, скажем, лир в пятьсот, а чаевые будут, конечно, ваши.
  — Идите вы, жулик, знаете куда, — ответил Филиппо, вырывая руку. — Заткнитесь! И завидуйте мне: я неплохо вчера гульнул!
  — Почему вы считаете, что я завидую? — спросил я, нахмурясь. — Посмотрите на себя: рубашка грязная, на пальто дыры. Вы выглядите как бомж и при этом всерьез заявляете, что я вам завидую?
  — Лучше иметь хотя бы грязную, но рубашку, чем не иметь никакой вообще, — сказал с усмешкой Филиппо, — и гораздо более прилично иметь дыры на пальто, чем на брюках. Посмотрите на себя!
  Я задумался, что бы такое похлеще сказать, и украдкой посмотрел на манжеты своей рубашки. Они были чистые, но потертые. А вот ботинки волновали меня больше, чем одежда. Утром я вставил пару новых стелек из крепкого картона, который стянул у своей хозяйки, и, разумеется, в первый же дождливый день они расползутся, а я не смогу выйти на улицу и лишусь этого скудного источника дохода. Новую пару ботинок мне не придется покупать еще очень долго, пока я не заработаю деньги.
  Если бы я был итальянцем, а не американцем, то стать официальным гидом мне не составило бы никакого труда. Но я американец и получить так просто необходимое разрешение не мог.
  Различие же между частным и официальным гидом весьма существенно. Система такова: любое туристическое агентство имеет своего гида, сопровождающего автобусы с туристами. В обязанности гида входит встреча туристов, поездки с ними по городам, оформление счетов в гостиницах, в ресторанах, кафе и вообще оказание туристам разных мелких услуг, но при этом официальный гид не обязан знать исторические подробности о различных достопримечательностях, представляющих для туристов интерес. Поэтому обычно гид из турагентства договаривается с гидами городов о том, чтобы те встречали автобусы и проводили экскурсию с приехавшими, и платит им за эти услуги. Таким образом, гид города имеет постоянную работу и может рассчитывать на регулярные деньги.
  Частный гид, подобно мне, может работать только с туристами, путешествующими самостоятельно, но вследствие таможенных валютных ограничений туристы, вынужденные экономить, обычно обходятся без наемного гида. Чтобы не перебегать дорогу официальным гидам, частный гид не имеет права носить ни повязку, ни кепку гида. Поэтому, когда частный гид предлагает свои услуги, на него всегда смотрят с некоторым подозрением.
  С другой стороны, работа гидом, пусть даже частным, дает хоть и небольшой, но честный заработок. Я жил в Милане без вида на жительство, и для меня другой возможности заработать на жизнь не было.
  Этот день был из неудачных. Последние два часа я терпеливо, но безуспешно прождал клиентов. Я начал волноваться, поскольку в кармане не было ни лиры, а через полчаса наступало время ленча. Я стал подумывать не найти ли, пока не поздно, Торрчи, одного из лучших карманников, промышлявших в кафедральном соборе, и занять у него сотню лир, пока он не отправился домой. Я всегда мог рассчитывать на небольшую сумму у Торрчи, но, поскольку я уже должен был ему две сотни, обращаться к нему не хотелось.
  Пока я решал проблему, остаться голодным или искать Торрчи, мимо, легко и грациозно ступая, прошла и остановилась неподалеку девушка.
  Стройная фигурка, короткие вьющиеся волосы цвета старой меди, большие, широко посаженные глаза, крупный алый рот. Она была одета в желто-коричневую плиссированную полотняную юбку и изумрудно-зеленую шелковую блузку, открытую у шеи. На вид ей было около тридцати лет.
  Она не была красавицей в общепринятом значении этого слова, но какое-то обаяние, исходившее от ее фигурки, привлекало к себе внимание, подобно одинокому неоновому фонарю, сияющему на неосвещенной улице.
  Она открыла сумочку и, достав «Краткий путеводитель по Италии», сосредоточенно нахмурясь, начала перелистывать страницы.
  Я глазел на ее длинные стройные ножки в прозрачных чулках, а два других гида, частники, уже направлялись к ней. Медлить было нельзя. В два прыжка я подлетел к ней. Увидев, что клиента перехватили, гиды, ругаясь, повернули обратно.
  — Прошу простить, синьора, — я поклонился, — не нуждаетесь ли вы в услугах гида? В «Краткий путеводитель» не вошли самые интересные достопримечательности города, я был бы счастлив вам их показать.
  Она подняла на меня глаза, и наши взгляды встретились. Она конечно же сразу увидела, как подпрыгнуло мое сердце и тут же провалилось в стоптанные ботинки, а я четко ощутил, что под ее изумрудно-зеленой блузкой заключено все безумие рода человеческого.
  Она улыбнулась. У нее были крупные ровные зубы, такие же белые, как сердцевинка десертного яблока, фиалковые глаза и длинные черные ресницы.
  — А вы настолько компетентны, что можете открыто говорить о недостатках «Краткого путеводителя»? — спросила она.
  — Я ведущий специалист по готической архитектуре и эксперт по итальянским соборам вообще, синьора. В течение прошлого года я показал собор не менее чем тысяче ста двадцати трем туристам, и все были в восторге.
  Она захлопнула путеводитель:
  — Прекрасно! И сколько это будет стоить? Вы официальный гид?
  — Думаю, вам вполне достаточно одного взгляда на официальных гидов, чтобы увидеть разницу между ними и мной. Нет, я не из их числа. Вон, посмотрите, у входа как раз стоит один гид, вон тот, с прекрасными фарфоровыми зубами и синими прожилками на носу!
  Взглянув на Джузеппе, кстати одного из моих лучших друзей, она рассмеялась. Действительно, взглянув на него, сразу становилось понятно, что он не пишет маслом, но все равно, как непризнанный художник, пьян в стельку каждый вечер.
  — Я поняла, что вы имеете в виду. — Она коснулась завитка волос на шее. — Да, мой выбор не в его пользу. Но ваши услуги, наверное, очень дороги?
  — Я самый лучший и самый дешевый гид в Милане, синьора!
  — Я дам вам тысячу лир, и не больше.
  — За тысячу лир, синьора, я покажу вам даже «Тайную вечерю» да Винчи в монастыре Санта-Мария-делла-Грациа. Мы возьмем такси. Счет оплачиваю я!
  — Я ее уже видела, — отозвалась она. — Вы американец?
  — Хотите сказать — соотечественник? Она быстро взглянула на меня:
  — А я до сих пор считала, что мой итальянский безупречен.
  — Это так, но у вас вид американки.
  — Вот как? — Она улыбнулась. — Ну, раз вы мой гид, не зайти ли нам в собор?
  — Я к вашим услугам, синьора.
  Мы вошли в полутемный собор. В это время Умберто рассказывал об очередной, заслуживающей, на его взгляд, интереса туристов детали собора и в тщетных потугах привлечь внимание разбредающегося стада размахивал руками.
  Когда он углядел меня с девушкой, его заученно-плавная речь внезапно оборвалась. Он вынужден был даже хлопнуть себя по лбу, чтобы вспомнить, о чем он минуту назад говорил.
  — Сегодня собор переполнен как никогда, — заметил я, проводя девушку мимо группы Филиппо и толпы зевак. Филиппо вытаращил на девушку глаза, потом зло взглянул на меня. — Предлагаю пойти посмотреть мощи святого Карла Борромео, миланского архиепископа, умершего в 1586 году. Год назад он выглядел вполне пристойно, но в последнее время, к сожалению, у него немного попортилось лицо, и это уже не тот красавец, которого прилично показывать дамам, тем не менее интересно посмотреть на то, как он был упокоен триста шестьдесят лет назад. Потом можно вернуться в собор, и без толпы зевак я вам расскажу все о соборе.
  — Я и не знала, что Карл Борромео похоронен здесь. Я видела его колоссальные изваяния на Лаго-Маджоре. Почему они такие огромные?
  Я пошутил:
  — Его друзья опасались, как бы люди не забыли его слишком быстро, и потому решили, что семидесятипятифутовая статуя останется в памяти потомков. А вы бывали на Лаго-Маджоре, синьора?
  — У меня там вилла.
  — О, прекрасное место! Я вам завидую. Мы задержались перед ступеньками, ведущими в подземную капеллу, где покоились мощи архиепископа.
  — Могу я попросить вас об одном одолжении? — спросил я.
  Она взглянула на меня. Мы стояли в полумраке и были одни, совершенно скрытые от посторонних взоров, и я едва сдерживался, чтобы не схватить ее в объятия. Меня, как огнем, охватило непонятное возбуждение. Я испугался. Я давно уже взял себе за правило быть осмотрительным, когда нахожусь наедине с женщиной.
  — Что такое?
  — Брат, то есть священник, который охраняет место упокоения архиепископа, рассчитывает на небольшую сумму за свои хлопоты, а я, к сожалению, в данный момент не при деньгах. Я был бы очень признателен, если бы вы дали ему сотню лир. Вычтите их из моего вознаграждения.
  — Вы хотите сказать, что у вас вообще нет денег? — прямо спросила она.
  — Временные затруднения…
  Она открыла сумочку и подала двести лир.
  — Хороший гид должен зарабатывать много.
  — Нет, это не значит, что я плохой гид. Просто сейчас трудные времена.
  — Думаю, вы — хороший гид. — Она улыбнулась мне.
  . Как раз в этот момент я схватил за руку Торрчи, пытавшегося проскочить между нами. Крепко держа мошенника за руку, я сказал:
  — Синьора, позвольте представить вам синьора Торрчи, самого знаменитого карманника, работающего в соборе!
  Торрчи, жирный маленький человечек с круглым, веселым лицом, не сразу узнавший меня в полумраке лестницы, засиял и стал шарить в карманах.
  — Только ради практики, синьор Дэвид, ничего больше, — затараторил он, отдавая девушке бриллиантовую брошь, наручные часы, портсигар и отделанный кружевами носовой платочек, который только что был в кармашке ее блузки. — Вы же знаете, я никогда не трогаю ваших клиентов.
  — Убирайтесь, негодяй, и, если вы попытаетесь еще раз надуть меня, я вырву ваше воровское сердце с мясом!
  — Такие слова в кафедральном соборе! — искренне возмутился Торрчи. — Не забывайте — вы в доме Божьем.
  Я угрожающе поднял кулак, и он быстренько ретировался в темноту.
  — Прошу прощения за происшествие.
  — Он очень ловок. И как только это у него получается? — Девушка убрала вещи в сумочку. Я засмеялся:
  — Ну, это еще детские игры. Верх его искусства — снять прямо на улице пояс с подвязками с молодой женщины, которая не обнаружит пропажи до тех пор, пока не спустятся чулки. Каждый день он подвешивает очередной пояс над своей кроватью.
  — Ради Бога, не продолжайте! — воскликнула девушка, смутившись.
  — Торрчи — великий артист, но не единственный. Собор полон искусных карманников. Они хорошо наживаются на туристах. Счастье еще, что я знаю большинство из них, и у нас своего рода соглашение. Они не трогают моих клиентов. Боюсь, бриллиантовая брошь слишком серьезный соблазн.
  — Я не должна была надевать ее. — Повернувшись, она стала всматриваться в сумрак лестницы, ведущей в капеллу. — Можно я возьму вас под руку?
  — Как раз я хотел это предложить вам. Когда мы начали спускаться, она слегка оперлась на мою руку, но на полпути оступилась и, если бы я не подхватил ее, упала бы. Испугавшись, я невольно притянул ее к себе.
  — Это все высокие каблуки; — сказала она, задохнувшись от неожиданности.
  — Да, думаю, дело в них, а ступени здесь совершенно безопасны. — Поддерживая девушку, я случайно коснулся ее груди, испугался и взглянул на нее сверху вниз. Ее лицо было в шести дюймах от моего. В сумеречном свете глаза девушки светились, как у кошки.
  Я не мог сдержаться, нагнулся и поцеловал ее. И почувствовал, как на какое-то короткое мгновение она слегка прижалась ко мне. Всего на какое-то мгновение! Потом она осторожно отодвинулась.
  — Вы не должны были делать этого, — прошептала она.
  — Не должен, — ответил я и, прижав ее к себе чуть крепче, поцеловал еще раз, и она… ответила на мой поцелуй.
  — Пожалуйста, не надо…
  Пошатываясь и задыхаясь, я отпустил ее.
  — Извините, — сказал я. — Я прошу прощения. Я не знаю, что такое со мной.
  Она посмотрела на меня и коснулась кончиками пальцев своих губ.
  — Не извиняйтесь — не случилось ничего такого, за что стоило бы просить прощения. Мне это даже понравилось. Может быть, уйдем из этого мрачного места?
  * * *
  Яркий солнечный свет, горячий воздух, шум транспорта и плотная толпа ошеломили нас после тишины и сумрака кафедрального собора. Мгновение мы стояли зажмурившись. Шум волной накрыл нас, а мы чувствовали себя изолированными среди толпы беспорядочно снующих вокруг нас людей.
  — Я сунула тысячу лир в ваш карман. А вы не заметили! — сказала девушка. — Мне кажется, что после небольшой практики я могла бы стать такой же ловкой, как и синьор Торрчи!
  — Но я их не заработал, — запротестовал я, — я не могу взять эти деньги.
  — Пожалуйста, замолчите, терпеть не могу разговоров о деньгах. Замолчите.
  — Тогда давайте продолжим экскурсию и поднимемся на крышу, за углом есть лифт. Да и статуи лучше всего смотреть вблизи.
  — Пожалуйста, хватит о соборе! Давайте зайдем куда-нибудь, выпьем кофе, просто поговорим. — Она открыла сумочку и достала темно-зеленые солнцезащитные очки. Когда она их надела, ее глаза скрылись за стеклами, и я испытал легкий шок, поняв, что именно ее глаза оживляли лицо. И теперь, когда глаз не было видно, оно стало, как маска, безжизненным и холодным.
  — А о чем бы вы хотели со мной поговорить? — по-идиотски спросил я.
  — Вы что, дурак? Или притворяетесь глупым? Вы не хотите разговаривать со мной?
  Мысли мои совсем перепутались. Я не мог поверить, что эта девушка говорит серьезно. И действительно, совсем уж глупо, автоматически продолжил экскурсионным тоном:
  — Может быть, «Максимум» или, если быть совсем уж точным, — Алла-Белла-Наполи.
  — Пойдемте в обычную тратторию, туда, где едят простые люди.
  — Вы не шутите, вы хотите пойти в тратторию?
  — Ну да, пойдемте в тратторию, где вы обычно обедаете сами.
  Я повел ее вниз по Корсо-Витторио-Эммануэле в кабачок к Пьеро.
  Обслужить нас вышел сам хозяин. Пьеро — маленький человечек с круглым животом и сморшенным лицом, обрамленным лохматой черной бородой. Когда мы сели за столик, он посмотрел на девушку долгим, оценивающим взглядом, и в его глазах я прочел удивление и восхищение.
  — Синьора! Синьора, какое счастье, чем могу служить вам?
  Она сняла солнцезащитные очки, и в отсвете красного абажура настольной лампы ее глаза засверкали, как красные рубины.
  — Заказывайте вы, — обратилась она ко мне. — Что здесь самое вкусное?
  — Ризотто. Это классическое блюдо Милана, и нигде его не готовят лучше, чем у Пьеро.
  — Значит, ризотто, — улыбнувшись Пьеро, сказала она.
  — И котолетте а-ля миланезе. Она кивнула.
  — И бутылочку сасселлы?
  — Хорошо.
  Когда Пьеро ушел на кухню, она открыла сумочку и протянула мне портсигар. Я взял сигарету, первую за два последних дня, дал прикурить ей, закурил сам — все это было похоже на сон. Сам себе я казался мыльным пузырем, который тут же лопнет, стоит только слегка его задеть.
  — Вы, наверное, думаете обо мне черт знает что? — спросила она, глядя мне в глаза.
  — Нет. Я просто не могу поверить своему счастью.
  Она улыбнулась:
  — Вы, наверное, подумали, что я шизофреничка?
  — Ничего подобного я не думаю. Мне кажется, что вы действовали импульсивно, а теперь боитесь, как бы вам не пришлось раскаиваться.
  — Нет. Что случилось, то случилось. Не в моем характере убегать или устраивать сцены.
  — Устраивать сцены, — машинально повторил я. — Мы оба позволили себе некоторую несдержанность. Но, мне кажется, жизнь была бы гораздо привлекательнее, если бы мы шли навстречу своим желаниям, а не сдерживали своих чувств.
  — Вы действительно так думаете?
  — Да.
  — Хорошо. Тогда я буду следовать своим желанием. Как вас зовут?
  Я обрадовался, что надел сегодня чистую рубашку и побрился, поскольку далеко не каждое утро я утомлял себя бритьем.
  — Дэвид Чизхольм, а ваше?
  — Лаура Фанчини.
  — Я думал, что у вас американское имя, а Фанчини — знаменитая итальянская фамилия.
  — Я — американка, мой муж — итальянец. Я посмотрел на нее в упор:
  — Итальянец или был итальянцем?
  — Это имеет значение?
  — Для меня — да.
  — Ни то ни другое.
  Вернулся Пьеро и поставил на стол два бокала «кампари» и бутылку минеральной воды.
  — Ризотто будет готово через пять минут, а пока выпейте «кампарио, доставьте мне удовольствие, синьора, я угощаю.
  Я положил руку на его кулак и слегка подтолкнул.
  — Пьеро, у вас, наверное, много дел, — многозначительно сказал я.
  Он понял мой намек и с улыбкой вернулся за стойку.
  — Что вы имеете в виду — «ни то ни другое»? Он жив или мертв?
  — Всего понемногу: он попал в аварию и не может ни говорить, ни двигаться, но пока жив. Вот уже четыре года.
  — Извините меня. Это печально.
  — Да уж, для меня так даже слишком. — Она налила в бокал немного минеральной воды.
  — Если бы я знал, то не посмел бы вас поцеловать, — неловко извинился я. — Очень сожалею.
  — Почему вы сделали это? — глядя в сторону, спросила она, тонкими пальцами вращая ножку бокала.
  — Сам не знаю. При виде вас меня словно током ударило.
  Она продолжала крутить бокал. Мы помолчали. Потом она сказала:
  — В вас есть что-то магнетическое. Мое сердце бешено заколотилось.
  — Вы сами дали мне повод вести себя неподобающим образом, — продолжала она. — И вы мне понравились в тот же миг, как я вас увидела. Вас не шокируют мои слова?
  Я засмеялся:
  — Нет.
  К нам подошел Пьеро с ризотто и открыл бутылку вина. Мы молчали, пока он не вернулся обратно за стойку.
  — Непонятно, почему человек ваших способностей зарабатывает себе на жизнь гидом?
  — В Милане для меня нет другой работы, которой я мог бы заняться, я — иностранец. И у меня нет разрешения полиции на проживание в Италии. Это секрет, конечно.
  — Это правда?
  — Да.
  — Почему вы не получите его?
  — Не могу получить, пока не докажу, что у меня есть работа, а я не могу получить работу, пока не предъявлю разрешение полиции. Замкнутый круг.
  — Почему вы приехали в Италию?
  — Я люблю эту страну и пишу книгу о кафедральных соборах Италии.
  — О, я скорее подумала бы, что вы были бы последним человеком на свете, который мог бы написать об итальянских соборах.
  — Вы ошибаетесь. До войны я жил в Нью-Йорке, я архитектор, не самый знаменитый, но на приличную жизнь хватало. Потом пошел в армию. Потом война. Наша часть одной из первых вошла в Рим, я был потрясен его великолепием и тогда решил, что напишу книгу о его соборах. Демобилизовавшись, я не вернулся в Америку и остался в конце концов в Милане. Связываться с полицейскими формальностями не хотелось, и мне вполне хватает на жизнь тем, что зарабатываю гидом в кафедральном соборе. Вот и вся моя жизненная история.
  — Может быть, было бы лучше получить вид на жительство?
  — Может быть, но меня пока такая жизнь вполне устраивает.
  Пьеро принес котолетте — телячьи котлеты на косточке, смазанные яйцом и обвалянные в панировочных сухарях.
  Когда он отошел, она спросила:
  — У вас действительно нет денег?
  — Теперь есть.
  — Нет, до того… до меня.
  — Моя работа не позволяет мне вести роскошную жизнь, — уклончиво ответил я. — Может быть, хватит обо мне, расскажите о себе!
  Лаура приподняла брови:
  — Ничего особенного. Я работала в американском консульстве у одного из заместителей госсекретаря. Здесь встретила Бруно, он предложил мне выйти за него замуж. Он очень богат. К тому времени мне уже до смерти надоела работа в офисе, а он так искренне полюбил меня, и я согласилась выйти за него замуж. Через год он попал в автомобильную катастрофу, у него серьезная травма позвоночника, а кроме того, он получил и другие не менее тяжелые травмы, как заключили врачи, но выжил. Они не знали Бруно. Нет ничего на свете, чего бы он не сделал, если он того захотел. Он захотел жить и живет. Четыре года он не двигается, не владеет руками и ногами, не говорит. Но живет!
  — И нет никакой надежды на улучшение? Она покачала головой:
  — Я не знаю, как долго продлится такая жизнь. Врачи теперь осторожны в своих прогнозах: он может умереть завтра, а может жить и сто лет.
  От злобы, внезапно вдруг прозвучавшей в ее голосе, у меня по спине поползли мурашки.
  — Сочувствую, — только и мог сказать я.
  — Да, — рассмеялась она, — как видите, моя жизнь в данный момент не сахарный пирог.
  — Что вы делаете в Милане? — спросил я, пытаясь отвлечь ее от столь неприятной темы.
  — Я была у своего парикмахера. Атмосфера в доме ужасная. Решила отвлечься и заглянула в собор. Я рада, что пришла сюда, — сказала она и, как мне показалось, с нежностью посмотрела на меня.
  Я подумал о ее «живом трупе» — муже и попытался представить себе, что бы чувствовал я, будь на его месте. У него наверняка нет душевного покоя. Он наверняка подозревает Лауру. А когда ее нет дома — ревнует.
  — Бруно доверяет мне, — сказала Лаура, словно прочитав мои мысли, — ему и в голову никогда не придет, что я могу дать волю своим чувствам. Он верит в мою верность.
  Меня поразило то, что она поняла, о чем я думаю.
  — Такое доверие, наверное, тяжело для вас.
  — До сегодняшнего дня я не тяготилась этим, — сказала она медленно, не глядя на меня, — но сейчас вдруг подумала, что это глупо. Четыре года! Возможно, вот так и пройдет моя молодость. Я не знаю, как долго это еще будет продолжаться. Кроме того, как он узнает, если я когда-нибудь дам волю своим чувствам?
  Я почувствовал, как забурлила моя кровь. Я должен был что-то сказать. Судя по всему, она хотела, чтобы ее убедили, что при подобных обстоятельствах измена мужу не может считаться грехом. Мне это было бы не трудно. На моем месте мог бы оказаться другой. Но я никак не мог выкинуть из головы ее больного мужа. Что бы чувствовал и думал я на его месте?!
  — Трудно быть в чем-нибудь уверенным наверняка, особенно в таком случае, — сказал я. — Некоторые люди, особенно больные, очень чувствительны к тому, что происходит рядом. Он очень быстро может догадаться, что происходит. Вы можете выдать себя. Скорее всего, так и будет. И сделаете ему больно, когда он узнает о том, что произошло. Не так ли?
  Она задумчиво покачивала свой бокал и вдруг безвольно поставила его на стол. Секунд пять она сидела не шевелясь, не глядя на меня, а потом сказала:
  — Вы необыкновенный человек, Дэвид. Большинство мужчин даже не подумали бы о нем.
  — Я думаю не столько о нем, сколько о вас. У меня есть некоторый жизненный опыт. И поверьте мне, раскаяние приходит обычно ночью и не дает покоя до утра.
  Она улыбнулась. Улыбка была холодной, а лицо оставалось бесстрастным.
  — Да, я ошиблась, именно вы тот человек, которому стоит продолжать писать книгу о кафедральных соборах. У вас характер как у святого, и вы, наверное, безгрешны.
  Мое лицо залилось краской.
  — Я не мог не сказать вам этого. Да, я так чувствую. Не в моем характере бить лежачего. Если бы ваш муж мог позаботиться о себе, постоять за себя, это было бы другое дело. А я, должен признаться, не могу стрелять по сидящим птичкам.
  — Мне это нравится в вас, Дэвид. — Ее глаза лучились странным, завораживающим светом. Она как бы отдалилась от меня на тысячу миль. — Я полагаю, вы правы — это была бы стрельба по сидящим птичкам. К сожалению, у меня другое отношение к ценностям такого рода. Если бы мне когда-нибудь пришлось стрелять в птицу, то, наверное, я предпочла бы убить ее, чем ранить и отпустить для долгих страданий. — Она взглянула на свои часы. — О, я должна бежать. Я не предлагаю вам заплатить за обед. Вам это не понравилось бы, не так ли? — Она поднялась. — По-жа-луйста, не провожайте меня. Я предпочитаю уйти одна.
  Она опять угадала. Я как раз хотел сказать, что заплачу за обед.
  — Я еще увижу вас?
  Она засмеялась, искренне забавляясь ситуацией. — А зачем? Меня не интересуют ваши соборы, а вас — мои трудности.
  Она стояла против света, и изящные контуры ее тела отчетливо просматривались сквозь блузку. Мои добрые намерения исчезли. Я понял: сейчас она уйдет навсегда.
  — Подождите минутку…
  — Прощайте, Дэвид. Спасибо за ленч. Отправляйтесь домой писать вашу книгу. Уверена, она будет иметь большой успех. — Она пошла по проходу между столиками. Пьеро поклонился ей, а она, на несколько секунд остановившись, что-то ему сказала. Ее силуэт обрамлялся солнечным светом, а сквозь складки юбки я видел темноватые контуры ее стройных ног и округлые линии бедер. Не оглянувшись, она вышла на улицу.
  А я сидел, ощущая с ее уходом пустоту и злость. Смотрел на то место, где она остановилась, заговорив с Пьеро, и проклинал свою чертовскую глупость, свои никому не нужные принципы, но внутренний голос нашептывал, что я сделал все правильно.
  Пьеро подошел к столику:
  — Вы довольны, синьор Дэвид?
  — Да, спасибо, все было прекрасно. Счет, пожалуйста.
  — Какая красивая синьора!
  — Счет, Пьеро!
  Он ушел, вернулся со счетом и подал его, но без улыбки на своем добродушном лице. Я отдал ему купюру в тысячу лир.
  — Оставьте сдачу себе. Пьеро.
  — Но этого слишком много! — воскликнул Пьеро. — Я же вижу, вы сами нуждаетесь в деньгах…
  — Оставьте сдачу себе и не приставайте ко мне! Он поспешно возвратился за стойку и уселся там, бросая на меня удивленные и соболезнующие взгляды.
  Я потянулся за своим окурком.
  И тут я увидел брошь.
  Возле пепельницы, наполовину прикрытая салфеткой, лежала бриллиантовая брошь. Брошь, должно быть, каким-то образом выскользнула из сумочки, когда она доставала платок. А может, Лаура оставила ее тут, зная, что я найду ее.
  
  У Торрчи была небольшая квартирка на улице недалеко от Пьяцца Лорето. На этой площади была установлена виселица с телом Муссолини. А Торрчи был ярым антимуссолинистом и приложил огромные усилия к поискам квартиры именно в этом месте, чтобы утром, идя на «промысел» к собору, плюнуть на то место, где когда-то тело Муссолини оплевывалось разъяренной орущей толпой.
  Квартира находилась на самом верхнем этаже грязного ветхого дома, со времен войны хранившего на своих стенах следы шрапнели. По обе стороны от него до сих пор оставались огромные кучи щебня и кирпича — последствия бомбежек.
  Переступая через играющих на лестничных площадках детей и раскланиваясь по пути с мужчинами и женщинами, праздно сидящими в креслах возле открытых дверей, я поднялся наверх.
  В полдень Торрчи обычно возвращался домой для небольшого отдыха, и он сейчас должен быть дома. Торрчи был человеком строгих привычек: утром в девять тридцать уходил к собору, возвращался на ленч к двенадцати, отдыхал и отправлялся обратно к четырем, оставаясь в соборе до семи. Он никогда не отступал от этого распорядка дня, за исключением двух выходных дней в неделю, когда он ездил к своим родителям в Неаполь.
  Постучав в дверь, я вытер носовым платком лицо и руки. Здесь, наверху, было очень жарко от солнечных лучей, буквально прожигавших железную крышу. Торрчи открыл дверь: босой, в грязной белой футболке и черных шортах, с залитым потом круглым лицом, будто он только что умывался. Торрчи воскликнул:
  — Синьор Дэвид! Входите! Уже месяц, как вы не навещали меня!
  — Может быть, — согласился я и прошел вслед за ним в большую неопрятную гостиную. На кушетке возле окна, одетая только в легкие розовые брючки, лежала Симона, подружка Торрчи. Это была маленькая, изящная девушка, с черными глазами и короткими черными волосами, так круто вьющимися, что ее голова была похожей на каракулевую шапку.
  Она равнодушно взглянула на меня и отвернулась к окну. Сигарета свисала с ее полных губ, и серый пепел падал на ее голую, небольшую грудь. Нагота не причиняла ей никаких неудобств.
  — Не обращайте на Симону внимания, — сказал Торрчи. — Она сегодня в плохом настроении. Когда спадет жара, я задам ей небольшую трепку, и она опять станет ласковой!
  Симона, не оборачиваясь, выругалась.
  Торрчи рассмеялся:
  — Не обращайте внимания, синьор Дэвид, я говорю, она сегодня в плохом настроении. Садитесь, у меня есть хорошее виски. Выпьем.
  Я сел к столу, наблюдая за тем, как Торрчи доставал два стакана.
  — Я еще раз хочу извиниться за тот маленький инцидент, что произошел в соборе сегодня утром, — сказал он, наливая виски. — Соблазн был слишком велик. Вы же знаете, я в первый раз обчистил вашего клиента.
  — Знаю, но зачем вы взяли бриллиантовую брошь, ведь вы все равно не смогли бы ее продать.
  Торрчи задержал глоток виски во рту, проглотил, просиял и кивнул.
  — Хорошее шотландское виски, — заявил он. — Друзья подарили мне. Очень хорошее виски. Попробуйте!
  — Вы не смогли бы продать брошь, — повторил я, — так почему вы ее взяли?
  — У меня есть друг, который перепродает краденые бриллианты, — он заплатил бы мне очень хорошо.
  — И сколько он дал бы за нее? Торрчи пожал плечами:
  — Не знаю. В соборе было темно, я не успел рассмотреть ее как следует.
  Я достал брошь из кармана и положил на стол.
  — Рассмотрите сейчас.
  Торрчи выпрямился на стуле, его круглое лицо застыло, а глаза так и впились в брошь.
  Симона мгновенно соскочила с кушетки и подошла к столу. Она стояла позади Торрчи, почесывая бедро, и поверх его плеча разглядывала брошь.
  — Дай мне лупу, — распорядился Торрчи.
  Она отошла, выдвинула ящик комода, достала лупу, похожую на те, которыми пользуются часовщики, и подала ему. Он вставил лупу в глаз.
  Пока он рассматривал брошь, мы молчали. Затем он передал и лупу, и брошь Симоне.
  Она долго ее рассматривала, потом положила на стол и опять отошла к кушетке. С ленивой грацией кошки растянулась на кушетке и закурила новую сигарету.
  — Хотите продать, синьор Дэвид? — спросил Торрчи.
  — Какова ее стоимость?
  — Я бы дал за нее двести тысяч лир. Симона приподнялась на кушетке и завизжала, оскалив белые зубы.
  — Дурак! Она не стоит и ста тысяч! Ты с ума сошел?
  Торрчи улыбнулся ей:
  — Синьор Дэвид — мой хороший друг. Я не обманываю друзей. Настоящая цена — двести тысяч.
  — Глупый баран! — рассердилась Симона. — Кто ее у тебя купит? Дай ему девяносто пять тысяч, если не хочешь разориться из-за своих друзей, и хватит.
  — Не обращайте внимания, синьор Дэвид, она так говорит от своего дурного характера, — мягко пояснил Торрчи и, взяв в руки брошь, продолжал ее рассматривать, — на самом деле Симона вас очень любит. Не обращайте внимания. Я куплю брошь за двести тысяч лир.
  Это означало, что брошь стоила по меньшей мере триста, может быть, даже четыреста тысяч!
  Дрожащей рукой я взял брошь и сжал ее в кулаке.
  — Синьора сама отдала вам брошь? — спросил Торрчи, пристально глядя мне в лицо.
  — Нет, она забыла ее на столике, где мы обедали.
  — Я знаю женщин, синьор Дэвид. Женщины не забывают таких вещей. Она подарила ее вам! У меня будут деньги сегодня в четыре часа.
  — Можно купить на эти деньги паспорт? — спросил я.
  Торрчи огорченно покачал головой:
  — Думаю, нет, — паспорт стоит дороже чем двести тысяч, синьор Дэвид.
  — Да. — Я допил виски, поставил стакан и поднялся. — Не можете ли вы одолжить мне пятьсот лир, Торрчи?
  — Вы передумали продавать ее?
  — Я еще не решил.
  — Я даю двести тридцать тысяч. Это мое последнее предложение.
  — Я уже сказал, я подумаю на этот счет. А сейчас мне нужно пятьсот лир.
  Торрчи достал толстую пачку банкнотов.
  — Возьмите больше. Возьмите пять тысяч. Берите.
  — Пятисот достаточно.
  Он пожал полными плечами и кинул пятисотенную купюру через стол.
  — Если кто-нибудь предложил вам за брошь больше, чем я, пожалуйста, дайте мне знать. Предоставьте мне, так сказать, право первого выбора.
  — Хорошо, — сказал я, убирая в карман и брошь, и купюру.
  — Сумасшедший, дурак, обезьяна, — завизжала Симона, — ты же разоришь нас!
  Провожая меня к дверям, Торрчи, перекрывая вопли Симоны, сказал:
  — Она бесится потому, что хочет, чтобы я купил ей новую шляпку! У нее уже двадцать шесть шляпок, зачем ей еще одна?
  — Вот уж не знаю. — Я пожал ему руку. — Я не очень-то хорошо разбираюсь в женщинах. Торрчи хитро подмигнул мне:
  — Но при этом всегда получаете то, что хотите, а?
  — Не всегда. — Я спустился по лестнице и вышел на залитую солнцем площадь.
  * * *
  Четыре мухи бесцельно бродили по потолку, а затем стали летать, с раздраженным жужжанием кружась по комнате. Затем снова устроились на потолке. Я валялся на постели и наблюдал за ними. Моя комната находилась в цокольном этаже огромного дома с меблированными комнатами позади оперного театра «Ла Скала». В самые жаркие дни в[Ла Скала» открывались все вентиляционные отверстия, и я отчетливо мог слышать музыку и пение. Таким образом бесплатно прослушивал целые оперы. К сожалению, все очень зависело от того, в какую сторону дул ветер. Иногда он менял свое направление прямо после спектакля.
  Моя комната — небольшая, но в ней было одно достоинство — она была чистой. Именно поэтому я и снял ее; меблировка скудная и бедная, а обои такого неопределенного цвета, что смотреть на них без раздражения было невозможно.
  В комнате находились кровать, кресло, умывальник, лоскутный коврик и на стене, напротив кровати, очень плохая репродукция боттичеллиевской «Весны».
  В нише возле окна стоял стол, и на нем валялись блокнот и кожаная папка с рукописью книги, над которой я работал уже четыре года. Под столом лежали купленные за это время книги по искусству, большая часть которых стоила вполне приличных денег.
  На деньги Торрчи я купил пачку сигарет, булку, салями и бутылку розового вина. Я уже поел и теперь курил, изредка делая глоток вина.
  Был вечер, двадцать семь минут девятого. После ухода от Торрчи я долго бесцельно бродил по улицам, занятый своими мыслями, но так и не пришел ни к какому решению и вернулся в свою комнату. Меня мучили сомнения: оставить бриллиантовую брошь у себя или вернуть хозяйке. Конечно же то, что она оставила брошь на столике, было всего лишь случайностью, и ничем больше, она же достаточно ясно высказалась. Конечно, если бы мне удалось продать брошь за ту сумму, на которую можно было купить паспорт, я, скорее всего, поддался бы искушению и продал ее Торрчи. Но все равно соблазн велик. Если она и не стоит столько, чтобы я купил паспорт, на двести тридцать тысяч лир я мог бы купить новую одежду и еще полгода жить безбедно, не работая. Что же мне делать?!
  Когда я говорил Лауре Фанчини, что меня не волнует получение вида на жительство в Италии, я лгал. Я не обращался в официальные инстанции, потому что меня разыскивала и итальянская и американская полиция из-за убийства, свидетелем которого я оказался, случившегося в самом конце войны, шесть лет назад.
  Таким образом, двести тридцать тысяч лир, которые мне предлагал Торрчи, были большим искушением. Они не позволили бы мне купить паспорт, но дали бы душевный покой, комфорт и возможность продолжить работу над книгой. И все же я ничего не мог поделать с собой, меня волновал вопрос: почему Лаура оставила брошь? Пожалела ли она меня, и это была своего рода завуалированная милостыня, и оставила ее, чтобы я ее продал, или она оставила брошь на столе, тем самым давая повод к новой встрече?
  Я курил, тупо смотрел в потолок, совершенно изнемогая от трудных размышлений, но так и не решил, как же мне поступить. Зачем мне продавать брошь? Ну, куплю я на вырученные деньги костюм, буду писать книгу, но жил же я до сих пор и не опускался до того, чтобы заниматься воровством или брать деньги у женщин. Моя гордость будет уязвлена! Но хотел ли я увидеть Лауру? Лежа в жаркой, душной комнате, я вызвал в воображении ее образ таким, каким видел в последний раз; в дверном проеме, залитую солнечным светом. И внезапно понял, что я не просто хочу видеть, я хочу эту женщину. Меня больше не сдерживало то, что ее муж искалечен и умирает. Какой же я нес бред в траттории, когда говорил о стрельбе по сидящим птицам! Да, уже тогда у меня «крыша поехала». Сейчас я думал иначе. Он обладал ею целый год, а теперь и он, и она испытывают одни только мучения, и поэтому я уже не считал, что то, что у него возьму я, будет преступлением против совести. Правда, ее муж мог не согласиться с моими рассуждениями. Но мне было наплевать на его мнение. Я решительно поднялся.
  Простейший способ дать ответы на все вопросы — проявить решительность. Пусть решение примет она. Она предоставляла мне благоприятнейший случай поймать ее, а я ушел от этого. Теперь пришла моя очередь дать ей возможность поймать меня, и если она откажется, то и я со спокойной совестью выкину ее из своего сердца. Но право выбора я предоставлю ей! По пути к телефону я, перелистав справочник, нашел номер телефона виллы Лаго-Маджоре, она значилась под именем Бруно Фанчини.
  Лаура подняла трубку сразу, словно сидела возле телефона.
  — Кто это? — спросила она тихо. Я попытался представить себе комнату, где она сейчас сидит. И где сейчас ее безмолвный муж?
  — Это Дэвид, — ответил я так же тихо, словно опасался, что нас подслушивают.
  — Вот так сюрприз! Как вы узнали мой номер телефона?
  — У меня ваша брошь.
  — Что?
  — Ваша бриллиантовая брошь у меня.
  — Не может быть! Брошь лежит в моей сумочке.
  Я немного приоткрыл дверь телефонной кабинки: нечем было дышать!
  — Вы забыли ее на столике. Я обнаружил ее только после вашего ухода.
  — Это ужасно!
  — Что мне делать? Я могу отправить ее по почте, могу доставить вам домой. Как скажете.
  Наступила длинная пауза. Я слышал ее дыхание.
  — Хэлло, вы куда-то пропали! — позвал я.
  — Нет, нет, я немного задумалась. Можете вы кое-что для меня сделать?
  — Что?
  — Приложите на минутку телефонную трубку к сердцу.
  — К сожалению, это единственное, чего я не могу для вас сделать! — Я вовсе не хотел, чтобы она услышала, как бешено колотится мое сердце, хотя прекрасно понимал, что она и так все прекрасно знает.
  — Это было бы то, что называется стрельбой по сидящим птичкам?
  — Это относится и к говорящим о сидящих птичках. Я изменил свое отношение к этому вопросу. Я хочу быть похожим на вас и собираюсь стрелять в них, сидящих или летящих.
  — Вы решили заняться этим видом спорта?
  — Нет. Я хочу сказать: я вас не осуждаю.
  — Тогда я считаю, что бриллиантовая брошь слишком ценная вещь, чтобы рисковать, отправляя ее по почте, как вы думаете?
  — Ваша брошь — ваш риск, вам и решать! — сказал я, стараясь придать голосу твердость.
  — Я не думаю, что посылать ценную вещь по почте — лучший выход из создавшегося положения.
  — Тогда я сам привезу ее вам.
  — О нет, я не хочу доставлять вам столько хлопот. Где вы живете, Дэвид?
  — У меня комната на первом этаже, Виа Карнина, двадцать три. Это сразу за театром «Ла Скала».
  — Я сама приду за брошью завтра около семи вечера.
  — Должен предупредить, моя комната далеко не лучшее для богатой синьоры, — сказал я хрипло, — но это ваш выбор!
  — Завтра вечером в семь! Спокойной ночи, Дэвид.
  — Спокойной ночи, — ответил я.
  Глава 2
  В пятницу я закончил экскурсию в пятом часу. Супружеская пара — пожилые американцы — была искренне благодарна за экскурсию. Я провел их по всему собору. Они заплатили три тысячи лир. Это, конечно, слишком много за то время, которое я был с ними.
  Они садились в машину, когда из сумрака собора вынырнул Торрчи и, слегка толкнув меня плечом, сияя улыбкой, сказал:
  — Я рад, что ваш бизнес оживился, синьор Дэвид. Фортуна повернулась к вам лицом?!
  — Да, похоже. — Я вложил в его ладонь пятисотенную купюру. — Спасибо за то, что выручили. Ваши пятьсот лир принесли мне удачу!
  Легким движением убирая деньги в карман, он спросил:
  — Вы решили, что делать с брошью?
  — Я не продаю ее. Брошь мне не принадлежит. Я должен вернуть ее.
  Торрчи скривился:
  — Синьор Дэвид, вы же знаете, как я люблю вас, и должны простить меня, но я уверен, нет на свете такой женщины, которая стоила бы двести тридцать тысяч лир. Меня не интересует, кто она такая, но только она не стоит таких денег!
  — Почему вы говорите и о броши, и о женщине как о товаре?
  — Простите, но мне кажется, вы совершаете ошибку. Я случайно видел то, что произошло между вами и синьорой в соборе, когда вы полагали, что вас никто не видит. Я понимаю вас: такая красивая женщина просто создана для любви. Но если бы вы продали брошь мне, вы могли бы использовать деньги с большей для себя пользой. А если вы вернете брошь синьоре, вы просто получите ее благодарность, ну, может быть, еще что-нибудь приятное, но потеря денег по сравнению с тем, что она может вам предложить, уверяю вас, очень неудачная сделка!
  Я засмеялся:
  — Убирайтесь, я не продаю брошь.
  — Не спешите, синьор Дэвид, — сказал Торрчи озабоченно. — Я предлагаю: двести пятьдесят тысяч лир и Симону. Вот это будет великолепная сделка! Симона образованная, интеллигентная женщина и очень искусна в любви. Правда, она вспыльчива, но там, где страсть, там и огонь. Бейте ее иногда, и она будет вам очень признательна. Ну? Понимаете, какую грандиозную сделку я вам предлагаю?
  — Прекрасная сделка, но я не продаю брошь. Она не принадлежит мне. Если бы она была моей, я не колебался бы ни минуты. Так что оставим этот пустой разговор.
  Торрчи печально покачал головой:
  — Я вижу, что синьора произвела на вас слишком большое впечатление. Это плохо. Слепая любовь к добру не приводит!
  — Разговор окончен, Торрчи!
  — Думаю, вы еще пожалеете о вашем решении, — сказал он, пожимая жирными плечами. — Человек, который предпочел женщину деньгам, накликает на себя несчастье. Остается только молиться за вас.
  — Катитесь к черту! — выругался я, потеряв терпение. Но в душе испугался. В словах Торрчи было что-то тревожное, очень похожее на то, что нашептывал мне мой внутренний голос после того, как я поговорил с Лаурой по телефону.
  — Я попрошу Симону помолиться за вас. — И Торрчи с видом исполненного долга, склонив голову над уныло повисшими плечами, пошел через соборную площадь.
  * * *
  Бронзовая ваза с бегониями стояла на столе возле окна, репродукция Боттичелли была спрятана под кроватью. Я позаимствовал яркую красно-синюю скатерть у Филиппо, синее покрывало у Умберто и очень хороший персидский ковер у Джузеппе. Теперь я едва узнавал свою комнату. Беспорядка в комнате стало меньше, но обои все так же раздражали меня.
  Я купил две бутылки сасселлы, а Пьеро сделал сандвичи. С видом человека все понимающего он принес два бокала и две тарелки, а в последний момент настоял на том, чтобы я взял полбутылки коньяка, который, как он сказал, дополнит и украсит мой стол.
  Мой костюм был вычищен и выглажен, я заложил наручные часы и купил недорогую пару обуви. Все было готово. Я стал ждать! Высунувшись в окно, рискуя свернуть себе шею, я бросил взгляд на часы на церкви в конце улицы. Без пяти семь.
  Я закурил сигарету, в очередной раз переставил для пущей красоты бутылки на столе и расправил несуществующие складки на покрывале. Во рту пересохло, сердце учащенно билось, и я слегка задыхался. Последние два дня все мои мысли были заняты Лаурой, и вот я сейчас увижу ее.
  Я сел в кресло и попытался закурить сигарету, но, затянувшись, обжегся и загасил сигарету.
  Я встал, хотел взять другую сигарету, и тут раздался стук в парадную дверь. На несколько секунд я словно оцепенел: сжимал ладони, дыхание сперло. Наконец я опомнился, открыл дверь комнаты и бросился по коридору к входной двери.
  На тротуаре стояла Лаура Фанчини, в синем платье из хлопка, в соломенной широкополой шляпе, закрывающей лицо, и в темно-зеленых солнечных очках. Лицо безжизненно, глаз не видно, в руках сумочка.
  — Хэлло, Дэвид! Не правда ли, я пунктуальна?
  — Да. — Мой голос охрип. — Не хотите ли войти?
  Я посторонился, и она прошла мимо меня.
  — Сюда, пожалуйста, — сказал я и толчком распахнул дверь в свою комнату. — Извините, но у меня здесь тесновато.
  Она вошла в комнату, огляделась, потом сняла очки и с улыбкой повернулась ко мне:
  — Вы очень постарались, чтобы все выглядело так приятно, не так ли?
  — У меня отличные друзья. — Я закрыл дверь, и сразу стало понятно, как мала моя комната. — Вы долго искали мой дом?
  — О нет, одно время я ходила в «Ла Скала» каждую неделю.
  Она сняла шляпу и положила ее вместе с сумочкой на комод, потом подошла к зеркалу, висящему над камином, и, слегка касаясь тонкими бледными пальцами волос, поправила прическу.
  Я не мог оторвать глаз от нее, стоял и смотрел, не в силах поверить, что она действительно здесь.
  — Когда ветер дует в мою сторону, я могу слушать музыку, — невпопад произнес я. Она, улыбаясь, повернулась ко мне:
  — Соборы и музыка! Великолепно! Как подвигается книга?
  — С недавних пор я мало пишу. Иногда я не заглядываю в нее неделями.
  Я понимал, как я неуклюж и неловок, но ничего не мог с собой поделать. То, что Лаура была здесь и так близко от меня, совершенно смутило меня, я нервничал.
  — Это она? — Она подошла к столу. — Можно мне взглянуть?
  — Пожалуйста, если хотите.
  Она наугад взяла несколько страниц и стала читать.
  — У вас очень красивый почерк, такой аккуратный, и я вижу, у вас много написано.
  — Я не написал и половины того, что задумал.
  — Нет ничего удивительного. Такая работа пишется не сразу.
  Повисла длинная пауза. Тишина давила на меня. Я заколебался: навряд ли эта встреча будет успешной. Я запаниковал и даже спросил у себя, зачем эта женщина появилась здесь.
  — Может, возьмете сандвич? — сказал я, понимая, как безнадежно хрипло звучит мой голос. — Может быть, вы голодны?
  Она закрыла рукопись и повернулась. Я заглянул в ее глаза, и кровь застучала у меня в висках.
  — Голодна? — переспросила она. — Да, я голодна последние четыре часа.
  
  Церковные часы пробили девять, когда она пошевелилась и отодвинулась от меня.
  — Я должна идти, Дэвид, я должна вернуться в одиннадцать.
  — Подожди еще немного. Нельзя ли позвонить?
  — К сожалению, нет, я обещала вернуться в одиннадцать.
  Лаура встала, и в вечернем сумраке я смотрел, как она одевается. Она очень спешила.
  Я хотел подняться, но она торопливо сказала:
  — Не вставай, дорогой. Эта комната действительно маловата для двоих.
  — Во сколько же ты будешь дома? — спросил я.
  — Я оставила машину в парке, так что если поспешу, то смогу добраться за полтора часа.
  — Будь осторожна за рулем! Она рассмеялась:
  — Неужели я так дорога тебе, Дэвид?
  Я почувствовал, как у меня перехватило горло.
  — Да, никто мне не был так дорог, никто так стремительно не врывался в мою жизнь.
  — О, Дэвид! Ты не жалеешь о том, что случилось?
  — Нет, а ты?
  — Немного. Когда приходит новая любовь, приходит и тревога, сердечная боль.
  — Да, но приходит и счастье! Она поправила платье, подошла к комоду, надела шляпу и взяла сумочку.
  — Не вставай, Дэвид, я сама найду выход.
  — Как глупо! — Я засмеялся. — Ты ничего и не съела, а я так старался, готовил сандвичи. Она присела на краешек кровати.
  — Я уже не голодна, дорогой, — прошептала она, наклонилась, поцеловала, нежно погладив мою голову. — Прощай, Дэвид. — Она снова наклонилась, ее губы прижались к моим, потом она ласково оттолкнула меня и встала.
  — Когда ты придешь снова? — спросил я, держа ее за руку. " — А ты хочешь, чтобы я пришла?
  — Конечно, и чем чаще, тем лучше.
  — Не знаю. Может быть, на следующей неделе приду, если смогу.
  — Подожди. — Я сел на кровати. — Ты не можешь уйти вот так просто. Может быть, в понедельник?
  — В понедельник у сиделки выходной день.
  — Тогда во вторник.
  — По вторникам я ему читаю.
  — Тогда…
  — Я не знаю. Мне и сегодня нелегко было вырваться. Пойми, пожалуйста, Дэвид, я уже четыре года живу как отшельница. Я не могу уйти с виллы просто так, без объяснений. Я не могу уходить из дому на долгое время.
  — А что будет со мной? Мы должны встречаться чаще. Может быть, ты могла бы приходить вечерами? У нас тихо между двумя и пятью. Приходи в среду.
  — Постараюсь, но ничего не обещаю. Ты забыл, что ты сказал?
  — Что я сказал?
  — Ты сказал, чтобы я не делала опрометчивых поступков, иначе он может обо всем догадаться. Я помню, как ты сказал: «Некоторые люди очень чувствительны к тому, что происходит радом. Очень быстро он может догадаться, что происходит. Вы можете выдать себя и сделаете ему больно, когда он узнает о том, что произошло. Не так ли?"
  — Зачем ты напоминаешь мне об этом? — резко спросил я. — Хочешь подчеркнуть мою подлость?
  — Не говори глупости, Дэвид. Нет ничего подлого в поступках двоих людей, если они любят друг друга. Я просто пытаюсь убедить тебя, что мы должны быть очень осторожны, чтобы не причинять ему лишних страданий. Понимаешь?
  — Значит, я буду ждать твоего прихода.
  — Что же делать? Но запомни, все то время, которое мы не видимся, я думаю о тебе. Может быть, эти два часа, проведенные здесь, с тобой, в этой комнате, дали мне гораздо больше, чем тебе. — Она открыла сумочку и достала листок бумаги. — Скажи мне номер твоего телефона. Я позвоню сама, когда смогу. Но ты, Дэвид, не звони мне, пожалуйста. Это опасно. В его комнате параллельный аппарат, а сиделка очень любопытна. Обещаешь?
  — Хорошо. Не буду. Но ты уж постарайся и позвони сама.
  — Обязательно. А теперь я должна бежать. Прощай, дорогой.
  — Постой! Ты забыла брошь. — Я вскочил с кровати, выдвинул ящик стола. — Было бы глупо, если бы ты опять ее забыла!
  Она взяла брошь и небрежно бросила в сумочку.
  — Поцелуй меня, Дэвид.
  Я схватил Лауру в объятия и прижался к ее губам. Мне казалось, что, пока я обнимал ее, время остановилось. Слегка задохнувшись, она осторожно высвободилась.
  — О, дорогой, ты потрясающий любовник, — прошептала она. — Как я хотела бы задержаться подольше. Думай обо мне, Дэвид. — Она, выскользнув из моих объятий, открыла дверь и побежала по коридору.
  
  Потом потянулись дни ожидания.
  Я знал, что не получу известия от Лауры раньше понедельника, поэтому в субботу и воскресенье работал. Мне повезло в воскресенье. Несколько групп наняли меня на целый день, чтобы я показал им самые знаменитые достопримечательности Милана. Я заработал пять тысяч лир.
  В понедельник, проснувшись', я сказал себе, что сегодня она позвонит. Ведь она говорила, что постарается прийти в среду или в пятницу!
  Потом я вспомнил, что она не сказала, когда позвонит. А вдруг она звонила в мое отсутствие? Моя хозяйка была отвратительной особой, она никогда не записала бы послание, она вообще не любила отвечать на телефонные звонки.
  Этого я не учел, поэтому и встревожился. Обдумав все, я решил, что Лауре было удобнее звонить мне или до десяти часов утра, или после десяти часов вечера, когда Бруно будет спать. Значит, днем я могу выйти, принести продукты и потом сидеть и ждать ее звонка. У меня было пять тысяч лир, так что несколько дней я мог не работать. Честно говоря, я предпочел бы всю неделю не выходить из комнаты и ждать ее звонка. Каждая минута была наполнена тревожным ожиданием.
  Я встал, побрился, оделся и вышел. Купил хлеб, сыр, колбасу, бутылку «Россо» и две свежие газеты. К тому времени, когда я вернулся, было уже за девять. Я прочел газеты, а потом, открыв один из своих блокнотов, попытался сосредоточиться на плане новой главы для своей книги, но все мои мысли стремились к Лауре, и я отодвинул блокнот в сторону.
  Было одиннадцать тридцать, то время, в которое, как я сказал себе, она должна позвонить.
  Но Лаура не звонила.
  Минуты перетекали в часы. Три раза звонил телефон, но это были звонки другим жильцам. Через три часа я уже готов был лезть на стену.
  Я сидел в своей маленькой душной комнате с раннего утра до поздней ночи, и, когда в двадцать минут первого заснул сидя в кресле, она так и не позвонила.
  Она не позвонила ни во вторник, ни в среду, а я сидел в своей комнате и ждал.
  За это время я возненавидел Бруно Фанчини так, как не ненавидел еще никого в жизни. Теперь я был рад, что он беспомощен и бессловесен. Я обзывал его всеми непристойными словами, какие приходили на ум. Я надеялся, что он умер, и даже молился о его смерти.
  В четверг утром я по-прежнему сидел в кресле и ждал. За последние два дня я не брился и почти не спал. Настроение было убийственным, а нервы — на пределе: любой звук отзывался в них мучительной болью.
  Примерно в середине дня, когда дневной зной достиг апогея, зазвонил телефон. Я рванул дверь комнаты и как сумасшедший понесся по коридору к телефону.
  — Хэлло? — закричал я в телефонную трубку. — Кто это?
  Мужской голос сказал:
  — Будьте добры, позовите синьора Паччили? Я хлопнул трубкой по рычагу и буквально зарычал. Когда телефон зазвонил снова, я сорвал трубку и снова услышал нервный голос этого же человека. Я швырнул трубку и вернулся в комнату.
  У окна стоял Джузеппе, а его испитое лицо было встревоженным.
  — Вам чего надо? — заорал я. — Что вы здесь делаете?
  — Тише, синьор Дэвид, — сказал он. — Что случилось? Вы, часом, не заболели?
  — Убирайтесь! Убирайтесь к черту отсюда!
  — Повежливее, мой бедный мальчик, — сказал он. — Что могло с вами случиться, что вы стали совсем не похожи на себя? Расскажите мне. Я не вижу вас в соборе уже несколько дней. Никогда бы не подумал, что найду вас в таком состоянии.
  — Я ни с кем не хочу разговаривать, убирайтесь.
  — Я не могу оставить вас в таком состоянии. Вам нужны деньги? Что я могу для вас сделать?
  — Ничего мне ни от кого не нужно! Уберетесь ли вы, наконец?
  Он щелкнул своими белыми, но кривыми зубами, а вены на его багровом носу стали еще темнее.
  — Наверняка здесь замешана женщина. — Он покачал головой. — Послушайте меня, синьор Дэвид, никакая женщина не стоит того…
  Я подскочил к нему и ухватил за ворот рубашки.
  . — Что знаете о женщинах вы, старая, паршивая, вечно пьяная развалина? Не смейте говорить мне о женщинах! Убирайтесь, или я вас вышвырну. — Я так сильно подтолкнул его к двери, что он едва не свалился.
  — Но я же ваш друг, Дэвид, — взвыл он, схватившись за косяк, чтобы не упасть. — Я хочу помочь вам.
  Я выставил его из комнаты и захлопнул дверь перед его багровым носом, потом схватил бутылку с вином и со всего размаху швырнул ее в камин. Бутылка разбилась вдребезги, стекло разлетелось по всей комнате, а красное вино брызнуло на обои, оставив большие розовые пятна.
  Так прошел четверг.
  В пятницу Лаура не позвонила. Я ждал. В шесть вечера, не выдержав, я спустился в коридор к телефону и набрал номер виллы.
  Я стоял в душной кабинке, слушая длинные гудки, а сердце неистово колотилось о ребра, но вот трубка ожила, и женский голос ответил:
  — Вилла синьора Фанчини, сестра Флеминг слушает.
  Я молчал, а мои уши напряженно пытались уловить хоть какой-нибудь звук, который дал бы мне знать, что Лаура в комнате, но ничего, кроме легкого дыхания сиделки и слабого шуршания ее накрахмаленного фартука, я не услышал.
  — Я слушаю, — сказала она, повысив голос. Медленно и осторожно я повесил трубку. Я возвращался в комнату, едва передвигая ноги. В таком отчаянном состоянии я еще не бывал. Я понял, что Лаура нужна мне больше всего на свете. Она была в моей крови, как вирус, и это ожидание ее звонка или прихода подорвало остатки душевных сил, которые я еще сохранял все эти годы. Теперь на долгое время я буду в тяжелой депрессии. Выйти из этого состояния будет нелегко. Я видел перед глазами свое лопнувшее, как мыльный пузырь, будущее: и все потому, что женщина с медно-красными волосами и хорошей фигуркой заставила меня потерять голову, поднять телефонную трубку и набрать ее номер.
  Стоя перед своей дверью, теребя пальцами ручку, я решил поступить так же, как поступают все слабовольные, бесхребетные, бесхарактерные, разочарованные мужчины, когда на их долю выпадают испытания, которые они не в силах перенести. Я решил уйти из дому, хорошенько напиться и взять на ночь проститутку. Решительно толкнув дверь, я переступил порог своей убогой комнатушки.
  Лаура сидела на ручке кресла, сложив руки на коленях и скрестив прекрасные, стройные ноги, прикрытые синим хлопчатобумажным платьем.
  Внизу в коридоре опять зазвонил телефон. Еще мгновение назад его пронзительный звук заставил бы меня опрометью броситься к аппарату. Но теперь я его едва слышал. Этот тиран, причинявший мне танталовы муки, еще недавно способный остановить сердцебиение и ввергнуть меня в глубокое слабоумие, теперь был не более чем посторонним шумом.
  Не в силах сдвинуться с места, прислонившись к двери, я смотрел на нее.
  — Прости, Дэвид, — сказала она. — Ничего нельзя было сделать. Я так хотела тебе позвонить, но телефон у нас у всех на виду. Я знаю, что ты хотел бы услышать мой голос. Я также страдала, как и ты. Зато сегодня вечером я твоя. Я сказала, что пойду покатаюсь на катере по Лаго-Маджоре, приехав в Милан, позвонила на виллу и сказала, что катер сел на миль.
  Я не был уверен, что не ослышался.
  — Ты хочешь сказать, что сегодня вечером тебе не надо возвращаться к Бруно.
  — Да, Дэвид, я могу остаться у тебя на всю ночь. Я, пошатываясь, подошел к кровати и сел.
  — Если бы ты видела меня сейчас в коридоре, — сказал я, стиснув руками голову. — Я был готов бежать из дому и напиться. Всего пять минут назад я ощущал себя самым потерянным существом, а сейчас ты сидишь здесь и говоришь, что останешься у меня на ночь. Я чувствую себя так, словно свалился с «американских горок»!
  — Я не хотела причинять тебе такие страдания, Дэвид. Может быть, ты решил, что я тебя забыла?
  — О нет. Я так не думал. Я ждал, что ты позвонишь мне в понедельник. Пока протекали часы, я накручивал сам себя: я был готов биться головой о стенку.
  — Я уже здесь, Дэвид.
  — Да, правильно, но я не верю своим глазам. У меня такое ощущение, будто я боксер и мне отбили все внутренности. — Я смотрел на камин, на розовые пятна вина на стене. Комната выглядела отвратительно: грязный ковер, забрызганные вином покрывало и скатерть. От предыдущей встречи осталась только бронзовая ваза с бегониями. — Мне так стыдно, что ты вынуждена оставаться в такой паршивой комнате, Лаура. Да ты и сама видишь, какая это конура!
  — Ты думаешь, меня это волнует? Я была бы счастлива с тобой и в пещере. Не будь глупым, Дэвид. Я проведу эти часы с тобой.
  Я поднялся и подошел к зеркалу. Я поразился своему виду. Отросшая за эти два дня щетина, ввалившиеся от недосыпания глаза, синие круги под ними.
  — Мне нужно побриться.
  — Я тебе не помешаю? Может быть, ты стесняешься, и я могла бы пойти прогуляться по площади…
  — Ты думаешь, я позволю тебе уйти хотя бы на пять минут? Я быстро побреюсь, потому что не могу целовать тебя с такой щетиной.
  Я налил воду в тазик и дрожащими руками намылил лицо.
  Пока я брился, она сидела тихо, разглядывая меня. Потом, когда я вытер лицо салфеткой, сказала:
  — Мы должны что-то сделать, Дэвид, ведь такое может повториться. Это обязательно повторится.
  — Нет, такого больше не должно повториться. Ты должна оставить Бруно, Лаура. Разве ты сама этого не понимаешь? Он не может рассчитывать, что ты на всю жизнь останешься с ним. Он не может силой заставить тебя оставаться с ним.
  — Я уже думала об этом. Если я уйду от него, значит, я приду к тебе сюда, Дэвид.
  Я медленно повернулся и посмотрел на нее. Мои глаза скользнули по ее шелковым чулкам, тяжелым складкам платья, золотому браслету на запястье, бриллиантовым серьгам, глянцевитым волосам, на которые парикмахер потратил столько времени и труда. Я посмотрел на нее, а потом на грязноватую комнату, желтые обои, узкую кровать, лоскутный коврик.
  — Сюда? — переспросил я. — Нет, сюда тебе нельзя переехать.
  — А куда еще мне идти, Дэвид? У меня нет денег, кроме тех, что Бруно дает мне. Может, я могла бы вместе с тобой работать гидом? Я могла бы стать очень хорошим гидом. Бывают женщины-гиды?
  — Пожалуйста, не шути так, — сказал я, почувствовав, как кровь бросилась мне в лицо.
  — Ну что ты, дорогой. Я только пытаюсь обсудить с тобой возникшую Проблему. Может быть, ты мог бы найти работу получше. Может быть, ты закончил бы писать свою книгу. Я могла бы помогать тебе, Дэвид. Я не хочу быть бесполезной. Как ты думаешь, я могла бы стать официанткой?
  — Прекрати! — рассердился я. — Прекрати так говорить. Я не могу получить лучшую работу. Если я даже закончу книгу и ее опубликуют, это не принесет больших денег, я уж не говорю о том, что должен был бы работать месяцы, даже если бы корпел над ней изо дня в день по двадцать четыре часа в сутки. Как это ты могла вообразить себя официанткой?
  — Но ведь мы должны найти какой-то выход, Дэвид.
  Я вылил воду.
  — Есть у тебя какие-нибудь сбережения?
  — Нет. Конечно, я могла бы продать свои драгоценности. Мы могли бы жить на вырученные деньги какое-то время. Это поддержало бы нас, пока ты не станешь больше зарабатывать.
  — Почему мы говорим об этом? Ведь оба прекрасно знаем, что не сможем жить подобным образом. Я скорее вообще откажусь от тебя, чем позволю тебе опуститься до моего уровня. Да ты и сама вскоре возненавидела бы меня, Лаура. Вся любовь бы закончилась, когда кончились бы твои деньги. Деньги кончатся, и ты больше не сможешь покупать себе новые платья, у тебя не будет драгоценностей, чтобы выглядеть так, как ты выглядишь сейчас, и ты возненавидишь меня. Она коснулась меня рукой:
  — Нет. Я повторяю, я была бы счастлива с тобой и в пещере.
  — Прошу тебя, поговорим хотя бы минуту серьезно, — попросил я. — Есть только один выход.
  Она смотрела на меня внимательно, настороженными глазами, спрятав в рукава тонкие руки.
  — Какой?
  — Я должен попытаться найти работу около Лаго. Поговорю со своим приятелем. Джузеппе, у него много друзей. Попытаюсь найти работу на лодочной пристани. Тогда мы сможем встречаться чаще. Тебе не нужно будет тратить столько времени на поездки в город, ведь ты могла бы незаметно исчезать с виллы на часок. Никто бы ничего и не заметил.
  Из ее глаз исчезло напряжение, руки расслабились.
  — Тебя это устроило бы, Дэвид? — спросила она, открыв сумочку и доставая сигареты. — Тебе бы это понравилось?
  — Это все-таки лучше, чем то, что я пережил за последние три дня. Наконец, время от времени я мог бы мельком тебя видеть. Ты могла бы покидать виллу ночью, когда все спят?
  — Да, — сказала она ровным, усталым голосом, — это было бы возможно.
  — Ты говоришь как-то странно, без радости, — сказал я, внимательно глядя на нее. — Тебе не нравится мое предложение?
  — Я думаю, что это будет очень опасно. Ты не знаешь озеро так, как знаю его я. Там так много людей. Наши встречи были бы в секрете недолгое время. Я должна быть осторожной. Бруно разведется, если узнает, что я изменила ему. Когда он умрет, мне достанутся все его деньги. Если я сделаю сейчас неверный шаг, то потеряю все.
  — Да… — сказал я и запустил пальцы в волосы. — Я как-то и не подумал о том, что ты его наследница. Это еще увеличивает пропасть между нами, не так ли?
  — Это уменьшает ее, Дэвид.
  — Ты воображаешь, что я буду жить на твои деньги?
  — Нет, я знаю, что на мои деньги ты не стал бы жить. Но ведь это не мои деньги, это деньги Бруно. К тому же допустим такой вариант: ты берешь их у меня в долг, вкладываешь в дело, а потом возвращаешь.
  — Ты долго думала об этом? — спросил я. — Но если Бруно прожил четыре года, что заставляет тебя думать, что он не проживет еще много лет? Или ты думаешь, что мы могли бы подождать четыре года, а то и больше?
  — Дэвид, мы сейчас поссоримся, — сказала она серьезно. — А в ссоре ты теряешь все свое обаяние…
  — Извини, Лаура, но я не хотел, чтобы повторились такие дни, как эти, последние. Знаешь, что я собирался сделать перед тем, как вошел и увидел тебя?
  — Да, знаю, ты уже говорил. Должна сказать, что мужчины обычно поступают так, когда что-нибудь причиняет им боль. Не думай, что ты такой единственный! — Она стряхнула пепел с сигареты в камин. — Кстати, ты обещал не звонить мне, помнишь?
  — Конечно, помню и искренне прошу прощения. Но ты не представляешь, в каком я был состоянии. Я был на грани сумасшествия.
  — Теперь ты понимаешь, какому мы подвергнемся риску, если ты будешь работать на Лаго. Тебе понадобится всякий раз искать новый предлог, чтобы прийти на виллу! Неужели ты не понимаешь, Дэвид, что это не выход?
  — Тогда что же нам делать?
  Она помолчала и наконец сказала:
  — Есть выход, Дэвид.
  Неожиданно я подумал, что в ее красивой головке был заготовлен план. Она только ждала, когда я, истощив все свои бредовые идеи, пойму, что иногда выхода, чем тот, который предлагает она, у нас нет.
  — Что это?
  — Целый день Бруно проводит в специальном кресле-каталке, — сказала она, не поднимая глаз от своих рук, сложенных на коленях. — Вечером его переносят из кресла в кровать. Сестре Флеминг одной с этим не справиться, поэтому у нас нанят для этого специальный человек. Кроме того, он же смотрит за автомобилем и катером. Бруно платит ему семь тысяч лир в неделю и плюс бесплатное питание.
  — Почему ты мне это говоришь? При чем тут я?
  — В конце недели этот человек увольняется. Меня бросило сначала в жар, потом в холод.
  — Ты хочешь, чтобы я занял его место? Лаура не поднимала глаз.
  — В нашей ситуации это единственный выход, Дэвид.
  — Вижу. — Я с трудом сдерживался. — Ты предлагаешь мне стать сиделкой при твоем муже, да? Утром я буду перетаскивать его из постели в кресло, а вечером забавляться с его женой? За это я буду получать семь тысяч лир в неделю и бесплатное питание. Заманчивое, просто прекрасное предложение!
  Ее глаза гневно блеснули.
  — Это все, что ты можешь сказать, Дэвид?
  — Нет, это далеко не все, что я могу сказать. Большего лицемерия трудно представить: я буду входить каждое утро в комнату и встречаться глазами с человеком, который не двигается, ничего не говорит, с женой которого я только что провел ночь в любовных утехах. Это будет достойное испытание даже для таких шатких жизненных устоев, как мои. Я не только ворую его жену, наслаждаюсь его столом, но за все это еще и получаю деньги! Безусловно, очень заманчивое предложение!
  Лаура тряхнула головой, поднялась, подошла к комоду, взяла сумочку и шляпу.
  Я вскочил:
  — Подожди минутку, Лаура, не уходи, мы должны поговорить.
  — Нет, Дэвид, я ухожу, я переночую в отеле.
  Прощай.
  Я вскочил, загородил дверь спиной и сказал:
  — Неужели ты не понимаешь, что твое предложение абсурдно?
  — Ну еще бы, разумеется, понимаю. Пропусти меня, пожалуйста.
  — Не спеши! Ты приехала, чтобы остаться у меня, и мы собирались найти какой-нибудь выход из создавшегося положения. Давай сядем и подумаем.
  Она повернулась ко мне, побледневшая, лицо искажено болью и гневом.
  — Нам нечего обсуждать, — заявила Лаура. — Я только высказала предложение. Ты такой гордый. Такой правильный, такой, черт побери, глупый. Я не хочу с тобой разговаривать. Я не собираюсь больше здесь оставаться. Какая я идиотка, что позволила себе влюбиться в тебя. Ты сначала разжег во мне огонь, потом задумался, а теперь тебя гложут твои моральные принципы. — Ее голос поднялся еще на одну ноту. — Думай о чем хочешь, когда я уйду. Я не собираюсь больше обсуждать эту тему.
  Я схватил ее за плечи и встряхнул:
  — Это ты не хочешь подумать о нас! Ты даже не понимаешь, какое сделала мне позорное предложение! Мы будем заниматься любовью в его доме! Ты считаешь, что он ни о чем не догадается? Как ты себе это представляешь? Он что, слепой?
  Сумочка выпала из рук Лауры, она обвила руками мою шею.
  — О, Дэвид, я так люблю тебя, что готова отдаться тебе даже в его комнате. Неужели ты не понимаешь: Бруно ничего не значит для меня, абсолютно ничего. Он никогда ничего для меня не значил. Я никогда не любила его. Я могла бы не выходить замуж, но, когда он сделал мне предложение, я была так беззащитна, так одинока, что подумала, он сделает меня счастливой, но я ошиблась. Я страдала все это время. Мне не жаль его. Он не жалел меня, когда был здоров, и относился ко мне как к красивой игрушке; ты не представляешь, как унизительно снисходителен он был ко мне. Я не считаю, что изменяю ему, потому что никогда его не любила. Сделай так, как я тебя прошу, Дэвид. Если не сделаешь, я тебя больше никогда не увижу. Мне будет так же плохо, как было плохо тебе, когда ты решил, что я не позвоню тебе. — Ее голос задрожал. — Я не перенесу дней, подобных тем, что мы пережили. Ты сделаешь, как я тебя прошу, Дэвид, или между нами все кончено!
  Я отстранился. Посмотрел на ее лицо, бледное и напряженное.
  — Поцелуй меня, Дэвид.
  Наши губы соединились, и мое сопротивление было сломлено.
  
  Я вздрогнул и проснулся. Рука Лауры нежно трясла меня.
  — Поднимайся, Дэвид. — Лаура склонилась надо мной. — Я сварила кофе. Через несколько минут я должна уходить.
  — Как, ты уже одета! Сколько времени?
  — Начало седьмого. Ты так сладко спал! Мне было жалко будить тебя. День обещает быть прекрасным. — Она налила мне чашку кофе. — День уже прекрасен, правда, Дэвид?
  — Надеюсь, — сказал я, вспомнив о том, что пообещал ей ночью. — Надеюсь, что нам не придется потом раскаиваться, Лаура.
  — Мы ничего не сможем сделать другого. — Она присела на кровать и была такой же свежей и прелестной, как и вечером. — Я должна бежать, но, прежде чем уйду, давай договоримся окончательно. Ты приедешь на виллу в воскресенье вечером. Я буду ждать тебя в Стрезе. Перевезу через озеро. Из Милана есть шестичасовой поезд. Сегодня утром ты должен зайти в магазин к Нервини на Виа Боккаччо, скажешь, что будешь работать у синьора Фанчини и что тебе нужно прилично выглядеть. Они знают, как должны выглядеть люди, работающие у синьора Фанчини.
  — Что ты имеешь в виду?
  — Ну, пожалуйста, дорогой, не упрямься. — Она ласково положила свою руку на мою. — Ты не можешь появиться на вилле в своей одежде. Ты должен быть одетым прилично и с достоинством.
  — Какие такие приличные вещи? — спросил я, ставя чашку с кофе на пол.
  — Ну, белый плащ, униформа, в которой ты будешь водить машину, комбинезоны…
  Я почувствовал, как перехватило горло и краска стыда залила лицо.
  — Ах, униформа? Вот оно что…
  — Но, дорогой…
  — Все, хватит. Мне не нравится твоя идея. Я совсем потерял голову. Я что же, буду лакеем? Она развела руки:
  — Ну хорошо, любимый, забудь о том, что я сказала. Если ты не в силах переступить через свои принципы и не хочешь сделать это ради меня, видя, на какой риск я иду, тогда забудем все.
  — Хорошо, — через силу сказал я и попытался улыбнуться. — Я все понял. Почему бы, черт возьми, не стать лакеем у богатого человека, чем отличается работа гида-частника возле кафедрального собора? Это очень большое продвижение по социальной лестнице. Это, прямо скажем, карьера.
  Она испытующе смотрела на меня.
  — Решать тебе, Дэвид. Если ты собираешься и дальше злословить и обижаться на подобные пустяки, то повторяю: мы ничего этого можем не затевать. Лично я не могу придумать ничего лучшего.
  — Хорошо! Что будет входить в мои обязанности?
  — Ты должен будешь переносить Бруно утром из постели в кресло-качалку, а вечером — из кресла в кровать. Обслуживать машину. Возить меня в Милан или Лавено, когда мне понадобится проехать по магазинам. Следить за катером. Если на виллу приедут гости, а это бывает редко, помогать накрывать стол и подавать выпивку. Большую часть дня ты будешь свободен. У тебя будут две хорошие комнаты над лодочным ангаром, на берегу Лаго. Ты там будешь один. Когда я смогу выйти из дому, я буду приходить к тебе. Думаю, безопаснее всего это делать ночью. Вот и все обязанности, Дэвид. Если тебе не нравится мое предложение, пожалуйста, скажи об этом сейчас, и мы забудем о наших планах.
  Я пристально посмотрел на нее. Никогда не встречал женщины, хоть сколько-нибудь похожей на Лауру. Одно только то, как сидела она, сложив руки на коленях, глядя на тебя в упор своими фиалковыми глазами, живыми и горящими, как раскаленные угли, могло свести с ума любого мужчину.
  — Я готов сделать все, что угодно, но только ради тебя.
  Глава 3
  Я спускался от лодочной станции в Стрезе вниз по вымощенной булыжником улице, ведущей к берегу Лаго-Маджоре. Был восьмой час, но солнце все еще очень жгло. Улица заполнена открытыми экипажами, развозившими новоприбывших гостей по отелям.
  Я увидел Лауру. Она сидела на пирсе, укрывшись в тени. Глаза ее закрывали темные очки, и опять лицо Лауры поразило меня: лист белой бумаги. Рядом стояли две крестьянки в черных платьях. Пока я переходил улицу, направляясь к ней, женщины сверлили меня взглядами, способными воспламенить даже сырые дрова.
  Заметив меня, Лаура встала и начала спускаться к кромке воды. Она не улыбнулась, не помахала рукой, — даже не бросила мимолетного взгляда в мою сторону.
  Я шел за ней к месту, где был причален катер длиной футов в двадцать: впечатляющая масса блестящей меди и полированного красного дерева. Она взошла на катер и села на мягкое, как подушка, сиденье возле штурвала.
  Женщины подошли к перилам и, облокотившись, открыто разглядывали нас.
  Я спустился в катер следом за Лаурой и закинул два чемодана с вещами на заднее сиденье.
  — Вы умеете управлять катером? — не поворачиваясь ко мне, спросила Лаура.
  — Да. — Я отдал швартовы и, упираясь багром в дно озера, начал отталкивать катер от причала.
  — Запуск мотора схож с тем, как заводят машину, — громко сказала Лаура и добавила тихим шепотом:
  — Очень рада видеть тебя, дорогой! Ты обратил внимание, что эти две стервы пытались подслушать, о чем мы говорим?
  Я нажал кнопку стартера, и мотор ожил. Потом включил скорость, зафиксировал штурвал.
  — Здесь все шпионят друг за другом, — продолжала она, вставая за штурвал, — так что теперь ты сам понимаешь, почему я говорила, что слишком опасно было бы работать где-нибудь, кроме виллы.
  Я был встревожен и раздражен. Я был зол на неприветливую встречу, за попытки оправдаться за то, что позволил себе разозлиться!
  — В какую сторону идти? — спросил я отрывисто.
  — Через озеро, направо. Виллу можно увидеть отсюда: вон тот белый дом посередине склона холма.
  Я всего один раз был на Лаго-Маджоре — шесть лет назад, когда впервые приехал в Италию, — и уже тогда был очарован и пленен его красотой. Прежнее обаяние этих мест вновь охватило меня, и мое настроение сразу же улучшилось.
  Слева от катера — остров Изола-Белла, впечатляющий своими классическими садами, сооруженными архитектором Борромини в XVII веке. Позади Изола-Белла — остров Пескатори. Еще дальше виднелись белые виллы Палланцы, о которой Хемингуэй писал в своем романе «Прощай, оружие».
  Впереди по курсу поднимался ряд покрытых деревьями холмов; внизу холмов — крошечная деревенька Ароло с домами под красными крышами, а рядом Алберго — другая деревенька, немного побольше.
  Вилла, на которую показала мне Лаура, стояла отдельно от остальных, посередине склона холма, спускавшегося прямо к кромке воды. Это было прекрасное здание с темно-зелеными ставнями, защищавшими от жгучего солнца, и длинной верандой, затененной навесом. От виллы к самому морю террасами спускался пышный сад, сверкающий многоцветьем оттенков.
  — Ну как, Дэвид? — вдруг спросила Лаура.
  Я с улыбкой повернулся:
  — Прекрасно. Меня просто дрожь пробирает. Прости и забудь. Теперь все хорошо. Великолепный катер.
  — Я рада. Кстати, все, что принадлежит Бруно, прекрасно: он любит все лучшее, что можно купить за деньги!
  — А тебя сейчас дрожь не пробирает? Не остановить ли мне катер и не поцеловать ли тебя?
  Она засмеялась:
  — Нам нельзя этого делать, я уверена, за нами с берега или с лодки обязательно кто-нибудь наблюдает в подзорную трубу! Обитатели вилл так развлекаются! Ты получил, что заказывал у Нервини?
  — И даже больше! Они настойчиво убеждали меня купить в запас материал!
  — Ну, в этом нет необходимости! Дэвид, неужели это не сон, я никак не поверю, что все это происходит с нами?! Я глаз не сомкнула всю прошедшую ночь, все думала о нас с тобой!
  — Я тоже не мог спать, — сказал я, но не признался, что причиной моей бессонницы был ее муж. — Расскажи мне о вилле: кто там живет, кроме тебя и… и его?
  — Мария, кухарка. С ней будь особенно осторожен. Она служит у Бруно многие годы и работала у него еще до того, как я вышла замуж за Бруно. Она недолюбливает меня и, мне кажется, всегда следит за мной. Не проговорись и постарайся не давать ей никакого повода для подозрений!
  — Мария остается на ночь на вилле?
  — Нет. Она занимает отдельный коттедж недалеко от виллы. Приходит к семи утрами уходит после девяти.
  — Кто еще?
  — Сиделка, медицинская сестра Флеминг. Она вообразила, что Бруно собирается оставить ей кое-что по завещанию, и оберегает его так, будто он ее личная собственность. Она к тому же очень любопытна, думаю, если у нее появится шанс, то она с удовольствием поссорит нас с Бруно. Ты должен быть очень осторожным и с ней тоже. Ее комната следующая за комнатой Бруно, и дверь в нее почти никогда не закрывается. Сегодня у нее выходной. Она вернется во вторник утром, по понедельникам я дежурю возле Бруно, а Мария подменяет меня, когда мне нужно отлучиться.
  Мне это не понравилось, но я промолчал.
  — Джулио, садовник, — продолжала Лаура. — Он старый и глуховатый, о нем ты не беспокойся. Во всяком случае, он никогда не входит в дом. Доктор Перелли. Дважды в неделю он приходит осматривать Бруно. Они с Бруно старые друзья, и Перелли тоже меня недолюбливает. Он из числа тех ограниченных людей, которые уверены, что все красивые женщины уже рождаются аморальными. Думаю, тебе лучше не попадаться ему на глаза. Перелли хороший психолог. Если он увидит нас вместе, немедленно сделает выводы. Его не проведешь.
  Я повертел сигарету в пальцах, закурил и выбросил спичку в золу.
  — Звучит так, будто я попал в змеиный гадючник!
  — Я живу в нем уже пятый год. И повторяю, нам надо быть очень осторожными. И вот о чем еще я должна тебя предупредить особо, Дэвид! Я буду обращаться с тобой как со всеми, как со слугой. Ты никогда не должен заговаривать со мной при людях. Постарайся сдержаться. И пусть это тебя не оскорбляет. Я буду приходить к тебе, может быть, не так часто, как хотелось бы. Пожалуйста, не страдай, что я не всегда смогу говорить так, как мне хотелось бы. Ладно?
  Я был шокирован. Такое мне не приходило в голову.
  — Хорошо, — согласился я, совершенно не уверенный, что это действительно хорошо. А что оставалось делать? Если требуется такая осторожность, значит, так и надо!
  — Ты сможешь? — спросила она с тревогой.
  — Конечно! — ответил я, хотя и не был уверен, что это так.
  — Я так поступаю только ради тебя, — сказала она, глядя мне в глаза. — Потерпи. Я тебе дам больше. Ты ни о чем не пожалеешь.
  Она говорила все это спокойно, видимо считая, что нет в этом ничего плохого, а во мне поднималось отвращение к предстоящей жизни! В глубине души я понимал, что совершаю безумство, но власть Лауры надо мной была всепоглощающей! Я мучился, как насекомое, наколотое на булавку, но отказаться от нее не мог, это было выше моих сил!
  — Пирс за этими ивами, — сказала Лаура. — Там лодочный ангар, а над ним, как бы на втором этаже, — твои комнаты.
  Я увидел среди скал небольшое двухъярусное здание с большим стеклянным «фонарем», из которого обозревалось все Лаго-Маджоре, а ниже петляла широкая дорога к воротам. По обе стороны здания росли ивы, которые скрывали, как я узнал Позже, плавательный бассейн, выдолбленный в скалах. Длинный марш каменных ступеней вел вверх от пирса в сад виллы.
  — Этой дорогой я буду приходить к тебе, — сказала она, указывая на каменную лестницу.
  — В темноте это может быть опасно!
  Она засмеялась:
  — Не для меня, Дэвид; я знаю здесь каждый дюйм. Когда мне становится невмоготу и я не выдерживаю домашней атмосферы, то спускаюсь вниз, в лодочный ангар. Я сама обставила квартиру. Уверена, тебе понравится.
  Я заглушил мотор и направил катер в небольшую бухточку под ивы.
  — Здесь я оставлю тебя, Дэвид, — сказала Лаура, спрыгивая на пирс. — Мне нельзя стоять рядом с тобой на виду у всех. Когда разберешь свои вещи, приходи на виллу. Я скажу Марии, чтобы она оставила тебе ужин. Потом спросишь меня, а я отведу тебя к Бруно.
  — Хорошо. — Я выбрался из катера.
  — Вот ключ от лодочного ангара и твоих комнат. И еще, Дэвид, это очень важно: никогда не оставляй дверь незапертой. Ни одна женщина, кроме меня и старухи уборщицы из деревни, не должна приходить сюда. Никто не должен заглядывать внутрь. Порядки на вилле известны всем, и никто не будет удивлен, что ты сам будешь убирать свои комнаты. За порядком в комнатах тебе придется следить самому!
  — Конечно, я могу все делать сам.
  — Старуха уборщица приходит раз в неделю и вычищает здесь все до блеска. Я доверяю ей, она не из болтливых! Я предупрежу тебя, когда она должна будет прийти.
  — Зачем столько таинственности? Она засмеялась:
  — Подожди, скоро сам все увидишь и поймешь! Взяв меня за руку, она подняла лицо. Я обнял ее и прижал к себе. Губы Лауры были горячими и сухими, словно ее снедала лихорадка. Она крепко вцепилась пальцами в мои плечи.
  Несколько секунд так и стояли мы у кромки воды, бьющейся о пирс, скрытые ивами. Потом она отстранилась, быстро взбежала по каменным ступенькам и скрылась из виду.
  * * *
  Привязав катер и внимательно осмотрев лодочный ангар, я по узким ступенькам втащил свои чемоданы наверх.
  Отперев дверь и распахнув ее пошире, я шагнул через порог и замер. Я оказался в огромной, богато обставленной комнате с большим выступающим окном, тем самым «фонарем» с видом на озеро. Первой мыслью было, что я попал в чужие апартаменты!
  Осмотревшись, убедился, что больше идти просто некуда, и тогда медленно закрыл дверь и сел на чемодан. В комнате примерно двадцать на тридцать футов был мозаичный паркет, застланный тремя прекрасными бухарскими коврами. Стены обиты шелковой гобеленовой тканью с веселым бело-розовым рисунком. В большой оконной нише стоял восьмифутовый диван-кровать, покрытый белым шелковым покрывалом с красной обшивкой. Четыре глубоких кресла, большой диван, занимавший большую часть комнаты. У одной из стен — радиола и шкафчик с пластинками. Там же — вмонтированный в стену коктейль-бар, полный напитков. В одном из углов комнаты — вращающийся книжный шкаф, заполненный книгами, и встроенный стенной шкаф для одежды. Я просмотрел книги и плотно захлопнул дверцы бара. В противоположной стене оказалась еще одна в дверь, я открыл ее. Там оказалась небольшая гардеробная с двумя вмонтированными во всю стену зеркалами и двумя платяными шкафами, которые освещались изнутри, когда вы отодвигали зеркальные дверцы. За гардеробной еще дверь вела в ванную комнату с утопленной в пол ванной и ливневым душем. На стенах из черного мрамора — зеркала.
  Я вернулся в большую комнату, открыл бар и плеснул себе большую порцию виски. Мне просто необходимо было выпить! Теперь я понял, почему Лаура советовала закрывать комнату на замок.
  * * *
  Кухарка Мария была полной пожилой женщиной, с открытым приятным лицом и добрыми глазами. Когда я вошел в кухню, она как раз накидывала шаль, собираясь уходить домой.
  — Добрый вечер, — сказал я. — Меня зовут Дэвид Чизхольм. Синьора Фанчини сказала, что я буду здесь ужинать.
  Она внимательно осмотрела меня. Три или четыре секунды она, не скрывая, изучала меня. От меня не ускользнули подозрение и страх, мелькнувшие в ее глазах, пока она рассматривала каждую черту моего лица.
  — Вас наняли присматривать за синьором Бруно?
  — Не совсем. Как мне объяснила синьора Фанчини, в мои обязанности входит только понимать его.
  — Синьора не сказала, что вы американец!
  — Это дело хозяйки, — равнодушно заметил я, садясь за стол.
  — Ваш ужин в духовке, — сказала Мария, справившись наконец со своей шалью. — Синьора распорядилась, где вы будете спать?
  Вопрос был задан как бы между прочим, но я знал, что он был для Марии наиболее важным — где я буду спать!
  — Мне предложено жить в комнатах над лодочным ангаром, — ответил я, не глядя на нее.
  — Над ангаром? — удивилась Мария. — А что, другой человек уехал?
  Я достал из духовки блюдо с телятиной и спагетти. Поставив тарелки на стол, коротко ответил:
  — Именно поэтому я здесь.
  Она кивнула, словно отвечая самой себе на какой-то вопрос, еще раз поправила накинутую на плечи шаль и, тяжело ступая, пошла к двери.
  — Вы должны быть очень осторожны, поднимая синьора Бруно, — уже стоя у двери, предупредила она, пристально глядя на меня. — Тот человек плохо выполнял свои обязанности. — Она сделала сердитую гримасу. — Он всегда думал о посторонних вещах.
  Я поймал ее прямой, многозначительный взгляд:
  — Я буду осторожен.
  Она кивнула и открыла дверь. Я заметил, что она колеблется, оставлять ли меня здесь. Чтобы наконец избавиться от нее, я сказал:
  — Спокойной ночи!
  — Почему ваша жена не приехала с вами? — спросила она, уже взявшись за дверную ручку.
  — Я не женат.
  — Для такого человека, как вы, лучше было бы быть женатым, — заявила Мария.
  — Я подумаю над вашим советом, — не сдержав улыбки, ответил я. — Доброй ночи. Она не улыбнулась мне в ответ.
  — Тот мужчина тоже был не женат.
  — Какой мужчина?
  — Беллини. Он работал у нас три месяца. Бездельник и хам. Целыми днями сидел и курил свои вонючие сигары. И он был очень невнимателен к синьору Бруно, поднимая его.
  — Вы, должно быть, спешите домой, — сказал я. — Извините, что задержал вас. До свидания.
  Мария еще немного постояла в нерешительности, потом вышла из кухни и закрыла за собой дверь.
  Я некоторое время сидел, прислушиваясь к ее тяжелой шаркающей поступи, пока она спускалась по тропинке к дороге. Когда ее шаги окончательно стихли, я облегченно вздохнул. Разговор с Марией вогнал меня в пот, а мои нервы натянулись как струны!
  Интуиция подсказывала мне, что старая женщина была более чем подозрительна: она прекрасно поняла, почему я оказался здесь!
  
  Лаура ожидала меня на веранде. Она стояла, облокотившись на колонну, поддерживающую украшенную орнаментом кровлю, и смотрела на озеро. Услышав мои шаги, она повернула голову:
  — Мария ушла?
  — Да.
  Она повернулась ко мне, осмотрела с ног до головы и улыбнулась:
  — Теперь мы одни, кроме Бруно. Сегодня я буду сидеть с ним, Дэвид, а завтра ночью приду в ангар. Ты доволен?
  — Все замечательно! Но не опасно ли заходить сюда? Если кто-нибудь увидит нас здесь, не догадается ли он, какие нас связывают отношения?
  — В это время здесь уже никого не бывает, так что нам нечего бояться. Тебе понравились комнаты, Дэвид? Я их обставила по своему вкусу. Представляю, как через несколько часов мы будем счастливы! О, Дэвид!
  — Да, там намного лучше, чем в пещере! Она засмеялась:
  — И я предпочитаю ангар. Что скажешь о Марии?
  — Мне кажется, она обо всем догадалась! Лаура внимательно посмотрела на меня:
  — Почему тебе так показалось?
  — Предчувствие. Мой предшественник Беллини тоже жил в комнатах над ангаром?
  — Конечно же нет! — Она с подозрением посмотрела на меня. — Что наговорила тебе эта старая гадина? Почему ты спросил об этом? Беллини был просто наемным слугой. Он снимал комнату в деревне.
  Подозрение, охватившее меня, отступило.
  — Мне показалось, что она хотела сказать, что Беллини жил в квартире над лодочным ангаром. Лаура положила ладонь на мою руку:
  — Ты не должен обращать никакого внимания на то, что говорит Мария. Лодочный ангар принадлежит мне. И только я им распоряжаюсь. Беллини не жил в нем, он даже никогда не был внутри.
  — А где он теперь?
  — Не знаю. Может быть, уехал обратно в Милан. А почему ты им интересуешься?
  — Нет, он меня не интересует. Это Мария сделала меня любопытным.
  Ее рука скользнула вниз, потом накрыла ладонь.
  — Мария — известная сплетница! Не слушай ее, Дэвид. Пойдем, я представлю тебя Бруно. Будь с ним осторожен. Не думай, что, если он смотрит мимо, он ничего не видит. Не смотри на меня так, как сейчас, и будь настороже.
  — Как мне не хочется встречаться с ним, Лаура!
  — Я прекрасно понимаю тебя, но чем быстрее ты с ним познакомишься, тем лучше. — Тонкими пальцами она легко коснулась моего лица. — Пожалуйста, запомни, Дэвид, — он ничего не значит в моей жизни, и думаю, что я тоже ничего для него не значу.
  Она пошла вдоль веранды, и я неохотно последовал за ней. Свернула за угол, и мы почти сразу же натолкнулись на длинное кресло на колесиках, стоявшее в полутени и развернутое в сторону озера. Я увидел контуры худого тела под пледом, большая ваза с цветами на столике скрывала лицо Бруно.
  Лаура жестом велела мне оставаться на месте и подошла к креслу.
  — Бруно, новый человек пришел. Его зовут Дэвид Чизхольм. Он американец, живет в Милане. Изучает итальянскую архитектуру. Его рекомендовало агентство Донетти. — Она повернулась и подозвала меня.
  Я на негнущихся ногах подошел к инвалидному креслу и остановился так; чтобы на меня падал свет. К горлу подкатила легкая тошнота, а руки конвульсивно сжались. Я боялся встретиться глазами с Бруно.
  Бруно Фанчини на вид было лет сорок пять. У него были пышные пепельные волосы. Его красивое, аристократическое бледное лицо с правильными чертами казалось высеченным из мрамора. Его глаза были живы, более живы, чем у многих здоровых: большие, выразительные черные глаза, которые говорили, что этот человек выдающихся способностей, обладающий проницательным и доброжелательным характером, не лишенный чувства юмора, но который мог быть безжалостным, когда необходимо.
  Было жутко стоять и смотреть в эти живые умные глаза, зная, что он ничего не может сказать и что он беспомощен, как мертвец. Я кожей чувствовал, как он разглядывает меня с дружеским интересом, и этот интерес меня смутил. Чтобы скрыть охватившее меня волнение, я неловко поклонился и отступил в тень.
  — He отвезти ли синьора Бруно в дом, синьоpa? — спросил я.
  Лаура сообразила, что опасно позволять Бруно и дальше изучать меня. Она прошла между креслом и мной.
  — Тебе будет лучше в доме, Бруно. Ты уже давно находишься на воздухе!
  Когда она отвернулась от него, я поймал взгляд, которым Бруно окинул жену. Этот взгляд поверг меня в шок. В глубине глаз таился гнев, презрение и… даже ненависть. Взгляд был мимолетным, я даже сказал себе, что мне все показалось, но в глубине души понимал — я не ошибся.
  Я подошел к изголовью кресла.
  Лаура повернулась ко мне:
  — Отвезите синьора Бруно в дом. Только осторожно, не трясите кресло.
  Я вкатил кресло в огромную спальню и включил неяркий свет.
  В центре комнаты стояла громадная кровать. Богатые персидские ковры покрывали мозаичный пол. Стены были увешаны гобеленами. Дорогое убранство комнаты говорило не только о богатстве хозяина, но и хорошем вкусе.
  Я развернул кресло и поставил его вдоль кровати.
  Лаура стояла рядом, наблюдая за мной. Она не сделала ни единого жеста, не сказала ни единого слова, чтобы помочь мне, не посоветовала, как лучше обращаться с Бруно.
  Они оба наблюдали за моими действиями, и я занервничал. Наконец справившись с собой, отвернул одеяло, потом снял тонкий плед, укрывавший длинное, истощенное тело, облаченное в серую шелковую пижаму. Из брюк пижамы торчали длинные, узкие, как у скелета, ступни. Я просунул одну руку под лопатку Бруно, другую под колени и поднял его. Я ожидал ощутить тяжесть, но тело оказалось таким легким, что я едва не потерял равновесие. Я неловко положил его на постель, прикрыл одеялом и отступил. Разволновавшись, я даже запыхался и покрылся испариной.
  — Благодарю вас, Дэвид, — сказала Лаура спокойно. — Вы можете идти. Ваши услуги потребуются завтра в восемь часов утра. Пожалуйста, будьте пунктуальны.
  Я поклонился Бруно, потом Лауре и вышел на веранду.
  Я слышал, как Лаура сказала:
  — Он немного неуклюж, но, думаю, быстро освоится и научится поднимать тебя. Включить радиолу? Ты хотел бы послушать Шопена или тебе почитать?
  Я удивился, каким образом он дает ей понять о своем выборе, и размышлял о том, как ужасно быть заключенным в мертвое тело, зависеть от человеческой доброты, знать, что ты всем в тягость, что всем надоело возиться с тобой и все ждут, когда ты умрешь.
  Я подходил к лодочному ангару, когда до меня донеслись первые прозрачные звуки шопеновского Этюда ми-бемоль. Я задержался на мгновение и продолжил спускаться по лестнице к ангару.
  * * *
  На следующее утро я поднялся на виллу и заглянул в комнату Бруно. Высокая костлявая женщина со строгими карими глазами, длинным, тонким, красноватым носом, тонкогубым, волевым ртом поправляла прическу. Ей было за сорок. Это была сестра Флеминг. Озлобленная своим стародевичеством, обладая неприметной внешностью, неприветливыми манерами, тем не менее я сразу это понял, что это женщина полная самообладания, которая, как никто более, подходила для ухода за тяжелобольным, и она не знает, что такое волнение и неуверенность.
  Увидев ее в комнате, я постучал в уже приоткрытую дверь и, пока ждал разрешения войти, подвергся самому внимательному и пристрастному осмотру.
  — Новый работник? — спросила она на плохом итальянском, и я сразу узнал пронзительный голос, который слышал по телефону.
  — Да, синьора, — ответил я по-английски.
  — Зовите меня «сестра». Я буду готова через пять минут. Пожалуйста, подождите на веранде. Как ваше имя?
  Я представился.
  — Очень хорошо, синьор Чизхольм, — сказала она. — Я не ошибусь, если скажу, что вам не приходилось прежде заниматься подобной работой?
  — Нет, не приходилось, — ответил я, понимая, что она решительно не одобряет выбор Лауры. Она раздраженно заметила:
  — Я попрошу миссис Фанчини все же нанимать обученных людей. Доктор Перелли мог бы порекомендовать соответствующего человека, но она все делает по-своему. Очень надеюсь, что ваши манеры лучше, чем у этого ужасного Беллини. И сразу предупреждаю вас, если вы будете трясти синьора Фанчини, то я доложу доктору Перелли.
  — Постараюсь не трясти его, — раздраженно бросил я. — И не понимаю, почему вы резко набросились на меня? Если синьора Фанчини мною довольна, то должны быть довольны и вы!
  Я вышел из комнаты на веранду, поняв, что еще немного, и я нагрублю ей. Мегера! Раздраженный, я стоял на веранде и смотрел вниз, на террасы сада, и вдруг увидел, что по лестнице, помахивая пляжной сумкой, идет Лаура в белом купальнике.
  Я не мог оторвать от нее глаз, Любуясь красотой линий ее тела и страстно призывая ее оглянуться. Но она, не оглянувшись, спустилась по ступенькам, ведущим к лодочному ангару и исчезла из виду.
  Спустя несколько минут я увидел ее уже плавающей в озере.
  — Я готова, — раздался сзади меня голос сестры Флеминг. Она подошла так тихо, что я не услышал и не знаю, сколько времени стояла за моей спиной. Нетрудно было догадаться, что она видела, как я наблюдал за Лаурой.
  Я взглянул на нее. Ее прямой, холодный, настороженный взгляд встретился с моим, и я первый отвел глаза.
  — Пройдемте со мной, — сказала она и направилась по веранде к комнате Бруно. Бруно лежал в том же положении, в каком я оставил его накануне вечером. Мы встретились взглядами, и я слегка поклонился. Его глаза были потрясающе выразительны. Они приветствовали меня так, будто он что-то произнес вслух. Я почувствовал себя неловко, мне показалось, что он хочет подружиться со мной. Его глаза светились дружелюбием и интересом; когда же он перевел взгляд на сестру Флеминг, я заметил, как изменилось их выражение: взгляд стал равнодушным.
  Под руководством сестры Флеминг я осторожно поднял Бруно с постели и перенес его в кресло, стараясь не встряхнуть. Она одобрительно кивнула.
  — Это пока все, Чизхольм, — сказала она, — теперь я сама справлюсь.
  Я снова поклонился Бруно. Мне показалось, что его глаза сказали: как он завидует мне, какой я счастливый человек, что мне не надо оставаться в руках этой сварливой женщины. Я вообразил, что именно это он хотел сказать мне, а может быть, что-то еще.
  Я вышел и стал быстро спускаться вниз по каменной лестнице, мимо пирса к лодочному ангару. Спрятавшись за ивами, я осмотрел озеро и увидел ее белую купальную шапочку. Лаура была в полумиле от меня и плыла по направлению к берегу.
  Я сел, поджидая ее.
  Она выбралась на пирс, и я сказал:
  — Доброе утро, синьора.
  Лаура не оглянулась, но я увидел, как дрогнула ее спина.
  — Ты не должен быть здесь, Дэвид. Это опасно. Здесь, на Пескатори, есть один старый маразматик, я знаю, он всегда наблюдает за мной в телескоп. Вероятно, наблюдает и сейчас… Пожалуйста, уходи.
  Это рассердило меня.
  — К черту его! — взорвался я. — Он не может нас видеть. Послушай, Лаура…
  — Уходи, Дэвид, и постарайся, чтоб никто не заметил, что ты здесь был!
  — Есть еще какие-нибудь пожелания, синьора? — ядовито спросил я.
  — Почисти катер, Дэвид. Доктор Перелли иногда пользуется им, и мне не хотелось бы давать ему повод для жалоб. Потом ты свободен. Сегодня ночью, дорогой, я приду к тебе.
  — Ладно, — примирительно сказал я. Она внимательно посмотрела на меня.
  — Ты уже подпал под власть обаяния Бруно? — спросила она, болтая в воде длинными стройными ножками.
  — Не думаю.
  — Как? У него огромное обаяние, Дэвид. Даже сейчас он приобретает друзей гораздо легче, чем я. Хотел бы ты быть его другом?
  — Вряд ли. Ладно, пойду займусь катером. Я отправился в лодочный ангар, отпер дверь и вошел внутрь. Доставая из шкафа чистящие материалы, оглянулся и через окно увидел Лауру, вышедшую из воды. Она сняла купальную шапочку, и ее волосы цвета красной меди заблестели на солнце. Откинувшись назад, сложив на груди руки, она грелась в жарких лучах солнца и в белом раздельном купальнике, плотно облегавшем ее загорелое тело, выглядела прекрасно.
  Я почувствовал, как во рту у меня пересохло, и едва сдержался, чтобы не побежать к ней. Но тут я вспомнил о некоем старом придурке с Пескатори с его телескопом. Возможно, она позировала для него. Рассердившись, я отвернулся и ожесточенно начал драить медные перила катера. Когда оглянулся снова, она уже ушла.
  * * *
  Лаура была права, Бруно обладал неотразимым обаянием. Ужасное положение: он не говорил, не двигался, мускулы лица парализованы и только глаза говорили о душевном богатстве этого человека. Вечером, когда я пришел, чтобы перенести его на кровать, нашел его в одиночестве. Я стоял, не зная, что мне делать: то ли уйти, то ли подождать сестру Флеминг. Я решил было уйти, но взгляд его глаз остановил меня.
  Он смотрел на меня с дружеским интересом, и я читал в его глазах вопрос. Сам не знаю, как это произошло, но я стал рассказывать о том, что делал днем. Рассказал, как чистил катер, как регулировал систему зажигания. Я подробно объяснял, как это делал, читая в его глазах одобрение.
  — Если вам захочется, — сказал я, — в один из дней, синьор, я мог бы отнести вас к катеру, и мы устроим небольшое путешествие. Если катер вести медленно, тряски не будет. Зато какая перемена обстановки!
  Его глаза ответили, что он готов предпринять такое путешествие, но когда он повернулся к сестре Флеминг, его взгляд потух. Всем своим видом она дала понять, что этого не будет, пока синьор Бруно поручен ее заботам.
  Я развернул кресло и подвез Бруно к кровати. Легко поднял, осторожно опустил на кровать. В спальню вошла Лаура, я поклонился Бруно и спустился к лодочному ангару.
  Переодевшись в футболку и фланелевые брюки, я сел к окну и закурил сигарету. Да, Бруно обладал редкостным обаянием. Я уже не в том возрасте, чтобы мучиться от угрызений совести, но сейчас меня не покидала мысль, как я плохо поступаю. Не помогли никакие оправдания: что если бы я не полюбил Лауру, то обязательно нашелся бы другой мужчина. Если бы Бруно был неприятным человеком, возможно, мне было бы не так противно притворяться, но я понял, что мне симпатичен этот человек. И я начал подумывать, а не сложить ли мне свои вещи и не уехать ли отсюда. Однако соблазн остаться в этих блестящих апартаментах был слишком велик. И, кроме того, мысль, что Лаура придет сегодня ночью, взяла верх над угрызениями совести.
  Я начал думать о Лауре. Действительно ли она любит меня? Я удивлялся. С ее внешностью и деньгами она могла бы иметь сотни мужчин, мужчин с деньгами. Почему она выбрала меня? Меня терзали тяжкие подозрения и по поводу нашей первой встречи. Мне казалось подозрительным, как это женщина ее положения могла броситься в объятия нищего иностранца, нелегально находящегося в стране. Или она была из тех женщин, которые не могут обходиться без мужчины? Когда Мария намекнула, что Беллини жил в комнатах над ангаром, в моем отношении к Лауре что-то изменилось. Я не поверил ей, что Беллини не жил там. Я начал подозревать ее. Чем больше я думал о ней, тем более подозрительным становился. Был ли Беллини ее любовником? Был ли кто-то еще, кроме Беллини? Она жила на вилле больше четырех лет, а Беллини — три месяца.
  Я попытался проанализировать свои чувства к Лауре. Когда ее не было рядом, я смотрел на нее как на постороннюю женщину. Да, она красива и сексуально привлекательна. Вокруг нее витала какая-то жутковатая аура. Она прятала свои глаза, а вместе с ними и свои истинные чувства за солнцезащитными очками. Живыми у нее были только глаза. Лицо ее напоминало лицо мертвеца. Создавалось впечатление, что она просто не позволяла давать выход своим истинным чувствам, никому не позволяла заглянуть в свою душу.
  А что происходило в ее душе? Так я сидел в размышлениях о ней и Бруно. Стрелки моих наручных часов подползли к заветному часу. А я чем больше думал о наших отношениях, тем тяжелее становилось у меня на душе.
  Она застала меня сидящим перед окном. Я не слышал, как она вошла. И вздрогнул, когда она коснулась меня рукой.
  — О чем ты думаешь, Дэвид? Я смешался:
  — Как тихо ты вошла!
  Мы посмотрели друг на друга.
  На ней был легкий шерстяной свитер и широкие полотняные брюки. Красновато-медные волосы были подхвачены сзади тонкой зеленой лентой. Одежда, прическа, живые блестящие глаза создавали образ прелестной наивной девушки. И вновь ее очарование захлестнуло меня целиком. Я почувствовал, как что-то магнетическое потянуло меня к ней, а ее ко мне. Мои тревоги, мои подозрения, угрызения совести были утоплены, как только ее руки коснулись меня.
  — Ты рад меня видеть?
  — Да, я рад, что ты, наконец, здесь, — прошептал я и обнял ее.
  * * *
  Яркий лунный свет струился сквозь открытое окно и падал на мозаичный пол и кровать. Я пошевелился, открыл глаза и приподнял голову.
  Лаура тяжело дышала. Я услышал ее неровное дыхание и посмотрел на нее.
  Она спала, но ее тело дергалось, а руки сводила, отпускала и вновь сводила жуткая судорога. Она застонала: этот звук и разбудил меня. Она бредила, и бред, казалось, мучил ее.
  Я потряс ее за плечо:
  — Что с тобой? Лаура, проснись! Она вздрогнула и вскочила, растерянно оглядываясь вокруг. Я обнял ее:
  — Все хорошо, все хорошо.
  — Да. Да.
  Она легла, и я почувствовал, как под моей рукой колотится ее сердце.
  — Тебя, должно быть, мучил ночной кошмар? — Я успокаивающе улыбнулся и пошутил:
  — Не хотел ли тебя утащить дьявол?
  Она вздрогнула и отпрянула от меня:
  — Сколько сейчас времени?
  — Начало четвертого. — Я посмотрел на часы на ночном столике. — Успокойся и спи.
  — Нет, мне нужно поговорить с тобой. Дай мне сигарету, дорогой.
  Я встал, ощупью нашел пачку сигарет и лег снова. Мы закурили.
  В отблеске маленького пламени спички мелькнули контуры ее изящного тела и тут же исчезли. Лунный свет выхватил ноги и тонкие лодыжки.
  — Так что же тебе приснилось, дорогая?
  — Не важно. Что ты думаешь о Бруно, Дэвид?
  — Что значит «думаешь»? — разозлился я. Мне не понравился разговор о Бруно в постели. — Прекрасная душа, заключенная в мертвое тело, — вот и все, что я могу сказать о нем.
  — Значит, он тебе понравился?
  — Я восхищаюсь его силой воли.
  — Ты думаешь, у него прекрасная душа?
  — Думаю, что да, чтобы жить такой жизнью!
  — Это не его прекрасная душа, а упрямство и решимость заставляют его жить и держать меня около себя как можно дольше!
  Я промолчал. Молчала и Лаура.
  — Как ты думаешь, он еще долго проживет? — спросила она после долгой паузы.
  — Не знаю.
  — А я иногда думаю, что это продлится долгие-долгие годы… и меня охватывает страх.
  — Не думай об этом, — сказал я тревожно. — О чем ты бредила, Лаура?
  — Бруно. Мне часто снится одно и то же. — Она закинула руки за голову. — Как было бы прекрасно стать свободной! Подумай только! Мы могли бы не прятаться от людей, мы могли бы пожениться!
  — Могли бы, — сказал я, хотя при всем желании не мог представить, что получилось бы из нашего брака. Я совершенно не знал Лауру, какова она без этой маски притворства, и теперь уже сомневался, хочу ли я жениться на ней вообще.
  — Для тебя деньги что-нибудь значат? — неожиданно спросила она.
  — Конечно. Я всегда хотел иметь много денег, но вряд ли продал бы за них душу дьяволу! А почему ты спрашиваешь?
  — Меня интересует, на что ты пошел бы ради огромных денег?
  — Что ты имеешь в виду?
  Она повернулась на бок, ее рука медленно погладила мою, а сама она склонилась надо мной и заглянула в лицо:
  — Готов ли ты рискнуть? Каждый человек имеет свою цену! Я знаю, что я, например, готова продать душу дьяволу, если деньги достаточно большие.
  Я испугался, разговор принимал опасный оборот; я понял, что похож на слепца, который вдруг осознал, что находится на обрыве реки и только один шаг отделяет его от стремнины.
  — Мне не нравится этот разговор, — сказал я, стараясь говорить спокойно, — но все может быть, все зависело бы от предложенной суммы.
  — Да? — Ее пальцы ласково двигались по моей груди. — Что ты скажешь о трехстах миллионов лир?
  Я замер. О таких деньгах я никогда и не мечтал! Триста миллионов лир — около двухсот тысяч фунтов!
  — Так много?
  — Состояние Бруно оценивается примерно в эту сумму, может быть, несколько больше. Кроме того, есть еще вилла. Я хочу сказать, Дэвид, если бы я была свободна и ты женился бы на мне, сто пятьдесят миллионов лир были бы твои. Я думаю, что при таких деньгах мы могли бы уехать из Италии. Ты мог бы вложить деньги в какое-нибудь дело в Милане или Риме, если бы не захотел взять их. Ты мог бы вернуть мне эти деньги, когда достиг бы успеха, а еще лучше другой вариант: я стала бы твоим партнером. Я хочу чем-нибудь заниматься, Дэвид. Это возвратило бы мне интерес к жизни.
  — Я и не подозревал, что тебя ждет такое богатство, — ответил я озадаченно. — А ты уверена, что состояние Бруно завещано тебе?
  — Да. У меня есть копия завещания. На самом деле его состояние еще больше, но часть наследства он завещал дочери, Валерии. Мне завещано две трети, а ей — одна треть его состояния.
  — Я не знал, что у Бруно есть дочь.
  — Жена Бруно умерла за три года до нашей встречи, сейчас Валерии около девятнадцати. Она заканчивает образование в Англии.
  — Она вернется в Италию?
  — Может быть, не знаю. Триста миллионов, Дэвид! Это же новая жизнь! И прекрасное будущее.
  — Не понимаю, как можно строить воздушные замки, Лаура. Ты сама говорила, что Бруно может жить еще долгие-долгие годы.
  — Знаю. — Огонек ее сигареты вспыхнул и погас в темноте. — Но это так ужасно! Бруно будет жить долго, и я прекрасно понимаю, что у него нет другой радости в жизни, кроме самой жизни.
  Я ничего не ответил.
  — Мне снилось, что он умер, — прошептала она после длинной паузы.
  — Забудь об этом, Лаура, — остановил я ее.
  — Ты представляешь, ведь его жизнь действительно висит на волоске?! — продолжала она, словно не слыша меня. — В один прекрасный день и ты можешь поскользнуться, упасть, ослабленному организму Бруно достаточно легкого толчка, и Бруно умрет.
  — Это, невероятно! Как это я могу поскользнуться? — возразил я.
  — Бывают же несчастные случаи. — И снова ее прохладный палец пополз по моей груди. — Триста миллионов, Дэвид. Половина — тебе, половина — мне.
  — Что ты хочешь сказать, Лаура? — спросил я. — Говори яснее.
  — Не кажется ли тебе, что, уронив его, ты совершил бы акт милосердия?
  Я не поверил своим ушам, не поверил, что Лаура говорит серьезно. Не может быть, но она была все так же холодна и спокойна, ее голос даже не дрогнул, а ее руки ласкали меня, но она предлагала мне стать убийцей ее мужа!
  — Ты считаешь, что было бы актом милосердия, если бы я случайно поскользнулся и упал? Зачем говорить о том, чего не может случиться?
  — Но, дорогой, почему ты так туп? Бывают же несчастные случаи?
  Я задержал дыхание. Пришло время ответить таким же ударом.
  — Это будет убийством, Лаура.
  Ее пальцы скользнули вдоль моей руки.
  — Дэвид, не выдумывай! Конечно же нет. Если твоя совесть так строптива, назови это милосердием избавления. Если конь сломал ногу, его пристреливают, не правда ли?
  — Хотел бы я видеть лицо судьи, когда он услышит твой аргумент!
  — Судьи? При чем тут судья?
  — Это было бы убийством, Лаура, — заявил я твердо. — Неужели ты этого не понимаешь?
  — Какое имеет значение, как это назвать? — повысила голос она. — Кто узнал бы? Большинство мужчин даже не задумались бы. Триста миллионов — это обеспеченная жизнь, и, кроме того, дорогой, не будет ли это лучше и для Бруно, для него это избавление от страданий.
  — Обеспеченная жизнь? А если кто-то докопается до истины? Спасут ли деньги тебя от обвинения соучастницы убийства? Я убежден, что триста миллионов не оплатили бы подобные счета!
  — Не запугивай меня! Никто ничего не узнает. Это был бы несчастный случай.
  Я щелкнул выключателем, яркий свет осветил комнату. Я посмотрел на нее.
  Лаура, глядя прямо мне в лицо невинными глазами, заморгала. Легкая улыбка играла на ее чувственных, ярких губах, руки сложены на груди, красновато-медные волосы в беспорядке рассыпались по подушке.
  — Зачем ты включил свет? — жалобно спросила она.
  — Послушай! — резко сказал я. — Мотив налицо! Отличный мотив! Полицейским достаточно будет увидеть эту комнату, и у них не будет ни тени сомнения, что мы любовники. И не обманывайся насчет Марии и сестры Флеминг, они нас подозревают и своего шанса не упустят.
  — Дэвид, не кричи! — Лаура подняла руку и прикрыла глаза от света. — Пожалуйста, выключи свет.
  — Нет! Я не знаю, как ты заговоришь, если случится так, как ты предлагаешь, — а я надеюсь, что не случится, — но если ты говорила серьезно, то мы немедленно с тобой должны расстаться. А теперь скажи — ты говорила серьезно?
  — Почему ты так расстроился, Дэвид? Кстати, о чем мы говорили?
  — Ты предлагала мне убить Бруно. Ты это говорила.
  Она нахмурилась:
  — Не называй это убийством, дорогой. Если ты его уронишь… Так ведь он и сейчас почти что труп.
  Я соскочил с кровати и накинул халат.
  — Ты серьезно об этом думаешь?
  — Конечно нет. Я тебя искушала. — Она села на постели, глядя на меня. — Это всего лишь искушение, дорогой. Я встретила тебя, и так сильно захотелось свободы и, кроме того, триста миллионов лир, но не думаю, чтобы я была серьезна. Конечно, если ты будешь уговаривать меня и скажешь, что готов уронить его, не думаю, что стала бы тебя отговаривать!
  — Я не собираюсь уговаривать тебя! Наоборот, лучше бы ты отказалась от этой идеи. Не воображай, что ты можешь избежать неприятностей только потому, что красива!
  — Дэвид, не сердись, я не стала бы ничего говорить, если бы знала, что ты так расстроишься.
  — Это было бы убийством! Неужели ты не понимаешь, Лаура? Бруно имеет такое же право на жизнь, как ты, я, да и все люди.
  Она покачала головой:
  — Я не согласна с тобой, но не хочу спорить. Повторяю, забудь, я говорила не всерьез.
  — Если бы кто-нибудь нас услышал…
  — Да, это звучит плохо. Но ведь нас никто не подслушивал. Это была всего лишь только мечта. Я мечтала о смерти Бруно — это так легко во сне.
  Я никому никогда ничего подобного не скажу. Я буду терпелива.
  — Да уж лучше бы.
  Я подошел к окну и стал смотреть на залитое лунным светом озеро.
  — Поспи, еще рано, — сказал я.
  — Не думаю, что я сейчас в состоянии уснуть. Я, пожалуй, вернусь на виллу. Если мы сейчас уснем, то можем проспать. Как ты смотришь на то, что я уйду сейчас, а, дорогой?
  Еще несколько часов назад я так ждал ее прихода и ни за что не поверил бы, что обрадуюсь ее уходу.
  — Да, наверное, будет лучше тебе уйти.
  — Хорошо. — Она улыбнулась. — Ты веришь в безопасность, Дэвид?
  — Не будем об этом.
  — Ладно.
  Она выскользнула из постели. Я отвернулся, слушая шорох ее одежды — она одевалась, и уставился в окно на озеро.
  — Ты рассердился, Дэвид? Я повернулся:
  — Нет, конечно. Все в порядке.
  — Я рада. Просто хочу, чтобы ты был счастлив.
  — Да.
  — Я скоро опять приду.
  — Да.
  Она не подошла ко мне. В одно мгновение мы вдруг стали чужими.
  У двери Лаура остановилась, послала мне воздушный поцелуй. Ее фиалковые глаза были безжизненны, а улыбка — холодной. Я внезапно осознал, что не я один хотел бы остаться в одиночестве.
  Больше я так и не уснул.
  Глава 4
  На следующее утро, выполнив свою обычную работу, я спустился в гараж почистить огромный шестиместный «альфа-ромео». Моя голова всегда лучше работала, когда руки были заняты, а мне было о чем подумать.
  Поведение Лауры поразило меня, ночью я был уверен, что она говорила серьезно, но сейчас, в этот яркий солнечный день, весь ночной разговор показался мне простой болтовней.
  После ее ухода я долго размышлял и пришел к убеждению в серьезности ее намерений относительно Бруно. Я даже решил, что она намеренно выбрала меня в убийцы своего мужа и что это было единственной причиной нашего знакомства в кафедральном соборе. Но сейчас я упорно убеждал себя, что ночной разговор — пустая болтовня.
  Я снова и снова мысленно перебирал в памяти каждое слово, сказанное Лаурой. Она была так спокойна и холодна. Она просто не осознавала, что говорит. Человек, обдумывающий убийство, не был бы так хладнокровен. Нет, она не могла держать в голове такие мысли! Это был просто один из моментов отчаяния и безумного желания избавиться от ночных кошмаров, которые обязательно исчезают с первыми лучами утреннего солнца.
  Но разговор как заноза сидел в моей душе. Он растревожил меня.
  Она говорила о трехстах миллионах лир. Половина — ей, половина — мне.
  Я невольно думал о том, что можно сделать с этими деньгами. Я мог бы купить паспорт и, наконец, стал бы опять свободен. Мне не надо было бы переходить на другую сторону улицы, завидев полицейского.
  "Ты мог бы случайно поскользнуться!» — сказала она. Да, я мог бы поскользнуться. Это очень даже легко. Пол мозаичный, скользкий… Я упал бы. Я думал о хрупком, изнуренном теле Бруно. От такого удара он умер бы быстрее, чем от выстрела в голову.
  Мой лоб покрылся испариной.
  Теперь каждый раз, когда я буду поднимать его, в моей голове будет постоянно мелькать мысль, что если я случайно поскользнусь, то стану обладателем ста пятидесяти миллионов лир.
  Да, Лаура сыграла со мной плохую шутку. Червь сомнения вполз в мое сердце. Но это было бы убийством. Я не мог пойти на убийство. Я не хотел даже думать об этом.
  Я оторвался от полировки, чтобы вытереть пот с лица.
  — О, Дэвид…
  Лаура напугала меня. Я вздрогнул и, резко обернувшись, выронил банку с полиролью. Она стояла в своем белом купальнике, крутя в тонких пальцах белую купальную шапочку. Лицо бледное, под глазами залегли темные круги.
  Она натянуто улыбнулась:
  — Извините. Я не хотела напугать вас.
  — Мои нервы немного расшатались, — ответил я, нагибаясь, чтобы поднять банку. — Вы появились, как привидение!
  — Я собираюсь сегодня по магазинам в Лавено. Катер готов?
  — Да.
  — Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Мне нужен помощник, чтобы нести вещи. Будьте готовы отправиться через час.
  — Хорошо.
  Она повернулась и пошла вниз по каменным ступеням к плавательному бассейну, вызывающе покачивая бедрами.
  Я стоял и смотрел ей вслед, чувствуя, как мурашки бегут по коже.
  Через час Лаура спустилась на пирс. Она выглядела прелестно в легком платьице цвета зеленого яблока и большой соломенной шляпе. Белые сетчатые перчатки и белые туфли подчеркивали изящество платья, делая ее похожей на модель дорогого кутерье.
  — Я сама поведу катер, — сказала Лаура, как только мы отъехали от пирса.
  Я освободил ей место перед штурвалом, а сам сел сзади.
  Она вела катер прекрасно, на высокой скорости. Держась вдали от берега, мы миновали Рено, затем Сьерро. Внезапно она сбавила скорость и повернула катер в сторону небольшой пещеры, скрытой склонившимися к самой воде ивами. Она подвела катер под деревья и аккуратно причалила к берегу. И только тогда оглянулась и посмотрела на меня.
  — Я хотела поговорить с тобой, Дэвид.
  — Да, ты хотела бы… — начал я и остановился, выжидая.
  — Этот ночной разговор оттолкнул нас друг от друга! Это так ужасно!
  — Мы говорили о страшных вещах!
  — Ты что, действительно решил, что я хочу избавиться от Бруно?
  — Я слышал, как ты это сказала мне.
  — Что я сказала и что думаю — это разные вещи.
  — Надеюсь. Она нахмурилась:
  — Я все испортила, Дэвид?
  — Ты напугала меня, Лаура!
  — Но я клянусь, я не хочу ничего плохого Бруно! Пожалуйста, поверь мне, дорогой. Я уважаю мужа и не собираюсь ничем навредить ему. Даже если бы ты ночью сказал мне, что мог бы случайно поскользнуться и уронить Бруно, я не позволила бы тебе сделать этого. Запомни, я никогда не простила бы тебе этого.
  — Не беспокойся. Я не собираюсь делать ничего подобного. Это тебе, а не мне в голову пришла идея, как убить беспомощного человека!
  — Да, да, я сказала это. Мне приснился плохой сон…
  — Забудь об этом, Лаура.
  — Повторяю, это был ужасный сон, я расскажу тебе его, и ты сам поймешь. Мне приснилось, что ты поднимаешь Бруно. В комнате — доктор Перелли, сестра Флеминг и я.
  Ты поднял его, поскользнулся — тебе что-то попало под ногу, и ты оступился. Доктор Перелли вскрикнул, Бруно ударился головой об пол… Ты держал его ноги, а голова…
  — Замолчи! — закричал я, схватив ее за руку. — Я не хочу тебя слушать!
  Она не отрывала от меня странного, возбужденного взгляда, словно хотела проникнуть в мое сознание и узнать, а что на самом деле в моей голове.
  — О, Дэвид, не понимаю, что это на тебя нашло, почему ты кричишь?
  — Я кричал? Извини.
  — Я бредила, ты разбудил меня, и я, еще окончательно не проснувшись, начала говорить с тобой. Я просто пересказала мой бред вслух.
  — Хорошо. Нет никакого смысла говорить об этом.
  — Я хочу, чтобы между нами все было по-прежнему, Дэвид.
  — Хорошо, хорошо.
  — Ты напугал меня, ты сказал, что оставишь меня. Ты не бросишь меня?
  — Я этого не говорил.
  — Я так взволнована. Пожалуйста, скажи, Дэвид, ты веришь, что я не хочу причинить вреда Бруно?
  — Да, верю.
  — Скажи это более убедительно, — беспокойно потребовала она. — Я хочу, чтоб у тебя не было никаких сомнений, Дэвид. Если бы я действительно намеревалась избавиться от Бруно, я должна была бы теперь в первую очередь избавиться от тебя, не так ли? Я могла бы найти для исполнения своих целей еще кого-нибудь и за небольшие деньги выполнила бы задуманное. Но я не хочу избавляться от Бруно, а больше всего на свете я хочу, чтобы ты оставался со мной. Поэтому, пожалуйста, ответь, я тебя убедила?
  — Я же просил тебя забыть об этом. Она смотрела мне в глаза:
  — Все хорошо, Дэвид?
  — Да, все хорошо.
  Она прильнула ко мне, подняла лицо, и я поцеловал ее мягкие, живые губы. Ее руки обвили мою шею.
  — Дэвид, дорогой, я так счастлива, что ты появился в моей жизни, не знаю, что бы я делала без тебя!
  Я оторвал ее руки от своей шеи.
  — Я не хочу жить в этой квартире, Лаура. Тревога мелькнула в ее глазах.
  — Почему?
  — Потому что наше поведение выдает нас с головой. С самого начала было безумием поселяться там. Я собираюсь снять комнату в деревне, как это делал Беллини.
  — Но тогда я не смогу приходить к тебе.
  — Мы сможем встречаться в этой квартире, но жить в ней я не буду.
  Взгляд Лауры снова стал испытующим.
  — Ты помнишь, что говорил ночью. Ты сказал, что полиции нужен хороший мотив, что им достаточно увидеть эти комнаты, чтобы понять, что мы любовники.
  — Да, я сказал это.
  — Ты боишься полиции, Дэвид? Я с трудом выдержал ее взгляд. И как можно равнодушнее сказал:
  — Я не боюсь полиции. Я не привык к такой шикарной жизни. Я никогда не жил в таких дорогих домах.
  — Хорошо, дорогой, но ты можешь так же быстро возненавидеть жизнь в деревне! Там не так уж удобно жить.
  — Я привык обходиться без некоторых удобств.
  — Ну, если ты уже решил, не буду тебя останавливать. Теперь нам ничто не мешает провести вместе сегодняшнюю ночь?
  — Нет.
  — Ну что ж, тогда нам пора ехать. Мне нужно побывать в магазинах Лавено.
  — О'кей.
  — И между нами все по-прежнему, да, дорогой?
  — Все по-прежнему.
  * * *
  Когда мы вернулись на виллу, Лауре подали телеграмму. Я был занят перетаскиванием пакетов с покупками, когда она, прочитав ее, удивленно воскликнула:
  — Телеграмма от Валерии! Она приезжает в следующий вторник.
  В этот момент из кухни вышла Мария спросить Лауру, видела ли она телеграмму.
  — Да, спасибо. Валерия приедет в следующий вторник.
  Мария обрадовалась и в восторге всплеснула руками:
  — Вот синьор Бруно обрадуется.
  — Наверное, — равнодушно сказала Лаура. Потом, повернувшись ко мне, продолжила:
  — Я сожалею, синьор Дэвид, но вам придется подыскать себе комнату в деревне. Теперь, когда приезжает синьорита Валерия, мне потребуется квартира над лодочным ангаром.
  — Хорошо, синьора.
  Лаура оглянулась на Марию:
  — Вы не знаете, кто мог бы сдать комнату?
  — Может быть, Джиам Биччи? Он говорил мне, что хотел бы сдать комнату над гаражом.
  — Пойдите и узнайте в деревне, Дэвид, — сказала Лаура и направилась из холла в комнату Бруно. Я слышал, как она сказала:
  — Валерия возвращается домой, Бруно. Почему она раньше не предупредила меня? Я думала, что она приедет не раньше сентября.
  Дверь закрылась, а я продолжал перетаскивать в кухню коробки с продуктами.
  — Как мне найти Биччи? — спросил я у Марии, когда она начала раскрывать коробки.
  — Его гараж стоит сразу, как только войдете в деревню. Самая короткая дорога через сад и дальше по дорожке вдоль холма.
  — Спасибо, — поблагодарил я ее, закуривая. — Я отправлюсь туда сразу после ленча. Вы рады приезду синьориты Валерии?
  Мария просияла:
  — Очень! Она должна бы приехать раньше. Бедный синьор Бруно, он так скучает по ней. Вот увидите, как он переменится с ее приездом.
  — Надеюсь.
  Я придумал, что надо сделать, пока ждал ленча.
  Попытка Лауры убедить меня, что она не собирается избавляться от Бруно, наоборот, насторожила. И я склонялся к мысли, что ночной разговор — это не бред Лауры. Ситуация стала угрожающей. Смешно! Эта ситуация была такая же старая, как и мир: двое любовников и богатый муж. Речь шла об огромных деньгах. Искушение большое. Я не доверял ни Лауре, ни себе. В душе у меня уже сидела заноза. Если я не прерву нашу связь, неизвестно, чем закончится наш роман. Если мы все время будем говорить об убийстве, то в конце концов и решимся на него.
  Был только один выход. Мне надо выйти из игры. Я должен вырваться из власти Лауры. Когда она со мной, я не в силах противостоять ее обаянию, но я не должен поддаваться этим чарам. Мысль о возвращении в мою комнатку в Милане не привлекала меня, но это было бы лучше, чем непрерывное чувство тревоги, овладевшее мной с прошлой ночи.
  Через неделю должна приехать Валерия. Когда она приедет, я уеду. Еще шесть дней, так я сказал себе.
  В глубине души я знал, что должен уйти сегодня же, но не мог так сразу порвать с Лаурой. Несколько дней на Лаго, несколько ночей с Лаурой — от этого я не мог отказаться. Ну и, кроме того, если я уеду внезапно, то уеду без денег, моего недельного заработка, а мне очень нужны деньги.
  Удалось ли Торрчи узнать о том, во что мне обойдется новый паспорт? Он обещал узнать у нужных людей, но предупредил, что цена будет большой.
  Я решил поехать в Милан после чая и поговорить с ним, потому что не хотел, чтобы у него составилось впечатление, будто меня уже не волнует вопрос отъезда из страны. Кроме того, возможно, у Торрчи я смогу разузнать, что за тип этот Беллини.
  После чая я, как и задумал, отправился в деревню посмотреть комнату. Деревня находилась примерно в миле от виллы, если идти по дороге, но если пройти садом, как подсказала мне Мария, по дорожке, пересекающей склон холма вдоль берега озера, то путь сокращался до трети мили.
  Дорожка была узкой: с одной стороны был крутой склон холма, а с другой — обрыв в озеро. Она была достаточно безопасной днем, но не ночью.
  Джиам Биччи — невысокий полный человек с большой седеющей бородой и совершенно лысой головой — встретил меня приветливо, поднялся наверх и показал мне комнату. Мы договорились. Комната хоть и небольшая, но уютная, светлая, и я предупредил, что перееду завтра.
  — Вы с виллы синьора Фанчини? — спросил он, окидывая меня откровенно любопытным взглядом.
  — Да. Я выполняю работу Беллини. Джиам нахмурился:
  — О, этот ужасный тип! Я был рад, когда он ушел, — откровенно сказал Джиам.
  — А почему он ушел?
  — Грубый, заносчивый, якшался с женщинами легкого поведения, вечно пьяный.
  — Он тоже, кажется, снимал комнату в деревне?
  — Да. Но только сначала. А потом влип в такие неприятности, что его попросили уехать. Он жил в комнатах над ангаром, как я слышал.
  — Вы уверены, что в лодочном ангаре? — насторожился я.
  — Ну, по крайней мере, он жил там до конца недели, перед тем как уйти.
  — Ну и все же, почему он ушел?
  Биччи всплеснул жирными руками и нахмурился:
  — Неприятности с женщиной.
  Я понял, что ему не хочется обсуждать со мной эту тему, поэтому переменил предмет обсуждения, спросив, нет ли у него лодки, я хотел бы порыбачить в свободное время.
  — Можете взять на пляже зеленую лодку с подвесным мотором.
  — Спасибо. Я предупрежу вас, когда буду брать ее.
  Я возвращался на виллу, обдумывая сказанное Джиамом. Итак, Беллини все же жил в комнатах над ангаром. Возможно, он был любовником Лауры. И волна подозрения захлестнула меня. Действительно ли она планировала убийство мужа, или ей просто нужен мужчина? Причем любой, даже такой, как пьяница Беллини?
  Мне непременно нужно поговорить с Торрчи. Наверняка он знает этого Беллини. Любая информация о Лауре и людях, окружающих ее, помогла бы мне понять, что скрывается за маской этой женщины.
  Я неторопливо прошелся по саду, остановился и посмотрел на виллу со стороны. Ставни закрыты. Ежедневно, после обеда, когда наступала жара, все, кроме сестры Флеминг, расходились по своим комнатам отдыхать. Бруно лежал на веранде, где он, по предписанию доктора Перелли, должен был отдыхать два часа.
  Со своего места я видел одинокого и неподвижного, лежащего в тени человека, и мне показалось, что он тоже видит меня и наблюдает за мной. Бруно был как бы живым укором моей совести. Глядя на него, я думал, как, должно быть, одинок этот человек. Сестре Флеминг было легко говорить, что он должен отдыхать, но у него круглые сутки сплошной отдых. Поддавшись импульсу, я решил подняться к нему на веранду и предложить свое общество, может быть, ему захочется, чтобы я почитал. Я спустился в комнаты над ангаром, взял Вазари «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» и вернулся на виллу. Когда я встретился с ним взглядом, то смутился и почти пожалел, что пришел. Но он показал глазами, что рад видеть меня, и я после некоторого колебания подошел к нему.
  — Не хотите ли послушать Вазари? — спросил я, подняв книгу. — У него есть довольно-таки забавные страницы. Может быть, вам понравилось бы, если б я немного почитал?
  Его глаза зажглись удивлением и интересом.
  — Вот, например, прекрасный кусок о Бандинелли и его вражде с Челлини, — продолжал я. — Интересно?
  Он взглядом поблагодарил меня. Удивительно, но я легко понимал его, глядя в глаза. Я пододвинул кресло поближе и сел.
  Чтение главы о Бандинелли заняло у меня немногим более часа, а когда я ее закончил, то понял, что Бруно очень доволен.
  — Удивительно, что это написано более четырех веков назад. Не так ли? — спросил я, отложив книгу. — Я прочел все четыре тома раз двенадцать. — И я в каком-то необъяснимом порыве принялся рассказывать ему о своей книге.
  Я видел в его глазах живой интерес к моему рассказу. Всегда приятно найти заинтересованного слушателя, когда рассказываешь о своей книге.
  Я так увлекся, что забыл о времени, и сестра Флеминг зашла как раз в середине моего рассказа о мостовой Граффито в Сиенском кафедральном соборе.
  — Вы отдаете себе отчет, для чего вас наняли? — грозно спросила она, когда я испуганно вскочил на ноги.
  — Я читал синьору, чтобы время прошло быстрее.
  Она начала было что-то выговаривать, но, поймав выражение глаз Бруно, который весьма явственно дал ей понять, чтобы она замолчала, с досадой пожала плечами и отвернулась.
  Бруно с надеждой посмотрел на меня, словно хотел сказать, чтобы я приходил к нему. Я кивнул и спустился в сад.
  С книгой в руках из маленького летнего домика появилась Лаура, и я подождал, пока она поднимется на дорожку.
  — Вы не разрешите мне сегодня вечером съездить в Милан? — спросил я, спиной чувствуя, что сестра Флеминг наблюдает за нами с веранды.
  Она кивнула:
  — Да, конечно, вы хотели бы взять машину?
  — Да, если вы не возражаете.
  — Пожалуйста. Она мне сегодня не потребуется. Я поклонился и спустился в ангар, чтобы переодеться.
  Десять минут спустя я уже несся по дороге на Сесто-Календо и примерно через час был в Милане. Припарковав машину довольно далеко от кафедрального собора, я пошел искать Торрчи и нашел его в хорошем настроении, охотящимся за очередной сумочкой.
  — Синьор Дэвид! — воскликнул он, и его лицо засияло. — Какая радость! Куда вы пропали? Я уже несколько дней вас не видел!
  — Я работаю на Лаго-Маджоре. Он вздернул кустистые брови:
  — Вы оставили работу в соборе?
  — Только на время. Надеюсь вернуться на следующей неделе. Как ваш бизнес, синьор Торрчи? Вы не выглядите слишком занятым. Выпьете со мной?
  — Конечно. Сегодня удачный день, а через полчаса мы здесь должны встретиться с Симоной. Давайте выпьем. Она все равно никогда не была пунктуальной.
  Когда мы шли вниз по Корсо-Витторио-Эммануэле, я справился о Симоне.
  — У нее все в порядке. Она сейчас опять работает моделью. Ее наняла американская леди. Симона всегда хорошо ведет себя, когда ей есть что делать. — Он стрельнул в меня любопытным взглядом. — Вы еще не изменили ваши намерения насчет бриллиантовой броши?
  — Эта история в прошлом, Торрчи, — ответил я, толчком открывая дверь траттории Пьеро. — У меня ее больше нет. Забудьте о ней.
  Пьеро принес нам бутылочку кьянти. Казалось, он был рад меня видеть.
  — Я надеялся, синьор, что вы опять приведете ко мне красавицу синьору, — сказал он.
  — Может быть, мы как-нибудь и зайдем, — улыбнулся я.
  — Так вот куда вы пропали? — спросил Торрчи. — Вы встречаетесь с той синьорой?
  — Не вспоминайте больше о ней, — сказал я, налил два стакана и один подтолкнул в сторону Торрчи.
  Мы выпили.
  — Синьор Дэвид. — Торрчи вытер рот тыльной стороной ладони. — У меня для вас новости.
  — Какие?
  — О паспорте.
  — Так-так. Какие новости?
  — Прошлой ночью ко мне приходил Джакопо. Некоторое время он был болен, но теперь опять работает. Он сказал, что готов сделать вам паспорт.
  — Он хороший мастер, Торрчи?
  — Хороший? — Торрчи даже шлепнул ладонью по столу. — С ним никто не может сравниться! Он — лучший!
  Я почувствовал, как от возбуждения по моей спине побежали мурашки.
  — Вы уверяете, что он действительно может сделать отличную подделку?
  Торрчи скорчил кривую гримасу:
  — Все дело в цене.
  — Да, конечно, в цене. — Меня охватило тяжелое предчувствие, что этот старый хрыч пытается выкачать из меня больше, чем я хотел бы. — Он сказал, сколько будет стоить его работа?
  — Шестьсот пятьдесят тысяч лир.
  — Он с ума сошел? — Мой голос сорвался. — Шестьсот пятьдесят тысяч! Это грабеж!
  Торрчи быстро оглянулся, но в комнате никого, кроме Пьеро, что-то делавшего за стойкой, не было.
  — Знаю, я тоже говорил ему, что при такой цене он дела не сделает, но Джакопо уперся и слушать ничего не хочет. Говорит, что слишком велик риск. Бланк паспорта стоит больших денег, придется платить многим людям. Сам он с этого не имеет навара даже в десять тысяч. — Торрчи пожал плечами. — Синьор Дэвид. Я видел документы, изготовленные Джакопо. У вас не будет никаких неприятностей с такими документами. Он мастер своего дела.
  — У меня нет таких денег. Торрчи покачал головой:
  — Может быть, прекрасная синьора даст вам взаймы?
  — Выкиньте эту мысль из головы, Торрчи!
  — Извините, я только предположил. Я осушил стакан и снова наполнил, потом подтолкнул бутылку к Торрчи.
  — Я всегда понимал, что это моя несбыточная мечта, — печально вздохнул я. — Похоже, мне никогда не выбраться из этой страны. Тут и умру.
  — Вы так сильно хотите вернуться в Америку?
  — У себя на родине я могу зарабатывать на более приличную жизнь, Торрчи. Я же архитектор.
  — Да, я вас понимаю. Ну что же, может быть, вам все же немножко повезет? Я еще раз поговорю с Джакопо. Попытаюсь уговорить на меньшую цену.
  — Забудьте об этом. Как дела у Джузеппе?
  — Все так же. Вечерами он по-прежнему пьет, но днем работает, и очень много.
  — Да. Это в его характере. Да, вот еще что хотел спросить у вас, Торрчи. Не знаете ли вы человека по имени Беллини? Может быть, это не настоящее его имя, он такой огромный, безобразный и курит сигары.
  Торрчи испуганно огляделся.
  — Марио Беллини? Я знаю его. Он снимает комнату на Виа дель Понте. А почему вы о нем спрашиваете?
  — Кто он?
  — Это бандит, жестокий человек.
  — Он живет в Милане?
  — Нет. Я слышал, он уехал из Милана месяца четыре назад. Он уехал в Рим.
  — Расскажите мне все, что знаете о нем, Торрчи, это очень важно!
  — Он сутенер, содержал двух проституток, — сказал Торрчи с брезгливой гримасой. — Он очень жестокий человек. Поговаривали, что промышлял в темных аллеях, поджидая случайных прохожих, потом оглушал их ударом по голове… понимаете, что я хочу сказать?
  — Милан полон подобных головорезов.
  — Да, но он самый жестокий. Три раза сидел в тюрьме. Если он надолго оседал в Милане, полиция удваивала патрули.
  — Вы уверены, что он уехал в Рим?
  — Кто-то сказал мне. Может быть, он уехал и в другой город. Никогда не случалось, чтобы он надолго задерживался в Милане.
  — Как он выглядит?
  — Высокий, выше шести футов, и очень сильный. У него широкие черные брови, тяжелый подбородок, маленькие злые глаза, небольшая круглая лысинка на затылке, он много курит.
  — Что еще вы о нем знаете?
  Торрчи потер нос тыльной стороной ладони:
  — Вы помните Андре Галлио, карманника? Я кивнул.
  — Беллини убил его брата, Луиджи.
  — Вы в этом уверены? Торрчи кивнул:
  — Полиция его не подозревает, но я и Андре точно знаем — это его рук дело.
  — Почему же Андре не обратился в полицию? Торрчи улыбнулся:
  — А зачем? Галлио — член мафии. Считайте, что Беллини уже труп. Они следят за ним.
  — Как это произошло?
  — Луиджи работал у собора. Он присмотрел дорогое жемчужное ожерелье. Очень скоро оно уже было в его кармане. Беллини случайно увидел, как Луиджи снял ожерелье с дамочки, и потребовал половину стоимости. Луиджи послал его… Беллини ударил. Луиджи побежал. И тогда Беллини вытащил пистолет, застрелил его и забрал ожерелье. В этот момент как раз появился Андре, он все видел. Беллини удалось сбежать. Но это ему не поможет. Андре все видел. А у мафии руки длинные.
  Я нервно закурил. Интересно, знала ли о прошлом Беллини Лаура? Подозрения вспыхнули в моем мозгу с новой силой.
  Торрчи заспешил:
  — Мне пора возвращаться к собору, синьор Дэвид. Симона, наверное, уже ждет. Вы идете со мной?
  Я покачал головой:
  — Нет. Передавайте привет Симоне. Прекрасно, что мы с вами увиделись и поговорили.
  — Работа, которой вы сейчас занимаетесь, вам нравится?
  — Да, отличная работа.
  — Вы не раздумали по поводу паспорта?
  — Слишком дорого. Пусть пока этот вопрос останется открытым, я подумаю.
  * * *
  Вечером я уже был на вилле, и когда пришел на веранду, чтобы перенести Бруно из кресла в постель, то удивился, увидев около него высокого, худощавого человека.
  Лаура сидела на перилах веранды, а сестра Флеминг суетилась около Бруно, подчеркивая своей деятельностью собственную значимость.
  Я догадался, что это доктор Перелли. Он высоко и гордо держал свою голову, отчего его борода вызывающе торчала и пара очков без оправы выделялась на крупном носу. Когда я появился на веранде, он, не скрывая, окинул меня долгим, изучающим взглядом.
  — Это Дэвид Чизхольм, доктор, — сказала Лаура. — Ему подождать?
  — Нет, нет, я уже ухожу. — Голос у Перелли был низкий, резкий. — В следующий раз я приду во вторник. Валерия сообщила, в какое время она прибудет?
  — Нет, но думаю, дневным поездом. Приходите к ленчу, доктор. Я уверена, вы, как и Бруно, очень соскучились по ней.
  — Постараюсь, если не буду слишком занят. Я позвоню.
  — Можете переложить синьора Фанчини в постель сейчас, — обратилась ко мне Лаура.
  Я видел, что Перелли наблюдает за моими действиями. Я подкатил кресло к кровати. Сестра Флеминг уже отвернула одеяло.
  В тот момент, когда я остановил кресло около кровати, я внезапно вспомнил о сне Лауры.
  «В комнате доктор Перелли, сестра Флеминг и я. Ты поднял его, поскользнулся, тебе что-то попало под ногу, и ты оступился. Доктор Перелли вскрикнул, Бруно ударился головой об пол…»
  Я почувствовал холодную пустоту в желудке. Краем глаза видел, что Лаура вошла в комнату и остановилась рядом с доктором Перелли.
  Она сказала:
  — Он поднимает Бруно очень профессионально, это самый лучший помощник из всех, что у нас были.
  Я взглянул на нее.
  Может быть, мне показалось, что она побледнела. Может быть, мне показалось, что ее глаза блеснули, словно посылая мне какой-то сигнал, но она тут же отвела взгляд.
  Я поднял плед.
  Бруно внимательно смотрел на меня. Он смотрел на меня недоуменно и вопросительно, словно почувствовал мое неожиданное смятение. Я поднял его, а сестра Флеминг откатила кресло с моего пути. Она толкнула его чуть сильнее, чем обычно, и оно, ткнувшись в ночной столик, отскочило обратно ко мне. Острый угол коляски ударил меня под колено. Я потерял равновесие именно в тот момент, когда собирался опустить Бруно на кровать.
  Я споткнулся.
  Лаура ахнула.
  Перелли резко вскрикнул:
  — Осторожнее!
  Я рухнул на одно колено, но крепко держал Бруно на руках. Моя коленная чашечка, ударившись о каменный пол, треснула, как сухой сучок. Несмотря на боль, я медленно выпрямился и осторожно положил Бруно на кровать. Все происшествие заняло, наверное, не более трех секунд, но все случившееся могло стать фатальным. Но я так крепко держал Бруно, его даже не тряхнуло!
  — Пожалуйста, извините, синьора, — произнес я пересохшими губами, едва держась на подкашивающихся ногах.
  — Это моя вина, — сказала сестра Флеминг. — Со мной такое впервые.
  Глаза Бруно улыбались мне.
  — Вы, действительно, могли бы быть поосторожнее, сестра, — сердито произнес Перелли. — Если бы не ловкость этого человека…
  — Я же говорила вам, что он очень хороший помощник, — вмешалась в разговор Лаура. Она была бледна как снег. — Ты в порядке, Бруно? — спросила она, склонившись над неподвижным телом мужа.
  Дыша, как тяжелобольной, я вышел на веранду, дрожащей рукой вытирая с лица пот.
  Сразу же вслед за мной вышел доктор Перелли.
  — Все могло бы очень плохо кончиться, — сказал он. — Вы — молодец! Не растерялись!
  Я промолчал, боясь, что меня подведет голос.
  — Проводите меня до машины, — резко сказал он и первым спустился на дорожку, ведущую вдоль дома.
  Я поплелся за ним, морщась от боли в ушибленном колене.
  Когда мы подошли к автомобилю, он спросил:
  — Вы — американец?
  Я испугался. Он может попросить показать документы и, узнав, что их у меня нет, тотчас же сообщит в полицию.
  — Наполовину, синьор. В Первую мировую мой отец, американский офицер, был в Италии, а мать — молоденькая итальянская девчонка, ну вот и вся моя история. Это было желание матери, чтобы я взял имя отца.
  По-моему, такое объяснение вполне удовлетворило доктора, потому что он спросил:
  — Вас нанимала сестра Флеминг?
  — Нет, синьора Фанчини. Взгляд его глаз стал холодным.
  — Та-ак, так. Сестра Флеминг сказала мне, что вы читали синьору Бруно.
  — Да, она возражала, но мне кажется, что синьор Бруно обрадовался такой перемене в его однообразной жизни.
  — Она не будет возражать, — твердо заявил он. — Я дам соответствующее указание, вы можете читать синьору после обеда и когда у вас будет свободное от основной работы время.
  — Мне нравится то, что я делаю, и я постараюсь чаще бывать у синьора Бруно.
  Доктор Передни пристально посмотрел на меня, подергал себя за бороду: я понимал, что он сомневается во мне.
  — Синьор Фанчини был одним из крупнейших бизнесменов в Италии в области экспорта драгоценных металлов, — сказал он отрывисто, — и для него оказаться в таком положении, в одночасье стать отрезанным от активной жизни особенно тяжело. — Он покачал головой. — Я убежден, что прогресса в его состоянии нет потому, что нет пищи для ума, и поэтому он пребывает в постоянной депрессии. Сестра Флеминг сказала мне, что вы читали Вазари.
  — Да. Я подумал, что чтение серьезной литературы могло бы отвлечь синьора от той чепухи, которой его постоянно пичкают!
  — А почему вас интересует Вазари?
  — Я пишу книгу об итальянских кафедральных соборах. Меня очень устраивает работа на вилле синьора Фанчини. Семь тысяч долларов плюс много свободного времени. Я могу работать над своей книгой. Я говорил об этом синьору Фанчини. Мне показалось, что это ему интересно.
  — Конечно! Синьор Фанчини — признанный авторитет в искусстве, он наблюдал за реставрацией фресок в соборах, пострадавших во время войны, был ответственным за сохранность богатств всех кафедральных соборов, когда началось вторжение. Вы ничего не могли бы сделать лучшего, как рассказать ему о своей книге, надеюсь, вы специалист в этой области.
  Я засмеялся:
  — Я фанатик и без ума от итальянских фресок. Поэтому и пишу книгу. Есть какая-нибудь надежда на выздоровление синьора Фанчини?
  Перелли покачал головой:
  — К сожалению, он обречен на неподвижность, но к нему может вернуться речь; здесь явные психологические последствия шока. Если у него появится интерес к чему-нибудь или к кому-нибудь или если он испытает еще один шок — как говорится, клин клином вышибает, — он захочет что-то сказать, речь должна восстановиться.
  — А медицинское вмешательство?
  — Нет, это должно произойти в его мозгу!
  — Он об этом знает?
  — Нет. Я ему еще ни разу не говорил и прошу вас об этом ему не говорить. Еще слишком рано. Он должен сначала избавиться от депрессии, должны произойти гораздо большие улучшения в его здоровье, прежде чем он сможет сделать первую попытку. Я думаю, вы хорошо влияете на него и могли бы сделать для него еще больше, вот почему я так подробно рассказываю вам обо всем. Он стал значительно оживленнее. Известие о приезде дочери тоже очень улучшило его настроение. — Доктор поставил сумку в машину и спросил:
  — Вы живете здесь, на вилле?
  — Нет, я снял комнату в деревне. Доктор посмотрел на меня явно потеплевшим взглядом:
  — Я приеду во вторник и надеюсь увидеть у синьора Фанчини еще большие улучшения.
  Он уехал.
  Я упаковывал сумки, когда услышал лязг замка. Вошла Лаура. Бледная, с ввалившимися глазами.
  — Я увидела свет, Дэвид, и решила спуститься. Я сердито выпалил:
  — Твой сон едва не осуществился! Я начинаю верить в сновидения!
  — Ну, ничего не произошло. — Она вяло прошла к окну. — Я очень испугалась, Дэвид. Мне показалось, что ты и в самом деле решил уронить Бруно!
  Я сел на кровать, открыл пачку «Лаки страйк», закурил и отбросил пачку на покрывало.
  — О чем вы говорили с Перелли? — тревожно спросила Лаура.
  — Он похвалил меня за идею читать Бруно!
  — И это все?
  — Интересовался, как я появился на вилле, кто меня нанял, где я живу. Я сказал, что снимаю комнату в деревне.
  — Он не говорил, что состояние Бруно улучшилось?
  — Он сказал, что Бруно в депрессии, что нужно стимулировать его интерес к жизни, и тогда должно наступить улучшение.
  — Он не сказал, насколько улучшится состояние Бруно?
  — Доктор уверен, что Бруно никогда не сможет двигаться.
  Мне показалось, что Лаура с облегчением вздохнула.
  — Он действительно так сказал?
  — Да.
  — А… он не говорил, сможет ли к Бруно вернуться речь?
  Я испытующе посмотрел на нее:
  — Нет.
  — Признаюсь тебе, Дэвид, мне было бы плохо, если бы он изменил завещание.
  — Но я не вижу причин, почему он захотел бы это сделать: ты его жена, ты ухаживаешь за ним и имеешь право на часть его денег.
  Лаура начала беспокойно ходить по комнате.
  — Он теперь ненавидит меня, Дэвид. Это моя ошибка. Все эти годы, со дня катастрофы, я была не слишком внимательна к нему. Боюсь, что я вообще не могу быть очень внимательной к больным людям. Я не выношу боль.
  Я молча слушал ее.
  — За день до катастрофы у нас произошла крупная ссора. — Лаура не смотрела на меня. — Он сказал тогда, что изменит завещание. Мария это слышала. Он сказал, что оставит мне только треть своего состояния, а две трети — Валерии… А потом произошла эта авария, и он не смог ничего изменить.
  — По-моему, тебе не нужно беспокоиться об этом, — коротко бросил я.
  — Ты, возможно, и прав, Дэвид, но я могу надеяться только на себя. Если он умрет сегодня ночью…
  — Хватит! — Я подошел к ней. — Если ты опять собираешься обсуждать со мной эту тему, Лаура, то лучше уйди.
  — Не будь грубым, Дэвид, не прогоняй меня. — Она обвила руками мою шею и прижалась ко мне. — Скоро приедет Валерия, мы должны быть еще более осторожны. Осталось всего несколько ночей, когда мы можем быть вместе в относительной безопасности. — Она поцеловала меня. — Скажи, что ты любишь меня, Дэвид!
  Я не мог устоять. Ее тело, руки, глаза имели надо мной безграничную власть и уничтожали всю мою волю. Я крепко обнял ее и стал целовать, словно боясь, что она попытается убежать.
  — Подожди, дорогой, я сниму платье. Ты чуть не задушил меня в своих объятиях.
  Она скинула платье, я схватил ее на руки и понес в постель. Когда я наклонился над ней, она посмотрела мне в глаза и мягко оттолкнула рукой;
  — Дэвид, твое поведение тревожит меня.
  — Что ты имеешь в виду?
  — Почему вдруг ты решил подружиться с Бруно?
  Я сел на кровать.
  — Подружиться? Ты имеешь в виду, что я ему читал?
  — Да, почему?
  — Мне жаль его.
  — О! И ничего больше?
  — Нет. Он лежал на веранде неподвижный, одинокий, вот я и подумал, может быть, почитать ему.
  — Так-так. Ты знаешь текст завещания Бруно?
  — Что ты говоришь? Откуда?
  — Не знаю, все может быть. У меня есть копия завещания, я храню ее в комоде. Ты его, случайно, не читал?
  — Ты намекаешь, что я рылся в ящиках твоего комода?
  — Не сердись, Дэвид. Я могла оставить его в другом месте.
  — Нет, я не видел. Почему ты об этом спрашиваешь?
  — Видишь ли, Дэвид, ты упомянут в завещании.
  — Какая ерунда! С чего это вдруг я в нем упомянут?
  — Упомянут, как один из штата служащих виллы. Бруно оставляет некоторые суммы каждому человеку из персонала, кто к моменту его смерти будет работать на вилле.
  — Но как я могу быть упомянутым по имени?
  — Нет, конечно! По имени он упомянул только Марию, а остальному служащему персоналу он завещает определенную сумму.
  — И сколько?
  — Шестьсот пятьдесят тысяч лир.
  — Так много? — спросил я, пытаясь скрыть волнение, но сердце у меня колотилось о ребра, как молот о наковальню. Шестьсот пятьдесят тысяч лир — та самая сумма, которая нужна за паспорт.
  — Да. Не выпить ли нам вина, дорогой? Не упусти шанс, Дэвид! Всего одно мгновение — и ты обладатель шестисот пятидесяти тысяч лир.
  — Как ты можешь спокойно говорить о смерти Бруно? — Я чувствовал, что пот заливает мне лицо.
  Шестьсот пятьдесят тысяч! И я свободен. Не надо жениться на Лауре. Не надо принимать от нее денег. Эта сумма позволит мне покинуть Италию!
  — Почему я должна молчать и не говорить о том, что чувствую? — сказала она, придвинувшись поближе и положив руки мне на плечи. — Это же не то, что он имел в виду по отношению ко мне… или к тебе. Я хочу, чтобы ты уронил его, Дэвид. Ты получил бы свои деньги, а я — свои.
  — Замолчи, — воскликнул я и вскочил с кровати, — я не хочу даже слушать об этом!
  — Знаешь, Дэвид, а говоришь ты не совсем решительно! Согласись, очень соблазнительная перспектива и такая близкая.
  — Нет. Замолчи!
  — Иди ко мне и обними меня, дорогой. НА уходи от меня.
  Я колебался, я не мог оторвать от нее, лежащей передо мной на постели, глаз. Подошел, сел с краю и обнял.
  — Дэвид, а что ты будешь делать с деньгами, когда их получишь?
  — Может, оставим обсуждение этой темы. Я не хочу говорить об этом.
  — Хорошо, я не буду говорить об этом. Я наклонился, поцеловал ее и почувствовал, что она вдруг напряглась, а ее пальцы вцепились в мою руку.
  — Там кто-то есть! — прошептала она.
  — Я ничего не слышал.
  — Я слышала. Посмотри, Дэвид. Только будь осторожнее.
  Я соскользнул с постели, тихо подошел к окну.
  Высоко над ивами стояла луна. Я вгляделся в тени за кустом. Никого!
  Лаура подошла и встала рядом. Донесся слабый скрип весел в уключинах.
  — Кто-то плывет на лодке, — прошептала Лаура, и я почувствовал, как она дрожит.
  — Может быть, это рыбак, — сказал я, понизив голос. — Не стоит так нервничать.
  — Спустись и посмотри, Дэвид. Рыбаки близко не подходят к вилле. Лодку можно увидеть от плавательного бассейна.
  — Нет. Я не пойду.
  — Пожалуйста, Дэвид!
  Я спустился по ступенькам, прошел по бетонной дорожке к плавательному бассейну и теперь уже явственно услышал слабый плеск весел. Лодка двигалась прочь, и довольно быстро, но была скрыта от меня берегом. Я не смог ее увидеть и, пожав плечами, пошел было обратно, но тут же застыл, потянув носом воздух.
  Кто-то был здесь совсем недавно. Кто-то, кто курит сигары.
  Глава 5
  На следующее утро я Лауру не видел. Сестра Флеминг сказала, что она с Марией готовит комнаты для Валерии. После ленча я перевозил свои вещи, а потом наводил в комнате порядок под контролем Биччи.
  Я ничего не сказал Лауре о дыме сигар, запах которого висел над плавательным бассейном. Сказал только, что кто-то слишком близко подплыл на лодке, но я не разглядел кто. Она встревожилась и сразу ушла на виллу. Кто был тот человек в лодке? А не был ли это Беллини? Но тут же остановил себя: Беллини не единственный человек в Италии, курящий сигары.
  Я возвращался на виллу, размышляя о завещании Бруно и о совершенно потрясающем совпадении в сумме, которая завещалась любому служащему на вилле на день его смерти. Шестьсот пятьдесят тысяч лир! Эта мысль вгоняла меня в пот: цена моего паспорта и моей свободы!
  Теперь я размышлял: оставить виллу, когда приедет Валерия, или остаться и ждать, что Бруно вот-вот умрет, а я получу деньги.
  Если я сейчас оставлю виллу, мне придется распрощаться с надеждой покинуть Италию. Я никогда не накоплю шестьсот пятьдесят тысяч лир! Если только кто-то просто не даст их мне!
  Я не мог решиться уйти, но чувствовал: я должен уйти. Но мысль, что смерть Бруно — решение всех моих проблем, прочно застряла в моей голове, и я ничего не мог с этим поделать! Ночью накатывали моменты, когда я, намаявшись несколько часов без сна, выбегал наружу, вспоминая то мгновение, когда я оступился и ощутил желание уронить Бруно.
  Нет. Так продолжаться не может. Как только приедет Валерия, я уйду.
  Стоял безумно жаркий день. Даже на затененной веранде нечем было дышать, и я увез Бруно в комнату. Ставни были закрыты. Электрический вентилятор давал небольшой ветерок. Бруно выглядел утомленным и истощенным.
  — Слишком жарко, чтобы читать, или мне все же попробовать? Посмотрим, как пойдет?
  Бруно опустил веки, что означало согласие, и я сел, стал читать статью о жизни Джотто. Я прочел уже половину, когда раздался телефонный звонок. Я поднял глаза. Бруно смотрел в сторону аппарата. Я заколебался, не зная. Слышит ли звонок Лаура, находившаяся в другой комнате. Я встал, чтобы подойти к телефону, но звонки прекратились.
  Я продолжил чтение. Минут через двадцать в комнату вошла Лаура, в бледно-голубом полотняном платье и огромной соломенной шляпе. Вместе с ней в комнате повисла атмосфера тревоги.
  — Простите, что я вас прерываю, — сказала она, — я должна поехать в Стрезу. Звонил мой мастер Станито. Я отдавала свой жемчуг в чистку, он готов. Мне нужны деньги, Бруно.
  Я посмотрел на Бруно, и мне показалось, что увидел в его глазах замешательство и презрение. Он, должно быть, был удивлен, как, кстати, и я, почему Лаура выезжает в такую жару. Да и магазины в Стрезе закрыты на время сиесты. Бруно волновался. Ему передалось сильное возбуждение Лауры. Ее глаза лихорадочно блестели, и она нервно поглядела на свои часики.
  Она подошла к стене, на которой висела картина — небольшая копия «Венеры».
  — Помогите мне, Дэвид.
  Я отложил книгу и подошел к ней:
  — Синьора?
  — Снимите эту картину. Она немного запылилась, а я не хочу запачкать перчатки.
  Я снял картину, за ней оказался небольшой сейф.
  Лаура набрала шифр и открыла дверцу сейфа.
  Я наблюдал за ней.
  Достав толстую пачку десятитысячных банкнотов, Лаура отсчитала пятьдесят и положила пачку обратно, потом захлопнула дверцу сейфа.
  Я повесил картину на место, а Лаура подошла к Бруно:
  — Я спешу. Может быть, вернусь поздно. Я обещала Элен, когда буду в городе, навестить ее. Ты же знаешь, как женщины любят поболтать! — Она помахала ему рукой в тонкой перчатке и направилась к двери. — Желаю приятно провести вечер. — Она послала Бруно воздушный поцелуй.
  Я взял книгу и сел. Бруно явно расстроился и был сердит на Лауру. Он встретился с моим взглядом и, смутившись, отвел глаза.
  Я продолжил чтение, но вечер был испорчен. Теперь он, конечно, думает, с кем у нее встреча в Стрезе. Прочтя страницу, я поднял глаза и увидел, что Бруно меня не слушает. Его взгляд был направлен в сторону закрытых окон. Да, я был прав.
  — Может быть, подобрать более интересную книгу, синьор?
  Бруно перевел на меня взгляд.
  — Может, вы хотите отдохнуть?
  Отдыхать он не хочет, но хотел бы остаться один — недвусмысленно дал понять мне его страдающий взгляд.
  Я поднялся.
  — Я скажу сестре Флеминг, что вы хотите отдохнуть, — произнес я.
  Он безразлично поглядел на меня и закрыл глаза.
  Я застал сестру Флеминг в ее комнате за чтением романа.
  — Синьор Бруно хочет отдохнуть. Я ухожу и зашел предупредить вас, что синьор сейчас один. Сестра Флеминг кивнула:
  — Я пойду к нему. Конечно, кто будет слушать эту вашу скукотищу в такой жаркий вечер!
  Я вышел на веранду и увидел отходящий от пирса катер. Вот, набирая скорость, он понесся через Лаго в сторону Стрезы. Я хорошо видел Лауру, сидящую за рулем. Катер оставлял на воде пенный след, ложившийся широкой полосой поперек озера.
  Я не поверил ни единому слову Лауры. Кто-то позвонил ей и назначил встречу; звонок этого человека привел ее в сильнейшее возбуждение.
  Не тот ли это человек, который сегодня ночью был около лодочного ангара и курил сигары?
  И снова мне в голову пришла мысль: вернулся Марио Беллини.
  Я больше не колебался. Лодка Биччи была поблизости. Я мог проследить за Лаурой и все узнать точно. Я мог отследить курс катера по пенному следу, даже если бы у нее было полчаса преимущества.
  Когда я добрался до лодки и завел мотор, катер Лауры уже скрылся из виду. Она сказала, что направляется в Стрезу, я должен попасть туда раньше нее. Возможно, она свернула в Палланцу. Между виллой и Стрезой есть остров Изола-Белла, и она могла изменить курс, но я все же решил идти в Стрезу.
  Возможно, моя слежка — безнадежная затея. Но я не хотел и не должен упускать такой случай. Лаура была уверена, что я сейчас читаю Бруно, и был шанс, что она потеряет осторожность и выдаст себя. У меня был только час, чтобы добраться до Стрезы. Водная гладь озера была пустынна, а солнце немилосердно жгло.
  У причала я увидел старика, сидевшего в тени и сонно глядевшего на озеро. Я спросил, не видел ли он большой катер примерно полчаса назад.
  — Да, синьор. Катер пришвартовался на дальней стороне Пескатори.
  Я вернулся в лодку.
  Пот заливал мне глаза, а от солнца не было спасения.
  Я быстро и легко нашел катер на Пескатори, небольшом островке, почти полностью обжитом рыбаками, единственный доход которых был от ловли рыбы в Лаго.
  Я прошел Изола-Белла и, прячась, причалил к берегу с подветренной стороны Пескатори.
  Я решил, что наиболее подходящее место, где у Лауры могла быть встреча, — небольшой отель «Альберго» на дальнем конце острова. Я направился туда, соблюдая осторожность. На пляже было пустынно, и ставни бунгало закрыты. Я увидел катер, пришвартованный под ивами примерно в сотне шагов от «Альберго». Маленький, затененный виноградными лозами садик вокруг «Альберго» спускался прямо к воде. Я вышел на берег и сел за столик в тени, откуда хорошо просматривались окна «Альберго».
  Ко мне со скучающим видом подошел официант. Я заказал кампари и минеральную воду.
  С моего места хорошо был виден катер, я наблюдал и за ним. Я был уверен, что Лаура в одной из тех комнаток наверху, которые сдавались хозяином за отдельную плату. Мои предположения оказались правильными. Часа через полтора ставни на одном из окон верхнего этажа распахнулись, и высокий, крепко сложенный мужчина появился в окне. У него была фигура профессионального боксера; удлиненное грубое лицо, сломанный приплюснутый нос, прижатые уши и изуродованный твердый рот напоминали статую римского гладиатора, которую я однажды видел в Риме. Одет он был в дорогую пижаму из зеленого шелка, из-под которой торчала голая, заросшая грубыми черными волосами грудь.
  Он стоял, глядя на озеро скучающим, пресыщенным взглядом хорошо откормленного животного. В толстых пальцах тлела сигара. Я понял, это Марио Беллини, и убедился в верности слов Торрчи: он был более чем жесток, он мог быть так же и опасен, как безумная горилла. Он постоял у окна с полминуты, потом повернулся и отошел. Когда он отходил от окна, я мельком увидел Лауру. Поднявшись, я быстро спустился по дорожке к лодке. Все, что я хотел увидеть, я увидел! Теперь я знал, где искать Беллини. А Лаура не должна узнать, что я слежу за ней.
  На обратном пути я не торопился и вел лодку медленно. Лаура не возвращалась на виллу до сумерек.
  Я сидел на крыше террасы, мне было видно озеро, и уже собирался отправиться на ночь в деревню, когда увидел появившийся из темноты катер. Он шел на большой скорости резкими зигзагами по гладкой поверхности Лаго, а на носу свет от фары, включенной на двойную мощность, узким лучом рассекал темноту.
  Я с удивлением следил за движением катера. И мое удивление вскоре сменилось тревогой, когда я понял, что катер, несущийся к пирсу на огромной скорости, практически неуправляем! Минута-другая — и он на огромной скорости врежется в стенку пирса! Но в самый последний момент над штурвалом качнулась фигура, и катер, сделав крутой вираж, снова умчался в темноту. А потом, описав широкий круг, мотор захлебнулся, и катер медленно подошел к пирсу, стукнулся бортом о бетонную стенку и ткнулся носом в каменные ступени. Я тихо лежал на крыше террасы и пытался разобраться, что происходит. В темноте слышались проклятия Лауры, потом вспыхнул свет электрического фонарика, и я увидел — Лауру, медленно поднимающуюся по ступеням к вилле. Нетвердой походкой она, не заметив меня, прошла мимо, плюясь и что-то негромко напевая. Шатаясь, спотыкаясь и падая и снова поднимаясь — в таком виде Лаура шла к вилле.
  Я смотрел ей вслед. Она была пьяна, как дешевая проститутка в субботний вечер.
  * * *
  На следующий день я не видел Лауру, и целый день я приводил в порядок катер. С бортов была содрана краска и погнута брас-рея. На починку ушло все время до ленча.
  После ленча до сумерек я читал Бруно выдержки из моей книги. Он дал мне знать, что хочет этого, когда я переносил его в кресло утром. Потом я взял лодку Биччи и отправился на озеро ловить рыбу.
  Почему Беллини вернулся? Теперь я знал, что именно его возвращение вызвало в Лауре такое сильное возбуждение. Я никогда не вызывал такого. Но я не ревновал. Видимо, ей нужно такое грубое животное, как Беллини, ну и черт с ней. Хорошо, что она меня не видела. Сегодня пятница. Завтра выходной. Еще два дня работы на вилле, и я уеду. Появление Беллини стало последней каплей моего терпения. Расставание с Лаурой теперь мне уже не казалось трагедией.
  Я рыбачил недалеко от пирса, когда услышал звук заработавшего мотора катера, а через несколько минут увидел катер, который на большой скорости понесся через озеро, и опять в сторону Стрезы. За штурвалом стояла Лаура. Она была без шляпы и курила сигарету. В мою сторону она даже не взглянула! Наступающие сумерки быстро скрыли катер.
  На свидание с Беллини, подумал я, и тут же потерял интерес к рыбной ловле. Я не мог сдержаться, завел мотор и направил лодку в сторону Ароло.
  * * *
  Уже за полночь я услышал рев мотора. Я лежал на узкой, неудобной, короткой постели в своей маленькой комнате в полудреме, и рокот мотора разбудил меня. Я подошел к окну. Лаура возвращалась такая же пьяная, в таком же жутком состоянии, как и накануне вечером, и, проходя около берега, волной окатила причаленную мною лодку. С ней был Беллини. Я слышал его голос, перекрывавший рев мотора, приказывавший Лауре снизить скорость. Перегнувшись через подоконник, я рассмотрел, как она подвела катер к лодочному ангару. Я наблюдал. Спустя несколько минут в комнатах над ангаром зажегся свет.
  * * *
  На следующее утро, перенеся Бруно в кресло, я сразу же вернулся в деревню и попросил у Биччи машину.
  Утром у меня не было никаких дел на вилле, и мне захотелось бросить все, уехать и выпить в компании каких-нибудь людей. Надо было отвлечься. Даже компания Джузеппе сейчас подошла бы мне — это все же лучше, чем оставаться наедине с собственными мыслями. То, что Лаура поселила Беллини в комнатах над ангаром сразу же после моего отъезда, вызвало во мне отвращение. Я пытался убедить себя, что Лаура мне безразлична, но я думал о ней, не мог не думать.
  Биччи указал на старенький «фиат»:
  — Берите ее. Заплатите только за бензин. За прокат машины я с вас ничего не возьму.
  Поблагодарив Биччи, я подогнал машину к колонке. Когда Биччи заполнял бак, мимо промчалась «альфа-ромео» Лауры. Она, увидев меня, резко затормозила и помахала рукой.
  Я подошел к ней.
  — Дэвид, я должна отдать тебе твою зарплату. Ее глаза блестели, но лицо было бледным.
  — Я еще не отработал и недели.
  — Получи их вперед, а то потом я забуду. — Она достала кошелек и отсчитала семь тысячных банкнотов. — Ты куда-то собрался ехать?
  — В Милан.
  — Садись, поедем вместе в моей машине, я тоже еду в Милан.
  — Я не знаю, когда буду возвращаться, — сказал я, стараясь не встречаться взглядом с Лаурой. — Лучше я поеду на своей машине.
  Она же смотрела на меня в упор.
  — Ну что же, как хочешь. Извини, мы не виделись два дня. Приехали мои друзья, остановились в Реджине. Скучная компания, но надо. Ты удобно устроился на новом месте?
  — Да.
  — Ну, до встречи! Я должна спешить. Хотела прийти к тебе сегодня, но вечером должна опять отправиться в Стрезу. Давай встретимся завтра вечером в комнатах над ангаром. Договорились!
  — Если ко мне вечером не приедет Джузеппе, — солгал я. — Он никогда не видел Лаго и просил показать озеро.
  — Ты не можешь отказаться?
  — Постараюсь.
  — Я так хотела видеть тебя сегодня вечером, Дэвид, — улыбнулась Лаура. — Ну, пока.
  Я стоял и смотрел вслед «альфа-ромео», мелькавшей на извилистой дороге, пока она не исчезла из виду, а потом сел в «фиат».
  Я решил, что если отправлюсь в Сесто-Календо, то вряд ли успею вернуться в воскресенье!
  * * *
  Проезжая по оживленной Корсо-Маджента к собору, я вдруг увидел Симону, махавшую мне рукой.
  С большим трудом, осыпаемый проклятиями водителей, я подъехал к тротуару.
  За стеклом машины появилось смуглое оживленное личико Симоны.
  — А я сначала глазам своим не поверила, что это вы, синьор Дэвид, — сказала она. — Не подвезете меня?
  — Конечно. — Я открыл дверцу. — Куда прикажете, синьора?
  — Хочу прогуляться перед работой, — сказала она, забираясь в машину. — У меня полчаса свободного времени! У вас найдется полчаса?
  — Мне как раз нечего делать, я приехал повидать Джузеппе.
  — К этой старой развалине?! От него одни хлопоты! Поедемте в парк, посидим, поболтаем!
  — Хорошая идея. — Я повернул налево, направляясь к Пьяцца Кастелло. — Как поживает Торрчи?
  — У него все в порядке, — сказала она, скорчив гримаску. — У него всегда все в порядке. Я не видела вас с того дня, когда вы были у нас. Вы прячетесь от друзей?
  — Я работаю на Лаго-Маджоре. Во вторник мне надо быть на работе.
  — А потом вы опять надолго уедете?
  — Нет, останусь в Милане.
  — А я думала, вы сразу же уедете, как только получите свои бумаги.
  Я недоуменно посмотрел на Симону:
  — Какие бумаги?
  — Да вы не волнуйтесь. Я знаю вашу проблему. Торрчи сказал, что вам нужен паспорт. Я никому не скажу об этом.
  — Я просил Торрчи достать мне паспорт. И он говорил, что мог бы достать паспорт. Но цена оказалась слишком высокой, у меня нет таких денег.
  — Ни у кого сегодня нет денег, — мрачно изрекла Симона. — Торрчи отказался купить мне шляпку.
  Я снизил скорость, мы въезжали в парк, и я остановился напротив входа в Кастелло-Сфорца.
  — Не угостите меня сигаретой? Хочется курить, — сказала Симона. Вытянула ноги, продемонстрировав мне прекрасной формы колени. — Торрчи сказал вам, что я снова работаю.
  Я подал Симоне сигарету.
  — Да, он сказал, что вас пригласили позировать. Симона кивнула:
  — Она вообще-то старая дура и совсем не умеет рисовать, но хорошо платит. Я даже открыла в банке счет, откладываю на старость.
  — Это хорошо.
  Она помолчала, а потом, искоса взглянув на меня, спросила:
  — Сколько Торрчи заплатил вам за бриллиантовую брошь?
  — А я возвратил ее синьоре.
  Она недоверчиво покачала головой:
  — Скажите, обещаю, я не проговорюсь Торрчи, мне очень хочется знать. За это я позволю вам поцеловать меня, но только скажите, сколько он вам заплатил.
  — Симона, вы прелесть. — Я не мог удержаться от улыбки. — Но я в самом деле не продал брошь Торрчи.
  Она нахмурилась:
  — Я очень хорошо целуюсь. Я знаю, как угодить мужчинам. Так сколько он вам заплатил?
  — Симона, повторяю, я ее не продавал! Я отдал брошь синьоре, и давайте перестанем говорить на эту тему.
  — Почему вы хотите меня обмануть? — рассердилась Симона. — Брошь у него! Я ее видела, хотя Торрчи и прячет ее от меня. Мне только хочется знать, сколько он вам заплатил.
  — Что вы говорите? — удивился я и внимательно посмотрел на Симону, насколько она серьезна. — У Торрчи именно эта брошь?
  — Я видела, как он рассматривал ее, когда думал, что я сплю.
  — Это, должно быть, другая брошь, Симона. Симона разозлилась:
  — Нет, именно та самая. Когда он ушел, я обшарила всю квартиру и нашла ее. Та самая. Так за сколько вы ее продали?
  Я покачал головой:
  — Нет, я не продавал брошь Торрчи, я уже говорил вам об этом.
  Глаза Симоны загорелись злым огоньком. Она, ничуть не стесняясь, сунула руку под блузку и почесала под мышкой.
  — Это брошь синьоры, которая ездит на «альфа-ромео»?
  — Да, а что?
  — Тогда она сама продала ее. Я шла к Торрчи, а от нашего дома отъехала машина. За рулем сидела женщина. Женщина за рулем такой шикарной машины. Не часто такое встретишь.
  — Вы не вспомните, когда это было? Размышляя, Симона наморщила лоб:
  — В прошлый вторник после обеда. Так… Я заходил к Торрчи на следующий вечер, а спустя несколько часов Лаура рассказала мне о странных условиях завещания Бруно. Я сопоставил факты и понял, что Лаура решила продать брошь и этим подкупила Торрчи. Он назвал ей цену за паспорт. Лаура решила соблазнить меня именно этой суммой и тем самым толкнуть на преступление.
  — Какого цвета машина? — спросил я, с трудом сдерживая охвативший меня гнев.
  — Темно-синяя.
  — Вспомните, Симона, нет ли над ветровым окном голубого солнечного козырька? Она кивнула:
  — Да. И, кроме того, я запомнила серебряный талисман — голова льва. Это была машина Лауры.
  — Может, вы узнаете у синьоры, сколько Торрчи заплатил ей? — спросила Симона. — Для меня это очень важно. У нас с Торрчи договоренность: с любого бизнеса, который он имеет, мне десять процентов. Он частенько пытается обмануть меня, когда думает, что я не узнаю о его сделках.
  — Попробую. — Я решил закрыть эту тему. — Если узнаю, позвоню.
  — Обещаете?
  — Сделаю все, что можно. Симона взглянула на свои часы:
  — Пожалуйста, синьор Дэвид, отвезите меня на Пьяцца Пьемонте, я могу опоздать.
  Я молчал, а голова лихорадочно работала. На Пьяцца Пьемонте я остановился, открыл дверцу, предлагая Симоне выйти.
  — Вы ничего не скажете Торрчи о нашем разговоре? — спросила Симона.
  — Вряд ли я его увижу. У меня встреча с Джузеппе.
  Симона помолчала, потом, посмотрев на меня, убежденно изрекла:
  — Вы напрасно теряете время. Могли бы гораздо интереснее провести его, например, найти себе хорошенькую девочку. В знак уважения к вам даже могу порекомендовать вам свою подружку.
  Я покачал головой:
  — Джузеппе, хоть и старая развалина, но он, в конце концов, надежнее.
  Я доехал до собора, припарковал машину и отправился к Пьеро. Он вышел ко мне поболтать, но я заказал не слишком много еды и поэтому задержался ненадолго.
  В третьем часу я добрался до квартиры Торрчи, поднялся на четвертый этаж, уверенный, что он, как всегда, в эти часы дома, забарабанил в дверь.
  Торрчи открыл сразу. От моего взгляда не ускользнуло, что он слегка опешил, увидев меня, но тут же его круглая, толстая физиономия расплылась в улыбке, и он широко распахнул дверь.
  — Синьор Дэвид! Не ожидал вас увидеть! Входите. У меня еще сохранилось немножко того хорошего шотландского виски.
  Я вошел, закрыл за собой дверь и встал в коридоре. В моей руке за спиной я крутил прихваченный по дороге дверной болт.
  — Случайно оказался поблизости, Торрчи, и подумал, может, есть новости о паспорте. Вы виделись с Джакопо?
  Торрчи кивнул.
  — Сегодня утром, но, — он пожал плечами, — этот хапуга уперся на своем. Он говорит, что за подобный риск шестьсот пятьдесят тысяч еще небольшая цена.
  Я прошел в комнату и сел.
  — Торрчи, вы помните бриллиантовую брошь, которую я вам показывал? — спросил я спокойно. Лицо Торрчи застыло в изумлении.
  — Да, синьор. Что-нибудь случилось?
  — Я знаю, она теперь у вас. У него дрогнула рука, и он расплескал виски, которое в этот момент разливал по стаканам.
  — Нет, у меня ее нет, — сказал Торрчи, отводя глаза от моего взгляда.
  — Синьора отдала ее вам. Да?
  — Ну что вы! — сказал он, ставя стаканы на стол. — Какая ерунда!
  — Что она потребовала взамен, Торрчи?
  — Синьора ничего мне не давала. Я не понимаю. Да и с чего бы? Кто вам такое мог сказать?
  — Торрчи, вы лжете!
  Его смуглое лицо пошло красными пятнами.
  — Я не люблю подобных шуток, синьор Дэвид. Давайте сменим тему.
  — Это не шутка. Я знаю, что синьора отдала вам брошь, и хочу знать почему.
  — Она не отдавала мне брошь! Вы ошибаетесь, синьор Дэвид! Давайте выпьем, день сегодня слишком жаркий для ссор.
  Я не сдержался и ударил его по лицу. Торрчи покачнулся, вскрикнув от удара.
  — Извините, Торрчи, — сказал я. — Я обязательно должен знать. Я не хочу вас бить, но, если вы не скажете, мне придется это сделать, чтобы узнать правду.
  — Убирайтесь! — хрипло заорал Торрчи. — Вы мне больше не друг. Я встал.
  — Не будьте дураком!
  — Она мне не отдавала брошь! Я встал и медленно двинулся вокруг стола. Торрчи попятился.
  — Почему она отдала вам брошь?
  Торрчи прижался спиной к стене. В его глазах метались злоба и ужас, он тяжело дышал. Я продолжал приближаться к нему, и он отвел руку назад для удара. Я же, сделав обманное движение, будто хочу ударить его левой, в последний момент нанес свинг правой рукой, удар пришелся ему по голове, и Торрчи упал на колени, потом перевернулся. Но тут же Торрчи медленно начал подниматься на ноги, и в его правой руке сверкнул нож. Он стремительно, словно змея, наносящая удар, кинулся на меня. Но промахнулся буквально на дюйм. Потом бросился на меня снова, я отскочил.
  Я знал, что он отлично владеет ножом, но меня это не пугало. С тех пор как я обосновался в Италии, мне пришлось побывать не в одной драке, и я умел защищаться.
  Быстро отскочив в сторону, я увернулся от удара. Торрчи, наклонив голову, шел за мной на полусогнутых ногах, крепко держа нож в правой руке.
  — Брось нож, Торрчи, пока не случилось беды, — сказал я и швырнул стул ему в ноги.
  — Убирайся, или я убью тебя, — прошипел Торрчи, стиснув зубы.
  Я схватил кресло и поднял его, но Торрчи шел на меня. Я отступил на шаг и выставил кресло четырьмя ножками вперед! Он ухватился за одну из ножек и попытался достать меня ножом поверх кресла, но его рука оказалась слишком коротка. Я налег своим весом на кресло и прижал Торрчи к стене. Он громко выругался и попытался оттолкнуть меня, но я крепко держал его.
  — Брось нож, Торрчи!
  Он плюнул.
  Я выдернул ножку кресла из его руки и, не успел он опомниться, повернул кресло, двумя ножками уперев его в толстую грудь Торрчи. Со свистом проколотой шины вздох вышел из его груди. Нож выпал из ослабевшей руки. Я отбросил кресло, захватил его предплечье и запястье, повернул почти уже не сопротивляющегося Торрчи кругом, согнул захваченную руку, завел ее за спину и силой поставил его на колени. Он все-таки попытался сопротивляться, но я лишь сильнее скрутил ему руку и еще круче завернул ее за спину. Он открыл рот, пытаясь вдохнуть жаркий воздух, и прекратил сопротивляться.
  — Ну, Торрчи, почему синьора отдала тебе брошь?
  — Она не отдавала.
  Я чуть-чуть потянул его руку, он тихо взвыл и опять попытался освободиться, но я потянул сильнее. По его жирной шее потек пот.
  — Я буду держать тебя так до тех пор, пока ты все не расскажешь. Я должен все знать.
  Он начал грязно ругаться, но я не ослабевал хватку. Его проклятия захлебнулись в дрожащем стоне.
  — Ты сломаешь мне руку!
  — Все может быть. Если захочу сломать, сломаю, а тогда ты долго не сможешь работать. Как сломанной рукой шарить по карманам? — И я усилил давление. Послышался хруст суставов. Он упал лицом на пол, увлекая меня за собой. В этот момент он почти освободился от захвата, но я быстро поставил ногу на его затылок, прижал лицом к полу и еще чуть-чуть повернул руку. Он вскрикнул.
  — Я расскажу. — Он задыхался. — Отпусти. Я немного ослабил захват, но не отпустил.
  — Так почему синьора отдала тебе брошь?
  — Она хотела знать, пытался ли ты уехать из Италии. И я сказал ей, что да.
  — Сказал? А ты рассказал о причинах?
  — Она сама все знала.
  Я открыл рот от изумления и отпустил Торрчи, поднял нож, швырнул через комнату и подошел к окну.
  Да, это было для меня потрясением! Если то, что сказал Торрчи, — правда, то ситуация была чрезвычайно опасной.
  Торрчи сидел на полу и стонал, поглаживая руку. Пот струился по его лицу. Он не смотрел на меня.
  — Рассказывай все.
  — Синьора пришла ко мне после полудня, — жалобно постанывая, начал рассказывать он. — Я сразу узнал ее. Она не назвалась, но я знал, что это та синьора, с которой у вас любовь. — Он покосился на меня. — Ведь это правда? Вы же с ней спали?
  — Что было дальше? Быстро. А то сверну твою грязную шею.
  — Да, синьор Дэвид. Я вам расскажу слово в слово, все как было, — заторопился Торрчи. — Она сказала, что хочет помочь вам, но вы слишком горды и не принимаете ее помощь. Она спросила, правда ли, что вы все еще хотите уехать из Италии, она должна быть уверена в этом. Я ответил, что не сплетничаю о своих друзьях. Тут она достала брошь и сказала, что отдаст ее мне, если я расскажу ей о ваших планах.
  — И ты рассказал? — Я был в ярости и был готов убить Торрчи. — Это было большое искушение, синьор Дэвид, — виновато мямлил Торрчи, — но ведь я знал, что вы любите ее, а она любит вас, и мне казалось, что я помогу вам, если все расскажу ей. Конечно, и брошь подтолкнула меня на это, но мне так хотелось помочь вам.
  — Продолжай, чертова крыса! Что ты рассказал ей?
  — Я сказал, что вы хотите уехать из Италии, что просили меня достать вам паспорт.
  — Ты сказал ей, сколько запросил Джакопо?
  — Да.
  — Что еще она спрашивала?
  — Она спросила, не ищет ли вас полиция?
  — Так.
  Торрчи заколебался.
  — Что ж теперь скрывать, — сказал он неуверенно, — я рассказал ей, что вы убежали из армии. Этим и объясняется, что у вас нет документов, и что если она хочет помочь вам, то нужно сделать так, чтобы вы их взяли.
  — Что еще она хотела знать? Торрчи нахмурился:
  — Она спросила, действительно ли ваше настоящее имя Чизхольм.
  Холодные мурашки побежали по моей спине. Торрчи продолжал, осторожно разминая руку:
  — Я сказал, что, насколько мне известно, да. Тогда она уточнила, не слышал ли я, чтобы кто-нибудь когда-нибудь называл вас Чизхем. Я подумал и ответил, что нет, не слышал.
  Я почувствовал себя так, будто меня ударили ногой в живот. Она знала. Она знала все с самого начала! Вот почему она выбрала меня!
  — Ты — хороший друг, Торрчи, — произнес я охрипшим голосом. — Я верю тебе, ты говоришь правду!
  Торрчи выглядел испуганным. Он не смотрел мне в глаза.
  — Но она вас любит, синьор Дэвид. Не похоже, чтобы она хотела вам навредить.
  — А-а, пошел ты к черту! — Я двинулся к двери.
  — Давайте выпьем, синьор Дэвид! — крикнул Торрчи, пытаясь встать на ноги. — Теперь, когда я все сказал, мы же больше не враги?
  — Нет! Мы не враги, но мы и не друзья. Я не хочу тебя больше знать.
  Я засунул болт на место, в дверь, открыл ее и вышел.
  Теперь в любое время, когда Лауре захочется избавиться от меня, а ей захочется этого скоро, поскольку я не оправдал ее надежд, ей достаточно будет позвонить в полицию и сообщить, где можно меня найти. И я буду отдан под трибунал. Я был в ловушке.
  Глава 6
  «Я рассказал ей, что вы убежали из армии…»
  Я ехал по автостраде, соединявшей Милан с Сесто-Календо, и перебирал в памяти события прошлых лет. Вспоминал, как я оказался в Италии.
  Мне никогда не забыть день — двадцать третье апреля тысяча девятьсот сорок пятого года. Через два дня после освобождения Болоньи, когда американские и британские войска заняли плацдарм в долине По, началось настоящее мародерство.
  Моя часть, около ста пятидесяти человек, была отведена за линию боев для перегруппировки. Мы заняли крошечную деревушку на берегу Рено примерно в двадцати километрах от Прадуро-Сассо.
  Тогда большинство из нас считали, что через несколько дней закончится война. В боях, в которых была задействована моя часть, нас изрядно потрепали, и мы мечтали об отдыхе, и перегруппировка войск как нельзя была кстати.
  В этот похожий на другие дни день я вместе с двумя сержантами купался в реке, когда лейтенант Ролинс спустился на берег и помахал нам рукой.
  Мы любили Ролинса, большого, сильного весельчака. Он, хотя и держал нас в строгости, но временами проявлял прямо-таки трогательную заботу о каждом, а в тяжелых боях всегда шел впереди на три прыжка и никогда не оглядывался назад, пошли ли мы за ним, он был уверен, что мы никогда не подведем его. У нас за плечами было шесть месяцев тяжелых боев за хребты Италии, пройденных с ним вместе, и, конечно, он устал и был вымотан не меньше нашего.
  Я подплыл к берегу и, нащупав ногами дно, встал, стряхивая стекающую с волос воду.
  — Извините, наверное, я нарушаю ваши планы, сержант, — сказал он с иронией, — но вы мне нужны. Предстоит интересное дельце!
  — Это хорошо, лейтенант, — ответил я и начал карабкаться на берег.
  Он нагнулся и подал мне руку: в Ролинсе не было никакого офицерского чванства, он обладал редким талантом общаться со всеми как с равными, тонко соблюдая при этом определенную дистанцию.
  — Одевайтесь, сержант, — сказал он. — Мы с вами отправляемся в штаб-квартиру.
  Пока я вытирался и одевался, он прилег на траву и натянул на глаза кепи.
  — Вы говорите по-итальянски, не так ли?
  — Да, сэр.
  — Хорошо?
  — Как и по-английски. Ребенком десять лет жил во Флоренции.
  — Как это случилось? — спросил он, с интересом взглянув на меня из-под кепи.
  — Я родился во Флоренции. Мой отец был художником, не самым крупным, но достаточно известным. Когда мне было десять лет, умер его брат и оставил ему дом в Кармеле, штат Калифорния. Мы оставили Флоренцию и поселились в Кармеле, но итальянский я никогда не забывал!
  Он кивнул:
  — Хорошо знаете Флоренцию?
  — Я жил там два года в тридцать четвертом. Изучал архитектуру. Да, пожалуй, я знаю ее достаточно хорошо.
  — А как насчет Рима и Венеции?
  — И там не потеряюсь. А в чем дело, лейтенант? Он щелчком сбросил сигарету в реку.
  — Умеете водить машину?
  — Да, я уже несколько лет вожу машину.
  — Как вы думаете, вы смогли бы работать гидом? Вы сможете отвечать достаточно квалифицированно на самые разные вопросы, связанные с искусством и историей?
  — Думаю, справился бы с этим, — ответил я, недоумевая, о каком задании он мне говорит. — Я наизусть знаю весь путеводитель по Италии и уверен, что гиду большего знать и не надо.
  — Ну, пока все, — сказал, поднимаясь, Ролинс.
  — Что я должен делать, лейтенант?
  — Вам поручено сопровождать генерала Костэйна в его экскурсии по Флоренции, Риму и Венеции. Приступите завтра.
  Я недоуменно уставился на него:
  — А боями в этой стране генерал не интересуется?
  Ролинс слегка улыбнулся:
  — Он в отпуске по болезни. И лучше бы ему не слышать подобных разговоров. — Он покачал головой. — Сержант, это задание не покажется вам легким! Если бы это было в моей власти, я ни за что не отправил бы никого из моих людей, но приказ из штаб-квартиры, и генерал просил прислать именно вас.
  — Что он за человек?
  — Замечательный, я бы сказал, оригинальный чудак. Вы скоро сами в этом убедитесь! У него очень своеобразное представление о том, как солдату надлежит выглядеть и поступать. Я, конечно, выдам вам самую лучшую форму, но вы и сами должны постараться и быть безупречны; когда я говорю «безупречны», значит — безупречны. Он видит все, проверяет, насколько тщательно отполированы голенища ваших сапог и, если… спаси вас Бог!
  — Скажите, лейтенант, я не сошел с ума? Вы ведь не предлагаете мне чашечку кофе? Ролинс усмехнулся:
  — Нет, это не чашка кофе, а может быть, даже кое-что покрепче! Это тот случай в вашей жизни, — когда есть реальная возможность сделать карьеру военного. Посмотрите еще раз путеводитель, потому что если вы дадите генералу не правильный ответ, то получите представление об атомной бомбе, сброшенной на вашу голову.
  — Вы говорите так, словно отправляете меня на каникулы!
  — Когда вы вернетесь, я предоставлю вам небольшой отпуск: наверняка вы будете в нем нуждаться. Пойдемте, надо подготовить ваши бумаги. Вы обязаны доложиться в Болонье в десять ноль-ноль завтра утром. У вас не так уж много времени.
  Штаб генерала Костэйна в Болонье находился на Виа Рома, рядом с железнодорожной станцией.
  На следующее утро в десять ноль-ноль я представился майору с серым лицом. За время моей службы мне довелось побывать во многих штаб-квартирах, но такой чистоты и такой шикарной я никогда не видел.
  В отполированных полах можно было увидеть свое отражение. Медные дверные ручки блестели, словно алмазные. Огромный, плечистый сержант открыл передо мной дверь, взявшись за отшлифованную дверную ручку листом белой бумаги, на мгновение прикрывшим ее блеск. Офицеры, сидевшие за письменными столами, выглядели так, будто с них только что сдернули целлофановую обертку. Никто не сидел развалясь: все держались прямо, как всадники на конях во время парада.
  Серолицый майор изучал мои документы так тщательно, словно его жизнь зависела от того, найдет ли он в них ошибку. Потом он поднял на меня утомленные глаза и оглядел всего дюйм за дюймом, словно под микроскопом отыскивал невидимых микробов.
  — Повернитесь, — приказал он.
  Я сделал поворот, прямо-таки чувствуя, как его пристальный взгляд ощупывает дюйм за дюймом мою спину.
  — Хорошо. Спокойнее, сержант. Я повернулся, в соответствии с уставом шаркнул подошвой и застыл, глядя поверх его головы.
  — Вы знаете ваши обязанности?
  — Да, сэр.
  — Что?
  — В одиннадцать ноль-ноль я должен сопровождать генерала Костэйна во Флоренцию в «Гранд-отель». Мы пробудем во Флоренции четыре дня, потом отправимся в Рим, остановимся на двое суток в Сиене в отеле «Континенталь», потом на трое — в Риме в отеле «Флора». Из Рима я сопровождаю генерала в Венецию по маршруту: Терни — Фано — Равенна — Феррара — Падуя. В Венеции мы остановимся на четверо суток в отеле «Лондра», а потом вернемся в Болонью. Прибытие восьмого мая.
  Майор почесал свой длинный нос и кивнул.
  — Все правильно, сержант. Генерал скажет вам, что он хочет увидеть во Флоренции.
  — Да, сэр.
  — За штабом во дворе вы найдете машину генерала. Шофер Хеннеси как раз ею занимается, поэтому сейчас пойдите и осмотрите автомобиль и поговорите с Хеннеси. Он введет вас в курс дела и расскажет вам все, что надлежит знать. Вернетесь сюда и доложите в десять пятьдесят пять.
  — Да, сэр.
  Я отдал честь, развернулся и вышел строевым шагом. По дороге к выходу я поймал взгляды офицеров, сидевших за столами, они смотрели на меня с таким, трагическим видом, будто я умирал от оспы.
  Я нашел машину Хеннеси во дворе штаба, где он укладывал вещи в багажник громадного «кадиллака». Хеннеси был высоким, поджарым мужчиной с абсолютно невозмутимым лицом и глазами жесткими, как кремень.
  — Вы водитель? — спросил он, тоже подвергнув меня тщательному осмотру сверху донизу.
  — Да.
  — Вы полюбите ее, — сказал он. — Взгляните теперь на это. — Он приподнял темную кожаную сумку, и на ее полированной поверхности отчетливо, как в зеркале, я разглядел свое лицо. — Ручная полировка. — Хеннеси подошел и с ненавистью, которая заставила меня содрогнуться, произнес:
  — Пять таких штуковин. Два часа в день требуется, чтобы содержать их в таком виде. Я знаю, сам полировал. Но генерал хочет, чтобы все было именно так, и для того, чтобы они сохраняли такой вид, их нужно полировать каждый день до потери пульса.
  — Вы хотите сказать, что в мои обязанности входит полировка сумки и чемоданов? — Подобная перспектива вызвала во мне злость.
  — Будете полировать, если хотите жить! — Хеннеси повернулся и положил сумку в багажник так осторожно, точно это была яичная скорлупа. — Следить за машиной — вторая ваша обязанность, которую вы должны выполнять с особой тщательностью, пользуясь для полировки только полиролью. Каждый раз, когда вы будете останавливаться, чтобы генерал поел или облегчился, вы должны полировать машину. Понятно? Он не выносит грязных машин и все время следит за этим! Сколько раз мне приходилось одной рукой есть, а второй полировать этого сукина сына. Не забывайте о пепельницах. Если генерал, влезая в машину, почует хотя бы запах в пепельницах, то сделает запись в своей маленькой книжечке.
  — Какой книжечке?
  Хеннеси аккуратно сплюнул на бетон, потом тщательно растер плевок.
  — Вам следует знать об этой книжке: обо всем, что происходит, генерал записывает в свою книжку. Все, что вы упустили, — грязные пятна, любая небрежность, любая ошибка — заносится в эту маленькую книжечку. Потом он с соответствующими указаниями передает ее майору Кею, и вы получаете наказание. Я схватил три дня ареста за эти пепельницы.
  Я обозревал огромное блистающее поле моей будущей деятельности, и мое сердце замерло.
  — Вы бываете в увольнении? — спросил я.
  — Я? — Холодное, гранитное лицо Хеннеси на какое-то мгновение расплылось в подобии улыбки. — Это мой первый отпуск за четыре месяца службы у генерала, и я собираюсь насладиться им в полную силу. Теперь это все ваше, сержант, и надеюсь, что вы будете наслаждаться так же, как собираюсь наслаждаться я. Не знаю, как и что у вас получится, но у меня наслаждение будет.
  Я открыл дверцу машины и проверил все внутри салона. Это был самый прекрасный автомобиль, какие я когда-либо видел. В нем было все: от зеркал в дверцах с электроприводом до коктейль-бара.
  — Генерал действительно так жесток, как о нем говорят? — безнадежно спросил я.
  — Нет, еще хуже! — сказал Хеннеси. — Знаете, что ставит меня в тупик?
  — Что?
  Прежде чем сказать, Хеннеси украдкой огляделся:
  — Как он еще прожил так долго? Не понимаю, почему его до сих пор не пристрелили! — Он с надеждой смотрел на меня. — Вы пробудете с ним пятнадцать дней. Только он и вы. И никого больше, удобный случай, чтобы пристрелить его. Может быть, вы тот, у кого хватит мужества сделать это? Может быть, на четырнадцатый день вам станет невмоготу, и вы всадите нож в этого ублюдка. Сделайте это, сержант, и каждый, от полковника, до меня, рядового, будет молиться Богу, чтобы он возвел вас в ранг святого!
  — Я не боюсь того, что легко, — усмехнулся я. — Мне уже выпало служить в части, которой командовал Паттон. Никто не сравнится с ним по жестокости.
  Хеннеси уставился на меня:
  — Паттон? Вы считаете его жестоким? Я не ослышался?
  — Он жесткий генерал: не встречал никого жестче.
  — Ну, тогда у вас впереди прекрасное развлечение! — мечтательно произнес Хеннеси. — Вы так наивны! Паттон! Ха! Это самое смешное, что я услышал. Извините меня, сержант, что я смеюсь!
  — Майор сказал, что вы введете меня в курс дела и расскажете все о моих обязанностях, — сказал я холодно. — Это все или есть еще что-нибудь?
  Хеннеси достал из кармана сложенный лист бумаги:
  — Я отдаю вам вот это. Ошибетесь хотя бы в одном из этих пунктов, сержант, и вы потеряете ваши нашивки. Теперь слушайте. Вы должны будить генерала в семь, ни секундой раньше, ни секундой позже, он обязательно сверяет по часам. Все его вещи должны быть готовы. Следите за обувью. Он любит до блеска отполированные голенища, вы должны выдергивать шнурки каждый раз, когда чистите обувь. Если он обнаружит ваксу на шнурках, то разозлится. Генерал любит, чтобы вода в его ванне была точно шестьдесят пять градусов по Фаренгейту, то есть восемнадцать градусов по Цельсию, а если вам еще не приходилось наспех готовить воду очень точной температуры, то у вас впереди очень приятные минуты. — Хеннеси заглянул в свои записи и хитро мне подмигнул. — Перед сном генерал укладывает свою вставную челюсть в коробочку. Вы должны ее чистить. Это еще одна из его причуд. Ни пятнышка, ни крапинки, иначе запись в маленькую книжку. Кофе, в чашке ровно на два пальца, и один ломтик тоста должны быть готовы как раз к тому моменту, когда он выйдет из ванной. Кофе должен быть восемьдесят градусов по Фаренгейту, или швырнет его через всю комнату в стену, которую вам потом придется чистить. Вы должны выходить, когда он одевается, и, стоять за дверью. Когда он оденется, он позовет вас, но позовет только один раз, так что лучше стоять прижав ухо к двери и слушать, потому что зовет он негромко. Генерал скажет свои планы на день, и скажет это только один раз. Записывать не разрешается, вы должны выслушать и запомнить. Или запись в книжке. Когда он не ходит по комнате, стойте и смотрите ему в лицо, якобы весь внимание. Он любит, чтобы парни стояли по стойке «смирно»: руки по швам, голова задрана, взгляд прямо перед собой и абсолютная неподвижность. Он любит парней, которые стоят именно так, не забудьте этого, сержант. Говорите только тогда, когда он разрешит; даже если этот Богом проклятый автомобиль охватит пламя, продолжайте движение, пока он не велит вам остановиться! — Хеннеси посмотрел на меня. — Вы все поняли, сержант?
  — Понял, — ответил я мрачно.
  — По вечерам он любит выпить, и хорошо выпить. — Хеннеси подошел ближе. — Иногда он так набирается, что не понимает, где он. Вот когда он полностью в вашей власти! Вы должны доставить его домой и уложить в постель. Будьте осторожны, когда будете его трогать. Когда он пьян, это настоящий динамит! Я видел, как он ломал парням руки, примерно так же, как вы ломаете спичку, только потому, что парни не успевали достаточно быстро убраться с его дороги. Если он захочет сам вести машину, помолитесь, поскольку это самый сумасшедший водитель в мире, и он никогда не выдает столько проклятий, как в то время, когда держится за руль! Я не могу сказать, что он плохой водитель, но когда он как бешеный несется по узким улицам здешних городков, то это еще та нервная нагрузка! Я взглянул на свои наручные часы. Через две минуты мне следовало доложиться майору Кею.
  — Спасибо, вы рассказали мне обо всем, что я должен знать. Даже если половина из рассказанного — ваши фантазии, то мне страшно. Кстати, я надеюсь, что вы хорошо отдохнете и развлечетесь, судя по всему, вы в этом нуждаетесь.
  Хеннеси подмигнул мне:
  — С этим все о'кей. Моя малышка темненькая, страстная и без комплексов. И я не надеюсь, что выберусь посмотреть на белый свет в ближайшие пятнадцать великолепных дней. В тот же миг, как только вы выкатитесь из Болоньи, я направлюсь прямехонько к моей девочке.
  Я влез в машину, объехал здание штаба, подогнал ее к входу, вошел внутрь и доложился майору Кею.
  — Стойте возле машины, сержант, — сказал он, поднимаясь. — Генерал будет через две минуты.
  Я вышел на улицу. Там стояли четверо полицейских в белых касках, похожие на статуи. Хеннеси стоял возле дверцы машины, вздернув подбородок и застыв намертво. Я встал рядом по стойке «смирно».
  Мы ожидали ровно две минуты. Вышли три офицера: два полковника и майор Кей. Они тоже встали по стойке «смирно» рядом с нами.
  Потом вышел генерал.
  На нем был серый в клеточку костюм, в руках шляпа с опущенными полями. Я ожидал увидеть его в форме, и его наряд меня удивил.
  Это был среднего роста, очень крепкого телосложения, с широкими глыбообразными плечами человек. Лицо цвета красного дерева, большое и мясистое. Рот — одна узкая линия, прямая и невыразительная, как тесьма на рукавах одежды. Глубоко посаженные, водянистые голубые глаза. Абсолютно бездушные глаза, такие же холодные и безразличные, как снег на Эвересте. Он шел по тротуару небрежной походкой, но его глаза ничего не упускали. Они прошлись по мне подобно пламени паяльной лампы. Затем он взглянул на автомобиль. Оглядывал его минуты две, потом медленно обошел вокруг, рассматривая под различными углами. Вернувшись на тротуар, он остановился около меня.
  — Сержант Чизхольм? — Голос был мягкий и низкий.
  — Да, сэр.
  — Давайте взглянем на мотор.
  Я поднял крышку капота и отступил на два шага назад.
  Он разглядывал мотор так, будто никогда раньше не видел внутренностей машины.
  — Это масло, сержант?
  Я вынужден был взглянуть дважды, прежде чем различил радужную пленочку масла.
  — Может быть, сэр.
  Он достал из кармана белый носовой платок и провел им по головке распределителя, а потом показал мне черное пятно на хрустящей белой поверхности.
  — Это масло, сержант?
  — Да, сэр.
  — Кто готовил автомобиль?
  — Я, сэр, — отозвался Хеннеси придушенным голосом.
  — О да, Хеннеси, опять вы. Удивляюсь, сколько раз я должен вам говорить, что не люблю масла на своем носовом платке. — Он скомкал платок и бросил на тротуар. — Майор Кей! Майор Кей выступил вперед:
  — Сэр!
  — Пятнадцать суток кухонных работ Хеннеси и отменить отпуск!
  — Да, сэр.
  Генерал взглянул на меня.
  Я открыл дверцу машины прежде, чем он успел что-либо сказать. Он еще раз с любопытством, испытующе взглянул на меня. Я выдержал этот взгляд и не поддался панике. Он понял это. Наклонившись, он залез в машину. Я захлопнул дверцу, скользнул за руль и включил зажигание.
  Сзади вполне мягко прожурчало:
  — Вперед.
  Я выжал сцепление и тронулся от тротуара, краем глаза зацепив двух вытянувшихся по стойке «смирно» полковников и майора Кея.
  Последнее, что я увидел, — уже не гранитное, а мраморное, белое, безжизненное лицо Хеннеси.
  Мне казалось, что весь путь от Болоньи до Флоренции я проехал в пустом автомобиле: за всю дорогу генерал не сказал ни слова. Однако его присутствие я ощущал все время. Он кашлял, прочищая горло, я нюхал дым его сигареты, слышал шорох, когда он менял позу. Малейший звук с заднего сиденья повергал меня в панику, как игрока на дальнем конце поля, когда подающий запускает крученый мяч. Я не мог представить, в какое состояние придут мои нервы к концу пятнадцати дней, если будет сохраняться такое положение дел.
  Мы прибыли в «Гранд-отель», стоявший на берегу Арно, точно в тринадцать часов. Я выскочил из автомобиля и открыл дверцу прежде, чем машина полностью остановилась. Выходя из машины, он опять бросил на меня испытующий и любопытствующий взгляд.
  — Багажом займется носильщик отеля. А вы поставьте машину в гараж, она мне сегодня не понадобится. Комната для вас зарезервирована. После ленча ждите меня возле стойки портье в четырнадцать ноль-ноль.
  — Да, сэр.
  Я проследил, как он прошел по широкому тротуару и исчез в дверях отеля. Генерал держался прямо, но шел медленно, словно у него что-то болело. Я вспомнил, что лейтенант Ролинс сказал, что у генерала был отпуск по болезни, и удивился, что такое могло с ним произойти.
  Я вынул из багажника чемодан и передал носильщику. Потом завел машину в гараж и, прежде чем запереть дверь, придирчиво осмотрел «кадиллак». Он был весь в пыли, а пол усыпан пеплом бесчисленных сигарет. Пришлось вывести его на улицу. Хотя генерал и сказал, что автомобиль ему не понадобится, он может изменить свои намерения! Я решил потратить половину времени, отведенного для ленча, на уборку в салоне и чистку автомобиля.
  Работая с бешеной скоростью, я привел машину в прежний вид, но это заняло у меня не тридцать, а почти сорок минут. Весь в поту, я наконец загнал машину в гараж и запер. Бегом вернувшись в отель, я взял ключ от номера, добрался на лифте до третьего этажа и пробежал по коридору в свой номер.
  Это была прекрасная комната с видом на Арно. Моментально сбросив с себя пыльную одежду, я позвонил вниз в бар и заказал в номер несколько сандвичей с колбасой и полбутылки красного вина. К тому времени, когда я заглотил сандвичи, вымылся, почистил форму и оделся, на часах было уже почти два часа. Я подлетел к стойке портье на несколько секунд раньше генерала.
  — Пойдемте в бар, — сказал он, — и там решим, что делать дальше.
  Мы вошли в бар первого класса.
  Там находились несколько штабных офицеров, сидевших над своим кофе и бренди, группка пожилых дам аристократического вида, несколько итальянских бизнесменов и пара генерал-лейтенантов, которые уставились на меня, не веря глазам своим: сержант в баре первого класса «Гранд-отеля»! Неслыханная вещь! Но, увидев генерала, тут же вспомнили о своих неотложных делах.
  Генерал сел за стол, а я встал за его креслом, и все это время престарелые дамы и бизнесмены разинув рты разглядывали меня.
  — Сядьте, сержант, — сказал генерал. Я сел на краешек кресла.
  — У нас четыре дня, — начал он. — Я хочу увидеть как можно больше. Что вы можете предложить?
  — Кафедральный собор, Баптистерий и капелла Медичи, безусловно, заслуживают вашего внимания, сэр, — начал я. — Завтра рекомендую осмотреть галерею Уффици и Палаццо-Веккио, а во второй половине дня — дворец Питти и Пьяццале Микеланджело. На следующий день — Санта-Кроче и Баргелло. Во второй половине дня — Сан-Марко, посмотреть фрески Фра Анжелико и поездка по окрестностям города, чтобы осмотреть дворцы. На третий день предлагаю посетить Фьезоле и осмотреть окрестности.
  Он кивнул:
  — Это, так сказать, культурная программа. А как насчет вечера?
  — Все зависит от ваших пожеланий, сэр. Во Флоренции не так уж много мест для ночной жизни: музыкальное кафе, несколько злачных мест и опера. Я знаю пару мест, где показывают голые ноги.
  Он неторопливо поднял на меня удивленный взгляд:
  — Женщины?
  Его вопрос покоробил меня, но я не подал виду.
  — Существует только одно место, где есть хоть какой-то шарм. Я сам не бывал, но слышал, что там очень прилично. Остальные — обычные публичные дома, некоторые из них даже опасны.
  — В каком смысле опасны?
  — В них случаются драки и процветает воровство, сэр!
  Он раздвинул губы в ленивой улыбке:
  — Я люблю рискованные развлечения, сержант. После дня культурной программы неплохо и расслабиться! Мы посетим парочку этих публичных домов и посмотрим, решится ли кто-нибудь на то, чтобы попытаться разбить мне голову.
  — Да, сэр.
  Из внутреннего кармана он достал толстенный бумажник и открыл его: он был набит десятитысячными банкнотами.
  — Это, по-моему, достаточно убедительно, чтобы затеять что-нибудь, не правда ли, сержант? — Он помахал передо мной бумажником. — Это может вызвать зуд в некоторых пальцах, а?
  — Да, сэр.
  Он кивнул, выдернул из пачки две купюры и протянул мне:
  — Пойдите и купите себе костюм. С сегодняшнего дня я не хочу видеть вас в форме. — Он подарил мне холодную улыбку. — Мы с вами оба на вакациях, сержант.
  — Да, сэр. — Я взял деньги. Он взглянул на свои часы:
  — Будьте здесь в пятнадцать ноль-ноль в новом костюме.
  — Да, сэр.
  Я едва не свернул себе шею, покупая костюм, рубашку и галстук и торопясь обратно в отель, чтобы переодеться и не опоздать. Я успел вовремя.
  Генерал стоял возле стойки портье. Придирчиво оглядев меня с головы до ног, спросил:
  — Кем вы были до армии?
  — Архитектором, сэр. Он кивнул:
  — Не забывайте, что сейчас вы — солдат, — сказал он, не отрывая своих водянистых голубых глаз от моего лица. — Архитекторы хороши в мирное время, но они ни к черту не годятся во время войны.
  — Не забуду, сэр.
  — Машину. У меня нет желания ходить пешком. Я едва не рассмеялся ему в лицо.
  — Да, сэр.
  Я обошел отель и, выведя из гараж машину, подогнал ее к входу.
  Генерал стоял и наблюдал, как я подъезжаю. Потом медленно обошел машину кругом и придирчиво осмотрел ее.
  Я уже стоял возле дверцы и, когда он подошел к ней, тут же распахнул ее.
  Он оглядел салон, осмотрел пепельницы и сел в машину.
  Опустившись на подушки, произнес:
  — Благодарю вас за то, что вы так заботитесь об автомобиле. Я позволяю себе быть чудаковатым старым человеком, но мне нравится, когда поддерживается чистота.
  Я был так удивлен этим маленьким монологом, что едва не выдал своих чувств.
  — Да, сэр, — сказал я и взялся за руль. В эту минуту я был готов любить его.
  * * *
  Мы вернулись в отель около половины восьмого вечера.
  — Оставьте ее здесь, — приказал он, выходя из машины, — она нам понадобится сегодня вечером.
  — Да, сэр.
  — Ждите меня у стойки портье в двадцать один ноль-ноль.
  Он вошел в отель, перебирая на ходу купленную пачку открыток с видами кафедрального собора, Баптистерия и капеллы Медичи.
  Я прочистил пепельницы, подмел в машине и потратил десять минут, обметая перьевой щеткой пыль с автомобиля, потом тоже направился в отель.
  Прежде всего я убедился, что он не зашел в бар, затем поднялся наверх в небольшой бар для американцев, где заказал себе двойное виски. Мне было просто необходимо промочить горло!
  За все время нашей экскурсии генерал впитывал в себя информацию, как сухая губка впитывает воду. Мы обошли каждый дюйм кафедрального собора, провели двадцать минут перед «Пьетой» Микеланджело, и он задавал мне бесчисленные вопросы по истории создания скульптуры и жизни великого скульптора. Мы долго стояли перед бронзовыми дверями Баптистерия работы Гиберти, где он исследовал каждую из удивительных панелей. Он был похож на человека, который старался не упустить ничего прекрасного, прежде чем оно скроется с его глаз. Он задержался в капелле Медичи после ее закрытия, дав две тысячи лир служителю, сопровождавшему нас, за то, чтобы тот позволил ему походить по капелле спокойно и в одиночестве.
  Генерал сидел перед шедевром Микеланджело «Ночь и день», а я рассказывал ему историю семьи Медичи и видел, как он с почти фанатическим интересом вслушивался в каждое мое слово.
  Когда мы вышли на темную улицу, он сказал:
  — Я получил огромное удовольствие, Чизхольм. Благодарю вас. Если вы такой же хороший архитектор, как и гид, то вы могли бы стать знаменитым архитектором! — Так вот высоко он меня оценил.
  * * *
  В баре я выпил свое виски, направился в ресторан и занял столик в углу. С большим удовольствием я съел ужин; это был самый вкусный ужин, который мне когда-либо доводилось есть.
  Одним глазом я, на всякий случай, следил, не появится ли генерал, но он не появился. Вероятно, он обедал в своем первом классе.
  Потом я поднялся в свою комнату, принял душ, побрился и вытянулся на кровати, чтобы отдохнуть до девяти часов.
  У меня было время и удобный случай поразмыслить над моим генералом, и я пришел к заключению, что в его поведении есть что-то странное.
  Все время, когда я был с ним, меня ни на минуту не покидало изнуряющее напряжение. Я был похож на слепого человека, идущего по льду озера, знающего, что на нем полно припорошенных трещин и он не в состоянии увидеть их, и сознающего, что рано или поздно он обязательно провалится. Было совершенно очевидно, что генерал много пьет. У него были водянистые, плывущие глаза алкоголика, и, подойдя к нему вплотную, можно было разглядеть, что его грубая, дубленая кожа сплошь иссечена крошечными фиолетовыми капиллярами, незаметными на первый взгляд. Но было в нем и что-то странное. Очень беспокойные глаза, взгляд которых иногда качался, подобно язычку змеи. Создавалось впечатление, что он всегда настороже, словно ему достоверно известно, что за ним кто-то охотится. Однако в его глазах не было страха, и он не выглядел испуганным человеком. Просто он всегда был настороже, всегда!
  Иногда его лицо передергивалось, словно от пронзающей, острой боли, и я пугался. Его руки были так же беспокойны, как и глаза. Широкие, смуглые, сильные руки с короткими пальцами и безупречно чистыми, отполированными ногтями. Они находились в постоянном движении: то барабанили по коленям, то, медленно передвигаясь вверх и вниз, стискивали или разглаживали складки одежды. Этот человек был полон беспокойства и бессилия, и я инстинктивно чувствовал, что это была дикая и грубая натура, с трудом сдерживающая себя в рамках внешних приличий.
  Я очнулся от своих размышлений без нескольких минут девять, быстро вскочил и спустился. Генерала я встретил у конторки портье.
  Он переоделся в темно-синий костюм, и я сразу же заметил, что он выпил, и довольно много.
  Лицо было бурое, на лбу блестели бисеринки пота, а глаза сверкали.
  На ногах он держался крепко. Шествуя через бар, он даже не качнулся, но от него так и веяло дурным настроением. Я постарался как можно более деликатно привлечь к себе его внимание.
  Я открыл дверцу машины.
  Он влез в салон.
  Я ждал, придерживая дверцу и глядя на него.
  — Что вы на меня уставились? — вопросил он, сверкнув глазами. — Вы что, раздумываете, что вам делать?
  — Жду ваших приказаний, сэр, — ответил я, глядя поверх его головы.
  Он потер рукой лицо и бессмысленно уставился на меня:
  — Черт! Я не знаю. Это ваша работа. — Он тряхнул головой, будто пытаясь прочистить мозги, и продолжил:
  — Сейчас, подождите минуту. Как насчет того места с голыми ножками, о котором вы говорили? Отправляемся туда, и побыстрее.
  — Да, сэр.
  Я вел машину по узкой набережной с почти недозволенной скоростью, потом повернул налево на Виа де Тарнабуони, потом направо на Виа Порта-Росса, миновал Меркато-Ново со стороны Пьяцца делла Синьория и подлетел к трехэтажному зданию. Над двойными стеклянными дверями горела неоновая вывеска, бросавшая в темноту красные и зеленые отсветы букв: «Казино».
  Я открыл дверцу.
  — Вот это место, сэр.
  Он медленно вылез и стоял, разглядывая вывеску.
  — Выглядит непрезентабельно.
  — Это лучшее из того, что я здесь знаю, сэр.
  — Ждите меня, я не задержусь долго.
  Я остался в машине, закурил сигарету и стал ждать, изредка оглядываясь на вход.
  Я ждал его пять часов, самые длинные пять часов из тех, которые я когда-либо тратил так бездарно.
  Он вышел около двух часов ночи.
  Я подвел машину к нему, выскочил и открыл дверцу.
  От него несло спиртным, и он долго шарил руками, прежде чем нащупал сиденье. Потом рухнул на подушки так, что пружины застонали от тяжести, долго сидел не говоря ни слова и вдруг словно очнулся:
  — В отель. — И, откинув назад голову, закрыл глаза.
  Я повел машину в отель.
  Когда я открыл дверцу, он спал. Я наклонился и осторожно коснулся его руки.
  Он так вздрогнул, что я отпрянул от неожиданности и страха.
  Одно мгновение он лежал на подушках, бледный, мертвее всех мертвых, а в следующую секунду уже был прям как стрела, а его левая рука замкнулась на моем запястье мертвой хваткой. Он резко дернул меня за руку, одним движением втащил в машину, и я оказался стоящим на коленях на полу. Второй рукой он схватил меня за горло, и пальцы впились в мою шею, подобно зубьям стального капкана. Во время уличных боев мне приходилось драться врукопашную в развалинах домов с противниками, которые были и крепче, и искуснее меня, но я всегда чувствовал, что у меня есть шанс справиться с ними. Теперь же, должен признаться, в этой неожиданной смертельной хватке, я понял, что у меня нет ни малейшего шанса на спасение. И я на мгновение перепугался до смерти. Он держал меня подобным образом пару секунд — мне они показались часами, — потом пришел в себя.
  — Что вы себе позволяете? — зарычал он. — Как вы смели коснуться генерала?
  Я задом выбрался из машины, выпрямился, перевел дыхание и кое-как встал по стойке «смирно».
  — Я мог бы сломать вашу чертову шею, — продолжал он. — Еще раз коснетесь меня, и я отправлю вас под трибунал!
  — Да, сэр.
  Он медленно вылез из машины.
  — Вы получите семь суток ареста, сержант, — сказал он, пристально глядя на меня. — Может быть, это научит вас держать руки при себе. — Он медленно, не оглядываясь, побрел в отель.
  Я потер шею и выругался.
  * * *
  На следующее утро, ровно в семь с боем часов, я стучал в его дверь, и если бы не напряг слух, то наверняка не услышал бы его голоса, разрешавшего мне войти.
  Я открыл дверь и внес поднос.
  Он стоял у окна в шелковом халате, с всклокоченными волосами и сигаретой, свисавшей с бесформенных губ, и выглядел лет на десять старше, чем накануне вечером, а под глазами нависли свинцовые мешки.
  — Доброе утро, сержант, — сказал он мягко.
  — Доброе утро, сэр.
  Я поставил поднос и вытянулся.
  Он подошел, оглядел содержимое подноса, опрокинул в рот виски, стоявшее на подносе, и подошел к окну.
  — Приготовьте ванну, сержант.
  — Да, сэр.
  Я наполнил ванну, проверил температуру, добавил еще чуть-чуть холодной воды, рассудив, что к тому времени, когда он допьет виски, вода будет в самый раз, и возвратился в спальню.
  — Какие планы на сегодня?
  Генерал уже прикончил виски и держал в руке пустой стакан, словно не знал, что с ним делать.
  — Вы хотели утром посмотреть галерею Уффици и Палаццо-Веккио, — сказал я, — а после полудня — дворец Питти и Пьяццале Микеланджело.
  Он насупился:
  — Мы это обсуждали?
  — Да, сэр.
  Он взъерошил волосы, поставил бокал и подошел к тумбочке.
  — У меня есть предложение получше, — сказал он. — Вот, взгляните сюда. — Он протянул мне почтовые открытки с видами кафедрального собора, Баптистерия и капеллы Медичи, которые купил накануне вечером. — Я не знаю, откуда они здесь взялись, — сказал он. — Может быть, управляющий отелем оставил их, хотелось бы посмотреть то, что на них изображено.
  Я посмотрел на него, а он внимательно и серьезно смотрел на меня.
  — Собор выглядит колоссально, — продолжал он. — Думаю, мы могли бы осмотреть его первым. Посмотрите на эту башню. Кстати, как она называется?
  — Колокольня, сэр.
  Он сел на кровать и стал тереть ладонями глаза.
  — Да. Ну что ж, давайте осмотрим собор. Вы не забыли, сержант, что в ваши обязанности входит сопровождать меня в качестве гида? Впрочем, я мог бы вам этого и не говорить. Взгляните на эту штучку Медичи. Видели ли вы что-нибудь подобное? Я не видел. Может быть, завтра мы отправимся в эту вашу галерею.
  Я хотел было что-то сказать, но вовремя спохватился.
  — Ровно в десять ноль-ноль возле конторки портье, сержант.
  — Да, сэр.
  Я повернулся кругом, решительно направился к двери, открыл ее и вышел. Спустившись в ресторан, позавтракал, и все время, пока я старательно уплетал рулеты с маслом и мармеладом, недоумение не покидало меня.
  Блефовал ли он в надежде, что я стану возражать и дам ему повод загнать меня под арест, или и впрямь забыл, где был вчера вечером? Если забыл, значит, он действительно серьезно болен, и я опять вспомнил, что лейтенант Ролинс сказал: у него был отпуск по болезни. Если забыл, значит, генерал в очень плохом состоянии. С такой памятью он мог бы посещать собор, Баптистерий и капеллу Медичи до самого конца своей жизни, пока его там и не похоронят! Многие из парней, прошедших войну, теряли рассудок. Такую психическую травму, полученную в ходе сражений, называют контузией или чем-то в этом роде. Некоторые из них в прямом смысле свихнулись. Я встречал таких ребят и мог наблюдать то, что с ними творилось. Может быть, генерал тоже малость свихнулся?
  Я решил понаблюдать за ним пару дней, а потом, если он будет поступать так же странно, позвонить майору Кею и спросить его, как лучше действовать.
  Это была разумная мысль, но все же мне хотелось, чтобы я оказался не прав и звонить никуда не потребовалось бы! С другой стороны, мне вовсе не улыбалось снова попасть в тиски его рук, как это случилось накануне. И рисковать своей шеей мне тоже не хотелось: вовсе небезопасно для сержанта звонить майору и докладывать, что их генерал свихнулся!
  Когда ровно в девять я вышел из бара, генерал уже стоял у конторки портье.
  — Отправляемся в кафедральный собор, — сказал он. — Швейцар в холле сказал мне, что это место необходимо осмотреть. Вы должны были это знать, сержант.
  — Да, сэр.
  Генерал вышел из отеля и осмотрел автомобиль. Мазнул носовым платком по распределителю зажигания. За полчаса до этого я собственным платком прошелся по каждой трубке, по каждому проводку, по каждому соединению и знал, что при всем желании он не смог бы найти ни единого пятнышка масла. И он не нашел.
  Он проверил все внутри машины и, не сумев найти никакого повода для выражения неудовольствия, занял, наконец, свое место.
  Я подвез генерала к кафедральному собору.
  Все было повторением вчерашнего. Он опять обследовал каждый дюйм собора. Он стоял и смотрел на микеланджеловскую «Пьету» так, будто видел ее впервые, и снова слушал ее историю. Снова с восхищением рассмотрел все детали бронзовых дверей Баптистерия, восторгаясь работой Гиберти; побывали в капелле Медичи, и я снова рассказывал историю этой семьи, пока он совершенно так же, как и накануне вечером, сидел перед работой Микеланджело «Ночь и день».
  Казалось, он пропитывался информацией с тем же фанатичным интересом, что и вчера, но я теперь не был таким увлеченным дураком. Он даже купил те же открытки с теми же видами.
  Мы вернулись в отель к ленчу.
  — Какие планы на сегодняшний вечер? — спросил он, когда выходил из машины.
  — Если вас интересуют картины, то предлагаю галерею Уффици, там выставка шедевров крупнейших итальянских художников.
  — Я интересуюсь картинами, — сказал он. — А вы много знаете об этих картинах, сержант?
  — Не очень, но все же несколько интересных историй знаю, сэр. Если же вам нужны будут подробности, то можно взять гида.
  — Я не хочу подробностей. Должен заметить, что вы сами должны рассказать мне обо всем. В четырнадцать ноль-ноль.
  Несколько раз я испытывал искушение позвонить майору Кею, но сдержался и не сделал этого. Я решил понаблюдать, что будет дальше. Если его поведение будет таким же странным, я позвоню майору утром.
  После ленча мы отправились в галерею Уффици.
  Я был рад тому, что перед войной проводил в галерее по многу часов в день. Оказалось, что я помнил многое, и мои знания сослужили мне хорошую службу. Генерала интересовали и подробности жизни художников, и как они смешивают краски, и даже замыслы Боттичелли после создания им «Весны». Он опять задавал массу вопросов.
  В отель мы вернулись около шести часов. Он купил пачку открыток тех шедевров, которые ему особенно понравились, и приказал мне подняться к нему в номер и просмотреть их вместе с ним. Я еще раз рассказывал о каждом живописце, а он записывал сказанное на обороте открыток. Мы занимались рассматриванием открыток до половины восьмого.
  — Закончим это завтра, — сказал он, откладывая открытки. — Сегодня я доволен вами, сержант. Вы хороший гид. Хотел бы я знать столько, сколько вы знаете о художниках. Искусство всегда меня интересовало.
  Я посоветовал ему прочесть книгу Вазари «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих», и он сделал соответствующую отметку в своей книжке.
  — Идите обедайте. Что у нас сегодня на вечер?
  — Все, что прикажете, сэр.
  — А, — он равнодушно посмотрел на меня, — не скажете, есть ли здесь что-нибудь с голыми ножками? Забавно было бы расслабиться.
  — Есть одно место, сэр, но оно не очень респектабельно.
  — Я рискну. Мне надо отвлечься, сержант. Нельзя же заниматься книжками день и ночь. Так что займемся шоу с ножками!
  Сердце у меня упало.
  — Да, сэр.
  — Ровно в двадцать один ноль-ноль, сержант.
  — Да, сэр.
  Я представил себе пять часов ожидания в машине.
  Когда мы встретились в девять часов, у меня в боковом кармане были полпинты шотландского виски и роман в мягкой обложке. Уж сегодня-то я не буду, как пень, сидеть пять часов в машине, изнывая от скуки, ну и, кроме того, мне есть о чем подумать.
  Я отвез генерала в то же самое казино, что и вчера.
  — Подождите меня, я здесь долго не задержусь. Но на этот раз я уже не был дураком, а потому немедленно и с удобствами расположился в салоне с книгой в одной руке и скотчем в другой. И забыл о нем.
  Около одиннадцати я случайно оглянулся и увидел, что он стоит у дверей казино и пялится на меня. В одно мгновение я подогнал машину и остановил перед ним.
  — Какого черта вы мечтаете, когда должны ждать меня?! — заорал он низким взбешенным голосом. — Я научу вас бодрствовать! Вы лишитесь ваших сержантских нашивок, и я прослежу, чтобы вы не получили следующего звания!
  — Да, сэр, — ответил я, вытянувшись по стойке «смирно».
  Он влез в машину.
  — Поезжайте до конца улицы и там остановитесь.
  Он был пьян, но не так сильно, как накануне. Я доехал до конца улицы и остановился.
  — Подождите. Мы молчали.
  Молчали, может быть, минут десять, когда я услышал шаги на тротуаре.
  — Откройте дверцу, — приказал генерал.
  Я вышел.
  По улице, по направлению к нашей машине, шла высокая светловолосая девушка в меховом пальто и туфлях на высоченных каблуках.
  Ей было не более двадцати двух — двадцати трех лет, но по одежде и манерам ей можно было дать около тридцати лет. У нее были большие холодные глаза, и даже яркая, грубо наложенная помада не скрывала алчность и жесткость ее натуры.
  Она остановилась возле машины. Я открыл дверцу.
  Когда она садилась в машину, меня обдало запахом дешевых духов: дрянь того сорта, выбить запах которых потребуется не один глоток свежего воздуха, а вылила она на себя наверняка не меньше полуфлакона.
  Она села рядом с генералом и похлопала его по руке.
  — Великолепная машина, дорогой, — сказала она, показав свои мелкие белые зубы. Ее пальто распахнулось, открыв высокую грудь, — настоящая итальянка. Ее свободное вечернее платье, казалось, было специально предназначено для быстрого раздевания.
  — Где вы живете? — спросил генерал, глядя на нее с вожделением уличного бандита.
  — На Виа Специале, дорогой.
  — Вы знаете, где это, сержант? — спросил он, взглянув на меня.
  — Да, сэр.
  — Поехали.
  Я захлопнул дверцу, вцепился в руль и рванул по Виа деи Маджазини, мимо прекрасной церкви Орсанмичеле, на Виа Специале. Тут я притормозил.
  — Это здесь, сэр.
  — Дом напротив фонарного столба, — сказала девушка, наклонившись вперед.
  Я подъехал к фонарному столбу, вышел и открыл дверцу.
  Девушка, вылезая из машины, быстро и лукаво подмигнула мне, потом пересекла тротуар и, открыв сумочку, достала ключ.
  Генерал медленно вылез из машины и, нахмурясь, разглядывал высокий, узкий и темноватый дом.
  — Ждите здесь, сержант, — сказал он тихо. — И не мечтайте; если я крикну, бегите ко мне.
  Он подошел к девушке, ждущей его у открытой двери.
  Я слышал, как она сказала:
  — Постарайтесь не шуметь, дорогой. Я не уверена, что здесь нет моих друзей.
  Я проследил за тем, как они скрылись в темном холле. Входная дверь закрылась.
  Закурив сигарету, я осматривал улицу и внимательно разглядывал дом. Через три-четыре минуты на верхнем этаже за желтыми жалюзи зажегся свет.
  "Пять пролетов лестницы, — уныло подумал я, — надеюсь, ему не потребуется моя помощь».
  Я расхаживал по тротуару, курил и размышлял, что если бы, например, я был на его месте и пошел к проститутке, то я сделал бы все, чтобы никто не узнал об этом. Разумеется, если бы у меня был слуга!
  Я расхаживал так около часа, поглядывая на окно, и вдруг заметил тень на освещенных желтых жалюзи и по силуэту узнал большие, глыбистые плечи и бычью голову генерала. Три раза он быстро промелькнул около окна, я не мог понять, что он делает. Потом генерал остановился возле окна, поднял жалюзи и открыл окно.
  Высунувшись, он посмотрел вниз.
  Я помахал рукой, чтобы привлечь его внимание.
  — Это вы, сержант?
  Его голос бы тихим, и я едва расслышал, как он сказал:
  — Поднимитесь.
  Я не был уверен, что правильно все расслышал.
  — Мне подняться, сэр? — переспросил я.
  — Да, черт возьми, поднимайтесь! — повысил голос генерал.
  Ничего не понимая, я пересек улицу, открыл входную дверь и ощупью начал пробираться по темному холлу. Впереди была плохо освещенная лестница. Я взбежал по ней, прошел коридор, увидел еще одну лестницу и поднялся по ней, и так, на ощупь, в потемках, я пробирался наверх; мне казалось, что я буду подниматься по ней всю ночь.
  Но вот на площадке я увидел свет, падающий из приоткрытой двери квартиры, и ускорил шаги.
  — Поднимайтесь быстрее, сержант, — позвал генерал нетерпеливо. Он стоял на площадке, свесившись через перила. — Вы же не собираетесь оставаться здесь на всю ночь.
  Я, задыхаясь, взбежал по ступеням и остановился на площадке рядом с ним.
  — Да, сэр?
  — Мне нужна ваша помощь, сержант, — сказал он, стоя спиной к свету, из-за этого я не мог отчетливо видеть его лица, но мне не понравилось его короткое, отрывистое дыхание, такое же сиплое, как и его голос.
  — Да, сэр, — сказал я, пристально глядя на него.
  — Войдите, сержант, и посмотрите, можно ли что-то сделать для нее. Я думаю, что она мертва. Я заколебался:
  — Мертва, сэр?
  — Входите, черт вас возьми!
  Злоба, звучавшая в его голосе, бросила меня в озноб. Я уже знал, что в комнате увижу что-то плохое. Обойдя генерала, я подошел к двери и заглянул в освещенную комнату.
  Большая комната, обставленная широкими удобными креслами, диваном, цветные коврики ручной работы, буфет, заполненный спиртными напитками. В противоположной стороне — вход в спальню. От дверей был виден угол кровати.
  — Она в спальне, — сказал стоявший за моей спиной генерала. — Идите взгляните на нее.
  Я стоял в дверях и чувствовал странный, но до боли знакомый запах.
  — Может быть, это не так, сэр. — У меня пересохло во рту.
  — Она без сознания, — сказал генерал, и его толстые пальцы накрыли мою руку. Он подтолкнул меня вперед. — Войдите и посмотрите, что можно сделать.
  Я прошел через комнату и, когда дошел до двери, уже знал, что это за запах. Мой желудок сжался в тяжелом приступе рвоты, но я должен был удостовериться. Стоя в дверях, я взглянул на кровать. Холодный пот прошиб меня насквозь, а рот наполнился тягучей слюной.
  Я видывал, как минометный снаряд разрывает грудь человека, я видел, как одним снарядом, попавшим в ящик с оружием, уничтожило пять человек, сидевших вокруг него и игравших в «Джин Рамми», я видел, как горел выбросившийся с парашютом пилот и, приземлившись в пяти футах от меня, разбился вдребезги, превратившись в месиво, но я никогда не видел ничего более ужасного и отвратительного, чем то, что лежало на кровати. На полу валялся нож — большой разделочный нож, красный от ее крови. Он разрезал ее на куски. Он разделал ее так, как мясник разделывает свинью. Целым осталось только лицо. Ее открытые глаза смотрели на меня, и в них застыло выражение ужаса. Ее большие холодные глаза почти вылезли из орбит, белые зубы блестели в свете лампы. Светлые волосы разметались по подушке.
  Я зажмурился и отвернулся, почувствовав неудержимый приступ рвоты. Опершись руками о стену, я стоял, пытаясь сдержать порывы рвоты. Меня трясло, как в ознобе.
  — Сядьте, сержант, — сказал генерал, — вы побледнели.
  Наконец я справился с приступом рвоты, кое-как выпрямился и взглянул на генерала.
  Он стоял возле двери. В правой руке он держал «беретту», и она была направлена на меня.
  Небольшие швейцарские часы на украшенном резьбой камине пробили полчаса: этот неожиданный звук, словно колокол, прогремел в безмолвии комнаты.
  — Сядьте, сержант, — сказал генерал. — Я кое-что хочу рассказать вам.
  Я присел на ручку дивана, это было очень кстати, ноги почти не держали меня.
  Генерал медленно расхаживал по комнате, держа меня на мушке «беретты», потом остановился возле буфета, не опуская оружия, налил два больших стакана виски, взял один из них, отошел на шаг и опрокинул виски в глотку.
  — Выпейте, сержант.
  Я подошел к буфету, взял стакан и вернулся к дивану. Руки мои тряслись так, что я пролил немного на пол.
  Генерал допил виски одним длинным глотком. Я свое виски пил с трудом.
  — Так-то лучше, — сказал он и поставил стакан на стол. — Вот что. — Он потер лоб пальцами и, нахмурясь, покачал головой. — Видите, что я с ней сделал?
  — Да.
  — Полагаю, это называется приступом безумия, — сказал он и снова покачал головой. — Я ожидал приступа уже несколько месяцев. Чертовски странная штука, сержант, как мысль, подобная этой, овладевает вами. Может быть, если бы генералов отправляли на передовую и они выплескивали это безумие на врагов, такого не происходило бы, тем более что я люблю борьбу и просто не гожусь для работы за письменным столом. Время от времени меня охватывает тяга к насилию, я начинаю жаждать кровавой бойни. Это накапливается, нарастает в моей голове так, что я не могу ни о чем больше думать. И не могу работать, мне нужно выпустить пар.
  Я молчал. Я не мог произнести ни слова.
  — Ну, дело сделано. — Он подошел и сел на ручку кресла. — Я сразу почувствовал себя лучше. А завтра я буду в норме. — Он вынул портсигар, закурил сигарету и кинул портсигар мне. — Закурите, сержант, у нас серьезный разговор. — Портсигар упал на пол, и я оставил его лежать у моих ног.
  — Теперь из-за этой шлюхи поднимется шум, — продолжал он, — хотя она и не стоит того, но ведь все равно будет расследование, будут искать убийцу. Я задам вам один вопрос и хочу получить ответ. Как вы думаете, кто из нас важнее для армии, вы или я?
  Я ничего не понимал.
  — Ну же, сержант. Можете вы ответить? — мягко спросил он.
  — Наверное, вы… были, — прохрипел я. Он улыбнулся:
  — Пока я, сержант. И теперь я собираюсь выкинуть из головы это маленькое происшествие, потому что чувствую себя так же хорошо, как всегда. Прежде чем приступ повторится снова, пройдет года два. Я знаю. Такое не первый раз случается со мной.
  Пуская из широких ноздрей сигаретный дым, он внимательно изучал мое лицо.
  — Я хочу, чтобы вы взяли на себя это происшествие, сержант, — сказал он. — Кто-то же должен ответить за убийство человека. Армия не может обойтись без меня, но она вполне обойдется без вас.
  Что-то подобное я предчувствовал.
  — Это убийство, генерал, — ответил я, стараясь говорить спокойно. — Я не возьму на себя ответственность за него.
  Генерал поднялся, подошел к бутылке с виски, налил еще стакан, вернулся к креслу.
  — Армия всегда идет первой, сержант, — сказал он, усаживаясь. — Теперь послушайте. Вы мне понравились. Я не стал бы ничего вам рассказывать, если бы вы мне не понравились. Вы хороший, честный парень. Вы, черт возьми, лучший сержант, какого я когда-либо встречал. Вот поэтому я даю вам шанс выжить. Если бы вы мне не нравились, я пристрелил бы вас сразу же, как только вы вошли в комнату. А затем вызвал бы полицию и рассказал, что нашел вас здесь. Я сказал бы, что вы угнали машину. Я последовал за вами сюда, но вошел, когда вы уже убили женщину, вы напали на меня, поэтому я вас застрелил. И только потому, что я есть я, они бы мне поверили.
  Я сидел и смотрел на него, а по моей спине ползали мурашки.
  — Итак, или вы берете это дело на себя, или я застрелю вас, сержант. Если вы возьмете убийство на себя и будете молчать, я все организую так, чтобы вам удалось скрыться. Я дам вам денег и час форы и только через час позвоню в полицию. Ну так как? Вас устраивает мое предложение?
  — Вы… не можете так… поступить, — слабо произнес я. — И потом, вы не сможете сухим выбраться из этой истории.
  — Не будьте дураком, черт подери! — крикнул он, в его глазах сверкнула ярость. — Не сомневайтесь, я смогу выбраться из этого дерьма. Сержантов в армии — десяток на дюйм. От вас армии никакой пользы, а я нужен. Подумайте!
  — Но ведь когда-нибудь все равно узнают, что это вы! — заговорил я лихорадочно. — Вы разговаривали с девушкой в ночном клубе. Вас там видели.
  Он покачал головой:
  — С ней я не разговаривал. Я только поднял большой палец и поманил ее: никто, кроме нее, не заметил этого. Он схватила пальто и выбежала за мной. — Он что-то вынул из своего кармана и теперь держал между большим и указательным пальцами. — Я взял ваше удостоверение личности, когда вы чистили машину, сержант. Вы бы не бросали его где попало, теперь его найдут на кровати. Удостоверение личности плюс мои показания. — Он резко встал и направил на меня «беретту». — Мне стрелять или вы рискнете?
  Я вспомнил о его огромной силе: даже если бы я сумел выбить из его руки оружие, я все равно не взял бы верх в рукопашной. И теперь, глядя в его застывшее, бледное лицо, я понимал, что сейчас он выстрелит.
  — Я согласен, — выдавил я. Он опустил «беретту», кивнул и улыбнулся:
  — Я рад, сержант. Мне не хотелось бы застрелить вас. Вы сможете избежать смерти, если сделаете все по-умному. Теперь слушайте меня. Возьмите машину, отгоните ее как можно быстрее в Перуджу и там бросьте. Потом направляйтесь в Рим. Идите пешком, избегайте оживленных магистралей. Если доберетесь до Рима, считайте, что вы в безопасности. Я скажу, что вы были в форме. Никто не будет искать вас в штатском. Скрывайтесь до тех пор, пока не уляжется шум. А это продлится недолго. Через несколько дней суматоха кончится. Итальянцы будут заняты восстановлением разрухи, и им будет не до поисков убийцы какой-то шлюхи.
  Генерал вынул бумажник, достал из него десять купюр по десять тысяч лир, скатал в рулончик и бросил мне.
  — Это вам. Теперь уходите.
  — В моей части решат, что я дезертировал, — заговорил было я.
  — Не болтайте чепухи, в вашей, части будут знать, что вы убили женщину, так что они не будут ждать вас обратно. Вам пора. Пошел ваш час форы. Каждая растраченная в бесполезных разговорах секунда затягивает петлю на вашей шее.
  Я встал и пошел к дверям.
  "Беретта» была направлена мне в спину.
  — Не думайте, что вам удастся выйти сухим из воды, — не удержавшись, сказал я.
  — Я выйду сухим из воды, — сказал генерал и улыбнулся. — Ну, вперед!
  Я открыл дверь и опять ощупью начал длинный путь вниз по темной лестнице.
  Глава 7
  Я шел по узкой дороге вдоль Лаго-Маджоре, она должна была привести меня в Ароло, и думал, что тогда мне крупно повезло. Как и предсказывал генерал, капитуляция немецкой армии в Италии произошла как раз в то самое время, когда обнаружили тело женщины. Капитуляция Германии перекрыла все остальные новости.
  Из того, что я прочел из двух небольших статеек в разных газетах, я узнал, что генерал сдержал слово и не позвонил в полицию. Он подождал, пока я уйду, оставил в квартире мое удостоверение личности и пешком вернулся в отель.
  Он заявил в полицию, что его автомобиль угнан и что он уже позвонил майору Кею, которому сообщил о моем дезертирстве. Это было за три дня до обнаружения тела. К тому моменту, когда тело несчастной женщины было найдено, генерал уже вернулся в Болонью.
  Я был в безопасности. Когда болонская полиция начала поиски, я уже был в Риме. У собора Святого Петра в Риме я встретил Торрчи, который обчищал карманы зевак. Именно он посоветовал мне стать гидом и помог мне найти комнату.
  Я рассказал ему, что дезертировал из армии: объяснение, вполне удовлетворившее его любопытство. Он и сам дезертировал из итальянской армии несколько месяцев назад, рассудив, что ни один здравомыслящий человек не оставался бы в рядах той армии, которой он уже не в силах помочь.
  В это время издавалось всего несколько газет, и в одной из них я обнаружил маленькую заметку об убийстве, а в другой о генерале, у которого солдат-дезертир угнал автомобиль.
  В статье, содержавшей полицейскую статистику убийств, было описание внешности сержанта Дэвида Чизхема, которого они разыскивали. Они полагали, что он мог бы помочь разрешить загадку этого убийства. Поскольку полиция напрямую не обвиняла сержанта Дэвида Чизхема в убийстве, я решил, что безопасно продолжать жить под своим именем, и не думал, что кто-нибудь обратит внимание на эти небольшие газетные статьи.
  * * *
  Я думал о прошлом, и мне казалось невероятным, что шесть лет назад такое произошло со мной. Первые четыре года я довольствовался тем, что, оставшись в Италии, зарабатывал на жизнь как гид и переезжал из города в город, собирая материал для своей книги. Позже я начал задумываться о тех годах, которые прошли впустую. Я страстно захотел вернуться домой, в свою страну, и начал узнавать о возможности купить фальшивый паспорт, но это оказалось мне не по карману.
  Приехав в Ароло, я оставил машину на обочине и поплелся в свою комнату. Впервые за шесть лет я был напуган. Я не понимал, как Лаура узнала, что я дезертировал из армии, но факт остается фактом, она знает это и, совершенно очевидно, знала с момента нашей первой встречи. Так я оказался в ее власти! Наша встреча была не случайной. Первой реакцией было упаковать свои вещи и бежать, но после некоторых размышлений я решил, что это не разрешит моих проблем.
  Если я сбегу, она может сообщить полиции все, что обо мне знает, и охота возобновится. За это время все так изменилось, и теперь мои шансы избежать тюрьмы очень невелики. В результате многочасовых размышлений я пришел к заключению, что лучше подождать и посмотреть, как она поступит дальше. Использует ли она информацию, которой владеет. Теперь я знаю, что это за женщина, и я не мог позволить себе необдуманных поступков!
  Лаура сказала, что в воскресенье вечером придет ко мне… Я решил, что безопаснее быть постоянно около нее. Возможно, она будет играть в открытую, и тогда я смогу решить, что делать.
  Утром я не видел Лауру. После полудня, как обычно, я читал Бруно.
  Сестра Флеминг напомнила, что она подготовила все необходимое за уходом Бруно до утра понедельника на время ее отсутствия.
  — Миссис Фанчини объяснит, что нужно делать, уверяю, ничего необычного для вас!
  Лаура появилась к чаю бледная, с тенями под глазами. Когда я вышел на тропинку, ведущую в деревню, собираясь вернуться в свою комнату, она подошла ко мне.
  — Хэлло, Дэвид. — Она улыбнулась. — Вечером встретимся?
  — Да.
  Я внимательно наблюдал за ней, но ее лицо было абсолютно непроницаемо.
  — Я рада. Значит, в комнатах над ангаром около девяти. Но сегодня вечером я не могу задерживаться допоздна.
  — Я буду ждать с нетерпением!
  Она повернулась и не спеша направилась в сторону виллы.
  * * *
  Теперь, когда нам предстояло встретиться, мысль о ночи любви с ней вызвала у меня тошноту. Мое безумное увлечение Лаурой растаяло, как снежный ком, и я знал, что оно больше никогда не вернется. Лаура сказала, что вечером она не может задерживаться, а это означало, что она не предполагала близости между нами. Если так, то мне представится удобный случай раскрыть все карты и прекратить притворяться влюбленным.
  Около девяти я сел в лодку Биччи и поплыл к пирсу.
  Она сошла по ступеням от виллы, как раз когда я причаливал.
  — Хэлло, Дэвид, — сказала она весело. — Ты пунктуален.
  В ее глазах опять был какой-то магнетизм, из-за которого я и влип во все эти неприятности; только теперь этот магнетизм не завораживал меня, а раздражал.
  — Хэлло. — Я вышел из лодки. — Поговорим? Здесь немного прохладнее, чем внутри дома.
  — Нет уж, спасибо! Мошкара сожрет нас до костей! Пойдем.
  Она пошла впереди меня, а я потащился за ней. У нее был очень сексуальный вид: легкое крепдешиновое платье весьма выразительно облегало ее тело. Легко взбежав по ступенькам, она открыла дверь и, пройдя через комнату, бросилась открывать окно.
  — Налей выпить: двойной виски, и себе тоже. Я налил два стакана и один подал ей. Она улыбнулась, глядя мне в лицо.
  — Кажется, прошло сто лет с той поры, как мы были вместе, правда?
  — Похоже, так.
  — Ты скучал по мне, Дэвид? Я колебался только секунду, потом, словно нырнув в холодную воду, сказал:
  — Будешь притворяться и дальше? Она удивленно подняла брови:
  — В чем дело, Дэвид, что случилось?
  — Ты знаешь это не хуже меня!
  Она подошла к кровати, села, положив нога на ногу, и подняла ко мне лицо, открыв нежную белую шею.
  — Не глупи, дорогой. Подойди и поцелуй меня.
  — Если ты хочешь мужчину, почему бы тебе не отправиться в Пескатори? — сказал я, не двигаясь с места.
  Она не сделала ни движения, но взгляд ее похолодел, а рот сжался в узкую полосу.
  — Что ты хочешь сказать, Дэвид?
  — Единственный человек, которого ты обманываешь, — это ты сама!
  — Ты шпионил за мной? Я кивнул:
  — Да, шпионил. Так принято на Лаго-Маджоре, ты сама это говорила. — Я закурил сигарету и аккуратно положил погасшую спичку в коробок. — Мне захотелось увидеть твою подругу Элен. Мне и в голову не приходило, что у нее на груди растут волосы и что она курит сигары!
  На какое-то мгновение мне показалось, что Лаура бросится на меня! Она выглядела как разъяренная тигрица. Но, сумев взять себя в руки, одернула платье на коленях и опустила глаза.
  Каждое движение было медленным и обдуманным, но я не обманывался: ей нужно было время, чтобы прийти в себя. Моя осведомленность действительно поразила ее.
  — Мы можем подробно обсудить это, — наконец проговорила она ледяным тоном.
  — Только если ты этого сама хочешь. Внешне я был совершенно спокоен, но легкий озноб бил меня изнутри. Если она решит продолжить эту игру, преимущество пока на ее стороне.
  — Я не люблю шпионов, Дэвид.
  — Я тоже их не люблю, но с того дня, когда ты стала моей и сказала, что любишь меня, согласись, я имею право выяснить имя другого любовника. И я это выяснил. Я понял, что был твоим временным любовником, вроде запасного игрока, а постоянный — Беллини. Почему ты избавилась от него, если не собиралась оставаться со мной?
  — Как ты узнал, что Беллини мой любовник?
  — Оказалось, что Беллини — личность известная в Милане. Он три раза сидел в тюрьме. Он убийца, профессиональный головорез, и его цена не выше цены уличной шлюхи. Я не хотел бы обсуждать твой выбор, но нет сомнений, что его обаяние имеет весьма специфический аромат.
  Лицо Лауры пошло красными пятнами, а глаза запылали злобой.
  — А чем он хуже тебя? — спросила она. — В конце концов, он не разрезал на куски женщин, не удирал из армии из опасения быть убитым в сражении; он не трус.
  — Да, мы должны поговорить о моем прошлом, — сказал я, стараясь говорить спокойно. — Торрчи рассказал мне, что ты провела маленькое расследование относительно моей персоны. Мне жаль, но сведения, добытые тобой, неверны!
  Она встала:
  — А я вполне удовлетворена этими сведениями, Дэвид. Но тебе не надо меня бояться. Я не собираюсь бросать тебя. Извини, что назвала тебя трусом. На самом деле я так не считаю!
  — Если ты все еще интересуешься моим прошлым, то знай, что я никого не убивал.
  — О! Это не правда. Ты убил женщину. Я знаю твое прошлое. Может быть, ты помнишь майора Кея? Мы с ним очень хорошие друзья. Он рассказал мне о том, как ты убил проститутку, показал твою фотографию! Одно время, в Болонье, ты был почти сенсацией. Когда я увидела тебя в кафедральном соборе, я сразу узнала тебя!
  — Этим и объясняется твой интерес ко мне. Я так и думал. Ты решила, что нашла подходящего человека, который ради тебя убьет твоего мужа?!
  — Не воображаешь ли ты, что я брошусь на шею первому встречному бродяге вроде тебя, если на то нет серьезной причины?
  — Если Беллини — не любой, то мое мнение о тебе полностью подтверждается. Она засмеялась:
  — Ты думаешь рассердить меня, Дэвид, только потому, что мне хотелось бы узнать причины, побудившие тебя убить ту женщину.
  — Я не убивал ее, — сказал я. — Если ты знаешь майора Кея, то, вероятно, слышала и о генерале Костэйне. Он убил ее и подстроил все так, чтобы обвинение пало на меня.
  — Тогда почему ты не рассказал об этом полиции? Может быть, они поверили бы, но я, например, не верю…
  — Ладно, забудем, — перебил я ее. — Я не убивал ту женщину, но не рассчитываю, что ты или полиция поверят мне. Скажи, почему Беллини не стал убийцей Бруно? Почему ты обхаживаешь меня, когда у тебя для такой грязной работы есть Беллини?
  Она встала, подошла к окну и присела на подоконник.
  — Марио глуп. Ты не представляешь, Дэвид, как он глуп. Он просто идиот. Да, физически он смог бы это сделать, но, когда мы стали обсуждать детали моего плана, я поняла, что он сделает какую-нибудь ошибку. Иногда я задумываюсь, есть ли вообще у него мозги. Он не только сделал бы что-нибудь не так, но еще и впутал бы меня. Я не хочу рисковать. Поэтому я решила выполнить свой план с твоей помощью.
  Я смотрел ей в лицо.
  — Значит, ты действительно хочешь избавиться от Бруно?
  — О да! Как только найдется подходящий человек и представится подходящий случай, я избавлюсь от него. Он мне не нужен, он плохо со мной обращался, я хочу быть богатой и свободной.
  — Ты хладнокровная сука! Она улыбнулась:
  — Может быть, Дэвид. Но я терпелива. Я жду уже четыре года и готова ждать еще столько же!
  — Ну, на меня можешь не рассчитывать, — сказал я. — Твой план впутать меня в убийство не сработает!
  — Не будь так самоуверен. Предположим, что я поставлю условие: или ты избавляешь меня от Бруно, или я сообщаю о тебе полиции. Что бы ты на это ответил?
  — Я послал бы тебя к черту, — спокойно сказал я.
  Она обернулась ко мне:
  — В таком случае ты очень удивил бы меня. Впрочем, это не важно. Я не расположена устраивать эксперименты. Мне все надоело, я устала.
  — Я уйду, когда приедет Валерия, — сообщил я о своем решении.
  Она удивленно подняла брови:
  — Не думаю, что ты в том положении, когда можешь ставить условия, Дэвид. В твоих интересах не ссориться со мной.
  — Что ж, приказывай: я уйду.
  — Я подумаю об этом, Дэвид. Спокойной ночи. Она подошла к двери, и я сказал:
  — Подожди минутку, Лаура.
  Она повернулась, глаза ее насторожились.
  — Что еще?
  — В шантаж могут играть только двое, — сказал я спокойно. — Я оставлю виллу, когда приедет Валерия. Если ты минуту-другую поразмыслишь, то не станешь ничего предпринимать. Если ты заявишь обо мне в полицию, я расскажу о твоих планах доктору Перелли, я расскажу о твоих планах убийства Бруно, я расскажу, что я твой любовник и что Беллини тоже твой любовник. Понимаю, мне могут не поверить. Это необязательно. Я вызову подозрение на твой счет. Перелли не глупый человек, и ты ему не нравишься. Если он проведет небольшое расследование и сопоставит некоторые факты, то получит достаточно доказательств того, что я сказал правду; ты ведь не настолько умна, чтобы уничтожить все оставленные тобой следы. Он примет меры, чтобы с Бруно ничего не случилось. Думаю, он даже найдет возможность изменить завещание. Так что советую быть осторожной, Лаура. У шантажиста не может быть тайн, иначе они подставляют себя под ответный удар!
  Лаура застыла на пороге комнаты, злобно сверкая блестящими глазами. Лицо превратилось в белую маску.
  — Спокойной ночи, Дэвид, — наконец сквозь зубы процедила она и вышла, хлопнув дверью.
  Я не чувствовал, что выиграл схватку, но я вырвался из безвыходного положения.
  На следующее утро, приготовив для Бруно все необходимое, сестра Флеминг уехала в Милан. Странным было не видеть ее возле Бруно. Мария пыталась заменить ее, постоянно наведываясь в комнату больного, пока я ждал Лауру, чтобы передать ей дежурство возле Бруно.
  Когда Лаура наконец пришла, она даже не посмотрела на меня. Я оставил ее с Бруно и спустился к пирсу. Все утро я провел за чисткой катера.
  Когда я закончил, время подходило к ленчу, и на дорожке, по которой я обычно поднимался к вилле, я увидел Лауру, направляющуюся ко мне.
  — Завтра днем приезжает Валерия, — сказала она, избегая встречаться со мной взглядом. — Ты должен встретить поезд. Возьмешь катер. Валерия привыкла добираться до виллы по озеру.
  — Хорошо.
  Она кинула на меня враждебный взгляд:
  — Дэвид, я обдумала все, что ты сказал вчера вечером, и решила отпустить тебя, если ты так этого хочешь. Не буду удерживать тебя против твоей воли.
  — Меня это устраивает. Я так и думал, что тебе не хотелось бы, чтобы доктор Перелли стал арбитром в нашем споре. Не мечтай, что ты сообщишь обо мне в полицию после моего отъезда. Доктор Перелли навестит меня в тюрьме, если я сообщу, что могу кое-что рассказать ему.
  — Я и не собираюсь сообщать в полицию. — Лаура натянуто улыбнулась. — Не будь таким подозрительным!
  — У меня достаточно поводов для подозрений.
  — Мне нужно найти человека на твое место. Это займет несколько дней. Ты не мог бы остаться до следующего понедельника?
  — Я хотел уйти, как только приедет Валерия. Она поморщилась:
  — Я понимаю, почему ты хочешь побыстрее уйти, но, согласись, это нехорошо по отношению к Бруно. Я должна кого-то найти, чтобы поднимать Бруно. Сестра Флеминг не может этого делать, правда? Ты сможешь бросить Бруно в таком положении?
  Я заколебался. Внутренний голос нашептывал, что надо убираться как можно скорее, но доводы Лауры были резонны. Она должна найти человека на мое место.
  — Хорошо, — согласился я. — Я останусь до следующего понедельника, но ни на день дольше.
  — Спасибо, Дэвид, — сухо сказала Лаура. — Это очень любезно с твоей стороны. — Легкая насмешка в ее глазах говорила о том, что я совершил какую-то ошибку. — А когда ты уедешь совсем, Дэвид, давай договоримся: забудем о нашей встрече, о том, что с нами произошло.
  — Конечно. — Я вышел на кухню. Похоже, я победил.
  После обеда я читал Бруно, а Лаура отдыхала в своей комнате. В его глазах я видел возбуждение, волнение и тревогу и решил, что он очень рад известию о приезде дочери. Мне было жаль покидать его. За одну только неделю у меня изменилось отношение к этому человеку, и я испытывал искреннее уважение и восхищение. Но я должен уйти! Я не мог продолжать жить в этой атмосфере лжи. Скоро приедет дочь Бруно, она будет ухаживать за ним и оградит от опасностей. Лаура побоится осуществить свой дьявольский план, Бруно будет под постоянным наблюдением дочери и сестры Флеминг.
  Мне показалось, что Бруно не слушает меня с обычным вниманием, я положил на стол книгу, которую читал.
  — Вы очень рады, что ваша дочь снова будет с вами? — спросил я. — Ваша дочь приезжает, а я должен вас покинуть. У меня впереди много работы, я планирую отправиться в Орвието осмотреть местный кафедральный собор. Мне очень жаль расставаться с вами, но, надеюсь, вы меня понимаете, я не могу провести здесь всю свою жизнь, когда кругом так много интересного.
  Во взгляде Бруно отразилось удивление и огорчение, но вскоре его настроение улучшилось, я понял: он согласен со мной, я должен подумать о своем будущем.
  Я продолжал свой односторонний разговор, рассказывая ему, как думаю ускорить работу над книгой, немного приукрашивая планы на будущее, зная, что большинство из них неосуществимы. Я ему рассказывал об этом, когда Мария принесла чай.
  Я подождал, пока Мария напоит Бруно, потом в комнату вошла Лаура.
  После того как я переложил Бруно на кровать, я вышел на веранду, а за мной следом — Лаура.
  — Ты можешь возвращаться к себе, Дэвид, — сказала она. — С остальным я справлюсь сама. Я буду в комнате сестры Флеминг на случай, если Бруно что-то потребуется.
  Она была неестественно веселой, и я понял, что Лаура что-то затевает и хочет быть уверена, что меня не будет на вилле.
  — Я уезжаю в Милан, — сказал я, — у меня встреча с Джузеппе. Вернусь очень поздно, но если вам нужна моя помощь, то я отменю поездку.
  — Нет, нет. Я справлюсь сама. Ты мне не понадобишься. Возьми машину.
  — Я попрошу машину у Биччи.
  — Тогда спокойной ночи, Дэвид.
  Спускаясь вниз по тропинке в деревню, я обдумывал поведение Лауры. И решил, что этой ночью у Лауры будет последняя возможность избавиться от Бруно. С приездом Валерии шансы устранить Бруно будут минимальными. Что она задумала против Бруно? Может быть, она поручила выполнение своего зловещего замысла Беллини и поэтому так легко согласилась на мой отъезд?
  Я спустился в деревню.
  Буччи уже закрывал гараж на ночь.
  — Мне нужно съездить в Милан. Можно взять машину?
  — Конечно. Бак заправлен. Счастливой поездки!
  — Если позвонит синьора Фанчини, я могу ей понадобиться, скажите, что вернусь не раньше часа ночи. Если Лаура решит проверить, уехал ли я в Милан, то может быть уверена, что меня нет в деревне.
  — Хорошо.
  Я сел в машину и проехал вниз по дороге до поворота, скрывшего меня от Биччи. После этого съехал с дороги, заглушил мотор и вышел из машины.
  Я пешком добрался до виллы. Лунный свет залил горы, освещал озеро. Я скрывался в тени деревьев и, найдя удобное место за раскидистыми ветвями ив, стал наблюдать за комнатой Бруно. Лаура сидела у его кресла, в стороне от кровати, и читала. Из радиолы доносилась музыка Шопена. Все было тихо и спокойно, и я усомнился: не напрасно ли я подозреваю Лауру?
  Через некоторое время свет на кухне погас. В комнату Бруно вошла Мария. Она была одета и уходила домой. Мария что-то сказал Лауре, та положила книгу, поднялась и вышла вместе с ней из комнаты.
  Я подошел ближе, осторожно поднялся по ступеням на веранду, отодвинул от стены большое плетеное кресло и залез под него.
  Я находился под самым окном комнаты Бруно, и, даже если бы Лаура вышла на веранду, она не увидела бы меня.
  Я услышал ее шаги, она вернулась в комнату. Ее голос:
  — Мария ушла домой, Бруно. Я пойду к себе, почитаю. Выключить свет? Ты постарайся уснуть.
  Она выключила радиолу, и свет в комнате Бруно погас.
  Потом зажегся свет в комнате сестры Флеминг. Я ждал. Прошло минут пять. На веранде послышались легкие шаги. Это была Лаура. Она выскользнула из комнаты сестры Флеминг и быстро спускалась по ступеням к пирсу. Она не погасила свет в комнате, видимо, для того, чтобы создать впечатление, что она в комнате. Лаура все продумала. Никому и в голову не пришло бы, что Бруно на вилле один.
  Я встал, прошел по веранде, наблюдая за Лаурой, и увидел, что в большом окне комнаты над лодочным ангаром зажегся свет. Я увидел, как Лаура сбежала по ступеням и исчезла за дверью ангара. Через несколько минут я спустился вниз. Возле пирса стояла привязанная к катеру небольшая лодка.
  Я пробрался в тень под окна комнат. В это время Лаура открыла окно.
  — Здесь как в пекле! — послышался ее голос. — Почему ты не открыл окно?
  Ее голос совершенно ясно доносился до меня в полной тишине, висевшей над озером.
  — Ну, — ответил грубый и резкий мужской голос, — что случилось?
  Взглянув наверх, я узнал массивную фигуру Беллини, подошедшего к окну.
  — Валерия приезжает завтра. Дэвид уезжает в следующий понедельник, сиделку я отпустила на весь уик-энд. Все прекрасно складывается. Итак, в пятницу вечером, Марио.
  Беллини проворчал:
  — До пятницы ждать долго. Мне надоело ждать. Поскорее бы смыться из этой чертовой страны!
  — Ничего не получится раньше пятницы — это самый удобный день. Нам нельзя допустить ошибку. Кроме того, Дэвид должен познакомиться с Валерией. Этот факт важнее всех остальных!
  — Ты очень предусмотрительна.
  — Зато ты, Марио, слишком опрометчив. Я не хочу, чтобы все полетело к черту из-за нескольких дней. Постарайся запомнить, что я скажу, и точно выполнить. В пятницу ты должен приехать в девять вечера. Я буду тебя ждать. Если все будет в порядке, поднимешься на виллу. Я останусь здесь на всякий случай, чтобы быть уверенной, что никто не придет. Никого не должно быть, но я должна быть уверена наверняка. Раньше пятницы ты не должен здесь появляться. Понял?
  — Понял! — рявкнул Беллини. — Но хватит бесконечных разговоров. Когда я получу деньги? Вот это я хочу знать сейчас же!
  — Я уже дала тебе пятьдесят тысяч лир, — резко сказала Лаура, — больше сейчас не могу дать!
  — А мне нужны деньги! Я говорил тебе, что мне надо сматываться из Италии. Оставаться дольше небезопасно. Ты не представляешь себе, что это такое, когда мафия на тебя объявила охоту. Мне нужен миллион лир. Ты мне обещала, и я, черт возьми, собираюсь их получить!
  — Я же сказала, я продам жемчуг и отдам деньги в пятницу. Но помни, ты ничего не получишь, если в пятницу допустишь ошибку.
  — Я-то не допущу ошибок, а вот если ты попытаешься выкинуть какой-нибудь трюк, сверну тебе шею, маленькая гадюка!
  Лаура засмеялась:
  — Не беспокойся, Марио!
  — Хорошо. Ну, пошли в кровать. Хватит на сегодня разговоров.
  — Ты все запомнил, Марио?
  — Я сказал, хватит разговоров, иди сюда.
  * * *
  Было около часа ночи, когда Лаура вышла из комнат. Она курила сигарету, напевала и, спотыкаясь, шла по дорожке. Я наблюдал, как она поднялась по ступеням на веранду, видел, как она через открытое окно залезла в комнату сестры Флеминг.
  Я решил дождаться, когда она зажжет в комнате свет, и уже потом отправиться в деревню, но, прождав несколько минут, был удивлен, что свет загорелся в комнате Бруно.
  Быстро подбежав к веранде, я тихо поднялся по ступеням и подполз к открытому окну.
  — Не спишь? — услышал я голос Лауры. — Хочешь знать, где я была?
  Я осторожно заглянул в комнату.
  Она стояла лицом к Бруно, привалившись бедром к тумбочке, стоящей в ногах кровати. Руки скрещены на груди, а в вызывающе ярко накрашенных губах дымилась сигарета. Она была пьяна. Красивое лицо пылало похотью и яростью.
  Она переоделась в свободную зеленую пижаму и комнатные шлепанцы. Запустив пальцы в медно-красную копну своих волос, она улыбалась Бруно.
  — Я была в комнатах над ангаром, — продолжила она. — Жаль, что у тебя нет возможности шпионить за мной, Бруно!
  Глядя ему в глаза, Лаура стряхнула пепел на пол, вызывающе вздернула подбородок и плотно сжала губы. Настольная лампа освещала лицо Бруно. В глазах была тревога и настороженность.
  — Настало время раскрывать карты, — сказала Лаура. — Все эти годы я терпеливо ждала этого часа.
  Я слушал. Конечно, я слышал бы ее лучше, если бы находился в комнате.
  — Начнем с того дня, Бруно, — продолжала Лаура, — с того дня, когда ты понял, что совершил ошибку, женившись на мне. Но это было нашей общей ошибкой. Я выходила за тебя замуж, зная, что брошу тебя. Я думала, что смогу жить с тобой только потому, что ты богат, но, когда ты стал ограничивать меня в деньгах, когда ты стал презирать меня, я пришла к выводу, что ты не единственный, кто совершил ошибку.
  Она отбросила окурок, достала из кармана пижамы пачку и закурила новую сигарету.
  — Выйти замуж за человека с тремястами миллионами лир обещало грандиозные перемены в моей жизни. Я хотела наслаждаться роскошью и богатством, я не потребовала бы большего, если бы ты был ко мне добрее, Бруно; я постаралась бы сдерживать свои страсти и понять, почему ты так скупо расходовал деньги, почему ты так мало выдавал мне даже на благотворительные цели, но ты был холоден и унизительно снисходителен! У тебя были свои интересы, а мне среди них не было места, твои друзья поддерживали тебя, и ты намеренно и постоянно давал мне почувствовать мою неполноценность. Я никогда тебе этого не прощу. Потом, ты сделал наш брак совсем обезличенным, а когда ты настоял на раздельных комнатах, я поняла, что нужно что-то предпринимать. — Она подошла и села на кровать. — Конечно, для тебя было бы безопаснее расторгнуть наш брак! Я с превеликой радостью дала бы тебе повод для развода, если бы ты пообещал мне приличное содержание. Но такой развод не соответствовал твоим планам. Не правда ли? Ты только и думал о своей Валерии, любой скандал мог бы повредить ей. Вот только ты не принял в расчет меня! — Она бросила сигарету на пол и раздавила ее ногой. — Зачем ты начал шпионить за мной? Что изменилось от того, что ты узнал, что Лоренс мой любовник? У тебя не было ко мне чувств, что ж удивляться, что и я стала к тебе равнодушной? Все, что говорилось о моем поведении, говорилось ради Валерии! Потом ты начал совершать самые глупые поступки, какие только может совершать мужчина. И наконец, ты мог бы понять, что я не тот человек, которому можно угрожать, не подвергая себя опасности. Когда ты сказал мне, что собираешься изменить завещание, если я не порву с Лоренсом, я поняла, что нужно что-то предпринять, и скорее.
  Она склонилась к Бруно, на ее губах играла жесткая улыбка.
  — Я хочу видеть твои глаза, когда скажу тебе это, Бруно. Я хранила в себе это долгих четыре года, я ждала удобного момента, чтобы сказать тебе: это я вылила тормозную жидкость из тормозов, Бруно. Полиция думала, что бак пробился случайно, но это сделала я. Когда ты помчался встречать Валерию (все знали, что ты носишься как сумасшедший!), я вылила тормозную жидкость. Но мой план удался не до конца. Именно мое невезение и твое чертово упрямство разбили вдребезги мою надежду освободиться от тебя в одно мгновение раз и навсегда. Но авария сделала тебя беспомощным, уложила тебя в постель и дала мне некоторое преимущество.
  Она сидела и, наверное, с минуту пристально смотрела в глаза Бруно. Мне эти минуты показались невероятно долгими. Я зачарованно наблюдал за Лаурой, как наблюдают за отталкивающей, но прекрасной змеей.
  — Как ты спокоен. Я вижу — ты спокоен, — сказала она. — Ты всегда был спокоен и равнодушен ко всему, что бы я тебе ни сказала. Но я собираюсь вытряхнуть тебя из твоего самодовольства. Я причиню тебе боль тем же способом, какой ты использовал против меня. Я хочу принести тебе свои извинения, что ты до сих пор еще не мертв.
  Она встала и начала шагать по комнате взад и вперед, и мне приходилось то поднимать, то опускать голову, чтобы она случайно не заметила меня.
  — С твоей стороны было большой ошибкой завещать Валерии столько денег, — продолжала она. — Почему ты оставляешь ей и катер, и виллу? Ты не подумал обо мне? Тем более, что она и не рассчитывала на деньги, и дом, и катер. Но зато я рассчитывала! Слышишь? — Она подошла к кровати и пристально посмотрела на Бруно сверху вниз. — Я хочу и буду иметь все! Валерия умрет в пятницу ночью. Драматично звучит, не правда ли? Но так будет. Чтобы это устроить, потребуется небольшая подготовка. Сделать это будет нелегко, но интересно. Твоя милая Валерия будет убита в пятницу ночью. Она станет жертвой маньяка. А маньяком будет ваш прекрасный, умный, тонкий, интеллигентный Дэвид Чизхольм!
  Она наклонилась над Бруно. Глаза ее сверкали.
  — Ты думаешь, что я пьяна, не так ли? Ты не веришь моим словам? Что ж, подожди до пятницы. Все сам увидишь! Ты не думал, что Дэвид маньяк? А он маньяк! Его ищет полиция! Вот почему он околачивается в Милане! У него нет паспорта. Он дезертировал из армии, и он в бегах. Я знала об этом давно, задолго до того, как встретила его. Майор из его части был моим любовником. Он рассказал мне об этом. Шесть лет назад ваш умный, приятный Дэвид разделал женщину на куски. Когда я увидела его около кафедрального собора, то сразу же узнала по фотографии, которую когда-то видела в газетах. Я поняла, что он тот человек, который мне нужен для исполнения моего замысла. Это было так легко, Бруно. Я только сделала вид, что влюбилась в этого дурака, и он как баран последовал за мной. — Она поправила подушку Бруно, улыбаясь ему. — Сначала я планировала, чтобы Беллини избавился от Валерии, но он заявил, что это небезопасно. — Она, блестя глазами, разгладила складки платья. — Я должна была найти человека, который был бы на подозрении у полиции. Встреча с Дэвидом Чизхольмом разрешила все мои проблемы. Глупец вообразил, что я хочу, чтобы он помог мне избавиться от тебя. Но он на это не решился бы, поэтому я и не говорила ему, что сначала хочу избавиться от Валерии. — Она взяла из пачки новую сигарету и, разминая ее, наблюдала за Бруно. — Это сделает Беллини, а на Дэвида падет обвинение в совершении преступления. Это произойдет в пятницу, Бруно. Я хочу рассказать тебе все в деталях. Сестра Флеминг уедет на уик-энд в пятницу вечером, ее не будет до утра вторника. В пятницу вечером, после ухода Марии, Беллини приедет на виллу. Я буду в комнатах над ангаром, Дэвиду поручу в гараже заняться машиной. Вы с Валерией останетесь в доме одни. — Она наклонилась над кроватью. — Я хочу, чтобы ты представил, как это произойдет, Бруно. Беллини свернет Валерии шею прежде, чем она успеет закричать. Хотела, чтобы он сделал это здесь, в этой комнате, у тебя на глазах. Я хочу и надеюсь, что это произойдет здесь, Бруно, ведь шок убьет тебя, Бруно, а меня избавит от больших неприятностей. Как только Беллини убедится, что Валерия мертва, он тут же покинет виллу. Потом я поднимусь в дом и увижу мертвую Валерию, я вызову полицию. Они заподозрят Дэвида. Заподозрят только его, когда узнают, кто он такой, а через пару дней найдут мертвым тебя, Бруно. Доктор Перелли предположит, что ты умер, не пережив гибели горячо любимой дочери.
  Она встала, отошла к креслу и взяла с него подушку.
  — Ты никогда не задумывался, Бруно, как легко я могу убить тебя? — Она возвратилась к кровати. — Мне всего-то нужно положить на твое лицо подушку и слегка придержать. Ты не хотел бы попрощаться со мной, Бруно, а? — Склонившись над его белым застывшим лицом с подушкой в руках, она зло рассмеялась:
  — Ах, как легко, как соблазнительно сделать это сейчас, но это было бы глупо. Я так долго ждала. И потому Валерия — первая, а ты — за ней! — Она бросила подушку обратно на кресло. — Что, теперь ты уже не так спокоен? Еще четыре дня. И ты ничего не сможешь сделать! Ты ничего не сможешь сказать и не сможешь предупредить Валерию. Но зато ты сможешь увидеть, как все произойдет. Ты сможешь увидеть, как сестра Флеминг уедет на уик-энд. Ты услышишь, как я прикажу Дэвиду пойти в гараж и заняться автомобилем. Ты услышишь, как я скажу Валерии, что спущусь в лодочный ангар послушать радиолу, насладиться легкой музыкой, которую ты не переносишь. Ты увидишь, как Мария уходит домой. Ты будешь лежать здесь, смотреть на Валерию, сидящую перед тобой, и знать, что вот-вот в комнату войдет Беллини, а ты не можешь ее предупредить. Ты увидишь, как подкрадывается Беллини, как он кладет руки на ее горло. О, я надеюсь, что ты будешь страдать! — Лаура наклонилась над Бруно, ее голос вдруг охрип от прорвавшейся ярости. — Я жду этого четыре года, и я собираюсь наслаждаться каждой секундой оставшихся четырех дней, начиная с этой!
  Глава 8
  В ожидании прибытия поезда я стоял на платформе, чувствуя себя совершенно измотанным. Ночью я спал всего час или чуть больше. Мои мысли возвращались к разговору, который я услышал вечером.
  Утром, зайдя в комнату, чтобы перенести Бруно, я был потрясен его видом. Он выглядел совершенно больным, и я предложил Лауре послать за доктором Перелли.
  — Он совсем извелся по Валерии, — раздраженно бросила она. — Постарайся не вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. Когда приедет его любимая дочь, то сразу же все будет в порядке!
  — Он плохо выглядит, у него ухудшение! — настаивал я.
  — Не суетись, — резко оборвала она меня. — Доктор Перелли приедет к ленчу, и тогда он посмотрит Бруно.
  Когда я поднимал Бруно, я прочел в его взгляде, что он боится Лауру и поверил всему, что обо мне рассказала Лаура.
  Бруно, видимо, не спал всю ночь. Как Бруно еще не сошел с ума, сознавая, что не может помешать Лауре выполнить ее зловещий, убийственный план.
  Расхаживая по платформе, я горько размышлял, что мне повезло, что я подслушал ночной разговор и узнал планы Лауры. Я должен быть ко всему готовым. Мне необходимо скрываться от полиции, но теперь, зная планы Лауры и как она намерена их выполнить, я мог ее остановить. Лаура была уверена, что в пятницу я буду на вилле.
  Я решил уйти с виллы в пятницу вечером. Ночью меня тоже не будет. Если меня не будет на вилле, Лаура не решится что-то предпринимать. Во вторник вечером будет слишком поздно, чтобы изменить план, но времени достаточно, чтобы предупредить Беллини, что план не удался. Я скажу, что собираюсь уехать на ночь в Милан. Поразмыслив, я решил, что, независимо от того, что произойдет, я уеду с виллы в пятницу утром. Если она будет мне угрожать, что сообщит обо мне полиции, я скажу, что слышал о том, что она говорила Бруно, и пригрожу рассказать о ее планах доктору Перелли.
  Белый столб дыма на фоне голубого неба прервал мои мысли. Из-за поворота появился поезд. Я подошел к выходу с перрона: от него были бы хорошо видны все пассажиры, выходящие из поезда.
  Я не знал, как выглядит Валерия Фанчини, и тщетно пытался вычислить ее среди пестрой толпы приехавших.
  — Вы не Дэвид?
  Я резко обернулся.
  Откровенно разглядывая меня, передо мной стояла очень хорошенькая смуглая девушка. Слегка подведенные, карие, искрящиеся весельем глаза, очаровательная улыбка.
  — Вы не Дэвид? — переспросила она.
  — Но как, — удивился я, — как вы узнали, что это я?
  Она рассмеялась:
  — О, Мария написала мне в письме, что вы высокий, темноволосый и красивый и что вы — американец. Как мой отец!
  — Он очень вас ждет! — сказал я осторожно.
  — Я бы никогда его не покидала. Ну вот, теперь я вернулась навсегда. Больше никуда от него не уеду.
  Я разглядывал ее: открытая, жизнерадостная, естественная — она была само очарование.
  — У меня что, нос выпачкан сажей или что-нибудь не в порядке? — спросила она, улыбаясь. — Вы смотрите на меня так, будто я какая-то диковинка!
  Покраснев, я отвернулся.
  — Извините, синьорина. Где ваши чемоданы?
  — Боюсь, что их слишком много. — Она махнула рукой в сторону двух вспотевших носильщиков, везущих кучу чемоданов. — Они позаботятся о багаже.
  Я стоял и смотрел, как ее чемоданы грузили во второе такси, и думал о подслушанном разговоре. И эту девушку Лаура хладнокровно планировала убить! Я не воспринимал ее реально, когда стоял на веранде и слушал убийственный план Лауры. Тогда я был шокирован услышанным, и не потому, что она собиралась убить именно эту девушку, а потому, что она думала, что ей удастся втянуть меня в свой безжалостный план.
  Когда мы спускались вниз, к причалу, — она в одном такси, я — в другом, — я понял, что не смогу оставаться безучастным, не смогу оставить эту юную девушку одну противостоять Лауре и Беллини. До сегодняшнего дня я думал только о себе. Но теперь понял: расстройство планов Лауры — не конец игры, она не откажется от своего плана: убить Бруно. Сам-то я смогу выпутаться из этого клубка, но Валерия окажется в еще большей опасности. Лаура будет пытаться осуществить свой план, она легко не сдастся. Так размышляя, я понял, что на мою голову свалилась еще одна проблема.
  Мы приехали на причал. Водители такси и я перетащили чемоданы на катер. Валерия стояла в тени, наблюдая за нами. Уложив чемоданы, я расплатился с водителями, и Валерия зашла на катер.
  — Благодарю вас, — сказала она. — Не представляю, что бы я без вас делала. Можно я сама поведу катер? Я хорошо вожу катер. Отец всегда хвалил меня!
  — Пожалуйста! Я встал за ее спиной.
  Она маневрировала, выводя катер из бухты, как заправский яхтсмен, потом прибавила скорость, и мы понеслись через озеро.
  — Как прекрасно возвращаться! — воскликнула Валерия, полуобернувшись ко мне. — Разве здесь не великолепное место? Мне кажется, на земле нет места красивее!
  — Да, здесь очень красиво. — Я посмотрел вокруг. — Мне жаль уезжать отсюда.
  Сказав это, я понял, что теперь, с приездом этой девушки, мне будет еще тяжелее уезжать из этих прекрасных мест.
  — Как, разве вы уезжаете?
  — Да, в понедельник. Я предупредил синьору Фанчини, и она подыскивает человека на мое место.
  — А вы хотите уехать?
  — У меня есть другая работа, — уклонился я от ответа.
  — Но почему? Мария писала мне, что вы читаете отцу вслух и с вашим приходом его состояние значительно улучшилось.
  Я вспомнил, как Бруно смотрел на меня сегодня утром, и подумал, я сделаю для него еще кое-что хорошее, но через несколько дней, не сейчас.
  — Мне нужно работать над своей книгой.
  — О-о, — разочарованно протянула Валерия. — А я думала, что вы мне почитаете отрывки из вашей книги. Я прочитала много книг о соборах, я помогала отцу, когда он работал в министерстве культуры.
  — Вот как? — удивился я и изменил тему, начав расспрашивать ее о том, как она жила в Париже.
  Весь путь до виллы она болтала не переставая, и я как дурак слушал и не мог оторвать от нее взгляда, и то, что мы врезались в пирс, было только моей ошибкой.
  — Как же вы перенесете все чемоданы в дом? — спросила Валерия, выпрыгивая на пирс.
  — Отведу катер дальше до деревни и попрошу у Биччи грузовик, он же мне и поможет.
  — О, Биччи! Он все еще живет в деревне? Несколько лет назад я была его самой любимой девушкой, — рассмеялась она. — Передайте, что я зайду к нему, как только будет свободное время, и скажите, что я его люблю! Спасибо, что встретили меня и помогли с багажом.
  Я смотрел ей вслед: она легко взбегала по лестнице, коротенькая юбочка задралась вверх под дуновением легкого ветерка, ее длинные, стройные ноги перескакивали через ступеньку, а то и через две. Я медленно и глубоко вздохнул.
  Видение этой девушки стояло перед моими глазами даже тогда, когда я уже вернулся на катере из деревни к пирсу и выбрался на берег.
  * * *
  Я заканчивал перетаскивать багаж Валерии и вернулся к грузовику, когда увидел, что ко мне идет доктор Перелли.
  — Что произошло с тех пор, как я в последний раз был здесь? — взволнованно спросил он, и черные бусинки его глаз впились в мое лицо.
  — Ничего необычного, синьор, — ответил я.
  — Вы заметили, как изменился синьор Фанчини? Вы видели его сегодня утром?
  — Синьора Фанчини сказала, что он перевозбужден и ждет приезда дочери.
  — Черт! Что-то произошло! Он почти на грани безумия. Разве вы этого не заметили?
  — Я подумал, что это результат депрессии, — осторожно заметил я.
  — Нет. У меня сложилось впечатление, что он пытается сказать что-то очень важное. Я уверен: он перенес какое-то огромное потрясение.
  — Может быть, возбуждение…
  — Чушь! Здесь что-то другое. Ну, если вы ничего не знаете, то не о чем и говорить, — Он сел в машину. — Я приеду завтра утром. Его нельзя тревожить. Вы поняли?
  — Да, синьор.
  — Вы абсолютно уверены, что не знаете, чем он так расстроен?
  — Почти уверен.
  Он посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом, потом включил зажигание, переключил скорость и уехал. А я вернулся на виллу, занятый своими мыслями. Когда я подходил к веранде, появилась Лаура.
  — Доктор Перелли обеспокоен состоянием Бруно, — сказала она, и я заметил, что она взволнованна. — Я думаю, ему не о чем особенно беспокоиться, но он оставил инструкции, что Бруно нужен отдых и полный покой. Он сказал об этом вам?
  — Да.
  — Его состояние расстроило Валерию, но что делать? Я попросила Валерию после ленча съездить в Палланцу, нужно сделать кое-какие покупки. Было бы хорошо, если бы вы ее проводили, — я не хочу, чтобы она ездила одна.
  Я вспомнил, как ночью она сказала Беллини:
  "Мы ничего не можем сделать до пятницы. Мы не имеем права на ошибку. Кроме того, Дэвид должен поближе познакомиться с Валерией. Это сейчас важнее всего остального».
  Очевидно, Лаура приступила к выполнению своего плана и не собиралась тратить время впустую. Мы отошли к перилам веранды.
  — Хорошо, — сказал я. — Ты тоже уходишь?
  — Нет. На меня столько дел свалилось! — Она посмотрела на меня с любопытством. — Как тебе Валерия? Что ты о ней думаешь?
  — Что я должен думать?
  — Ты не находишь, что она довольно-таки миленькая?
  — Нахожу.
  Ее взгляд похолодел.
  — Ты говоришь это без особого энтузиазма, Дэвид. А я-то думала, что все американские мужчины падки на хорошеньких девушек!
  — Вот как! Весьма любопытное мнение! С тем же основанием можно сказать, что итальянские женщины падки на мужчин, курящих сигары, но я не уверен, что это правильно! — Я обошел ее и вышел на дорожку, направляясь к грузовику.
  * * *
  Я надеялся, что смогу рассказать Бруно о том, что я подслушал разговор Лауры прошлой ночью, и успокоить его, что с Валерией в пятницу ничего не случится, но мне никак не удавалось остаться с ним наедине.
  Я понимал, как он страдает, но настаивать на том, чтобы нас оставили вдвоем, было опасно. Что бы ни происходило, нельзя было вызвать подозрение у Лауры. Она не должна догадаться, что я знаю о ее планах.
  После ленча я сделал попытку зайти к Бруно, но сестра Флеминг отправила меня с поручениями.
  Расстроенный, я спустился на пирс к катеру. Валерия уже ждала меня. Лицо ее было хмурым. — Что случилось с папой? — спросила она меня, когда я залез в катер. — Он выглядит ужасно. Лауpa говорит, что он переволновался, ожидая моего приезда, но я не очень в это верю!
  — Мне тоже это кажется маловероятным.
  — Сестра Флеминг не разрешила мне даже увидеться с ним. Это очень плохо. Уверена, я могла бы развеселить его.
  — Доктор Перелли сказал, что Бруно необходим полный покой и отдых.
  — Мне кажется, тут замешана Лаура, а вам?
  — Понятия не имею. Давайте не будем говорить об этом!
  — Тут что-то не так, — горячо возразила Валерия. — Я думаю, Лаура расстроила отца. Вы ничего не слышали, они не ругались? Ей не хватает выдержки, и, я уверена, именно она виновата в ухудшении его состояния!
  — Не горячитесь, Валерия, — попытался я успокоить девушку.
  Валерия повернулась ко мне: в ее глазах сверкала решимость, подбородок вздернулся.
  — Я думаю, вам известно больше, чем вы говорите, — откровенно сказала Валерия.
  — Ну нет, я прошу вас успокоиться! Думаю, наши разговоры не приведут ни к чему хорошему. Вы Бруно не поможете, а сами можете стать несчастной. Будете управлять катером сами?
  — Нет. Лучше вы. У меня нет настроения. Я развернул катер на выход из бухты. Валерия подошла ко мне:
  — Дэвид, если бы вы что-то знали, касающееся отца и Лауры, вы рассказали бы мне?
  — Конечно, — успокоил я девушку. Я увеличил скорость, и катер понесся по водам озера в сторону Палланцы.
  Мы долго ходили по узким улочкам городка, купив все, что заказала Валерии Лаура. Я не заметил, как пролетело время. Валерия была приятным собеседником, и оказалось, что у нас много общего во взглядах на жизнь и людей. Валерия расспрашивала меня о моей книге. Увлекшись разговором, перебивая друг друга, обсуждая архитектурные особенности соборов, мы забыли о времени.
  — Сколько времени? — вдруг спросила Валерия. — Отец не ляжет спать, не повидавшись со мной.
  Мы кинулись вниз, к пристани. До виллы добрались минут за двадцать. Валерия поблагодарила меня за поездку.
  — Разговор с вами доставил мне большое удовольствие, — улыбнулся я.
  * * *
  Лаура и сестра Флеминг наблюдали, как я перекладываю Бруно из кресла в постель.
  Мне показалось, что Бруно отпрянул от меня, когда я поднимал его. Обидно и больно было видеть, что мое прикосновение вызывает в нем ужас.
  Черты лица Бруно заострились, лицо стало серым, глаза запали. Было совершенно очевидно, что он в смятении, а его страдания невыносимы.
  Как только я переложил его на кровать, сестра Флеминг попросила всех выйти, Лаура вышла вслед за мной.
  — Он хочет завтра остаться в постели. Утром можно не приходить. Если тебе больше нечем заняться, возьми на себя Валерию — не хочу видеть, как она бесцельно слоняется по дому. Ее вид расстраивает Бруно. Может, съездите в Милан?
  Я посмотрел Лауре в глаза:
  — Что-то ты уж очень печешься о здоровье Бруно! На тебя это так не похоже!
  — Я уже сказала Валерии, чтобы она была готова к половине десятого. Можете взять машину. — Лаура вернулась в комнату Бруно, закрыв дверь перед моим носом.
  Вечером я опять долго не мог уснуть, размышляя, как спасти Валерию и как отвести опасность от себя.
  Самым правильным решением было бы пойти к доктору Перелли, но как он поступит, когда узнает о моем прошлом?
  Один непродуманный шаг — и я в руках полиции. Ситуация была непростая, и, как я ни размышлял, выхода из тупика не находил. До пятницы оставалось три дня.
  В конце концов я все же решил уйти с виллы в пятницу, надеясь, что не привыкший долго ждать Беллини не выдержит и каким-то образом выдаст свое присутствие. А там в игру вступлю я и посмотрю, что можно сделать.
  * * *
  На следующее утро в половине десятого я был в гараже. Вскоре пришла Валерия.
  — Лаура сказала, что мы с вами отправляемся в Милан. — Она нахмурила брови. — Вы этого хотите?
  — Если вы этого хотите.
  — Я очень хочу съездить в Милан, но мне не нравится, когда Лаура обращается со мной как с девочкой. Она сказала о поездке так, будто приказывала ехать! Я достаточно откровенно дала ей понять, что не желаю получать от нее приказы!
  — Если вы хотите ехать, то поехали, — сказал я, улыбаясь ее решительному настроению.
  — Мы должны вернуться к приходу доктора Перелли, я хочу поговорить с ним. Он приедет к ленчу.
  — Тогда решим так. Сегодня мы уже не успеваем добраться до Милана, пройти по магазинам и вернуться к ленчу. Предлагаю поехать в Стрезу. А в Милан можно съездить завтра.
  * * *
  Мы провели в Стрезе прекрасное утро, заглядывая в магазинчики, наблюдая, как туристы садятся в речные трамвайчики-вапоретто, чтобы отправляться в Палланцу.
  Валерия расспрашивала меня о подробностях недавних сражений на юге Италии, я рассказал ей не только о них, но и об освобождении Рима. И нашел в ней восхищенного слушателя. Мне хотелось выговориться. Время пролетело очень быстро, и мы едва не опоздали к ленчу.
  Когда мы подошли к доктору Перелли, он выглядел задумчивым.
  — Как отец? — обеспокоенно спросила Валерия.
  — Все так же. Я не сомневаюсь — у него шок, что-то терзает его. Хотелось бы мне знать, что это такое. Я дал ему успокоительное, и он проспит довольно долго. Проследите, чтобы его никто не беспокоил. Я сказал Лауре, чтобы она не волновалась, сестра Флеминг сделает все необходимое. Она не поедет в этот раз на уик-энд, и, возможно, у Бруно после хорошего отдыха будет улучшение, но до тех пор никаких визитеров!
  Я тут же спросил, как на это отреагировала Лаура. Если сестра Флеминг не уезжает, то план Лауры летит ко всем чертям, и, вероятно, это привело ее в ярость. Я с облегчением вздохнул: вот теперь можно подумать, как спасти Валерию.
  Перелли взглянул на меня:
  — Я слышал, что вы уезжаете с виллы в понедельник. Это так?
  — Да, — ответил я и вдруг понял, что мне вовсе не хочется уезжать отсюда.
  — Может быть, останетесь еще на неделю. Если Бруно будет лучше, я хотел бы, чтобы день он проводил на веранде. Надо кому-то переносить его в кресло. Мне не хотелось бы доверять его новому человеку, пока ему не станет немного лучше. Вы не сможете задержаться на вилле еще на неделю?
  Я молчал.
  — Дэвид, пожалуйста, останьтесь, — попросила Валерия. — Я знаю, отец не любит перемен. Если ваше присутствие ему поможет, вы останетесь?
  — Хорошо, останусь, — согласился я, стараясь не показать, что обрадовался ее предложению. Перелли кивнул:
  — На этой неделе у вас будет немного работы, но на следующей давайте попробуем перенести Бруно вниз, в сад! Надеюсь, он выдержит эту прогулку! Ему нужна полная перемена обстановки. Я уже сказал ему, что на неделе разрешу ему прогулку в Реджину и Стрезу.
  — Прекрасная идея! — с энтузиазмом воскликнула Валерия. — Это не опасно?
  — Думаю, нет. Тоны сердца хорошие, но, повторяю, он в шоке. Не волнуйтесь. Он должен отдохнуть, и вы тоже отдыхайте! Я скажу вам, если будет что-то действительно опасное. — Он кивнул мне и притворно строго хлопнул Валерию по руке:
  — Смотрите хорошо проведите время и перестаньте волноваться. — И доктор пошел к машине.
  Валерия повернулась ко мне. Глаза ее сияли.
  — Это хорошие новости, не правда ли? — воскликнула она. — Я так благодарна вам за то, что вы согласились остаться!
  — Я рад быть вам полезным.
  — Если я ничего не могу сделать для отца, то нет смысла находиться на вилле. Давайте вечером поедем в Изола-Белла, в парк. А завтра на целый день в Милан!
  — Не знаю, ведь я работаю. Спросите синьору Фанчини, разрешит ли она мне уехать с виллы.
  — Я договорюсь.
  — Ну, если так, то я рад буду сопровождать вас. После ленча, когда я уходил с кухни, Лаура остановила меня. Она была бледна, а в ее глазах застыли холод и тревога. Я представлял, что она сейчас испытывает. Я слышал ее разговор с Беллини. Тогда уже было ясно, что ей трудно сдерживать Беллини. Теперь же это стало еще труднее. С таким типом, как Беллини, опасно было что-то предпринимать, и Лаура понимала это, она была в ярости.
  — Доктор Перелли попросил тебя остаться еще на неделю? — спросила она резко.
  — Да. Это твоя идея?
  — Конечно нет. Я не заинтересована в том, чтобы ты оставался на вилле. Мне было бы спокойнее, если бы ты уехал.
  — Ну что же, скажи об этом Перелли. Возвращение в Милан соответствует моим планам, я отложил отъезд только потому, что он меня попросил об этом.
  Лаура бросила на меня холодный и презрительный взгляд:
  — Он просил тебя остаться, пусть так и будет. Я рада, что это доктор Перелли отговорил тебя, а то уж мне показалось, что ты увлекся Валерией.
  Я с трудом сдержался.
  — Это все, что ты хотела сказать?
  — Нет. Я вижу, как Валерия командует тобой, и ей нравится это. Она, кажется, вообразила, что я возражаю. Я не возражаю, поезжайте развлекайтесь. — Она повернулась и ленивой походкой вдоль веранды пошла в свою комнату.
  * * *
  Следующие пять дней мы с Валерией проводили вместе. Мы съездили в Милан, на озеро Комо и Павию. Мы ездили через Лаго-Маджоре в Локарно, взбирались на Моттерони, устроив пикник на ее вершине, пируя на фоне прекрасной панорамы, простиравшейся под нами и сплошь состоявшей из многоцветных гребней и плато Альп. Мы уходили ночью с рыбаками на лодках и ловили форель, купались, разговаривали и развлекались от души.
  Время для меня словно остановилось, я был на гребне удачи, но все мое существо сопротивлялось бурному натиску реальной жизни. Никогда еще я так не отдыхал: так много и так приятно!
  Не могу точно определить момент, когда ко мне пришло озарение: я влюбился в Валерию. Это могло произойти, когда я увидел ее на перроне и она показалась мне олицетворением юности, прелести, невинности и радости жизни. Тогда один только ее вид буквально ошеломил меня.
  Я не догадывался о том, что влюбился, пока однажды вечером, когда мы сидели в тени деревьев на небольшом уединенном пляже в Сьерро, я, случайно подняв глаза, встретился с взглядом ее глаз Мы замерли и какое-то время смотрели друг на Друга.
  Я внезапно понял, что любуюсь ею, и, оглянувшись вокруг, покраснел. Мы молчали.
  Я долго сидел, прислушиваясь к огню, опалившему меня.
  Я никогда не испытывал подобного! Это чувство было совершенно несравнимо с тем безумием, физическим головокружением, какое я недавно еще испытывал с Лаурой. Все было совершенно иначе. Я понимал, что моя любовь безнадежна: я на тринадцать лет старше Валерии, я нищий, живу в стране нелегально, меня разыскивает полиция! У меня нет будущего!
  — Дэвид, — сказала Валерия и замолчала.
  — Да, — откликнулся я, глядя на нее.
  — Я не понимаю, почему вы ведете такой странный образ жизни. Да, я знаю, вы пишете книгу, но разве нельзя найти работу по душе?
  — Не расспрашивайте меня! — Я попытался улыбнуться. — Мой образ жизни дает мне возможность писать книгу, я хочу оставить свой след в искусстве!
  — След? Мне кажется, вы не слишком много для этого делаете!
  — Ошибаетесь! Я много работаю.
  — Вы действительно уедете, когда отцу станет лучше?
  — Да, я хочу закончить свою книгу. Валерия замолчала, глядя на воды Лаго-Маджоре.
  — Без вас здесь станет очень скучно, — наконец прошептала она.
  У меня перехватило дыхание.
  — Все будет хорошо. Вы найдете чем заняться. Она посмотрела на меня:
  — А вы не могли бы изменить ваше решение?
  — Вы только что говорили, что я мог бы заниматься более достойным делом! Именно поэтому я и собираюсь уйти.
  — Но ведь вы не ушли бы, если бы сами этого не хотели, Дэвид. Вы могли бы выполнять еще какую-нибудь работу, кроме ухода за отцом.
  — И что же это за работа?
  — Перед тем как с отцом случилось это несчастье, он занимался восстановлением разрушенного собора в Ломбардии. Сейчас работы продолжаются, но они ведутся бесконтрольно, никто не занимается описанием повреждений. Я знаю, отец был бы рад, если бы вы продолжили это дело! Он, конечно, стал бы платить вам, я думаю, ваши рассказы вернули бы ему интерес к жизни!
  Идея была великолепной, но Валерия не знала, что ее планы несбыточны для меня.
  — Я не могу согласиться! Как только я закончу свою книгу, я уеду из Италии. Она поднялась.
  — Да, я должна была подумать об этом. Что ж, Дэвид, если вы хотите уехать домой…
  Мы молча возвращались на виллу: разговор не получался.
  За эти пять дней состояние Бруно не улучшилось, наступала среда, на этот день Перелли возлагал большие надежды.
  Когда он приехал, я помогал Джулио, садовнику, пилить бревна для камина на зиму. Доктор прошел в комнату Бруно и оставался там больше часа, а когда вышел, выглядел задумчивым, но удовлетворенным. После последовавшего за этим длинного разговора с Валерией Перелли подозвал меня. Когда я направился к нему, он оставил Валерию и пошел мне навстречу.
  — Я хочу поговорить с вами. Пойдемте в мою машину.
  Озадаченный его резкостью, я пошел за ним. Подойдя к машине, Перелли сказал:
  — Прежде всего, я рад сказать вам, что синьору Фанчини стало лучше. Отдых помог ему, и я думаю, что теперь в его здоровье наступит заметный прогресс.
  — Это хорошие новости. Очень рад.
  — Завтра я разрешу вынести его на веранду. Я сказал Валерии, что она может посидеть с ним сегодня вечером. Сестра Флеминг очень просит отпустить ее на уик-энд. Ее сестра в Милане нездорова. Я думаю, что у Бруно наступило улучшение, и она может поехать.
  Я испугался. Я знал, что с отъездом сестры Флеминг Лаура приступит к осуществлению своего плана.
  — Понятно, — кивнул я.
  — Сестра Флеминг сказала, что вы и Валерия проводите очень много времени вместе. — Острые глазки Перелли впились в мое лицо. — Скажу откровенно, не думаю, что она поступает правильно, проводя так много времени в вашей компании, Чизхольм. Я ничего не имею против вас, но Валерия молодая и впечатлительная девушка, и скажу откровенно, я не хочу, чтобы она влюбилась в вас. Сейчас она будет проводить больше времени с отцом, но, когда у нее появится свободное время, постарайтесь избегать встреч с ней и больше занимайтесь своими обязанностями!
  Кровь бросилась мне в лицо.
  — В таком случае, доктор, — резко сказал я, — быть может, вы сами займетесь ее развлечениями! Ни синьора Фанчини, ни сестра Флеминг не могут быть ей подходящей компанией!
  Он улыбнулся:
  — Не сердитесь, Чизхольм. Вы прекрасно понимаете, что молодая девушка легко может увлечься таким интересным человеком, как вы, если она постоянно находится в его компании. Я не запрещаю вам видеться с ней. Я только прошу вас последить, чтобы она не наделала глупостей. Я думаю, в этом вы лучше меня сможете убедить ее.
  — Хорошо. — Я все еще злился на доктора. — Я постараюсь.
  — Благодарю вас. Вы еще не раздумали покинуть виллу синьора Фанчини?
  — Нет.
  — Тогда я продолжу подбор человека на ваше место. Я сказал синьоре Фанчини, что сам займусь поисками работника. Вы можете приводить в порядок свои дела, чтобы уехать в понедельник.
  — Спасибо.
  Доктор сел в машину.
  — Надеюсь, я не оскорбил вас, Чизхольм? — спросил он, глядя на меня через стекло.
  — Нет, конечно нет. На вашем месте я сказал бы то же самое.
  — Прекрасно. Я знал, что вы разумный молодой человек. — Он с улыбкой обернулся. — Вижу, что не ошибся в вас!
  Я стоял, глядя вслед отъезжавшему автомобилю, потом медленно побрел в сад.
  Навстречу мне с веранды сбежала Валерия с красным лицом и сердито блестящими глазами.
  — Мне надо поговорить с вами, Дэвид, — сказала она. — Пойдемте вниз, к пирсу.
  — Я сейчас занят, — ответил я, отводя глаза, — я должен помочь Джулио.
  — Мне надо поговорить с вами, — повторила она. — Это очень важно.
  — Хорошо.
  Я пошел за ней к пирсу.
  — Что вам только что сказал доктор Перелли?
  — Он сказал мне, что вашему отцу лучше. Это хорошая новость, не так ли?
  — Он сказал вам еще кое-что. Он сказал вам, чтобы мы больше не виделись. Разве не так?
  Я улыбнулся, глядя на ее встревоженное, разгневанное лицо.
  — Вы знаете, Валерия, он совершенно прав. Мы забыли, что я здесь всего лишь наемный работник! У людей длинные языки. Сестра Флеминг скандалит.
  — Как она смеет! — воскликнула Валерия. — А у доктора Перелли нет других дел, кроме как вмешиваться в мою личную жизнь?
  — И тем не менее он несет за вас ответственность, ведь вы еще совсем ребенок.
  — Никакой я не ребенок! Дэвид! Вы же не хотите, чтобы мы не встречались?
  — Я подчиняюсь приказу.
  — Но вы не ответили на мой вопрос.
  — Прогулки с вами, Валерия, были прекрасны. — Слова давались мне с трудом. — Я наслаждался вашим обществом, но не нарушу приказ доктора Перелли.
  — Но это не ответ на мой вопрос! Дэвид, это слишком важно! Я не хочу, чтобы вы уходили. Я не хочу, чтобы вы не видели меня. Я люблю вас, Дэвид!
  — Вы не должны так говорить! Она преградила мне дорогу:
  — Вы тоже любите меня. Разве не так? Я схватил ее в объятия раньше, чем успел сообразить, что делаю.
  — О, Дэвид, дорогой, — сказала она, и ее руки обвили мою шею.
  Потом, когда я осознал, что произошло, попытался осторожно отодвинуть ее, но Валерия еще теснее прижалась ко мне.
  — Не надо, Дэвид!
  — Мы не должны этого делать. Мы не можем это делать!
  — Вы осторожничаете, да?
  — Пусть осторожничаю, но мы не должны делать ничего подобного. Что подумает ваш отец?
  — Не будьте глупым, Дэвид. Это же наше дело. В первый же момент, когда я впервые увидела вас, стоявшего в солнечном свете, такого озадаченного, ждущего меня, я…
  — Остановитесь, — сказал я жестко и решительно отодвинулся от нее.
  Она говорила те же слова, какие говорила Лаура в той грязноватой комнатенке с низким потолком, где мы занимались любовью.
  — Дэвид!
  — То, что мы делаем, нехорошо. Для любви нас слишком многое разделяет: разница в возрасте, да и все остальное. Это нехорошо.
  — Ничего подобного, все просто прекрасно. — Она улыбнулась. — Я расскажу папе. Он поймет. Вы ему нравитесь. Он даст вам ту работу, о которой я говорила. Вы сможете остаться здесь и писать свою книгу. О, Дэвид, разве вы не видите, как все складывается прекрасно?
  — Далеко не прекрасно, Валерия. Дело не только в работе. Вы ничего обо мне не знаете. И давайте больше не обсуждать эту тему.
  — Валерия! — С веранды донесся голос Лауры. — Валерия, где вы?
  — Идите, вас зовут, — сказал я, слегка подтолкнув ее. — Не надо, чтобы Лаура увидела нас вместе.
  — Я не собираюсь отказываться от вас, — сказала вдруг Валерия очень твердо. — Я знаю, что вы любите меня, а я люблю вас. Я не позволю вам совершить глупость.
  Она повернулась и побежала на виллу.
  Впереди у меня было свободных полдня. Я решил взять лодку Биччи и отправиться куда-нибудь, где никто не нарушил бы моего уединения, и продумать свои дальнейшие действия.
  Я возился с лодкой Биччи, когда услышал шум мотора, а через несколько минут из-под завесы ив выскочил катер и полетел по озеру в сторону Стрезы. На катере была Лаура.
  Я наблюдал за ней. На меня снова навалился кошмар подслушанного ночного разговора. Я решил проследить за Лаурой. Катер быстро удалялся и превратился в небольшую точку на горизонте. Я догадался, куда она так спешила, но хотел быть уверен, что Лаура встречается с Беллини.
  Через час я был в Пескатори и сразу увидел катер, пришвартованный на стоянке Алберго, и нарочно проехал мимо. Я узнал, что хотел, значит, Лаура все же решила выполнить свой план. Достигнув бухты Стрезы, я привязал лодку и поднялся на набережную. Теперь надо решить, что делать дальше. Я медленно брел по раскаленной солнцем набережной до парка около отеля «Реджина». Здесь я сел, закурил и стал размышлять.
  Уйти с виллы в пятницу означало подвергнуть смертельной опасности Валерию. Оставлять ее на вилле одну, зная, что задумала Лаура, было просто преступлением, а зная жестокость Беллини, вполне возможно, что они совершат убийство без меня, а подставят меня.
  Мое бегство с виллы может только отсрочить нависшую надо мной опасность! Интуитивно, где-то в глубине подсознания, билась мысль, что есть еще одно решение, но я упорно отказывался признавать это. Я боялся даже позволить себе думать об этом. Валерия полюбила меня, а я полюбил ее. Меня ждала работа, настоящая работа, которая поможет мне завершить книгу. Была даже отдаленная вероятность, что Бруно разрешит мне жениться на Валерии.
  Все это могло бы быть, если бы не существовало Лауры. Одно ее слово — и меня арестуют. Возможно, мне грозит смертная казнь за убийство, которого я не совершал. Но сейчас более важным было то, что она планировала убийство Валерии. Счастье и безопасность Валерии, мое счастье и безопасность были в руках Лауры. До тех пор, пока жива Лаура, ни Валерия, ни я не сможем жить спокойно, но если бы Лаура умерла, то ситуация полностью изменилась бы.
  Наконец из самых глубин моего сознания появилась определенная мысль, которую я интуитивно отбрасывал: «ЕСЛИ БЫ ЛАУРА УМЕРЛА…"
  Я отшвырнул сигарету и встал.
  Это чистое безумие! Это наваждение! В атмосфере готовящегося убийства меня тоже охватило безумие! Легко сказать: «ЕСЛИ БЫ ЛАУРА УМЕРЛА, МЫ БЫЛИ БЫ В БЕЗОПАСНОСТИ». Лаура умирать не собиралась! ЕСЛИ НЕ…
  Я медленно подошел к перилам, ограждавшим набережную, и оперся на них, глядя через Лаго-Маджоре на красные крыши и белые дома Ароло.
  Лаура планировала убийство Валерии! Почему бы мне не спланировать ее убийство? Какое право она имеет на жизнь? И наконец, это была бы высшая справедливость!
  Мое сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Я старался прогнать эти мысли и не мог, я уже знал, что это было единственным решением проблемы. Если я не хочу потерять Валерию, Лаура должна умереть!
  Еще с того дня, когда Лаура впервые заговорила об убийстве Бруно, я почувствовал, как легко мысль убийства проникает в мозг. Атмосфера на вилле, безжалостность Лауры, мои собственные обстоятельства, моя любовь к Валерии — все наталкивало только на одно.
  Но как сделать это? Как не попасться? Был всего один путь, и главную роль должен сыграть Беллини! Лаура собиралась подставить меня, так почему бы мне не использовать Беллини? Но это же безумие!
  Надо возвращаться! У меня оставалось только два дня. Я закурил новую сигарету, удивляясь своему спокойствию. Сердце стучало ровно, и только по позвоночнику пробежали холодные мурашки! Я вернулся на скамейку и сел. Я должен быть очень осторожен. В любом убийстве ошибка неизбежна. Я должен быть уверен, что не совершу ни одной. Слишком многое зависело от малейшего промаха!
  Во-первых, мотив.
  Это должен быть очень серьезный мотив, чтобы подозрение обязательно упало на Беллини. Можно использовать тот факт, что для окружающих он всегда был подозрителен. У него репутация бандита и очень жестокого человека. Полиция будет разрабатывать эту версию, если я им подброшу этот мотив. Что нужно было ему на вилле?
  Жемчужное ожерелье Лауры!
  Она привезла его из Станито и надевала один или два раза. Я мог войти в комнату Лауры, незаметно взять его, если, конечно, она не наденет его в пятницу вечером.
  Беллини работал на вилле. Он знал о жемчуге. И неудивительно, что он решил украсть ожерелье, а Лаура застала его в комнате и он убил ее.
  Я чувствовал, как пот стекает с моего лица, и с досадой вытер лоб. У Лауры встреча с Беллини лодочном ангаре в девять вечера в пятницу. Они предполагали, что я в это время буду в гараже занят с машиной.
  Валерия будет сидеть около Бруно. За несколько минут до девяти я спущусь к лодочному ангару, у меня был ключ от комнат, который дала мне Лаура. Когда в комнату войдет Лаура, я ударю ее по голове, а потому выйду на пирс и подожду Беллини. Надо быть с Беллини очень осторожным. Внизу очень темно, и там много мест, где можно укрыться. Удар по голове мешком с песком может оставить синяк. Я ударю его, когда он будет выходить из лодки, положу жемчуг в его карман и столкну в озеро. Может быть, мне удастся даже перевернуть лодку и вернуться в гараж. Если все пройдет удачно, полиция решит, что лодка Беллини опрокинулась и он утонул.
  На первый взгляд план хорош, но… Предположим, что Беллини прибыл первым? Предположим, что они появились вместе? Надо было просчитать и эти варианты, но в целом мой план уже обретал реальные черты! Я долго сидел на солнцепеке, продумывая каждую деталь плана, шаг за шагом взвешивая риск, просчитывая возможные ошибки.
  И во время этих размышлений я осознал, что убийство может быть увлекательнейшим занятием! Меня больше не тошнило при мысли об убийстве, и оно меня не пугало. Я сидел так, глядя пустыми глазами на Лаго-Маджоре, и мне казалось, что я всего лишь в одном шаге от удачи, которая еще утром казалась невозможной.
  Глава 9
  Я покинул набережную Стрезы около четырех часов и пошел на станцию, чтобы успеть на поезд четыре сорок на Милан. Я смешался с толпой туристов, выстроившихся к кассе за билетами, и вместе с ними прошел контроль. Меня не должны узнать. Поездка в Милан должна остаться в секрете.
  Я устроился в переполненном купе вагона третьего класса между полной женщиной, державшей на коленях узел, и высоким тощим мужчиной в черном, похожим на коммивояжера. Никто не обратил на меня внимания, колеса поезда загрохотали на стыках, а я подумал о том, как эти люди отреагировали бы, если бы узнали, какие мысли роятся в моей голове. Еще день назад я и сам ни за что не поверил бы, если мне сказали бы, что я буду думать, как убить человека, нет, двоих, и даже буду переживать оттого, что не испытаю ни колебаний, ни страха, ни отвращения к убийству.
  Теперь, найдя единственно возможное решение проблемы, я был так же хладнокровен и так же безжалостен, как Лаура той ночью, когда она рассказала мне о своем замысле — как избавиться от Бруно.
  Оставалось только одно: не совершить ошибки, хотя и это теперь было не самым главным. Более полутора часов я расхаживал по набережной Стрезы, обдумывая каждую деталь плана. Ни Лаура, ни Беллини не должны даже заподозрить, что они игрушки в моих руках. Я перебирал в памяти каждое слово их ночного разговора: как Лаура говорила, что спустится вниз, в комнаты над ангаром, якобы послушать там джазовую музыку, которую не любит Бруно. Музыка мне на руку, она заглушит крик, если Лаура успеет закричать.
  Беллини, причаливая к пирсу, должен увидеть свет в окне в комнатах, и это тоже хорошо — легче совершить нападение в темноте.
  Осложнения могут возникнуть, если они появятся одновременно. Я продумывал и такой вариант, но надеялся, что это маловероятно.
  Для убедительности алиби Лаура должна уйти с виллы за некоторое время до девяти и должна усилить звук радиолы, чтобы Валерия и Бруно были уверены, что она в комнатах. Кроме того, музыка должна скрыть возможный шум, производимый Беллини: в тишине вечернего воздуха звуки музыки разносятся далеко.
  Но я должен принять все меры предосторожности. Беллини необычайно силен. Я понимал, что проиграю, если дело дойдет до борьбы. Мне нужен револьвер. Я не хотел бы пустить его в дело, но, если мне не удастся оглушить его мешком, наполненным песком, я буду вынужден стрелять. Я понимал, как опасно иметь при себе оружие, но для исполнения плана оно мне было необходимо. И я решил украсть его у Торрчи. Я знал, что у него есть револьвер. Хотя Торрчи никогда не говорил об этом, но я узнал, что он мафиози, об этом проболтался Джузеппе, когда был очень пьян. Если мне придется воспользоваться оружием, я брошу револьвер возле Беллини, а полиция определит, что оружие принадлежит Торрчи. Я знал, что полиция подозревает Беллини в убийстве Луиджи Галлио, известно также, что Луиджи был членом мафии. Они решат, что, украв жемчуг, Беллини сбежал с виллы и наткнулся на Торрчи, выследившего его на берегу, и Торрчи застрелил его. Хорошо бы у Торрчи оказалось надежное алиби на эту ночь, а я надеялся, что оно у него будет, и, потом, я надеялся, что полиция решит, будто Торрчи просто отдал приказ другому члену мафиози убить Беллини и дал ему револьвер.
  Я не хотел втягивать Торрчи в эту историю, но я не испытывал угрызений совести: он предал меня в деле с Лаурой. Не хотел я убивать и Беллини, но, если пойму, что мне с ним не справиться, я буду вынужден это сделать. На всякий случай я продумал альтернативный план. Я не без пользы провел много времени на набережной Стрезы, продумывая каждую деталь в разработанном плане, и теперь был уверен, что предусмотрел любую случайность.
  * * *
  Около шести часов я был возле дома Торрчи. Из телефонной будки напротив дома набрал номер его телефона.
  Послушав несколько минут гудки в трубке и удостоверившись, что в квартире никого нет, перешел улицу, вошел в подъезд и начал подниматься на пятый этаж. Мне никто не встретился, кроме пожилой женщины на площадке четвертого этажа, открывшей в это время дверь своей квартиры, она бросила на меня равнодушный взгляд.
  Я постучал в дверь Торрчи и подождал. Тишина. Приоткрыв крышку ящика для писем, скользнул в него пальцем и достал ключ от входной двери.
  Симона вечно теряла ключи, и я знал, что запасной всегда лежал в ящике для писем. Открыв дверь и войдя в гостиную, я запер за собой дверь. Потом начал торопливо, но стараясь не изменить положения вещей, искать револьвер. Я нашел его в спальне, в комоде, под стопкой нижнего белья Симоны. Это был кольт 38-го калибра. Я проверил, заряжен ли он: в магазине оказалось четыре пули и еще одна в стволе. Когда я убирал его в карман, услышал щелчок замка. Я бросился в гостиную. Сердце чуть не выскочило из груди, я спрятался в оконной нише, задернутой плотными шторами. Дверь уже распахнулась.
  — Говорю тебе, Торрчи вернется не раньше девяти, — раздраженно говорила Симона, входя в комнату. — Но если боишься, можешь отправляться домой. Мне все равно.
  — Я не боюсь.
  Голос Умберто!!!
  Я чуть-чуть раздвинул шторы, чтобы видеть, что происходит в комнате.
  Умберто стоял ко мне спиной, а Симона улыбалась: маленькое смуглое личико сияло, глаза поблескивали.
  — Я хочу получить свой подарок немедленно. Что ты мне подаришь?
  Умберто с недовольным видом полез в карман брюк.
  — Боюсь, — с тревогой проговорил он, — как бы Торрчи нас не застукал…
  — Сколько раз можно тебе говорить одно и то же? Он не вернется до девяти, Умберто. У него здесь встреча в девять вечера.
  — Ну, если ты так уверена… Я не могу дать больше тысячи лир…
  Симона решительно взяла его за руку и потянула в спальню.
  — Ты должен дать больше, — говорила она на ходу. — Тысяча лир — это же мелочь!
  Они вошли в спальню и закрыли дверь.
  Выбравшись из ниши, я стал осторожно пробираться к входной двери. До меня доносился ворчащий голос Умберто. Бесшумно открыв дверь, я так же бесшумно закрыл ее за собой. По лестнице я сбежал, перепрыгивая через ступеньки, и вылетел на улицу.
  Я зашел в галантерейную лавку на Пьяцца Лорето и купил пару тонких кожаных перчаток. Примеривая их, я испытывал некоторую тревогу и в конце концов подобрал перчатки, плотно, как вторая кожа, сидевшие на моих руках.
  Потом спустился на Корсо-Буэнос-Айрес и подошел к магазину скобяных изделий. В окне висела вывеска:
  «ИЗГОТОВЛЕНИЕ КЛЮЧЕЙ В ПРИСУТСТВИИ ЗАКАЗЧИКА»
  Я подал мастеру ключ от ангара, который дала мне Лаура, и заказал дубликат. Я подождал минут двадцать и получил два новых ключа. Я вышел на улицу.
  Первый этап моего плана был успешно завершен. У меня было оружие, у меня были перчатки и запасной ключ от лодочного ангара. Оставалось приготовить мешок с песком, но это уже мелочи.
  * * *
  Я вернулся около четверти десятого. Не было настроения идти на виллу. Я решил избегать встреч с Валерией. Поэтому привез из Милана сандвичи и бутылку кьянти. Поужинав, улегся на постель и курил до тех пор, пока не услышал, как Биччи с женой отправились спать. Выждав еще час, я тихо спустился в гараж, нашел кусок мешковины и ящик с песком. Взял немного песка, кусок тонкой проволоки, поднялся в свою комнату и сделал мешок. Это было несложно. Торрчи всегда таскал с собой мешок с песком. Он пользовался таким в разборках, как наиболее основательным аргументом во всех спорах. Мне приходилось держать такой мешочек в руках, и я знал, какие вес и размер он должен иметь.
  Какое-то время я сидел и упражнялся в использовании этого оружия.
  Завтра… А послезавтра пятница.
  Этой ночью я спал спокойно. Так спокойно я не спал с тех пор, как переехал к Биччи.
  * * *
  Утром я направился на виллу.
  Поднимаясь по ступеням, увидел на веранде сестру Флеминг. Мне показалось, что она улыбается.
  — Синьора Фанчини нужно сегодня переносить в кресло?
  — Да, да. Он прекрасно провел ночь, ему намного лучше. Доктор Перелли сказал, что хочет повезти его в Реджини-Палас для смены обстановки, когда я вернусь с уик-энда.
  — Когда вы уезжаете, сестра?
  — Завтра утром.
  Я был удивлен резким улучшением состояния Бруно. Он должен был понимать, что с отъездом сестры Флеминг жизнь Валерии будет в опасности. Напрашивалось только одно объяснение: Лаура сумела убедить Бруно не верить во все сказанное ею, что она была в тот вечер не в настроении, что у нее в мыслях не было намерения вредить Валерии. Значит, она была у него. Но я был уверен, что у нее не было удобного случая поговорить с ним наедине.
  — Синьора Фанчини заходила к синьору Фанчини после того, как ему стало хуже? — осторожно спросил я.
  — Да, на несколько минут в среду. Я выходила гулять в сад. — Сестра Флеминг повернулась и внимательно посмотрела на меня. — А почему вы спрашиваете?
  — Я подумал, что вы были бы рады получить небольшой отдых. Я понимаю, что вам тяжело сидеть в доме в такие прекрасные дни.
  — Многим приходится делать то. Что им не нравится, — заявила она с апломбом. — Идите в дом, синьор Дэвид, я не собираюсь сплетничать с вами! Уверена, синьор Фанчини с нетерпением ждет, когда вы вывезете его на веранду!
  Вот здесь и кроется ответ, подумал я, идя по веранде. Лаура поняла, что, пока состояние Бруно не улучшится, сестра Флеминг не оставит его и ее план может рухнуть. Она сумела убедить Бруно, что все сказанное ею не правда, и Бруно ей поверил. Неужели он считает, что ему больше не о чем беспокоиться!
  Я вошел в комнату. Бруно посмотрел на меня. Под его глазами все еще были круги, но в глазах не было испуга. Я наклонился, чтобы поднять его, и не увидел, что он хочет отшатнуться от меня. Да, видимо, Лаура убедила его, что и вся история обо мне тоже не правда!
  Опустив Бруно в кресло, я сказал:
  — Очень рад, синьор, что вам сегодня лучше! Надеюсь, ваши дела идут на поправку!
  — Спасибо, Чизхольм, — раздался за моей спиной голос сестры Флеминг. — Что это вы с утра так разговорчивы! Теперь выйдите, мне нужно умыть пациента.
  Я улыбнулся Бруно, но на душе у меня было тревожно. Его взгляд, хотя и не был враждебен, но и не был дружелюбным. Похоже, он не вполне был уверен во мне или что-то во мне вызывало у него замешательство.
  По дороге в сад я догнал Лауру и сразу заметил, как отразилось на ней напряжение последних дней: лицо похудело, осунулось, а под глазами залегли темные тени.
  — Где ты был прошлой ночью? — резко спросила она. — Должна заметить, что ты не должен покидать виллу без предупреждения!
  Я улыбнулся.
  Она потеряла власть надо мной. При виде ее у меня уже не кружилась голова. Она больше не очаровывала меня, и, глядя на нее сверху вниз, я удивлялся, каким был глупым, что увлекся такой женщиной.
  — Ты, наверное, забыла, что я больше не твой слуга, — резко ответил я, — и не должен докладывать тебе о своих планах в свободное время. Я остался на вилле еще на несколько дней по просьбе доктора Перелли.
  В ее глазах вспыхнул гнев, но она сдержалась.
  — Хорошо, Дэвид, если ты так хочешь. Кстати, верни мне ключ от ангара. Ты, вероятно, забыл об этом.
  Я был уверен, что рано или поздно она потребовала бы ключ от комнат. Я вовремя заказал дубликат.
  — Вот. — Я достал ключ из кармана. — Я действительно забыл о нем. Надо было вернуть раньше. Лаура взяла ключ.
  — Напоминаю, завтра сестра Флеминг уезжает на уик-энд, я не хотела бы, чтобы тебя не было на вилле в ее отсутствие. Мне может потребоваться твоя помощь.
  Глядя ей в глаза, я вдруг поймал себя на мысли, что присматриваюсь, куда бы ударить ее, чтобы удар был наверняка: чтобы она умерла быстро и без мучений.
  — Дэвид!
  Ее голос отрезвил меня.
  — Извини, задумался. Да, конечно, я буду на вилле.
  Она с изумлением посмотрела на меня:
  — Это все, Дэвид.
  Я оставил ее в саду.
  Мне нужно оружие, чтобы убить ее, но я не учел того, что это должен быть предмет из ангара, что-то, что у Беллини могло оказаться под рукой, когда он якобы ударит ее.
  Вскоре после одиннадцати часов я увидел Лауру в «альфа-ромео», отправляющемся в сторону Сесто-Календо. Как только автомобиль исчез из виду, я сбежал вниз, к ангару. Отворив дверь, я вошел, оставив ее открытой. Не отходя от порога, оглядел комнату. Увидев на каминной полке бронзовый бюстик Данте, я пересек комнату, поднял бюстик за голову. Он был тяжеловат. Я помахал им в воздухе и обнаружил, что он очень удобно лежит в руке. Это было идеальное орудие: острые углы подставки могли нанести смертельную рану, если удар окажется сильным и точным.
  Я поставил бюстик на место, потом огляделся в поисках укрытия, где бы можно было спрятаться в ожидании Лауры, если она опоздает.
  Большой гардероб в туалетной комнате великолепно подходил в качестве тайного убежища. Я открыл дверцы и убедился, что они открываются бесшумно. Это было идеальное укрытие! Я вернулся в гостиную.
  Войдя в комнату, я увидел стоящую в дверях Валерию. Она в изумлении смотрела на меня:
  — Дэвид? Что вы здесь делаете?
  Ее неожиданное появление испугало меня. В голове метались мысли: давно ли она стоит в дверях? А если она видела, как я размахивал бюстиком Данте?
  Я молча стоял, смотрел на нее и лихорадочно думал, что сказать.
  — Что-нибудь случилось, Дэвид? Почему вы так на меня смотрите?
  Мне удалось взять себя в руки, и я улыбнулся. Это была вымученная улыбка, но я улыбнулся.
  — Вы напугали меня, — хрипло проговорил я. — Я решил, что это Лаура.
  — У вас такой странный вид. Что-то случилось?
  — Нет, нет. Ваш неожиданный приход испугал меня.
  Она подошла ко мне:
  — Вы говорите правду? Когда вы вышли из комнаты, вы… вы испугали меня, Дэвид.
  — Это вы очень напугали меня. Понимаете, я не должен быть здесь, я подумал, что Лаура меня подловила. Дверь комнат оказалась открытой, а мне давно было любопытно взглянуть на это помещение! Тут так хорошо!
  — Я ненавижу эти комнаты, — вздрогнув, сказала Валерия. — Здесь какая-то зловещая атмосфера. Вы не находите?
  — Нет, не знаю. Мне так не показалось. Давайте спустимся вниз. А что вы здесь делаете?
  — Я искала вас. Спустилась к бухте, потом поднялась сюда спросить у Лауры, где вы.
  — Думаю, Лаура уехала в Милан. Мы с Валерией пошли вниз и остановились на стенке, ограждавшей бухту.
  — Дэвид, я насчет вчерашнего…
  — Сядьте, — сказал я, сев на стенку пирса, и, взяв за руку, посадил Валерию рядом. — Я думал о вчерашнем. Вы говорили серьезно?
  — Насчет работы?
  — Да. Поймите, все зависит от вашего отца. Пока вы не станете взрослой…
  — Я знаю, — прервала она меня, — и, кроме того, я не имею права тревожить его, Дэвид. Но думаю, что сумею убедить отца, чтобы он дал вам эту работу. И потом, если бы вы остались и работали здесь, нам было бы легче сказать, что мы любим друг друга.
  — Хорошо. Если он предложит мне эту работу, я останусь!
  Валерия взглянула на меня:
  — Дэвид, что произошло? Что-то произошло!
  — Что вы хотите сказать?
  — Вчера вы наотрез отказывались от этой работы. Вы были решительны. Почему вы переменили свое решение?
  — Вчера ваше предложение застало меня врасплох. У меня не было времени подумать об этом как следует, — сказал я, не глядя на нее, — но позже я понял, что слишком упрям и горд. Понял, что я сам отказываюсь от своего счастья!
  — Не хочу показаться глупой, Дэвид, но здесь что-то другое, ваше решение изменилось под воздействием какой-то причины! Что-то произошло вчера вечером! Я не знаю, как мне вам объяснить, но вы отдалились от меня, стали жестким. Глядя на вас…
  Я и сам чувствовал, что изменился, и знал, что мое решение убить Лауру и Беллини так сильно повлияло на меня, что я не только внутренне, но и внешне изменился. Я ощущал себя совсем другим человеком.
  — Чепуха, — возразил я, внимательно разглядывая носки своих ботинок. — Вы все выдумали! И послушайте, Валерия, доктор Перелли не хочет, чтобы мы часто встречались. Мы должны подчиниться. Сестра Флеминг обязательно сообщит ему, если вы будете надолго отлучаться с виллы. И еще: пока не говорите Бруно о моей работе, давайте немного подождем, пока его состояние окончательно не улучшится. А теперь возвращайтесь!
  Она посмотрела на меня с тем же выражением неуверенности и недоумения, какое я видел в глазах Бруно.
  — Вы любите меня, Дэвид? Я обнял ее.
  — Да, Валерия. Все будет хорошо, дорогая. Ничего страшного. Просто я немного нервничаю, я так боюсь потерять вас. Вот и все.
  — Вы уверены, что это все?
  — Да, конечно. Идите, дорогая, пока вас не начали искать. Не говорите ничего Бруно, путь он немного окрепнет. Быть может, поговорим об этом в субботу или в воскресенье.
  Она поцеловала меня и на короткое мгновение прижалась ко мне.
  — Ты счастлив, Дэвид?
  — Я всегда буду счастлив, пока ты со мной. Я следил, как она легко взбежала по ступеням наверх. А мои мысли были о другом. Я внезапно вспомнил, что брал бюстик Данте без перчаток.
  Отпечатки моих пальцев остались на нем. Я снова поднялся в комнаты, думая о том, что едва не совершил ошибку, которая стоила бы мне жизни.
  * * *
  Вечером я перебрал свою одежду и, отобрав самое необходимое, упаковал в небольшую сумку.
  Я продумал каждую случайность. Если случится что-нибудь непредвиденное и, вопреки всем предосторожностям, план провалится, я должен бежать. Я подготовил моторную лодку, чтобы через Лаго-Маджоре проехать в Бриссаго, швейцарский пограничный городок. Я знал, что на Лаго-Маджоре нет более быстроходной лодки, чем эта. Если полиция будет преследовать меня, я уйду без особых усилий. Я мог бы бросить лодку примерно в миле от Бриссаго, а потом в темноте перешел бы границу Швейцарии. Добрался бы до Локарно, там задержался на день-два, смешавшись с туристами, а потом через озеро Комо, которое располагается на границе Италии и Швейцарии, вернулся бы в Милан. Из Милана отправился бы в Рим, где мог бы переждать, пока поиски не затихнут.
  Хорошо, что у меня есть деньги: семь тысяч лир, которые выплатила мне Лаура, плюс еще три тысячи. Хотя я не предвидел ничего плохого, я четко продумывал все варианты. Сумку с вещами я отнес вниз и спрятал под брезентом в лодке. Потом пригнал лодку в бухту и тщательно проверил мотор. Он должен заводиться буквально с полуоборота! Когда я копался в лодке, послышался шум работающего подвесного мотора; подняв глаза, я увидел небольшую лодку, направляющуюся ко мне.
  Под парусиновым навесом сидел крупный мужчина в белой рубашке с открытой шеей и фланелевых брюках. Он выключил мотор и пустил лодку своим ходом, направив ее в мою сторону. Я вышел из лодки и пошел вдоль стенки бухты, удивляясь, кто это мог приехать?
  Когда лодка приблизилась, я разглядел моложавого загорелого человека с агрессивно выдвинутой челюстью.
  Он дружелюбно улыбнулся.
  — Извините, — сказал он с сильным американским акцентом, — нельзя ли здесь где-нибудь достать бензин? У меня вот-вот кончится.
  — Примерно в двухстах ярдах отсюда есть гараж. Видите вон те ивы? Высадитесь там, поднимитесь наверх по склону, вы выйдете как раз к нему.
  — Спасибо. — Он, ухватившись за одно из швартовых колец в стенке ограждения, спросил:
  — Вы американец?
  — Наполовину, — ответил я осторожно. — А вы в отпуске?
  — Да. Мы с женой остановились в Стрезе. А как называется вон тот остров?
  — Изола-Белла. Он принадлежит семейству Борромини. Они владеют им еще с тысяча шестьсот пятидесятого года.
  — Правда? — заинтересовался незнакомец. — Хотелось бы мне посмотреть на него. Они разрешают его осматривать?
  — Да. Это стоит сто пятьдесят лир. В Италии за все приходится платить! Он засмеялся:
  — Такие деньги не разорят меня!
  — Советую вам посмотреть прекрасные сады на террасах, там есть прекрасная картинная галерея!
  — Отлично! Я коллекционирую картины. Обязательно поеду туда. Спасибо вам.
  — Добро пожаловать, — сказал я.
  — Извините меня, но мне кажется, что я где-то вас видел раньше! — продолжал он, внимательно разглядывая меня.
  — Вряд ли, — отворачиваясь, ответил я. — Хотя, может быть, в Милане. Он покачал головой:
  — Я никогда не бывал в Милане. Возможно, я видел вас раньше. Я был при штаб-квартире генерала Костэйна в Болонье в конце войны, в сорок пятом. Вы не служили в армии во время войны?
  Если бы я наступил на змею, я, наверное, не отреагировал бы более бурно. Я побледнел. Я почувствовал, что кровь отхлынула от моего лица, и вздрогнул. Его лодка уже отплывала, и он, нагнувшись, держался за кольцо. И я был уверен, что он не заметил моей реакции.
  — Я не был в армии.
  Слова, казалось, молотом прогрохотали в моей голове.
  — Да наверняка вас с кем-нибудь перепутал, — сказал он. — Я вспомнил, вы показались мне похожим на одного сержанта. Генерал Костэйн взял с собой в поездку по Италии в качестве гида для осмотра достопримечательностей сержанта. — Он засмеялся. — Так этот сержант украл машину генерала и дезертировал. Но я не осуждаю его. Генерал был отпетой сволочью, несмотря на свое высокое звание! В жизни больше не встречал подобных мерзавцев!
  Я молчал. Я не мог говорить.
  — Странная штука — память. Удивительно, как внезапно вспоминаются вещи вроде этой. Увидел что-то похожее, и вдруг в голове будто что-то щелкнуло. Это было шесть лет назад, а я все помню, будто это было вчера. Суматоха, паника, суетящиеся люди. Ну, спасибо. И всего вам наилучшего. Сегодня же поеду посмотреть эту картинную галерею. — Он завел мотор, помахал мне и развернул нос лодки в направлении гаража Биччи.
  Я смотрел ему вслед: сердце бешено колотилось, казалось, оно выскочит из груди.
  Закончив возиться с лодкой, я пошел в свою комнату и лег на кровать. Мне предстояло бодрствовать всю ночь. Я должен выспаться. Но сон не шел. Я все время думал об этом американце.
  Шесть лет я прожил в Италии, общался с туристами, встречал сотни людей и ни разу не встретил никого, кто бросил бы на меня, хотя бы мимолетно, подозрительный взгляд. А теперь вдруг, когда я меньше всего этого ожидал, появился человек, с которым наши пути пересекались, и он узнал меня. Я обливался потом. Чтобы защититься от солнца, пришлось опустить на окна шторы, но в комнате было жарко, как в пекле. Но по моему лицу, спине струился холодный пот! Сколько офицеров тогда сидело в канцелярии майора Кея! Он мог быть одним из них. Если он вернется и все-таки узнает меня, даст ли он мне скрыться? Он показался добрым человеком. Сейчас он уже не служит в армии. Почему он должен поднять тревогу, даже если знает об убитой девушке?
  Меня охватили сомнения: начинать ли мне осуществлять задуманное? Появление этого человека вывело меня из душевного равновесия. Его появление — случайное обстоятельство или предупреждение: отказаться от задуманного убийства? И все же я решил положиться на удачу. Может быть, он здесь не задержится надолго.
  * * *
  Около восьми я поднялся на виллу. Валерия сидела около Бруно, у нее на коленях лежала книга. Сестра Флеминг вязала. Лауры в комнате не было.
  Валерия подняла голову и улыбнулась, увидев меня.
  — Не пора ли перенести синьора Бруно? — спросил я у сестры Флеминг.
  Она посмотрела на часы и отложила вязание.
  — Да, пожалуй. — Она встала.
  Валерия поднялась тоже.
  Я заметил быстрый взгляд Бруно на нее, потом на меня.
  Я откатил кресло-каталку в спальню и переложил Бруно на кровать.
  — Я пойду купаться, дорогой, — сказала ему Валерия и, наклонившись, поцеловала его. — Сразу после обеда приду.
  И я вновь отметил, как его взгляд метнулся от нее, потом ко мне и обратно, и опять в глазах была тревога.
  Он догадывался о том, что между мной и Валерией что-то происходит, и ему это явно не нравилось. Я не обижался. Для него я был нищим наемным работником, а Валерия — наследница трехсот миллионов лир.
  Будь я на его месте, мне бы это тоже не понравилось.
  Выходя следом за Валерией из спальни, я говорил себе, что через несколько дней я расскажу ему правду. Единственное, чем я мог доказать ему, что достоин Валерии, — это избавить их от зла, устранив Лауру. Тогда, может быть, он даст мне шанс и предложит работу в соборе.
  Валерия спросила:
  — Не хотите пойти со мной на озеро, Дэвид? Мы спускались по дорожке сада вместе.
  — Пожалуй, нет, — ответил я, — вы же видели, как ваш отец посмотрел на нас. Я думаю, он обо всем догадался. Я останусь поработать в саду. Буду на виду у сестры Флеминг, она может сказать ему, что я делаю. Мы не должны волновать его, Валерия. Идите купаться одна. Это самое лучшее.
  — Как все глупо! Почему люди не могут жить как им хочется?
  — У вас впереди целая жизнь, — улыбнулся я. — Придет время, когда вы сможете делать все, что захотите, и вы забудете ваши нынешние тревоги! Жизнь вовсе не забава.
  Она бросила на меня быстрый взгляд:
  — Тогда давайте встретимся после обеда в бухте.
  Я покачал головой:
  — Мне очень жаль, Валерия, но сегодня вечером я должен поехать в Милан. У меня встреча с приятелем из Рима.
  — Дэвид, вы ведь ничего не затеваете? Вы не причините мне беспокойства? Я не знаю, как это сказать, но в ваших поступках появилось что-то резкое, и это меня беспокоит!
  — Оказались бы вы на моем месте, вы тоже стали бы резкой, — сказал я, улыбнувшись ей. — У меня много работы, дорогая. Я хочу доказать вашему отцу, что достоин вас.
  Она недоверчиво посмотрела на меня:
  — Дэвид, я хочу только одного: чтобы это вас не изменило.
  Оглянувшись, я увидел, что сестра Флеминг вышла на веранду.
  — Идите купаться, сестра Флеминг наблюдает за нами, — сказал я, понизив голос, повернулся и пошел в сарай за инструментами. Взяв корзину и разрыхлитель земли, я занялся прополкой большого розария и проработал там до вечера.
  * * *
  Было уже одиннадцать, когда в последнем окне виллы погас свет и ее темные контуры выступили на фоне ночного неба. Я сидел на траве за деревом.
  Немного подождав, я размял затекшие ноги и осторожно пошел по дорожке к террасе, оглядываясь на лодочный ангар. Держась в тени деревьев, я сел на балюстраде и стал ждать.
  Я не знал, чего жду, но я не должен ничего пропустить. В голове мелькнула мысль: Беллини может появиться раньше назначенного времени. Они могли изменить план. Если это так, то мне надо застать их вместе и услышать их разговор.
  Так прошел час, я уже стал сомневаться: может быть, я зря здесь сижу. Но я был очень взволнован, и если даже я сейчас уйду спать, то мне все равно не заснуть, так уж лучше посидеть на прохладном ночном воздухе. Было уже половина первого, когда я услышал звук поскрипывания весел в уключинах. Бесшумно соскользнув с балюстрады, я спрятался в тени деревьев.
  Отсюда, сверху, передо мной расстилалась вся бухточка, и через несколько минут я увидел лодку.
  Я сразу узнал громоздкую фигуру Беллини. Он вышел из лодки и привязал ее к одному из причальных колец. Потом пропал из виду. Я засомневался, пошел ли он к лодочному ангару. Я видел, как Лаура ходила по комнате, потом свет погас. Но я не заметил, как она вышла с виллы. Я хотел выбраться из своего тайника, чтобы посмотреть, куда он пошел, и внезапно совсем рядом услышал шаги и увидел его футах в пятнадцати от себя. Я перепугался! Подобно привидению, он поднимался по каменной лестнице. Если бы я сейчас вышел из своего убежища, то мы столкнулись бы с ним лицом к лицу.
  Я спрятался и затаив дыхание стал наблюдать за ним.
  Он остановился на самом верху лестницы, его голова возвышалась над последней ступенькой. Как он был похож на гориллу! Потом Беллини бесшумно, с легкостью, удивительной для его телосложения двинулся по дорожке. Я — за ним, держась на приличном расстоянии и стараясь не производить шума. Он свернул на дорожку, ведущую к гаражу.
  Я шел за ним. Он остановился перед раздвижными дверями, оглянулся. Это был очень неприятный момент, мне показалось, что он меня заметил. Резким движением раздвинув двери, Беллини исчез в гараже, и двери за ним опять сомкнулись. Когда в гараже вспыхнул свет, я проскользнул к нему с задней стороны. Беллини был одет в фуфайку и черные фланелевые брюки. Его огромные мускулистые руки, заросшие черной шерстью, лицо и шея блестели от пота. Он достал из кармана фуфайки и выложил на скамью сверток с инструментами.
  Откинув капот машины, он начал копаться в проводах зажигания.
  Какое-то время он трудился, меняя местами провода, чтобы нарушить систему зажигания. Он был совершенно уверен, что я не буду проверять машину перед выездом. Он с полчаса возился около машины, потом убрал инструменты и вытер о брюки руки. Злобная, сардоническая улыбка появилась на его лице, он любовался делом своих рук. Потом его что-то насторожило. Повернув голову, двигаясь тихо и быстро, он щелкнул выключателем, сунул сверток с инструментами в карман и быстро шагнул к дверям.
  — Это я. — На пороге гаража стояла Лаура. — Ты закончил?
  — Да. Все будет выглядеть так, будто Чизхольм не закрепил провода.
  — Ты не должен был зажигать свет, Марио. Свет виден из окна.
  — Мне нужен был свет, — резко оборвал он Лауру. — Что можно сделать в темноте?
  — Мог бы воспользоваться электрическим фонариком.
  — Тебе не угодишь! Если ты такая умная, почему сама ничего не сделала?
  — Помолчи, — жестко оборвала его Лаура. — Одна ошибка — и это будет последняя ошибка, которую ты совершишь в своей жизни.
  — Я не ошибусь, — проворчал Беллини.
  — Для тебя это важно! Не опаздывай. Запомни! Ты должен быть в ангаре в девять часов.
  — Ладно.
  — Я включу радиолу. Если не услышишь музыки, уходи. Ты не должен находиться около ангара, если не услышишь музыки. Понял?
  — Да.
  — Ты услышишь ее задолго до того, как пристанешь к берегу. Если не услышишь, не подъезжай к пирсу. Значит, что-то пошло не по плану.
  — Хорошо, хорошо, — нетерпеливо оборвал он Лауру.
  — Я повторяю еще раз: услышишь музыку — иди прямо на виллу. Постарайся, чтоб Валерия тебя не увидела, чтобы не успела закричать. Дэвид не должен даже догадываться, что что-то происходит, пока не появится полиция. Ты уверен, что сможешь заставить ее замолчать, если она поднимет шум?
  — Конечно, — презрительно бросил Беллини. — Никто лучше меня не играет в такие игры.
  — Как только дело будет сделано, садись в лодку, отправляйся в Алберго и жди меня там. Может случиться так, что я не смогу приехать раньше понедельника или вторника. Это будет зависеть от действий полиции.
  — Мне нужны деньги, — перебил ее Беллини.
  — В понедельник получишь шестьдесят тысяч лир. Тебе этого хватит, пока я продам жемчуг.
  — Мало! — возразил Беллини.
  — Сделай сначала дело! Я дам тебе еще, когда ты будешь в Швейцарии. А теперь уезжай обратно.
  Я видел, как Беллини бесшумно, словно большая кошка, исчез в темноте, а Лаура вернулась на виллу.
  Тяжело дыша, я стоял в темноте со сжатыми от злости кулаками.
  Время было потрачено не зря!
  Я их поймал!
  Глава 10
  На следующий день я проснулся без десяти семь. Я лежал на узкой, короткой кровати, разглядывая кусок голубого неба, видневшегося в окне.
  Я думал о наступающем дне и о том, что произойдет завтра…
  Я повернулся на бок. С первого этажа доносились звуки наступившего утра; стук чашек о блюдца, шарканье ног, разговор. Я слышал, как в глотке Биччи булькает вода: он прочищал горло.
  В это же время завтра…
  Я размышлял, что лучше: оставаться здесь, в этой комнате, в этой кровати, слушая этот шум, или сидеть в тюремной камере в Милане, или прятаться среди холмов по ту сторону границы, в Швейцарии?
  Я откинул простыню. Нарастало болезненное ощущение: где-то в желудке я почувствовал холод, словно я проглотил кусок льда.
  Я сидел на краешке кровати, бесцельно уставившись в пол. Через тринадцать часов я стану убийцей двух человек. Это то же самое, что сказать: «Я тысячу раз буду мертв»; некто сказал, да не сделал. И опять я начал обдумывать детали своего плана. Но тут же остановил себя. Нет смысла опять все перебирать заново. Я все предусмотрел. Я был осторожен и знал, что на большую предосторожность просто не способен. Теперь все зависело от везения. Полиция на меня может выйти только в случае чего-то непредвиденного. Я ничего больше уже сделать не мог. Придумать еще что-нибудь просто уже нельзя. Мой план был на грани совершенства. Нет смысла обдумывать все заново. Мне оставалось только ждать, ждать девяти часов.
  Я спустился вниз, в крошечную ванную комнату, принял холодный душ, побрился. Руки были тверды, и я не только не порезался, я даже не поцарапался, хотя предполагал, что мои руки могут задрожать.
  Потом оделся и спустился вниз.
  Синьорина Биччи подала на завтрак жареных форелей и кружку крепкого кофе.
  Биччи уже обслуживал клиента, заправляя бензином обшарпанный грузовичок. В окно я наблюдал за качающимся ручным насосом, слушал болтовню Биччи с водителем грузовика. Позавтракав, я закурил и пошел на берег озера. В ярком утреннем солнце озеро было изумительно красиво: вода голубая, а в голубом небе лениво плыли белые облака.
  Около восьми я подошел к вилле.
  Сестра Флеминг ожидала меня на веранде. Сняв свою больничную форму, она выглядела удивительно изящно и модно в сером платье и небольшой соломенной шляпке.
  — А я решила, что вы сегодня утром опоздаете, — заявила она.
  — Я никогда не опаздываю. Автомобиль Биччи сейчас будет здесь.
  Я пошел за ней в спальню Бруно. Она уже умыла и побрила его. В его глазах я увидел тревогу.
  — Доброе утро, синьор, — сказал я. — Надеюсь, сегодня утром вы чувствуете себя лучше.
  — Синьору много лучше, — сказала сестра Флеминг, подкатывая кресло к кровати, — но ночь прошла беспокойно.
  Я перенес Бруно с кровати на кресло и стоял рядом, пока она укрывала его пледом, а потом вывез на веранду. Лаура стояла возле перил веранды. Она бросила на меня быстрый изучающий взгляд и, ни к кому персонально не обращаясь, холодным, невыразительным голосом пожелала доброго утра.
  — Вы можете отнести сумку сестры Флеминг в машину, Дэвид.
  — Да, синьора, — ответил я.
  Вечером, думал я, глядя на нее, сегодня вечером я убью тебя. Это твои последние часы на этом свете. Наслаждайся ими: будь милосердна, не смотри так холодно и вызывающе. Через тринадцать часов ты будешь мертва. Ты могла бы прожить последний день достойно, если бы постаралась, но ты продолжаешь строить заговоры и мечтаешь о деньгах, которые, как ты уверена, достанутся тебе. Ты будешь в нетерпении ждать, когда пройдут эти часы, вместо того чтобы молить Бога задержать время и прожить этот день с пользой.
  — Дэвид, Дэвид, вы слышите меня? Я очнулся.
  — Простите, синьора, — извинился я и повернул обратно.
  Сестра Флеминг встревоженно смотрела на меня. Я знал, что и Лаура не спускала с меня глаз, едва я появился на веранде. Я неосторожен. Надо быть внимательнее! Хотя теперь менять что-либо поздно.
  Я отнес сумку сестры Флеминг к автомобилю, стоявшему на дорожке, и поставил на заднее сиденье. Она села в машину.
  — Будьте осторожнее, не тряхните синьора Бруно до моего возвращения, — сказала она, когда автомобиль тронулся.
  — В ваше отсутствие я буду особенно внимателен к синьору, — сказал я и остался стоять, наблюдая, как старая машина, подпрыгивая и грохоча, помчалась по пыльной дороге.
  Итак, спектакль начался. Занавес поднят. Первое действие моего спектакля, да и Лауры тоже, было сыграно. Сестра Флеминг уехала. Следующий акт — уход Марии. А потом события последуют в бешеном ритме — одно за другим. Но пока Мария остается на вилле, занавес останется поднятым над бессодержательным днем.
  * * *
  Я взял лодку Биччи и удочку, отплыл ярдов на пятьсот от бухты, заглушил мотор и принялся удить рыбу. Ослепительное солнце отсвечивало от воды прямо в лицо. Вдалеке я увидел лодки рыбаков, возвращавшихся в Пескатори с ночного лова. Я подумал: встал ли уже Беллини, взглянул ли на часы. Восемь сорок пять. Минуты складывались в часы, часы — в месяцы. Я попытался выбросить из головы все мысли. Лодка потихоньку дрейфовала. Небольшая лужица грязной воды, скопившейся на дней лодки, угрожала промочить мне ноги. Я посмотрел на берег:
  Валерия спускалась по каменным ступеням к бухте. Она была в желтом купальнике и даже издалека выглядела очень юной, стоя на стенке пирса и надевая купальную шапочку. В первый раз я посмотрел на нее как мужчина: какая у нее прекрасная фигура, такая же красивая, как у Лауры, но у меня не перехватило дыхание, а сердце не колотилось глухо, как это было с Лаурой. Мои чувства совсем были не похожи на те, которые вызывала у меня Лаура. Валерия должна стать только моей женщиной; и я был готов ждать сколько угодно, чтобы наша любовь переросла во всепоглощающую страсть. Я наблюдал, как она нырнула в воду и лениво поплыла в мою сторону. Отплыв ярдов пятьдесят от бухты, она повернула обратно. Я решил, что она не заметила меня в лодке, и был этому рад. Мне не хотелось разговаривать с ней, пока этот кошмар не кончится. Я следил, как она взобралась на стенку и побежала вверх по ступеням, на бегу снимая шапочку. Я проследил весь ее путь до виллы, пока она не исчезла из виду. Я поигрывал удочкой, дергая леску, и все время думал о ней. Мысли о ней и наше совместное будущее выглядело в моих мечтах как Тадж-Махал, освещенный лунным светом.
  Около половины одиннадцатого мужчина в белой рубашке, который накануне внес в мою жизнь смятение расспросами о том, не был ли я в штаб-квартире генерала Костэйна, прошел мимо на моторной лодке. С ним была девушка, коренастая блондинка в зеленом платьице, которое не скрывало ее комплекции, и выглядела она как девушка именно того сорта, на каких обычно женятся американские сержанты; девушка, которой хочется иметь семью и уйму детей. Он помахал мне, послав широкую, дружескую ухмылку. Я помахал в ответ, но улыбка получилась натянутой. Я следил за лодкой, направляющейся в Палланцу, а когда она скрылась из виду, тяжело и прерывисто вздохнул.
  Я говорил себе, что все в порядке. Он и не думает обо мне. Он на самом деле не узнал меня. Он не улыбался бы мне так дружески, если бы думал, что я и есть тот самый сержант Чизхольм, дезертир и убийца. Я закинул удочку.
  План разработан, говорил я себе. Просто случайно появился человек, которого я испугался. Это тот самый непредвиденный случай. Теперь никто и ничто не могло помешать моим планам.
  * * *
  Я не подходил к вилле и после обеда. С двух до четырех валялся на постели, пялясь на потолок, заставляя себя ни о чем не думать, даже стал считать мух, ползавших по потолку и стенам. Я не позволил себе даже задремать. Я знал, что, если только расслаблюсь, мой мозг снова начнет рисовать картины того, что должно случиться в девять часов. Я предпринимал очень серьезные усилия, стараясь не думать о вечере, поэтому подсчет мух в такую жару был вполне подходящим занятием, как, впрочем, и любое другое.
  После четырех я спустился в гараж.
  Биччи прилаживал в моторе грузовика запальную свечу.
  Я слонялся вокруг, наблюдая за ним, давая бессмысленные советы; другие темы не затрагивались, поскольку он был из тех, кто не любит разговаривать о том, о чем не имеет собственного мнения. Вскоре я утомился от одностороннего разговора, сошел вниз к берегу и, поглядывая на часы, стал бесшумно бросать в воду камешки. Я даже подносил их к уху, мне казалось, что они остановились. Казалось, время не может двигаться так медленно.
  Наконец я понял, что, если хочу сохранить ясность ума, надо чем-нибудь заняться, чтобы убить оставшиеся четыре часа. Я столкнул лодку Биччи на воду, завел мотор и направился в сторону Стрезы. Двигался я медленно, стараясь ни о чем не думать. Мимо меня прошел катер в направлении Палланцы. Группа туристов висела на ограждениях, пялясь на меня, будто никогда прежде не видела человека в лодке.
  Я чуть-чуть изменил курс, так чтобы обогнуть Пескатори, и, пройдя близко от берега, успел заметить Беллини, сидевшего на перевернутой лодке с неизменной сигарой в зубах. Развернув лодку в сторону острова, я увидел, что он смотрит на наручные часы. Лаура на вилле тоже, наверное, в нетерпении поглядывает на часы; три человека, ждущие девяти часов, три человека, замышляющие убийства.
  Миновав Изола-Белла, я увидел человека в белой рубашке и его жену, стоящих на террасе и обозревающих раскинувшийся под ними сад. Услышав шум лодочного мотора, он перевел взгляд на озеро и, увидев меня, что-то сказал жене и помахал мне рукой.
  Я помахал в ответ. Он закивал, подзывая меня, но я покачал головой и постучал по часам. Я не хотел встречаться с ним, он мог начать снова задавать мне вопросы. Прибавив скорость, я направился в Стрезу, но там подошел ближе к берегу и, двигаясь вдоль набережной, разглядывал экипажи, машины и облокотившихся на парапет людей. Потом развернул лодку и отправился на виллу. Было половина седьмого, когда я подогнал лодку к пирсу виллы. И увидел бегущую по пляжу Валерию.
  — Где вы были весь день? — спросила она, улыбаясь мне. — Я везде вас искала.
  — В Стрезе. Биччи нужны были кое-какие запчасти, а я был свободен и поехал поискать их для него.
  — Встанем в тень, Дэвид, мне надо поговорить с вами.
  — Где Лаура, она около синьора Бруно?
  — Да, я дежурю ночью.
  — А Лауру это устраивает?
  Валерия удивленно взглянула на меня:
  — Она сама мне так предложила.
  Я шел за ней по пляжу к тени под ивами.
  — У меня для вас новости, Дэвид. Я насторожился:
  — Хорошие?
  — Прекрасные новости, дорогой.
  Она села на камень, пригласив меня сесть рядом.
  — Я разговаривала с отцом.
  — Не о нас?
  — Нет, не о нас, правда. Я говорила с ним о работе для вас. Он согласен дать вам эту работу, Дэвид.
  Я оцепенел, чувствуя трепет триумфа, охвативший меня. Кто сказал, что это не было хорошим предзнаменованием? Все складывалось в мою пользу: сначала этот человек в белой рубашке, теперь вот это.
  — Вы уверены, Валерия?
  — Да, я поняла по его глазам. Он обрадовался.
  — Вы ничего ему не сказали о нас?
  — Нет. Мы договорились сказать ему об этом позже. — Она посмотрела на меня. — Вы довольны, дорогой?
  — Да, все хорошо.
  — Я скажу доктору Перелли. У него все бумаги отца, и если отец согласен, то и он не будет возражать.
  — Значит, в понедельник я могу начать работать над книгой?
  — Конечно. У вас будет комната на вилле. Я приготовлю ее сама, дорогой. Вам нужен хороший письменный стол. Давайте поедем завтра в Милан и выберем стол.
  — Послушайте, почему я не могу продолжать переносить Бруно? Какой смысл искать нового человека, я все равно буду жить на вилле? Мы скажем доктору Перелли, чтобы он не искал нового человека.
  Валерия взяла меня за руку:
  — Мы сможем видеться чаще. О, Дэвид, я так рада!
  Я обнял ее.
  — А что скажет Лаура?
  — Не все ли равно, что она скажет? Моя личная жизнь ее не касается.
  — Ну, тогда я не хочу знать ее мнения обо мне. Я поцеловал Валерию.
  * * *
  За несколько минут до половины восьмого мы с Валерией пошли на виллу. Лаура читала, сидя на веранде. Бруно лежал в своем кресле, обратив взгляд на вершину Моттероне.
  — Почему так поздно? — Лаура закрыла книгу, взглянула на часы. — Бруно пора переносить в комнату. Валерия посидит с тобой сегодня вечером. А я спущусь в ангар. Хочу послушать немного джаз, а я знаю, что ты его не любишь!
  Бруно посмотрел на Лауру, в его глазах мелькнула тревога, но ее холодное, бесстрастное лицо ничем не выдало ее эмоций.
  Когда она ушла с веранды в свою комнату, я покатил кресло в спальню.
  — У меня еще не было возможности поблагодарить вас, синьор, за то, что вы мне дали работу и возможность писать книгу, — сказал я после того, как перенес его из кресла на кровать.
  Глаза Бруно улыбались, потом он посмотрел на Валерию и опять на меня.
  — Мы поговорим подробно обо всем утром, — сказала Валерия, ласково коснувшись губами лба Бруно. — Сегодня такой длинный день, и, я думаю, сейчас ему следовало бы отдохнуть. Идите ужинать, Дэвид. Что вы делаете вечером?
  Я был рад, что стоял спиной к свету и мне не надо было встречаться с ней взглядом.
  — Я хотел бы отправиться на ночную рыбалку, если не будет других поручений.
  — Зайдите около половины одиннадцатого, перед тем как я пойду спать, — сказала она. — Я тут одна провожу время. Думаю, отец к этому времени будет спать, поэтому постарайтесь не шуметь.
  — Он понял, что я ему очень признателен?
  — Не в признательности дело. Вы же будете помогать ему. Он беспокоится о своих записках.
  — Передайте ему, чтобы он больше не беспокоился.
  В эти минуты, стоя возле перил веранды, я осознал, что в следующий раз увижу ее, когда уже все кончится.
  Я взял ее за руку:
  — Я люблю вас, Валерия.
  — Какое счастье! Вы сказали это. Я тоже люблю вас!
  Я оставил ее и пошел вдоль веранды к каменным ступеням, ведущим в сад.
  Из своей комнаты появилась Лаура.
  — Дэвид, что-то случилось с машиной, — сказал она, подходя ко мне. — Не могу понять, в чем дело. Стартер не работает. Не взглянули бы вы на него? У меня завтра утром важная встреча в Милане.
  У тебя не будет встреч ни завтра… и никогда больше.
  Ее лицо было белым, словно вырезанным из мрамора, а глаза лихорадочно блестели.
  — Хорошо.
  — Вы попытаетесь починить?
  — Да.
  — Если бы я могла быть уверена в том, что автомобиль будет в порядке к завтрашнему утру.
  — Я постараюсь.
  Она посмотрела на меня долгим, тяжелым взглядом и вернулась в свою комнату.
  Было восемь тридцать пять. Из двери гаража я увидел Марию, которая шла по дорожке к воротам. Я следил за тем, как тяжело и медленно она уходила по дороге, до тех пор, пока совсем не скрылась с глаз. У меня оставалось только двадцать пять минут. В заднем кармане брюк лежал револьвер, под рубашкой — мешок с песком. Я был спокоен, только осталось болезненное чувство напряжения в области желудка, которое с утра мучило меня.
  Я бросил взгляд в сторону виллы. Лаура шла по веранде, направляясь в гараж.
  Я взял инструменты и пошел обратно к машине. Когда она вошла в гараж, я делал вид, что усиленно ищу неисправность.
  — В чем дело? Ты нашел неисправность? — спросила она, остановившись в дверях.
  Я повернулся.
  Она стояла в свете заходящего солнца, почти так же, как тогда, в траттории Пьеро, и мне были видны очертания ее стройных ног и бедер под юбкой.
  На ней было жемчужное ожерелье, и снова я почувствовал, как легкая дрожь триумфа проскочила по моему позвоночнику, — это был следующий этап моего плана. Но я едва не забыл об ожерелье, вот где я мог совершить ошибку, я спустился бы в ангар без ожерелья, а значит, не было бы мотива у Беллини.
  Она исправила эту ошибку! Это везение.
  — Кто-то затеял странную игру, — сказал я. — Провода зажигания перепутаны! Чтобы их вернуть на место, потребуется полночи.
  — Ты уверен?
  — Конечно. Если ты хочешь, чтобы автомобиль был к утру готов, лучше не мешай мне! Приходится проверять каждый провод.
  — Пожалуйста, сделай все, что можешь.
  — Постараюсь.
  Наклонившись к мотору, я услышал ее шаги. Она уходила. Подождав одну-две минуты, я распрямился: она была уже на полпути к ангару.
  Я отложил отвертку, подошел к скамье, вытер руки чистым куском ветоши и надел перчатки. Посмотрел на часы. Восемь сорок пять.
  Я дал ей три минуты на то, чтобы пройти каменную лестницу и войти в ангар, потом пошел следом. Быстро смеркалось.
  Солнце садилось позади ряда холмов, окрашивая золотом лучей гладкую поверхность Лаго-Маджоре и вершины скал.
  Я надел туфли на резиновой подошве и, спускаясь к ангару, не производил ни звука. Добравшись до ангара, я остановился и прислушался.
  Я видел свет в большом открытом окне, а минуту спустя пронзительная джазовая музыка мощными волнами понеслась в тихом ночном воздухе. Лаура включила звук на полную громкость.
  Беллини должен быть где-то поблизости. Я быстро спустился по ступеням к входу в ангар. Я остановился, посмотрел на озеро, но было слишком темно, и я не заметил на его глади небольшую лодку. Я проверил время. Без девяти девять.
  Я поднялся по ступеням и легонько толкнул дверь пальцами. Она была закрыта. Я достал дубликат ключа. Руки были тверды, и я сразу же попал в замок. Я не боялся, что Лаура меня услышит. Радиола гремела на полную мощность. Даже если Лаура закричит, ее никто не услышит!
  Я повернул ключ и осторожно открыл дверь.
  Она стояла на коленях в оконной раме спиной ко мне, почти свесившись с подоконника и вглядываясь в темноту.
  — Лаура! — Чтобы перекрыть звук радиолы, я был вынужден повысить голос.
  Она вздрогнула, отскочила от окна и резко повернулась. Ее лицо стало цвета старой слоновой кости, глаза расширились в недоумении, страхе и бессильной ярости.
  — Что ты здесь делаешь? — прохрипела она, сделав неуверенный шаг в мою сторону.
  — Я должен предупредить тебя, что не смогу отремонтировать машину к утру.
  Она быстро взглянула на часы, стоящие на каминной полке. Паника и ярость обезобразили ее лицо.
  — Возвращайся в гараж и попытайся еще раз! — сказала она зло.
  Я двинулся к камину, глядя на бюстик Данте, стоявший рядом с часами.
  — Не могу сделать невозможное! Мы оба были вынуждены кричать, чтобы перекрыть звуки музыки.
  — Делай, что тебе сказано! Вон немедленно!
  — Я ничего не смогу сделать. Я сейчас отправляюсь в Стрезу, у меня там встреча с приятелем. Ты можешь взять машину Биччи, если это так важно.
  Лаура поняла, что весь ее тщательно разработанный план полетел к черту.
  Она стояла, сверля меня взглядом, а я читал на ее лице все мысли, как по раскрытой книге. Через три минуты Беллини должен быть здесь, и тогда моя встреча с ним неминуема. Беллини нужно срочно остановить! Вот о чем она думала.
  Она быстро повернулась к радиоле. Если она ее выключит, Беллини уедет обратно. Я схватил бюстик Данте.
  Она потянулась к выключателю, но я схватил ее за плечо и с силой развернул к себе.
  Ее лицо было перекошено от ярости. Она смотрела на мои руки в перчатках, на бюст в руке. Ее взгляд встретился с моим. В эти последние мгновения своей жизни она, казалось, прочла в моих глазах все, что я мог бы ей сказать, и поняла, что проиграла в своей собственной игре.
  Ее яркий рот открылся для крика, глаза сверкнули злобным, пугающим блеском — дикий зверь, угодивший в ловушку. Она подняла руку, закрывая голову, но я перехватил ее запястье, а потом сильно ударил по виску. Толчок от удара отдался в моей руке. Уголок пьедестала вонзился в кость, и я почувствовал, как что-то влажное брызнуло мне в лицо. Я уронил бюст. Лаура падала на меня, ее пальцы судорожно вцепились в мою рубашку.
  Я инстинктивно оттолкнул ее.
  Лаура упала лицом вниз и перевернулась на спину, ее юбка нелепо задралась.
  Я стоял над ней. Дыхание с хрипом вырывалось из моей груди, а пот застилал глаза, ослепляя меня. Мне не надо было касаться ее, чтобы понять, что она мертва.
  Так я стоял две или три минуты, судорожно глотая воздух, потом сделал усилие и, стараясь не смотреть на расплывающийся вокруг ее головы круг крови, сдернул жемчужное ожерелье и, шатаясь, пошел к двери.
  * * *
  — Луна уже поднялась над холмами и ярким кругом висела над тихими водами Лаго-Маджоре. Я стоял у дверей ангара и смотрел на озеро. Примерно в четверти мили от берега я различил небольшую гребную шлюпку, двигавшуюся в мою сторону, и испустил длинный и медленный вздох облегчения. Лодка не могла достичь берега раньше чем через четверть часа. Беллини, несмотря на свое обещание, заверения и самоуверенность, опаздывал.
  Я прислонился к задней стенке ботхауза. Мои ноги тряслись, а сердце яростно колотилось в груди. Мне казалось, что я сейчас задохнусь!
  Я хотел убежать. Мысль, что надо взять себя в руки и убить Беллини, повергала меня в ужас.
  — Чизхольм?
  Я едва не потерял сознание — так был велик шок от прозвучавшего рядом со мной тихого голоса. Я медленно повернулся в сторону голоса, ожидая увидеть привидение.
  Из тени ив показалась длинная, костлявая фигура доктора Перелли.
  — Чизхольм?
  — Да.
  — Идите сюда. Что вы здесь делаете? Оглушительная музыка из радиолы заливала окрестности, и я с большим трудом разбирал его слова. Я не мог сдвинуться с места. Он схватил меня за руку.
  — Этот бандит, Беллини, уже подъезжает. Не нужно, чтобы он увидел нас раньше времени, — сердито сказал он.
  Я позволил ему увести себя.
  — Зачем вы сюда спустились, Чизхольм? Не считайте меня дураком, я не поверю, что вы здесь оказались случайно!
  — Я хотел сказать синьоре Фанчини о машине. Мой голос был похож на карканье задыхающейся вороны.
  — Вы ее видели?
  — Нет. Дверь закрыта. Я стучал, но никто не открыл дверь.
  — Хорошо. Вы могли спугнуть ее. Думаю, вам известно, что она задумала.
  — Что она задумала? — глупо переспросил я. — Что вы имеете в виду?
  — Она и Беллини намереваются сегодня вечером убить Валерию. Он сейчас направляется сюда, — продолжал Перелли. — Я устроил для них западню: тут кругом полиция.
  Я не мог и слова сказать, мое сердце едва-едва билось.
  — Видите ли, Лаура, что называется, лишилась душевного равновесия, — продолжал Перелли. — Должен сказать, ее психика всегда беспокоила меня. Вы не поверите, но это именно она подстроила несчастный случай с Бруно, она испортила тормоза у его машины. Ей нужны его деньги. Она уговорила Беллини убить Валерию сегодня ночью и подстроила так, чтобы вас обвинили в смерти Валерии. Подлость на подлости.
  — Как вы об этом узнали? — с трудом проговорил я.
  — Она не удержалась и сама рассказала Бруно о том, что собирается сделать. Она думала, что это ничем ей не грозит, она думала, что он никогда не заговорит. Но шок от услышанного и тревога за жизнь дочери вернули ему речь, его речь восстановилась. Он передал мне то, что задумала Лаура, и я принял меры предосторожности.
  Я подумал о Лауре, лежащей там, в ангаре, и тяжело и прерывисто вздохнул.
  — Почему вы мне об этом не рассказали раньше?
  — Я опасался, что вы не смогли бы сыграть вашу партию достаточно убедительно, а мне нужно поймать ее на преступлении. Кроме того, я не мог этого сделать до вчерашнего дня, пока не узнал всю вашу историю, Чизхольм. До вчерашнего дня вы тоже были под подозрением.
  Кровь стучала у меня в висках.
  — Что вы имеете в виду?
  — Лаура сказала Бруно, что вы убили женщину во время войны. Я обратился в посольство Соединенных Штатов, чтобы выяснить подробности. — Он оглянулся через плечо. — Капитан Бус, подойдите сюда, пожалуйста.
  Из-за деревьев выступил человек:
  — Хэлло, Чизхольм.
  Когда он вышел из темноты, я, несмотря на плохое освещение, узнал его: мужчина в белой рубашке, только теперь он был одет в форму.
  — Я — Джон Бус из штаба начальника военной полиции Маршала. Мы обыскались вас, — продолжал он. — Разве вы не читали в газетах, мы дали объявление. Я думал, нам не удастся найти вас. Теперь все хорошо. Вы не виновны. Мы поймали Костэйна через год на таком же деле, и он рассказал нам, что он подстроил факты так, чтобы в убийстве женщины во Флоренции обвинили вас. Теперь вам не о чем беспокоиться!
  Я превратился в соляной столб, не способный ни двигаться, ни говорить, так и стоял вытаращив глаза.
  — Он подплывает, — прошептал Перелли и толкнул меня в кустарник.
  Шлюпка была уже в ярдах ста от берега, но это была не лодка Беллини. Человек, сидевший за веслами, был меньше Беллини, а когда, подплыв к берегу, он выпрямился в лодке в полный рост, я увидел у него на голове фуражку с кокардой полицейского.
  — Что-то случилось? — пробормотал Бус, обращаясь к Перелли.
  Офицер полиции подошел к нему:
  — Беллини зарезан… Он мертв, а судя по всему, видно, что это дело рук мафии.
  — Черт! — воскликнул Бус. — Его смерть разрушила вашу ловушку, доктор. Что теперь собираетесь делать?
  — Я поднимусь к Лауре и поговорю с ней начистоту, — кисло сказал Перелли. — Пусть она убирается прочь. Я хотел бы, чтобы вы пошли со мной, — обратился он к офицеру полиции.
  — Я хочу, чтобы она выключила эту проклятую радиолу, — сказал Бус, глядя на освещенное окно, Он положил руки мне на плечи. — Я раз за вас, Чизхольм. Вы пережили, должно быть, очень трудные времена. Но теперь все в порядке. Я поеду с вами в Милан, и там мы оформим ваш паспорт. Теперь, если захотите, можете отправляться в Штаты. Вам полагается денежная компенсация.
  Я был ошеломлен. Я не мог ни о чем думать. В голове звенела пустота. Через несколько минут они найдут ее! Если я собираюсь бежать, то надо бежать сейчас. Но я оставался там, где был, совершенно уничтоженный тем, что только что услышал. Оказывается, я мог не убивать ее. Если бы только доктор рассказал мне обо всем вчера.
  — Вы идете, капитан Бус? — спросил Перелли.
  — Пожалуй, нет. Лучше я останусь в стороне от этого семейного дела. Я останусь здесь, с Чизхольмом.
  Перелли и офицер полиции направились в ангар.
  Бус вынул сигареты, закурил и посмотрел на меня в свете спички.
  В его глазах я увидел неподдельный ужас.
  — Что это? Где вы так поранились?
  Я ничего не ответил.
  Свет от его спички осветил мое лицо.
  — Вы весь в крови. Что вы сделали?
  — Почему вы мне не рассказали? — бессильно прохрипел я. — Почему вы не рассказали мне этого вчера? Почему?
  Он схватил меня за руку:
  — Вы убили ее?
  — Да. Я думал, что это единственный выход для меня и Валерии. Я убил ее потому, что вы молчали! Он колебался какое-то мгновение.
  — Они не смогут арестовать вас. Берите катер… Я поднимусь к ним и все им расскажу. Берите катер и бегите. Судя по тому, что я слышал об этой женщине, она не заслуживает другой участи.
  Наверху резко смолкла музыка.
  — Уходите! — Он подгонял меня.
  В моей голове вихрем пронеслись последние шесть лет. Шесть долгих лет я скрывался. В глубине души я всегда надеялся, что Костэйн где-нибудь совершит ошибку и будет пойман, а меня оправдают. Теперь рухнули все мои надежды. Я должен буду скрываться до конца моих дней.
  — Куда я могу пойти? Я был в бегах почти шесть лет. Или вы думаете, что мне хочется провести так всю оставшуюся жизнь?
  — Не разговаривайте. Бегите!
  — Если вам кажется, что вы оказываете мне помощь, то не обманывайте себя. Я останусь здесь. Пусть будет что будет.
  Голова Перелли показалась в окне.
  — Капитан Бус, задержите Чизхольма! — крикнул он.
  Бус беспомощно пожал плечами.
  — Он и не пытается бежать, — сказал он и пошел наверх в ангар. Я стоял на стене ограждения бухты, смотрел на спокойные воды Лаго-Маджоре, и меня охватило большое одиночество, самое большое, какое я когда-либо испытал в жизни.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"