Дейтон Лен : другие произведения.

Рассказ о шпионе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Лен Дейтон
  Рассказ о шпионе
  «Война — это игра, в которую короли, если они достаточно мудры, играть не будут.»
  УИЛЬЯМ КОУПЕР, 1731–1800
  Глава 1
  «После овладения рубежом войска прекращают боевые действия до назначения нового рубежа».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон
  Сорок трое суток без смены дня и ночи: шесть бледно-голубых флуоресцентных недель без глотка свежего воздуха, без звездного неба. Я пил соленую влагу тумана и вдыхал запах йода и гнилых морских водорослей — этот запах на берегу именовали озоном.
  Ракетная подводная лодка «Викинг», находящаяся на глубоководной якорной стоянке в восточной Шотландии, не место для празднования возвращения в реальный мир. Необитаемые острова в миле или более от берега были окутаны морским туманом. Над головой словно в гонке проносились темные тучи, разбивавшиеся о гранитные вершины Большого Хэмиша. Затем, вытянувшись в линию, тучи опускались к подножию гор и просачивались сквозь каменные стены, которые когда-то были высокогорными вершинами.
  Вместе с нашей на якоре стояли еще четыре подводные лодки. Это только на стоянке, а не на якоре было еще больше. Порывы западного ветра заставляли лодки прижиматься к надводным кораблям с их поющими двигателями. Сквозь туман проглядывали желтые палубные огни. Стаи чаек с пронзительным криком кружились и набрасывались на отходы с камбуза.
  Ветер принес дождь, хлеставший по волнам и как бы сверливший корпуса подводных лодок. Под ногами я чувствовал огромное темное тело лодки, вытянувшейся на якоре. Сходни прогнулись. Идти по сходням легче, если не смотреть вниз.
  Рядом застонал корпус соседней лодки: это все та же волна накатилась и забулькала у нее на носу. Прогноз погоды подтверждался: сплошная низкая облачность, мелкий дождь, западный ветер. Дождь царапал морскую поверхность цвета помоев и забирался в рукава, ботинки, за воротник. Мой резиновый ботинок скользнул по сходням, но я сохранил равновесие. Вытер лицо от дождевых капель и безадресно выругался.
  — Держись. — Сзади оказался Ферди Фоксуэлл. Я опять выругался, теперь уже упомянув его имя.
  — По крайней мере ВМС появляются вовремя, — продолжал Ферди.
  На дамбе стоял оранжевый «форд». Дверь автомобиля открылась и из него выскользнул стройный мужчина. На нем был непромокаемый плащ и твидовый костюм, но я знал, что он является британским морским офицером и служит в управлении полиции. Он наклонил голову, отворачиваясь от дождя. Вооруженный часовой ВМС США высунулся в конце сходен из своего укрытия, чтобы проверить кто идет. В британском офицере я узнал лейтенанта Фрэзера. Он направлялся к нам по скользким сходням, проворно ступая со ступеньки на ступеньку.
  — Позвольте мне. — Он протянул руку, но затем, заметив, что блестящий металлический чемодан пристегнут к цепочке, уходящей под рукав моего пальто, смущенно улыбнулся.
  — Помогите мистеру Фоксуэллу, — сказал я, — он свой никогда не пристегивает.
  — Ты бы тоже не пристегивал, если бы хоть немного соображал, — запыхтел Фоксуэлл.
  Лейтенант шел за мной и я мог посмотреть вниз на жирную пену, почувствовать запах дизельного топлива и прийти к выводу, что Ферди Фоксуэлл прав. Когда я ступил на сходни следующей подводной лодки, то опустил чемодан и оглянулся. Молодой офицер сгибался под тяжестью чемодана. Ферди, растопырив руки, чтобы сохранить в равновесии свои двести дряблых фунтов, двигался по сходням, как цирковой слон по канату. Шесть недель в стальной «трубе» все-таки многовато, даже несмотря на кварцевые лампы и тренажеры. Я поднял чемодан, заполненный магнитофонными кассетами и катушками, и вспомнил, как бегал по сходням во время похода.
  Красный «понтиак», двигаясь вдоль дамбы, притормозил около склада торпед и осторожно преодолел двойной скат. Автомобиль проехал перед нами, завернул у магазина красок и исчез между длинными рядами бараков. Покатые крыши бараков блестели от дождя. Вокруг не было ни души и строения напоминали старые черные гранитные горы, сверкавшие невдалеке своими влажными склонами.
  — С вами все в порядке? — спросил Фрэзер.
  Взвалив чемодан на плечо, я начал спускаться к дамбе. Дверь будки часового была немного приоткрыта, и я слышал, как по радио передавали музыку Баха.
  — О’кей, приятель, — раздался голос моряка. Он захлопнул дверь после того, как порыв ветра забросил внутрь горсть дождя.
  Позади «форда» стоял небольшой грузовик. Полицейский из Адмиралтейства, явно не в настроении, проворчал что-то о том, что мы на два часа опоздали и что американцы совсем не умеют готовить чай. Он нахмурился, глянув на чемоданы, и закрыл их в сейф грузовика. Ферди выставил вперед желтый от никотина палец, изображая пистолет, и «выстрелил» в затылок полисмену. Фрэзер, заметив этот жест, позволил себе подобие улыбки.
  — Может быть, по глоточку? — спросил он.
  — Мне бы твою работу, — ответил Ферди Фоксуэлл.
  Фрэзер кивнул. Мы все готовы были ему это сказать.
  Хлопнула стальная дверь. Я посмотрел на атомную субмарину, на которой ходил в Арктику. Нам, гражданским, всегда разрешали сойти на берег первыми. Сейчас экипаж должен собраться на палубе перед боевой рубкой — это последнее усилие я научился называть «уборкой парусов». Команде предстояло еще несколько часов поработать до прибытия нового экипажа, который и уведет лодку снова в море.
  — Где все?
  — Я не удивлюсь, если спят, — ответил Фрэзер.
  — Спят?
  — Русская лодка прошла через Северный пролив в Ирландское море в среду утром… Была большая паника — сторожевики, локационные буи, эсминцы класса «Каунти» и прочее. Метры телетайпных сообщений. Семьдесят два часа повышенной боевой готовности. Только прошлой ночью дали отбой. Вы пропустили представление.
  — Боялись, что они будут выгружать оружие в Ольстере? — спросил Ферди.
  — Кто его знает? — ответил Фрэзер. — В районе Малин-Хед также были два русских разведывательных судна, замаскированных под траулеры, и эсминец. Тут поневоле забеспокоишься.
  — Ну и?..
  — Мы прекратили секретные радиопереговоры на пять с половиной часов.
  — А подводная лодка?
  — Ребята выследили ее за Уэксфордом вчера днем. Похоже, русские просто выясняли обстановку. — Он улыбнулся и открыл дверцу автомобиля. Салон был чисто убран, отделан черным пластиком. На заднем стекле шторки в стиле Ламборгини и даже стеклоочиститель.
  — Они хитрые бестии! — воскликнул Ферди примиряюще. Он подул на руки, согревая их.
  Фрэзер сел на место водителя и перегнулся назад, чтобы открыть заднюю дверцу.
  Я достал из-под дождевика сухой платок и протер мокрые от дождя очки. Фрэзер включил зажигание.
  Ферди Фоксуэлл сказал:
  — Бог с ними, с деньгами, гренками с корицей, бифштексами… Шесть недель без выпивки — это явно противоестественно.
  — Не у всех шкиперов такие амбиции, — откликнулся Фрэзер.
  Ферди устроился на заднем сиденье. Это был крупный мужчина, выше шести футов, широк в плечах. Ему было уже за пятьдесят, но каштановые волнистые волосы еще достаточно пышны, и их обладатель посещал парикмахера не реже раза в месяц. Но его волосы были не большей рекламой парикмахера, чем мятые костюмы для портного или удивительная способность Ферди грамотно писать для известной публичной школы, куда он отдал двух своих сыновей.
  — Выпить хочется, — улыбнулся Фоксуэлл. Его кривым редким зубам не хватало только золотой проволочки, чтобы завершить образ непослушного ребенка.
  Автомобиль Адмиралтейства ехал в соответствии с инструкцией — со скоростью пятнадцать миль в час. Мы держались всю дорогу сзади. Территория была обнесена двойным забором с большими КПП на каждых воротах, проволока поднималась вверх на двадцать футов. Новичкам всегда говорили, что ракетная подводная лодка «Викинг» служила во время войны лагерем для военнопленных, но это было неправдой: лодку использовали для проведения испытаний торпед. Но все уже в прошлом, все в прошлом…
  Часовые, оставив собак, завывавших как оборотни, пили на вышке горячий кофе и кивком разрешили нам проехать. Мы оказались на дороге, идущей по побережью, спустились по ней вниз мимо домов, офицерского клуба, кинотеатра. Улицы были пусты, но автостоянка у кафе оказалась заполненной. Окрестные огни терялись в морском тумане, окутывавшем нас. Машина Адмиралтейства продолжала свой путь по направлению к аэропорту. Мы выбрались на дорогу, которая шла выше. Для этого пришлось медленно подняться по узкой улочке, ведущей к причалу и далее в объезд Хэмиша.
  В результате применения «дикими» фермерами дефолиантов земля здесь годилась разве что для выпаса нескольких черномордых овец. Этот древний гористый кусочек Шотландии был только чуть прикрыт истощенной почвой, защищавшей тяжелый гранит, не подверженный воздействию погоды. Я чувствовал, как колеса проскальзывают на льду. Перед нами поднимался холм, серый от выпавшего на прошлой неделе снега. Только шотландская куропатка могла выжить в этой местности, прячась под вереском и питаясь подножным кормом, очень осторожно передвигаясь, чтобы не провалиться под снег.
  Отсюда долина образовывала огромный стадион, крышей которого служили проносившиеся черные облака. На середине дальнего пологого склона сгрудились серые кирпичные коттеджи, над трубами которых курился дым. Одно из этих зданий оказалось небольшой тесной пивной.
  — Остановимся выпить у «Боннета»?
  — Мне будет трудно проехать мимо, — поддержал я.
  — Господи, как холодно! — Ферди стер конденсат со стекла, чтобы посмотреть, сколько осталось до пивной.
  — Вот такой хочу себе в следующем году купить, — показал Фрэзер на идущий сзади голубой БМВ. Руль управления у него находился слева. — Подержанный, — извиняющимся тоном добавил Фрэзер. — Мне он обойдется не дороже моей нынешней новой. У моего соседа такой. Говорит, что никогда больше не купит автомобиль английского производства.
  Для шотландцев если автомобиль, политика или погода плохие, то они английские, если хорошие — британские. Может быть, угадав мои мысли, он сказал, улыбнувшись:
  — Это удивительно.
  Сейчас я услышал легкий шум гор. Безусловно, для ВМС лучше было использовать для этой работы местного жителя. Приезжие, выехав за пределы города, натолкнулись бы на стену тишины.
  Фрэзер выполнял крутые повороты с предельной осторожностью. На одном из поворотов он остановил машину, сдал назад, чтобы не попасть в окаймленную снегом яму. Голубой БМВ терпеливо следовал за нами. Более терпеливо, чем было бы естественно для водителя такого автомобиля.
  Фрэзер опять посмотрел в зеркало.
  — Я думаю, не помешает. — Он высказал наши общие мысли и записал в блокнот номер БМВ. Блокнот был в переплете из крокодиловой кожи. Номер был города Дюссельдорфа, и, пока Ферди писал, БМВ просигналил и стал нас обгонять.
  Каковы бы ни были его намерения, момент был выбран удачно. Он обошел нас слева, пронесшись в брызгах мелкого снега, и инстинктивная реакция Фрэзера была — отвернуть от потока голубого света и тяжелого взгляда бородача, сидевшего рядом с водителем БМВ.
  Дорога вела вниз, корка льда была и здесь довольно толстой и блестела на вершине Хэмиша. Фрэзер сжал руль, так как машину повело, — медленно, как лодку на якоре, — и мы проехали вниз по дороге в притирку к обочине.
  Сбросив скорость, Фрэзер нажимал педаль тормоза, тщетно пытаясь удержаться на дороге. Я видел только бездну, в трехсотметровой глубине которой нас готовы были принять на свои вершины ели.
  — Ублюдки, ублюдки, — бормотал Фрэзер. Ферди, чтобы не потерять равновесие, не вцепиться в Фрэзера и таким образом не угробить всех нас, уперся в крышу и в щиток для защиты от солнечного света.
  Когда заднее колесо зацепило камни на обочине дороги, раздался глухой скрежет, и заскрипевшие шины на минуту, на мгновение получили достаточное сцепление с грунтом. Фрэзер включил заднюю передачу, и на следующей кучке камней машина заурчала, достаточно хорошо послушавшись тормозов, чтобы угол, под которым мы скользили вниз, выровнялся. Дорога стала более покатой и малой передачи было достаточно для медленного спуска. Фрэзер дважды резко нажал на клаксон, перед тем как мы врезались в сугроб, образовавшийся на повороте, словно крем вокруг праздничного пирога. Заскрежетало железо, и автомобиль осел на амортизаторах.
  — О господи! — воскликнул Ферди. С минуту мы сидели тихо, молясь, вздыхая и чертыхаясь, в зависимости от того, кто во что верил.
  — Я надеюсь, ты не будешь так дергаться каждый раз, когда кто-нибудь попытается нас обогнать? — спросил я.
  — Только в случае с иностранными номерами, — ответил Фрэзер.
  Он опять запустил двигатель. Аккуратно выжав сцепление, он позволил машине выбраться из сугроба. Фрэзер занял середину дороги и на скорости никак не больше двадцати пяти миль в час мы продолжили спуск к мосту, а затем преодолели подъем к кафе «Боннет».
  Мы въехали во двор, под колесами заскрипел перемешанный со льдом гравий. БМВ был уже здесь, но никто из нас не вспомнил, как его водитель чуть не отправил нас на тот свет.
  — Я не уверен, что мне это понравилось, — сказал Фрэзер, имея в виду проделанную дорогу. Он изучал наши лица, как бы пытаясь угадать, какое впечатление произвела на нас почти аварийная ситуация. — Я сам рисковый парень, но предпочитаю держать голову над водой.
  Я бы описал Фрэзера как клерка, но, если бы он захотел предстать пиратом Джоном Сильвером, я бы и в это поверил.
  — Мирное время, — произнес Ферди. — Северный поход подводной лодки ничем не отличается от выслеживания русских в Средиземном море на судне, замаскированном под траулер.
  — Зимой в Средиземном море намного хуже, — возразил я.
  — Ты прав, — согласился Ферди, — я чувствовал себя как побитая собака, а русский эсминец все время возвышался рядом как скала.
  — Это был ваш второй поход, не так ли? — спросил Фрэзер.
  — Точно так.
  — Вы, ребята, больше чем в один поход за год не ходите. Для вас теперь все кончено, да?
  — А ты что, нас купить хочешь? — спросил Фоксуэлл.
  — Только если недорого, — ответил Фрэзер.
  Когда мы выбрались из машины, то оказались под шквалом ветра. Вид, правда, открывался прекрасный. Горы по другую сторону долины затеняли якорную стоянку, но по обе стороны вершин я видел пролив и затянутые дымкой острова, тянущиеся к серым атлантическим льдам. Ветер пел в автомобильной антенне и рвал дым, струящийся из труб. Мы забрались достаточно высоко и сейчас были окутаны нижним слоем быстро летящих грозовых облаков. Ферди глотнул холодного сырого воздуха и закашлялся.
  — Это все из-за того, что дышим постоянно кондиционированным воздухом, — прокомментировал Фрэзер. — Лучше возьмите свой чемоданчик — все-таки меры безопасности и тому подобное, вы понимаете.
  — Дешевая перестраховка, — ответил Ферди и снова закашлялся.
  Фрэзер обошел автомобиль, проверяя двери и колеса. Он посмотрел, не дрожат ли у него руки. Руки дрожали, и Фрэзер сунул их в карманы плаща.
  Я подошел к БМВ и заглянул внутрь. На сиденье лежал непромокаемый плащ, рюкзак и толстая трость — полный набор для туриста.
  Домик оказался крошечным: бар и зальчик, если не считать покоробленную маленькую кассу и перегородку, обожженную сигаретами и оструганную ножами пастухов. На выбеленных стенах висели: ржавый морской кортик, гравюра мчащегося на всех парусах корабля, до блеска начищенная рында и обломок сдавшейся в мае 1945 года немецкой подводной лодки. Хозяин, гигант с густой шевелюрой, одет в юбку шотландских горцев и залитую пивом рубашку.
  Двое посетителей сидели за выпивкой. Они занимали скамью около окна, поэтому мы стали вокруг открытого огня, протянув к нему руки и бормоча под нос поздравления с тем, что добрались до тепла.
  Пиво было отменное: темное и не очень сладкое, и не кристально чистое, как пойло, рекламируемое фирмами по телевидению. У здешнего был запах пшеничного каравая. Фрэзер хорошо знал хозяина заведения, но, соблюдая принятую в этом горном районе формальность, называл его мистер Макгрегор:
  — Снега еще много навалит, мистер Макгрегор, до конца дня.
  — Вы на юг направляетесь, мистер Фрэзер?
  — М-да.
  — Горные дороги уже засыпало. Парень, который доставляет сюда масло, не смог пробиться: был вынужден ехать по дороге вдоль залива. Там никогда не замерзает. Для мальчика это было очень длинное путешествие. — Он расшевелил торф кочергой и огонь разгорелся с новой силой.
  — Вы заняты? — спросил Фрэзер.
  — Туристы. Люди путешествуют даже зимой. Я этого не понимаю. — Он не пытался понизить голос и бесстрастно кивнул на двух посетителей у окна. Они разглядывали крупномасштабную туристическую карту, измеряя расстояния крохотным приспособлением с колесиком, которым они водили по карте.
  — Путешественники, туристы и шпионы, — сказал Фрэзер. Ветер бил в тонкие стекла окон.
  — О, шпионы! — Хозяин почти рассмеялся: двое мужчин у окна — прямо-таки сцена из глупого фильма о русских шпионах. На них были черные пальто и темные твидовые шляпы. У обоих на шее цветные шелковые шарфы, у одного — коротко подстриженная борода с проседью.
  — Мы выпьем еще по кружке, хозяин, — предупредил Ферди.
  С предельной осторожностью хозяин поставил на стол еще три пинты своего специального пива. В установившейся тишине я услышал, как один мужчина сказал другому: «В наше доброе время». Его голос был мягким, а звонкие согласные и акцент выдавали выходца из средней Англии. В контексте нашего разговора его слова повисли как торфяной дым в камине. Что было в их доброе время, спросил я себя.
  — Ну, что происходит в реальном мире? — спросил Ферди.
  — Ничего особенного, — ответил Фрэзер. — Переговоры по воссоединению Германии, похоже, продолжаются: в газетах полно сообщений об этом. Еще одна забастовка автомобилистов. Арабы подложили бомбу на Токийскую биржу, но ее удалось обезвредить. Аэрофлот начал свои рейсы в Нью-Йорк.
  — Это новости всемирного значения, — прервал Ферди. — А вот новости из дома, из Америки: я могу рассказать тебе о погоде, внутренней политике и результатах футбольного чемпионата лучше, чем любой англичанин. Ты знаешь, что в Портленде, штат Мэн, женщина родила шестерых?
  Пошел снег. Фрэзер посмотрел на часы:
  — Нам нельзя опаздывать на самолет.
  — Еще есть время выпить по рюмочке из каменной бутылки хозяина, — сказал Ферди.
  — Каменной бутылки? — удивился Макгрегор.
  — Иди сюда, волосатый ублюдок, ты же знаешь, о чем я говорю, — ответил Ферди.
  Лицо Макгрегора не дрогнуло. Можно было бы подозревать, что он глубоко оскорблен, но Ферди знал его достаточно хорошо. Не сводя глаз с Ферди, Макгрегор достал из кармана пачку «Ротманса». Прикурил одну сигарету, а пачку бросил на стойку.
  Макгрегор ушел в дальний конец бара, вернулся с кувшином и щедро разлил из него по кружкам.
  — У вас хороший вкус для саксонца.
  — После твоего виски заводское пить никто не станет, Мак, — сказал Ферди. Макгрегор и Фрэзер переглянулись.
  — Да, вот этими руками я делаю кое-что стоящее.
  — Прекращай, Мак, ты среди друзей, — остановил его Ферди. — Ты что думаешь, мы не нюхали ячменя и торфяного дыма?
  На лице Макгрегора появилась тень улыбки, ничего, однако, не значащая. Ферди взял кружку с солодовым виски и осторожно пригубил.
  — Ну как, не изменилось? — спросил Макгрегор.
  — Лучше стало, — одобрил Ферди.
  Фрэзер отошел от камина и сел у стойки. Макгрегор подвинул ему виски:
  — Это поможет вам выстоять под жестоким западным ветром.
  Он, должно быть, наделал много подобных напитков на этих голых склонах Грампианских гор. Заброшенное место: летом во время цветения вереск вырастает очень высоким, и туристу нужен хороший нож, чтобы прорубить себе дорогу в зарослях. Я немного повернул голову. Парни, сидевшие в углу, больше не разговаривали между собой. Они смотрели в окно на падающий снег, но у меня было чувство, что они изучают нас.
  Макгрегор взял еще три крошечных стаканчика и с чрезмерной осторожностью наполнил каждый из них. Когда он делал это, я увидел, как Фрэзер потянулся за пачкой сигарет, оставленной хозяином на стойке. Фрэзер закурил. Обстановка располагала к подобной свободе действий.
  — Могу я купить бутылку? — спросил Ферди.
  — Не можете, — ответил Макгрегор.
  Я отхлебнул из своего стакана. Виски имело мягкий привкус дыма, который чем больше вдыхаешь, тем более он приятен.
  Фрэзер вылил виски в пиво и залпом выпил.
  — Ты, чертов язычник, — возмутился хозяин. — А я еще угостил его виски двенадцатилетней выдержки.
  — Все равно они в желудке перемешаются, мистер Макгрегор.
  — Проклятый варвар, — прорычал хозяин, звук «р» резал ухо, — ты испортил и мой эль, и виски.
  Я понял, что это шутка, которую они уже использовали раньше. Мне было известно, что лейтенант Фрэзер служил в управлении безопасности королевских ВМС. Интересно, не работает ли на них и наш хозяин? Бар — очень удобное место для наблюдения за чужаками, которые приезжают, чтобы «полюбоваться» стоянкой подводных лодок.
  Позже я утвердился в своей догадке: Фрэзер взял пачку сигарет хозяина, из которой до этого угощался. Переход пачки к новому владельцу был осуществлен незаметно, и я был уверен, что кое-что еще, помимо сигарет, обрело нового хозяина.
  Глава 2
  «Если во время игры не используется программа случайностей и в случае, если два противостоящие подразделения, равные по численности и имеющие одинаковые качественные характеристики, занимают один и тот же рубеж или объект, подразделение, первым занявшее рубеж или объект, имеет приоритет».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Рейс на Лондон задерживался. Ферди купил газету, а я, в четвертый раз, прочитал информацию на табло вылета. Затем мы продрейфовали через пропитанное парфюмерией воздушное облако, созданное зевающими девицами с часами от Картье и морскими офицерами с пластиковыми «дипломатами». Мы старались уловить мелодию в ритмах, которые были созданы специально без мелодии, пытались разобрать слова объявлений по трансляции и все это до тех пор, пока не произошло чудо и не был наконец объявлен наш вылет.
  В салоне уверенный в себе голос представился по радио нашим капитаном, объяснил, что так как рейс задержали, провизии на борту нет, но мы можем купить зажигалки с рекламой авиакомпании, а слева по борту можно видеть Бирмингем, если он не затянут облаками.
  Ранним вечером я прибыл в Лондон. Небо было угрожающе темно-синим, облака плыли не выше освещенных огнями небоскребов. Водители были взвинчены и непрерывно шел дождь.
  Мы прибыли в Хэмпштед в Центр стратегических исследований как раз тогда, когда служащие уже заканчивали работу. Пленки отправили военным самолетом, и они меня уже ждали. Чемодан с пленками был опечатан, и мы выгружали их под неодобрительными взглядами охранников отдела оценки. Был соблазн воспользоваться услугами службы обеспечения Центра, работающей круглосуточно: здесь всегда можно принять горячий душ, на кухне тебя ждет горячая еда, но я спешил к Мэрджори. Я подал знак на окончание работы.
  Я должен был проявить больше здравого смысла, а не ожидать, что после шести недель на открытом воздухе в условиях лондонской зимы моя машина заведется по первому моему желанию. Замерзшее масло и отсыревшие свечи сделали свое дело: автомобиль дернулся и заглох. Горестно застонав, я продолжал выжимать педаль газа, пока воздух не наполнился удушливыми выхлопными газами, потом считал до ста в надежде, что за это время свечи подсохнут. С третьей попытки двигатель завелся. Я резко вдавил педаль, и зазвучало стаккато древних свечей. Наконец они присоединились к общей «песне» двигателя, и я медленно вывел машину в вечерний автопоток Фрогнела.
  Если бы поток двигался быстрее, я, возможно, добрался бы домой без проблем, но пробки на вечерних зимних магистралях Лондона добивают такие древние автомобили, как мой. Я был в квартале от бывшей своей квартиры на Ерлз Корт, когда машина заглохла. Я открыл капот, стараясь решить, куда приложить усилия, но все, что я увидел, это капли дождя, стекающие по горячим внутренностям двигателя. Вскоре и капли перестали шипеть, а я стал раздумывать, как бы скатить машину с дороги. В конце концов, так ничего и не решив, я влез обратно в салон и уставился на старую пачку сигарет: я бросил курить шесть недель назад и в этот раз решил, что навсегда. Застегнувшись на все пуговицы, выбрался из машины и направился к телефонной будке. Трубка аппарата оказалась срезанной. Полчаса я не мог найти свободную будку. Мне оставалось либо пройти остаток пути до своего дома пешком, либо лечь посреди дороги. И тут я вспомнил, что сохранил ключ от своей прежней квартиры.
  Центр будет оплачивать аренду этой квартиры еще месяц. Возможно, и телефон еще не отключили. Квартира была в двух минутах ходьбы.
  Я позвонил в дверь. Ответа не последовало. Я постоял еще пару минут, помня, как часто сам не слышал звонок, если находился на кухне. Затем открыл дверь своим ключом и вошел. Электричество не отключили. Мне всегда нравилась квартира номер восемнадцать. В некотором роде она мне более по вкусу, чем нынешняя клетка с масляным отоплением, подходящая для спекулянта с плохим вкусом, но я не из тех, кто из эстетических соображений стремится иметь синтетический шерстяной ковер на стене и двойные стекла георгианской эпохи.
  С тех пор как я выехал, квартира изменилась. Я имею в виду, что на полу не валялись журналы «Прайвит ай» и «Роллинг стоун», а на них, в свою очередь, не высились переполненные мусорные корзины. Квартира выглядела так, как в дни уборки, которую три раза в неделю приходила делать соседка. Мебель была вполне приличной, я имею в виду, что ее все же еще можно было называть словом «мебель». Я сел в лучшее свое кресло и поднял телефонную трубку. Есть гудок. Набрал номер местной компании по ремонту автомобилей. Начались переговоры диспетчера с водителями: — Кто-нибудь едет по Глочестер Роуд к Фулхэму?… Кто-нибудь согласится на маршрут до Фулхэма за двадцать пять пенсов? В конце концов какой-то рыцарь дороги согласился проделать путь по Глочестер Роуд до Фулхэма за семьдесят пять пенсов, при условии что я подожду еще полчаса. Я знал, что это означает три четверти часа. Согласившись, я спросил себя, не начал бы я вновь курить, если бы положил ту пачку сигарет в карман.
  Если бы я не был таким уставшим, я бы заметил изменения, как только вошел. Но я очень устал и с трудом удерживался от сна. Я просидел в кресле еще минут пять или больше, прежде чем заметил фотографию. Вначале не увидел в этом ничего странного, кроме того, как я ее мог оставить. Только заставив себя сосредоточиться, понял, что это не мое фото. Рамка была такая же, какую я купил на рождественской распродаже в Селфридже в 1967 году. В рамку была вставлена почти такая же фотография, что и тогда: я в твидовом пиджаке, брюках машинной стирки, несуразной шляпе и двутонных туфлях. Одна нога на хромированном «альфа-спайдере» с откидной крышей. Но на фотографии был не я. Все остальное было прежним, включая номера на автомобиле, но мужчина был старше и плотнее меня. Прошу учесть, я всматривался в фотографию с небольшого расстояния. И у него и у меня не было усов, бороды, бакенбардов, мы оба были не фотогеничны, но, клянусь, на этой фотографии был все-таки не я.
  Меня это не встревожило. Вы знаете, какими нелепыми могут вначале казаться вещи, но затем приходит логическое, рациональное объяснение — которое обычно дает близкая вам женщина. Итак, я не ударился во внезапную панику, я просто стал заново внимательно изучать комнату. А потом я мог кричать и паниковать в своем расслабленном, не невротическом стиле.
  Что этот ублюдок делал в такой же, как у меня, одежде? Разные размеры, некоторые легкие различия, но абсолютно весь мой гардероб. И фотография мистера Мэйсона, этого «грудного ребенка», который делает распечатки прогнозов погоды для военных игр. Теперь я забеспокоился. И так было со всем в квартире. Мои галстуки. Мой китайский фарфор. Мое виски «Гинесс». Мой музыкальный центр «Лик», пластинки фортепианных концертов Моцарта в исполнении Ингрид Хеблер. И около кровати, на которой было такое же, как у меня, темно-зеленое покрывало из универмага Уитни, фотография в серебряной рамке: мои отец и мать. Отец и мать в саду. Эту фотографию я сделал в день тридцать пятой годовщины их свадьбы.
  Я заставил себя сесть на диван и стал разговаривать сам с собой. Послушай, сказал я себе, ты знаешь, что это такое, это одна из сложных шуточек, которые богатые люди проделывают друг над другом в телевизионных спектаклях, не имеющих финала. Но у меня не было друзей достаточно богатых и глупых, чтобы разыгрывать со мной подобную шутку только для того, чтобы поставить меня в тупик. Я имею в виду, что меня довольно легко поставить в тупик и не прибегая к подобным фокусам.
  Я вошел в спальню и открыл шкаф, дабы еще раз пересмотреть одежду. Я говорил себе, что это не моя одежда, потому что она просто не может быть моей. Конечно, у меня не было таких вещей, о которых я мог с уверенностью сказать, что никто другой таких не имеет, но такого набора одежды фирм «Брукс бразерс», «Маркс», «Спаркс», «Тернболл и Ассерс» не могло быть больше ни у кого. Особенно если учесть, что все эти вещи уже пять лет как вышли из моды.
  Но, если бы я не обыскал шкаф, я бы не заметил, что раму для галстуков передвигали. Я бы не увидел, что кто-то здесь плотничал, заменив заднюю стенку шкафа.
  Я постучал по ней. Она оказалась полой. Тонкая фанерная пластина легко поддалась, за ней оказалась дверь.
  Держалась дверь крепко. Я отодвинул одежду, это позволило навалиться на дверь с большей силой. Дверь поддалась, и сантиметров через пять дело пошло легче. Я ступил в комнату за стеной шкафа, как Алиса в Зазеркалье. Принюхался. В чистом воздухе стоял легкий запах дезинфекции. Я чиркнул спичкой. Комната оказалась без окон. С помощью спички нашел выключатель. Обстановка напоминала небольшой офис: стол, кресло, пишущая машинка, блестящий линолеум. Белые стены были свежевыкрашены. На стенах висели календарь в виде цветной иллюстрации воздушного термоскопа фон Герика, подаренный хозяину главой по производству медицинского оборудования в Мюнхене, далее дешевое зеркало, незаполненный настенный ежедневник, прикрепленный к стене хирургическим пластырем. В ящиках стола я обнаружил пачку белой бумаги, пакет бумажных бланков и две белые нейлоновые рубашки в пакетах из прачечной.
  Дверь из офиса также отворилась легко. Теперь я оказался в соседней квартире. За холлом шла большая комната — соответствующая моей гостиной, — освещаемая полдюжиной ламп за матовым стеклом. Окна были оборудованы легкими плотными деревянными ставнями, похожими на те, что используют в фотоателье. Стены в этой комнате также были выкрашены в белый цвет. Все содержалось в строжайшей чистоте: стены, пол и потолок — блестящие, без пылинки. В одном из углов новая раковина из нержавеющей стали. В центре комнаты стоял стол, накрытый накрахмаленной хлопковой скатертью. Скатерть в свою очередь была покрыта прозрачной пластиковой клеенкой. С такой было бы удобно стирать брызги крови. Любопытный был стол: его высоту и наклон крышки можно было менять. Очень был похож на простейший операционный стол. Большой аппарат рядом со столом не напоминал мне ни один из известных медицинских приборов. Трубки, циферблаты, ремни — дорогое было устройство. Хотя я не мог его узнать, но был уверен, что уже видел подобное раньше, правда, никак не мог выловить его из глубин памяти.
  Из этой комнаты вела еще одна дверь. Очень осторожно я взялся за ручку, но дверь оказалась заперта. Я наклонился к двери и услышал голоса. Придвинувшись еще ближе, я разобрал слова говорившего:
  — …затем на следующей неделе ты сделаешь средний крен и так далее. Похоже, они не знают, когда все начнется.
  Ответ — это был женский голос — был почти не слышен. Затем мужчина, находившийся ближе ко мне, сказал:
  — Конечно, если начальство предпочитает один поворот, мы можем изменить вращение и сделать его постоянным.
  Опять прозвучал неразборчивый женский голос, затем звук льющейся воды, как будто мыли руки.
  Вновь мужской голос:
  — Если тебя интересует мое мнение, то ты права, как проклятая служба безопасности. Родилась ли моя бабушка в Соединенном Королевстве? Какая дерзость. Я отвечаю «да» на все.
  Когда я выключил свет, разговор внезапно оборвался. Я ждал, стоя в темноте без движения. Свет из крошечного офиса пробивался сюда. Если они откроют дверь, то, без сомнения, увидят меня. Послышался звук сушильного аппарата и затем кто-то чиркнул спичкой. Разговор возобновился, но на более далеком расстоянии. Очень медленно на цыпочках я пересек комнату, закрыл вторую дверь и, пролезая через шкаф, внимательно разглядел выполненные в нем перестройки. Фальшивая дверь за шкафом вызывала у меня больше вопросов, чем любопытный разговор, свидетелем которого я стал. Если кто-то строит потайное помещение, а это связано с трудностями сохранения аренды соседней квартиры, если он тайно разбирает кирпичную стену и сооружает дверь в задней стенке платяного шкафа, разве не пойдет этот человек до конца и не замаскирует тщательно вход? Эту же дверь мог при поверхностном осмотре обнаружить любой новичок таможенной службы. Эта дверь не имеет смысла.
  Зазвонил телефон и я поднял трубку.
  — Ваша машина у подъезда, сэр.
  Не часто сегодня услышишь слово «сэр» из уст таксиста. Это должно было вызвать у меня подозрения, но я очень устал.
  Я спустился вниз. На первом этаже у квартиры консьержа стояли двое мужчин.
  — Извините, сэр, — обратился ко мне один из них. Вначале я подумал, что они ждут консьержа, но когда хотел пройти мимо, они заступили мне дорогу. Обратившийся ко мне продолжал: — В последнее время здесь совершено много квартирных краж, сэр.
  — Ну и что?
  — Мы из сыскного бюро, которое занимается охраной этого квартала, — объяснил тот, что повыше. На нем было короткое замшевое пальто с овчинной подкладкой. Тот тип пальто, что необходим человеку, который много времени проводит, дежуря в подворотнях.
  — Вы здешний жилец? — спросил он.
  — Да.
  Высокий застегнул воротник пальто. Это казалось поводом, чтобы держать руки около моего горла.
  — Вы не могли бы показать какие-нибудь документы, сэр?
  Я начал считать до десяти, но, едва я мысленно произнес «пять», тот, что пониже, нажал кнопку в квартире консьержа.
  — Что там еще? — раздался из-за двери голос.
  — Это ваш жилец? — спросил высокий.
  — Я из восемнадцатой квартиры, — подсказал я.
  — Никогда его не видел, — заявил показавшийся на пороге консьерж.
  — Вы не консьерж, — сказал я, — здесь консьержем Чарли Шорт.
  — Чарли Шорт иногда приходит сюда подменять меня на час-другой…
  — Только вот этого не надо. Чарли — консьерж, а вас я никогда здесь не видел.
  — Каков наглец! — заявил лжеконсьерж.
  — Я прожил здесь пять лет, — запротестовал я.
  — Замолчи, — оборвал он меня. — Никогда его не видел. — Он улыбнулся, как будто был очарован моей наглостью. — Джентльмен из восемнадцатой прожил здесь пять лет, но он значительно старше этого нахала — выше, крупнее, — этот мог бы сойти за него где-нибудь в толпе, но не здесь при ярком свете.
  — Я не знаю, о чем вы… — начал я. — Я могу доказать…
  Неоправданно моя злость сконцентрировалась на человеке, выдававшем себя за консьержа. Один из сыщиков взял меня за руку:
  — Ну, сэр, мы же не хотим драки, правда?
  — Меня ждет «Война и мир», — заявил лжеконсьерж и захлопнул дверь с такой силой, которая не располагала к дальнейшим спорам.
  — Никогда не думал, что Альберт так много читает, — сказал высокий.
  — Он имел в виду телефильм, — пояснил второй. — Итак, — он повернулся ко мне, — вам лучше пройти с нами и назвать себя.
  — Но это не консьерж, — сказал я.
  — Боюсь, вы ошибаетесь, сэр.
  — Я не ошибаюсь.
  — Это займет не более десяти минут, сэр.
  Я спустился к выходу. У входа стояло мое такси. Пошли они… Я открыл дверцу и приготовился сесть в машину, когда заметил третьего. Он сидел на заднем сиденье в углу. Я замер.
  — Давайте, садитесь, сэр, — пригласил он. Меня должна была ждать малолитражка, а это была большая машина-такси. Не нравилось мне все это.
  Одну руку я держал в кармане. Я отступил и изобразил пальцем через пальто ствол пистолета.
  — Выходи, — сказал я с намеком на угрозу в голосе. — Выходи очень медленно.
  Он не шевельнулся.
  — Не надо глупостей, сэр. Мы знаем, что вы не вооружены.
  Я вытянул свободную руку и щелкнул пальцами, подзывая его. Он вздохнул:
  — Нас здесь трое, сэр. Или мы все сядем в машину спокойно, или со скандалом, но в любом случае мы сядем в машину все.
  Я посмотрел по сторонам. За дверью стоял еще один. Водитель не двигался.
  — Мы вас долго не задержим, сэр, — сказал мужчина на заднем сиденье.
  Я забрался в машину.
  — Что все это значит?
  — Вы знаете, что квартира больше не ваша, сэр. — Он кивнул головой, водитель проверил, закрыта ли дверь, и машина поехала по Кромвель Роуд. Мужчина с заднего сиденья продолжал:
  — Что привело вас в этот дом в столь поздний час? Вы оторвали нас от бриджа.
  Высокий сидел рядом с водителем. Он расстегнул свое пальто с овчинным мехом.
  — Это меня ободряет, — сказал я. — Полицейские, играющие в покер, могут подстроить вам какую-нибудь гадость, полицейские, играющие в понтон, могут забить вас до смерти, но кто же испугается полицейских, играющих в бридж?
  — Вы должны бы лучше ориентироваться, — мягко сказал высокий. — Вы ведь знаете, как ужесточены меры безопасности за последний год.
  — Вы, ребята, со мной так говорите, будто мы работаем в связке. Я никогда раньше вас не видел. Вы со мной не работаете. Кто вы, черт возьми, — дежурные полицейские?
  — Не будьте так наивны, сэр.
  — Вы имеете в виду, что телефон всегда прослушивался?
  — Его контролировали.
  — Каждый звонок?
  — Это же пустая квартира, сэр.
  — То есть — «кто поедет по Глочестер Роуд до Фулхэма за пятьдесят пенсов?» — это все ваши парни?
  — Бэрри был так близок к выигрышу, — сказал второй.
  — Я зашел только чтобы позвонить.
  — И я верю вам, — ответил полицейский.
  Машина остановилась. Было темно. Мы миновали Хаммерсмитский мост и находились в какой-то богом забытой дыре в Барнсе. Слева большой кусок ничейной земли, и ветер, прорываясь сквозь деревья, слегка раскачивал автомобиль. Движение было слабым, но иногда вдалеке мелькали огни и проезжал рейсовый автобус. Я прикинул, что это может быть район Ричмонд Роуд.
  — Чего мы ждем?
  — Мы вас долго не задержим, сэр. Сигарету?
  — Нет, спасибо, — ответил я.
  Подъехал черный «форд икзекьютив» и припарковался впереди. Из «форда» вылезли двое и направились к нам. Полицейский в овчинном пальто опустил стекло. Один из подошедших направил мне в лицо луч фонаря:
  — Да, это он.
  — Это ты, Мэйсон?
  — Да, сэр. — Мэйсон — это человек, готовивший распечатки прогнозов погоды и фотографировавшийся с незнакомцами, носящими мою одежду.
  — Ты тоже, значит, в этом замешан? — спросил я.
  — Замешан в чем?
  — Не надо мне лапшу на уши вешать, ты, маленький змееныш.
  — Да, это он. — Мэйсон выключил фонарь.
  — Ну, мы так и знали, — сказал первый полицейский.
  — О, конечно, — ответил я, — когда бы еще я получил свидание с вами за двадцать пять пенсов.
  Как я мог оказаться таким идиотом. Ведь по этому телефону, если набираешь номер службы времени, слышишь тиканье часов старшего комиссара полиции.
  — Давайте мы вас лучше домой отвезем, — сказал полицейский. — И спасибо вам, мистер Мэйсон.
  Мэйсон позволил шоферу открыть ему дверцу «форда», как будто с ним так обращались с рождения. Этот маленький ублюдок, без сомнения, раззвонит обо всем, что здесь произошло. Весь Центр будет в курсе.
  Они довезли меня до самого дома.
  — В следующий раз, — сказал полицейский, — пользуйтесь служебным транспортом. После похода вы имеете на это право, как известно.
  — Вы не могли бы послать кого-нибудь из своих парней подобрать мою машину — так, в перерывах между партиями в бридж.
  — Я сообщу, что автомобиль похищен. Местные полицейские его подберут.
  — Бьюсь об заклад, иногда вы жалеете, что приходится быть таким честным, — сказал я.
  — Спокойной ночи, сэр.
  Дождь по-прежнему шел. Я выбрался из машины. Они высадили меня не на той стороне улицы: разворот был здесь запрещен.
  Глава 3
  «Все время должно быть посвящено игре…»
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Я вошел в квартиру как можно тише. Мэрджори всегда включала отопление в мое отсутствие, и сейчас стоячий воздух, тяжелый от запаха свежего дерева и краски, обдал меня как вчерашний перегар. Прошло достаточно много времени, прежде чем я привык к этой квартире.
  — Это ты, дорогой?
  — Да, любимая. — Я просмотрел почту, откладывая конверты нераспечатанными, оставил только открытку с лыжного курорта, журнал «Награды и кокарды» да подержанную книгу о битве под Москвой. На серебряном подносе — используемом для срочных сообщений — лежал обрывок медицинского рецепта, на котором было выведено: «Приходите, пожалуйста, в воскресенье в дом полковника Шлегеля. Он будет ждать Вас с десятичасовым поездом». Записка выполнена аккуратным почерком Мэрджори. Я поеду в понедельник, несмотря на то, что слово «воскресенье» трижды подчеркнуто красным карандашом, который Мэрджори использует, когда чертит схемы.
  — Дорогой!
  — Иду-у. — Я вошел в гостиную. В мое отсутствие она редко сюда заходила: обычно готовила себе что-нибудь на скорую руку, а потом изучала бумаги с результатами медицинских исследований, проведенных после окончания университета, грудой лежащие в «дипломате» и на прикроватном столике. Но сегодня к моему приезду все было прибрано: спички рядом с пепельницей, тапочки у камина. На столике в кувшине между экземплярами ее книги «Дом и огород» даже стоял большой букет всевозможных цветов, обрамленных папоротником.
  — Я скучал по тебе, Мэрдж.
  — Привет, морячок.
  Мы обнялись. На ее губах я почувствовал вкус мяса, запах которого услышал еще в холле. Она запустила мне руку в волосы и взъерошила их.
  — Они не выпадут, — сказал я, — они вшиты в череп.
  — Глупости.
  — Извини, что поздно.
  Она повернула голову и радостно улыбнулась. Сейчас Мэрджори была похожа на маленькую девочку: большие зеленые глаза и симпатичное личико потерялись в растрепанных волосах.
  — Я приготовила мясо, но оно немного суховато.
  — Я не голоден.
  — Ты даже не заметил цветы.
  — Ты что, опять в морге работаешь?
  — Ублюдок, — сказала она и нежно меня поцеловала.
  В углу «ящик» надрывался дешевой истерией: британская справедливость побеждала жирных немецких фашистов, кричащих: «Свиньи!»
  — Цветы от моей мамы к празднику. Она желает, чтобы праздник повторился.
  — А что, ты собираешься еще раз отметить двадцатидевятилетие в этом году?
  Мэрджори ударила ребром ладони мне по ребрам. Удар оказался болезненным: она достаточно хорошо изучила анатомию.
  — Не принимай близко к сердцу, — выдохнул я, — это всего лишь шутка.
  — Оставь свои вшивые шуточки для ребят с подводной лодки.
  Она обняла меня и прижалась теснее. Поцеловала, отстранилась, заглянула в мои глаза, стараясь прочитать в них свое будущее.
  Я еще раз поцеловал ее. Этот поцелуй удался лучше.
  — Я начинаю удивляться… — Ее слова потонули в очередном моем поцелуе.
  В электрическом термостате, который мог поддерживать нужную температуру часами, стоял наполненный кофейник. Я налил немного в чашку Мэрджори и отхлебнул. Вкус был как у металлических опилок с добавлением хинина. Я поднял голову.
  — Приготовить еще?
  — Нет. — Я взял ее руку. Эта чрезмерная любовная забота нервировала меня. — Ради бога, сядь. — Потянулся и отломил кусочек шоколадки, которую она ела до моего прихода. — Я не хочу ни есть, ни пить.
  На экране герои увели ключи от нового секретного самолета из-под самого носа гестаповца со свиными глазками, который не переставая щелкал каблуками и орал «Хайль, Гитлер!» Двое английских хитрецов отсалютовали ему в ответ и, забравшись в самолет, обменялись понимающими улыбками.
  — Не знаю, почему смотрю это, — сказала Мэрджори.
  — Когда смотришь подобные фильмы, то удивляешься, почему нам понадобилось целых шесть лет, чтобы выиграть эту чертову войну, — ответил я.
  — Сними плащ.
  — Мне и так хорошо.
  — Ты что, выпил, дорогой? — она улыбнулась. Она никогда не видела меня пьяным, но всегда подозревала, что я могу напиться.
  — Нет.
  — Ты дрожишь.
  Я хотел рассказать ей о квартире и о фотографиях мужчины, обнаруженных там, но знал, что она скептически отнесется к этому рассказу: Мэрджори доктор, а они все такие.
  — С машиной были неприятности? — спросила она наконец. Она хотела только наверняка убедиться, что я не хожу к другой женщине.
  — Свечи. Как в прошлый раз.
  — Может быть, тебе не ждать и купить новые?
  — Конечно. И шестнадцатиметровый океанский катер. Ты встречалась с Джеком пока меня не было?
  — Он пригласил меня на обед.
  — Старина Джек.
  — В «Савой гриль».
  Я кивнул. Ее муж был респектабельным молодым педиатром. «Савой гриль» был для него как рабочая столовая.
  — Вы говорили о разводе?
  — Я ему сказала, что мне не нужны никакие деньги.
  — Клянусь, это ему понравилось.
  — Джек не такой.
  — А какой он, Мэрджори?
  Она не ответила. Мы и до этого не раз оказывались на грани ссоры из-за него, но Мэрджори была достаточно разумна, чтобы определить грань, за которую не следует переступать. Она потянулась и поцеловала меня в щеку.
  — Ты устал, — сказала она.
  — Я скучал по тебе, Мэрдж.
  — Правда, дорогой?
  Я кивнул. На столе рядом с ней высилась стопка книг: «Беременность и малокровие» и «Послеродовое малокровие» Беннета, «Лимфоцитное малокровие» Уилкинсона, «Клинические исследования» Шмидта, «Малокровие. История болезни» Комбе. Под книги была подоткнута пачка листов бумаги, испещренных мелким почерком Мэрджори. Я разломил плитку шоколада, лежавшую рядом с книгами, и отправил кусочек в рот Мэрджори.
  — Ко мне опять приезжали из Лос-Анджелеса. Теперь предлагают машину, дом и каждый пятый год будет свободен от лекций.
  — Я…
  — Не вынуждай себя лгать. Я знаю как твоя голова работает.
  — Я очень устал, Мэрдж.
  — Хорошо, но нам когда-нибудь придется поговорить об этом. — В ней заговорил доктор.
  — Да.
  — На обеде в четверг?
  — Прекрасно.
  — Да.
  — Великолепно, здорово, я не могу дождаться.
  — Иногда я удивляюсь, как это мы так далеко зашли.
  Я не ответил. Мне это тоже было удивительно. Она хотела, чтобы я признал, что не могу без нее жить. И у меня было недоброе предчувствие, что как только я сделаю это, она встанет и уйдет. Поэтому все так и шло: мы любили друг друга, но не признавались в этом. Или даже хуже: мы так заявляли о своей любви, что партнер не был уверен, действительно ли его любят.
  — Чужие в поезде… — сказала Мэрджори.
  — Что?
  — Мы — чужие в поезде.
  Я поднял глаза, как будто не понял, что она имеет в виду. Она откинула волосы назад, но они вновь упали на лицо. Мэрджори вытащила заколку и заново заколола волосы. Это было нервное движение, предназначенное не столько для того, чтобы привести в порядок волосы, сколько для того, чтобы дать ей возможность обдумать ситуацию.
  — Извини, любовь моя, — я наклонился вперед и нежно поцеловал ее. — Извини. Мы поговорим об этом.
  — В четверг… — улыбнулась она, зная, что я пообещаю все что угодно, лишь бы избежать обсуждения, о котором она думала. — Твой плащ промок. Лучше повесь его, а то помнется и надо будет чистить.
  — Сейчас, если хочешь. Мы поговорим сейчас, если тебе так хочется.
  Она кивнула:
  — Мы едем в разных направлениях. Вот что я имею в виду. Когда ты добираешься до цели своего путешествия, ты выходишь. Я знаю тебя. Я знаю тебя слишком хорошо.
  — Но это ведь ты получаешь предложения… фантастическая зарплата в исследовательских институтах Лос-Анджелеса, лекции по малокровию… и это ты шлешь вежливые отказы, обеспечивающие возможность еще более выгодных предложений.
  — Я знаю, — согласилась она и озабоченно меня поцеловала. — Но я люблю тебя, дорогой. Действительно люблю… — На ее лице появилась привлекательная улыбка. — С тобой я чувствую свою значимость. То, как ты это воспринимаешь, дает мне уверенность, что я смогу справиться с этой чертовой работой, если поеду в Америку… — Она пожала плечами. — Иногда мне хочется, чтобы от тебя не исходила такая уверенность. Мне даже хочется, чтобы ты был более жестким. Бывает, что я хочу, чтобы ты заставил меня остаться дома и заниматься хозяйством.
  Вы никогда не сможете угодить женщине — это фундаментальный закон вселенной. Вы стараетесь и делаете их счастливыми, но они никогда не простят вам, если вы откроете им, что они не могут быть счастливы.
  — Вот и занимайся хозяйством. — Я обнял ее. Шерстяное платье было очень тонким. Я чувствовал тепло ее тела. Может быть, у нее было что-то вроде лихорадки, а может быть, это было желание. Или, может быть, я просто холодный ублюдок, в чем она меня часто обвиняла.
  — Ты уверен, что не хочешь сэндвич с ветчиной?
  Я покачал головой.
  — Мэрджори, — начал я, — ты помнишь консьержа из моего прежнего дома? — Я подошел и выключил телевизор.
  — Нет. А почему я его должна помнить?
  — Стань на минуту серьезной… Чарли Шорт… усы, лондонский диалект… всегда рассказывал анекдоты о хозяевах.
  — Нет.
  — Подумай.
  — Не надо кричать.
  — Ты что, не помнишь обед… он залез в окно, чтобы открыть дверь, когда ты потеряла ключи?
  — Это, наверно, было с какой-нибудь другой твоей женщиной, — лукаво ответила Мэрджори.
  Я улыбнулся, но ничего не сказал.
  — Ты не очень хорошо выглядишь, — продолжала она. — Что-нибудь случилось в походе?
  — Нет.
  — Я волнуюсь за тебя. Ты выглядишь неважно.
  — Это профессиональное заключение, доктор?
  Лицо ее стало строгим, как у девочек, играющих в докторов и сиделок.
  — Это действительно так, дорогой.
  — А диагноз?
  — Ну, это не малокровие, — засмеялась она.
  Какая она красивая! Особенно когда смеется.
  — И что вы обычно прописываете человеку в моем положении, док?
  — Постель, — ответила она. — Обязательно постель. — Мэрджори засмеялась и развязала мне галстук. — Ты дрожишь, — встревожилась она.
  Меня трясло. Поход, поездка на машине, погода, чертова квартира номер восемнадцать, где теперь обитает мой двойник, все это внезапно на меня обрушилось, но как ей объяснить? Я имею в виду, как все это объяснить доктору?
  Глава 4
  «Старший офицер-посредник осуществляет управление в начале игры. О замене посредника должно быть заблаговременно в письменной форме сообщено противоборствующим сторонам и всем другим командирам. Решение посредника — окончательное».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Вы можете думать, что знаете своего начальника, но на самом деле это не так. До тех пор пока не увидите его в воскресенье в домашней обстановке.
  В воскресенье в Литл Омбер отправлялись всего три поезда. Тот, в котором поехал я, был почти пуст, если не считать пару, возвращавшуюся с субботней пирушки, да шестерых родителей, везущих своих чад к бабушкам, еще двух священников, направляющихся в семинарию, и полдюжины солдат.
  Литл Омбер находится всего в тридцати пяти милях от Лондона, но городок этот провинциальный, благовоспитанный: мороженая рыба, мозаичные окна контор молодых клерков.
  Я ждал на пустынной железнодорожной станции. Я был едва знаком с Чарлзом Шлегелем-III, полковником в отставке авиационного крыла Корпуса морской пехоты США, поэтому ожидал увидеть любой автомобиль — от малолитражки до «ровера» с шофером. Его приняли в Центр всего за десять дней до того, как я ушел в последний поход, и наше знакомство свелось к рукопожатию да к мимолетному взгляду на галстук Королевского аэроклуба. Но за это время он успел перепугать уже половину сотрудников от оператора коммутатора до ночного сторожа. Ходили слухи, что его прислали в Центр, чтобы он нашел причины закрыть заведение. В подтверждение этих слухов цитировались слова, авторитетно приписываемые Шлегелю: «Допотопная благотворительность, дающая возможность отставным английским адмиралам выигрывать за столом на карте сражения, которые они проиграли в жизни».
  Мы все обиделись на эти слова потому, что они были неучтивыми и задевали всех нас. Нас интересовало, как он мог такое сказать.
  Ярко-красная экспортная модель ХКЕ — и как я не догадался. Он выскочил из машины, как олимпийский чемпион в барьерном беге, мягко пожал мне руку, взяв за локоть так, что я не мог ответить на рукопожатие.
  — Поезд, должно быть, пришел раньше расписания, — обиженно сказал Шлегель. Он посмотрел на свои большие часы с несколькими циферблатами. По таким часам можно засекать время подводных соревнований. На нем были черные брюки, башмаки ручной работы, шерстяная рубашка, точно цвета его автомобиля, и блестящая зеленая развевающаяся куртка с большим количеством изображений Мики Мауса на рукавах и на груди.
  — Я испортил вам воскресенье, — сказал он. Я кивнул. Он был небольшого роста, полноват, грудь выпирала как у всех атлетов такого роста. Красная рубашка и манера склонять набок голову делали его похожим на огромную хищную красногрудую малиновку. Он обошел машину и, улыбнувшись, открыл мне дверцу. Извиняться Шлегель явно не собирался.
  — Заедем домой, съедим по сэндвичу.
  — Мне надо возвращаться, — неуверенно возразил я.
  — Только по сэндвичу.
  — Хорошо, сэр.
  Он выжал сцепление и стал газовать на манер гонщиков. Он относился к машине так же, как, по моему мнению, относился к своим Ф-4 или Б-52, или к каким-то другим самолетам, на которых летал до тех пор, пока его не напустили на нас.
  — Рад вас видеть, — сказал он. — Знаете, почему я это говорю?
  — Изучаете кадры?
  Он одарил меня улыбкой, говорящей: «Ты угадал, парень».
  — Я рад вас видеть, — объяснял он медленно и терпеливо, — потому, что у меня не было возможности поговорить с вами или с Фоксуэллом о выполненном задании.
  Я кивнул. Мне понравилось его заявление о том, что он рад меня видеть. Вы оцените заявление любого, кто заставит вас совершить путешествие в пустом поезде из Лондона в Литл Омбер в воскресенье.
  — Чертов недоумок, — выругался он, обгоняя машину, идущую по разделительной полосе: водитель болтал с сидящими на заднем сиденье детьми.
  Теперь, сидя рядом со Шлегелем, я видел, что искусственный загар был нужен, чтобы скрыть следы сложной хирургической операции на челюсти. То, что на расстоянии могло показаться следствием воспаления, оказалось крошечными шрамами, которые придавали одной стороне лица хмурое выражение. Иногда его лицо сморщивалось в любопытной, лишенной юмора улыбке, при этом обнажались зубы. Сейчас у него была именно такая улыбка.
  — Могу представить, — начал он, — что говорят у меня за спиной: американский головорез, сотни операций во Вьетнаме. Возможно, даже говорят, что я был наемным убийцей. — Он сделал паузу. — Ведь говорят?
  — Шепотом.
  — А о чем еще шепчут?
  — Говорят, что по очереди изучаете и оцениваете всех сотрудников. — Насколько я знаю, об этом не говорили, но мне была интересна его реакция.
  — Как в данном случае?
  — Поживем — увидим.
  — Ха, — опять появилась его кривая усмешка. Мы проезжали деревню и он сбросил скорость. Деревня была классически английской: пять из шести магазинов продавали недвижимость. Такую истинно английскую деревню могли позволить себе только немцы, американцы и владельцы недвижимости. На дальнем краю деревни нам повстречались четыре местных жителя в воскресных одеждах. Они провожали нас взглядом. Шлегель лихо как в старых английских военных фильмах, отсалютовал им. Они кивнули и улыбнулись. Мы свернули с шоссе у пластикового указателя с надписью, выполненной старым английским шрифтом: «Вилла „Золотой акр“. Шлегель». Машина поднималась по крутому проселку, разбрызгивая из-под протекторов гравий и землю.
  — Прекрасное место, — сказал я, но, казалось, Шлегель читает мои мысли.
  — Когда я уходил в отставку, мне сказали, что я должен жить в пределах быстрой досягаемости НАТО по борьбе с подводными лодками, то есть здесь, вниз по дороге в Лонгфорд Магна. Ваше правительство не дает нам, американцам, покупать землю под жилье — и все по закону, по закону! А половина графства находится в руках одного англичанина, который у меня как бельмо на глазу. — Он нажал на тормоз и мы остановились в нескольких дюймах от входной двери. — Проклятый землевладелец!
  — Вам еще не надоели жалобы Чеса на землевладельца, я надеюсь, — сказала появившаяся в дверях женщина.
  — Моя жена Хелен. Где-то в доме еще две дочери и сын.
  Шлегель припарковал машину у большого, крытого соломой коттеджа из бревен, белых от свежей штукатурки. Над дверью коттеджа висело неизвестное мне сельскохозяйственное орудие, а на клумбе перед домом стоял однолемеховый плуг. Дочери хозяина появились, когда я не прошел еще и половины пути от машины. Стройные, розовощекие, обтянутые джинсами и цветастыми свитерами из овечьей шерсти. Было трудно отличить мать от дочерей-подростков.
  — Как здорово уложена солома на крыше, — восхитился я.
  — Это пластик, — пояснил Шлегель, — настоящая солома собирает паразитов. Пластик чище, быстрее укладывается и дольше держится.
  Вмешалась миссис Шлегель:
  — Эй, Чес, ты должен был предупредить меня. Я ничего горячего на обед не приготовила.
  — Ничего горячего, Хелен! Ты хочешь, чтобы у него был шок? Эти британцы не представляют себе обед без ростбифа.
  — Достаточно будет сэндвича из бекона, латука и помидора, миссис Шлегель.
  — Хелен, называйте меня Хелен. Я надеюсь, Чес не был слишком груб, говоря об англичанине-землевладельце.
  Юг США — климат и ландшафт там идеально подходят для подготовки пехоты и авиаторов — сыграл свою роль в формировании характера американских военных. И поэтому именно там многие из них и находили себе жен. Но миссис Шлегель не относилась к южным красавицам. Она представляла новое поколение американок, со всей хрупкой свежей уверенностью этого осторожного племени.
  — Ему придется быть намного более грубым, если он захочет меня обидеть… Хелен.
  В гостиной был большой отапливаемый дровами камин, добавляющий приятный запах в воздух, нагретый центральным отоплением.
  — Выпить хотите?
  — Не откажусь.
  — Чес сделал кувшин «Кровавой Мэри» перед тем, как ехать за вами. — Она больше не казалась молодой, но вы оценили бы этот вздернутый носик и веснушчатое лицо с рекламного проспекта «кока-колы». Девичьи улыбки, порванные джинсы, руки в карманах — все это делало мое пребывание здесь приятным.
  — Звучит заманчиво, — сказал я.
  — Вы, англичане… этот милый акцент. Такой трогательный. Ты понимаешь меня? — спросила она мужа.
  — Мы пойдем в «нору», Хелен. Он принес мне кое-какой «утиль» из «конторы».
  — Возьмите с собой выпить, — посоветовала миссис Шлегель. Она налила нам из замерзшего стеклянного кувшина. Я отхлебнул из своего стакана и закашлялся.
  — Чес любит покрепче, — пояснила миссис Шлегель. В это время в комнату вошел малыш в рубашке а ля Че Гевара: руки растопырены, на ковер роняет комья земли, плачет. Голосок у него был высокий.
  — Чаки! — мягко сказала миссис Шлегель, потом повернулась ко мне: — Думаю, здесь, в Британии, любая мать душу из ребенка вынет за такое.
  — Нет, мне кажется, остались еще такие, кто не сделает этого, — возразил я. Мы слышали, как крик удалялся в сад и за дом.
  — Мы будем наверху в «норе», — сказал Шлегель. Он уже ополовинил свой стакан, долил его и мне немного добавил. Я прошел за ним через комнату. Потолок пересекали деревянные брусья, украшенные медной конской упряжью. Я ударился головой о нижнюю сбрую.
  Мы поднялись по узкой деревянной лестнице, скрипевшей под ногами. Наверху оказалась маленькая квадратная комната, на двери которой висела табличка из стамбульской гостиницы «Хилтон». «Не беспокоить», — гласила табличка. Шлегель открыл дверь локтем. Крик ребенка стал ближе. Шлегель замкнул дверь.
  Он тяжело опустился в кресло и вздохнул. Лицо у него как бы сделано из резины, что хорошо подходит его привычке мять руками лицо, потирать нос, рот, как будто он хочет убедиться, что все мускулы слушаются его.
  — Ненавижу землевладельцев, — сказал он, вперившись в меня немигающим взглядом.
  — Не смотрите на меня, — попросил я.
  — О, я ничего плохого не имел в виду. Черт, никто не примет вас за землевладельца.
  — М-да, — я попытался, чтобы мой голос звучал безразлично.
  Из окна «норы» был виден окружающий пейзаж. Вот группа тополей, лишенных листвы, если не считать букетиков омелы и птиц, отдыхающих на ветках, перед тем как спуститься вниз и попировать ягодами остролиста. Ворота на соседнее поле были открыты и была видна дорога, накатанная телегами и блестевшая льдом, уходящая за холм, над которым виднелась колокольня церкви Литл Омбера. Часы на колокольне пробили двенадцать. Шлегель посмотрел на свои часы:
  — Эти чертовы деревенские часы тоже спешат.
  Я улыбнулся. В этом состояла сущность Шлегеля, насколько я успел понять.
  — Что-нибудь стоящее в этот раз привезли?
  — Дам вам знать, когда увижу результаты обработки.
  — А по горячим следам что можете сказать?
  — В одном из походов в прошлом году обнаружили, что русский Северный флот использует новую частоту. Капитан корабля-наблюдателя получил разрешение изменить маршрут и сделать радиоперехват. Русские использовали радиостанции с сорока тремя заданными частотами. Перехват содержит какое-то перечисление.
  — И…? — спросил Шлегель.
  — Буи. Метеорологические станции, некоторые без названия.
  — Но идея была не ваша.
  — Я всегда был сторонником осторожных действий.
  — Если бы вы служили в морской пехоте, вряд ли бы вы хотели иметь слова в своей служебной характеристике.
  — Но я не в морской пехоте.
  — И я теперь тоже — это вы имеете в виду?
  — Я ничего не имею в виду, полковник.
  — Пейте. Если новые данные похожи на анализ, который я читал, то хочу проверить результаты во время военных маневров и подготовить их к следующим летним учениям НАТО.
  — Такое предложение уже было.
  — Дерзкий план, понимаю. Но, думаю, должен на это пойти.
  Если он ожидал бурю аплодисментов, то я разочаровал его.
  — Если удастся, Центр получит деньги, вот увидите, — продолжал Шлегель.
  — Радостное известие для финансистов.
  — И для директора Центра, вы имеете в виду?
  — Если мы начнем использовать полученные в походах данные для учений флотов НАТО, увидите, русские сильно засуетятся.
  — Каким образом? Для начала их Главком примет передвижения сил НАТО за мероприятия по повышению боевой готовности и поймет, что походы подводных лодок имели целью сбор информации. Он устроит разнос своему заместителю, а тот перевернет с ног на голову весь флот… Как вам такие новости, полковник?
  — Считаете, что мы всячески должны избегать этого?
  — Вы меня правильно понимаете. Они будут точно знать, что мы имеем лодки на морском дне у Архангельска, и догадаются о патрулировании в районах Амдермы и Диксона. А затем они, может быть, поймут, что мы заходим в Обь. Плохие дела, полковник.
  — Послушайте, голубчик, а вы думаете, эти «крошки» не сидят в Норфолке, штат Вирджиния, и не записывают все наши переговоры?
  — Полковник, я думаю, они сидят у Норфолка. Насколько мне известно, они доходят по Темзе до Стратфорда и высаживают свободные от вахты расчеты для осмотра достопримечательностей замка королевы Анны в Хатауэй. Но до сих пор обе стороны скромно умалчивали о подобных операциях. Вы положите в основу учений НАТО реальный режим готовности русских, и их Северный флот окажется как на сковородке. Чтобы вернуть жизнь в нормальное русло, им придется поймать одну из наших подводных лодок.
  — А вы предпочитаете все делать тихо-мирно?
  — Мы получаем информацию, полковник. И не надо посвящать в это русских.
  — Нет смысла сейчас спорить об этом, сынок. Решение будут принимать начальники намного выше нас.
  — Я надеюсь на это.
  — Вы думаете, что я пришел в Центр, чтобы создать империю? — Он махнул рукой. — Думаете, думаете. Не надо отрицать, я вижу вас насквозь. Это же и Фоксуэлла раздражает. Но вы жестоко ошибаетесь. Это не то задание, которое я хотел получить, парень. — Сидя в глубоком кресле, атлетичный полковник морской пехоты был похож на уставшего старого кукольника, который дергает за веревочки и улыбается. — Я здесь, чтобы делать реальное дело, и вам в это лучше поверить.
  — Хорошо. По крайней мере мы оба презираем землевладельцев.
  Он наклонился вперед и шлепнул меня по руке.
  — Молодец, сынок! — Шлегель улыбнулся. Это была тяжелая натянутая гримаса, подходящая для тех случаев, когда человек напрягает глаза, вглядываясь в ледяной ландшафт. Симпатизировать ему будет трудно, но он и не похож на очаровашку.
  Он повернулся и пластиковыми щипцами взболтал лед в кувшине.
  — Кстати, как вы попали в Центр? — сосредоточился он на размешивании напитка.
  — Я был знаком с Фоксуэллом. Мы встретились в баре, когда я искал работу.
  — Ну-ну, сынок. Сейчас больше никто не ищет работу. У тебя был год на написание диссертации и на рассмотрение множества довольно хороших предложений.
  — Грош им цена, если предложение из Центра оказалось наилучшим.
  — Но ты получил степень магистра, изучил другие науки: математика и экономика, убедительное сочетание!
  — В свое время не очень.
  — Но Фоксуэлл помог устроиться?
  — У него много знакомых.
  — Я слышал об этом. — И он опять уставился на меня. Фоксуэлл и Шлегель! Похоже, дело идет к неизбежному столкновению характеров. Тому, кто окажется на коленях, не позавидуешь. И к чему эти разговоры о землевладельцах… Ферди не землевладелец, но, без сомнения, он всегда будет для Шлегеля объектом ненависти, пока не появится настоящий землевладелец в золоченой карете. И Ферди выдержит это?
  — Он сказал в отделе планирования, что я имею достаточный опыт работы на компьютере. А потом научил меня, что нужно сказать.
  — Прямо мистер Все-Улажу-Сам. — Обожания в его голосе не было.
  — Я отработал свой хлеб.
  — Я не это имею в виду. — Шлегель улыбнулся мне открытой голливудской улыбкой а ля «одобрено министерством здравоохранения». Но улыбка не была ободряющей.
  Из соседней комнаты слышались крики детей, заглушавшие звук телевизора. Раздались мягкие шаги, кто-то пробежал по дому, затем дважды хлопнула дверь на кухню и стали бросать крышки от мусорных баков на кучу компоста. Шлегель потер лицо.
  — Когда вы и Ферди проводите исторические исследования, кто работает на компьютере?
  — Мы не переносим исследования на планшетный стол. Используем десятки плоттеров, записи переговоров, задействуем все дисплеи.
  — Не переносите?
  — Многие данные представляют собой простое суммирование, которое быстрее обрабатывать на машине, чем вручную.
  — Вы используете компьютер как вспомогательное средство?
  — Нет, это преувеличение. Я тщательно составляю низкоуровневую программу символов. Затем мы прогоняем ее различными данными и анализируем результаты в кабинете Ферди. Время работы на компьютере небольшое.
  — Вы сами составляете программу?
  Я кивнул и сделал глоток из стакана.
  — Как много сотрудников отдела исследований могут составлять программу и все остальное? — спросил Шлегель.
  — Под всем остальным вы подразумеваете умение перевести необходимую информацию в цифры, обработать их и получить результат?
  — Именно это я и имел в виду.
  — Немногие. Политика всегда была…
  — О, я знаю, какой была политика, и именно поэтому я здесь. — Он встал. — Удивлю ли вас, сказав, что сам всего этого не умею?
  — Меня бы удивило, если бы умели. Руководителем назначают обычно не потому, что человек умеет работать на компьютере.
  — Это я и имею в виду. Хорошо, мне нужен человек, который знает, что происходит в отделе, и который умеет работать на компьютере. Что вы скажете, если я предложу вам стать моим личным помощником?
  — Меньше работы, больше денег?
  — Не надо говорить мне об этом. Вы же не говорите так Ферди, когда работаете бесплатно почти каждую субботу. Больше денег — может быть, но не настолько много.
  Миссис Шлегель постучала в дверь и полковник впустил ее. Она переоделась в короткое приталенное платье, английские туфли, на шее было ожерелье. Темные волосы стянуты сзади в хвост. Шлегель присвистнул:
  — Теперь я вижу дань уважения гостю. И не надо биться об заклад, чтобы угадать, что мои дочери тоже одеты в юбки и модные кофточки.
  — Ты угадал, — сказала Хелен Шлегель и улыбнулась. Она принесла поднос с сэндвичами из поджаренного хлеба, бекона, салата и помидоров, а также кофе в большом серебряном термосе.
  — Прошу простить, что кроме сэндвичей ничего нет, — еще раз извинилась она.
  — Не верьте ей, — возразил полковник. — Если бы не вы, она подала бы только ореховое масло и черствые крекеры.
  — Чес! — Она повернулась ко мне. — Положила много горчицы: Чес так любит.
  Я кивнул. Меня это не удивило.
  — Он станет моим новым личным помощником, — похвастался Шлегель.
  — Он, должно быть, с ума сошел, — воскликнула Хелен. — Сливки?
  — Зарплата будет значительно больше, — поспешил я оправдаться. — Да, будьте любезны, и два кусочка сахара.
  — Мне нужны деньги, — сказала миссис Шлегель.
  — Она думает, они у меня есть, — объяснил Шлегель и впился в сэндвич. — О, неплохо, Хелен. Бекон от того парня из деревни?
  — Я слишком смущаюсь, чтобы продолжать этот разговор. — Она ушла. Было ясно, что на данную тему Хелен разговаривать не хочет.
  — Ему нужна была значимость, — сказал Шлегель и повернулся ко мне: — Да, расскажите, чем занимаетесь на командном пункте «синих»… — Он выковырнул кусочек бекона из зубов и бросил его в пепельницу. — Я готов побиться об заклад, что она купила бекон у этого ублюдка из деревни. Мы покрасили комнату, в которой обычно хранятся пленки. Подберите туда мебель. Ваш секретарь пока останется в своем кабинете, хорошо?
  — Хорошо?
  — Эта работа с Фоксуэллом… Вы говорите, что составляете низкоуровневую программу символов. Зачем мы используем автокод для повседневной работы?
  Я понял его замысел. Моя работа в качестве личного помощника Шлегеля будет заключаться в том, чтобы предупреждать его о конфликтах во всех отделах. Я сказал:
  — Программирование языка машины требует больше усилий, но компьютер уменьшает время на обработку данных. Мы так экономим уйму денег.
  — Прекрасно.
  — Также вместе с отделом истории мы почти всегда проигрываем одно сражение несколько раз, изменяя данные, чтобы проверить, что случилось бы, если бы… Вы меня понимаете.
  — Продолжайте.
  — Сейчас мы занимаемся битвой за Британию… Вначале пропускаем все сражение через правила Ривли…
  — Это что такое?
  — Масштаб сражения определяет время сражения между боевыми действиями. Увеличение времени отдельных операций не допускается. Используя историческую дату сражения, мы проигрываем его трижды. Повторения обычно делаются, чтобы убедиться, что исход битвы явился более или менее закономерным и не был результатом совпадения ряда случайностей, влияния погоды или других причин.
  — Какие меняющиеся величины вы закладываете в программу? — спросил Шлегель.
  — Пока только данные по топливу. В период сражения немцы крепили дополнительные баки с горючим к одноместным истребителям, но не использовали их. Если программировать двойной запас топлива для истребителей, то приходится делать изменения в плане бомбовых ударов. Мы можем изменить маршрут, направив самолеты через Северное море. Можем в два раза увеличить дальность действий бомбардировщиков — большее количество городов станет объектом бомбовых ударов, снизятся возможности ПВО. Можно придерживаться обычных маршрутов для бомбардировщиков, но на час увеличить время эскортирования истребителями. Когда в наличии такое количество вариантов, лучше все их запрограммировать, так как в автоматическом режиме время работы на компьютере сокращается на четверть.
  — А если вы проигрываете ситуацию только один раз?
  — Это случается редко. Один или два раза мы разыгрывали сражения как шахматные партии, и Ферди все время выигрывал. После этого у меня пропал энтузиазм к подобным затеям.
  — Конечно, — полковник кивнул, одобряя мое разумное решение.
  В доме, как и во всей округе, установилась тишина. Облака рассеялись, открыв большой кусок чистого голубого неба. Солнечные лучи высвечивали зимнюю пыль на строгом металлическом столе, за которым сидел Шлегель. За его спиной на стене висела коллекция фотографий в рамках. Здесь же были и документы, как и фотографии, рассказывающие о карьере хозяина дома. Вот Шлегель кадет летной школы в кабине биплана «Стирман» на каком-то солнечном американском аэродроме во время Второй мировой войны; вот он — улыбающийся пилот истребителя, на фюзеляже которого видны две свежие свастики; а здесь Шлегель уже капитан — только что вернулся с задания с какого-то тропического острова; а здесь — худой, изможденный, — ему помогают выбраться из вертолета. Было также с полдюжины групповых фотографий и на всех в центре Шлегель.
  Пока я разглядывал фотографии, послышался отдаленный гул Ф-4. Они были как точки в голубом небе, курс держали на север.
  Шлегель предположил, что они летят на полигон вблизи Кингз Линн.
  — Они сделают разворот на северо-запад, — пояснил он, и как только эти слова были сказаны, самолеты изменили курс. Я повернулся скорее к сэндвичам, вместо того, чтобы похвалить его. — Я же говорил, — сказал он.
  — Ферди не хотел давать никому возможности ссылаться на дороговизну машинного времени как на уважительную причину.
  — Да, я слышал, а что, эти исторические исследования вообще стоят машинного времени?
  Я не отреагировал на провокацию. Человек не будет расходовать свое свободное время на то, в успех чего он не верит. Я сказал:
  — Вы босс, вы и решите.
  — Я хочу понять, чего это стоит. Мы не можем позволить поедать сами себя у всех на глазах.
  — Центру верят, полковник Шлегель. По договоренности исторические исследования являются частью работы Центра. У нас нет необходимости давать прибыль к концу года.
  Он ущипнул себя за нос как летчик, снимающий синусное давление.
  — Съешь еще сэндвич, сынок. А потом я отвезу тебя к поезду на два двадцать семь.
  — Фоксуэлл — историк, полковник, он посвятил много лет историческим исследованиям. Если они будут прекращены, это негативно скажется на всей группе.
  — Это ваше мнение?
  — Мое мнение.
  — Я буду иметь его в виду при определении цены этих исследований. А сейчас как насчет еще одного сэндвича?
  — Только без майонеза, — попросил я.
  Шлегель встал, повернулся ко мне спиной и посмотрел вслед улетевшим «фантомам».
  — Буду с тобой откровенным, сынок, — начал он. — Ваша работа не закончена, но я могу прекратить ее. «Опекуны» перестали контролировать Центр, хотя и остаются в списках авторского коллектива на обложке журнала Центра и упоминаются в годовых отчетах. Теперь руководство через меня осуществляет тот же комитет по морским делам, что управляет Аналитическим центром ВМС США, вашей Британской школой подводников и группой «Норд» НАТО в Гамбурге.
  — Понятно.
  — О, ты сможешь продолжать дальше исторические исследования, если это то, чего ты хочешь, но дни лошадей и кабриолетов проходят и тебе бы лучше убедиться, что Фоксуэлл знает это.
  — Я уверен, это станет очевидным, полковник.
  — Черт, ты прав, это станет очевидным. — Шлегель посмотрел на часы: — Нам лучше одеваться — стоянка поезда очень короткая.
  Глава 5
  «Никакие решения или действия во время военной игры не являются обязательными и не связывают стороны, если не оформлены письменно».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  В кабинете Ферди Фоксуэлла стояла твердотопливная плита. Он очень любил тепло и поэтому подкупил пятерых сменивших друг друга швейцаров, которые втихаря таскали ему уголь от соседей. Я думал, что швейцары менялись, чтобы Ферди было кому давать взятки, но он сказал, что эти домыслы — плод моего больного воображения.
  В любом случае, у него была плита, и я любил зимой заходить к нему в кабинет, так как тоже люблю тепло, правда, в меньшей степени.
  Когда я вошел, Ферди читал «Красную звезду», газету советского Министерства обороны, которая использовалась СМЕРШем, чтобы убивать своими скучными материалами.
  — В России сто двадцать военных училищ, — сказал Ферди. — И это не считая институтов по подготовке технических специалистов. — Он завернул страницу, подворачивая ее по мере того, как прочитывал колонку. Закончив читать, Ферди поднял голову: — Шлегель ирландец?
  — Да, — ответил я. — Выходец из бостонской семьи О’Шлегелей.
  — Я так и думал.
  — Последняя программа не получилась, Ферди. Машина дважды выдавала отказ. Когда один из парней внес коррекцию, машина приняла программу, но затем вновь встала. Сейчас делают промежуточную распечатку.
  — М-м.
  — Кому-то сегодня ночью придется остаться.
  — Зачем?
  — Если сегодня не закончим, у нас до четверга не будет машинного времени. Или ты знаешь, как подзаряжать пустые компьютерные батареи?
  Наши программы записаны в ФОРТРАНе (языке расшифровки формул) и вводятся в компьютер вместе с «процессорной лентой», переводящей в команды, которые исполняет машина. При использовании ФОРТРАНа возможно программирование определенных общих ошибок (как в данном случае по вине Ферди был введен двойной знак), чтобы посмотреть в распечатке работу машины. В этот раз компьютер выдал следующее послание: «Я всего лишь машина, но и я знаю, что знак надо печатать один раз».
  Я думал, это рассмешит Ферди, и подтолкнул к нему распечатку через стол в надежде, что он ее возьмет и пришпилит на стену. Ферди посмотрел на послание, скатал из него шарик и бросил в направлении корзины для мусора.
  — Чертов Шлегель, я думаю, узнает об этом.
  — Он просматривает материалы каждый день.
  — Только потому, что ты их ему носишь.
  Я пожал плечами. У Ферди не было необходимости делать программы самому, но так как эту составлял он, то и ошибка была на его совести, глупая ошибка. Ее никак нельзя было скрыть от Шлегеля.
  Нет необходимости в стычке между Ферди и шефом, тем не менее она кажется неизбежной, что они оба уже поняли. Фоксуэлл отнесся к моей работе в качестве личного помощника Шлегеля как к штрейкбрехерству; Шлегель же был убежден, что я провожу половину своего рабочего времени, покрывая некомпетентность моих закадычных друзей.
  Ферди бросил скомканную газету в корзину и вздохнул. Он не читал ее, он ждал, когда я вернусь от компьютера. Встал со стонами и кряхтением, спросил:
  — Выпить хочешь?
  — В «Лайтхаусе»?
  — Где захочешь.
  Обычно Ферди был более высокомерным в своих предложениях. Я принял его слова за извинение.
  — Только чтобы домой не очень поздно вернуться, — согласился я.
  Вечер был холодный. «Лайтхаус» оказался переполнен: в основном завсегдатаи, несколько студентов-медиков, члены Уэльсского регбийного клуба, в ряды которых внедрились несколько сильно подвыпивших австралийцев.
  — Я знал, что он окажется ублюдком, — сказал Ферди, туго заматывая на шее кашемировый шарф. Подали напитки и он положил на стойку фунт: — Выпей с нами, хозяин.
  — Спасибо, мистер Фоксуэлл, мне чего-нибудь покрепче, — поблагодарил бармен.
  Как это свойственно ему, Ферди выбрал укромный уголок у стойки бара под огромной бочкой хереса, образующей заднюю стену.
  — Ты единственный, кто может руководить русским направлением, Ферди, — сказал я. — Почему бы тебе завтра не поговорить со Шлегелем? Скажи ему, что если не вернет двух твоих помощниц и программиста, то ты за себя не ручаешься.
  — Не ручаюсь? — спросил Ферди. — Ты имеешь в виду старый прием каратэ «и-и-я»!
  — Ферди, он замену тебе будет искать недели. А направление без руководителя оставить не могут, так? Черт, тебе что, вообще деньги не нужны? Я не понимаю, чего ты так упрямишься.
  — И-и-я, Шлегель! — попробовал силы Ферди. — Нет, не думаю, что это мой стиль.
  — Считаешь, мне больше подходит?
  — Старик, я этого не сказал.
  Ферди скорчил гримасу, изображая Шлегеля.
  — И кончай эту чепуху со всякими «и-и-я», Фоксуэлл. Ты хорошо изображаешь неудачника, и я тебе неудачника покажу, — закончил он, растягивая слова на южный манер, как это было свойственно Шлегелю. Я со страхом подумал, что́ Ферди вытворяет, изображая меня в мое отсутствие.
  Я сказал:
  — Ты должен как-нибудь на уик-энд собрать у себя твоих титулованных родственников…
  — И пригласить Шлегеля с женой. Ты знаешь, я даже решил, что…
  — Большие люди мыслят одинаково.
  — Но это как-то унизительно, да?
  — Ты знаешь своих родственников лучше меня.
  — Лучше, но даже мои ублюдочные родственники не заслуживают, чтобы я им устраивал уик-энд в компании Шлегеля. Пей, старина, сейчас еще закажем.
  Ферди движением бровей заказал бармену, с которым обращался как со старым семейным слугой, еще выпить. Я заплатил, и Ферди присосался к бренди с содовой, как будто боялся, что отнимут.
  — Какая разница, — сказал он, осушив стакан. — Ясно, что чертовы янки хотят нас закрыть.
  — Здесь ты не прав, — возразил я.
  — Время покажет, — зловеще сказал он.
  — Нет необходимости ждать. Я тебе скажу, что они всадят пару миллионов в исследовательскую группу в следующие шесть месяцев. У нас будет пять часов машинного времени в день, включая субботу и воскресенье.
  — Ты серьезно?
  Но Ферди знал, что я говорю серьезно.
  — Прогнозы будем делать, — сказал я. — Вместо исследований мы должны будем делать прогнозы: стратегические предсказания, что может случиться в будущем.
  Ферди был всего на несколько дюймов выше меня, но всегда, когда он нагибался, чтобы что-то мне на ухо сказать, я чувствовал себя карликом.
  — Нам понадобятся все американские данные — все серьезные данные, — сказал он.
  — Я думаю, мы их получим, Ферди.
  — Придется напрячься. Материалы будут иметь высший гриф секретности. Уровень Объединенного комитета начальников штабов! Прямо как в гестапо!.. Пластиковые кредитные карточки с нашими фотографиями, а Шлегель контролирует наши активы.
  — Не надо меня цитировать… — Я пожал плечами.
  Ферди уткнулся в бренди.
  — О’кей, — проворчал он, — тогда это просто повседневная работа.
  Как по сигналу в бар вошел Шлегель. Я видел, как он ищет нас. Поочередно он изучал все лица у стойки, затем перешел на остальных посетителей.
  — Я рад, что нашел вас, — сказал он и улыбнулся, как бы давая понять, что не замечает того, что застал нас в баре в рабочее время.
  — Мне бренди с содовой, — сказал Ферди, — а это вино марки «барли».
  — Хорошо, — ответил Шлегель и махнул рукой, показывая, что понял. — Вы не можете сыграть завтра за адмирала «красных» для представителей ОВМС НАТО?
  — И-и-я, — ответил Ферди.
  — Ну-ка повторите еще раз, — попросил Шлегель, прикладывая руку к уху.
  — Так, коротенькое замечание, — ответил Ферди. Он скрестил ноги и прикусил губу, как бы пытаясь разрешить возникшую проблему, хотя мы все знали, что он сделает это, если Шлегель попросит.
  — Так было в Пирл-Харбор, — сказал Шлегель. — Единственное, о чем прошу, — просто отработайте противолодочные действия, чтобы показать этим идиотам, как мы работаем.
  — Отработать противолодочные действия, — спокойно повторил Ферди, как будто в первый раз слышал это словосочетание. Легко понять, почему Шлегель злится.
  — Отработать противолодочные действия, — не теряя самообладания, произнес еще раз Шлегель. Он говорил будто с маленьким ребёнком: — Вы будете играть за главнокомандующего русским Северным флотом, а эти ребята из НАТО будут за «синих» противостоять вам.
  — А в какой игре?
  — Тактическая игра «Северный мыс», но если она выйдет за рамки тактической, мы препятствовать не будем.
  — Хорошо, — согласился Ферди, когда пауза подошла к критической отметке.
  — Вот и прекрасно! — обрадовался Шлегель с таким энтузиазмом, что один из членов Уэльсского регбийного клуба прекратил петь.
  Полковник посмотрел на нас и улыбнулся:
  — Будут адмиралы Кассиди и Финдлейтер: высший командный состав ОВМС НАТО. Ну, мне предстоит еще многое сделать до их прибытия. — Он оглядел бар, как будто искал наших собутыльников. — Не опаздывайте утром.
  Ферди проводил его взглядом до самой двери.
  — По крайней мере теперь знаем, как избавиться от этого ублюдка. Попросить его купить чего-нибудь выпить.
  — Остынь, Ферди.
  — О, не думай, что я не вижу происходящего вокруг. Иди, купи мне еще выпить, и я стану к нему снисходительнее.
  — Хорошо, Ферди. Ты идешь своей дорогой. — С минуту я готов был взорваться, как это случалось раньше. Но надо помнить: я личный помощник Шлегеля и так это должно выглядеть. Я сказал:
  — Постучи четыре раза по стойке. Помнишь?
  — Прости, — сказал Ферди. — Чертовски трудная неделя была.
  — Почему?
  — Я уверен, они опять следят за домом.
  — Кто?
  — Помнишь, нас ограбили в прошлом мае; возможно, те же самые люди.
  — О, грабители.
  — Да, я знаю, вы все думаете, что я придумал.
  — Нет, Ферди.
  — Подожди пока тебя ограбят. Это не так уж смешно.
  — А я никогда так и не говорил.
  — Вчера ночью у дома стояло такси. Водитель просто сидел и ждал — почти три часа.
  — Такси?
  — Еще скажи, что он ждал пассажира. Спросишь, был ли включен счетчик — да, был включен. Но это не значит, что он не мог быть грабителем. Что делать около моего дома в три часа ночи?
  Был подходящий момент рассказать Ферди о моем визите на старую квартиру. Рано или поздно мне придется кому-нибудь рассказать, пока же я даже Мэрджори не сказал. Именно в этот момент я вспомнил, что не видел Мэйсона — человека, который меня опознал, — в Центре в последнее время.
  — Ты помнишь маленького придурка по имени Мэйсон? Он распечатки сводок погоды готовит. У него еще была в кабинете маленькая собачонка, которая однажды выбралась в холл и на нее наступил итальянский адмирал.
  — Мэйсон его звали.
  — Я и говорю: Мэйсон.
  — Он ушел, — сказал Ферди. — Говорят, получает теперь в два раза больше. Устроился где-то в немецкой компании по производству компьютеров… Гамбург или что-то вроде того… Считаю, хорошо рокировался.
  — Как давно ушел?
  — Пока мы были в походе. Месяц или около того. Надеюсь, ты не одалживал ему денег?
  — Нет.
  — Повезло. Насколько я знаю, он предупредил об уходе только за сутки. Ребят это взбесило.
  — Еще бы.
  — Он пришел к нам из Таможенного управления, — сказал Ферди, будто это что-то объясняло.
  Возможно, лучше всего рассказать Ферди о квартире номер восемнадцать вот так — за стаканчиком. А какова альтернатива: подозревать всех — паранойя, сумасшествие, внезапная смерть и путь к великой сцене из «Короля Лира».
  — Ферди, — позвал я.
  — Да.
  Я с минуту смотрел на него, но так ничего и не сказал. Умение секретничать не относится к числу моих достоинств: возможно, это умение свойственно только детству. По крайней мере такова теория Мэрджори.
  — Это у тебя бренди с содовой, да, Ферди?
  — Точно, бренди с содовой, — вздохнул он. — Ты подождешь, пока я посмотрю программу еще раз?
  Я кивнул. Мэрджори уже знает, что мне придется задержаться.
  — Будет быстрее, если мы займемся этим вместе, — сказал я.
  
  Когда я наконец покинул Центр, то не сразу поехал домой. Я направился на Ерлз Корт и проехал мимо своего бывшего дома. В конце улицы припарковал машину и просидел минуту-другую, раздумывая. На мгновение я подумал, что лучше было бы все рассказать Ферди и, возможно, взять его с собой сюда, но сейчас уже поздно мечтать об этом.
  Я перешел на другую сторону улицы. Ночь была прекрасна. Над закругленными крышами домов удивительная россыпь звезд. Живительный полярный воздух, расчистивший небо от низких облаков, делал шум проезжающих автомобилей и моих шагов неестественно громким. Я ступал осторожно, делая вид, что ищу свою машину на стоянке. Но необходимости вести себя столь осторожно не было. Я увидел их метрах в пятидесяти впереди и намного раньше, чем они могли увидеть меня. Это был оранжевый «форд»: черная виниловая крыша, жалюзи на заднем стекле и какое-то абсурдное устройство, вероятно, для того, чтобы не отрывались задние колеса на скорости больше 1M. Фрэзер. Без сомнения, были и другие машины, похожие на эту, но эта принадлежала Фрэзеру. Длинная антенна и силуэт треугольника Адмиралтейства на стекле подтверждали мое предположение. Похоже, Фрэзер решил воспользоваться личной машиной вместо казенной.
  С ним была девушка. Они курили и разговаривали, однако сидели так, чтобы держать в поле зрения мой бывший дом.
  Говорят, что на смертном одре Вольтер, которого попросили отказаться от дьявола, сказал: «Сейчас не время наживать себе новых врагов». То же чувство я испытывал к Фрэзеру, кто бы и что бы за ним ни стояло. Я включил зажигание и подумал о доме.
  Хотел поймать окончание концерта на третьем канале радио, а поймал новости на четвертом. В понедельник начинается забастовка рабочих автомобильной промышленности, требующих увеличения заработной палаты на тридцать процентов и шестинедельного оплачиваемого отпуска. Русские объявили состав делегации из шести человек, которая в Копенгагене примет участие в переговорах по воссоединению Германии. В делегации две женщины, включая главу делегации, которая будет бороться за место председателя в этом копенгагенском цирке. (Кандидатура эта поддерживается энергично организацией «За освобождение женщин», члены которой планируют организовать поход в Вестминстер в воскресенье в полдень). В парикмахерской в Финсбургском парке произошел пожар, ограбили выплатной пункт в Энсоме. В прогнозе погоды обещали мороз, облачность и дождь. А я пропустил лучшую часть концерта.
  Глава 6
  «Количество штабных офицеров или советников не обязательно должно быть равным или как-то ограниченным».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Здание Центра — сейчас он называется Лондонский Центр стратегических исследований — является ужасающим примером эпохи готического Возрождения и было бы в любом другом городе слишком бросающимся в глаза, чтобы в нем размещать секретное учреждение. Но это не относится к Хэмпштеду.
  «Каледония»— было выгравировано на портале здания — построена фабрикантом железных изделий в девятнадцатом веке в честь решения Королевских ВМС усилить «деревянные стены» Англии броней.
  Это был трехэтажный коричнево-горчичного цвета монолит с башнями, куполами, бойницами для лучников. Главная лестница отнюдь не вызвала бы спазм у Басби Беркли, а мозаичные сцены из морской жизни давали возможность Диснею гордиться собой.
  Запах дешевого средства для чистки металлических изделий и теплого машинного масла проникал даже в отапливаемую печкой конуру Ферди, а карболка, которую использовали для мытья холла, была причиной гибели салата, выращиваемого мной в оранжерее.
  Возможно, внимание людей, выбравших «Каледонию» для размещения Центра, привлек зал с покатой крышей, использовавшийся в свое время для проведения балов. И хотя пол зала лет десять-двадцать топтал армейский сапог, он сохранил свой внешний вид и упругость. Чтобы организовать Главный пункт управления — ящик богов — галерею расширили и застеклили. Теперь директор и его окружение могли сверху наблюдать за происходящим на столе-планшете.
  Стол-планшет занимал почти весь зал. Ширина стола составляла добрых семь метров, а длина по меньшей мере метров двенадцать. В нижнем левом углу планшета находился остров Яна Мэйена. Северный полюс — на середине вверх от левого угла, справа — северное побережье Советского Союза от Моря Лаптевых и Новосибирских островов до Мурманска и далее часть Норвегии.
  Весь планшет, являвшийся нашим хлебом с маслом, можно было сложить и заменить другими широтами. Сектора на планшете скреплялись шарнирами, чтобы участники игры могли дотянуться через Лапландию к Баренцеву морю. Недалеко от нижнего обреза располагался район Белого моря с Архангельском, где командование советским подводным флотом построило большой подземный командный пункт и несколько мощных передатчиков, чтобы контролировать подводные лодки Северного флота.
  Всего в нескольких сотнях миль в Мурманске находился штаб Северного флота и дальше вдоль фьорда Кола — город Полярный. Это незамерзающий почти круглый год порт, из которого летали Ту-16 советского ВМФ: огромные «Бэджеры» с воздухозаборниками под каждым крылом, начиненные радарами и разведывательной аппаратурой и настолько нагруженные ракетами и бомбами, что русским пришлось увеличить взлетно-посадочную полосу на пятьсот метров, чтобы самолеты могли подняться в воздух. Эти парни долетали до Хэмиша и даже до устья Темзы, а затем уходили в Атлантику: засекали оборонные объекты, слушали радиопереговоры и следили за судами вплоть до восточного побережья Канады.
  Отсюда же уходили на задание реактивные самолеты-лодки, вооруженные самонаводящимися торпедами и ядерными глубинными бомбами. Летом они патрулировали Северный морской путь, а зимой — арктические льды. Здесь же базировались вертолеты всех типов и размеров, от двухместных до тяжелых транспортных. Ребята они были, без сомнения, неплохие, но не думайте, что они продолжали бы свое всепогодное патрулирование, случись что с одним из судов.
  — Все собрались? — спросил Ферди и подождал, когда два последних гостя присоединятся к нам.
  В обязанности Ферди не входил показ визитерам Центра, но сегодня, когда я стал личным помощником Шлегеля, эта обязанность перестала быть и моей. Нашли компромисс: пока Ферди водил их по зданию, я находился рядом.
  Гости посетили пункт управления «синих», где им придется сидеть неделю и «вести» боевые действия в Северном море. Это был прекрасный кабинет на первом этаже с круглолицыми ангелами по обеим сторонам камина и хрустальной люстрой. Люстра уцелела во время больших перемен, превративших элегантную библиотеку в пункт управления типа тех, что можно увидеть на ракетных крейсерах, только размером побольше. Рядом находилась квадратная комната, превращенная в гидроакустическую станцию, используемую нами для специальных игр, которые выполняли вспомогательную роль при разработке боевых действий. Сейчас ставни были открыты и пункт управления «синих» освещался солнечным светом, но завтра комнату затемнят, если не считать дисплеев и боковой подсветки, высвечивающей ход боевых действий шаг за шагом.
  Библиотека — как мы продолжали ее называть — имела дверь, ведущую на верхнюю галерею. Ее прекрасная резная красного дерева балюстрада образовывала площадку, с которой можно было увидеть ярко раскрашенную мозаику пола внизу в холле. Было легко представить холл заполненным мужчинами в морской форме, разговаривающими о дредноутах, и женщинами в шелке и страусиных перьях, шепчущимися о любовных похождениях короля Эдуарда VII.
  Комната по соседству с библиотекой когда-то служила небольшой спальней, а сейчас здесь был оборудован конференц-зал с телевизионным приемником, по которому транслировали последнюю информацию с пункта управления «синих». В этой комнате гости проведут большую часть времени, глядя на экраны дисплеев и агонизируя при решении проблемы: сохранить ядерные заряды или бросить свои передовые подводные лодки. На этом же этаже находились ванные комнаты, спальни, хорошо снабжаемый бар и часовой, который должен не позволять участникам игры подсматривать, что происходит внизу на большом столе-планшете, так как именно на нем было отражено истинное положение обеих сторон. «Синие», так же как и внизу «красные», получали только результаты докладов и анализа. Это была своего рода игра «Угадайка».
  — При проведении больших стратегических игр мы часто принимаем, что северное побережье Норвегии уже оккупировано Советским Союзом, — сказал Ферди. — Если начнется война, это неизбежно произойдет — и мы думаем, что произойдет быстро.
  Однажды для группы старших офицеров ВВС группы «Норд» он изложил эту мысль в более резкой форме. Никто из них, особенно норвежцы, не проявил себя способным воспринять данную стратегию Ферди.
  Но сегодня норвежцев не было. Я смотрел на гостей, выстроившихся вдоль стола-планшета. Позади двух высокопоставленных американских адмиралов и их адъютантов стоял обычный набор слушателей: хорохорящиеся тридцатилетние, серьезные сорокалетние, отчаянные пятидесятилетние, офицеры-профессионалы, которые в своих плохо сидящих цивильных костюмах больше похожи на страховых агентов. Какие-либо неожиданности случались редко. Пожилой капитан из Новой Зеландии с мягким говором, член комиссии по закупкам; лысый голландец — старший офицер разведки; два американских капитана-подводника, только что после поездки в штаб ОВМС НАТО в Тихом океане; гражданский специалист из ОВМС НАТО в Атлантике; несколько ребят из посольств и одноглазый немец, уже дважды признавшийся нам, что потопил более ста тысяч тонн союзнических грузов. «Во время войны, конечно», — добавил Фоксуэлл, но это были только его слова.
  — Возникает проблема для всех этих военных игр, — сказал один из военных атташе, канадец. — Если вы не привнесете элемент случайности — принцип «кому повезет», — вы не поймете, что может случиться в войне. Сделайте это — и вы станете участниками азартной игры.
  Я подмигнул Ферди, но он продолжал выдерживать строгое выражение на лице, пока его разглядывал канадец. Мы часто говорим, что независимо от того, как медленно вы ведете брифинг, один из этих дятлов обязательно успеет задать подобный вопрос. Это можно заложить в машину и распечатать.
  — У нас не те военные игры, что вы имеете в виду, — ответил Ферди. Он пригладил свои взъерошенные волосы. — Лучше относитесь ко всему как к воспроизведению фрагмента истории.
  — Я не имею целью обидеть вас, — сказал канадец.
  — Одни моменты истории более поучительны, другие — менее. Если вы почерпнете что-либо из здешнего опыта — прекрасно, но опасно рассматривать происходящее как будущие события.
  — Это поэтому во главе вашего учреждения стоит гражданский человек?
  — Может быть. — Ферди нервно взял один из пластиковых маркеров из утреннего прогона. — Давайте все же проясним. Мы не управляем какими-либо элементами флота отсюда, мы также не можем предсказать, что будет сделано в будущем. Однажды мы сделали энергичную попытку перестать использовать слово «игра» для обозначения того, чем мы здесь занимаемся, — «исследование», вот рабочее слово, — но все напрасно, люди больше привыкли к слову «игра».
  — Причина в том, что ваши материалы устаревают к моменту попадания на стол-планшет? — спросил голландец.
  — Материалы, используемые здесь, собираются разведывательными кораблями и самолетами. Мы, возможно, могли бы сделать радиозапрос и иметь достаточно свежие данные для игры, но если игра будет проводиться в том же темпе, что и реальное сражение, пользы не будет или будет очень небольшая.
  — Я кое-что вам скажу, мистер Фоксуэлл, — начал капитан-немец. — Если, Боже упаси, нам когда-нибудь придется передавать данные электронной разведки с Баренцева моря… — он постучал по столу, — я дам вам дюжину пятизначных кодов до того, как русские пройдут ядерные минные поля, и навсегда закончу ваши игры.
  Новозеландский офицер спросил:
  — Время игры всегда идет намного медленнее, чем в реальной действительности?
  — Да, по многим причинам это так. Завтра, когда вы будете играть за «синих», пытаться контролировать океан, полный кораблей, подводных лодок и самолетов, осуществлять снабжение и воздушное прикрытие баз — когда вы будете стараться распознать, какой из докладов наблюдателей содержит истинную информацию об ударном флоте Советов, а какой нет, вы захотите, чтобы времени у вас было в два раза больше того, что вы имеете.
  — А вы будете играть против нас в одиночку? — спросил немец.
  — Нет, — ответил Ферди. — У меня будет такой же как у вас штат.
  Я перебил его:
  — Мистер Фоксуэлл скромничает. Штаб «красных» — это завидное назначение для тех из нас, кто хочет легкого успеха.
  — Я уже много раз был «красным» адмиралом, — сказал Ферди. — И помню много ответов компьютера на мои запросы. Мне будет намного легче, чем вам, держать перед глазами всю складывающуюся ситуацию. Я знаю все тактические хитрости, которые вы можете использовать. Между прочим, вы уже решили, кто будет со мной на стороне победителей?
  — Я, — ответил капитан-подводник из США.
  — Уверенность, которую вы демонстрируете, мистер Фоксуэлл, — ядовито улыбнулся немец, — объясняется низким уровнем подготовки тех, кого к вам присылают, или тем, что вы очень хороший специалист? — Он облизнул губы, как бы слизывая последние капли лимонного сока.
  — Я выдам вам свой секрет, — сказал Ферди. — Вы самые опытные морские офицеры с большой практикой. Но все моряки романтики. Вы смотрите на стол-планшет и видите фрегаты, крейсера и ядерные подводные лодки. Вы слышите двигатели, чувствуете запах дизеля, вам чудятся голоса товарищей. Вводить в бой эту технику — с находящимися в ней людьми — для вас это драма. Вы сомневаетесь, вы колеблетесь, вы погибаете.
  — А вы не моряк, мистер Фоксуэлл? — спросил немец.
  — Для меня, — ответил Ферди, — вы только мешочек с пластиковыми маркерами. — Он взял один из маркеров, указывавший состав, направление действия и опознавательные знаки морских сил за островом Яна Мэйена, осторожно подбросил вверх и поймал. Затем запустил его в дальний угол комнаты, где маркер с треском и приземлился.
  В пункте управления установилась тишина. Адмиралы продолжали смотреть на Ферди с тем вежливым интересом, с каким чемпионы смотрят на своих конкурентов.
  — Ну что же, встретимся завтра, джентльмены, — закончил Ферди. — Приходите на бой.
  Глава 7
  «Успех ила неуспех всех военных игр определяется только через анализ, проводимый после игры. Поэтому достижение цели игры еще не обеспечивает победу».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Когда идут военные игры, Центр коренным образом меняется. Столовая накрывает сорок завтраков и в баре не остается даже стоячих мест. В соответствии со своими новыми обязанностями личного помощника Шлегеля я большую часть времени проводил на Главном пункте управления, наблюдая с балкона за тем, что происходит на столе-планшете. Я также входил в число немногих избранных, кому во время игры разрешалось заходить в пункты управления как «синих», так и «красных».
  Ферди и пять его заместителей играли за «красных» внизу. Соседняя комната (конференц-зал) использовалась редко и только в действительно кризисных ситуациях. Ферди любил сидеть в затемненном пункте управления, наблюдать за экранами дисплеев и спорить с операторами. Иногда, когда он уставал, споры затягивались, и Шлегель посылал меня вниз прекратить их. В этот раз признаков «вавилонского столпотворения» не было. Даже «синие» в первый день держались спокойно, хладнокровно, вычитывали информационные сводки, спрашивали то, что им было неясно, у технических референтов.
  Как и начальные ходы шахматной партии, первые действия в игре были предсказуемы. Дебютный ход конем, когда эта фигура занимает оборонительно-наступательное положение, был вполне сравним с первыми действиями сторон — размещением подводных лодок с ядерными ракетами как можно ближе к прибрежным городам противника. Делалось это для того, чтобы не допустить атак на лодки (из-за боязни противной стороны, что от глубинных бомб ядерные заряды на лодках сдетонируют и уничтожат прибрежные города). Прорывы «слонов» были сравнимы с битвой за северное побережье Норвегии, так как русским были необходимы незамерзающие порты для сосредоточения всех надводных сил в Атлантике.
  Зимние сражения за незамерзающие порты были скорее делом удачи, чем расчета. Вторжение в Норвегию русских наземных сил «красными» не планировалось. Ферди получил эту информацию с большого компьютера. Развитие событий зависело от действий НАТО и ВМС США в других районах и в другое время. Продвижение русских войск при поддержке авиации по Финляндии в направлении Тромсё предоставляло морякам возможность самим решать свои проблемы. Но высадка морского десанта в порту Нарвик вынудила подводные лодки заняться решением оборонительных задач и заставила «красных» решать проблему колки льда, эскортирования конвоев, патрулирования Северного морского пути, а это означало, что вся авиация должна быть задействована для прикрытия.
  Ферди повезло: современная стратегия исходит из того, что Швеция и Финляндия будут стараться не допустить продвижения через свою территорию, то есть центр борьбы будет перенесен слишком далеко на восток, чтобы истощить силы Северного флота «красных». Ферди облегченно вздохнул, когда читал полученный с телепринтера доклад о действиях наземных сил.
  Он предложил мне одну из своих лучших сигар. Я отмахнулся:
  — Пытаюсь бросить.
  — Плохие времена, — сказал Ферди. Он аккуратно обрезал сигару фирмы «Панч Сьюприма» и предложил ее американцу-подводнику, выполнявшему обязанности адъютанта Ферди: — Сигарку, малыш?
  — Нет, спасибо, товарищ.
  Сигара разгорелась и Ферди выпустил кольцо дыма.
  — Мне нужны данные воздушной разведки и точные данные о дрейфе льдов.
  — У нас есть эти данные, — ответил подводник.
  — У нас есть средние показатели за сезон. А я хочу иметь точные данные. — Он нацарапал заявку на данные воздушной разведки, и клерк напечатал ее на телепринтере, соединенном с Главным пунктом управления Шлегеля.
  — Прогноз: видимость — две мили, потолок облачности — четыре тысячи футов, — доложил метеоролог.
  Клерк за телепринтером ждал ответа с Главного пункта управления.
  — Они дают нам две летающие лодки Бе-10 «Мэллоу» из Мурманска.
  Ферди прочертил на карте линию красным карандашом. Она отделила Белое море от Баренцева в самом узком месте на западе. Клерк за телепринтером взял карточку Бе-10 и запросил компьютер о вооружении реактивных летающих лодок, которые Ферди собирался использовать. Летающие лодки имели на вооружении ракеты, самонаводящиеся торпеды, глубинные бомбы. Ферди кивнул и передал распечатку подводнику.
  — Пустите их в самом начале, — сказал Фоксуэлл и повернулся ко мне. — Шлегель опустит облачность и выведет из боя эти летающие лодки, вот увидишь.
  — Не говори глупостей, Ферди. Прогноз погоды идет с компьютера, и ты это знаешь.
  Ферди мрачно улыбнулся.
  Я продолжал использовать личный шкаф в кабинете «красных», главным образом не потому, что это было удобно мне, а чтобы не обидеть Ферди. Я прошел в узкую подсобку и дал двери захлопнуться, прежде чем включить свет.
  Здесь было восемь шкафов — по одному на каждого офицера пункта управления, плюс пара свободных. На двери моей наклеена фотография обнаженной красотки из «Плейбоя», «наследство» от предыдущего владельца шкафчика. Эротический эффект фотографии не увеличивался портретом Бетховена, который Ферди аккуратно подклеил над головой дивы. Не давали этого эффекта и футбольные бутсы, дорисованные неделей позже неизвестным художником, любителем коллажа. К тому времени мало кто еще не знал, чей это шкафчик. Сейчас угол дверцы оказался отогнут вправо каким-то тупым инструментом, а в вещах кто-то порылся, хотя я собирался забрать их сам.
  — Мой шкафчик взломали, Ферди.
  — Я заметил это, — ответил он.
  — Большое спасибо.
  — Криком делу не поможешь.
  — Тогда скажи, как помочь делу, — попросил я.
  — Что-нибудь пропало? — поинтересовался американец.
  — Нет, насколько я успел заметить.
  — Ну вот, а ты шумишь, — сказал Ферди.
  — Пойду прогуляюсь, — сказал я.
  — Скажешь Шлегелю, что мне нужен прогноз погоды?
  — Скажу. Но он возьмет информацию с компьютера, как я тебе и говорил.
  — Позаботься о хорошей погоде или забудь о сегодняшнем обеде, — предупредил Ферди.
  — Ну, ты так просто не отвертишься, — ответил я. — До встречи в восемь.
  Ферди кивнул:
  — Мы собираемся установить несколько гидроакустических буев и начнем поиск с помощью летающих лодок. Хорошенько просмотри сводки погоды и затем используй их.
  Молодой американец-подводник уже был без кителя и теперь ослабил галстук. Он двинул пластиковые маркеры, обозначавшие русские летающие лодки, вдоль линии льдов. Океан, который всегда казался ему пустынным, сейчас превратился в сеть станций опознавания и морских радаров. Летающие лодки были самым эффективным оружием, так как могли садиться на воду и опускать свои системы поиска под воду. Затем магнитные детекторы малого радиуса действия извлекаются из-под воды и вы узнаете, действительно ли в этом районе находится подводная лодка, а не просто кит или теплое течение.
  — Какова ледовая обстановка? — спросил американец.
  — Забудь обо льдах — направляй лодки в любой район, где хочешь начать поиск.
  — Сажать на лед?
  — У них есть шасси — они либо приземлятся, если лед достаточно прочный, либо приводнятся.
  Парень повернулся ко мне:
  — Русские когда-нибудь так делали?
  — Нет, — ответил я. — Но это безусловно изменит тактические карты, если случится.
  — Это хорошенько встряхнет электронику, — сказал парень. — Самолет весит тонн сорок — произойдет разрушение заклепок и радиоламп, если так будем сажать летающие лодки. — Он задержал в руке пластиковый маркер, склонившись в замешательстве над глубоководным каналом, где американские ударные подводные лодки, возможно, развернутся, чтобы пойти к русским берегам.
  — Устанавливай эти чертовы маркеры, — взорвался Ферди. — Это война, а не увеселительная прогулка за город.
  — Господи, — прошептал парень, сейчас он уже был в холодном океане, над головой у него — две летающие лодки «Мэллоу», оснащенные всем необходимым для борьбы с подводными лодками: — Но если вы так поступите, места укрыться не будет.
  
  Редко так случалось, что я возвращался домой достаточно рано, чтобы думать о правилах парковки. Мэрджори была уже дома. Она была одета, чтобы идти на обед к Ферди. Выглядела она красивой и отдохнувшей и явно намеревалась проявить обо мне «материнскую» заботу. Она сварила большой кофейник кофе и добавила к нему тарелку флорентийского печенья, поставив поднос со всем этим на расстоянии вытянутой руки от моего любимого кресла. Мэрджори предложила подвинуть свою машинку, чтобы и моей хватило места у счетчика. И перед тем как выйти, чтобы переставить обе машинки, она в третий раз напомнила, что мой костюм лежит на кровати, а чистая рубашка — в верхнем ящике шкафа. Она была такая красивая, умная и любила меня.
  Звонок раздался всего через две минуты после того, как она спустилась вниз. Я покровительственно улыбнулся, как делают мужчины, когда женщина забывает ключи, не может открыть консервы или попадает в пробку на шоссе.
  — Повесь все ключи на одно кольцо… — начал я. Но, когда дверь открылась достаточно широко, я увидел двух мужчин в черных пальто, у одного из них был полированный металлический чемодан, в котором вполне могли оказаться образцы мыла.
  — Спасибо, не надо, — попытался я упредить их.
  Но там, где учились эти двое, на первом уроке прививали навыки преодоления подобных отказов. Оба были тяжеловесами: в больших шляпах, надвинутых низко на глаза, их зубы смело можно было использовать для рекламы зубной пасты. Парни сдвинули плечи. Я почти закрыл дверь, когда четыре сотни фунтов животного протеина навалились на нее, и я сделал пируэт на пол холла.
  При свете, проникавшем через окно холла, я мог рассмотреть их лучше. Одного — смуглого с аккуратно подстриженной бородой, в перчатках из свиной кожи — я видел раньше. Он был пассажиром голубого БМВ, который пытался столкнуть нас в пропасть по дороге в Хэмиш.
  Он и попытался поднять меня, при этом его лицо оказалось достаточно близко, чтобы вмазать ему локтем. Он не испытал всю силу удара только потому, что закрутил головой и заворчал, когда я поставил свою ногу ему на подъем. Он отшатнулся к своему товарищу, но моя победа была непродолжительной. Мы все трое понимали, что у меня будет мало шансов, если они оттеснят меня в более просторную гостиную. «Гости» сделали небольшую паузу перед атакой, а затем я испытал на себе, что пришлось выдержать до этого панелям входной двери. Мои ноги оторвались от пола, и я перелетел через спинку дивана. Когда я приземлялся на ковер, то увлек за собой и поднос, и кофе, и печенье, и снегопад из китайского фарфора.
  Я все еще лежал, вытянувшись во весь рост, когда, переступая через обломки, ко мне подошел гладковыбритый. Моей реакции хватило только на то, чтобы его большой черный хорошо начищенный военного образца ботинок с двумя узлами на шнурке лишь задел мне по уху вместо того, чтобы снести полголовы.
  Я откатился от него и встал на колени. Схватил край ковра и, крепко удерживая его, вновь упал вперед. С поднятой ногой он стоял в очень удобной для меня позе. Я сбил его как кирпичную трубу дымохода. Раздался глухой звук и перезвон, когда он ударился головой в экран телевизора, а рукавом прошелся по кнопкам управления. Какое-то время он лежал без движения. На экране пели куклы, сильно сплющенные и разбитые на горизонтальные кусочки.
  Бородатый не дал мне насладиться эффектом сделанного. Он подоспел, когда я еще и на ноги не успел встать. Одна его рука была готова к удару, другая — искала мое запястье. Но этот дзюдоист потерял равновесие в момент, когда хотел сделать захват. Я со всей силы ударил его. Он отступил на шаг и завопил, впрочем, это могло не произойти, не используй я каминные щипцы, подаренные нам на Рождество матерью Мэрджори.
  Но я ни одного из них не покалечил. Только немного задержал. Хуже того, мои сюрпризы закончились: они стали осторожны. Парень под телевизором уже поднялся на ноги и уставился на мелькавших на экране марионеток, как будто испугался за свое зрение.
  Затем он повернулся, и они стали приближаться ко мне с разных сторон.
  — Эй, давайте поговорим, — предложил я. — Мне известно о технике насильственной продажи товаров, но это глупо.
  Бородатый улыбнулся. Он умирал от желания продемонстрировать на мне свой знаменитый на весь мир «кросс» правой. Я мог заключить это из тех фигур, что он выписывал рукой, демонстрируя, как будет все происходить. Я успел дважды сказать ему колкости, а затем постарался упредить его удар. Удар пришелся мне в предплечье, было чертовски больно, но мой удар правой в челюсть был эффективнее.
  Падая, он повернулся, и я увидел лысину у него на голове. На мгновение мне стало стыдно, но потом подумал, что, возможно, у Джо Льюиса и Генри Купера тоже были залысины. В это время второй провел серию ударов мне по ребрам, и я издал звук старого концертино, брошенного на пол.
  Я ударил в ответ, но лысый, оказавшись сзади, с таким энтузиазмом схватил меня за левое запястье, что мой нос оказался у коленей. Внезапно весь мир рассыпался на горизонтальные кусочки и запел как марионетки в телевизоре, и я услышал, как этот поющий голос кричал:
  — Что я тебе говорил, в машине! Что я тебе говорил, в машине! — Голос был очень злой.
  Это была не Мэрджори. Это был широкоплечий полковник советской службы безопасности, в летах. Звали его Сток. Он размахивал пистолетом и по-русски грозился сделать что-то страшное со своими друзьями.
  — Он напал на нас, — оправдывался волосатый.
  — Давайте работать, — оборвал его Сток. Бородатый поднял металлический чемодан и прошел с ним в соседнюю комнату. — И побыстрее, — поторопил Сток. — Поторапливайтесь, поторапливайтесь.
  — Будут неприятности, — сказал я.
  — Мы думали, вы оба в машине, — объяснил Сток.
  — Купите очки, прежде чем начинать Третью мировую войну.
  — Мы надеялись, вас не будет дома, — повторил Сток. — Все было бы проще.
  — Не надо усложнять таким образом, — разозлился я. — Вы и так выпускаете своих горилл из клетки, смазываете оружие, нападаете на граждан и ломаете мебель достаточно часто, чтобы вскоре жизнь стала здесь такой же простой, как и в Советском Союзе.
  Через дверь мне было видно, как те двое доставали из чемодана дрели и молоток.
  — Они здесь ничего не найдут, — сказал я Стоку.
  — Готовится заговор, — сказал Сток. — Советское официальное лицо в опасности.
  — Почему бы не обратиться в полицию?
  — Откуда нам знать, что полиция тоже не вовлечена в заговор?
  — В вашей стране вы этого не узнаете, — сказал я.
  Сток открыл было рот, собираясь спорить, но раздумал. Вместо возражения он улыбнулся, но улыбка не была сердечной. Он расстегнул пальто, достал платок и вытер нос. Костюм у него был хорошим, западного производства. К костюму он носил белую рубашку и серебристый галстук. Нервозные руки и пронзительный взгляд дополняли облик «Крестного отца».
  — Пять минут и мы уйдем, — сказал он.
  В соседней комнате обменялись короткими русскими фразами. Говорили слишком быстро, чтобы я мог хотя бы приблизительно понять, о чем идет речь.
  — Медицинская сумка, — обратился ко мне Сток. — Зачем вам медицинская сумка?
  — Это Мэрджори, — ответил я. — Моей подружки, она врач.
  Сток дал команду продолжать обыск:
  — Если окажется, что девушка не врач, нам, возможно, придется вернуться.
  — Если девушка окажется не доктором, я, возможно, умру, — ответил я.
  — Вам не причинили вреда, — возразил Сток. Он подошел ко мне и посмотрел на легкую отметину, оставленную рантом ботинка. — Ничего страшного, — сказал он.
  — По вашим меркам, это не более чем приятный вечер.
  Сток пожал плечами.
  — Вы под наблюдением, — сказал он. — Предупреждаю вас.
  — Чем дальше, тем веселее, — ответил я. — Поставьте еще телефон на прослушивание, если от этого вам станет легче.
  — Это не шутка.
  — О! Конечно. Я рад, что вы сказали мне об этом до того, как я начал хохотать.
  Я слышал, как в соседней комнате дружки Стока выстукивали стены и мебель в поисках тайников. Один из парней принес Стоку блокнот, в который я записывал свои расходы. Сток отложил пистолет и надел очки для чтения, чтобы проштудировать страницы блокнота, но я знал, что в записях нет никаких секретных сведений. Я рассмеялся. Сток поднял глаза, улыбнулся в ответ и отложил блокнот.
  — Там ничего нет, — сказал я. — Вы зря теряете время.
  — Возможно, — согласился Сток.
  — Готово, — раздалось из соседней комнаты.
  — Подождите минуту, — попросил я, поняв, что они собираются делать. — Я могу объяснить — эта квартира принадлежала букмекеру. Сейчас там ничего нет. Абсолютно ничего.
  Я оттолкнул Стока, чтобы пройти в соседнюю комнату. Двое его друзей вешали на стену наш бирмингемский ковер. Ковер закрывал вмонтированный в стену сейф, к которому они сейчас прикрепили шесть небольших зарядов. Они подорвали их как раз тогда, когда я появился на пороге. Ковер вздулся огромным парусом, и затем раздался приглушенный взрыв. Волна горячего, пахнущего кордитом воздуха отбросила меня назад.
  — Пусто, — сказал бородатый; он уже складывал свои причиндалы в чемодан.
  Сток посмотрел на меня и высморкался. Парни торопились на выход, а Сток задержался. Он поднял руку, как будто хотел извиниться или что-то объяснить. Но слова ему не дались; рука упала вниз, он повернулся и поспешил за своими соратниками.
  Послышался шум потасовки: это Фрэзер встретился с русскими на лестнице. Но Фрэзер представлял для них соперника не лучше, чем я, и поэтому он появился в дверях, прижимая к носу окровавленный платок. С ним был парень из службы безопасности — новичок, который настоял на том, чтобы показать мне свое служебное удостоверение, прежде чем начал фотографирование квартиры.
  Да, думал я, это должны были быть русские. В этом было что-то непревзойденное. Также как и в попытке сбросить нас с дороги и в последующем сидении в «Боннете», где они давали нам понять, кто они такие. Как тральщики, которые следуют за кораблями НАТО, и огромные советские флоты, беспокоящие нас в океане. Это все части демонстрации ресурсов и знаний, попытка спровоцировать противника на плохо продуманные действия.
  Типичным было и то, что полковник безопасности прибыл отдельно, а не в машине с взрывчаткой и орудиями взлома. И этот полужест сожаления — тупые ублюдки! — мне тоже не понравился. Я имею в виду, что, когда вы собираетесь прыгнуть в бассейн городских бань, то не ожидаете увидеть над водой акулий плавник.
  К приходу Мэрджори их всех уже не было дома. Вначале она не заглянула в спальню, где находился сейф нашего предшественника с болтающейся на петле дверцей и замком, превращенным в пучок металлической стружки. Не обратила она внимания и на обрывки бумаги из-под зарядов, на мотки провода и сухие элементы питания. Мэрджори не видела толстого слоя старой штукатурки, покрывающей кровать и мой костюм и ее туалетный столик; ковер с большим прожженным пятном в середине.
  Она застала меня собирающим осколки китайского чайного сервиза, подаренного ее матерью ей и Джеку на годовщину свадьбы.
  — Я рассказывала тебе о старике с искривленным бедром.
  — Что?! — воскликнул я.
  — Он делает зарядку. Ты будешь делать то же самое. Вот увидишь! Ты составишь ему компанию в реанимационном отделении: ты слишком стар для серьезных нагрузок.
  Я бросил осколки сервиза на поднос с разбитым чайником.
  — Хорошо, если это была не зарядка, то что случилось? — спросила Мэрджори.
  — Приходил полковник из советского посольства с подрывником и золотозубым бородатым водителем. А потом были представитель ВМС и службы безопасности: фотографировали.
  Она уставилась на меня, пытаясь понять, не шутка ли это.
  — Что делали? — спросила она осторожно. Мэрджори понюхала прожженный воздух и оглядела комнату.
  — С такими исполнителями, — сказал я, — какой может быть заговор?
  Глава 8
  «Пропуск очередного действия. Участники игры должны помнить, что расходы топлива, снаряжения и другого имущества будут и в этом случае продолжаться. Руководство не прекратится (воздушное патрулирование и т. д.), морские соединения будут идти по курсу до получения особых распоряжений. Поэтому дважды подумайте, прежде чем отказаться от очередного действия.»
  Словарь терминов. «Примечания для участников военных игр». Центр стратегических исследований. Лондон.
  На Холланд-Парк авеню оказался большой кусок плюшевого ландшафта, «украденного» с Кэмпденского холма. На этом кусочке и жил Фоксуэлл. За полицейским участком шла улица осыпающихся вилл викторианского стиля, раскрашенных их обитателями — выходцами из Западной Индии в фисташково-зеленый, вишнево-красный и малиново-розовый цвета. При свете дня улица казалась огромным куском банана с окаемкой из помятых автомобилей.
  На углу стояло похожее на конюшню кафе: по пятницам здесь танцевали полуголые девицы, по субботам дрались ирландцы, утром в воскресенье появлялись рекламные агенты и члены спортивного клуба автомобилистов. Рядом с кафе располагалась настоящая конюшня. Ворота в дальнем торце конюшни открывались в сторону совершенно невообразимого дома и сада, которыми владело вот уже третье поколение Фоксуэллов.
  Было трудно поверить, что это центральная часть Лондона. Листьев на деревьях не было, а худосочные розы склонили свои сморщенные бутоны. В ста ярдах вверх по улице стоял большой дом, едва видимый в зимней дымке. Перед домом садовник жег остатки опавших листьев. Он обращался с огнем с большой осторожностью, как человек, имеющий дело с небольшим драконом. Над костром курился дымок, потрескивали, раскаляясь, угли.
  — Добрый вечер, сэр.
  — Добрый вечер, Том. Дождь будет? — Я обошел машину и открыл Мэрджори дверь. Она и сама могла это сделать, но сегодня у нее была прическа, а в таких случаях она предпочитала, чтобы с ней обращались как с престарелым инвалидом.
  — В горах идет снег, — ответил Том. — Убедитесь, что у вас достаточно антифриза.
  — Я забыл его слить прошлым летом. — Считая, что ею пренебрегли, Мэрджори засунула руки в карманы и поежилась.
  — Это жестоко, — сказал Том. — Машина заржавеет.
  Дом Ферди занимал два акра лучших лондонских земель, отведенных под застройку. В связи с этим выращиваемые в саду яблоки становились дорогим деликатесом, но в этом весь Ферди.
  Около дома уже стояли машины: «рено» Ферди, «бентли» и чарующая старая модель — ярко-желтая, может быть, слишком нарочитая для Аль Капоне, но, безусловно, подходящая ему по размеру. Я припарковал свой «мини клабмен» рядом с ней.
  Перед тем как позвонить, я на мгновение заколебался. Эти широко известные обеды у Фоксуэллов планировались с особым тщанием, с каким миссис Фоксуэлл относилась ко всему, что делала. Если верить Ферди, она входила в комитеты, занимающиеся благотворительными концертами, в общество борьбы за новую музыку, в фонд по восстановлению старых орга́нов. Но шутки шутками, а Ферди и сам тратил часть своего времени и денег на эту благотворительность. Я знал, что в конце обеда последует выступление какого-нибудь молодого певца или музыканта. Я также знал, что в программе будут Моцарт, Шуберт, Бетховен или Бах, так как Ферди поклялся никогда больше не приглашать меня на вечера, посвященные музыке двадцатого века. Это было «лишение», за которое я был ему благодарен. У меня было подозрение, что и другие гости, которых я встречал на обедах, опозорили себя участием в спорах о музыке.
  Ферди и Тереза были очень ревностны, что касается этих музыкальных суарэ: они оказали на меня настоящее давление, заставив приходить на обеды в моем выходном поношенном костюме. В нем я выгляжу как руководитель оркестра тридцатых годов. Дважды, когда я приходил в темно-сером костюме, Тереза говорила нашему общему знакомому, что я разносчик из конторы Ферди и она посчитала себя обязанной просить меня остаться — демократия в действии. Я люблю Фоксуэллов, но у всех есть свои маленькие причуды. Верно?
  Я нажал кнопку звонка.
  Мэрджори дом нравился. У нее была идея, что к моменту, когда состаримся, мы будем жить в тяжелом пластиковом подобии такого дома. Она постучала в дверь. Вход был выполнен в виде морской ракушки. По обе стороны от входа включены стилизованные под старину фонари. В воздухе стоял запах горелых листьев. Движения на Ноттинг-Хилл почти не было. Я знал, что Мэрджори сохранит в памяти этот момент. Я наклонился к ней и поцеловал. Она прижалась к моей руке.
  Дверь открылась. На пороге стоял Ферди, а за ним его жена Тереза. Послышались звуки музыки, смех, стук льда об уотерфордское стекло. В этом доме было все: кольчуги, оленьи головы, унылые портреты. И слуги с опущенными глазами, они всегда помнили, кто из гостей пришел в шляпе, а кто с зонтиком.
  Была в этом какая-то спокойная красота, присущая очень-очень богатым. У Терезы Фоксуэлл были взрослые дети, самой ей было за сорок и она начинала стареть, но меланхолическая красота еще сохранялась, позволяя ее фотографиям по-прежнему появляться в колонках светских новостей. На ней было длинное желто-оранжевое платье из мраморного сатина. Я услышал глубокий резкий вздох Мэрджори. Тереза умела тратить деньги, в этом не было сомнения.
  Ферди взял мое пальто и передал его кому-то за дверью.
  Тереза под руку увела от меня Мэрджори. Она, должно быть, заметила штормовое предупреждение.
  — Рад тебя видеть, — сказал Ферди.
  — Да… — ответил я. — Это… хорошо.
  — Ты рано ушел и пропустил кое-что интересное. — Он повернулся к слуге, который молчаливо стоял с подносом с шампанским. — Поставьте поднос на столик в холле.
  — Поднос с шампанским, — сказал я. — Вот что я называю гостеприимством.
  Ферди взял два фужера и протянул один мне.
  — Шлегель вел себя грубо. Чертовски грубо.
  Я сделал глоток и понял, что именно это мне и было нужно.
  — Что случилось? — спросил я.
  И началось: все тревоги и обиды, которые Ферди копил неизвестно сколько, вылились на меня в продолжительном заунывном монологе.
  — Он совсем не обязан говорить все через микрофон, разве нет?
  — Нет, — подтвердил я. — Но, может быть, ты расскажешь все сначала?
  — Шлегель позвонил по желтому телефону, как только я направил летающие лодки в Карское море. Я не говорил «Баренцево море», дружок. Нет, я сказал «Карское». Ты знаешь, где Карское море, Ферди, дружок? — спросил он. — Ты знаешь, где Карское море?
  Ферди отпил шампанского, улыбнулся и продолжил передразнивать акцент Шлегеля:
  — А эти летающие лодки «Мэллоу» — там же подвижка льдов, дорогой, что же ты делаешь — проверь ледовую обстановку, паренек, и еще раз взгляни на Карское море. Сделай мне это одолжение.
  Ферди сделал еще глоток, к этому времени я почти допил свой фужер. Фоксуэлл продолжал:
  — Я не ответил. Шлегель включил громкоговорящую связь, начал кричать: «Ты слышишь меня, малыш Ферди? А, если ты решил из себя важную персону корчить, я извлеку твой зад из кресла с такой скоростью, что земли не почувствуешь, понял меня?»
  — Может, Шлегель получил нагоняй от этих заезжих адмиралов? — предположил я.
  Возможно, Шлегеля действительно волновало, что Ферди собирается сажать огромные летающие лодки на лед. Если большой компьютер покажет возможность безопасной посадки, большую часть арктической стратегии придется пересмотреть, но пока Ферди должен «умыть» двух важных гостей Шлегеля.
  — Что бы ты сделал? — спросил Ферди.
  — Накостылял бы ему, Ферди.
  — И-и-я! — с сомнением произнес Ферди. — Давай выпей. — Он взял со столика фужер и протянул мне.
  — Твое здоровье, Ферди.
  — Твое здоровье. Нет, маленькая свинья разозлилась потому, что я не уступил. А так как он оказался таким ублюдком, я еще сбросил три ядерные глубинные бомбы у побережья Новой Земли. Были уничтожены две подводные лодки. Шлегель был настолько взбешен, что вырвал ленту распечатки из машины и гордо удалился с пункта управления даже не попрощавшись.
  Ферди не заметил, что расплескал шампанское. Я понял: он слегка опьянел.
  — Что теперь будет, Ферди?
  — Ну вот. Я бы тоже хотел знать. Ждем маленькую свинью в любую минуту. — Он потянулся, чтобы потрепать таксу. — Хороший Бодин! Хороший песик. — Но собака, оскалив клыки, попятилась под стойку, и Ферди потерял равновесие.
  — Я слушаю.
  — А что я должен был делать — бежать за ним и отменить приглашение? — Он пролил шампанское на руку и слизал капли.
  — Смотри, фужер уронишь.
  — Маленькая свинья. — Ферди поднял фужер на уровень груди и опустил голову. Он был похож на большого взлохмаченного медведя и в нем была та же неуклюжая сила, что у этого враждебного создания.
  — Что делают «синие» — разве можно так сближать две подводные лодки?
  Ферди понимающе улыбнулся, вытер рот черным шелковым носовым платком, который достал из верхнего кармана.
  — Шлегель прогибается перед адмиралами. Подсказывает им, как выиграть игру.
  — Сделай одолжение, Ферди. То, что случилось сегодня, всего лишь самая типичная глупость «синих». Шлегель здесь не причем. Если он решит тебя достать, то будет делать это не так.
  — Значит, компьютер ошибся. — Ферди позволил себе улыбнуться. Неисправность машины — эту причину мы приводили, чтобы прикрыть самые глупые человеческие ошибки. Фоксуэлл пожал плечами и взмахом руки пригласил меня в гостиную. Когда я проходил мимо, он взял меня за руку: — Я потерял этот чертов приказ на боевые действия Северного флота.
  — Ну и что? Возьми еще один экземпляр.
  — Я думаю, его Шлегель украл. Он заходил на пункт управления «красных», когда я был на завтраке.
  — У него есть свой экземпляр. Ему стоит только попросить и, если нужно, еще дюжину напечатают.
  — Я знаю, что не должен был этого говорить. — Ферди пригладил волосы, поднял фужер и одним глотком осушил его.
  — Я не улавливаю, — признался я.
  — Бодин, Бодин, — он встал на колени и звал собаку, но она к нему не подошла. — Неужели ты не понимаешь, что это нечестный способ избавиться от меня? — Его голос раздавался из-под стойки.
  — Обвинив тебя в нарушении мер безопасности?
  — И это сработает, разве нет? — Он выплевывал слова, и было понятно, что Ферди и меня полностью не исключает из «заговора». Возможно, этот рассказ был только его способом выразить Шлегелю недовольство.
  — Жизнь слишком коротка, Ферди. Шлегель ублюдок, ты это знаешь. Если он решит избавиться от тебя, то вызовет к себе в кабинет и скажет прямо в глаза.
  Ферди взял еще фужер с шампанским и протянул мне, приняв от меня пустой.
  — Не перестаю себе это повторять, — сказал он.
  Позвонили. Ферди беспокойно глянул на входную дверь.
  — Морду ему набить, говоришь?
  — Смотри только, чтобы за лодыжку не схватил.
  Ферди улыбнулся.
  — Я открою, — крикнул он, поднял фужер и допил шампанское. — Мы обосновались в библиотеке. Приходи туда, хорошо? Я думаю, ты всех там знаешь.
  Это был любопытный вечер и все же нелегко передать его атмосферу. Все, должно быть, догадались, что внимание будет приковано к Шлегелю. Не потому, что он начальник Ферди, — не все присутствующие знали об этом, настолько поверхностно хозяин представлял гостей друг другу, — а благодаря личности Шлегеля. И это не совсем из-за его энергетической расточительности. Причина была и не в резонирующем голосе, делавшим ненужным крик. Причина была в атмосфере неуверенности, которую генерировал Шлегель, и, казалось, находил в этом удовольствие. Вот, например, что произошло дальше.
  Шлегель обошел библиотеку, внимательно разглядывая резьбу, мебель, орнаменты, книжный шкаф. Затем подошел к пятифунтовой деревянной статуэтке средневекового пилигрима, стоявшей в углу.
  — Чертовски привлекательная штучка, — сказал Шлегель голосом, который нельзя было не услышать.
  — Разрешите предложить вам выпить, — обратился к нему Ферди.
  — Настоящая?
  Ферди налил Шлегелю еще.
  Шлегель кивнул в знак благодарности и повторил свой вопрос:
  — Настоящая, да? — Он похлопал деревянного монаха по руке, как часто хлопал меня, и затем замолчал, прислушиваясь. Может быть, он и мою подлинность всегда проверяет.
  — Думаю, да, — извиняясь, проговорил Ферди.
  — Да-а? Во Флоренции продают пластмассовые фигурки… такие же как эта, никогда не подумаешь, что ненастоящие.
  — Правда? — Ферди покраснел, как будто иметь подлинную деревянную статуэтку было плохим тоном и стоило купить пластмассовую.
  — Пятьдесят долларов штука, невозможно отличить. — Шлегель посмотрел на Фоксуэллов.
  — Вы ужасный дразнилка, полковник Шлегель, — хихикнула Тереза.
  — Ну, может быть, они стоят и сотню. Мы видели пару превосходных ангелочков — девяносто восемь долларов, — красавцы, скажу я вам. — Он повернулся и начал изучать большие настенные часы в стиле «чиппендейл». Гости опять заговорили, но очень тихо, ожидая, что будет дальше.
  Мэрджори взяла меня за руку. Миссис Шлегель улыбнулась нам:
  — Не правда ли, прекрасный дом?
  — А я много слышала о вашем чудесном крытом соломой коттедже, — сказала Мэрджори.
  — Мы любим его, — ответила миссис Шлегель.
  — Между прочим, — начал я, — эта соломенная крыша очень симпатичная. И она подлинная, а не пластмассовая.
  — Хочется в это верить, — рассмеялась миссис Шлегель. — Чэс сделал девяносто пять процентов крыши голыми руками: местный специалист был всю неделю занят на фабрике.
  В это время к Терезе подошел дворецкий и сказал, что можно приглашать гостей к столу.
  Я слышал, как миссис Шлегель сказала:
  — Как говорят в рекламе кока-колы, нельзя превзойти подлинную вещь, миссис Фоксуэлл. — Она засмеялась, слуги открыли двери в столовую и зажгли свечи.
  Выходной костюм темно-синего цвета с воротником, отороченным тесьмой, выгодно подчеркивал атлетическую фигуру Шлегеля. Миссис Фоксуэлл была не единственной женщиной, отметившей привлекательность гостя. За обедом Мэрджори села рядом с ним и ловила каждое слово. Я знал, что мои ужасные истории о Шлегеле теперь завоюют мало симпатий.
  Свечей на столе было достаточно для того, чтобы столовое серебро сверкало, а женщины выглядели красиво, чтобы Шлегель мог отделить кусочки трюфелей от яйца и сложить их на край тарелки как трофеи.
  На столе еще стоял полный графин вина, когда женщины были удалены из-за стола. Мужчины наполнили свои бокалы и придвинулись ближе к Ферди. Я знал из всех. По крайней мере их имена. Алленбай — молодой профессор новейшей истории из Кембриджа, на нем была кружевная вечерняя рубашка и вельветовый галстук. У него бледная кожа и идеальный цвет лица. Все свои серьезные высказывания Алленбай предварял словами: «Конечно, я не настолько верю в капитализм…»
  — Коммунизм — это опиум для интеллектуалов, — сообщил нам мистер Флинн своим мягким голосом с акцентом графства Корк. — Выращенный, переработанный и экспортируемый из СССР.
  Флинны строили клавесины в отремонтированном доме шропширского священника. Здесь был и молчаливый мистер Доулиш, смотревший на меня стальным хищным взглядом, с которым я однажды уже познакомился. Доулиш — высокопоставленный гражданский чиновник, который никогда не допивает свое вино.
  Элегантный доктор Эйшельбергер после написания научной статьи «Физика водяных пластов и изменение температур в северных широтах» поймал на литературном поприще если не славу, то фортуну. Все его последующие научные работы были напечатаны, засекречены и отосланы в управление разработки подводных вооружений Министерства ВМС США.
  И, наконец, присутствовал почетный гость: горлопан Бен Толивер, член Парламента, бизнесмен и любитель хорошо пожить.
  Его низкий голос, волнистые волосы, пронизывающие голубые глаза и хорошо сидящий пояс завоевали Толиверу ведущую роль в британской политике конца 50-х — начала 60-х. Наподобие очень многих амбициозных британских политиков, он использовал лозунги Джона Ф. Кеннеди как пропуск в двадцатый век, выражая веру и в технологии, и в молодежь. Толивер давно понял, что современные банальности плюс дни без особых новостей дают возможность попасть на первые страницы газет. Толивер был доступен любой программе от «Любые вопросы» до «Джаз во время сна». А если его нет дома, кто-нибудь передаст вам номер телефона, по которому Толивера можно найти, и не беспокойтесь о лаке для волос: у него всегда найдется баллончик в портфеле.
  Я думаю, все эти пуговицы с надписью «Б.Т. — в премьеры» заброшены на чердак вместе с костюмами с китайскими воротниками и обручами. Но когда я до сих пор слышу, как люди говорят об этом Питере Пэне (который добился на фабриках своего отца таких больших прибылей, одновременно громко выражая заботу о рабочих, что мог бы стать самым великим премьер-министром со времен молодого мистера Питта), мне хочется побыстрее стереть пыль со старья.
  — Очень похоже на «Пояк», и это меня обмануло, — сказал Толивер, взбалтывая вино в бокале и изучая его цвет при свете свечи. Он оглядел присутствующих, приглашая к разговору, но все молчали.
  — Космические исследования, сверхзвуковые полеты, разработка компьютеров, — сказал профессор Алленбай, возобновляя прерванную Толивером беседу, — также появились и развиваются в СССР.
  — Но еще не экспортируются? — неуверенно спросил Флинн.
  — Не обращайте внимания на всю эту чепуху, — вмешался Шлегель, — факт состоит в том, что пять процентов нас, американцев, производит такой избыток продовольствия, что мы продаем России зерно. А у русских в производстве продуктов питания занято двадцать пять процентов населения, и они работают так плохо, что вынуждены закупать продовольствие в США. Поэтому не обращайте внимание на чепуху о том, что там культивируется в России.
  Молодой профессор подержался за кончик своего галстука и сказал:
  — Мы действительно хотим измерить уровень жизни в процентах производства? Мы действительно хотим…
  — Ближе к делу, парень, — прервал Шлегель, — давай без вступления.
  — Русские, возможно, так все и измеряют, — сказал Флинн. — Если им нечего есть, кроме американского зерна.
  — Смотрите сюда, — начал профессор Алленбай, — русские всегда страдают от этих плохих урожаев. Маркс разработал свою теорию, веря в то, что Германия — не Россия — будет первым социалистическим государством. Объединенная Германия даст марксизму реальную возможность проявить себя.
  — Мы не можем этого позволить, — возразил Флинн. — Сегодня идея марксизма провалилась в половине стран мира. И Западная зона проглотит Восточную в случае объединения. Мне такая ситуация не нравится.
  — Восточная зона? — переспросил Ферди. — Разве это название не устарело?
  — Они называют ее ГДР, — ответил Толивер. — Я был там с профсоюзной делегацией позапрошлым летом. Они работают как муравьи. Это европейские японцы, если вас интересует мое мнение, и такие же продажные.
  — Но будут ли социалисты поддерживать воссоединение, мистер Толивер? — спросил Флинн.
  — Я так не думаю, — ответил Толивер. — Просто потому, что при нынешней обстановке на переговорах это выглядит как продажа. Это сделка между американцами и русскими, из которой выйдет более сильная капиталистическая Германия, — нет, спасибо. Эти западногерманские педерасты уже сейчас представляют проблему.
  — А что от этой сделки будем иметь мы, американцы? — не без сарказма спросил Шлегель.
  Толивер пожал плечами:
  — Хотел бы я знать, что на это ответить, но для нас, британцев, не будет ничего хорошего, в этом будьте уверены. — Он оглядел присутствующих и улыбнулся. — Официальный текст говорит «федерация», не «воссоединение». В контексте истории Германия — мешанина княжеств, собранных вокруг императорского дома Бранденбургов. Для немцев не будет ничего нового. Воссоединение — динамичный процесс исторической реальности, неизбежно ведущий к марксизму.
  — Каждое ваше слово, безусловно, стоит пятьдесят долларов, — сказал Шлегель. — Но не говорите об исторических реальностях ребятам, прошедшим с оружием от побережья до Берлина. Потому что мгновенно можете получить удар по своим «княжествам».
  Профессор привык к цветистым шуткам. Он улыбнулся и спокойно продолжал:
  — Общий язык двух Германий не положительный, а отрицательный фактор. Большинство трений между Западной и Восточной Германиями представляют собой просто раздутые локальные споры. Воссоединение неизбежно — этот фактор нужно спокойно принять.
  — Никогда, — не согласился Флинн. — Объединенная Германия, продвинувшись дальше на Восток, будет сильно нервировать русских. Если Германия продвинется дальше на Запад, мы будем нервничать. Если, и это более вероятно, Германия решит занять промежуточную позицию, худшие дни «холодной» войны можно будет вспоминать с ностальгией.
  — Русские уже приняли решение, — вмешался Толивер. — Американцам наплевать. Другие имеют мало шансов. Простой факт, что русские согласились на переговоры в Копенгагене, показывает их проницательность.
  — Почему? — спросил Флинн. — Почему они такие проницательные?
  — Присоединяйтесь к нам, Джордж, — раздался просящий голос Ферди, и все повернулись к Доулишу.
  — Бог мой, — сказал этот пожилой седой мужчина, до сих пор почти не принимавший участия в разговоре. — Старые чудаки вроде меня не занимаются такими загадками.
  — Но вы на прошлой неделе были в Бонне, а за месяц до этого в Варшаве, — сказал Ферди. — Что там говорят?
  — Находиться там и узнать что-то от них — это две разные вещи, — возразил Доулиш.
  — Дипломатическое наступление, — сказал Толивер, объясняя себе нежелание Доулиша углубляться в проблему. — Небольшая группа русских толковых парней протолкнула эти предложения. Если воссоединение произойдет, это будет такой триумф этих ребят, что они захватят руководство внешней политикой России.
  — Безусловно, это необходимо обсудить, — сказал Ферди.
  — Немцы обсуждали, — подал голос Эйшельбергер. — Они хотят воссоединения. Правильно ли, что иностранцы вмешиваются в этот вопрос?
  — Нельзя немцам доверять, — заявил Толивер. — Дайте им объединиться, и они выберут нового Гитлера, попомните мои слова.
  — Но мы ведь должны кому-то верить, — возразил профессор Алленбай, не напоминая Толиверу, что не далее как пять минут назад тот осуждал американцев, русских, немцев — восточных и западных — и японцев. Но все присутствующие поняли шпильку и установилась продолжительная пауза, во время которой Ферди открыл коробки с сигарами и очень активно начал передавать их по столу.
  Я отказался и передал сигары Шлегелю. Он взял одну. Помял в пальцах, прислушиваясь. И только когда все обратили внимание на него, откусил кончик сигары. Он прикурил от спички, которую зажег о ноготь большого пальца. Полковник остановил свои глаза-бусинки на мне:
  — Сегодня после вашего ухода на КП произошла большая неразбериха. Слышали?
  — Портвейн, кто хочет, — нервно предложил Ферди.
  — По моей информации, были небольшие затруднения, — ответил я.
  — Это прерогатива хозяина, — сказал Шлегель. Он затянулся, кивнул и выпустил великолепное кольцо дыма. — Сейчас не время тянуть все назад и проверять балансировочную пружину.
  Толивер отмахнулся от сигаретного дыма и с отменной осторожностью отхлебнул «Пояк», чтобы запомнить его аромат.
  — Рад, что еще есть люди, которые играючи подают «Бордо», — сказал он, допил вино, взял графин и налил себе еще. — Что я смогу заказать из еды, если приду к вам в Центр? Ваше влияние распространяется на столовую, Фоксуэлл? — Он отбросил со лба прядь волнистых волос.
  — Вам нет необходимости беспокоиться о еде, — сказал Шлегель. — Мы не организуем экскурсий.
  Костяшки пальцев Толивера побелели, когда он взялся за горлышко графина с вином.
  — Я не совсем турист, — сказал он. — Официальный визит… от имени Палаты.
  — Никаких туристов, журналистов, посетителей, — продолжал Шлегель. — Такова моя новая политика.
  — Не надо кусать руку, которая вас кормит, — парировал Толивер. Доулиш наблюдал за этой пикировкой. Он аккуратно взял графин с портвейном из рук Толивера и передал Эйшельбергеру.
  — Я не вполне уверен, что понимаю вашу роль в Центре, — обратился доктор Эйшельбергер к Ферди. Он взял графин, налил себе немного вина и передал графин дальше.
  — Военные игры, — ответил Ферди. Он был рад вырваться из-под обстрела Толивера и Шлегеля. — Я обычно играю за русский ВМФ.
  — Это забавно, — сказал Толивер. — Вы не похожи на русского. — Он посмотрел по сторонам и от всего сердца рассмеялся, продемонстрировав белизну всех своих великолепных зубов.
  — Но в чем состоят его обязанности? — спросил Шлегеля Эйшельбергер.
  — Он вносит элемент человеческой ошибки, — ответил Шлегель.
  — И это тоже очень важно, — серьезно кивнул Эйшельбергер.
  — Атомные подводные лодки, — сказал молодой профессор Алленбай, — это наилучший символ империалистической агрессии. Они предназначены исключительно против стран, расположенных на большом расстоянии, и могут уничтожить только гражданское население больших городов.
  Он остановил на мне взгляд своих светлых глаз.
  — Я согласен, — сказал я. — И у русских лодок больше, чем у американского, британского и французского флотов вместе взятых.
  — Чепуха, — возразил профессор.
  — Точное попадание, — сказал мистер Флинн.
  — Более того, — палец Шлегеля уперся в Алленбая, — ваши чертовы русские строят одну лодку в неделю, и это на протяжении многих лет. Не похоже, что темпы строительства собираются снижать.
  — Бог мой, — воскликнул Флинн, — океан, должно быть, переполнен этими ужасными штуковинами.
  — Так и есть, — подтвердил Шлегель.
  — Наверное, пора присоединиться к нашим дамам, — прервал Ферди, боясь возникновения спора среди гостей.
  Доулиш вежливо встал, я последовал его примеру, но Шлегель и его новоприобретенный противник, профессор Алленбай, не хотели сдаваться так просто.
  — Типичный пример пропаганды военно-промышленного лобби, — сказал профессор. — Неужели не ясно, что русским нужно больше лодок: их побережье очень протяженное, кроме того, им нужны военно-морские силы для внутренних вод.
  — Тогда какого черта они делают в Средиземном море, Атлантике, Красном море и в Индийском океане?
  — Просто демонстрируют флаг, — отпарировал Алленбай.
  — О, простите меня, — «завелся» Шлегель. — Я думал, что только фашиствующие реакционеры-империалисты делают это.
  — Я не понимаю, почему вы, американцы, должны так бояться русских, — улыбнулся Алленбай.
  — Если хотите знать мое мнение, то я считаю, что вы, британцы, должны их бояться чуть больше, — сказал Шлегель. — Вы зависите от импортных поставок продуктов. Гитлер вступил в войну, имея двадцать семь подводных лодок дальнего радиуса действия. Он потопил достаточно ваших торговых судов, чтобы это сказалось на ваших возможностях продолжать войну. Сегодня, когда королевские ВМС буквально нельзя разглядеть невооруженным глазом, русский ВМФ имеет около четырехсот лодок, многие из которых являются атомными. Возможно, они и предназначаются для демонстрации флага, но тогда вы должны задать себе вопрос, где они собираются это делать.
  — Я думаю, нам действительно лучше присоединиться к дамам, — сказал Ферди.
  Кофе накрыли в гостиной. Эта великолепная комната, обитая материей, чтобы заглушить случайные звуки, была похожа на концертный зал. Была здесь и дюжина элегантных золоченых стульев, расставленных равномерно на бледно-зеленом афганском ковре. Бехштейновский рояль, освобожденный от семейных фотографий и цветов, располагался под огромной картиной с изображением любимой лошади дедушки Ферди.
  Пианист оказался симпатичным молодым человеком в вечерней рубашке, разукрашенной сверх меры, и ярко-красном поникшем галстуке. Он сыграл все ноты сонаты номер десять Бетховена, причем некоторые из них были сыграны верно.
  Кофе подали в большом серебряном самоваре — можете мне не поверить, но это был самовар Ферди, — вокруг самовара расставлены кофейные чашки размером с наперсток. Доулиш держал сигару в одной руке, а чашку с кофе и блюдце — в другой. Он кивнул в знак благодарности, когда я долил ему кофе.
  Я взял молочник с горячим молоком и вопросительно поднял брови.
  — Уорчестер, — сказал Доулиш, — конец восемнадцатого века тоже чертовски хорош.
  Старый идиот догадался, что я спрашиваю, хочет ли он молока, но он был прав. Держать в руках антиквариат на сотню фунтов, чтобы только налить горячего молока, было частью чудесного образа жизни Фоксуэллов.
  — Следующим будет Моцарт, — сказал Доулиш. На нем был старомодный выходной костюм и накрахмаленная спереди рубашка. Было трудно определить, то ли это фамильный стиль, то ли просто такой покрой.
  — Да, так указано в программе, — подтвердил я.
  — Это мой «хок стутц» на улице стоит.
  — Ладно, хватит вам, ребята, — раздался сзади голос Толивера. — Проходите дальше. Не терплю молоко в кофе — заглушает весь аромат. Если так любите молоко, то пейте растворимый кофе.
  — Я знаю, что вы интересуетесь двигателями, — сказал Доулиш. В дальнем конце комнаты я услышал резкий голос профессора истории, заявившего, что он очень любит ковбойские фильмы.
  — Через минуту будут исполнять сонату до-мажор Моцарта, — не унимался Доулиш.
  — Я знаю, — ответил я. — Мне нравится это произведение.
  — Ну, тогда…
  — Хорошо бы еще новый обогреватель.
  — Наш друг хочет взглянуть на двигатель, — сказал он Ферди, который молча кивнул и начал глазами искать Терезу, чтобы убедиться, что она видела, как мы пренебрегаем ее протеже.
  — Он в основном исполняет Моцарта, — сказал Ферди.
  — Чудовищно много жрет, — продолжал Доулиш. — Галлон уходит на семь-восемь миль.
  — Куда вы уходите? — спросила Мэрджори.
  — Посмотреть двигатель, — объяснил Доулиш. — Верхний распределительный вал: восемь цилиндров. Пойдемте с нами, только накиньте пальто. Говорят, что снег пошел.
  — Нет, спасибо, — отказалась Мэрджори. — Только недолго.
  — Благоразумная девушка, — похвалил Доулиш. — Вы счастливый человек.
  Мне было интересно, при каких климатических условиях, по его мнению, она приняла бы его приглашение.
  — Да, я счастливый.
  
  Доулиш надел очки и посмотрел на инструменты.
  — «Блэк хок стутц» выпуска тысяча девятьсот двадцать восьмого года. — Он включил зажигание, и примитивный обогреватель начал свою работу. — Точно восемь, верхний распредвал. Она поедет, говорю я вам. — Он завозился, пытаясь открыть пепельницу. Затем сделал глубокую затяжку так, что его румяное лицо засветилось в темноте. Он улыбнулся: — Настоящие гидравлические тормоза — в полном смысле слова. Заполняются водой.
  — К чему все это?
  — Болтовня, — ответил он. — Просто болтовня.
  Он повернулся, чтобы до конца закрыть окно автомобиля. Я про себя улыбнулся: Доулиш всегда любил, чтобы между ним и малейшей опасностью параболического микрофона находился кусок стекла. Появившаяся луна помогла ему найти ручку. При свете луны я увидел какое-то движение в сером «остине-2200», припаркованном под липами.
  — Не беспокойтесь, — сказал Доулиш. — Это двое моих парней.
  Облако набежало на луну и затем поглотило ее, как грязная перчатка фокусника поглощает белый бильярдный шар.
  — Зачем они здесь? — спросил я. Перед тем как ответить, он включил радио. Это еще одна предосторожность против подслушивания. Передавали какую-то бессодержательную программу по заявкам. Шло заунывное бормотание имен и адресов.
  — За последнее время все сильно изменилось, Пэт. — Он улыбнулся. — Пэт, ведь так? Пэт Армстронг, хорошее имя. Предполагал когда-нибудь такое?
  — Да, очень забавно.
  — Новое имя, новая работа, прошлое ушло навсегда. Ты счастлив, и я рад, что все прошло хорошо. Ты заслужил. Ты заслужил даже большего, но действительно это все, что мы могли сделать.
  Снежинка упала на стекло. Она была большая и, когда попала под лунный свет, засверкала, как кристалл. Доулиш протянул палец, чтобы поймать снежинку, как будто стекла перед ним не было.
  — Но ты не можешь все стереть из памяти. Ты не можешь забыть половину своей жизни. Не можешь стереть все и притвориться, что этого никогда не было.
  — Нет? — переспросил я. — До сегодняшнего вечера у меня все было хорошо.
  Я с завистью вдыхал дым его сигары, я бросил курить около шести недель назад и, будь я проклят, если такой человек, как Доулиш, заставит меня дать слабину. Я спросил:
  — Это было специально подстроено? Что нас сегодня обоих пригласили?
  Он не ответил. По радио начали передавать музыку. Мы наблюдали, как снежинка тает от тепла его пальца. Капелькой воды она сбежала по стеклу. Но ее место уже заняла другая, а за ней следующая, и еще, и еще.
  — И в любом случае у меня теперь есть Мэрджори, — сказал я.
  — Она такая красивая. Но, слава богу, я не додумался просить тебя лезть в грубую и непорядочную сторону всего этого.
  — Было время, когда вы притворялись, что у этого дела нет непорядочной, темной стороны.
  — Это было давно. К сожалению, за прошедшее время грубые стороны стали еще грубее. — Он не употребил слово «темные».
  — Не совсем так. — Я сделал паузу. Не хочется ранить чувства старика, но он сам вынудил меня обороняться. — Просто я не желаю вновь становиться членом большой организации. Особенно государственной. Не хочу быть очередной пешкой.
  — Быть пешкой, — возразил Доулиш, — это состояние души.
  Он полез в карман и извлек маленькое приспособление со множеством лезвий, которое, как я заметил, использовалось во всех случаях жизни, начиная с прочистки трубки и заканчивая вскрытием замков. Сейчас он использовал шило для продувания сигары. Доулиш закончил работу и удовлетворенно кивнул. Он посмотрел на сигару и начал разговор:
  — Я помню паренька — может быть, надо было сказать, молодого человека, — однажды вечером от мне позвонил… Это было очень давно… он звонил из телефонной будки… сказал, что произошел несчастный случай. Я спросил, нужна ли «скорая помощь», он ответил, что все намного хуже… — Доулиш дунул на сигару и потом поднял ее, чтобы мы оба могли оценить произведенные им улучшения. — Знаешь, что я ему сказал?
  — Да, я знаю, что вы ему сказали.
  — Я попросил его ничего не предпринимать, оставаться на месте, пока за ним не придет машина… Его быстренько увезли… каникулы в деревне, дело не попало на страницы газет, не было зарегистрировано полицией… никто даже на нас никогда и не подумал.
  — Этот гад пытался убить меня.
  — Вот какие дела может делать управление. — Он еще что-то подправил в сигаре и вновь предался наслаждению с гордым видом, как старый механик парома, положивший промасленную ветошь на только что починенный движок.
  — И мне очень нравится, как вы со всем справились, — сказал Доулиш. — Нигде ни следа. Если я вернусь в дом и скажу Фоксуэллу — один из твоих лучших друзей, не говоря уже о твоей жене, — с которым работаешь в Центре, меня на смех поднимут.
  Я ничего не ответил. Это был типичный пример комплиментов, которыми они обменивались на рождественских вечеринках, перед тем как предаться пьянству и преследовать по кабинетам шифровальщиц.
  — Это не поза, — сказал я. — Я вне игры.
  — Тем не менее вы будете нужны нам для дела Мэйсона, — возразил он.
  — Вам придется прийти и заставить меня, — ответил я. Из динамика раздался голос Фрэнка Синатры: «Меняйте партнеров и танцуйте со мной».
  — Всего час или около того для официальной беседы. В конце концов им все равно, кто это будет — вы или Фоксуэлл.
  — Решили, пока нас не было?
  — Глупо, не правда ли? Они должны были выбрать кого-нибудь посговорчивее, может быть, одного из радистов.
  — Но все почти закончилось. — Я выуживал информацию, и он чувствовал это.
  — Да, действительно. Все выглядело таким естественным. Ваша бывшая квартира, адрес в телефонной книге и один из них даже похож на вас. — Он выпустил кольцо дыма. — Им пришлось собрать девяносто тысяч фунтов. Смонтированные фотографии стоят этих денег. Красиво сработаны эти фотографии, да? — Он еще раз продул сигару и опять поднял ее для обозрения.
  — Для чего все это?
  — О, не только деятельность оперативных сил по противолодочной борьбе. Тут весь набор — схемы радиопредохранителей, последние модификации подводных лодок, лабораторные исследования корпорации «Локхид». Целый список вопросов. Но никто не заплатит больших денег, если спектакль будет разыгран не вами и Фоксуэллом.
  — Очень лестно.
  Доулиш кивнул.
  — В воздухе все еще много пыли. Я надеялся подчистить вашего полковника сегодня вечером, но понял, что момент неподходящий. Он безусловно разозлится. — Доулиш постучал по отполированной приборной доске. — Такие варианты больше не проходят.
  — Почему он должен разозлиться?
  — Да, почему, но так обычно происходит, вы знаете это. Они никогда не говорят «спасибо», если мы попадаем в такую ситуацию… несоблюдение мер безопасности, смена директоров, ваша поездка, пустая квартира, отсутствие надлежащего взаимодействия: это все старая история.
  — Ну и?..
  — Возможно, будет суд, но их юристы договорятся, если они разумные люди. Не захотят, чтобы все это попало в газеты. Деликатная ситуация сложилась.
  — Шлегель спросил, как я попал в Центр.
  — Что вы ответили?
  — Сказал, что столкнулся в баре с Ферди…
  — Ну, так оно и было, разве нет?
  — Вы когда-нибудь отвечаете прямо? — разозлился я. — Знает ли Ферди — должен ли я везде совать нос… Шлегель вполне может спросить еще раз.
  Доулиш отмахнулся от дыма сигары.
  — Не надо так волноваться. Почему, черт возьми, Фоксуэлл должен что-то знать? — Он улыбнулся: — Вы имеете в виду: Фоксуэлл — наш человек в Центре? — Доулиш мягко рассмеялся.
  — Нет, я не имею в виду именно это.
  Входная дверь дома распахнулась. В прямоугольнике света было видно, как Толивер наматывает шарф и застегивает пальто на все пуговицы. Я слышал голоса Ферди и Толивера, когда они шли к зеленому блестящему двухдверному «бентли» Толивера. Было скользко, и Толивер вцепился в руку Ферди, чтобы не упасть. Несмотря на закрытые окна машины, я слышал, как Ферди прощался:
  — Спокойной ночи. Спокойной ночи. Спокойной ночи.
  По мнению Доулиша, мое предположение звучало глупо. Зачем ему иметь своего человека в Центре, когда он может получать материалы анализа ежемесячно по первому требованию. Он сказал:
  — Еще одна неприятность после всей проделанной работы — мы вынуждены вернуться к практике телефонной связи не через местный коммутатор, а через центральную федеральную станцию.
  — Не надо, я не хочу ничего этого слышать. — Я открыл защелку двери. Она открылась с громким щелчком, но Доулиш, похоже, не услышал.
  — Только на случай, если захотите связаться со мной.
  В этом заключается система Доулиша: послать незатейливый конверт, который может изменить всю вашу жизнь. Но изменит не к лучшему. Сейчас я все хорошо понимал. Гамбит Доулиша, — пожертвовать пустяком, а затем сделать настоящий ход.
  — Никаких шансов, — сказал я. — Никаких.
  Доулиш почувствовал новый оттенок в моем голосе. Он нахмурил брови. На лице отразились смущение, обида, растерянность и искренняя попытка понять мою точку зрения.
  — Забудьте об этом, — сказал я. — Просто забудьте.
  «Вы, может, никогда не захотите менять партнеров», — пел Синатра, но у него был аранжировщик и рыдающая гитара.
  Доулиш знал, что я соскочил с крючка.
  — Как-нибудь сходим пообедаем, — сказал он. Так явно он еще никогда не признавал свое поражение. По крайней мере так я подумал в тот момент. Несколько секунд я сидел неподвижно. Машина Толивера дернулась вперед, почти остановилась и круто развернулась, чуть не зацепив соседний автомобиль. Раздался скрежет, это Толивер переключал передачу, и «бентли» вырвался за ворота. Через секунду за ним последовал «остин-2200».
  — Ничего не изменилось, — сказал я, выбираясь из машины. Доулиш продолжал курить. Я продумал все, что должен был бы сказать, пока добрался до входной двери. Она была полуоткрыта. Из конца коридора слышались звуки музыки: это был не Моцарт, а Ноэль Кауард. Очередная демонстрация Ферди, как маленький толстый богатый мальчик делает добрые дела.
  — «Величавые дома Англии…» — весело пел Ферди.
  Я налил себе еще чашку кофе. Доулиш не вернулся. Я был этому рад. Я не верил его бойким объяснениям, специально предназначенным для того, чтобы я вылавливал из них правду. Но тот факт, что Доулиш был очень заинтересован, нервировал меня. Сначала Сток, теперь Доулиш…
  — Могу я вам кое-что сказать? — спросил Шлегель. Он раскачивался на задних ножках золоченого кресла, наслаждаясь музыкой и сигарой. — Фоксуэлл открылся мне с совершенно новой стороны. Совершенно новой.
  Я посмотрел на Ферди, который полностью сконцентрировался на том, чтобы не сфальшивить в музыке и не забыть слова. Он выдавил поспешную улыбку, когда закончил играть. В вечернем костюме от Савиля Роу с шелковым воротником сидел выпускник исторического факультета, владелец фермы, горожанин, умный стратег-непрофессионал, который часами мог говорить о различиях цифровых и аналоговых компьютеров. Ничего удивительного, что костюм сидел не очень хорошо.
  — «Для власти высший класс всегда имел сильную руку», — пел Ферди бодрым голосом маэстро, и Хелен Шлегель с таким энтузиазмом вызывала его на бис, что он повторил песню.
  Я подошел и сел рядом с Мэрджори.
  — Он не пытался продать тебе эту отвратительную машину, нет? — спросила она.
  — Мы знакомы сто лет. Так просто, поболтали.
  — Этот ужасный Толивер один отправился домой?
  — Я не знаю, куда он направился, но за руль сел сам.
  — Если его поймают, достанется по заслугам. Он такой неприятный.
  — С чего ты взяла?
  — Он член совета попечителей больницы. Постоянно к нам приезжает. Пытается набрать нянь в ясли.
  — С ним хорошо будет работать.
  — Говорят, платит хорошо.
  — Так и должно быть.
  Как по волшебству, с последним аккордом вошел слуга и внес кофе и шоколад. Это был тонкий намек гостям, что пора по домам. Шлегелю очень понравилась игра Ферди. У меня сложилось впечатление, что Ферди решил присоединиться к попытке Шлегеля выжать деньги из командования ОВМС НАТО в Атлантике. Я мог представить Ферди, выступающим вне конкурса в Норфолке, штат Вирджиния. А Шлегель будет объявлять его как ярмарочный зазывала.
  По дороге домой я сказал об этом Мэрджори, но она никак не отреагировала.
  — Говоришь мне все время о Шлегелях, — упрекнула она. — В последнее время в нашем отделении идет ссора по поводу выплат за обучение — в патологическом отделении всегда идет обучение, — профессор не разговаривает со старшим ассистентом, персонал разделился на два лагеря и никто не хочет признаться, что причина в деньгах. Притворяются, что спор идет вокруг вопроса о расширении морга. А ты все о Шлегелях.
  — Расширение морга. Звучит как название фильма Хаммера. Как тебе может нравиться работать в патологии?
  — Пэт, я тысячу раз тебе говорила, мне противно там работать. Но это единственное отделение, куда я смогла попасть и где есть нормальный рабочий день с девяти до пяти. Ведь ты терпеть не можешь, когда я работаю по скользящему графику.
  — Ах этот Толивер, — воскликнул я. — Везде успевает, всегда на подхвате, правда, получается не так хорошо, как когда-то во Франции.
  — Он выглядит больным. — В Мэрджори победил профессионализм.
  — Конечно. Я понимаю, почему он ходит в патологическую лабораторию. Вот чего не могу понять, так это как его оттуда выпускают.
  — На прошлой неделе я слышала, как он сильно ссорился с нашим профессором.
  — Нынешним профессором, да? Я думал, это тот, кого ты называла Джеком Великолепным. О чем была ссора?
  — Свидетельство о смерти или что-то в этом роде.
  — Старина Толивер.
  — Они закрылись в кабинете, но все равно было слышно. Толивер кричал, что он важная персона и вынесет вопрос на совет. Я слышала, как он сказал, что работает на «определенное министерство, которое не будет называть». Помпезный старый дурак. Пытается делать вид, что работает на Сикрет Сервис или что-то вроде того.
  — Насмотрелся телепередач о шпионах, — сказал я.
  — Он смотрит на мир через дно стакана. В этом его проблема.
  — Ты права. Но так, из вульгарного любопытства, ты можешь узнать, что точно хотел Толивер?
  — Зачем?
  — Мне просто любопытно. Он хочет, чтобы Ферди участвовал с ним в деле — новая клиника или что-то еще, — я желаю знать, к чему ему это. — Хилая импровизация, но Мэрджори обещала помочь. Я думаю, ей самой было интересно.
  — Дорогой, ты не забыл, что завтра мы вместе обедаем.
  — Как я могу, если ты напоминаешь каждый час.
  — Бедняжка. Мы не будем разговаривать — будем просто есть. — Она обняла меня. — Ты заставляешь меня чувствовать себя ужасно сварливой, Патрик, а я не такая. Правда, не такая. Я должна чувствовать, что ты принадлежишь мне. Я люблю тебя.
  — Мы будем разговаривать, — сказал я.
  Глава 9
  «Шахматисты. Уничижительный термин, которым называют неопытных участников военных игр, считающих, что обе стороны при наличии всей информации принимают рациональные решения. Любая книга по истории доказывает, что это заблуждение, и военные игры существуют только благодаря этому заблуждению».
  Словарь терминов. «Примечания для участников военных игр». Центр стратегических исследований. Лондон.
  Если телефон звонит посреди ночи, то это всегда за Мэрджори. Поэтому мы ставим аппарат с ее стороны кровати. В эту ночь, наполненную вином, коньяком и Доулишем, когда зазвонил телефон, я только фыркнул и перевернулся на другой бок.
  — Это тебя, — сказала Мэрджори.
  — Это я — Ферди. Я в своей машине.
  — А у меня телефон рядом с кроватью — дикость, да?
  — Да, я понимаю. Я очень извиняюсь, но мне надо поговорить с тобой. Ты не спустишься, чтобы открыть мне?
  — А до утра твое дело не может подождать?
  — Не будь свиньей, — вмешалась Мэрджори. — Иди и впусти его. — Она зевнула и с головой укрылась одеялом. Я не мог винить ее, она очень редко имела удовольствие видеть меня бодрствующим посреди ночи.
  — Это вопрос жизни и смерти.
  — Хорошо бы так. — Я повесил трубку.
  — Ты разговаривал с ним как с ребенком, — упрекнула Мэрджори. — А он много старше тебя.
  — Он старше, богаче и лучше выглядит. И он курит.
  — А ты опять не начал? Я горжусь тобой, дорогой. Держишься уже почти два месяца, да?
  — Шестьдесят один день, пять часов, тридцать две минуты.
  — Еще и пятидесяти дней нет.
  — Что, обязательно меня в лучших намерениях пресекать? — Я потряс спичечный коробок, взятый с прикроватного столика, и положил его обратно, не воспользовавшись. В доме не было ни одного коробка, иначе я бы дрогнул. Я отказался даже от сигар у Ферди. Иногда нельзя было не испытывать чувство большой гордости за себя. Я натянул пижамные брюки и свитер под горло.
  — Я поговорю с ним в гостиной, — сказал я, выключая свет.
  Ответа не последовало. Мэрджори обладала способностью засыпать мгновенно. Я зевнул.
  Я впустил Ферди и проводил его в гостиную. В кастрюле с вечера осталось какао. Я поставил кастрюлю на плиту и принес из кухни чашки, таким образом у меня была уважительная причина просыпаться постепенно. Ферди мерил шагами ковер в гостиной в таком волнении, что руки его дрожали, когда он прикуривал сигару.
  — Только мне не предлагай, — предупредил я.
  Он послушно взял какао, но даже не пригубил.
  — Сейчас, может быть, ты мне поверишь. — Он внимательно посмотрел на меня, но больше ничего сказать не мог. — Не знаю с чего начать.
  — Ради бога, Ферди, сядь.
  На нем было пальто импрессарио: черного цвета с барашковым воротником. Еще десять лет назад оно вышло из моды. Он сел и сбросил пальто с плеч величественным жестом.
  — Странный район.
  — Да, вшивенький, — согласился я.
  Он оглядел запыленную комнату, пачку бумаги, подложенную под часы, пятна на диване, прожженный ковер, книги, на форзацах которых карандашом была указана цена.
  — Ты бы жил лучше, если бы слушался меня.
  — Я думал об этом, Ферди. Почему бы тебе меня не усыновить?
  — Ты еще не знаешь, что случилось сегодня ночью.
  — Шлегель ударил Бодина?
  — Что? Ах да. — Ферди нахмурился, а затем небрежная улыбка подтвердила, что он понял шутку. — Они напали на бедного старого Толли.
  — На кого?
  — На Толивера, Бен Толивер — член Парламента. Ты провел в его обществе вчерашний вечер.
  — Кто на него напал?
  — Эта долгая история, Патрик.
  — У нас впереди целая ночь, — зевнул я.
  — Проклятые русские напали на него. Вот кто.
  — Лучше давай все по порядку.
  — Как раз перед тем как мы уехали, Толивер позвонил по телефону. За ним следили. У него в машине есть телефон, и он позвонил сказать, что возвращается. Когда ты ушел, я взял машину и поехал ему навстречу.
  — Ты говоришь об этом на удивление спокойно. Почему не позвонил в полицию?
  — Да, я не с того начал. Я должен был предупредить тебя, что Толивер работает на Сикрет Сервис… теперь, не удивляйся. Я говорю тебе чистую правду, любого можешь спросить…
  — Что ты имеешь в виду: я могу спросить любого? Откуда, черт возьми, все знают?
  — Любого из тех, кто знает, — чопорно произнес Ферди.
  — О’кей, Ферди, теперь понятно. Но меня это не убедило.
  — На минуту забудь свою ненависть к Толиверу…
  — У меня нет к нему ненависти… Так, только зуб на него имею.
  — Да, и я знаю почему, но, если бы ты по-настоящему узнал Толивера, он бы тебе понравился.
  — С учетом того, что он работает на Сикрет Сервис.
  — Ты хочешь, чтобы я продолжал рассказывать?
  — У меня нет жгучего нетерпения, Ферди. Я спал, когда ты позвонил мне из машины.
  — Забудь о телефонных звонках. Я знаю, тебя это тоже раздражает.
  — Ради бога, продолжай. — Из соседней комнаты Мэрджори крикнула, чтобы мы не очень шумели. Я зашептал: — Толивер работает на Сикрет Сервис и за ним следили, когда он позвонил тебе из своего «бентли». Давай перейдем к тому моменту, когда ты с ним встретился. Что за машина преследовала его?
  — Это был не легковой автомобиль. Восьмиколесный грузовик, — с сомнением сказал Фреди. — Я знаю, ты мне не поверишь, но я сам его видел.
  — А Толивер был в «бентли»? Он мог запросто уйти от преследования.
  — Вначале за ним следовал старый «хамбер истэйт». Толивер понял, что это слежка и притормозил, пропуская «хамбер». И в этот момент большой десятитонный грузовик обогнал их обоих. Толивер оказался в «коробочке». Грузовик шел со скоростью миль пятьдесят в час; «хамбер» подпирал сзади, а водитель грузовика не давал себя обогнать.
  — Лихие парни.
  — «Хамбер» ударил по заднему бамперу. Толли был крепко напуган.
  — Ты мог говорить с ним по телефону?
  — Да, он положил трубку на сиденье рядом с собой и кричал. Затем резко затормозил грузовик. Удивительно, как они не угробили Толли.
  — Они не пытались это сделать.
  — Почему ты так уверен?
  — Я не уверен, Ферди, но люди, которые идут на такой риск и такие расходы… Понимаешь, в этом случае проще сделать столкновение летальным, а не наоборот.
  — Толли всегда пристегивается.
  — Где был ты, когда все происходило?
  — В самом конце я пристроился за «хамбером». Они были слишком увлечены и не заметили меня.
  — Что произошло, когда они остановились?
  — Я тоже остановился, но на достаточном расстоянии впереди. Затем побежал назад к ним. Они так и не обратили на меня внимание. Открыли дверцы машины Толли и попытались вытащить его.
  — Он сопротивлялся?
  — Толли был без сознания. Он и сейчас еще не пришел в себя. Вот почему я приехал к тебе. Если бы Толли был в норме, я бы спросил его, что делать. Они говорили по-русски. Ты подумаешь, что я шучу, но они говорили на хорошем русском, был лишь очень слабый акцент какой-то местности. Они горожане — проскакивали польские гласные, — если бы мне надо было угадать, я бы предположил, что они из Львова.
  — Не изображай профессора Хиггинса, Ферди. Что было потом?
  — Да, я должен был рассказать до конца. Грузовик прижал «бентли», когда тот тронулся. Снес «бентли» крыло… Думаю, Толли хорошенько тряхнуло.
  — Кто-нибудь обратил внимание на инцидент?
  — Полицейская машина подъехала сразу же, как только мы все остановились. Полицейские посчитали, что это обычная авария. Бок у «бентли» был продавлен и разорван… крыло отогнулось назад. Не заметить этого было нельзя.
  — И что сделали русские, когда приехала полиция?
  — Так, ты начинаешь признавать, что это были русские, — хорошо.
  — Что они сделали?
  — Ты же знаешь, что бывает в таких случаях — проверка прав, страховки, тест на алкоголь.
  — Но Толивер был без сознания.
  — Мне позволили увезти его домой. Все были заняты с полицией, когда я уехал. Я сделал вид, что приехал одновременно с полицией. Никто из них не заподозрил, что я знаю, как все было на самом деле.
  — Пей какао.
  Знаю, вы подумаете, что я плохо обращался с Ферди, но я слишком давно знаю Фоксуэлла. Говорю вам, речь вполне могла идти об обычной дорожной аварии: два водителя, говорящие с сильным акцентом, ругались с пьяным Толивером, который чуть не убил их, выехав на красный свет.
  — Я записал регистрационные номера и грузовика, и «хамбера». Ты не выяснишь, кому они принадлежат? И узнай, что полиция сделала с русскими.
  — Сделаю, что смогу.
  — Завтра?
  — Хорошо.
  — И, Патрик, ты должен помнить, что Толивер действительно работает на британскую Сикрет Сервис.
  — А какая разница?
  — Я имею в виду… не позволяй предрассудкам увести тебя в сторону.
  — Послушай, Ферди. Толивер пьяница. Его выкинули с кабинетной работы, потому что он пьяница. В прошлом очень сурово обходились с пьяницами.
  — Он по-прежнему член Парламента, — возразил Ферди.
  — У него очень мало шансов быть переизбранным на следующих выборах. Но я хочу остановиться на том факте, что Толивер был членом коммунистической партии в сорок пятом и в сорок шестом годах. Его кандидатура никогда не будет рассматриваться для работы в спецслужбах, я уж не говорю о Сикрет Сервис.
  — Откуда ты знаешь? Я имею в виду, что он был коммунистом.
  Много лет назад я читал досье на Толивера, но не мог же я об этом сказать Ферди: «Это не секрет. Спроси любого».
  Он улыбнулся:
  — Толивер учился в Оксфорде на курс старше меня, в другом колледже, но наши дороги постоянно пересекались. Ему было тяжко. Отец едва помогал Толли. У нас у всех были машины, карманные деньги, а он, бедняжка, по вечерам выполнял всякую вшивую работу, чтобы свести концы с концами. Никогда не бывал на вечеринках. Беда была еще и в том, что он особо не блистал в учебе. Конечно, это не преступление быть средним, совсем не преступление, но вследствие этого он должен был сидеть за учебниками всегда и везде, когда не занимался мытьем посуды или какой-нибудь другой работой. Этого достаточно для кого угодно, чтобы присоединиться к коммунистам, разве не так?
  — Ты разбиваешь мое сердце. А как насчет тех бедных ублюдков, которые даже не продвинулись дальше средней школы. Многие из них умнее Толивера и более здравомыслящие.
  — Ты не любишь его, я знаю. Трудно оценить ситуацию, когда преобладают личные чувства.
  — Ферди, ты не в том положении, когда можно судить людей отнюдь не блещущих. Или тех, кто позволяет личным чувствам воздействовать на их оценки других людей. Толивер не сотрудник разведывательной службы, я готов биться об заклад.
  — Ты все еще хочешь получить регистрационные номера?
  — Давай. Но уясни, Толивер не имеет ничего общего с британской Сикрет Сервис, а те люди не русские. Или, по крайней мере, не русские шпионы.
  — Тогда кто они?
  — Я не знаю, кто они, Ферди. Может быть, продавцы красного вина или делегация из журнала «Вкусная и здоровая пища». Но они не русские шпионы. А сейчас сделай мне одолжение, иди домой и забудь обо всем.
  — Но ты проверишь номера?
  — Проверю.
  — Я бы пошел, но с этой игрой Шлегель…
  — …убьет тебя голыми руками. Ты прав.
  — Ты считаешь это смешным, а не приходило тебе в голову, что все это может быть делом рук Шлегеля?
  — Потому, что он скрестил шпаги с Толивером на вечеринке? Если этого достаточно, то почему я не могу стоять за этим?
  — Я должен был к кому-то обратиться, — сказал Ферди, и я понял, что он хорошо продумал мое предположение.
  — Я пошлю Шлегелю записку, что опоздаю.
  — Ему это не понравится, — Ферди прикусил губу.
  — Мне не придется выслушивать его недовольство. Ты выслушаешь.
  На светофоре вспыхнул зеленый свет; спортивный автомобиль с разбитым глушителем обогнал молоковоз, громыхавший так, будто переезжал свежезаделанную яму на дороге.
  — Никогда не привыкну к этому продолжающемуся всю ночь движению, — сказал Ферди.
  — Мы не можем все жить на двух акрах в Кэмпден Хилл, Ферди, — возразил я. — Будет ужасное перенаселение.
  — О, дорогой, я не хотел тебя обидеть. Просто хотел сказать, что не представляю, как здесь можно уснуть.
  — Не представляешь? Перестань болтать и я тебе покажу.
  — Да, ты прав. У тебя еще что-нибудь есть?
  Это мне нравилось в Фоксуэллах — «у тебя еще что-нибудь есть», как будто это он делает мне одолжение.
  Глава 10
  «Действия гражданского правительства не включаются в военные игры».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Новые значки службы безопасности, которые установил для нас Шлегель, казались подходящей штукой, чтобы произвести впечатление на полицейских детективов-сержантов. Я подтолкнул свой значок через заваленный всякой всячиной стол сержанта Дэвиса. Он очень медленно прочитал мои данные, словно искал орфографические ошибки, попытался надломить пластиковую основу, попробовал застежку с обратной стороны значка, согнул значок между пальцами. После этих всех испытаний значок был небрежным жестом возвращен мне: Дэвис просто перебросил его через стол. Значок упал между папками, озаглавленными «Предотвращенная гибель людей (курсанты)» и «Связь с общественностью». Сержант наблюдал, как я вылавливал кусочек пластика из бумаг и клал в карман.
  — Ну и? — спросил он.
  «Ну и?» — как будто он нашел какое-то нарушение на значке: оскорбительную анаграмму или усмешку на фотографии.
  — Ну и ничего, — ответил я, но он не успокоился. Отодвинул в сторону бумаги, с которыми работал, даже не заметив, что перемешал их.
  — «Бентли», — прочитал он на найденном листке. — Два сорок пять утра. — Это был классический полицейский. Об этом свидетельствовало не только «два сорок пять утра», но и короткая прическа, и до блеска начищенные туфли.
  — Да, именно так.
  — И вы выступаете от имени…
  — Водителя, Толивера.
  — Был без сознания.
  — Да.
  Он внимательно прочитал бумаги и поднял глаза.
  — Все эти… — Лицо стало задумчивым: он искал подходящие слова. — Все эти «шпионь сейчас — заплатим позже», кредитные карточки… — Он указал на карман, в который я положил значок: — Это на меня не действует. И «бентли» тоже. — Дэвис махнул рукой, показывая, что еще не закончил. — Я расскажу вам столько, сколько рассказал бы парню из местной газетенки. Ни больше, ни меньше.
  В кабинет вошла женщина в форме полицейского. Она принесла две кружки теплого чая. На кружке сержанта была цветная фотография королевы, на моей — Питера Рэббита.
  — Спасибо, Мэри. — Он опять перетасовал бумаги, застенчиво прячась за ними, как флиртующий любитель оперы времен короля Эдуарда. — Грузовик столкнулся с зеленым «бентли»… — Он прервался и посмотрел на меня. — Ничего загадочного. Несоблюдение сигналов светофора, гидравлические тормоза, машины двигались слишком близко друг к другу — десятки подобных случаев каждый день.
  — Вы считаете, что данный случай не для полиции?
  Он посмотрел на часы.
  — А вы, ребята, действительно отрабатываете свои деньги. Сейчас только десять минут девятого. Я думал, что только полицейские и грабители встают так рано.
  — Вы считаете, что полиции здесь делать нечего?
  Его голос поднялся на один тон:
  — Дело полиции? А почему мы должны этим заниматься? Тест на алкоголь ничего не показал, права, страховка, путевка — все в порядке. Грузовик остановился на красный свет, у «бентли» повреждено переднее крыло. Такое повреждение говорит само за себя, согласны? Если ваш босс, Толивер, послал вас сюда, чтобы спасти свою незапятнанную репутацию, ему не повезло, ничего поделать нельзя.
  — Толивер без сознания.
  — Точно, я забыл. Тем не менее мой ответ остается прежним. — Он еще немного почитал бумаги, а потом начался детский лепет: — Констебль записал имена водителей грузовика, но вы можете сказать своему боссу, что он напрасно теряет время. Суд в подобных случаях всегда принимает во внимание свидетельство полицейских, а полицейские скажут, что ваш парень не соблюдал дистанцию. Если он хочет, чтобы его обвинили в неосторожном вождении, он получит свое.
  — Возможно, это более серьезное преступление, чем простое дорожно-транспортное происшествие, — сказал я.
  Дэвис слегка присвистнул — изобразил удивление.
  — Вы что, пытаетесь на что-то намекнуть нам, мистер Армстронг? — Он произнес слово «нам» так, будто подразумевал под этим всю полицию Западного мира.
  — Я пытаюсь вас кое о чем попросить.
  — А я не понимаю вашу просьбу. Да, я очень глуп в это раннее утро четверга.
  — Но сегодня вторник.
  — Нет, сегодня… а, я думал, вы окажетесь комедиантом.
  — Сержант, десятитонный грузовик, резко затормозивший перед другим автомобилем, — неплохой способ убить человека, разве нет?
  — Это рискованный способ убийства, мистер Армстронг, по ряду причин. Для начала: смерть в подобном случае привлекает внимание газет, и умысел может быть установлен. Черт, у нас в подобных случаях достаточно свидетельств прохожих. — Он загнул палец, показывая, что это первая причина. — Я не повторяюсь насчет светофора, но хочу напомнить, что ваш босс не погиб…
  — Он не мой босс.
  — Кто бы он ни был, он жив. И это доказывает, что никакой маниакальной попытки убить его не было. Они затормозили достаточно осторожно, иначе он был бы похоронен в обломках, где-нибудь в дифференциале грузовика. Поэтому не говорите мне об убийстве.
  Дэвис обнаружил в заявлении Ферди те же изъяны, что и я. С этим не поспоришь. Попытка убийства возможна, но вероятность ее очень мала: «Прямо за ним стоял „хамбер истэйт“».
  — Да, целая процессия машин в обе стороны… Половина этого проклятого мира ездит по Лондону всю ночь, разве вы не знаете? Меня бесит, почему они не направляются домой спать, но это происходит каждый день. В любом случае, другие машины подъехали слишком поздно, чтобы что-то видеть.
  — В самом деле?
  — Что я должен был делать, пытать их водой?
  — Но если появится что-нибудь новое, вы мне позвоните?
  — Хорошо, оставьте свою фамилию и номер телефона у дежурного сержанта.
  — Вы хотите отнести этот случай в статистику обычных ДТП. Почему?
  Он обыскал все свои карманы в поисках сигареты, но я ничем не мог ему помочь. В конце концов Дэвису пришлось пересечь кабинет и взять пачку сигарет из кармана плаща. Мне сигарету сержант не предложил. Он взял одну сигарету, осторожно прикурил и закрыл пачку золотого «Данхилла». Потом сел и на лице его появилось подобие улыбки:
  — У нас есть свидетель, вот почему, мистер Армстронг. Достаточно честно? Могу я теперь вернуться к своей работе?
  — Какой свидетель?
  — В машине с Толивером была женщина. Перед тем как доктор дал ей успокоительное, она подписала для нас заявление. Это была авария — ни паники, ни убийства, просто одно из тех статистических ДТП, о которых вы упомянули.
  — Кто она?
  Он взял маленькую черную книгу:
  — Мисс Сейра Шоу, «Тэррин дю Шеф» — похоже на французский ресторан, да? Вы навестите ее, но смотрите, чтобы она не вызвала полицию. — Он улыбнулся: — Войдите к ней, но сделайте это осторожно, если понимаете, что я имею в виду.
  Я встал и кивнул на прощание.
  — Вы не допили чай, — сказал он.
  Дэвис вытащил этого чертового свидетеля, как фокусник сюрприз из рукава, и сейчас был очень собой доволен.
  — Могу я получить имена и адреса водителей грузовика? — спросил я.
  — Вы ведь знаете, что я не имею права этого делать. — Но начал листать страницы. Потом перевернул один из листков так, чтобы я мог прочитать, встал и отошел.
  — Они опаздывали на теплоход, — раздался позади меня его голос. — Вы посчитаете ненормальным, что польская фирма по производству мясных консервов послала грузовик и водителей сюда, чтобы они вернулись порожняком, но, мне кажется, парни знают, что делают.
  — Может быть, эта индустрия у них национализирована, — предположил я. Фамилия была польская, длинная, адрес в Лондон-Уолл.
  — Вы не допили чай, — опять напомнил сержант.
  — Пытаюсь бросить, — пошутил я.
  — Не надо бросать пить чай, — посоветовал Дэвис. — Бросьте играть в полицейского.
  Глава 11
  «Разведка и шпионаж (с их плюсами и минусами) планируются в соответствии с разделом 9 Программного руководства Центра. Командиры единолично ответственны за информацию, недостоверную или иную, собранную не в рамках ведения военных игр, т. е. во внеслужебное время».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Я почти решил не ходить к мисс Шоу, но это даст Ферди возможность потом долго еще скулить. «Тэррин дю Шеф» оказался перестроенным магазином в Мэрилбоун. «Французский ресторан» — красовалась золоченая надпись на окнах бывшего магазина, зал ресторана был скрыт за большими сетчатыми шторами.
  Меню вставлено в подсвеченную рамку на входной двери. Написано оно от руки витиеватым почерком, что, по замыслу хозяина заведения, служило для англичан фирменным знаком французского ресторана. На двери висела табличка «Закрыто», но, когда я толкнул дверь, она открылась. Я потянулся, чтобы не дать колокольчику известить о моем появлении.
  Место было отвратительное. Изогнутые деревянные стулья перевернуты на столы. Зал был оформлен под французское бистро тридцатых годов, с эмалированными рекламными объявлениями, мраморными крышками столов, замысловатыми зеркалами на каждой стене. Обломки пробок, бумажные салфетки и окурки были сметены в аккуратную горку в углу зала под раздаточным окошком. На стойке выстроились ножи, старые бутылки с воткнутыми в них разноцветными свечами и стопка свежевыстиранных красных скатертей. В ресторане стоял запах горелого чеснока, старинных сигар и чищенного картофеля. Я прошел на кухню. Из погруженного в сумрак двора за кухней был слышен тихо напевающий мужской голос, а также звон металлических крышек и мусорных баков.
  Из кухни вниз в чулан вели две ступеньки. В чулане помещалась морозильная камера, гудевшая рядом с металлической ванной, наполненной чищенным картофелем. Тут же стоял большой пластиковый ящик с сухим льдом, пар ото льда серыми кобрами выбирался вверх. Вычищенный стол был освобожден под электрическую швейную машинку, включенную в розетку над столом. На спинке стула висел темный мужской пиджак. Но не пиджак привлек мое внимание, а шкатулка из манильской пеньки. Она была засунута под материал, но не слишком глубоко, чтобы ее нельзя было не заметить. Я вытащил шкатулку и открыл. На крышке был нарисован неуклюжий мужчина, размеры аккуратно указаны красными чернилами. Все остальное содержимое составляли фотографии.
  Фотографий насчитывалось около дюжины, и они меня потрясли больше, чем те, что я обнаружил в своей бывшей квартире. На них был запечатлен все тот же мужчина, сфотографированный рядом с моей машиной, с моими родителями, но в этот раз фотографии были лучшего качества, и я мог более детально рассмотреть лицо моего двойника. Он был более чем на пять, а может быть, даже на пятнадцать лет старше меня: грудь колесом, копна волос, большие руки с короткими толстыми пальцами.
  Никаких бумаг я в шкатулке не обнаружил, ничего, что могло бы рассказать о роде занятий незнакомца или его семье или о том, что он предпочитает на завтрак. Ничего, что подсказало бы мне, почему кто-то выбрал этого мужчину, чтобы усадить в мою машину, одеть в мою одежду, поставить с моими родителями рядом, поместить в рамки его фотографии и повесить их в моей бывшей квартире. Но фотографии открыли кое-что о людях, затеявших все это. В первый раз я понял, что оказался против кого-то, обладающего значительной силой и средствами. И этот некто обладал всей властью службы безопасности, например, службы безопасности русских. По причинам, которые я не мог понять, на одной из фотографий мой двойник был переодет в форму контр-адмирала советского ВМФ. На дальнем плане другой фотографии было расплывчатое, но не вызывающее сомнений изображение эсминца класса «Таллинн». Была ли эта фотография сделана в солнечный день в одном из британских портов или в Александрии, или в Большом Мальтийском заливе?
  Деревянные ступени заскрипели под чьими-то шагами. Затем раздался стук двери в холодной комнате и шаги по кафелю. Я закрыл шкатулку и сунул обратно под сукно, где нашел ее. Потом быстро отступил назад и схватился за дверную раму, как, по моему мнению, должны делать моряки. Спрятался за косяк.
  — Кто вы? — Она стояла в другом проеме. Позади нее находилось хранилище продуктов. Через открытую дверь я мог рассмотреть холодную комнату. Там лежала сетка с овощами, стояла мраморная плита, а на ней разложенный по тарелкам и украшенный веточками петрушки паштет. Движение воздуха включило термостат в холодной комнате и начала работать система охлаждения. Звук был громкий, вибрирующий. Девушка закрыла дверь.
  — Кто вы? — спросил я. Это была мисс Шоу, хорошо одетая и без признаков приема успокоительного, и я принял правильное решение. Она оказалась классической блондинкой лет двадцати пяти. Ее длинные волосы посередине были разделены пробором и ниспадали вперед, обрамляя лицо. Кожа имела смуглый оттенок, мисс Шоу не нуждалась в косметике и знала это.
  Она вошла так неожиданно, что я на мгновение растерялся, внимательно рассматривая ее.
  — По поводу аварии, — вымолвил я.
  — Кто вас впустил?
  — Дверь была открыта, — объяснил я. Стройный мужчина в ярких хлопчатобумажных брюках поднялся по лестнице и замер. Он был вне поля ее зрения, но она знала, что он здесь:
  — Это ты оставил дверь открытой, Сильвестр?
  — Нет, мисс Шоу. Это парень, что принес мороженое свиное филе.
  — Вот и объяснение, — сказал я. — Эти ребята с морожеными филе…
  Я улыбнулся девушке улыбкой, которую уже с год не использовал.
  — Авария, — она кивнула. — Пойди и посмотри, чтобы дверь была закрыта, Сильвестр. — На шее у нее висел желтый матерчатый метр, а в руке мисс Шоу держала темно-синий рукав форменной тужурки. Она скатала рукав.
  — Да, мне звонил сержант из полиции, — повторила она, стройная, но не настолько, чтобы просочиться сквозь пальцы, и на ней был этот обалденный бледно-голубой свитер из кашмира, который так подчеркивал ее глаза. На ней была хорошо сидящая темная твидовая юбка и туфли на низком каблуке и с поперечным ремешком. Такие туфли очень удобны для долгих прогулок в сельской местности.
  — Он разрешил выбросить вас, если будете надоедать.
  Я ожидал услышать высокий голос, но он оказался мягким и нежным.
  — Он подобным образом с вами разговаривал?
  — Полицейские сегодня такие молодые.
  — И сильные.
  — У меня не было возможности в этом убедиться, — вздохнула она. Затем отложила в сторону синий рукав с большей, чем необходимо небрежностью и подняла руку, приглашая меня назад в кухню. Все это время она отвечала мне моей же суперулыбкой, сто крат отрепетированной, как учила няня. Что называется зуб за зуб.
  На кухне она взяла два стула и поставила их друг против друга. Сама села на тот, что был обращен к двери. Я тоже сел. Мисс Шоу улыбнулась, положила ногу на ногу и поправила юбку так, чтобы я не увидел ее панталоны.
  — Вы из страховой компании? — Она обняла себя, как будто ей внезапно стало холодно.
  Я достал небольшой черный блокнот и начал большим пальцем листать страницы, как это делали, насколько я помню, агенты страховых компаний.
  — И в эту маленькую книжечку вы все записываете?
  — В действительности я использую ее для гербария, но я включил магнитофон, вмонтированный в наручные часы.
  — Как забавно.
  Блондин вернулся в кухню. С крюка за дверью он снял ярко-розовый фартук и осторожно надел его, как будто боялся испортить прическу. Потом начал раскладывать латук по деревянным чашкам.
  — Оставь это пока, Сильвестр. Мы разговариваем. Принеси вино.
  — Мне будет нужна теплая вода.
  — Просто принеси бутылки из подвала. Мы долго не задержимся.
  С видимым облегчением он покинул нас. Сзади на одежде у него были нашиты ярко-красные заплаты. Парень медленно спустился по лестнице.
  — Зачем ему нужна горячая вода? Приклеивать этикетки Моутона Ротшильда на алжирское вино? — спросил я.
  — Какая хорошая идея, — произнесла она голосом, рассчитанным на то, чтобы доказать, что кашмир должен подчеркнуть ее темперамент.
  — Вы были с мистером Толивером, когда произошла авария?
  — Да.
  — И вы с ним были…?
  — Друзьями.
  — Да, друзьями.
  — Еще одна подобная догадка, и вы уйдете. — Она одарила меня неповторимой улыбкой Снежной королевы, чтобы я продолжал гадать.
  — Вы выезжали на обед?
  — С друзьями — коллегами по бизнесу, я бы сказала, — мы возвращались ко мне домой. Мы ехали по Северной окружной дороге, когда произошла авария, или где-то рядом с ней, как мне потом сказали.
  Я кивнул. Она была не из тех, кто опознает Северную окружную дорогу.
  — Водитель грузовика затормозил слишком резко. Он не рассчитал дистанцию.
  — Полиция сказала, что грузовик остановился на красный свет.
  — Сегодня днем сержант Дэвис подвез меня, чтобы забрать «бентли». Там я все и уточнила. Он сказал, что это обычная вещь — займет минут тридцать или около того, а потом он отвезет меня домой.
  Счастливчик сержант Дэвис. Если бы она была престарелой пенсионеркой, он, должно быть, предоставил бы ей возможность отправиться за «бентли» на автобусе.
  — Какого цвета был грузовик?
  — Каштановый и бежевый.
  — И в нем было два водителя?
  — Да, два. Хотите кофе?
  — С большим удовольствием, мисс Шоу.
  — Сейра все приготовит. — Она отключила кофеварку и налила нам две чашки. Затем накрыла кофейник большим стеганым чехлом. Кухня была узкая со множеством машин и механизмов. Все полотенца для посуды были украшены цветными картинками и росписью. На стене висела схема, которую я вначале принял за рисунок атома водорода, но при ближайшем рассмотрении она оказалась гербарием. Сейра поставила передо мной на стол печенье, масло и джем. Ее руки были элегантными, но ухаживала она за ними, видимо, сама. Я ел печенье, пока она подогревала молоко и проверяла насадку с чеками. Я так и не понял, носит ли она бюстгальтер.
  — Вы не выглядите слишком расстроенной, — сказал я.
  — Это вас обижает? Бен был другом моего отца. Мы встречаемся два-три раза в год. Он считает своим долгом пригласить меня на обед, но говорим мы мало, в основном о моих родителях. — Она смахнула со свитера крошки и раздраженно вздохнула: — Такая неуклюжая, как я, всегда должна надевать фартук. — Она повернулась ко мне и подняла руки. — Посмотрите на меня: я пробыла на кухне всего две минуты. — Я посмотрел на нее. — Так смотреть не надо, — попросила она. Раздался звонок электрической духовки и загорелась красная лампочка. — Вы ведь не совсем из страховой компании, вы мистер… — она поставила в духовку приготовленную пиццу и выставила таймер на О.
  — Армстронг. Нет, я репортер, работаю на сержанта Дэвиса.
  Сейра кивнула; она и этому не поверила.
  — Это было дорожно-транспортное происшествие, мистер Армстронг. И, если честно, виноват Бен. Он ехал очень медленно: считал, что должен слышать работу двигателя.
  — Владельцы «бентли» всегда прислушиваются к двигателю.
  Она не поддержала мои обобщения о владельцах «бентли». Возможно, знала о них больше, чем я.
  Сейра протянула мне еще печенье. Я смотрел на нее взглядом, который ей не понравился.
  — Дорога была сухая и светофор работал исправно?
  Она сделала глоток кофе, прежде чем ответить:
  — Да, для обоих. — Она опять сделала паузу. — Вы всегда смотрите так обеспокоенно?
  — Что меня беспокоит, мисс Шоу, так это то, как вы во всем уверены. Обычно свидетели очень неуверены в своих ответах, а вы даже в сумерках смогли рассмотреть, что машина была коричневой. Это почти телепатия.
  — Я телепатка, мистер Армстронг.
  — Тогда вы должны знать, что прошлой ночью я был на обеде вместе с мистером Толивером. Мне казалось, что его никто не сопровождает, если вы, конечно, не прятались в студне.
  Она взяла чашку с кофе и занялась ложкой, решая, сколько сахара положить. Не поднимая глаз Сейра спросила:
  — Надеюсь, вы не сказали об этом в полиции?
  Я продолжил завтрак еще одним печеньем. Она продолжала:
  — Это сложная ситуация — о, ничего такого. Бен подобрал меня вчера вечером у моего друга — подруги, — я не хотела впутывать во все это полицию. Я не думаю, что в этом есть какая-то надобность, согласны?
  Время от времени она обнимала себя, как будто ей холодно или она нуждается в любви, или чтобы убедиться, что ее руки все еще целы. Так она сделала и сейчас.
  — Возможно, нужды нет, — сказал я.
  — Я знала, что вы хороший человек. — Она сняла шелковый чехол с серебряного кофейника и налила мне кофе. — Такие дела… Я знала, что меня вычислят. Даже когда я была еще ребенком, у меня не получалось безнаказанно соврать.
  — Что вы делали, когда машина остановилась?
  — О, стоит ли об этом говорить?
  — Думаю, стоит, мисс Шоу. — В этот раз она не просила называть ее Сейрой.
  — Я знала, что он в коме — он не был в полубессознательном состоянии или просто оглушен. Нас учили в школе оказывать первую помощь. Пульс почти не прощупывался и было много крови.
  — Вы довольно спокойно говорите об этом.
  — А вы более счастливы с девушками, которые запрыгивают на стол и задирают юбки…
  — Конечно, — сказал я без всякой интонации.
  — …при виде мышц.
  Я надеялся, что, если она разозлится чуть сильнее, то скажет что-нибудь стоящее. Сейра опять села, сбросила туфли и подогнула ноги под стул. Она улыбнулась:
  — Вы прорвались сюда при помощи какой-то чепухи о страховой компании. И вы же называете меня ни больше ни меньше как лгуньей. Вы упрекаете, что я недостаточно расстроена, а сами сорите второсортными шуточками. И все ждете, что я не попрошу вас уйти и не спрошу, кто вы, черт возьми.
  — Спросите.
  — Один из секретных помощников мистера Толивера. Я хорошо знаю, кто вы.
  Я кивнул.
  — Вы не очень хорошо справляетесь со своей ролью. Ничего удивительного, что все так смешалось.
  — Что смешалось?
  — Неважно, — она тяжело вздохнула.
  Из чулана раздался голос блондина:
  — Я не могу найти красное вино.
  — Проклятые рыжие, — вымолвила она. Но потом пожалела о потере самообладания: — Я иду, Сильвестр. Только провожу своего гостя.
  Я налил себе еще немного кофе.
  — Ваш кофе так хорош. Не могу напиться, — похвалил я.
  Она нахмурила брови. Это ужасно — быть настолько хорошо воспитанным, что не можешь выгнать посетителя из своего ресторана.
  — На лавке нет? — спросила она.
  — Я везде смотрел, — настаивал парень.
  Девушка встала и заспешила вниз по скрипучим ступеням. Пересекая комнату, я слышал, как она разговаривала с Сильвестром. Я взял темно-синюю форменную тужурку и расстелил ее на столе. Это был рабочий офицерский китель со стоячим воротником. На груди было множество орденских планок, а на манжетах — кольца, соответствующие званию контр-адмирала советского ВМФ. Я отряхнул китель и поспешно повесил его на место. Мне понадобилось мгновение, чтобы вернуться к своему стулу, а красавица мисс Шоу была уже в дверях.
  — Нашли вино? — вежливо спросил я.
  — Да, — ответила Сейра. Ее глаза сверлили меня, и я вспомнил шутку о телепатии. — Я почти забыла, — начала она, — вы не купите пару билетов на наш спектакль?
  — Какой спектакль?
  — Мы все любители, но двое ведущих актеров очень хороши. Вам это обойдется всего в пятьдесят пенсов за билет.
  — Что вы играете?
  — Я не помню названия. Это о русской революции — броненосец «Потемкин», — вы, должно быть, видели фильм. Пьеса не такая политизированная, любовная история и только. — Она поднялась, давая понять, что я должен идти.
  И когда эта девушка на что-то намекает, она делает это с величайшим великодушием. Она стояла подбоченясь и трясла головой, чтобы отбросить назад светлые волосы и окончательно убедить меня, что не носит бюстгальтер.
  — Я знаю, вы думаете, что я неискренна, — сказала она мягким, нежным, сексуальным голосом.
  — Можно так сказать, — подтвердил я.
  — Вы не правы. — Она прошлась рукой по волосам так, как это скорее делают модели, а не владелицы ресторанов. Голос упал еще ниже, когда она сказала: — Я просто не привыкла, чтобы меня допрашивали. — Сейра остановилась позади меня, но я не повернулся.
  — Вы неплохо играете для любителя, — сказал я, не двигаясь со стула.
  Она улыбнулась и положила руку мне на плечо. Я чувствовал ее тело, когда она прижалась ко мне.
  — Пожалуйста, — сказала Сейра.
  Как мне передать звук ее голоса?
  — О чем ты думаешь? — спросила она.
  — Ты хочешь, чтобы меня арестовали?
  Теперь я чувствовал не только ее духи, это был набор запахов: картошка, которую она чистила, тальк, которым она пользовалась, твидовая юбка и тело под ней. В другое время и в другой обстановке я представлял бы для нее легкую добычу. Я сказал:
  — Однажды я пошел на выставку мод в Париже. Нужно было протискиваться через толпу специалисток с острыми локотками, сидеть пришлось на крохотном, почти игрушечном стульчике. Из-за вельветовых кулис мы слышали крики моделей. Они ругались и дрались за зеркала, щетки для волос, застежки. Неожиданно накал ламп уменьшили до мощности свечей. Раздались легкие звуки скрипки и кто-то распрыскал в воздухе «Шанель». Старые дамы издавали шелест шелковых перчаток.
  — Я тебя не понимаю. — Мисс Шоу снова придвинулась.
  — О, это взаимно, — ответил я. — И никто не сожалеет об этом больше меня.
  — Я имею в виду выставку мод.
  — Она научила меня всему, что я знаю о женщинах.
  — Чему же?
  — Я не уверен.
  Из чулана опять раздался голос Сильвестра:
  — Сейра, «Шабле» подойдет?
  — Нет, не подойдет, чертов рыжий педик, — закричала она. Сильвестр стоял на пороге, но слова были предназначены для меня.
  — Боюсь, что у меня еще много вопросов, — сказал я.
  — Придется подождать. Я должна готовить завтрак.
  — Лучше пока отложите готовку.
  Она посмотрела на часы и вздохнула:
  — Вы не могли выбрать более неудачное время.
  — Я могу подождать.
  — О боже! Послушайте, приходите на завтрак — в зал. Потом мы обсудим ваши вопросы.
  — Я уже приглашен на завтрак.
  — Приводите ее с собой.
  Я поднял брови.
  — Я говорила вам: я телепатка. — Она заглянула в большую книгу. — Стол для двоих в час дня? У вас будет время выпить. — Сейра сняла колпачок с позолоченной ручки. — Как, вы сказали, ваше имя?
  — Вам трудно отказать.
  — Прекрасно, — она приготовилась записывать.
  — Армстронг.
  — И я дам вам билеты на спектакль. — Она подошла к двери и позвала: — Сильвестр! Какого черта ты там делаешь внизу? Нам нужно уйму дел переделать до завтрака.
  Глава 12
  «В целях проверки время военной игры может быть перенесено вперед, назад или остановлено, чтобы, используя скачок во времени, снова проиграть необходимую ситуацию. Никакие апелляции при этом не принимаются, за исключением того, что к началу этой проверки не было получено письменного уведомления».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Когда я вернулся, то поднялся на центральный пост. Шлегель звонил по телефону. Еще не было поздно, однако я знал, что мимо него просто так не пройдешь.
  — Сукин сын! — рявкнул он и бросил телефонную трубку на рычаг. Я, правда, не испугался: это была его манера. Он расходовал слишком много энергии на все, чем бы он ни занимался; такую активность я замечал и раньше у коренастых коротышек, таких как Шлегель. Он с досадой хлопнул кулаком в открытую ладонь.
  — О господи, Патрик. Ты же сказал — один час.
  — Но вы же знаете, как это бывает.
  — Нужно мне твои чертовы извинения! Самолеты — все это чепуха. Твой приятель послал ледоколы встречным курсом вдоль мурманского берега. Ледоколы с гидролокационными буями… Понятно? Он хочет определить положение и вычислить обе подлодки.
  — Это неплохо, — восхитился я. — До этого еще никто не додумался. Может быть, именно поэтому русские и держат два атомных ледокола так далеко на западе.
  У Шлегеля были проворные руки, и он вдруг вскинул их на меня так, что указательные пальцы воткнулись в мою рубашку.
  — Мне дали двух адмиралов, и я собрал из Норфолка команду посредников, контролирующих действия «синих».
  Он подошел к телетайпу, выдернул из него немного бумаги, оторвал ее от рулона, скомкал и швырнул комок через комнату. Я промолчал.
  — А твой приятель Фоксуэлл выбрал именно этот момент для демонстрации, как коммунисты могут уделать нас по всем статьям.
  Он показал на планшетный стол. Пластиковые кружки указывали те места, где Ферди стер ядерные подлодки. Две подлодки, идущие на замену со стороны Исландии и Шотландии, двигались вдоль мурманского побережья и должны были быть обнаружены буйками Ферди.
  — Они обнаружат эти подлодки ближе к полюсу, — сказал Шлегель с сарказмом. Он подхватил свою куртку и встал в одной рубашке, перебросив куртку через плечо и держа ее большим пальцем за вешалку. Остальные пальцы обхватили его широкие красные подтяжки. Потом он влез в куртку и одернул рукава. У этой униформы сверху донизу был какой-то кургузый вид, однако Шлегель смотрелся в ней, как маленький Цезарь.
  — Откуда нам знать, будут ли русские такими же ненормальными, как сейчас, если начнется реальная война? — сказал я.
  — И оставят Карское море вообще без прикрытия? — Он затянул узел галстука.
  — Все будет в порядке. — Я посмотрел на часы оперативного времени, которые ходили в зависимости от запрограммированных компьютером скачков во времени. Я взял розовые листки радиограмм, полученных от посредников «синих», и попытался вызвать на связь подводные лодки, выведенные из строя.
  — Да они все равно не ответят, — сказал Шлегель. Я заметил, что на электронном табло подлодки высвечивались как действующие, а не вышедшие из строя. Я заглянул в служебные инструкции и сказал:
  — Нам не мешало бы заложить в программу идеи Ферди и еще учесть все ледоколы, которые доступны русским. А потом сделать это снова, причем предусмотреть возможность поражения каждого ледокола.
  — У тебя-то все на мази, — буркнул Шлегель. — Тебе-то не нужно в конце недели ехать на разбор с этими ребятами. Когда они вернутся в Норфолк, всех дерьмом измажут, попомни мое слово.
  — Так что же, значит, в наших планах не предусматривалась надежная оборона русского материка, как было задумано?
  — С чего ты взял? — бросил Шлегель. У него была привычка проводить указательными и большими пальцами по лицу вниз, как бы стирая с лица печать озабоченности и возраста. Сейчас он это и сделал.
  — Флот приходит сюда только с одной задачей: они хотят всем показать, что они заодно с Пентагоном, и убедить, что эти дурацкие вояжи нисколько не грабят их бюджет.
  — Наверное, так оно и есть, — сказал я. Шлегель презирал людей из Командования стратегической авиацией и с удовольствием пошел на союз с флотом, используя любой шанс насолить им.
  — Наверное! А чем же, по-твоему, такой матерый десантник, как я, занимается здесь, в этой игральной комнате? Я был одним из первых претендентов на звание адмирала подводного флота. — Он задвигал челюстью, как будто хотел плюнуть, но не плюнул, а снова включил связь:
  — Этап номер 8.
  Он проследил за часами оперативного времени, на которых стрелки быстро передвинулись на 14.30.
  — Ну, теперь им уж точно придется вычеркнуть эти подлодки, — сказал я.
  — Они скажут себе: паковый лед повредил радио и для следующего этапа.
  — Теперь одна из подлодок должна скоро готовиться к пуску ракеты, — сказал я.
  — Они могут перенацелить ракеты-носители перед пуском? — спросил Шлегель.
  — Нет, — сказал я, — но они могут задать другие цели для разделяемых боевых головок ракет.
  — Значит, это будут разделяющиеся ракетные головные части, без автономного наведения?
  — Да, их как раз так и называют: разделяющиеся РГЧ.
  — Это то же самое, что слепить ракеты «Посейдон» и «Поларис» вместе.
  — И не только, — сказал я.
  — Да, и при этом получается побольше количества и качества, — добавил Шлегель. — И не только?! А сколько? Черт возьми, почему мне приходится из всех вас вытягивать информацию клещами?
  — Таким образом, ударная мощность каждой ракеты увеличивается в несколько раз. Разделяемые РГЧ эффективнее всего использовать по разбросанным целям.
  — Типа шахтных пусковых установок?
  — Да, типа пусковых шахт, — ответил я.
  — А как сработает компьютер? Например, для поражения десяти шахт пусковых установок?
  Я ответил:
  — Ну, если не будет ошибок в программе и «экстремальных погодных условий», то вероятность поражения стопроцентная.
  — Прелестно, — сказал Шлегель.
  Я был помощником Шлегеля, и в мои обязанности входило предоставлять ему информацию обо всем, что он хотел знать. Но я подозревал, что Шлегель негласно приложил свою руку в игре в пользу адмиралов «синих», и поэтому чувствовал, что бросил Ферди в беде.
  — Разрешите мне дать Ферди информацию о воздушной разведке дрейфующих льдов и температуре воды?
  Шлегель подошел ко мне вплотную.
  — Патрик, послушай мой совет. Твой приятель находится под надзором.
  — О чем вы говорите?
  Он посмотрел через плечо, закрыта ли дверь.
  — Я тебе говорю, что он под надзором органов безопасности, понятно?
  — А мы все разве не под надзором? Почему вы мне это говорите?
  — Для твоей пользы. Я имею в виду… Тебе не стоит тащить его в свой любимый бордель, если ты не хочешь, чтобы завтра утром на моем столе лежал рапорт. Понятно?
  — Хорошо, я буду иметь это в виду.
  Я взял результаты воздушной разведки и сводку погоды и спустился к Ферди.
  Когда я вошел, Ферди выключил пульт. На пункте управления «красных» стало темно. Вокруг нас световые табло показывали меняющиеся серии цветных схем.
  — Ну, что ты узнал? — с тревогой спросил он.
  — Ничего особенного, — ответил я и рассказал ему о полицейском сержанте Дэвисе и о девушке.
  Он усмехнулся.
  — Разве я тебе не говорил: это дело рук Шлегеля.
  — Шлегеля?!
  — Он был послан сюда, чтобы все это обтяпать. Ты что, не видишь?
  Я проигнорировал его вопрос, вышел в освещенный коридор и громко хлопнул дверью.
  Когда вернулся на центральный пост, планшетисты наносили самолеты, производящие поиск по квадратам, вдоль всего побережья до самой норвежской границы. Исключая Архангельск, несколько из них патрулировали в узкой части Белого моря. Как таковых морей здесь нет. Линия побережья на такой карте ничего не значит в Арктике, где вы можете идти по паковому льду через весь полюс от Канады до СССР, где дрейфующие льды доходят почти до Шотландии. Здесь трудно увидеть что-либо живое — в этой пустыне белого безмолвия, где воют снежные бури и ветер превращает человека в глыбу льда, разбивает ее на куски и развеивает по равнине. Нет жизни на ней, но вот под ней… Под этим белым безмолвием война никогда не прекращалась…
  — Этап номер 8, секция 1, — прошелестел динамик на пульте Шлегеля. Планшетисты повернули подлодки и ледоколы. Замигал телефон связи с «красными».
  — Запрос, — сказал Ферди. Он, вероятно, ожидал, что трубку поднимет Шлегель, и переменил интонацию, когда услышал мой голос.
  — Чем могу быть полезен, адмирал?
  — Я насчет кромки льда из последней сводки погоды, которую ты принес. Она для более раннего сезона.
  — Я не думаю, Ферди.
  — Патрик, я не хочу спорить, но в это время года дрейфующий лед заполняет все устье реки и смыкает острова. Ты там был и знаешь, как это бывает.
  — Они были пересняты машиной с фотографий, полученных со спутника.
  — Патрик, покажи мне все сезоны, и я тебе докажу, что я прав. Они, наверное, перепутали карточки в машине.
  Я был уверен, что он ошибался, но не стал спорить.
  — Хорошо, сейчас принесу. — Я положил трубку. Шлегель смотрел на меня.
  — Мистер Фоксуэлл запросил кромку льда, — сказал я.
  — Избавь меня от него, Патрик. Это уже четвертый запрос за время игры. А вот «синие» еще ни разу ничего не запрашивали.
  Я позвонил в комнату, где хранились карты ледового покрытия. Там мне сказали, что им потребуется не меньше часа, чтобы собрать вместе весь комплект по сезонам. Я позвонил дежурному оператору и позвал его на помощь. После этого позвонил Ферди и сообщил ему, что его запрос принят.
  — Ты можешь спуститься сюда еще раз? — спросил Ферди.
  — Я и так ношусь вверх-вниз, как черт на ниточке, — возразил я.
  — Патрик, это очень важно, — сказал он.
  — Ладно.
  Я снова спустился вниз. Когда пришел на пульт управления, молодой подводник, избранный помощником Ферди, посторонился, пропуская меня. Мне показалось, что Ферди специально выбрал его помощником, чтобы расквитаться с ним.
  — Война — сущий ад. И не говори, что это не так, — сказал парень.
  Как только я вошел к Ферди, тот сразу сознался, что в моем приходе особой необходимости не было.
  — Мне просто захотелось поболтать. Ты ведь тоже не можешь поболтать с этим американцем.
  — Если Шлегель узнает, что мы задействовали оператора раскодировать инструкции, да еще загрузили компьютер для того, чтобы просто поболтать, он просто озвереет.
  — А мне разрешено делать запросы.
  — Да, но другая сторона не сделала еще ни одного.
  — Новички, — сказал Ферди. — Патрик, я тут подумал над тем, что ты мне сказал… об этой девушке.
  — Ну и что же? — спросил я. Но Ферди не ответил. Ему просто не нужен был ни разговор, ни слушатели.
  Он наметил свои встречные удары через пролив Белого моря. На его планшетном столе он выглядел как Серпентинское озеро, но на самом деле это было более двадцати миль замерзшей воды с ледоколами, обеспечивающими всю зиму два судоходных пути.
  Оператор телетайпа стал считывать информацию, подготовленную компьютером.
  — Противолодочные подводные лодки ведут поиск в квадрате пятнадцать…
  — Сколько из них приходится на мою долю? — спросил Ферди оператора.
  — Только объединенный флот около Полярного и один — у Диксона.
  — Проклятье, — сказал Ферди.
  — Ты должен был знать, что может случиться, Ферди, — сказал я. — Тебе это, конечно, нравилось, но ты должен был осознать, что из этого выйдет.
  — Еще есть время, — сказал Ферди.
  Но времени уже не было. Ферди нужно было первым делом сделать обычный в этой ситуации ход: сначала уничтожить подлодку радиоэлектронной разведки. Эти лодки, которые используются нашими постами обнаружения, имеют решающее значение в любой игре. Ферди знал лучше любого со стороны «синих», что могут эти подлодки и почему от их действий так зависит использование американских ракет. Теперь таких подлодок было две, и они корректировали другие подлодки в наведении ракет на Москву, Ленинград и Мурманск, в то время как подводные лодки с более современными ракетами и разделяемыми РГЧ нацеливались уничтожить шахтные пусковые установки — как возмездие за наши западные города.
  — Ты что, собираешься доиграться до Страшного Суда? — спросил я. Но если Ферди и задумал пойти на максимум разрушений без выигрыша в войне, он наверняка не стал бы информировать меня об этом.
  — Да пошел ты… — буркнул Ферди. Если бы он мог знать, на каких подлодках есть ракеты с разделяющими РГЧ, то у него бы еще были шансы на победу. Подлодки с ракетами «Поларис», стартующими из глубины океана через ледовое покрытие, не могут достаточно точно поразить цель меньшую, чем город. Поэтому именно ракеты с разделяющимися головными частями представляли реальную угрозу для Ферди.
  — Время запуска ракет прошло, Ферди. Ты можешь пыхтеть здесь хоть целую неделю, но чтобы выиграть, тебе необходима только жуткая удача.
  — Я тебе сказал, пошел ты к… — бросил Ферди.
  — Ладно, не горячись, — сказал я. — Это всего лишь игра.
  — Этот Шлегель старается изо всех сил, чтобы насолить мне, — сказал Ферди и поднялся на ноги.
  Его огромная фигура могла с трудом протискиваться между пультом и панелями.
  — Это же только игра, Ферди, — повторил я. Он неохотно и слабо улыбнулся, как будто признавая извечный закон подлости, знакомый ему еще по Центру стратегических исследований. Если там и удосужатся дать нам медаль или погоны, то они как раз успеют на твою похоронную подушечку на надгробье.
  Я наблюдал, как Ферди водил пальцами по карте Арктики.
  — В следующем месяце у нас запланирован новый поход.
  — Я тоже слышал, — ответил я.
  — Со Шлегелем, — усмехнулся Ферди.
  — Он никогда не был в Арктике. Поэтому он хочет все узнать.
  — Мы будем в море не меньше месяца.
  — Я думал, что ты любишь долгие походы.
  — Только не с этим ублюдком Шлегелем. Нет уж.
  — А что такое?
  — Я ждал целую неделю, когда мне обновят пропуск в библиотеку.
  — В прошлом году я ждал целый месяц. В этом виновата старая английская бюрократия. Это вовсе не Шлегель.
  — Ты вечно его защищаешь.
  — Ферди, ты иногда бываешь немного нудным.
  Он сокрушенно покачал головой.
  — Задержись на минутку, — сказал Ферди. Он был странным одиноким человеком, который привык чувствовать себя в своей тарелке только в узком кругу людей, кому были понятны его странные цитаты из латыни и из стихов полузабытых поэтов Китса и Шелли, и кто разделял его вкус к старым шуткам и кухне студенческих времен. Я не был одним из них, но я хотел бы войти в их круг.
  — Задержись на пять минут.
  Картинка на дисплее компьютера быстро сменилась, как только Ферди притронулся к клавиатуре.
  Мы отработали пять усовершенствованных сценариев военных игр: русские противолодочные силы (Северный флот) имели 24 часа «военной опасности» для нейтрализации англо-американских подводных лодок на арктической базе. В этом случае сценарий начинался в сотне миль севернее Шпицбергена с действий подводной лодки, имеющей на борту ракеты с разделяющимися РГЧ. Если бы «синие» (или одна из их ракетных подлодок) находились ближе к Мурманску, то Ферди не смог бы атаковать их без риска, что взрывная волна не уничтожит и его собственный город. В этом и заключалась основная тактика 24-часовой военной игры: суметь разместить подводные лодки «синих» ближе к русским городам. Тогда Ферди, играя, по словам Шлегеля, в «шашки для сумасшедших», никогда бы не смог отыграться.
  — Они, наверное, думают, что игра уже сделана? — спросил Ферди.
  Я ничего не ответил.
  — Ну что ж, посмотрим, — сказал Ферди.
  Дважды мигнул телефон. Я поднял трубку.
  — Шлегель у телефона. Ты не мог бы принести данные по Средиземноморскому флоту?
  — Они еще не готовы. Мне сказали, что эти данные будут подобраны вместе с другими в библиотеке. Так что они могут быть сейчас в библиотеке. Я их принесу.
  — Тебе не нужно таскать книжки из отдела обработки информации. У нас есть для этого посыльный.
  — Прогулка пойдет мне только на пользу.
  — Как хочешь.
  — Мне нужно идти, — сказал я Ферди. — Мы поболтаем попозже.
  — Если тебе твой шеф разрешит.
  — Это точно, Ферди, — ответил я с плохо скрываемым раздражением, — если мой шеф разрешит.
  Здание отдела обработки информации находилось в 300 ярдах от нас. До дневного оперативного скачка во времени вряд ли можно было ожидать важных тактических перемещений. Я оделся потеплее и вышел на свежий зимний воздух Гампстеда. Воздух был прекрасен. После сидения в Центре любой воздух был прекрасен. Я даже удивился тому, сколько времени я мог без передышки работать над программой, по которой военные корабли прихлопывали, как мух, а выигрыш измерялся в «ликвидированных» городах.
  Глава 13
  «Мнение, выраженное любым из членов команды посредников, контролирующих проведение военной игры, считается секретным, независимо от того, касается ли это мнение самой игры».
  Из приказа-инструкции по строевой части. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Отдел обработки информации выглядел, как переоборудованное административное здание, но стоило только пройти вовнутрь его через центральный вход, как сразу бросались в глаза многие различия. Около входа в стеклянной будке стояли двое полицейских в униформе министерства обороны, в стене с большими часами были вделаны ячейки со множеством карточек-пропусков, которые всю свою смену эти полицейские скрупулезно рассматривали и компостировали, прежде чем засунуть их в соответствующую ячейку.
  Полицейский около двери взял в руки мою карточку-пропуск.
  — Армстронг, Патрик, — объявил он другому полицейскому и повторил мою фамилию медленно по буквам. Другой полицейский шарил глазами по карточкам в ячейках.
  — Вы только что выходили? — спросил первый полицейский.
  — Я? — спросил я.
  — Да. Вы.
  — Я? Выходил?
  — Да.
  — Нет, конечно. Я только что пришел.
  — Наверное, опять старая смена все карточки перепутала. Присядьте, пожалуйста, на минутку.
  — Я не хочу сидеть здесь ни минуты, — терпеливо ответил я. — Я не собираюсь сидеть здесь ни секунды. Я должен идти.
  — Вашей карточки нет в ячейке, — ответил он.
  — Это уже ваша проблема — разбираться с этими карточками, — сказал я. — Мне еще не хватало разбираться с ними.
  — Он и так старается найти вашу карточку как можно быстрее, — сказал полицейский у входа. Другой продолжал шарить глазами по карточкам в ячейках. При этом он произносил «К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т» подряд, пытаясь сконцентрироваться на нужной алфавитной ячейке.
  — Мне нужно только подняться в библиотеку, — сказал я.
  — Ага, — сказал полицейский у входа и недоверчиво ухмыльнулся, как будто именно эту фразу он слышал от множества иностранных шпионов.
  — Все равно вам нужно в это здание. Библиотека находится на третьем этаже.
  — Тогда вы пойдете со мной, — ответил я.
  Он покачал головой, как бы сочувствуя моим проблемам. Потом пригладил ладонью свои седые усы и полез в карман униформы за футляром с очками. Он надел очки и снова уставился на мою карточку-пропуск. Когда этих карточек не было, не было и всяких проволочек. Теперь я стал жертвой закона Паркинсона о мерах по безопасности. Полицейский записал кодовый номер моего учреждения и стал искать его в папке-скоросшивателе со списками абонентов. Оттуда он выписал номер телефона и вернулся в стеклянную будку позвонить. Набирая номер, он покосился на меня, потом плотно захлопнул стеклянную дверь, чтобы я не мог подслушать разговор.
  По его губам я понял, что он сказал:
  — Эта карточка уже была использована сегодня утром, на ней проставлено время входа посетителя, а времени убытия нет… Этот посетитель… В нем вообще-то нет ничего подозрительного… около сорока лет, в очках, гладко выбрит, темные волосы, ростом около шести футов…
  Он запнулся, как только я услышал раздраженный голос Шлегеля даже через закрытую стеклянную дверь. Полицейский открыл дверь.
  — Подойдите, пожалуйста, к телефону.
  — Алло, — сказал я.
  — Это ты, Патрик?
  — Да, сэр.
  — Что ты там комедию разыгрываешь, любезный?
  Я не ответил, а только отдал трубку полицейскому. Я почувствовал, что Шлегель разошелся, потому что через открытую стеклянную дверь, которую полицейский даже не успел снова закрыть, были слышны раскаты голоса Шлегеля, который ругал полицейского последними словами. Лицо старого полицейского густо покраснело, в то время как сам он примирительно пытался оправдаться и остановить поток красноречия Шлегеля.
  — Ваш шеф сказал вам пройти наверх, — сказал полицейский.
  — Это сказал мой шеф. Ну а что теперь скажете вы?
  — Мы проверим карточки. Видимо, кто-то вышел с карточкой в кармане и не отметил времени убытия. Это иногда бывает.
  — Когда я буду отсюда уходить, опять возникнут недоразумения?
  — Нет, сэр, — ответил полицейский. — В этом можете быть уверены. У вас никогда не будет недоразумений при выходе отсюда. — Он улыбнулся и пригладил усы. Я демонстративно отвернулся.
  
  Здесь была не одна библиотека, а несколько, расположенных слоями, словно древняя Троя. В самом низу находились книги с кожаными корешками и обтрепанными обложками оригиналов, переданных в дар еще Трастом, потом ряды коробок с реестрами и подшивками публикаций военных лет, а затем — новым слоем — полное собрание Истории обеих мировых войн. Лишь на новых металлических стеллажах находились последние издания, причем многие из них хранились в виде микрофильмов, которые можно было просматривать только в тесных кабинках. Из этих кабинок постоянно доносились щелканье работающих диапроекторов и запах перегретых лампочек.
  Я начал с документации по Северному флоту, но я бы все равно нашел его, если бы даже и пришлось перебрать всех контр-адмиралов, используя мой собственный метод поиска по алфавиту. Ничего нового в современных микрофильмах я не нашел, однако обнаружил несколько новых слайдов. Наконец я нашел то, что искал. Это был человек, который хотел быть мной.
  Ремозива, Иван Михайлович (1924 —)
  Контр-адмирал.
  Командующий силами ПЛО, Северный флот, г. Мурманск.
  Семья Ремозивы представляла собой яркий пример революционного рвения. Его отец был рабочим-металлистом из Орла, мать — крестьянкой из Харькова. Они переселились дальше на восток, когда германские войска оккупировали обширные территории большевистской России — после Брест-Литовского договора. Из их семьи, в которой было семеро детей, выжили только две дочери и трое сыновей. Зато кем они стали! Кроме одного контр-адмирала, Петр стал профессором зоологии, Евгений — социологом, Елизавета — политологом, а Екатерина — вторая дочь — стала помощницей у мадам Фурцевой — первой дамы, достигшей членства в Центральном Комитете. Фамилия Ремозивы была в Советах такой же известной, как у нас фамилия Ферди Фоксуэлла.
  Составитель досье проделал большую работу — даже если большинство сведений содержалось и в центральной регистратуре, — он нашел информацию даже о том, что социолог имеет орден Александра Невского, что у зоолога ампутированы три пальца, и (что меня удивило) у контр-адмирала были больные почки, которые, по всей видимости, стоили ему карьеры в высшем эшелоне министерства обороны.
  Я просмотрел лист, на котором перечислялся послужной список Ремозивы. Своей карьерой он во многом обязан адмиралу Риковеру из американских ВМС — за решение строить ядерные подводные лодки с ракетами «Поларис» на борту. Это и явилось трамплином для карьеры Ремозивы. Это была история о ядерной золушке, ставшей принцессой. Когда в 1954 году киль «Наутилуса» ушел под воду, Ремозива был старшим лейтенантом, тянувшим свою лямку в частях береговой обороны Северного флота без малейшей перспективы пробиться на повышение — хотя бы в штаб береговой артиллерии. Внезапно кто-то вспомнил его публикацию о противолодочной борьбе во время войны, сдул с нее пыль и вытянул на свет божий. Ремозива сразу же был повышен в должности. ПЛО Северного флота была важнее даже противолодочной обороны Балтийского флота, поскольку в это время американский флот забрался под лед Арктики. Ремозива становится старшим штабным офицером. Хрущев дал толчок развитию ядерного подводного флота, и в 1962 г. подводная лодка «Ленинский Комсомол» тоже уходит под лед на Северном Полюсе. Находясь поначалу на задворках военно-морских сил, ПЛО Северного флота постепенно становится элитой русских вооруженных сил. Поэтому нет ничего удивительного в том, что было трудно найти фотографию Ремозивы, где бы он не улыбался.
  Я вернул материал и подобрал информационные данные, которые ждал от меня Шлегель. Я отметился на проходной у улыбающихся полицейских в стеклянной будке и понес документы в Центр. Оставив их у дежурного на вахте, я вышел на улицу Саддлерс Уок, чтобы спокойно выпить чашку кофе.
  Фасад кафе был покрашен красными и черными полосами, и его название «Анархист» было написано посередине золотыми буквами. Это была еще одна разновидность заведений подобного рода: кофе и хилые побеги свежей рубленой капусты, которая умерла, не успев как следует отцвести. Или выжить. Из благих вегетарианских намерений получилась уродливая коммерческая пародия.
  Стены кафе поделили между собой портреты Че Гевары и Элвиса Пресли. Кофейные чашки были в деревенском стиле, а картофельный салат с любовью порезан и уложен. Был ясный сухой день, по улице гуляла толпа австралийцев в шерстяных шляпах и интеллигентные господа с беспокойными собачками. Несколько посетителей сидели в зале и пили кофе. За стойкой стояла девушка-анархист. У нее были очки в массивной оправе, а волосы затянуты в конский хвост так туго, что глаза казались раскосыми.
  — Мы работаем первую неделю, — объявила она. — У нас в ассортименте есть еще ореховые котлетки — для каждого посетителя.
  — Мне достаточно чашки кофе.
  — Ореховые котлетки мы предлагаем бесплатно. Мы хотим привлечь постоянных посетителей, чтобы они могли убедиться в прелести вегетарианской диеты.
  Она поддела шайбу из какого-то бледно-серого вещества, орудуя щипцами, как акушерка.
  — Я положу ее на тарелку. Уверена, она вам понравится. — Она налила кофе.
  — С молоком — если у вас это можно.
  — Сахар на столе, — сказала она. — Натуральный коричневый сахар — это полезнее для вашего здоровья.
  Я отхлебнул кофе. Сидя за своим столом, я посмотрел в окно и увидел на стоянке две какие-то развалюхи — грузовик и «рено» с французскими номерами. Я устроился поудобнее, достал блокнот и записал в него биографические данные о контр-адмирале. После этого стал припоминать все изменения, произошедшие на моей старой квартире и что меня при этом озадачило. Я набросал примерный портрет контр-адмирала Ремозивы, после этого начертил планировку своей старой квартиры, включая потайную переднюю с медицинским оборудованием. В детстве я мечтал стать художником. Иногда мне казалось, что Ферди Фоксуэлл всего лишь терпел меня — из-за того, что я мог поговорить об искусстве и отличить стиль одного художника от другого. А может быть, он питал что-то вроде зависти к новоиспеченным художникам и волосатой богеме, что вдруг стало заметно здесь, в Гампстеде. Вполне возможно, что при других обстоятельствах я мог бы быть одним из них. Я машинально чертил в своем блокноте и ни о чем особенном не думал, в то время как где-то в уголке моего головного мозга начали снова прокручиваться события, произошедшие со мной утром, при входе в Отдел обработки информации.
  Я положил ручку и отхлебнул кофе. Понюхал содержимое чашки. Видимо, кофе был из желудей. Под посудиной с соевым соусом была подложена брошюра под названием «Шесть лекций о современном марксизме». Я перевернул ее, на обратной стороне кто-то написал карандашом: «Не жалуйтесь на кофе. Когда-нибудь и Вы станете старым и немощным».
  Предположим, что двое полицейских не ошиблись. Предположим, что я действительно уже был этим утром в Отделе обработки информации. Я решил разобраться в этом странном деле. Допустим, что я был загипнотизирован или находился под наркозом. Нет, эту возможность не стоит принимать в расчет. Предположим, что там был мой полнейший двойник. Эту идею я тоже отбросил, потому что оба полицейских сразу бы вспомнили внешность. А что они вспомнили? Карточку-пропуск. Эти полицейские редко вглядываются в лица. Они просто сверяют номер карточки с ячейкой и со стенными часами. Так что здесь речь идет не о моем двойнике, а моей карточке-пропуске.
  Я хотел было встать, как вдруг меня остановила тревожная мысль. Я снова сел за стол и достал бумажник, вытащил из пластиковой оболочки свою карточку-пропуск и как следует рассмотрел ее. Она была правильной формы и размера. Она должна быть немного замусолена по краям от постоянного всовывания в прорезь автоматического дверного замка, что я делал сотни раз. Но эта карточка-пропуск ни разу не была использована для этой цели. Ее края были острыми, белыми и чистыми. Это была не та карточка-пропуск, которую мне выдали, моя карточка была у кого-то другого. У меня была подделка!
  Придя к такому мрачному выводу, я растерялся и почувствовал себя совсем одиноким. Мой мир не был населен великолепными мудрецами и влиятельными старцами, как мир Ферди. У моих друзей хватало чисто житейских проблем: кто поможет в обслуживании нового «мерседеса» или цветного телевизора, где в июле теплее — в Греции или Югославии. И не более того.
  Я посмотрел на часы. Сегодня был четверг, и я обещал встретиться с Мэрджори во время ленча и прослушать лекцию о моих обязанностях.
  Я поднялся на ноги и подошел к стойке.
  — Десять пенсов, — сказала девушка.
  Я заплатил.
  — Я же говорила, что ореховая котлетка вам понравится, — сказала она и поправила очки, чтобы лучше рассмотреть кассовый чек. Черт возьми, я съел эту жалкую лепешку, даже не заметив вкуса.
  — Вам, видимо, кофе не понравился? — спросила она.
  — Это кофе для анархистов? — спросил я.
  — Оснований достаточно для ареста, — сказала она. Мне показалось, что я где-то уже слышал эту фразу. Или, видимо, кто-то вспомнил об этой шутке и воплотил ее в жизнь в этом кафе.
  Она отсчитала мне сдачу. Около кассового аппарата стояло полдюжины банок для пожертвований для разных обществ и организаций. На одной банке была прикреплена фотография, на которой от руки было написано: «Сбор пожертвований на искусственную почку. Проявите великодушие к больным и пожилым Гампстеда». Я взял в руки банку и поближе рассмотрел фотографию искусственной почки.
  — Это главная забота, — сказала девушка. — Наша цель — собрать до Рождества деньги на четыре искусственные почки. Каждую неделю мы передаем собранные деньги в госпиталь. С такой искусственной почкой можно жить даже дома.
  — Да, я знаю, — сказал я и бросил сдачу в банку. Девушка улыбнулась.
  — Люди с больными почками на что угодно пойдут, лишь бы достать такую искусственную почку, — сказала она.
  — Видимо, так оно и есть, — ответил я.
  Глава 14
  «Наступающий. Для определения сторон, участвующих поэтапно в военной игре, сторона, вводящая свое подразделение в бой, называется наступающей. Сторона, против которой подразделение вводится в бой, называется обороняющейся».
  Словарь терминов. «Примечания для участников военных игр». Центр стратегических исследований. Лондон.
  Пожалуй, самым пустынным местом на земле является вестибюль большого госпиталя. Огромный и сложный викторианский дворец, в котором работала Мэрджори, представлял собой лабиринт из чугунных лестниц, каменных арок и коридоров с красивым орнаментом. От таких безжизненных предметов любой шорох отражался эхом, словно бесконечный прибой огромного моря. Однако персонал давно уже привык к этому. Медсестры в белых халатах, пахнущих эфиром, скользили мимо, толкая перед собой тележки с лекарствами, которые я не решился рассматривать. Когда наконец Мэрджори вышла, я порядком притомился, и мне очень хотелось выпить чего-нибудь взбадривающего.
  — Ты можешь подождать меня на улице, в машине.
  — Я сегодня без машины.
  — В моей машине. — Мэрджори была одета в розовое шерстяное платье с короткой юбкой — вместо одного из своих темных костюмов, которые обычно надевала на дежурство. Она повязала черный шелковый шарф и одела плащ.
  — У меня нет ключа от твоей машины, — сказал я.
  — Тогда подожди около машины.
  — Ты что, забыла? Ты же сегодня без машины.
  — Я пошутила, — сказала Мэрджори. — Я подумала, что ты становишься ипохондриком.
  Мы спустились по главной лестнице. Солнце стояло высоко в чистом голубом небе. Даже не верилось, что это была предрождественская погода. Мэрджори всегда была такой, когда дежурила: более элегантной, молодой и более независимой. В общем, больше похожей на доктора.
  Трудно было поверить, что легкомысленная миниатюрная девушка, какой она казалась поначалу и становилась со мной, была на самом деле другим человеком. Тем не менее мы были счастливы вместе, и, ожидая ее, я предвкушал все прелести и трепет юношеской любви. Мы сели в одно из такси, стоящих на стоянке около госпиталя. Я дал шоферу адрес ресторана «Террин дю Шеф».
  — Я купил тебе подарок.
  — О, Пат! Ты не забыл!
  Она быстро развернула его. Это были наручные часы.
  — Они, наверное, стоят кучу денег.
  — Я их обменял на настольный барометр.
  Она взяла часы в кулачок и двумя руками прижала их к сердцу, словно испугавшись, что я заберу их у нее.
  — Ты говорил, что к моему дню рождения ты переклеишь обои в приемной.
  — Наверное, мы и это сможем себе позволить, — сказал я. — Я только подумал… если ты поедешь в Лос-Анджелес, тебе вряд ли понадобятся новые обои.
  — И ты решил отделаться подешевле. — На глазах у нее навернулись слезы.
  — Ну почему… Стальной корпус лучше золотого, он герметичнее от пыли и влаги. Впрочем, если тебе хочется в золотом корпусе…
  В ней было много от маленькой девочки. Но, надо признаться, именно это меня и привлекало в ней. Я подался вперед, чтобы поцеловать ее в кончик носа.
  — Лос-Анджелес… — сказала она, шмыгнула носом и улыбнулась. — Это значит работать в исследовательской лаборатории… большой, как фабрика. Мне нравится работать в госпитале. Вот это действительно здорово. — Такси свернуло в сторону и мягко придвинуло ее в мои объятия.
  — Я люблю тебя, Патрик, — сказала она.
  — Не надо плакать, — успокоил я Мэрджори. На ее голове расстегнулась заколка, и волосы рассыпались по плечам и лицу, когда я захотел ее снова поцеловать.
  — Но мы пока что не можем быть вместе, — сказала она и обняла меня.
  Затем отодвинулась от меня и посмотрела в лицо, словно видела в первый раз, потом подняла руку и кончиками пальцев провела по моей щеке.
  — И прежде чем мы будем жить вместе, нужно поискать место для жилья. — Она прикрыла мои губы своей рукой.
  — Я не против твоей квартиры, но это все же твоя квартира, Патрик. Я чувствую себя там как-то неуверенно, как обыкновенный жилец.
  — У меня есть другой план. Пока я буду в отъезде, ты можешь поговорить с каким-нибудь порядочным комиссионером о сдаче внаем.
  — Конечно! Мы так и сделаем. Только ни в коем случае не в пригороде. Я не буду соглашаться на жилье дальше улицы Хайгейт.
  — Правильно.
  — И я постараюсь подобрать что-нибудь неподалеку от госпиталя.
  — Хорошо, — ответил я. До тех пор, пока она будет работать в том же госпитале, что и ее муж, между нами будет всегда некая дистанция, даже если (как она считает) мне это просто кажется. Я видел ее с мужем. Чувствуешь свою явную ущербность, когда слышишь их разговоры на медицинские темы: как будто они обладают своей особенной культурой, своим особенным языком, на котором только и можно выразить тончайшие нюансы.
  Несколько минут никто из нас не нарушал молчания. Когда мы проезжали по улице Лордс-Крикет-Граунд, я увидел продавца газет с плакатом «ТАИНСТВЕННАЯ РУССКАЯ ЖЕНЩИНА — ПРЕДСЕДАТЕЛЬ НА ПЕРЕГОВОРАХ ПО ГЕРМАНСКОМУ ВОССОЕДИНЕНИЮ». Эти газетчики всегда все раздуют. Самая обыкновенная забастовка водителей у них превращается в «ОЗЛОБЛЕННЫЕ ПИКЕТЫ ШОФЕРОВ: НАСИЛИЕ РАСТЕТ», хотя дело дальше словесной перебранки на заводских задворках и не пошло.
  — Ну как продвигается ваша игра? — Это была попытка Мэрджори подстроиться под мое настроение.
  — Я ушел как раз в тот момент, когда Ферди решал, стоит ли уничтожать подлодку за Мурманском с риском радиоактивного заражения судоходных путей во фиорде. Или дожидаться, пока ракетная атака оставит его без ядерного оружия для ответного удара. Или же выбрать разбросанные цели, то есть оставшиеся шахтные пусковые установки.
  — А ты мне еще говоришь, как я общаюсь в своей патологической лаборатории.
  — В какой-то мере эти понятия схожи… болезнь и война. Наверное, все же лучше посадить их под микроскоп и наблюдать, из чего они состоят, чем сидеть и дожидаться самого наихудшего.
  Такси остановилось.
  — Я должна быть на дежурстве не позже половины третьего.
  — Мы не будем здесь обедать, — сказал я, — мы можем здесь выпить пива, съесть бутерброды, и через десять минут я отвезу тебя обратно.
  — Нет-нет, что ты! Я не имела это в виду, — сказала она, — мне здесь очень нравится.
  Я заплатил и отпустил такси. Мэрджори сказала:
  — Как ты нашел это местечко? Здесь очень мило.
  Я подошел вплотную к окну и, сложив ладони козырьком, заглянул вовнутрь ресторана. В зале не было света, как и не было посетителей. Столы и стулья были аккуратно расставлены, рюмки помыты, салфетки разложены. Я толкнул дверь, потом позвонил. Мэрджори тоже толкнула дверь и рассмеялась:
  — Это похоже на тебя, дорогой.
  — Подожди одну минутку, — сказал я и пошел по узкой аллее вдоль ресторана, решив проверить служебный вход. В стене я увидел деревянные ворота. Ухватившись локтями за верхнюю часть ворот и уцепившись носками за выступ в стене, я смог дотянуться до задвижки и открыть ворота. Мэрджори последовала за мной через открытые ворота. Мы очутились в маленьком вымощенном дворе, с туалетом на улице и водостоком, засоренном картофельными очистками.
  — Патрик, не надо…
  — Я же тебе сказал: подожди. — Судя по всему, за нами никто не наблюдал сверху из окон или с железного балкона, обвитого плющом, но теперь такого голого и прозрачного на зимнем солнце. Я попробовал открыть заднюю дверь. Сетчатые занавески на двери были плотно завешены. Я подошел к окну, но желтые шторы, окантованные кружевами, были задернуты, и через них ничего не было видно.
  Мэрджори сказала:
  — И дорогой подарок — в тягость, если получен от недоброго человека.
  Я попытался открыть засов, просунув в щель свою карточку-пропуск, но замок, видимо, был необычной конструкции.
  — Таковы женщины, — сказал я. — Даришь им подарки, а они после этого жалуются на недостаток добра. — Я еще раз поцеловал ее в нос.
  Замок не поддавался. Я прислонился спиной к стеклу двери, чтобы заглушить звук, затем надавил на стекло так, что оно треснуло.
  — Ты что, с ума сошел?! — воскликнула Мэрджори. Я засунул палец в трещину, расширил ее, чтобы вытащить большой кусок разбитого стекла из оконной замазки.
  — Все хорошо, Офелия, — сказал я. — Ты единственная, которую я люблю. Не волнуйся.
  Я засунул руку через дыру в разбитом стекле и нащупал ключ, который торчал из старомодного врезного замка. Он со скрипом провернулся в заржавленной скважине. Осмотревшись по сторонам — не идет ли кто по аллее, — я открыл дверь и вошел внутрь.
  — Это грабеж, — сказала Мэрджори, но последовала за мной.
  — Ты имеешь в виду — кража со взломом. Запомни, что тут есть некоторая разница в понятиях.
  Солнце просачивалось сквозь шторы, мягкий желтый свет, словно бледная патока, заполнял комнату. Я рывком раздвинул шторы, и они разлетелись в стороны с глухим шелестом.
  «Если никто не услышал этот шум, — подумал я, — значит, действительно здесь никого нет».
  — Тебя могут посадить в тюрьму, — сказала Мэрджори.
  — Мы можем наконец побыть вдвоем, — ответил я, — и это самое главное.
  Я наклонился к ней, чтобы поцеловать, но она отстранилась. Мы были в кладовой. Вытянувшись в одну шеренгу, стояли деревянные миски с порезанным салатом и дольками розовых помидоров. Здесь был и десерт: карамель — целыми взводами, ромовые бабы — батальонами, которые под кисеей развернулись в боевые порядки и только ждали команды идти в атаку. Я достал себе сосиску с подноса. Они еще были теплые.
  — Мэрджори, возьми сосиску. — Она покачала головой. Я откусил сосиску. — Сплошной хлеб, а не сосиска. Из таких сосисок только гренки делать и есть с маслом и вареньем. — Я прошел в соседнюю комнату, Мэрджори последовала за мной.
  — Для нас сейчас важнее всего — это взять долгосрочный заем, — сказала Мэрджори. — Нам дадут, мы ведь работаем…
  Швейная машинка еще стояла здесь, но униформы уже не было, как и не было досье с мерками и фотографиями. Я спустился по обшарпанным каменным ступенькам в помещение, в котором был устроен морозильник. Он включился автоматически, от чего мы даже вздрогнули.
  — Тем более я работаю врачом, — продолжала Мэрджори. — Мне это посоветовал директор банка.
  В стену комнаты был встроен большой шкаф. Его дверь была заперта на массивный висячий замок. Заколкой для волос его открыть не удалось. Я стал выдвигать один за другим кухонные ящики, пока не нашел точильный брусок. Я просунул его под скобу замка и налег на брусок всем телом. Но поддался не замок, а ушки, на которых он висел. Под моей тяжестью шурупы вылезли из старого дерева и попадали на пол.
  — Это противозаконно, что бы ты при этом ни говорил, — воскликнула Мэрджори.
  — Почему же? Магазин это или ресторан? Это ведь не одно и то же. Право проникновения, вытекающее из складывающихся обстоятельств, — тоже хитрая статья закона. А в наших поступках скорей всего и правонарушения-то нет. — Я открыл шкаф.
  — Это лучше, чем платить аренду, — продолжала Мэрджори, — ты за свою старую квартиру уже трижды переплатил. Я тебе всегда об этом говорила.
  — Да, Мэрджори, говорила. — Внутри шкафа ничего не было, за исключением дохлых мух и старых платежных квитанций.
  — Мы все можем получить в банке, даже не стоит обращаться в строительное общество, — сказала Мэрджори.
  Дверь в холодильную камеру держалась на двух больших шарнирах. На стене возле камеры были выключатель и закрытый предохранитель с надписью «Опасно!» Я щелкнул выключателем — засветился маленький красный неоновый индикатор. Я навалился всем телом на огромную дверь, которая открылась без усилий.
  — Вот здорово! — воскликнул я.
  — Ты меня совсем не слушаешь, — сказала Мэрджори.
  — Строительное общество, — повторил я. — Отличная идея.
  — Нам как раз туда и не надо, — сказала Мэрджори.
  — Ну хорошо. Как ты хочешь, так и будет.
  Без сомнения, это была обыкновенная комната, недавно переоборудованная под холодильную камеру. Меня встретил морозный воздух. Я вошел вовнутрь. Это было обыкновенное холодильное помещение площадью около семи квадратных метров. Полки располагались от пола до потолка по всем стенкам, кроме одной, в которую был встроен холодильный агрегат. Изменение температуры воздуха было замечено термостатом. Мотор щелкнул и, легко вибрируя и урча, начал наводить температурный порядок. Было холодно, я застегнулся и поднял воротник куртки. Мэрджори тоже вошла внутрь помещения.
  — Совсем как в морге, — произнесла она. Ее голос отразился эхом в маленьком помещении. Я подошел к ней поступью монстра, вскинув руки с растопыренными пальцами.
  — Перестань, — сказала Мэрджори. Ее била дрожь.
  С одной стороны были уложены пять половинок бараньих туш. Мороженое филе (пятьдесят штук — согласно этикетке на коробке) было разложено на верхней полке. Другая полка была забита тремя большими мешками с очищенным и замороженным картофелем и тремя картонными коробками с разными овощами. Цельные индивидуальные порции: курятина в винном соусе, мясное ассорти, охотничье рагу. В рубленом виде. Большая банка томатного соуса, потом полка, забитая упаковками с замороженными бараньими котлетами. На полочке в самой двери стояли три бутылки сильно охлажденного шампанского. Никаких ниш в стенах, никаких потайных отсеков, никаких люков.
  Мы вышли из холодильной камеры, и я закрыл ее дверь. Вернувшись в комнату, стал обследовать кастрюли, стоящие на плите. Все кастрюли были пусты. Я отрезал кусок хлеба.
  — Хлеба хочешь?
  Мэрджори покачала головой.
  — Куда они все делись? — произнесла она. — Для закрытия еще рановато.
  — Наконец-то ты поняла. Осталось еще спуститься в винный погреб. Наверняка все прячутся именно там.
  — Уже прошло полчаса.
  — Ты лучше съешь сосиску. Пока мы занимались кражей со взломом, у нас не осталось времени для ленча. — Я достал себе еще одну сосиску и засунул ее в свернутый ломтик хлеба.
  Она схватила меня за руку.
  — Ты и раньше занимался такими делами?
  — Только без напарников. Хочешь бутерброд с сосиской?
  Я увидел, что она готова снова заплакать.
  — О, Патрик! — Она топнула ногой, но в этих туфлях у нее не получилось. В других туфлях у нее бы это получилось выразительнее.
  — Я просто пошутил, — сказал я. — Неужели ты думаешь, что я говорю серьезно?
  — А я и не поверила, что о доме ты говоришь серьезно, — ответила она.
  В погребе никого не было. Никого не было и в туалете. Никого в кладовой наверху. Буквально час тому назад жизнь в ресторане била ключом, сейчас же в нем никого не осталось.
  Что-то витало в воздухе, возможно, звук наших голосов и шагов, раздававшихся в помещениях с закрытыми окнами и дверями. Или, может быть, действительно есть что-то особенное в атмосфере покинутых домов. Все здесь проходило в спешке, но тем не менее планомерно и дисциплинированно. Не было даже намерения унести с собой наиболее ценные вещи. Здесь был дорогой магнитофон фирмы «Сони», погреб, полный вина и крепких напитков, две или три коробки сигар и сигарет в шкафу над окном для подачи блюд. Зато я не нашел ни одного клочка бумаги: ни счетов, ни накладных, ни меню. Даже листок заказов бакалейных товаров, который я видел раньше около полки для ножей, был аккуратно отколот и унесен из ресторана.
  — Хочешь ломтик ветчины? Ты ведь ее любишь.
  — Да перестань же!
  Я вошел в зал ресторана. Свет проникал сквозь сетчатые занавески и отражался от мраморных крышек столов и гнутых деревянных стульев, стоящих вокруг этих столов. Здесь было мрачно и темно, как в старинном замке. Стилизованные зеркала, на которых золотыми буквами была написана реклама сигарет и аперитивов, висели на каждой стене. Все эти зеркала бесконечное количество раз отражали и отдельные кабинеты, где, наверное, подвыпившие девицы протягивали голые руки таинственным мужчинам подозрительного вида.
  В зеркалах отразилась и ярко-красная тележка молочника, и я услышал, как она заскрипела, остановившись на улице напротив ресторана. Я открыл задвижку на передней двери и пропустил Мэрджори вперед. Молочник переносил на крыльцо перед дверью два ящика с молочными бутылками. Это был молодой человек в типичной для профсоюза молочников, замусоленной кепочке и коричневом халате кладовщика. Он улыбнулся и на секунду остановился перевести дыхание.
  — Вы его упустили, — сказал он.
  — Давно?
  — С полчаса будет, может, немного побольше.
  — Это транспорт подвел, — сказал я.
  — Не повезло, — произнес молочник, — как так получилось?
  — А как обычно такие вещи получаются? — бросил я.
  — Да, что правда, то правда, — закивал он, снял свою кепочку и почесал голову.
  — Здорово ему досталось? — спросил я.
  — Все было вперемешку: где руки, где ноги…
  — Он был в сознании?
  — Я-то сам был в конце улицы. Я только видел, как его вносили в машину. Им пришлось открыть обе дверцы, чтобы погрузить его вовнутрь.
  — Что за машина? «Скорая помощь»?
  — Нет, кремового цвета, с красным крестом и с какой-то надписью.
  — Если бы я только знал, куда его увезли, — сказал я. — Кстати, эта леди — доктор.
  Он улыбнулся Мэрджори, с удовольствием растягивая свою передышку, поставил ботинок на ящик — штанина задралась и обнажила желтый носок и волосатую ногу. Он достал портсигар, выбрал сигарету и щелкнул золотой зажигалкой. Покачивая головой, задумался о машине.
  — Она уехала сразу за мной. Наверняка в клинику.
  — А остальные куда делись? Поехали с ним?
  — Нет, они сели в шикарный «бентли».
  — Неужели!
  — Да, в «бентли» модели Т. Похожа на «роллс-ройс», только радиатор другой. Шикарная тачка. Зеленого цвета.
  — Вы хорошо разбираетесь в моделях.
  — Да я сам одну собрал. Одних только деталей из пластика двести штук. А сколько месяцев работы мне это стоило. Да ее по телевизору показывали. Вы, наверное, видели. Теперь моя жена с нее пылинки сдувает.
  — Значит, зеленого цвета?
  — Переднее крыло погнуто. Видимо, недавно, потому что ржавчины еще не было.
  — А машина была из клиники?
  — Да я не обратил внимания. Так что извините, госпожа доктор, — сказал он Мэрджори и притронулся к кепке. — Что-то в последние дни у меня память ни к черту. А вы, наверное, из Ассоциации национального здравоохранения?
  — Да, — ответил я. — Ну, я думаю, там ему предоставят все условия.
  — Да-да! — ответил молочник. — Уж там-то он получит все, что душа пожелает.
  — Мне нужно бежать, — сказала мне Мэрджори.
  — Здесь сегодня никого нет, — сказал я.
  — Да, ресторан на ленч не открывают, — ответил молочник.
  Он подобрал два ящика с пустыми молочными бутылками и потащил их дальше.
  — Откуда ты знаешь о машине «скорой помощи»? — спросила меня Мэрджори.
  — Да так… — ответил я, почувствовав себя мудрецом.
  — А кто это был? — не успокаивалась Мэрджори. — А что произошло?
  — Это был один русский адмирал с больными почками, — ответил я.
  Мэрджори обиделась. Она вышла на дорогу и махнула рукой проезжавшему такси. Машина остановилась, скрипнув тормозами. Мэрджори открыла дверь и села.
  — Ты готов расстроить меня чем угодно, лишь бы избежать серьезного разговора! Это глупо, Патрик! Ты что, этого не замечаешь?
  Такси рванулось с места, прежде чем я успел ответить.
  Я стоял на тротуаре, наблюдая, как молочник уходил, пошатываясь под тяжестью нескольких ящиков с молоком. Иногда он их ставил на землю и переводил дыхание. Он был находчивым и энергичным парнем, которого любой молочник нанял бы с удовольствием. Но молочники, которые могут позволить себе купить туфли ручной работы из крокодиловой кожи, вряд ли оденут их для повседневного обихода, тем более если туфли совершенно новые. Это понятно, что обувь всегда трудно поменять при спешном переодевании, но вот золотая зажигалка — это уже грубейшая небрежность. Было очевидно, что ресторан находится под наблюдением, но, всматриваясь в уходящего фальшивого молочника, я удивился, почему он мне так много всего рассказал, хотя вся операция была явно рассчитана на меня.
  Я пересек улицу и подошел к перевернутой корзине, у которой стоял старик и продавал газеты. Я посмотрел на корзину с прикрепленным на ней плакатом и маленьким подносом со сдачей. Я бы не удивился, если, перевернув корзину, я бы повредил спрятанную там рацию, стоящую несколько сотен фунтов. Да, ресторан был под пристальным наблюдением, причем они даже не особенно заботились о тонкостях.
  — Мне какую-нибудь поновее, — автоматически сказал я.
  Опять начался дождь, и продавец газет натянул целлофановую пленку на свой товар.
  — Вам спортивную?
  — Мне вообще-то все равно, — ответил я, взял газету и некоторое время стоял, просматривая ее.
  Женщина, возглавившая русскую делегацию на переговорах о воссоединении Германии, быстро стала притчей во языцех на Западе. Организация освобождения женщин поддерживала ее избрание на пост председателя на переговорах, несмотря на претензии со стороны делегатов-мужчин из Великобритании, Франции и США. Ее короткие появления на экранах телевизоров помогали средствам массовой информации более доступным языком рассказывать о переговорах публике, которой было наплевать на вопрос о германских восточных границах. Зато теперь фотопортрет Екатерины Ремозивы, размером в три колонки, красовался на первой странице газеты. Она была худой старой девой с располагающей улыбкой, волосы собраны в пучок, рука поднята в приветствии, похожем одновременно на жест рабочей солидарности и благословение папы. Надпись под фотографией гласила:
  «Для мадам Екатерины Ремозивы переговоры в Копенгагене явились результатом шестилетней неофициальной деятельности и сотен полуофициальных встреч. В следующий понедельник мы начинаем репортаж об этой удивительной женщине и ее надеждах на нерушимый мир и процветание на Европейском континенте».
  Отлично сработано, товарищи. Триумф пропаганды в действии. Дождь пошел сильнее, и я накрыл газетой голову.
  Глава 15
  «Общий ввод в бой в неблагоприятных условиях: во время военной игры вводятся в бой только силы и средства, находящиеся на борту.
  Общий ввод в бой в благоприятных условиях: во время игры каждая из сторон усиливается подразделениями морского десанта или ВВС, привлеченных с других театров военных действий. Например, во время военной игры на Северном флоте советские морские силы могут быть усилены подразделениями Балтийского флота или польских ВМС.
  Примечание: вышеперечисленных подразделений может быть больше, чем количества сил и средств, представленных на начало военной игры».
  Словарь терминов. «Примечания для участников военных игр». Центр стратегических исследований. Лондон.
  Если вы измеряете свою власть и успех продолжительностью комфортабельной поездки в центр города и обратно — а многие пользуются именно этим критерием оценки, — то в таком случае следующая пара часов была бы мерилом успеха для многих лондонских воротил и политиков.
  Полицейская машина остановилась около ресторана в 1.45.
  — Мистер Армстронг? — Это был человек около сорока лет, пальто расстегнуто, из-под него выглядывала полицейская униформа. Рубашка была белоснежной, а ее воротник скреплен золотой булавкой. Кем бы он ни был, он вряд ли стоял навытяжку на утреннем построении или проверялся участковым сержантом. Шофер тоже был одет в гражданское пальто, однако по его голубой рубашке и темному галстуку можно было предположить, что он был констеблем полиции.
  — Возможно, — ответил я, все еще держа газету над головой, укрываясь от дождя.
  — Вам привет от полковника Шлегеля. Мы приехали, чтобы отвезти вас в Баттерси. Там вас ждет вертолет, чтобы доставить в аэропорт. — Он сидел, не собираясь выходить из машины.
  — Вы приехали сюда с инструкциями?
  — Извините, сэр?
  — С чего вы взяли, что мне нужно в Лондонский аэропорт? Кому это нужно?
  — Тут что-то связано с этим рестораном, сэр, — ответил он. — Это дело спецслужб. А я просто исполнитель, который первым попался на глаза.
  — А если я не захочу поехать с вами?
  — Вертолет стоит уже целый час. Видимо, дело срочное. — Он посмотрел на небо. Дождь продолжал моросить.
  — Например, потому, что я боюсь высоты?
  Он начал понимать.
  — Мне поручено только передать эту информацию и подвезти вас, если вы этого захотите. А что уж вы сами решите, меня это нисколько не касается. — Он поднял руку и показал неуклюжим жестом, что хватать меня ему не поручали.
  — Хорошо, — сказал я, — поехали.
  Он улыбнулся и открыл заднюю дверцу машины.
  Вертолет был музейным экспонатом: на сине-сером борту летающего конька-горбунка королевских ВМС красовалось название устаревшей модели — «Уэстленд Дрэгонфлай». На нем не было никаких поручней, никаких опознавательных знаков, за исключением гражданского регистрационного номера и надписи «Не стой под винтом!» на хвосте.
  Пилот появился как из-под земли. Он был одет в униформу военного летчика, с белесыми пятнами, оставшимися от отпоротых нашивок и знаков различия. Он сел на левое сиденье, как только машина остановилась около вертолета; а когда я забрался в кабину, мотор начал набирать обороты. Шум вращающихся лопастей и старого двигателя мешал разговору. Так что мне пришлось довольствоваться обзором больших труб электростанции Фулхэма, выпускающих облака белого дыма, заволакивающих реку под нами. Мы пролетели мимо моста Уондзуорт-Бридж, держа курс вдоль реки, вопреки инструкциям по безопасности полетов, которых для королевских служб не существует.
  Приземлившись в аэропорту Хитроу на полосу для частных самолетов, мы с тем же пилотом пересели в легкий самолет «Бигл Поп». Буквально через час после расставания с Мэрджори у ресторана я находился над городом Рагби на высоте двух тысяч метров и поднимался все выше и выше. Мы держали курс на северо-запад и, судя по показаниям приборов, горючего нам хватило бы долететь даже до самых дальних Гебридских островов. На карте, лежавшей на колене пилота, были старые карандашные пометки маршрута, которые уходили как раз в том направлении и заканчивались на самом обрезе карты. Время от времени пилот ухмылялся, показывал пальцем на карту, а затем в окно, как бы объясняя, что мы пролетаем автомагистраль М1, или темно-серое пятно на горизонте, в котором можно было угадать город Ковентри. Он предложил мне сигарету, но я отказался. Я спросил его, куда мы летим. Он сдвинул на затылок свои наушники и приставил ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Я спросил у него снова, но он пожал плечами и улыбнулся, словно я добивался от него прогноза результатов следующих всеобщих выборов.
  Зимнее солнце беззаботно дарило свои золотые лучи тяжелым кучевым облакам, сгустившимся над Ирландией. Ливерпуль и река Мерси, забитая судами, проплыли под крылом правого борта самолета, а впереди заблестело, как дешевый медный поднос, Ирландское море. Полет через океан на одномоторном легком самолете никогда не был для меня большим удовольствием, но пилот улыбался, довольный тем, что быстро получил разрешение контрольной зоны и воздушный коридор без пересечений с перегруженными линиями гражданских авиакомпаний. Он набрал высоту, потому что теперь ему не мешали другие самолеты, и это меня вполне устраивало.
  Я изучал карту. Электронное оборудование самолета было примитивным. По правилам визуальных полетов, мы должны прилететь к месту назначения до наступления темноты. Огромные очертания острова Мэн были едва видны на фоне хмурого океана. Но мы летели все дальше и не собирались приземляться в аэропорту Блэкпула, над которым как раз пролетали. Стрелки приборов показывали, что горючее уже на исходе, а мы все летели тем же курсом, которому следовали еще от Касл Донингтона. Мы пролетели над береговой линией Шотландии, над местом, похожим на подбородок человека, потом — над его носом, уткнувшимся в Гебридские острова. После полуострова Кинтайр наш путь должен пролегать над континентальной Шотландией. Потом начинаются острова и Атлантический океан, а затем — на последних каплях горючего и оборотах винта — мы достигнем Исландии. Мы, видимо, летели на какой-то остров или оконечность полуострова. Я надеялся, что он скоро выплывет из-за горизонта.
  
  — Это единственное место, где можно уединиться, дружище, — сказал Толивер. Он взял графин с виски и снова наполнил мой бокал. — Грунтовая взлетно-посадочная полоса и посадочная площадка были построены здесь в 1941 году. Этот полуостров и соседние острова используются военными. На нескольких островах проводились испытания биологического оружия. Сибирская язва была самой стойкой… Нам сказали, еще лет сто будет держаться. А наше место используется для обучения секретных агентов: большое поместье, высокие скалы, заброшенные деревни — очень хорошие образцы местности.
  Толивер ухмыльнулся. Однажды, много лет тому назад, в своей предвыборной обличительной речи (за что мы так любим политиков) один оппонент Толивера назвал его «говорящей картофелиной». Это была очень злая насмешка для него — человека с маленькими черными глазками, редеющими волосами и овальным лицом — неотъемлемой частью его живой натуры.
  Он снова ухмыльнулся.
  — То, что я собираюсь вам сказать, входит в контракт. Вы меня понимаете?
  Я его отлично понял. Каждый раз, когда я давал эту чертову подписку о неразглашении государственной тайны, скрупулезно читал этот закон. Я кивнул головой и отвернулся к окну. Было уже темно, но на западе небо было еще розовым, на его фоне выделялись силуэты деревьев. За ними, как я знал, стоял самолет, надежно привязанный от порывов ветра, который с бешеной силой внезапно налетал из Атлантики. Но я видел не столько через окно, сколько отражение от его стекол. Пламя трепетало в камине позади меня, вокруг камина сидели несколько человек, которые пили и тихо разговаривали между собой, в полуха слушая разговор между Толивером и мной.
  — Расставаться нам уже слишком поздно, — сказал я. — С вашей стороны было бы чертовски негостеприимно, если бы вы захотели сейчас же отправить меня обратно. А если еще и по морю — то этого даже врагу не пожелаешь.
  — Отлично, — ответил Толивер. — Это единственное, что мы хотим. Посмотрите, чем мы тут занимаемся, — и не более того. Если не захотите в этом участвовать — удерживать не будем.
  Я отвернулся от окна. Трезвый Толивер был совсем другим человеком, не похожим на того, которого я видел однажды вечером у Ферди. Между нами возникла негласная договоренность, что о том вечере никаких намеков не будет, как и не будет намеков о происшествии, которое было (или не было) после этого.
  — Ну что же, сменим обстановку и развеемся, — сказал я.
  — Это точно. Очень приятно, что полковник Шлегель позволил нам выкрасть одного из его лучших сотрудников… Даже если всего на пару дней. — Толивер взял меня за локоть и повернул лицом к другим людям, сидевшим в комнате. Среди них я узнал Мэйсона. Я заметил также и здорового полицейского, которого я видел тем вечером. Другие его называли командиром Вилером. Они тихо разговаривали между собой, по их отдельным словам и обрывкам фраз можно было понять, что они ведут вежливую дискуссию.
  — …Все же хуже — или по крайней мере коварней — поп-музыка и эти музыканты-гомики.
  — …А большинство международных концернов все-таки находятся в Америке.
  — Без сомнения.
  — И отделить одно от другого невозможно. — Это уже говорил здоровяк. — Экология — как они ее называют. Черт их разберет — и профсоюзы, и большой бизнес: даже если и не преднамеренно, но все объединились между собой.
  — Все в развитии, — сказал Мэйсон, и все закивали головами, видимо, зная, что он имеет в виду.
  — Профсоюзы хотят больше денег для рабочих, это требует от правительства политики развития, а потом промышленность отравляет почву. Это замкнутый порочный круг, и все они слишком глупы, чтобы разорвать его.
  — Потом все возвращается к выборщикам перед всеобщими выборами.
  — Да, совершенно верно, — ответил Мэйсон.
  Это были крепкие мужчины, с тихими голосами, в которых угадывался то ли йоркширский, то ли шотландский акцент. Я попытался выяснить, кто является заметным лидером в этой группе, но его, видимо, здесь не было. Они были одеты в хорошо сшитые твидовые пиджаки, брюки с кожаными заплатками и потрепанными манжетами, которые так предпочитают преуспевающие англичане. Компания смахивала на провинциальный вечерний клуб, где честолюбивые молодые люди пили слишком много вина и дискутировали над тем, что рабочие будут жить лучше без профсоюзов.
  — Этим Гансам только дай объединиться, потом увидите, что из этого получится, — сказал Вилер.
  — Кто увидит? — не понял Мэйсон.
  — Да все увидят, — ответил Толивер. Он не смог утерпеть и вмешался в разговор, хотя собирался представить меня всей компании. — Восточная Германия — в основном аграрная страна. Своей сельскохозяйственной продукцией они собьют цены, а их кораблестроение еще припрет нас к стенке, попомните мои слова.
  — Это перевернет всю Европу вверх тормашками, — сказал другой человек.
  — За этим всем стоят янки. Бог их знает, какую кашу они заваривают за спиной у русских.
  — Это Патрик, — представил меня Толивер. — Патрик Армстронг — сотрудник Исследовательского центра и… — Толивер смерил меня быстрым взглядом с ног до головы, — и, насколько я могу судить, всегда знает, что делает. — Он посмотрел на меня.
  — Я предпочитаю рискованные партии на бильярде, — ответил я.
  Их было полдюжины, от двадцати пяти лет и старше — до возраста Толивера. Их интересы могли быть очень разносторонними: от шахмат до парусного спорта. Я не был уверен, стоит ли за ними Уайтхолл, или же они орудуют под носом у английского правительства.
  — Командир Вилер, — сказал Толивер, положив руку Вилеру на плечо. — Наш гость, видимо, желает войти в курс дела.
  — А он давал подписку о неразглашении секретных сведений? — спросил Вилер. Это был высокий мужчина с красным лицом моряка, которое становится таким от двух привилегий: чистого воздуха и выпивок за чужой счет. У него был громкий и низкий голос корабельного начальника, не стесняющегося крепких морских выражений.
  — Вы, наверное, знаете о контр-адмирале Ремозиве не меньше, чем мы, — сказал он.
  Толивер улыбнулся и дотронулся до моего плеча.
  — Я думаю, Армстронг будет согласен с тем, что опыт контр-адмирала может стать для нас ценным стратегическим подспорьем, — сказал он.
  — А он сам еще не здесь? — спросил я.
  — Еще нет, — ответил Толивер, — но очень скоро будет.
  — Тут дело вот в чем, — стал объяснять Вилер, — если адмиралу не трансплантируют почку в течение восемнадцати месяцев, то еще через год он умрет.
  — А что, ему не могут сделать операцию в Советском Союзе? — спросил я.
  — Адмирал разбирается в статистике, — ответил Толивер. — Почечное отделение открылось в Ленинграде только в прошлом году, в июле. Да, там могут сделать операцию. Но в Лондоне уже сделаны тысячи таких операций. Что бы вы сами предпочли на его месте?
  — И он стал дезертиром?
  — Чтобы выжить, — ответил Вилер. — Каждый хочет прожить как можно дольше, мистер Армстронг.
  Я, вероятно, фыркнул или шмыгнул носом, или издал другой неприятный звук, который охладил энтузиазм Толивера.
  — А почему нет, скажите на милость? — спросил командир Вилер.
  — Ну что ж, возможно, — согласился я. — Но когда крестьянская семья одним махом, всего за одно поколение, достигает советских верхов… Они этой власти по уши обязаны. Один брат проектирует новый город под Киевом, старшая сестра возглавляет переговоры в Копенгагене и завоевывает популярность — больше, чем кинозвезда Ванесса Рэдгрейв…
  — Адмиралу еще нет пятидесяти лет, — возразил Вилер, — и если он будет благоразумным, у него еще полжизни впереди.
  — Мы тоже поначалу отнеслись к этому скептически, — добавил Толивер. — Если бы не близкая смерть была этому причиной, а что-то другое… — Он запнулся и примирительно взглянул на Вилера. — Но я уверен в нашем успехе.
  — Мы разделили проблему на три отдельные задачи, — продолжал Вилер. — Самое безопасное место для его перехода было очевидным с самого начала. Есть только одно место, где мы можем гарантировать полную безопасность. Он может прилететь на вертолете. Мы встречаемся с ним в условленном месте на паковом льду Баренцева моря и доставляем его обратно на подводной лодке.
  — На британской подводной лодке, — вставил Мэйсон.
  — На атомной подводной лодке королевских ВМС, — уточнил Толивер. — Если янки пронюхают об этом, они его выкрадут и вывезут в Америку, и мы его больше не увидим, как своих ушей.
  — Следующая задача, — продолжал Вилер, — проблема его размещения для допросов.
  — И вы подумали о Центре стратегических исследований, — сказал я.
  — Да! Чертовски заманчивая идея, не правда ли? — воскликнул Вилер. — Допросить его о тактике в военной игре против вооруженных сил НАТО.
  — А потом его предложения внести в программу компьютера, — добавил Толивер.
  — Это опасно, — сказал я.
  — Но не как план развертывания боевых действий, а хотя бы как информацию в банк данных, — возразил Толивер.
  — А как же Шлегель? — спросил я.
  — Из-за него мы можем потерять один или даже два месяца, — нахмурился Вилер. — Мы ему все равно потом представим полную информацию. Это мы решили сегодня.
  — А контр-адмирал станет Патриком Армстронгом? — спросил я.
  — Жаль, что так вышло, — сказал Толивер. — Но вы же собирались переехать и тем более уже оставили свою квартиру. У нас и в мыслях не было, что вы можете туда вернуться.
  — Ну хорошо, — согласился я.
  — Всего на несколько недель, — сказал Мэйсон. — Бумаги на аренду квартиры и все необходимые документы оформлены на ваше имя. Нигде не будет и намека, что в Исследовательском центре появится новый человек. Мы столкнулись со многими проблемами. Заполучив эту чертову искусственную почку, бежать наверх — в квартиру по соседству с вашей… Я чуть было грыжу не заработал. А потом, когда нам сказали, что вы приходили на старую квартиру и у вас есть от нее старый ключ… Мы получили такую взбучку!
  — А что будет со мной? — спросил я. — Мне что, поехать вместо него и взять на себя командование Северным флотом?
  — Представляю себе, — сказал Вилер, стараясь перевести мои слова в шутку. — Тогда получится настоящий путч. — Все рассмеялись.
  — Нам нужно было рассказать вам с самого начала, — признался Толивер, — но в наших правилах — проверить безопасность, прежде чем поделиться информацией. Фоксуэлл был готов хоть сто раз поклясться на библии, что с вами можно иметь дело. Но правила есть правила. Вы согласны со мной?
  — А ресторан, а эта девушка — мисс Шоу? Как это все вяжется? Я думал, что контр-адмирал был уже у вас в руках.
  — Мы знали, что вы догадаетесь. У вас нюх, как у настоящей ищейки, — сказал Вилер.
  — Мисс Шоу — дочь одного моего старого друга, — ответил Толивер. — У нее все получилось первоклассно. Конечно, это было ужасно…
  — Нам нужно было найти подходящее тело — мертвое тело, чтобы оставить его на месте встречи и чтобы крушение вертолета выглядело правдоподобным, — сказал Мэйсон.
  — Причем это тело должно быть с больной почкой. Если бы вы знали, сколько хлопот нам это доставило, — добавил Толивер.
  — Теперь мне все ясно насчет холодильной комнаты в ресторане «Террин дю Шеф», — ответил я Толиверу, однако не сказал ему, что Мэрджори опознала его в морге.
  — Кроме того, тело должно быть в сидячем положении, когда его найдут в развалинах вертолета, — вставил Мэйсон.
  — А сколько возни было с переодеванием трупа, — добавил один из присутствующих.
  — Вы только попробуйте одеть брюки на сидящее тело, — откликнулся Вилер, — и вы согласитесь, что это так же трудно, как устоять на парусиновом сиденье складного стула. — Они ухмыльнулись.
  — Сэйра отлично подогнала униформу на замороженное тело. Она классная портниха, — сказал Толивер.
  — А где теперь это тело? — спросил я. Мой вопрос был, видимо, неожиданным для Толивера, что привело его в замешательство. Но в следующий момент он ответил:
  — Оно здесь, в замороженном виде. Мы были осторожны и в отношении трупного воска, как там его называют эти ребята из морга. Я имею в виду изменения, которые происходят с трупом, погруженным в воду. Он должен выглядеть совершенно правдоподобно, когда его найдут русские.
  — А как же швы на униформе, сделанные от руки? — спросил я.
  — Здесь риск маловероятен, — ответил Толивер.
  — Униформа будет прожжена, как будто при взрыве, — добавил Мэйсон.
  Я окинул взглядом всю компанию — от Вилера до Мэйсона. Видимо, они говорили вполне серьезно. Но ведь совсем необязательно жить с красивой девушкой-врачом, чтобы знать, что, исследуя у трупа изменение цвета тканей, русские неизбежно придут к заключению, что человек умер на больничной койке, лежа в полный рост. Однако я не стал говорить об этом.
  Толивер открыл бутылку джина. Он наполнил бокалы «плимутом» и в каждый плеснул немного горькой настойки. Розовый коктейль из «плимута». Он был их общей традицией или общей чертой, присущей им всем: они все были бывшими офицерами королевских ВМС, с присущими им манерами, со сдержанными развлечениями и удовольствиями офицерской кают-компании.
  Сообщение пришло поздно вечером. Мне сказали, что Шлегель не настаивает на моем возвращении в Лондон. Мне следует оставаться в гостях у Толивера на Блэкстоуне, пока я не получу распоряжения прибыть на подводную лодку для арктического похода. Этому сообщению я не поверил. Шлегель не был человеком, который мог передавать неопределенные устные распоряжения, да еще через людей, мало знакомых нам обоим. Но я постарался показать всем своим видом, что поверил им. Я лишь сказал, что и сам не прочь остаться здесь и отвлечься от повседневных дел. Чтобы выбраться отсюда вопреки желанию этой компании, мне были необходимы несколько часов для подготовки к побегу. Такую возможность я мог получить только во время продолжительных прогулок по местности.
  Итак, я начал прогуливаться по вересковой пустоши, шагая по пружинистой торфяной почве. Распугивая зайцев и шотландских куропаток, я взбирался по крутым склонам. Мой путь проходил через лесок из сосен и берез, через густой орешник — все выше вверх, на утес. Пара часов надрывного пыхтения для такого горе-альпиниста, как я, увенчались успехом: передо мной открылся ландшафт с высоты птичьего полета. Я увидел черные террасы и расщелины в скалах, а за ними — лощину, ведущую к узкому морскому заливу, блестевшему, как закаленная голубая сталь. Вдали равнина казалась амфитеатром, драпированным желтой мягкой травой и клочками белого морского тумана. Я взял с собой сыр и бутерброды. На горном ледяном кряже увидел выступ, поросший мхом. Здесь я смог укрыться от ветра, согреть дыханием руки и представить себя бывалым альпинистом, покорившим, на зависть многим, три высшие вершины мира.
  Я стер соленую пыль с очков и осмотрелся вокруг. Место, куда я попал, было, пожалуй, одним из самых диких и заброшенных уголков, которые только можно найти в Великобритании. Резкие порывы ветра осаждали заснеженную вершину, и снежные кристаллы летели с нее, словно белый дым из печной трубы.
  В одной миле от берега в открытом море медленно разрезало хмурые волны небольшое судно. Толивер предупреждал, что, если сегодня не придет лодка, у нас не будет ни горючего для генератора, ни мяса. Внизу на многие километры простиралась суша, потом полуостров суживался, и сухой вереск уступал место скалам. Они непрерывно подтачивались белыми острыми зубами бурунов. В этом месте природный разлом Центрального плоскогорья раскрошился в противоборстве с Атлантическим океаном, и теперь водяной ров отделял Блэкстоун от материка. Здесь два огромных водяных потока безудержно неслись навстречу друг другу, покрывая пеной скалистую арену борьбы.
  Дальняя отмель казалась столь же негостеприимной. Из воды выступали горные пласты, на которых буковая рощица трепетала от порывов ветра. Откос был изрезан черными ручьями горных потоков, а скалистая стена разбросала свои каменистые внутренности по крутому склону к побережью, на который высоким приливом были выброшены останки овцы, ржавые банки и пустые яркие пластиковые упаковки.
  Для людей, привыкших к северному ветру, от которого коченели руки и лицо, и к морозной изморози, накатывающейся с моря, подобно приливу и отливу, Западные острова, видимо, представлялись волшебным королевством, в котором все становилось явью. Насмотревшись на этот дикий ландшафт, сидя около камина, с бокалом виски в руке, я начал верить, что даже любые бредовые идеи моих гостеприимных хозяев имели свою логику и могли воплотиться в жизнь.
  Этим вечером, сидя за низким обеденным столом и наблюдая, как Толивер режет отварную свинину тончайшими слоями и раскладывает их на подносе, мы ожидали особого гостя. Им оказался человек крепкого телосложения, лет около сорока пяти: суровое лицо, коротко подстриженные русые седеющие волосы. Он носил очки в металлической оправе, а его резкий акцент был последним штрихом к карикатуре на какого-нибудь немецкого генерала времен II мировой войны. Английским языком он владел только на уровне разговорника. Нам его представили за рюмкой розового джина перед ужином как мистера Эриксона. Но, насколько я мог судить, его родина находилась гораздо восточнее той, где живут люди с такими фамилиями. На нем был синий габардиновый костюм, причем его фасон полностью подтвердил мои подозрения.
  Появление Эриксона не обсуждалось: ведь в офицерской компании не было принято лезть с вопросами, если этого не хотел Толивер. Разговоров за столом было мало; незнакомец в основном молчал, если не считать нескольких слов благодарности за приглашение Толивера выйти завтра в море на рыбалку.
  — Вы хорошо прогулялись? — спросил Вилер.
  — До самых рифов.
  — Оттуда все видно как на ладони, — сказал Толивер.
  — Только руки мерзнут, — ответил я.
  — Иногда там погибают наши овцы, — сказал Вилер и одарил меня мерзкой улыбкой.
  Эриксон взял у Мэйсона графин с портвейном, вытащил пробку и понюхал ее. Все сидящие за столом выжидательно смотрели на него. Эриксон неодобрительно скривился и, вместо того чтобы налить себе, налил вина в мою рюмку. Я кивнул в знак благодарности и тоже понюхал содержимое, прежде чем сделать глоток. Но то, что я почувствовал, был не аромат портвейна. Это был навязчивый, ни с чем не сравнимый запах, который исходит от атомного реактора или от газопромывателя, который на атомной подводной лодке очищает воздух от углекислого газа перед его последующим использованием. Это был запах, который увязывается за вами домой, который сидит у вас в коже и в печенках еще несколько дней, но остается навсегда в вашей одежде, постоянно вызывая воспоминания об этой огромной плавающей бутылке с джинном.
  Но на мне не было той униформы, в которой я ходил в походы на атомных подводных лодках. Я взглянул на Эриксона. Маленькое суденышко, которое я видел сегодня, плыло с запада — из Атлантического океана, а не со стороны Шотландии. Значит, судно привезло сюда этого неразговорчивого восточноевропейца, пахнущего атомной подводной лодкой.
  Толивер рассказывал анекдот о приятеле телевизионного продюсера, снимавшего документальный фильм о сельской нищете. Я услышал только конец анекдота:
  — …Что вы, сэр! Какой там голод! Мы всегда можем найти несколько перепелиных яиц!
  — Ха-ха-ха! — Мэйсон захохотал громче всех, посматривая на меня и как бы приглашая присоединиться к его веселью.
  — Есть похожая история про одних лопухов, которые сказали, что им не нравится джем, потому что пахнет рыбой, — сказал Вилер.
  — Знаете этот анекдот?
  — Знаем-знаем, — ответил Толивер.
  — Это они про икру, — добавил Вилер, пытаясь передать по крайней мере соль анекдота.
  — Отличный анекдот! — воскликнул Мэйсон. — Икра! Джем, который пахнет рыбой. Здорово, командир.
  — Мясо сегодня привезли, а горючее — нет, — сказал Толивер.
  — Чья очередь принести новый газовый баллон? — спросил один из присутствующих, и все сразу рассмеялись. Казалось, что все действуют по какому-то сценарию, которого у меня самого не было.
  Я пригубил свой портвейн и стал вглядываться в мистера Эриксона. Что-то необычное было в его манерах; я не мог сразу понять, что именно было необычного в том, как он смеялся над шутками, принимал сигару с вежливым кивком головы, переглядывался с другими присутствующими или пристально и уверенно смотрел на них за ужином. Я достал спички, чиркнул одной и дал ему прикурить сигару. Он пробормотал слова благодарности и, усиленно раскуривая сигару, повернулся в своем кресле. Я подозревал, что он сел в кресло не напротив, а около меня из-за опасения, что я узнаю его в лицо. Теперь я был почти уверен, что он высадился с подлодки — русской подводной лодки.
  — Пока лодка не доставит нам горючее, придется экономить на генераторе, — сказал Толивер. Он поднялся со своего места и наполнил маслом одну из ламп. — Масла тоже много уходит. — Он зажег лампу и осторожно отрегулировал фитиль.
  — Так что, ребята, бриться придется с холодной водой, — сказал Вилер, — если, конечно, не найдется доброволец вскипятить несколько чайников воды перед подъемом.
  — Можете на меня положиться, сэр. — Конечно, это был Мэйсон, готовый наводить свой лоск до одурения.
  — Давай-давай, Мэйсон, — ответил командир Вилер, — это тебе вместо зарядки.
  Мало того, что они создали узкую, исключительно мужскую компанию; они старались возродить порядки, которые давно существовали в их понимании. Атмосфера «стариков и новичков», которую я здесь почувствовал, видимо, без изменения перекочевала сюда из старых английских фильмов про войну.
  — Давай-давай, Мэйсон, — сказал я, и все уставились на меня. Наверное, им не понравился тон, каким я это сказал.
  Тишина в доме, загадочность появления еды и напитков, которые возникали здесь как будто без человеческой помощи, были частицами главной тайны, которую эти люди называли «клубом». Несмотря на грандиозность самого дома и на изящность сильно потертых персидских ковров и обитых дверей, все равно можно было найти подтверждение того, что дом знал и менее спартанские времена. Кожаные диваны, ковры на лестнице и в коридорах были подшиты серой парусиновой ниткой, однообразными стежками, которые у моряков называются «собачьими зубами». Забавные округлые ямки, протертые в плитах пятой неисчислимых лет, были небрежно замазаны бетоном. В спальных комнатах было холодно и сыро, несмотря на дешевые электрокамины, которые вспыхивали в полный накал, только когда заводился генератор, и потухали снова. В доме не чувствовалось женской руки: не было ни цветов, ни подушечек, ни домашних животных, ни душистого мыла и фактически ни одной картины или орнамента.
  Я не был пленником в этом доме. Мне об этом говорили уже несколько раз. Мне просто следовало дожидаться возвращения самолета. Я уже убедился, что каждый раз мое желание взять единственный велосипед или прогуляться в восточном направлении всегда встречалось вежливой улыбкой и разными отговорками, исключающими эту возможность. Поэтому я перестал приставать с подобными вопросами. Я разыгрывал из себя довольного, здорового и покладистого человека, которому нравится играть в секретных агентов в холодном шотландском замке, но который по случайности оказался любителем приятных долгих прогулок. Они все отлично поняли: они ведь тоже оказались любителями долгих прогулок.
  Глава 16
  «Отступление перед вероятными боевыми действиями возможно для сухопутных сил только с целыми фланговыми подразделениями. Отступление перед вероятными боевыми действиями возможно для всех морских подразделений в любое время и в любой ситуации».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Мне предоставили тесные комнатушки — почти круглые по площади, на самом верху северной башни. Надо мной была только конусообразная крыша, где бесконечно журчала и переливалась вода в водосборном резервуаре. На рассвете я услышал настойчивый стук Мэйсона в дверь ванной комнаты.
  — Горячая вода! — крикнул он.
  — Оставь ее там.
  — Мне нужен чайник для других.
  За окном светало, но были видны звезды. Я вздохнул и спустился по железной лестнице в ванную комнату. Несколько раз щелкнув выключателем, я убедился, что электричества не было. Мэйсон снова постучал в дверь.
  — Входи, — сказал я. Во дворе залаяла собака.
  Света, проникающего сквозь узкое застекленное окно, оказалось достаточно, чтобы заметить белый прямоугольник на полу перед дверью. Я поднял его. Мэйсон постучал снова, и я, открывая дверь, бросил сложенный лист бумаги в умывальник.
  — Зачем закрывать двери? — проворчал Мэйсон. Его манера выражала всю снисходительность человека, который вкалывал, пока другие спали. — Чего ты боишься?
  — Привидений, — ответил я.
  — Где их тут найдешь? — спросил Мэйсон и, прежде чем я успел ответить, вылил горячую воду в умывальный таз.
  — Спасибо.
  — Если понадобится еще, то придется спуститься в кухню. А холодная вода и здесь есть. — Он открыл кран, чтобы продемонстрировать мне, что из себя представляет холодная вода, и закрыл кран снова. На Мэйсона это было похоже. Он повертел головой по сторонам, недовольный беспорядком в ванной. Толивер сложил свой бритвенный прибор, пижаму, рубашки и нижнее белье в шкаф, однако теперь его вещи лежали по всей комнате. Мэйсон фыркнул. На секунду его взгляд задержался на сложенном листе бумаги. Однако он ничего не сказал.
  Когда Мэйсон ушел, я снова закрыл дверь и развернул лист бумаги. На первый взгляд, это был листок, вырванный из школьного учебника. Письмо было отпечатано на машинке, на которой давно требовалось заменить ленту. В некоторых местах слова были едва пропечатаны:
  «Вы доставляете беспокойство нашему новому другу. Мне не нужно Вам объяснять, что это посланник Ремозивы, но он настаивает, чтобы никем об этом не упоминалось. Поэтому в последний вечер было много загадок. Вы его встречали раньше? Похоже, что Вы некоторое время работали на нас (может быть, в конце пятидесятых годов?) Он предполагает — на конференции.
  Возможно, кто-то рассказал старику об этом. Вряд ли ему это понравилось. Я не могу уйти отсюда, а звонить по нашему телефону очень рискованно. Но если Вы, как всегда, уйдете на свою долгую прогулку и сможете оторваться, Вы можете добраться до телефонной будки в деревне Крома. Вам только нужно сообщить им об Эриксоне, и что это подтверждает САРАКЕН. Если они передадут для меня какие-нибудь инструкции, дождитесь, когда мы все соберемся вместе, и спросите у Толивера или у Мэйсона, где Вы можете купить французских сигарет. Я предложу Вам пачку с тремя сигаретами. Таким образом Вы узнаете, кто я. Может быть, Вы посчитаете эти предосторожности излишними, но я знаю, что эти ребята и я следим друг за другом — и даже за Вами.
  Мы все стали раздражительными, особенно когда прибыл Эриксон. Уходить Вам следует через огород за кухней, вдоль сарая и идти к югу от больших скал. Вам придется пропустить завтрак, я оставил для Вас бутерброды в старом парнике. Вы потом всегда сможете оправдаться тем, что вечером сделали себе бутерброды вместо завтрака. Держите путь на юг полуострова, там есть пешеходный мостик через ущелье Энджел Гэп. На вид мостик шаткий, но Вас он выдержит. Направляйтесь к коттеджу с проломленной крышей. От него Вы увидите мостик. Идти придется около четырех километров (с севера на юг). На этой дороге находится почта — первый дом с правой стороны дороги. Позади почты есть телефонная будка. Возьмите с собой несколько монет. Не останавливайтесь ни на минуту. Я не могу гарантировать, что за Вами не будут следить. Если Вы надеетесь, что их можно остановить, встав на их пути, то Вы очень ошибаетесь. Ради своего плана они готовы пойти на убийство. Они очень опасны. Сожгите мое письмо. Я постараюсь Вам помочь, если сегодня утром возникнут проблемы с Вашим уходом».
  Я никак не мог вспомнить, где я мог видеть этого бритоголового русского. Но если он был из штаба русских ВМФ (из управления безопасности), то он наверняка мог присутствовать на любой из целой серии конференций по международной безопасности, в которых я сам принимал участие в пятидесятых годах. Если он был сотрудником Главного разведуправления — ГРУ, то шансов на наши случайные встречи было значительно больше. Но однажды я почувствовал, что сильно запахло жареным, и отошел от этого вида деятельности, несмотря на солидные гонорары.
  Если советский Генеральный штаб заодно с конторой Толивера, то его сыщики получили оттуда дополнительную информацию и разнюхали про девушек. Если это так, то мое дело — труба.
  Я прочитал письмо снова и разорвал его на мелкие кусочки. В таком уединенном сельском доме, как наш, спустить эти кусочки в унитаз было бы верхом неосторожности. Достаточно было открыть люк смотрового колодца между туалетом и очистным резервуаром, чтобы обнаружить их.
  Я сжег письмо в раковине, пока умывался и брился. Однако на раковине остались пятна от сажи, которые не стирались мылом. Я начал бриться, когда вода уже остыла. Сказать, что это все мне не понравилось, было бы явным преуменьшением. Если бы они захотели свести со мной счеты, то это письмо, которое я должен уничтожить и которое предлагает мне пройтись по шаткому пешеходному мостику во время снежной вьюги, было бы отличной уловкой, чтобы обтяпать это дело.
  Но врачи не могут пройти мимо жертв аварии, так же как и карманники мимо открытой сумочки. Полицейские не могут не заметить дверь со взломанным замком, а иезуиты — прегрешений. То есть каждый делает то, к чему призван. Так и меня продолжала терзать мысль об этом Эриксоне, высадившемся с подводной лодки. И она будет висеть на мне тяжким бременем, пока я не свяжусь со службой Доулиша по телефону через местный коммутатор. И я знал, что, даже размышляя об этом целое утро, я все равно решусь пойти к этому чертовому телефону на почте. Однако я пришел к мысли, что если Толивер еще не догадался взять под свой контроль и наблюдение и эту линию связи, то он бы оказался гораздо глупее, чем из себя строил.
  Наверное, мне следовало выбросить из головы эту почту и эти бутерброды, или разработать совершенно другой план действий, но сколько я ни думал, лучшего плана придумать не мог.
  Я спустился в холл. Это был мрачный зал, где на стенах висели охотничьи трофеи и чучела животных: головы львов, тигров, леопардов и гепардов смотрели со стен, оскалив зубы. Слоновья нога была искусно изогнута в виде подставки для тростей и зонтов. Здесь были и рыболовные снасти, и пистолетные ящики. Сначала я хотел вооружиться, но потом понял, что оружие мне будет мешать идти. Я удовлетворился тем, что позаимствовал одну рабочую куртку и шарф, и пошел по служебному коридору в чулан. Здесь пахло сырой шерстью и был слышен лай собак. Я прислушался к разговору людей за завтраком и, узнав голоса Толивера, Вилера и Мэйсона, дождался голоса Эриксона, прежде чем выйти из дома.
  Началась вьюга, и это было очень кстати. Ветер гудел на задворках поместья и залеплял окна белыми хлопьями снега. Мне понадобятся часа два, чтобы добраться до ущелья Энджел Гэп. Может быть, даже побольше. Я застегнулся на все пуговицы. Южная часть полуострова была самой скалистой. Прогулочка намечалась что надо, если еще учесть возможность свалиться с обрыва во время вьюги. Другая береговая линия представляла собой множество глубоких оврагов, фиордов и болот — местность, в которой легко заблудиться такому туристу, как я. Зато для преследователей, отлично знающих эту местность, она не создаст никаких проблем.
  Я не стал выходить в огород через кухню, потому что кто-нибудь мог следить за мной, спрятавшись за печку. Я пошел по коридору в бельевую комнату и оттуда вышел во двор. Используя сарай как укрытие, я прошел по тропинке между малиновыми кустами к высокой стене вокруг огорода. На углу сарая я остановился и огляделся вокруг. Ветер дул с бешеной силой, и сквозь летящие хлопья снега поместье уже казалось серым расплывчатым пятном.
  Парник оказался вовсе не таким сооружением из алюминия и стекла, которое мы привыкли видеть на витринах магазинов для садоводов. Им оказалось древнее деревянное страшилище около двадцати метров длиной. Стекла парника были темно-серыми от грязи и пыли, через них ничего не было видно. Я толкнул дверь. Она со скрипом отворилась, и я сразу же увидел мои бутерброды на полке для горшков.
  Здесь, видимо, произошла настоящая бойня: старые разбитые горшки для цветов, погибшие растения, и над всем этим — джунгли из паутины, в которой висели тысячи дохлых мух. Снаружи завывал ветер, налетая на оконные стекла и забивая снегом щели в рамах.
  Я хотел было взять бутерброды, как вдруг внутри меня все похолодело: я почувствовал, что я здесь не один. Кто-то еще был в парнике. Кто-то старался стоять неестественно тихо.
  — Мистер Армстронг! — услышал я насмешливый голос.
  Фигура в грязно-белой накидке появилась из-за штабеля старых деревянных ящиков. Я повернулся, и мой взгляд наткнулся на дробовик, прижатый локтем, и только после этого встретился с глазами Сейры Шоу.
  — Мисс Шоу.
  — Жизнь полна неожиданностей, дорогой. Ты пришел за бутербродами? — Плечи ее накидки были совершенно сухими; значит, она ждала меня довольно давно.
  — Да, — ответил я.
  — Вчерашняя свинина и ломтик сыра.
  — Я даже не предполагал, что ты здесь.
  — Знаешь, в этой рабочей робе ты просто неотразим.
  Усмешка вдруг застыла на ее лице; я повернулся и увидел, что кто-то выскочил во двор через кухонную дверь.
  — Мэйсон, паршивец, наверное, видел меня, — бросила она.
  Это был Мэйсон. Увертываясь от снежных вихрей, он бежал сюда во все свои короткие ножки. Сейра взялась левой рукой за цевье дробовика и подняла двустволку.
  Мэйсон влетел в парник, словно хотел выбить дверь. В его руке была одна из моделей небольших пистолетов фирмы «Астра». Это была модель как нельзя кстати подходившая для Мэйсона: общим весом около четырехсот граммов и довольно малого размера, чтобы засунуть во внутренний верхний карман.
  — А ты откуда взялся? — спросила Сейра. — Ты что, обнаружил здесь рождественское печенье? — рассмеялась она. Но вряд ли человек, видевший эту пушку в действии, захочет посмеяться в ее наставленный ствол. Если только какой-нибудь супермен из фильма. Но я — боже упаси, Мэйсон — тоже. Он направил пистолет на Сейру и схватил рукой за двустволку.
  — Отдай ему ружье, — сказал я, — нечего из себя ковбоя строить.
  Мэйсон забрал ружье и свободной рукой открыл затвор. Прижав к себе локтем двустволку, он вытащил из нее патроны, а ружье бросил на пол. Затем отфутболил дробовик под лавку с такой силой, будто намеревался переколотить цветочные горшки. Патроны он положил себе в карман. Разоружив Сейру, повернулся ко мне. Мэйсон быстро провел рукой по моим карманам, хотя знал, что я не вооружен: меня обыскали сразу же после приземления самолета.
  — Отлично, — сказал он. — Теперь пошли обратно в дом. — Он ткнул своим пистолетом мне в плечо, и я поплелся вдоль лавки к двери, озираясь на цветочные полки в надежде найти подходящее оружие.
  Мэйсон шел за мной вплотную. Как только мы выйдем из парника, он будет держать меня на гораздо большей дистанции, и мой шанс одолеть его будет упущен. Прием номер 1 рукопашного боя заключается в том, что человек, которого толкают дулом пистолета, может отбить в сторону ствол, прежде чем вооруженный противник нажмет на курок. Я замедлил шаги и дождался нового толчка дулом в спину. Я резко развернулся влево, рубанув по пистолету левой рукой, а правой — нанес не глядя удар в то место, где, по моим расчетам, должна находиться его голова. Но мой удар прошел вскользь, потому что Мэйсон успел отшатнуться назад, налетев своим локтем на стеклянную панель. Звон разбитого стекла, казалось, разнесся по всему двору. Я ударил его еще раз — он отлетел назад. Разбилась еще одна стеклянная панель. Я боялся даже оглянуться вокруг, не услышали ли нас остальные, сидящие за завтраком. Собаки во дворе начали неистово лаять.
  Девушка отпрянула от нас, пока Мэйсон пытался снова завладеть оружием. Левой рукой я вцепился в его пистолет, а правой — в его руку. Но Мэйсон все еще держал палец на спусковом крючке. Выстрел оглушил нас. Я почувствовал горячую струю воздуха от пули, просвистевшей около моего уха и пробившей стеклянную крышу. Я изо всей силы ударил Мэйсона локтем в лицо. У него наверняка посыпались искры из глаз. Он не удержался и кубарем покатился по полу в кучу заржавленного садового инвентаря, пропахав своим носом.
  Сейра тем временем уже подобрала дробовик.
  «Умница», — отметил я про себя. Засунув пистолет в карман, я выскочил во двор навстречу вьюге. Тропинка была скользкой, и меня сразу занесло на грядки с капустой. В дальнем углу огорода около самой стены была собрана куча мусора. Она должна мне помочь перелезть через стену.
  Я был уже на полпути к стене, как вдруг услышал глухой выстрел из ружья двенадцатого калибра и звон разбитого стекла, который, казалось, разнесся по всей округе.
  Но не успели еще осыпаться последние осколки стекла, как прозвучал второй выстрел, который выбил еще одну порцию осколков из парника. Сейра попала в меня со второго выстрела. Я растянулся во весь свой рост на грядке с брюссельской капустой и почувствовал жгучую боль в предплечье и боку.
  Видимо, еще большая часть заряда попала мне в зад. Несмотря на ранение в предплечье, я запросто мог бы установить новый мировой рекорд по бегу через огород с препятствиями и с бешеной скоростью вскарабкался на стену. Когда я упал вниз с другой стороны стены, третий выстрел скосил ветки над самым краем стены, которые дождем посыпались на меня. За поместьем земля была изрезана канавами и оврагами, но мои ноги не касались земли первые полкилометра. Я надеялся, что она не станет преодолевать стену, но, имея дело с такими женщинами, нельзя быть уверенным, что они на это не способны.
  Пока достиг ручья, я пришел к выводу, что именно Мэйсон — а вовсе не девушка — был связником Доулиша и автором письма. Он специально прижал пистолет к моей спине, догадавшись, что я буду вырываться. Для него такой исход был бы лучшим вариантом, даже если ему самому придется потом оправдываться и выпутываться из создавшейся ситуации. Мне стало жаль его, но я был доволен, что ударил его по-настоящему. Теперь ему не нужно искать подтверждающих фактов для Толивера, они были у Мэйсона на лице. Должно быть, Сейра Шоу выследила его, когда он понес для меня бутерброды в парник. Потом она решила подождать и узнать, кто придет за ними и почему. Хорошо еще, если она не все раскрыла. Я осознал, что Мэйсон был прав, говоря, что они все очень опасны.
  Из моего предплечья сочилась кровь, которая оставляла за мной следы. Я несколько раз менял направление движения, чтобы запутать преследователей. Я стянул с себя рабочую куртку, намотал шелковый шарф на окровавленную часть рукава и снова одел робу, просунув руки в рукава и таким образом сдавив повязку. Это было чертовски больно, но у меня не было времени сделать более надежную перевязку. Я надеялся, что давящая повязка остановит кровотечение. Чем больше расстояние от места выстрела, тем больше рассеивается заряд дробовика. Я уже был довольно далеко от Сейры и, видимо, получил только небольшую часть заряда. Моя одежда была прострелена, но кровотечение было легким. Эту мысль я внушал себе, спеша вперед.
  Я показывал рекордное время, избегая торчащих валунов, на которых отвердевший снег превратился в скользкий лед. Но, прижимая болевшую руку, мне было трудно балансировать на ходу, поэтому дважды я падал, взвывая от боли и оставляя на снегу кровавые пятна. Несмотря на плохую видимость из-за снежной вьюги, я был уверен, что найду дорогу к большому утесу. Самое важное было прижаться к скале на тропинке и не соскользнуть вниз. Но во время вьюги это было гораздо сложнее. Я едва не прошел мимо группы елок — моего ориентира к камням, по которым можно перебраться через ручей. Когда я перешел через ручей, меня угораздило еще запутаться в терновнике и кустах, откуда я еле выбрался.
  Такая вьюга меня вполне устраивала. Как только погода прояснится, меня сможет увидеть любой, кому захочется подняться на первую террасу утеса. А таких желающих, видимо, будет много. И даже очень много.
  Тропинка наверх была опасной. Я по ней не ходил раньше, хотя видел ее сверху, с высоты птичьего полета, — места моего пикника на утесе. Тропинку было еле видно. До обе стороны тропинки торчали металлические метки. Это были обыкновенные жестяные прямоугольники, привинченные к заржавевшим колышкам. Краска с меток давно облезла и весь металл заржавел, но я не сомневался, что эти метки были сделаны военными. Есть что-то специфически однообразное в экипировке всех вооруженных сил — от танков до фонарей. Я спешил изо всех сил к заржавленным меткам, опасаясь, что снегопад скоро пройдет. Хмурые облака висели так низко, что можно было дотронуться до них рукой. Они клубились вокруг меня, обсыпая хлопьями снега, иногда вдруг открывая мне обзор на скалистое побережье, находящееся в тридцати метрах подо мной.
  Не только метки, но и сама тропинка была разъедена водой. Я остановился на минутку, чтобы убедиться, что моя рука уже не кровоточит и не оставляет кровавых пятен на тропинке. Кровавого следа уже не было, но рукав набух, и в нем что-то переливалось. Значит, кровь не остановилась. Я ждал наступления такого состояния нечувствительности, которое, как утверждают врачи, наступает после ранения. Но судя по всему, это была лишь дурацкая отговорка эскулапов. Мой бок и плечо пульсировали и чертовски болели.
  Я рассматривал тропинку, обозначенную метками. Она представляла собой всего-навсего самодельный выступ вдоль подветренной стороны крутого обрыва. В таком местечке я не бывал даже в кошмарных снах. Но впереди меня темнел спасительный подлесок, и я решился пойти по тропинке, стараясь прижиматься к стене обрыва и не смотреть в бездну, куда скатывались камни из-под ног.
  Через триста метров эта адская тропинка неожиданно сузилась. Я старался быть предельно осторожным, проверяя ногой надежность каменистой тропинки, которая норовила осыпаться от малейшего прикосновения. Тропинка плавно огибала выступ скалы. Вскоре я достиг места, откуда был виден узкий залив подо мной. Сквозь мокрый снег я пытался разглядеть тропинку впереди себя. Я надеялся, что дальше она расширится, но меня ждала такая же узкая полоска. Участок стены над заливом был особенно опасным. Острый выступ скалы был похож на нос гигантского корабля, далеко выступающий над свирепым зеленым морем. Наклонная стена скалы нависла над тропинкой. Человеку нужно было бы согнуться в три погибели, чтобы пролезть под этим выступом. Стоя на тропинке прижавшись к стене и вглядываясь вперед сквозь снежные вихри, я пытался побороть свой страх и сомнения. Нет, нужно возвращаться. Надо вернуться к верховой тропе и попытаться пройти по верхней части скалы. Но, разглядывая рельеф этого выступа, я заметил большую связку шипов, болтающихся над обрывом. Люди, которые прокладывали эту тропинку, были, видимо, опытными скалолазами и работали со страховкой. Если они решили проложить тропинку в этом месте, а не по верхней части скалы, значит, здесь пройти все-таки легче.
  Это место оказалось не таким уж страшным для прохода, как я себе представлял. Конечно, мне пришлось обеими руками ухватиться за выбоины и крепко обнять адский выступ, оставляя на нем пятна крови. Двигаясь, как краб, я перебрался по тропинке вперед.
  Как говорится, когда небо с овчинку покажется, и черту будешь молиться. Но молиться мне захотелось и на следующем участке узкой тропинки, огибающей мыс. Распластавшись по леденящей каменной стене, я пытался выдержать бешеные порывы ветра, которые, казалось, старались расшатать и разрушить скалу. Этот же ветер поднимал огромные пенистые волны в океане, далеко выкатывающиеся на каменистый берег. Вновь и вновь ветер пытался оторвать меня от скалы и бросить в пучину, а я все стоял без движения в надежде, что ветер утихнет. Головокружение, насколько известно его жертвам, — это не столько страх перед падением, сколько атавистическое стремление летать, поэтому среди жертв головокружения так много авиаторов.
  Я обогнул мыс и перевел дыхание, прежде чем разглядеть следующий залив и следующий мыс. Проклятье! Этот участок тропинки был завален. На первый взгляд казалось, что осыпался щебень. Но подозрительным было то, что камни как будто были подобраны по величине и цвету. Нависшие странными кучками на самом краю тропинки, они качались под натиском ветра, который вихрем взмывал вверх, поднимая облака снежинок и мелкой каменной пыли.
  Застряв на этом смертельном краешке полуострова, я старался приободрить себя мыслью, что теперь меня никто не сможет увидеть на Блэкстоуне. Я оторвал руку от скалы и медленно поднес ее к глазам, чтобы посмотреть на часы. А что, если они собрали все свои силы и прочесывают вдоль и поперек эту часть полуострова? Меня начало трясти от холода, ужаса и нерешительности, хотя решать тут было нечего. Нужно было идти вперед, и чем скорей, тем лучше.
  Тропинка расширилась. По ней уже можно было идти обычным шагом, если прижиматься плечом к скале. Если бы я знал, что за пятна покрывают скалу, словно сифилис бледное лицо. Даже находясь в трех метрах от того места, я бы все равно не догадался, что подстерегает меня за поворотом. Это могла бы быть какая-то страшная опасность, или взрыв, или, может быть, от моего приближения к этому месту скала вдруг разлетится на мелкие куски. Надо мной и вокруг меня висели серые капли: огромная колония морских птиц укрывалась от шторма. Они как молнии набросились на меня, хлопая своими огромными крыльями. Быстрые серые тени носились каруселью вокруг меня. Они обороняли свою скалу, которую давно заселили и куда каждый год прилетали гнездиться. Они атаковали меня, каркая, крича, царапая когтями и толкая меня своими гигантскими крыльями в надежде, что я свалюсь вниз или улечу.
  Пробираясь через колонию птиц, я разодрал в кровь руки и собрал на своей одежде всю тину, слизь и грязь старых гнезд. Я давил их своими ногами, поскальзываясь в грязи и птичьем помете, накопившемся здесь за несколько веков.
  Я закрыл глаза. Я боялся повернуть голову, чувствуя, как птицы крыльями бьют по моим плечам и разрывают одежду клювами и когтями. Я спешил как только мог, не рискуя даже повернуться и посмотреть на круговорот морских птиц, суетившихся в расщелине и насмехавшихся надо мной. Ветер продолжал свою разрушительную работу. И вот уже его новые вихри разнесли во все стороны раздавленные мной гнезда, разбили их остатки о скалу и превратили в пыль, осыпая ею птичью колонию.
  Впереди меня замаячил прибитый кусочек заржавленной жести, и я попытался себе внушить, что с этого места дорога будет гораздо легче. Мне предстояло одолеть еще один мыс, но это уже был пустяк по сравнению с тем, что я уже прошел. Тропинка постепенно поднималась вверх до самого края скалы. Я сел на тропинку, уже не замечая ни грязи, ни колючек. Только здесь я впервые услышал, как я лихорадочно дышал от волнения и как билось мое сердце — так громко, что заглушало рев волн, накатывающихся на каменистое побережье в тридцати метрах подо мной.
  Отсюда я мог рассмотреть всю северо-западную часть полуострова. Но то, что я увидел, мне вовсе не понравилось. Шторм, который бушевал внизу, накатывая волны на скалу, немного утих наверху. Видимость улучшилась, и между порывами ветра можно было разглядеть все на расстоянии более километра. Если они были у меня на хвосте, теперь они могли меня заметить и подстрелить, как куропатку. Я встал и пошел дальше. Я заставлял себя ускорить шаг, хотя кошмарное путешествие по скале оставило меня совсем без сил на новые рекорды.
  От вершины скалы мой путь пошел под гору. С этой стороны скалы мир был белым, со множеством оттенков коричневого цвета: папоротник, вереск, черника, а еще ниже по тропинке — торфяные болота. Все это было безжизненным, все это было занесено сугробами снега, который засыпал и глубокие овраги, подчиняясь порывам ветра. Своим появлением я встревожил шотландских куропаток. Они поднялись в воздух, крича «Уйди-уйди!» Эти звуки я помнил с детства.
  Я уже представлял себе, что тропинка ведет между сосен к какой-нибудь маленькой ферме. Я пообещал себе уже целую гору шоколада, который я никогда не ел. Я маршировал, как солдат, механически двигая ногами и уже на задумываясь, сколько и где мне еще идти. «Все, что мои солдаты видели в России, — это ранец впереди идущего солдата», — сказал Наполеон, словно невежественная чернь помешала его попытке дойти до Санкт-Петербурга и курортов Черного моря. Я повернул к торфянику.
  Лучи солнца пробили брешь в облаках и осветили золотым светом близлежащие холмы. Тропинка проходила по холмам. То поднимаясь, то опускаясь, она достигала самого побережья моря, где вскоре бесследно исчезла. Тучи сгустились, и ветер снова начал праздновать свою победу. Заметить пешеходный мостик оказалось совсем непросто. Он представлял собой наглядный образец мастерства ковки стали викторианских времен. Две цепи через ущелье держали стальные перекрытия с орнаментом. Сверху на перекрытия были привинчены деревянные половые доски. Небольшие чугунные подпорки в виде стилизованных дельфинов поддерживали два стальных каната, которые были закреплены в скалах по обе стороны ущелья и служили поручнями. По крайней мере так мостик мог выглядеть в рекламном проспекте. Теперь поручни провисли над ущельем, а одна опорная цепь ослабла, от чего весь каркас моста стал неустойчивым. Он стонал и качался под порывами ветра, проходившего сквозь дыры в полу и свистевшего, как гигантская флейта.
  Дорога здесь была значительно легче, и она, конечно, не шла ни в какое сравнение с оставшейся позади меня негостеприимной тропинкой вдоль скалы над бушующей водной пучиной.
  Теперь обратного пути у меня не было. Я вспомнил об этой метко стреляющей девице — портнихе для трупов и девочке по вызову для гостей, — и меня передернуло. Если бы ей больше повезло, и ее выстрелы из парника уложили меня наповал, обо мне бы в лучшем случае осталось только упоминание в каком-нибудь путеводителе по Шотландии — в главе «Меры безопасности для охотников-любителей».
  Каким бы этот мост ни был, это все равно лучше, чем возвращаться назад.
  Ветер с моря сдувал снег со скал и льда на них не было. Но переход через мост все равно казался довольно рискованным. Поручни остались только с одной стороны, а трос был ржавым. Мост опасно прогнулся под моей тяжестью и заплясал на оставшихся перекрытиях так, что я чуть было не свалился с него в бушующий океан. Однако мостик выдержал мой вес. Пока я медленно пробирался по мосту, хватаясь руками за стойки поручней, заржавленный канат встречал мои шаги душераздирающим визгом и ржанием. Без поручней пройти по мосту было бы крайне рискованно, особенно когда доски пола заходили ходуном и мост сильно накренился. Мне пришлось хвататься обеими руками, и когда я наконец перебрался через мостик, раненое предплечье снова начало кровоточить.
  Я поспешил подняться на холм, пока меня кто-нибудь не увидел. Только спрятавшись в подлеске, решил остановиться. Я оглянулся на океан, бушующий в ущелье, и на близлежащую местность Блэкстоуна, насколько ее было видно сквозь вьюгу. Преследователей я не заметил, чему был очень доволен, поскольку в худшем случае мне бы пришлось разрушить мост, а это не так уж и легко.
  Я снял рабочую робу, а затем кое-как стянул с себя и куртку. Я потерял много крови.
  Мне понадобилось больше часа, чтобы пройти четыре километра. Солнце изредка прорывалось сквозь тучи и дарило свои лучи верхушкам деревьев. Наконец я вышел на дорогу, освещенную лучами солнца. Для меня она казалась чуть ли не автомагистралью с зонами отдыха, сувенирными магазинами и развязками дорог. Хотя на самом деле это была обыкновенная грунтовая дорога, или, как она называется в Шотландии, «дорога № 1»: через каждые двести метров кювет засыпан, чтобы разъехаться встречному транспорту.
  Еще издали я увидел двух солдат, сидящих на обочине дороги. Они укрылись камуфляжными накидками, с которых быстро скатывался снег. Сначала я подумал, что они дожидаются попутной машины, но потом заметил, что у них полное боевое снаряжение. В руках они держали автоматические винтовки JIIAI, а у одного из них была рация.
  Они выключили рацию и спокойно сидели, дожидаясь, когда я к ним подойду. Я догадался, что обо мне уже сообщили по радио: в пятидесяти метрах от дороги я заметил другого солдата, держащего меня на прицеле своей снайперской винтовки. На обыкновенные учения это было явно не похоже.
  — Подождите одну минутку, сэр. — Это был капрал десантных войск.
  — А в чем дело?
  — Сейчас сюда подъедут.
  Мы стали ждать. Из-за соседнего холма показалась большая машина с буксируемым фургоном, названным в рекламных проспектах «удобной дачей на колесах». Это шикарное комфортабельное сооружение было округлой формы, кремового цвета, с пластиковой дверью и затемненными окнами. Как только я заметил огромные сверкающие фары, сразу догадался, кто это был. Но я не ожидал, что в кабине окажется еще и Шлегель. Доулиш нажал на тормоза и остановил машину около меня и солдат. Я услышал, как он сказал Шлегелю:
  — …Я вам точно говорю: это настоящие гидравлические тормоза, приводятся в движение водой. Хотя должен признаться, что перед нашей поездкой пришлось залить метиловый спирт, чтобы вода не замерзла.
  Шлегель кивнул, но не выразил никакого удивления. Было видно, что он и так уже успел убедиться, что тормоза у Доулиша были гидравлическими.
  — Патрик, неужели это ты? — В этом был весь Доулиш. Его хлебом не корми, но дай повыпендриваться и попозировать, как генералу Монтгомери. — Ну как, ребята, дело движется?
  — Они послали грузовик, сэр. Сказали, что в 11.30.
  — Ну что же, тогда можно выпить чаю. Горячий сладкий чай! Что может быть лучше для парня в шоковом состоянии.
  Я понял, что он подтрунивает надо мной, и разозлился:
  — Я потерял много крови.
  — Почему же потерял, — хмыкнул Доулиш, уставившись на мою руку, словно видел ее впервые. — Она ведь в твоем рукаве.
  — Да? Ну, значит, я ошибся, — процедил я.
  — Капрал, — сказал Доулиш, — не могли бы вы позвать сюда санитара? Скажите ему, чтобы принес пластырь и всякие там лекарства. — Он повернулся ко мне: — Пойдем в фургон. Это очень нужно для дела.
  Он вылез из машины и проводил Шлегеля и меня в тесный салон фургона. Все в нем было белоснежным: и маленькие пластиковые светильники, и ситцевые покрывала на кушетках, и коктейльный бар под старину.
  Я знал, что Доулиш имел склонность к самой отвратительной меблировке, какую только можно найти. Причем зачем-то пытался всех убедить, что каждую вещь отбирал лично сам. Он был своего рода садистом, а Шлегель, видимо, был нисколько не лучше.
  — Нужно для какого дела? — спросил я.
  Шлегель улыбнулся вместо приветствия и промолчал. Он сел на край кушетки и закурил одну из своих любимых коротких сигар. Доулиш подошел к плите и зажег газ. Он взял маленький походный чайник и продемонстрировал выдвижную ручку.
  — Выдвижная ручка! Кто-то ведь додумался до этого!
  — Обычная вещь, только и всего, — бросил Шлегель. Доулиш назидательно поднял палец.
  — В Америке — да! — сказал он. Поставив чайник на огонь, повернулся ко мне: — Этого дела. Нужно для этого дела. Мы следили за тобой с помощью локатора. Мы не были уверены, что это был ты, но мы надеялись.
  — Там на юге есть подводная лодка, — сказал я и с завистью втянул в себя дым от сигары Шлегеля, хотя не курил уже несколько месяцев.
  Доулиш тут же уцепился за фразу.
  — Так-так. Значит, заваруха уже начинается. Мы как раз недавно засекли ее на локаторе ПЛО корабля «Викинг». Сейчас она движется в южном направлении. Что, подлодка кого-нибудь подобрала?
  Я не ответил.
  Доулиш продолжал:
  — Мы решили войти в игру. Но очень осторожно. В случае чего — мы потеряли здесь баллистическую ракету с ядерной боеголовкой. Ну как, звучит правдоподобно?
  — Вполне, — ответил я.
  Доулиш повернулся к Шлегелю:
  — Ну, если он считает это правдоподобным, значит, легенда пойдет. Я лично тоже так думаю.
  — Но вам придется пробираться через разбитый мост, — предупредил я. — Вы на нем можете потерять несколько солдат.
  — Ни одного, — бросил Доулиш.
  — Каким образом? — поинтересовался я.
  — Мостоукладчик «центурион» перекроет ущелье за одну минуту, как мне сказал офицер инженерных войск. По мосту запросто пройдут «лэндроверы».
  — И чайный фургон, — добавил Шлегель не без сарказма.
  — Да, и обоз торгово-хозяйственной службы тоже, — сказал Доулиш.
  — Без помпезности, естественно, ракетную боеголовку искать никак нельзя, — добавил я.
  — Мне не нравятся русские, которые высаживаются с подлодок, — бросил Доулиш. — Поэтому не намерен сидеть сложа руки.
  Я знал, что все касающееся подводных лодок зажигало Доулиша, и он кидался в бой. Главные усилия русских и большая часть их успехов в шпионаже за последнее десятилетие зависели от подводного вооружения.
  — Вы совершенно правы, — сказал Шлегель. Я понял (хотя начал догадываться гораздо раньше), что Шлегель работает на какой-то трансатлантический филиал службы безопасности.
  — Что это за люди вместе с Толивером? — спросил я. — Они работают здесь официально?
  Шлегель и Доулиш хмыкнули с досады, и я догадался, что наступил на больное место.
  Доулиш сказал:
  — Член парламента может сначала пожурить министра внутренних дел или министра иностранных дел, пошлепать их по задницам, а потом пойти с ними и выпить на брудершафт. А я все буду ждать назначения, которое должен получить еще на прошлой неделе. Толивер отвлек старика этим делом с Ремозивой, и никто моих предостережений даже слушать не захотел.
  Чайник вскипел, и Доулиш заварил чай. Когда я работал на него, Доулиш держал в кулаке всех членов парламента. А если кто из них пытался выразить свои амбиции по отношению к спецслужбам, то он после этого не мог продержаться и до следующей ежемесячной конференции. Но, видимо, времена парламентского могущества Доулиша уже прошли.
  — Они сказали, что человек, высадившийся на берег, — посланник Ремозивы, — продолжал я.
  — А поконкретней?
  — Он, возможно, один из лучших друзей Либерэйса, насколько я могу судить. Но я не знаю заместителей и помощников Ремовизы.
  — А что из себя представляет этот русский? — спросил Шлегель. Лучи солнца проникли сквозь окно и осветили его спину. В солнечных бликах дым от сигары превратился в огромное серебряное облако, в котором его улыбающаяся физиономия была похожа на неизвестную доселе планету.
  — Крепкого телосложения, блондин, коротко подстрижен, очки в металлической оправе. Обменялся несколькими фразами на польском языке с типом, называющим себя Вилером. Но если предположить, с кем мы будем иметь дело, то я бы сказал — с одним из балтийских государств.
  — Мне это ничего не говорит, — ответил Доулиш.
  — Мне тоже, — добавил Шлегель.
  — Вроде бы он меня знает, если верить вашему Мэйсону или Саракену. Кстати, я ему там крепко вмазал. Мне очень жаль, но у меня не было другого выхода.
  — Бедняга Мэйсон, — бросил Доулиш, не выразив никаких эмоций. Он посмотрел мне прямо в глаза, но даже не удосужился извиниться за то, что он мне наврал про Мэйсона, будто бы его обвинили в торговле секретными сведениями. Он налил в пять чашек заварку и добавил кипятка, потом протянул по чашке нам со Шлегелем, открыл окно и, подозвав солдат, отдал им оставшиеся чашки.
  — Короче говоря, этот человек — посланник Ремовизы, — подвел итог Доулиш. — Ну и что дальше? Они тебе сказали?
  — Вы что, думаете, это всерьез? — удивился я.
  — Бывают и более странные вещи.
  — В такой жалкой компании авантюристов типа той?
  — С посторонней помощью — вполне, — ответил Доулиш. Шлегель смотрел на него с нескрываемым интересом.
  — Да уж помощник найдется, — раздраженно сказал я. — Они говорили об изменении курса одной ядерной подводной лодки, чтобы она могла забрать его в Баренцевом море. Так что эту постороннюю помощь трудно не заметить.
  Доулиш отхлебнул чай, посмотрел на меня и спросил:
  — Значит, ты считаешь, что мы должны насесть на Толивера? Судя по всему, тебе не нравится идея послать подлодку к месту встречи?
  — Ядерная подлодка стоит кучу денег, — ответил я.
  — И ты думаешь, что они ее могут потопить? Ну что же, все может быть. Но они и без этого шанса могут засечь подлодки и потопить их, если уж им так приспичит.
  — Арктика — место спокойное, — сказал я.
  — Они могут засечь подлодки и в других спокойных местах, — возразил Доулиш.
  — А мы можем засечь их подлодки, — запальчиво буркнул Шлегель. — И не стоит об этом забывать.
  — Совершенно верно, — примирительно согласился Доулиш. — И в итоге получится то, что называется войной, не правда ли? Нет, они, конечно, не рискнут пойти на такой конфликт, который приведет к войне.
  — Вы наладили тесный контакт с адмиралом? — поинтересовался я.
  — Толивер. Толивер установил контакт. В составе делегации в Ленинград. Естественно, только после полного согласования операции наверху.
  Я кивнул. В это можно поверить. Если все пойдет неудачно, Толивер станет козлом отпущения: они сделают из него отбивную и скормят русским мелкими кусочками.
  — Так что ты об этом думаешь? — это был вопрос Шлегеля.
  Я вперил в него долгий взгляд, но ничего не ответил. Но потом все же сказал:
  — Они говорили так, будто у них уже есть договоренность. С британской подводной лодкой, как они сообщили. Толивер говорил о королевском флоте, будто о чартерной конторе, словно он сам фрахтует корабли, какие захочет.
  Доулиш сказал:
  — Если мы вмешиваемся в игру, то это будет американская подводная лодка. — Он посмотрел на Шлегеля. — Пока мы не будем совершенно точно знать, кто стоит за Толивером, будет безопаснее использовать американскую подводную лодку.
  — Угу, — ответил я. Черт возьми, с чего бы это две большие шишки решили советоваться со мной в принятии решения, да еще такого уровня? Но тут заговорил Шлегель, который словно прочитал мои мысли.
  — Совета нам спрашивать не у кого, — сказал он. — Об этом деле и нашей поездке сюда знаю я, ты и еще этот Фоксуэлл, понятно?
  — Вот в чем дело! Ну, теперь до меня дошло, — ответил я.
  — Мы решим все полюбовно, — бросил Доулиш. — Без приказов, а полюбовно, по-хорошему — по дружбе. Не правда ли, полковник?
  — Да, сэр, — ответил Шлегель.
  — Отлично, — сказал я. Видимо, их нисколько не волновало, что я могу умереть от потери крови. Им было важнее наговориться о своем деле. Мое предплечье продолжало кровоточить, и я все сильнее прижимал к себе руку, чтобы утихомирить боль. Единственное, что я хотел, — это поскорее увидеть санитара. Я не собирался выходить из игры как раненый герой.
  — Да, пожалуй, пора вплотную заняться этим делом, — закончил разговор Доулиш. Он забрал у меня пустую чашку. — О господи, Патрик! Своей кровью ты закапал мне весь ковер.
  — Не беспокойтесь, — ответил я, — видите? На этом великолепном узоре из колибри совсем ничего не заметно.
  Глава 17
  «Нейтральная окружающая обстановка. Она подразумевает нейтральные погодные условия, условия для радиообмена и гидролокации, температуру воды, которые остаются неизменными на протяжении всей военной игры. Такая обстановка не влияет на изменение процента чрезвычайных, происшествий (для ВВС, ВМС и торговых кораблей), на задержки в обеспечении материалами и в радиосвязи, а также на проведение глубинной разведки».
  Словарь терминов. «Примечания для участников военных игр». Центр стратегических исследований. Лондон.
  Неожиданный перезвон будильника был прерван в самом начале. На минуту воцарилась полная тишина. В темноте выделялись только четыре серых четырехугольника, немного различающихся по форме. По ним тихо шелестел дождь, от ветра дребезжала оконная рама.
  Я услышал, как старик Макгрегор натянул свои старые башмаки и закашлялся, спускаясь по скрипящей лестнице. Я оделся. Одежда была влажной и пахла торфяным углем. Даже если плотно закрывать окно и дверь, все равно воздух был таким холодным, что изо рта шел пар, и я кутался во все, что у меня было.
  В углу гостиной старый Макгрегор сидел на корточках перед маленькой дверцей печки и колдовал над огнем.
  — Растопку, — бросил он через плечо, словно хирург, не отрывая взгляда от своей работы, срочно потребовавший скальпель. — Дай же сухую растопку, она в коробке под раковиной.
  Хворост был сухим, или настолько сухим, насколько это возможно на Боннете. Макгрегор взял книгу Агаты Кристи в мягкой обложке, которую я оставил в кресле, и, оторвав от нее несколько страниц, бросил их в огонь. Я еще раньше заметил, что и другие страницы из этой книжки уже были пожертвованы на тот же алтарь. Теперь я, наверное, никогда не узнаю, припрет ли к стенке этого архиепископа мисс Марпл.
  Макгрегор увлеченно дул на слабое пламя. Скорей всего алкогольный перегар воодушевил огонек, от чего он загорелся ярче и перекинулся на хворост. На печку Макгрегор поставил чайник.
  — Дай-ка посмотреть руку, — сказал он. Это стало своеобразным ритуалом. Он с осторожностью разбинтовал повязку и резко оторвал тампон от раны так, что я даже вскрикнул от боли. — Ну, вот уже и все, — сказал Макгрегор. Он всегда так говорил. — Послушай, все отлично заживет. — Он прочистил рану спиртом и сказал: — Теперь достаточно пластыря. Повязка тебе больше ни к чему.
  Чайник начал гудеть.
  Он прилепил пластырь и с такой же осторожностью занялся моей небольшой раной в боку. Затем прилепил пластырь и на эту рану, отступил назад и стал любоваться своей работой, пока я ёжился от холода.
  — Сейчас чаем согреешься, — сказал он.
  Хмурый рассвет просачивался сквозь окно, во дворе птицы начали каркать и спорить между собой — петь им было не о чем.
  — Посиди сегодня дома, — сказал Макгрегор, — если не хочешь, чтобы раны опять открылись. — Он налил две чашки крепкого чаю и надел на чайник стеганый чехол, изъеденный молью. Пробив ножом дырки в банке с молоком, двинул ее ко мне через весь стол. Я пощупал рану на предплечье.
  — Что, чешется? — спросил Макгрегор. — Это хорошо. Тебе нужно побыть сегодня дома. И почитать. Ты мне сегодня не понадобишься. — Он улыбнулся, отхлебнул чаю и достал все оставшиеся книжные ресурсы: «Садоводу-любителю о кустарниках», «Под флагом Претории», том третий, и еще три книжки Агаты Кристи в мягких обложках, отчасти использованных для растопки печки.
  Он разложил передо мной книги, добавил чаю в мою чашку и подбросил в огонь торфяные брикеты.
  — Твои друзья приедут сегодня или завтра, — сказал он.
  — Они тебе говорили, когда мы уедем отсюда?
  — Вот у них и спроси, — бросил он. Макгрегор был явно не из болтливых.
  Почти все утро он провел в сарае, где разобрал свою бензопилу на части и разложил их на бетонном полу. Несколько раз он собирал все части вместе. Много раз пытался завести пилу, но мотор только проворачивался и не заводился. Несколько раз он ругался, но все же не бросал свое дело до полудня. Потом он ввалился в гостиную и упал в замызганное кожаное кресло, в которое я никогда не садился, осознав, что это его любимое место.
  — Бр-р! — буркнул Макгрегор. Я уже догадался, что так он всегда выражает свое недовольство холодом. Я начал ворошить угли в печке.
  — Твоя овсянка готова, — сказал он. Макгрегор называл овсянкой любую пищу. Таким образом он выражал презрение к англичанам и к их национальному блюду.
  — Вкусно пахнет.
  — Что, ехидничаешь? А мне наплевать на твою лондонскую иронию, — ответил Макгрегор. — А если тебе не нравится суп, можешь катиться в сарай и повозиться с этой чертовой пилой. — Он потер руки и начал растирать красные окоченевшие пальцы, чтобы в них прилила кровь. — Бр-р! — снова буркнул он. Позади него было окошко, глубоко сидящее в толстой каменной стене. Оно было наполовину закрыто двумя засыхающими в горшках бегониями. Через это оконце можно было разглядеть только далекие заснеженные вершины, освещаемые солнцем. Если, конечно, дым из трубы не заволакивал весь двор или, что еще хуже, не проникал в гостиную. Макгрегор закашлялся.
  — Нужно поставить на крышу новый козырек, — прокряхтел он. — Восточный ветер задувает под карниз и поднимает шифер.
  Он проследил за моим взглядом в окно.
  — Это, должно быть, машина из Лондона, — заключил он.
  — Откуда ты знаешь?
  — Здешние люди ездят на грузовиках или фургонах. Мы не очень-то любим легковые машины. Но если дело доходит до легковушки, то мы берем что-нибудь с повышенной проходимостью, чтобы можно было ездить зимой по горным дорогам. А такие пижонские машины, как в Лондоне, мы не покупаем.
  Сначала я думал, что машина свернет с дороги, поедет через селение и вдоль побережья. Но машина прошла дальше по шоссе. Дорога извивалась по холмам на другой стороне равнины, поэтому можно было наблюдать, как машина кружит по дороге еще три-четыре километра.
  — Они поехали обедать, — сказал Макгрегор.
  — Или по крайней мере выпить, — добавил я.
  Я знал, что последние километры пути будут самыми изнурительными. Дорога была плохой в любое время года. Но сейчас, когда ямы на дороге занесены снегом, водителю придется ехать очень осторожно. После такой поездки всегда хочется выпить и посидеть около камина.
  — Смотри-ка, в столовой тоже огонь разгорелся, — сказал Макгрегор. Нужно было постоянно следить, горит ли огонь в обеих комнатах, иначе можно было быстро выстудить дом. Пока Макгрегор в столовой грел свои ноги около масляного калорифера, воздух в спальне остывал так, что дух захватывало. Я запрятал книжку Агаты Кристи за настольные часы.
  Машина свернула на песчаную дорожку. Это была дорогая спортивная модель «астон» фирмы «Дэйвид Браун», синего цвета и такого же цвета обивкой. Но «астон» был покрыт густой пылью и забрызган грязным снегом. Лобовое стекло было запыленным, за исключением двух широких темных глаз, отчищенных дворниками. Как только дверь машины открылась, я узнал водителя. Это был Ферди Фоксуэлл, одетый в свое знаменитое пальто «импрессарио». Каракулевый воротник пальто был поднят до ушей и застегнут, а на голове Ферди криво сидела дурацкая меховая шапка.
  Я вышел ему навстречу.
  — Ферди! Мы что, уезжаем?
  — Нет. Завтра. Шлегель тоже приедет. Но я подумал, что на этой машине я его опережу. Так что у нас есть еще время поболтать.
  — Отличная машина, Ферди, — сказал я.
  — Купил себе в подарок на Рождество, — ответил он. — Ты не одобряешь?
  Машина стоила гораздо больше, чем мой отец мог заработать за десять лет самоотверженной службы на железной дороге. Впрочем, если бы Ферди купил даже маленький «форд», это тоже было бы не по карману моему отцу.
  — Транжирь деньги, Ферди. Чего уж там. Будешь первым парнем на деревне, да еще с дорогой тачкой.
  Он застенчиво улыбнулся, а я его понял. Я уже достаточно насмотрелся на своем веку, чтобы понять его гордость. Владельцы дорогих ресторанов, преуспевающие модные ювелиры или директора заводов, выпускающих спортивные машины ручной сборки, вряд ли могли гордиться такой покупкой, сидя на пляже где-нибудь на Бермудах. Это была мечта людей среднего достатка, предпочитающих питаться консервированным горошком, свежемороженной рыбой, пить газировку и желающих казаться богаче, чем на самом деле.
  Ферди понюхал стряпню Макгрегора.
  — Что это, черт возьми, за варево вы тут готовите? Макгрегор, старый шотландский черт, ну-ка признавайся!
  — Тебе, толстяк, сегодня посчастливится отведать шотландский ливер в рубце, — ответил Макгрегор.
  — Когда-нибудь и тебе удастся попробовать настоящий ливер в рубце, — парировал Ферди, — если тебя кто-нибудь побалует на старости лет.
  — Тот рецепт, который ты имеешь в виду, — дерьмо и больше ничего. Чтобы и духу не было всей этой гадости в моем доме! — распалился Макгрегор.
  — Тебе не мешало бы в две мерки солода добавлять стакан домашнего имбирного вина, — сказал Ферди.
  — А лучше даже два, — уточнил я.
  — Самое лучшее имбирное вино из тех, которые я пробовал, — сказал Ферди и улыбнулся мне.
  Макгрегор пропустил мимо ушей идею добавлять что-либо в его драгоценный солод, но он почувствовал беспокойство после такого комплимента его имбирному вину. Он неохотно наполнил бокалы еще раз, словно ожидая, что вино нам уже успеет разонравиться и наливать больше не придется.
  — А полковник-то приедет?
  — Приедет новый полковник. Вот так, дружище Макгрегор.
  Это уже было официальное объявление, что мы работаем на одного и того же начальника. А Макгрегор даже и не подозревал об этом, хотя ему могли сообщить, когда меня привезли сюда.
  Ветер стал дуть в другую сторону. Он уже не задувал дым во двор, но в радиоприемнике начались слабые помехи. Они возникали на тех волнах, на которых прослушивалось радио Би-би-си.
  — Мне нужно приготовить бензопилу наутро, — дипломатично заявил Макгрегор, догадавшись, что содержание документов в «дипломате» Ферди касалось только меня.
  Ферди всегда был энергичным и прилежным, как школьный отличник, что меня постоянно удивляло. Он привез с собой все инструкции, коды, таблицы радиообмена с датами вхождения в радиосвязь. Как бы он сам ни жаловался, как бы к нему ни относились другие, Ферди считал себя олицетворением надежности и старался сохранить о себе собственное мнение.
  Он быстро листал бумаги.
  — Я подозреваю, что Шлегель специально запрятал тебя сюда: он не хочет, чтобы мы переговорили. — Он сказал это словно между делом, уделяя излишнее внимание написанному в бумагах.
  Это было что-то вроде девичьей обиды, если можно так сказать о Ферди, не портя о нем вашего представления.
  — Нет, — ответил я.
  — Он меня ненавидит, — возразил Ферди.
  — Ты постоянно говоришь об этом.
  — Я постоянно говорю об этом, потому что так оно и есть.
  — Хорошее доказательство, — усмехнулся я.
  — Я имел в виду, ты сам видишь, что это так. Ведь правда?
  Он, видимо, сказал это из желания поспорить.
  — Черт возьми, Ферди! Да откуда я знаю?
  — И тебе наплевать.
  — И мне наплевать, Ферди. Совершенно верно.
  — Я с самого начала был против американцев, которые хотят подчинить себе Центр. — Он помолчал. Я не ответил. Тогда он продолжал: — А ты — нет, насколько я понимаю.
  — Я просто не уверен, будет ли Центр и дальше работать, если американцы не вдохнут в него жизнь.
  — А что, разве ты не видишь, что происходит? Когда мы в последний раз готовили исторический анализ?
  — Ты сам знаешь, Ферди. Мы с тобой участвовали в конвое РК-17. Это было в сентябре. До этого мы разрабатывали военные игры по обеспечению горючим в ходе этой «битвы за Англию». Ты еще их описывал в журнале. Я думал, тебе нравилось, чем мы занимались.
  — Этим — да, — ответил Ферди, не в силах скрыть раздражение. — Да, мне нравились те исторические игры, которые проводят из месяца в месяц, задействуя весь персонал, компьютерное время и все остальное. А не та дребедень, которую на нас навалили. И мне совершенно не нравится то, что мы строчим примечания и записки к такому старью, которое словно из гробниц выкопали.
  — Ну, ты же знаешь: кто платит…
  — Тот заказывает музыку. Но у меня эта музыка уже в печенках сидит. Именно поэтому я первый решил Толиверу открыть на все глаза.
  — На что именно?
  — Ну, когда они начали разрабатывать подводные лодки наблюдения…
  — Так ты имеешь в виду… — я запнулся, обдумывая сказанное Ферди. — Ты имеешь в виду, что передавал Толиверу обратно все секретные материалы?
  — Он ведь крупная фигура в разведке.
  — Боже мой, Ферди! Даже если бы он был самой крупной шишкой, он-то какое отношение имеет к этому?
  Ферди прикусил нижнюю губу.
  — Я просто хотел быть в полной уверенности, что наши люди об этом тоже знают.
  — Они знают, Ферди. У нас персонал собран изо всех служб и родов войск. Так что они-то знают. Но какая польза от того, что ты все передавал Толиверу?
  — Ты считаешь, что я поступил неправильно?
  — Неужели ты настолько глуп, Ферди?
  — Чтобы подвести Шлегеля? — зло спросил Ферди. Он зачесал назад упавшие на лоб волосы. — Ты это имеешь в виду?
  — А как они… — я запнулся.
  — Что? Ну? — спросил Ферди.
  — Хорошо. Почему ты так уверен, что Толивер не работает на русских? Или на американцев? Откуда ты знаешь? Ну-ка, подумай хорошенько.
  Ферди мертвенно побледнел. Он несколько раз механически пригладил рукой волосы.
  — Ты в это сам не веришь, — сказал он.
  — Я спрашиваю тебя, — настаивал я.
  — Тебе никогда не нравился Толивер. Я знаю — никогда.
  — И поэтому он удостоился получения от тебя ежемесячного анализа?
  Ферди вскипел от ярости. Он нервно раздернул занавески, чтобы в комнате было больше света, схватил мою книжку Агаты Кристи и прочитал пару строк.
  — Ты что, это читаешь? — спросил он. Я кивнул. Он поставил книжку обратно на каминную полку, за разбитым кувшином, в котором Макгрегор хранил неоплаченные счета.
  — Жаль, что я с тобой не говорил об этом раньше, Патрик, — сказал Ферди. — Я хотел. Сколько раз я собирался поговорить с тобой. — Голубой кувшин благополучно стоял на каминной полке, но Ферди отодвинул его вплотную к зеркалу, словно кувшин сам мог спрыгнуть в огонь и разбиться на тысячи кусочков, только чтобы досадить и напугать Ферди. Он улыбнулся мне: — Ты же знаешь, Патрик. Мне всегда очень трудно и неудобно, когда приходится оправдываться и объясняться перед публикой.
  — Ну что же, спасибо, Ферди, — ответил я, не особенно стараясь скрыть свое раздражение.
  — Не обижайся.
  — Да я и не обижаюсь. Но если ты считаешь, что это всего лишь объяснения перед публикой…
  — Да я не имел в виду именно публичные объяснения.
  — Ну хорошо.
  — Как ты думаешь, старый Макгрегор даст нам чаю?
  — Не надо уходить от темы. Сейчас сюда приедет Шлегель.
  — Да уж он-то гонит сюда, как только может. Он в лепешку расшибется, лишь бы мы вместе не стали работать против него.
  — Да, или каждый из нас по отдельности.
  — Не будь одиозным, Патрик! Я не могу тебе помочь. Я думаю, эти люди постараются добраться и до нас, ты же знаешь.
  — На что ты намекаешь?
  — Ну, например, это правда, что ты этого человека видел раньше? — Он достал из своего «дипломата» с документами большой конверт, оттуда вытащил фотографию. Затем он передал ее мне.
  — Ты его раньше видел?
  Я взял фотографию. Это был снимок, перепечатанный и увеличенный с другой фотографии, с нечетким изображением и плохого качества. Действительно я его видел раньше, но не собирался в этом признаваться.
  — Нет.
  — Ты очень удивишься, если я тебе скажу, что это контр-адмирал Ремозива?
  — Нет.
  — Ты догадываешься, к чему я веду?
  — Ни в малейшей степени.
  — Ремозива — начальник штаба Северного флота.
  — Настоящий, живой красный адмирал.
  — Да, настоящий, живой красный адмирал, — повторил Ферди. Он взглянул на меня, пытаясь узнать, как я отреагирую на его информацию. — Мурманск, — добавил он.
  — Да, я знаю, Ферди, где русские держат свой Северный флот.
  — Один из самых лучших специалистов-подводников, которые у них есть. Контр-адмирал Ремозива — лучшая кандидатура на пост одного из первых заместителей министра обороны в следующем году. Ты и это тоже знаешь?
  Я подошел к тому месту, где стоял Ферди. Он притворялся, будто наблюдает из окна, как собака Макгрегора принюхивается к невидимым следам вокруг угольного сарая. Морозный ветер крепчал, и на ветру собака смахивала на рычащий лохматый клубок. Ферди подышал на обледенелое стекло и, прочистив небольшое окошечко, смотрел через него на улицу. Над морем хмурые облака были похожи на связку грязных канатов, но некоторые из них солнце окрасило красным и золотым цветом. Завтра, наверное, будет хороший день.
  — Ты это знал? — снова спросил Ферди.
  Я положил руку ему на плечо.
  — Нет, Ферди, — ответил я и, повернув его лицом к себе, схватил за грудки так, что он чуть не задохнулся в своем пальто. Он был покрупнее меня. Или по крайней мере таким казался.
  — Я не знал этого, Ферди, — сказал я подчеркнуто спокойно. — Но если я узнаю, что ты… — я слегка встряхнул его.
  — Что?
  — Что ты каким-то образом замешан в этом…
  — Замешан в чем? — его голос срывался — то ли от возмущения, то ли от страха, то ли от смущения.
  — В чем? — спросил он снова. — В чем? В чем? В чем? — Он уже кричал, да так громко, что я едва услышал, как хлопнула дверь и Макгрегор вошел в дом.
  — Неважно! — Я в сердцах оттолкнул Ферди и отошел от него в тот момент, когда Макгрегор вошел в комнату. Ферди поправлял галстук и воротник.
  — Вы что-нибудь хотите? — спросил Макгрегор.
  — Ферди хотел спросить, нельзя ли организовать чай, — ответил я. Макгрегор перевел взгляд с меня на Ферди.
  — Да, это можно. Я заварю чай, как только чайник вскипит. Он уже на огне. — Макгрегор все еще пристально смотрел на нас. Мы тоже взглянули друг на друга, и в глазах Ферди я заметил страх и обиду.
  — Скоро новый поход, — сказал Ферди. — Хотя мы заслужили гораздо больше времени на отдых.
  — Да, это верно, — ответил я. Макгрегор развернулся и снова пошел заниматься своей бензопилой.
  — Итак, почему Шлегель хочет пойти в поход?
  — Он хочет узнать, как действуют подводные лодки. Для него это совсем новое дело.
  — Хм! Да ему наплевать на подводные лодки. Он из ЦРУ.
  — Откуда ты знаешь?
  — Отвяжись.
  — Ты думаешь, его специально прислали мешать тебе?
  — Патрик, ты — последняя скотина. — Он поправил галстук. — Ты знаешь об этом? Что ты — последняя скотина?
  — Ну, не такая уж и последняя, — ответил я.
  — Патрик, я скажу тебе еще кое-что. Это дело с русским — любимое детище Шлегеля. У меня ушки на макушке, и поэтому я скажу тебе: это все Шлегель придумал. — Он примирительно заулыбался, словно это была ссора между школьницами: поругались и быстро помирились.
  Макгрегор крикнул из столовой:
  — Машина едет! — Мы оба повернулись к окну. На дворе уже становилось темно, хотя на часах было всего лишь начало пятого.
  — Шлегель, — сказал Ферди.
  — На ракете? — Огромная желтая фантастическая машина заставила меня улыбнуться. Ну и модель.
  — Это его новый спортивный автомобиль. Покупаешь комплект и собираешь машину. При этом экономишь кучу денег.
  — В этом есть свой резон, — откликнулся я.
  Шлегель поставил машину на стоянку, газанул пару раз, прежде чем выключить двигатель, как это часто делают автогонщики. Стало тихо, но всего на несколько секунд. Не успел Шлегель открыть дверь машины, как бензопила Макгрегора затарахтела и наконец заработала. Ничто здесь не хотело работать, пока не приехал Шлегель.
  
  — Да, парень! Если уж влипнуть — так по самые уши, — сказал Шлегель.
  — Что?
  — Дай дух перевести.
  — О чем вы говорите?
  — Почему ты мне не доверился, что работаешь на этих чертовых англичан?
  Я не ответил.
  Шлегель вздохнул:
  — Я был вынужден навести справки. Из-за тебя мне пришлось пресмыкаться. Ты слышишь, Патрик?
  — Мне очень жаль.
  — Конечно. Тебе очень жаль. На черта мне твои извинения! Ты годами работаешь на эту проклятую службу разведки, а мне приходится туда посылать запрос на тебя, словно на какую-нибудь мелкую пешку! А теперь тебе очень жаль.
  — Вы мне не говорили, что проверяете меня.
  — Не надо со мной ловчить, Патрик.
  Я прикрыл ладонью глаза. Да, я виноват, и в этом нет никаких сомнений. Он еще пару месяцев будет краснеть при мысли, что связался из-за меня с нашими кадровиками. Уж они-то дали волю своей мании величия.
  — Мне очень жаль, — повторил я. — Ну что мне теперь сделать? Харакири тупой отверткой?
  — Не мешало бы, — ответил Шлегель. Он действительно был взбешен.
  Ферди пришел в комнату. Я знал, что полковник не будет кипеть при нем. Он действительно уже успокоился, но ему все равно понадобилось еще время, чтобы снова превратиться в нашего довольного и улыбающегося начальника.
  — Всего две сумки? — спросил Ферди.
  — О господи, не стоит суетиться, — сказал Шлегель, а Ферди сжался, как побитая собака, и бросил мне взгляд, говорящий, что от Шлегеля ничего другого и ожидать нечего.
  — Пошли-пошли, — сказал Шлегель. Он подхватил свой багаж, включая снаряжение для гольфа и тенниса, и унес в столовую.
  — А туда-то зачем, полковник? — спросил Макгрегор. Шлегель оглядел его с ног до головы.
  — Все-то тебе надо знать, приятель. Как вот этим двум пронырливым англичанам. Туда — потому что вещи мне пока не нужны. Понятно?
  — Ладно, пойду принесу что-нибудь выпить, — сказал Макгрегор.
  — Можешь сделать мартини по-американски? — спросил Шлегель.
  — Это можно, — ответил Макгрегор. Но Шлегель не собирался его так легко отпускать.
  — Я имею ввиду фужер, охлажденный в холодильнике, с охлажденным джином и не более чем с семью процентами вермута.
  — Это можно, — повторил Макгрегор и повернулся, чтобы идти.
  — И все должно быть охлажденным, — добавил вдогонку Шлегель.
  — Вы даже можете сами сесть в холодильник и пить там, если вам так нравится, — бросил Макгрегор.
  — Послушай, — остановил его Шлегель, — налей, пожалуй, даже двойную порцию джина. Будет меньше шансов, что ты все испортишь вермутом.
  Мы уже выпили по второму бокалу, когда Макгрегор вошел в комнату и рассмеялся:
  — Я только что видел занятную картину. — Мы повернулись и уставились на него: Макгрегор не был человеком, который часто удивлял сюрпризами. От него уже никто этого и не ожидал.
  — Катафалк! Причем он гнал, как сумасшедший.
  — Катафалк? И куда же он поехал? — спросил Ферди.
  — Куда он поехал? — повторил Макгрегор. — Ха! Я бы и сам не прочь узнать. Он ехал по дороге. А в том направлении ничего нет.
  — Кроме базы подводных лодок, — сказал я.
  — Ах да! Кроме базы подлодок. Ему еще ехать около двадцати километров, чтобы добраться до Глена или какой-нибудь деревеньки.
  — Наверное, какие-нибудь ребята угнали, чтобы добраться домой, — предположил Шлегель, даже не отрывая взгляда от своего бокала.
  — В это время суток? — усмехнулся Макгрегор. — Если только они возвращались из какого-нибудь местного ночного клуба?
  — Что-то вроде этого, — сказал Шлегель, не обращая внимания на сарказм Макгрегора. — А что еще может быть?
  — Погребение в море, — предположил я. Макгрегор взорвался таким смехом, будто я отпустил удачную шутку.
  — А внутри было тело? — спросил педантичный Ферди.
  — Да, внутри был гроб, — ответил Макгрегор.
  Этим вечером мы ели в столовой. Мы сидели на стульях и смотрели на Макгрегора, стоящего около лакированного буфета. Мясо было отличным — настоящая мужская стряпня: большие куски говядины, окруженные бобами и целыми картофелинами. Макгрегор выставил свое самое лучшее пиво. Когда мы закончили ужин, с неба посыпались хлопья снега, а ветер стал задувать их в окно.
  Глава 18
  «История не доказывает неправильности военных игр, скорее игры таким образом подтверждают историю».
  Примечания для участников военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Пожалуй, в военно-морских силах всего мира обычные подводные лодки называются лодками, а атомные подлодки — кораблями. И если понаблюдать за этими монстрами длиной более ста метров, снимающихся с якоря и уходящих в море, то можно понять почему. Метр за метром мы двигались через якорную стоянку, проходили мимо бледно-серых плавучих баз, окруженных узкими обычными подводными лодками. Мы проследовали мимо боновых противолодочных заграждений, сетей и барьеров против аквалангистов, радуясь скупым лучам яркого солнца, пробивавшегося сквозь густые тучи и напоминающего всем на борту: скоро наступит долгая полярная ночь.
  Американская подводная лодка «Пол Ривер» была огромным кораблем по любым меркам. Здесь места хватило и для прачечных, и для кинозала, и библиотеки, и комфортабельной каюты для отдыха. Даже поверхностный осмотр корабля занял более часа. Не успели мы переодеться в форму цвета хаки американских ВМС, как Шлегель уже умчался исследовать каждую щель и каждый закоулок. Мы только слышали, как он спешил по отсекам, шутил направо-налево, совал во все свой нос, пожимал руки и везде представлялся:
  — Чак Шлегель, полковник морской пехоты. Так что, приятель, не забывай, что в вашей трубе вместе с вами плывет морпех. Ха-ха!
  У этих подводных лодок разведки не было обычного боекомплекта из 16 ракет. Вместо этого средняя часть лодки была битком забита оборудованием радиоэлектронной борьбы — РЭБ, радиосредствами и записывающей аппаратурой. Перехваченная информация записывалась, направлялась в отдел обработки информации, а потом заносилась в память компьютера. Затем мы могли использовать эту информацию, производя на планшетном столе последнюю «оценку сил и средств», что является предварительным этапом любой военной игры по любому смоделированному конфликту.
  В углу каюты отдыха сидел корабельный врач, раскладывая карты для сложной партии в бридж, в который, как он утверждал, мог играть в одиночку.
  — Как там наверху? — спросил он. Доктор был изнуренным человечком с лысой головой и набрякшими веками.
  — Пока яркое солнце, но мы входим в зону морского тумана.
  — Как насчет партии в бридж?
  Я отрицательно замотал головой.
  — Я обещал своей мамочке, — ответил я.
  Огромная подводная лодка прокладывала свой путь через Зунд. Маяк на Сил-Бич просигналил нам, и морской туман опустился на подлодку, скрывая от нас северную оконечность Ардверна и узкий остров Лум, высунувший из воды свою черную голову, словно любопытный тюлень, шею которого окутали гирлянды белых волн. Погода ухудшилась, и в таких метеорологических условиях можно было продвигаться только с помощью радиолокатора. Командир корабля спустился с ходового мостика. Шлегель был вместе с ним. Когда он вошел в кают-компанию, его лицо было синим от холода, несмотря на то, что был одет в толстый анорак американских ВМС.
  Он сбросил анорак.
  — Да, ребята! — воскликнул он. Доктор взглянул на него поверх своих карт. Шлегель вырядился в летную униформу морской пехоты: короткие рукава, знаки различия, летные крылышки. Он горделиво выпрямился, как доска.
  Я стоял около кофеварки и налил ему немного кофе.
  — Бог ты мой, жуткая вещь! — воскликнул Шлегель. — Мы прошли так близко от этого чертового рифа, что я чуть было не схватил чайку на камне. — Он повернулся и посмотрел на Ферди, который уже задремал над книжкой «Братья Карамазовы», положив ногу на столик.
  — Вы, ребята, даже не представляете, что там наверху происходит. У этого капитана подводная лодка — словно рыба в воде. — Он глотнул кофе и весь скривился от ожога.
  — Будьте осторожны, — сказал Ферди, — кофе очень горячий.
  — Вам бы тоже не мешало время от времени подниматься наверх, — буркнул Шлегель, вытирая рот платком.
  — Нет уж, — ответил Ферди, — достаточно посмотреть на вас, полковник, чтобы увидеть, чего стоит такая вылазка.
  Шлегель засунул свой анорак в шкафчик и налил себе воды со льдом.
  — Что это командир говорил об апельсинах, Патрик?
  — Мы взяли на борт пару коробок, полковник. В походе это первая вещь, они долго не портятся. Мы просто не хотели, чтобы все считали, что трое гостей объедают экипаж.
  — Тогда я вхожу в долю, — сказал Шлегель.
  — Ради бога, — ответил я. Я заметил, как начальник электромеханической службы прошел по коридору в сторону центрального поста.
  Дважды взревел клаксон погружения.
  — Держите крепче свою воду со льдом, полковник, — посоветовал я. Пол внезапно накренился.
  — Боже правый! — воскликнул Шлегель. Угол наклона пола увеличивался, и корабль ринулся вперед, разрезая носом морские глубины, которые струились за бортом и все больше наваливались на подводную лодку своей массой. Шлегель чуть было не упал и стал хвататься руками за окантовку над головой. При этом он старался улыбаться, показывая, как это его забавляет. Корабль выровнялся, как только мы погрузились на 30 метров. За письменным столом в углу кают-компании сидел доктор и, раскинув руки над картами, не давал им падать на пол.
  — И часто это случается? — спросил Шлегель.
  — В течение часа это повторится еще раз, — ответил я. — Когда мы пройдем Мак, Эйгг, Рум и Минкс, мы снова опустимся до глубины 150 метров. Это крейсерская глубина. И тогда делать будет нечего, если только наблюдать за Ферди, как он читает «Братьев Карамазовых», причем третий поход подряд.
  — Я просто не могу запомнить эти их чертовы имена, — вздохнул Ферди.
  — Вряд ли нам придется скучать, — возразил Шлегель. — В этом походе, пожалуй, работы будет побольше, чем в других.
  Мы промолчали. Шлегель сказал:
  — Если меня кто-нибудь захочет, я буду на центральном посту.
  Когда Шлегель ушел, Ферди фыркнул и рассмеялся:
  — Если его кто-нибудь захочет! Он, наверное, думает, что попал в клуб «Плэйбой»?
  Я ошибся, сказав, что капитан будет ждать, пока мы пройдем Минкс. Снова проревел клаксон, и пол опять накренился. С другого конца корабля послышался вопль боли, когда Шлегель упал и покатился по полированному полу.
  — Молодец командир, — ухмыльнулся Ферди.
  Обычные подводные лодки развивают большую скорость на поверхности, чем на глубине, зато атомные подводные лодки под водой ходят быстрее. И теперь наш корабль водоизмещением 4000 тонн шел со скоростью более 25 узлов в Атлантическом океане, двигаясь в направлении Арктики. Там был самый настоящий край света: в это время кромка полярных льдов доходила до своих самых южных рубежей, присоединяя Россию к Северному полюсу. Чтобы дополнить эту веселую картину, можно напомнить, что зима приносит полярную ночь в это царство холода.
  Кроме турниров в бридж, которые продолжились в библиотеке, и ежедневных показов фильмов в 14.00 и 21.00, в первые три дня у нас почти никаких дел не было. Даже Шлегель постепенно угомонился и стал часами читать «Биографию фон Рихтхофена».
  Служебное освещение было притушено с 20.00 до 7 часов утра. В остальном было мало различий между днем и ночью, если не считать долек грейпфрута и апельсинового сока на раздаточной полке в каждый третий прием пищи. Один или два раза мы поднимались на перископную глубину и могли через шноркель вдохнуть свежего воздуха. Вообще-то очищенный воздух тоже был неплох, но все же было приятно вдохнуть пару раз запах моря.
  У нас были свои операторы в отсеках с электронной аппаратурой. Когда мы поднимались на поверхность, они собирали обычные данные: операторы настраивались на частоты передатчиков Северного флота в Мурманске и Балтийского флота в Балтийске. Самый насыщенный радиообмен был у базы подводных лодок в Калининграде, то есть в Кёнигсберге, а также у главнокомандующего ВВС Балтийского флота. Когда перехват из Лондона плохой, тогда подводные лодки, идущие в надводном положении, ретранслируют перехват в Лондон. В последних полученных данных не было ничего интересного, за исключением, пожалуй, перехватов с пары подводных лодок, идущих с нами параллельным курсом на север. Они были из Восточной Германии, из школы подводников в Заснице, и держали курс на Полярный. Мы засекли их гидролокатором и определили дальность до них. Атомная подводная лодка располагает всем электронным оборудованием, которое по своим тактико-техническим данным намного лучше оборудования любой обычной подлодки. Рулевой офицер предложил провести на них учебную атаку, но капитан об этом даже и слушать не захотел. Капитаны таких подлодок наблюдения и разведки проходят в Новом Лондоне полную обработку, прежде чем получают назначение. Больше всего на свете главнокомандующий Атлантическим флотом боялся, что русские захватят одного из них. Поэтому я удивился, узнав, что была выбрана одна из таких подлодок для прогулки к месту встречи Толивера с Ремозивой.
  Норвежский бассейн представляет собой глубокую впадину Норвежского моря, находящуюся между Норвегией и Гренландией. Даже на краю этого бассейна глубина доходит до двух тысяч метров. Но не успели мы дойти до северной оконечности этого бассейна, как гидролокатор засек первые дрейфующие льдины. Их называют гроулерами — эти серые плавучие ледяные горы, отколовшиеся от пакового льда. Они недолго плавают плоской стороной вверх, какими они были, являясь частью ледяного поля. Они переворачиваются подводной частью вверх и становятся в точности похожими на подводную лодку или траулер. И если они достаточно большие, их подхватывает порывами ветра и относит от ледяного поля. Они плывут, как настоящие корабли, оставляя за собой кильватер, так что при виде их поневоле начинаешь считать секунды до момента попадания в корму ракеты класса «поверхность — поверхность».
  Мы завтракали, когда засекли первый гроулер. В то утро давали булочки с корицей. Из кают-компании по радио едва доносился шлягер Нэйла Даймонда «Крошка Рози».
  — Капитан сказал, что гроулеры далеко от нас на юге, — сказал Шлегель.
  — Северный ветер их пригонит гораздо ближе, — ответил Ферди и повернулся ко мне: — Что он будет делать, как ты думаешь?
  — Кто? — спросил Шлегель. Он хотел быть в курсе всех дел.
  — Капитан, — ответил я. — Он пойдет на погружение.
  — Только на перископную глубину, — возразил Ферди.
  — Ставлю фунт стерлингов на то, что он пойдет на большую глубину, — сказал я.
  — По рукам, — ответил Ферди.
  — Почему ты думаешь, что он пойдет на глубину? — вмешался Шлегель.
  — Этот парень новичок. Он битком набит теоретическими знаниями, но ему нужно убедиться, что гидролокатор действительно хорошо работает, прежде чем мы надолго заберемся под лед.
  — Тогда я спорю с тобой на фунт стерлингов, что ты ошибаешься, — сказал Шлегель.
  Вот так я потерял два фунта стерлингов. Ферди потом уверял, что Шлегель, должно быть, слышал, какие предварительные указания давал капитан. Тем не менее Шлегель разбогател за мой счет на один фунт стерлингов.
  Капитан решил идти на перископную глубину. Он был новичком (в этом я оказался прав). Но ему захотелось посмотреть, что из себя представляет Арктика. Почему я сразу не догадался об этом? Здесь могло быть только два выхода. Он должен был идти на погружение и положиться полностью на приборы, или остаться на поверхности и вести постоянное наблюдение за льдинами. Когда натыкаешься на них, льдины режут корпус, как сталь. Даже кусок льда величиной с Ферди может вывести из строя перископ.
  — Нехорошее сравнение, — возразил Ферди.
  — Ну хорошо. Кусок льда не больше шотландского пони, — предложил я другой вариант.
  — Шотландский пони — это еще пойдет, — согласился Ферди и ухмыльнулся. — Еще хочешь булочку с корицей? — Он поднялся со своего места, чтобы принести поднос.
  — И с ветчиной, — добавил я.
  — Эй, ребята, — воскликнул Шлегель, — это уже третий поход за булочками. Вы же не на учениях. Зачем же так набивать брюхо?
  Внезапно раздался удар. В столовой посуда разлетелась на осколки; с полки возле меня слетела дюжина пар ботинок и с грохотом упала на пол около кресла Ферди.
  — Господи боже! Это еще что такое? — спросил Ферди. Пол накренился. Движение вперед прекратилось, когда гребные винты дали задний ход и сам корабль наклонился. Хватаясь за шпангоуты, я стал пробираться вперед на центральный пост. Угол крена подлодки был опасным.
  — Держись! — крикнул мне Шлегель, когда я добрался до центрального поста. Капитан был около гидролокатора; он хватался за оператора, чтобы самому не упасть и не покатиться по полу.
  — Контакт в носовой части прекратился, — доложил офицер боевой рубки. Он повернул подводную лодку насколько это было возможно, и теперь корабль начал постепенно выравниваться.
  — Что это было? — спросил командир лодки. Он был человеком с детским лицом, в униформе цвета хаки и мягких коричневых высоких ботинках. Он потер глаза. Здесь не было тени, как и не было никаких плафонов. Никуда нельзя было скрыться от ярких флуоресцентных огней на световых табло.
  — Это проклятая немецкая лодка, — ответил рулевой офицер.
  — Ты уверен? — Капитан смотрел не на рулевого офицера, а на своего старшего помощника.
  — Мы наблюдали за ней, — доложил старпом, — она совершала маневры, дважды проходила перед нашим носом… А потом вдруг погрузилась прямо на нашу голову.
  Они оба смотрели на экран гидролокатора. Объект двигался в виде мерцающей точки. Вот он остановился, потом повернул. Напряжение стало критическим.
  — У семи нянек дитя без глаза, — сказал командир. В уголках его губ играла слабая усмешка, но испарина, выступившая на лбу, все же выдавала волнение, несмотря на его самообладание. Своей фразой командир попал в самую точку. Я со страхом ждал, когда нос другой лодки продырявит нашу, и мне такая перспектива совершенно не нравилась.
  Внезапно центральный пост наполнился какофонией звуков. Воздух заполнился хриплыми звуками, понижающимся и повышающимся свистом и визжанием системы ГГС — громкоговорящей связи. Я взглянул на пульт. На экране локатора бушевала снежная вьюга из вертикальных и диагональный черточек, мелькающих в бешеном ритме.
  Капитан взял в руки микрофон ГГС и, стараясь перекричать помехи, приказал:
  — Говорит капитан! Всем оставаться на местах! Помехи вызваны средствами радиоэлектронной борьбы.
  Шум усилился до бешеной силы, когда средства РЭБ немецкой подводной лодки подействовали на электронное оборудование. Потом шум прекратился, стрелки приборов вернулись в первоначальное положение, экран потух, и средства сигнализации замолчали.
  — Она быстро уходит на юг.
  — Ублюдки, — процедил сквозь зубы старпом. Капитан подошел к экрану и похлопал оператора по спине: — Эл, больше, пожалуй, не надо никаких приключений.
  Парень улыбнулся.
  — Теперь только по нашему сценарию, сэр.
  — Вот-вот. Сделай это для меня. Моя старуха-жена тебе не простит, если ты что-нибудь еще выкинешь, — сказал командир и вытер ладонью лоб.
  Старший помощник капитана снова взял на себя управление. Я почувствовал легкую вибрацию, когда заработали гребные винты и потоки воды вновь побежали вдоль обшивки корабля, словно осторожные щупальцы.
  — Курс ноль, три, пять.
  Мы снова были в пути.
  — И часто такое бывает? — спросил Шлегель.
  — Иногда они нам надоедают, — признался капитан. — У нашего корабля водоизмещение 4000 тонн. А эта восточногерманская лодка — водоизмещением всего 1300 тонн, класс В… — Капитан вытер руки шелковым платком. Да, времена меняются, уступая место атомному веку. В прежние годы у капитана в руках была бы промасленная хлопчатобумажная тряпка.
  — Откуда вы знаете?
  — По размеру объекта на экране локатора. И кроме того, это их обычный класс. Они ее скопировали с немецкой подлодки устаревшего типа XXI времен войны. Если бы немецкая лодка обрубила нам нос, мы бы еще пол-океана кувыркались, прежде чем нам удалось бы выровняться. У нас лодка чертовски тяжелая, полковник. Да еще проблема с нашей высокой крейсерской скоростью. Вы сами видели, что произошло.
  — Это всегда действует на нервы, когда маленькие обычные подлодки вытанцовывают перед носом, — признался старший помощник капитана. — Они как детки, но с противолодочным вооружением. Когда дело дойдет до боевых действий, к нам на хвост сядут не атомные подлодки красных, а целая свора этих маленьких обычных подлодок. Поэтому они их продолжают строить.
  Шлегель кивнул.
  — Восточные немцы переправляют свое вооружение в польские и русские порты. Северному флоту тоже что-нибудь достанется от их вооружения. Попомните мое слово.
  — А им-то это зачем? — удивился капитан.
  — А вы газеты не просматривали? Русские сели за стол переговоров о германском воссоединении. Вряд ли стоит сомневаться, что они позволят нам — капиталистическим реакционерам — взять все в свои руки, пока они не закончат операцию по перекачке вооружения и имущества. Не так ли?
  — Какие корабли есть у Восточной Германии? Какие подразделения? — спросил капитан.
  Шлегель поманил меня. Я сказал:
  — Фрегаты и береговые подразделения. Понадобилось долгое время, чтобы русские разрешили ГДР строить подводные лодки. Но выслуга у специалистов Народного флота не больше десяти лет. Офицеров готовят в течение четырех лет, причем абитуриентов набирают из тех, кто уже два года тянет свою лямку на нижней палубе. Так что средний стаж у офицеров при выпуске — шесть лет.
  Капитан сказал:
  — Если бы у нас офицеров выпускали через шесть лет подготовки в открытое море, то из нас бы в живых остались только я да доктор Харрис. Моему старшему помощнику только в следующем году доверят выйти самостоятельно.
  Старпом даже не улыбнулся.
  — Шесть лет подготовки! Вы когда-нибудь видели флотилию этих ублюдков, которые пыхтя и дымя проплывают через район учений НАТО или около кораблей другого западного флота? Я дважды видел, как они проходили через самую гущу кораблей в открытом море. Ни тебе сигналов, ни огней — вообще ничего. Плывут, и никакого тебе маневра. Прямо в десяти метрах от эсминца проходят. Отлично знают, что в соответствии с нашими инструкциями по безопасности мы должны уклоняться от столкновения. От этого они себя чувствуют такими сильными и могучими… Шесть лет! Моряки называются! Ублюдки — и больше ничего!
  — Они специально так делают, чтобы узнать наши частоты для радиосвязи в чрезвычайных обстоятельствах, — разъяснил капитан. — Когда они идут на такие пакости, всегда берут с собой суда с оборудованием для радиоразведки.
  — Сволочи, — процедил старпом.
  — Я думаю, у восточных немцев неплохие корабли, — предположил капитан.
  — Первоклассные, — подтвердил я. — Действительно, огромный вклад ГДР в Восточный блок — это прежде всего строительство вспомогательных судов для военно-морского флота. У них есть еще глубоко под землей большие запасы горючего, укрытия для подводных лодок в скалах и хорошо замаскированные якорные стоянки.
  — Воссоединение? Да? — задумчиво спросил капитан, словно он слышал об этом впервые. — Для нас это вроде бы даже и хорошо. Это может откинуть красных назад, к полякам, верно?
  — Верно, — ответил я, — или наоборот — подвинет их к самой Голландии. Это уж кто как думает. Все зависит от того, оптимист вы или пессимист.
  Глава 19
  «Подразделения подводных лодок любых классов, совершавших всплытие в зоне досягаемости ракет класса А противника, считаются уничтоженными».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  — Штурмана на центральный пост!
  Я внезапно проснулся. Дверь была приоткрыта, и из коридора в каюту пробивался тусклый оранжевый свет. Я включил ночник над головой и посмотрел на часы. Была полночь. Койка Шлегеля была пуста, койка Ферди — тоже. Я быстро оделся и поспешил из каюты.
  Сначала дрейфующего льда почти не было, попадались только отдельные небольшие глыбы. Потом гидролокатор начал засекать ледяные глыбы побольше: величиной с машину, величиной с сарай, потом — с блочный дом. И кто их знает: семь восьмых или девять десятых частей этого айсберга скрыты под водой и остаются невидимыми? Да и какая в этом разница. Скрыто под водой достаточно, чтобы стать последней преградой на пути в нашей жизни. Или, как сказал Шлегель капитану, льда в этой глыбе хватит, чтобы охлаждать мартини всю дорогу от Португалии до Лос-Анджелеса.
  Но раз уж вы ушли на глубину, то целиком зависите от водной стихии. А здесь двухкилометровой глубины Норвежского бассейна уже не было. Мы следовали над подводным хребтом Яна Майена в Баренцевом море, где глубина океана измеряется в метрах. Находясь уже восемь часов под полярным паковым льдом, мы могли прогнозировать толщу льда с довольно большой точностью. Но когда мы попадали в зоны скопления обломков льда, предсказать его толщину было значительно сложнее. Я много слышал о таких зимних глубоководных походах, но сам впервые участвовал в нем. И все чаще ловил себя на мысли о лодке, которую они потеряли позапрошлой зимой.
  — Начальника электромеханической службы на центральный пост.
  — Нигде не видно этой проклятой польской подлодки?
  — Две подлодки ушли из зоны локации на юг.
  — В Мурманск. Понаблюдай за ними на гидролокаторе.
  — Да, сэр.
  — Быстрое обмеление, сэр.
  — Будь внимательнее, Чарли. И помедленнее. — Командир повернулся к Шлегелю и ко мне: — Эта глыба льда над нами шириной более километра.
  — Такая большая? — удивился Шлегель.
  — Следующая глыба уже около пятнадцати километров шириной, — сказал капитан. Когда он посмотрел в другую сторону, Шлегель повернулся ко мне и состроил выразительную гримасу. Он был прав, насколько я понял выражение его лица. Этому парню так хотелось повыпендриваться, что теперь ему осталось еще попугать нас своими боевыми шрамами, в том числе и от аппендицита.
  — Говорит капитан. Всему экипажу во всех отсеках соблюдать полную тишину.
  Писк гидролокатора вдруг стал очень громким. Я осмотрел весь персонал центрального поста. Дежурная вахта была одета по полной форме: рубашки и брюки цвета хаки. Но капитан был без своей тужурки, а штурман вообще в полосатой пижаме.
  Уже много лет тому назад американские подводные лодки нанесли на карты рельеф дна арктических морей. Они зафиксировали на картах каньоны и вершины мелководных северных морей, тысячекилометровые прямые и пологие равнины, которые могут служить для быстрой передислокации, как, например, водители рефрижераторов используют европейские скоростные автомагистрали. Однако у водителей рефрижераторов нет над головой огромных скоплений толстого льда. Гигантские плавучие льдины осели своим килем так глубоко, что могут снять скальп любой подлодке, которая отклонилась со скоростной трассы и пытается выбраться на равнину без больших потерь, лавируя в опасных местах.
  — Приближаемся к максимально допустимому давлению, сэр.
  Ферди отступил назад, пропуская капитана мимо себя. Самописец гидролокатора рисовал картину ледовых сводов над нами. Зимой новые образования льда давят своей массой на старые слои, заставляя их опускаться еще ниже под воду. Самописец бесстрастно рисовал диаграмму: вверх-вниз, вверх-вниз, словно температурный листок, с уменьшающейся амплитудой колебаний.
  — Что-то мне это не нравится, Чарли.
  — Так точно, сэр. — На корабле стало неестественно тихо: люди затаили дыхание, боясь почесаться или договорить фразу.
  Стрелка скорости хода показывала восемь узлов, стрелка указателя глубины добралась до семидесяти метров. Единственным шумом, который был слышен, был глухой рокот механизмов и прерывистый писк гидролокатора. Подлодка медленно двигалась вперед. Стрелка гидролокатора пошла еще ниже. Толщина ледового покрытия все возрастала: двадцать пять метров, потом тридцать метров льда над нами. Тридцать пять! Стрелка продолжала ползти дальше. Тридцать шесть! Тридцать семь метров!
  — О господи! Попробуем еще ниже.
  — Экстремальные перегрузки! — Личный состав был в готовности к любому приказу. Двое матросов увернули звук у приборов, и писк стал тише.
  — Погружаемся до 83 метров.
  Мир вокруг нас сужался. Стрелка гидрометра продолжала ползти дальше и добралась уже до отметки «47». Если бы мы остались на первоначальной глубине, то лед пробил бы уже обшивку и воткнулся на полтора метра в корпус над нами.
  — Выполнено, — доложил старпом.
  Капитан почесал нос и повернулся к Шлегелю:
  — Под этим проклятым льдом даже черт ногу сломит.
  Вычислить толщину льда было нетрудно, однако океан в этом месте был мелким, а нам ведь еще предстояло развернуться и двигаться вдоль русского побережья по направлению к Белому морю. А там ледовое покрытие вообще может срастаться с дном. Это было самое опасное место.
  — Эта польская подлодка ушла? — спросил Шлегель.
  — Наш гидролокатор показывает, что она опять идет параллельным с нами курсом.
  — Она села нам на хвост, — предположил Шлегель и взглянул на Ферди.
  — Нет, — ответил капитан, — она скорей всего нас не видит. Вполне вероятно, что она попала в такую же передрягу со льдом, что и мы. У нее дрянной гидролокатор. Она нас сможет засечь только тогда, когда доберется до берега эскимосов.
  — Она знает, что мы здесь?
  — Она знает, что мы где-то здесь. Ее антирадар может слышать, что наш гидролокатор засек ее. Но на свой гидролокатор они нас засечь пока не могут.
  — Однако у нее хорошая скорость, — заметил Шлегель.
  — У них просто карты для этого района получше наших. Ни они, ни мы не можем точно знать толщину льда, но они промеряют глубину лотом — это помогает.
  — Да черт с ней, этой подлодкой, — сказал Шлегель.
  — У нас и без нее дел по самые уши, — согласился капитан.
  — Так всегда было в нашем мире, — вставил свое слово Ферди. — Никто не обращает внимания на малых врагов, боясь только больших противников. Это доказано мировой историей. — Ферди был одет в черный шелковый халат, малиновый платочек был заколот золотой булавкой. Капитан уставился на него, словно только сейчас увидел его наряд. Потом кивнул:
  — Наверное.
  — Обмеление продолжается, сэр.
  Огромные слои ила выравнивали поверхность дна моря, но под слоем ила дно было настолько твердым, что могло выдержать тяжесть подводной лодки. Под нами осталось всего лишь двадцать семь метров воды, а над нами образовывался новый ледяной хребет, как показывали приборы.
  Снова затрепетало нервное перо самописца.
  — Опускаемся еще на семнадцать метров, — приказал капитан.
  Мы погрузились еще ниже. Кривая самописца немного отклонилась от черты, обозначающей нижнюю кромку ледяного покрытия. Я услышал, как Ферди перевел дух. Подводная лодка выровнялась, и самописец плавно нарисовал красивую кривую.
  — Здесь нам придется туго, — произнес капитан. — Лево держать, курс на северо-восток.
  — Впереди лагуна, — сообщил оператор гидролокатора.
  — На каком расстоянии от нас?
  — Около двух километров или немного дальше.
  — Опять влипли.
  Над нами начинался большой ледяной хребет — киль огромной плавучей льдины. На приборе было видно, что она была частью изломанного ледяного хребта, сжатого так сильно, что вся плавучая льдина сильно накренилась. Самописец начертил на тонкой бумаге бешеную амплитуду, похожую на дикобраза.
  — Опускаемся еще на десять метров. Черт бы побрал этот паковый лед! — Капитан начал стирать с воротника рубашки капли холодной воды. Она стала просачиваться из перископа, после того как вода за бортом стала холоднее. Поначалу капающая вода забавляла, но теперь при мысли о водной стихии по ту сторону стального корпуса было уже не до смеха.
  — Так держать, — приказал капитан.
  Теперь под нами начался водоворот встревоженного ила. Эхолот задрожал, пытаясь зарегистрировать глубину сквозь мягкий ил, взбаламученный нашим передвижением.
  — Полный назад! Так держать.
  Пол наклонился, когда гребные винты остановились, а потом начали медленно вращаться в другую сторону. На некоторое время подводная лодка стала неустойчивой, словно заскользила на бегущей волне. Но затем гребные винты погасили скорость, и движение вперед прекратилось. Подлодка содрогнулась от громкого грохота.
  — Стоп, машина!
  Самописец начертил еще целую серию колебаний над темной горизонтальной линией, соответствующей нашему положению. Капитан вдруг прикрыл ладонями лицо, словно его ударили. Но я знал, что он просто прислушивается, как лед царапает обшивку. Звук был такой, словно кто-то когтями царапает металл. Теперь корабль полностью остановился.
  — Ложимся на дно, — приказал капитан.
  Корабль накренился и тяжело ухнул. Цистерна погружения издала глухой стон, и подводная лодка стала ложиться на дно океана. Я потерял равновесие, когда пол накренился больше чем на десять градусов.
  Все уцепились за переборки, трубопроводы или фитинги. Капитан взял микрофон ГГС:
  — Внимание всему экипажу! Говорит капитан. Мы легли на дно. Пока я буду изучать обстановку по гидролокатору, соблюдать полную тишину. Повторяю: соблюдать полную тишину! — Капитан поставил микрофон на место и поманил Шлегеля и меня к пульту управления. Он сел и вытер свой лоб одноразовым платком.
  — Я думаю, полковник, нам нужно поискать другой путь.
  — Где?
  — Нужно идти на юг, пока не найдем окончания плотного льда.
  — Я не очень-то разбираюсь в плотных льдах, капитан, но сомневаюсь, что мы найдем лучший путь. Насколько я знаю, этот лед образуется у самого побережья.
  — Или пока мы не найдем один из морских проходов, которые образуют ледоколы, очищая судоходные пути к Мурманску.
  — Делать нечего, — произнес Шлегель. — Это может угробить все мое дело. Мне нужна телескопическая антенна и радиосвязь в течение ближайших шестидесяти минут.
  — Это невозможно, — хладнокровно ответил капитан. Он вытер лоб свежим платком и, старательно прицелившись, бросил его в корзину, демонстрируя этим полное самообладание и спокойствие олимпийского чемпиона.
  — Впереди вас в двух километрах находится лагуна. Давайте протащим вашу посудину по этому илу и тине и как раз к 12 часам выберемся отсюда. Понятно?
  — Я все отлично понял, — ответил капитан. — Но так не пойдет. Если ваше дело не выгорит, то этому виной непредвиденные обстоятельства. Если же я угроблю свой корабль, то никто не назовет это непредвиденными обстоятельствами.
  — Решение принимаю я, — вкрадчиво произнес Шлегель. Он оглянулся через плечо, но мы уже давно перестали обращать внимание на присутствующих. — Об этом же говорится в приказе, который находится в опечатанном конверте. У вас есть такой же в вашем сейфе за тремя замками. Можете ознакомиться. — Он протянул капитану официальный пакет. Внутри был гербовый лист бумаги с надписью на нем «Директор управления по ведению подводной войны» и пентагоновский печатный бланк со множеством подписей.
  — Для большей убедительности, — предупредил Шлегель, — позволю себе заметить, что у вас в сейфе находится соответствующая директива Объединенного комитета начальников штабов.
  — Здесь нет никого, кто бы позволил мне рисковать моим кораблем, — отрезал капитан. Он оглянулся на меня. Я был единственным, кто бы мог услышать их перепалку.
  — Послушайте, капитан, — сказал Шлегель таким тоном, который мог вывести из любого олимпийского спокойствия. — Вы разговариваете не с каким-нибудь зеленым салагой! Я ходил на всяких там посудинах, когда вы только еще на детских машинках катались. Если я говорю, что корабль должен пройти, то это значит, что я в ваших советах не нуждаюсь!
  — А я говорю…
  — Да, вы считаете, что я ошибаюсь. И вы это можете доказать. И вы сможете доказать свою правоту, если затрете корабль под этим чертовым льдом. Но если вы развернетесь и потащитесь домой, то я в этом случае могу гарантировать, что там вас посадят голой задницей на сковородку. Потому что вы докажете свою правоту, только утопив нас!
  Капитану потребовалось много времени, чтобы осознать последнюю угрозу. Он встал, судорожно вздохнул, снова сел и вытер лоб. Две или три минуты он молчал и собирался с мыслями.
  — Мы пройдем, сынок, — уговаривал его Шлегель, — все будет хорошо, вот увидишь. — Его лицо сморщилось, и я знал по своему опыту, что Шлегель на грани срыва.
  Капитан наконец сказал:
  — Плавучая льдина над нами может быть величиной со здание ООН и твердой, как бетон.
  — Капитан… Там наверху есть один парень… Он едет по дороге к северу от Мурманска, в паршивом русском автомобиле, в снегу по самые стекла. За последние полчаса он то и дело смотрит в зеркало, не видно ли за ним погони. Когда он приедет в условленное место в заброшенном уголке замерзающего мыса, он откроет багажник и настроит антенну своего радиопередатчика, чтобы послать нам сообщение. Делая все это, он рискует своей головой, поскольку верит, что мир — это прекрасная вещь, капитан. И теперь, когда мы сидим в этих апартаментах с кондиционером, с прекрасным мясом, устрицами и брусничным пирогом на ужин, — неужели мы подведем этого парня, который будет вызывать нас и не получит никакого ответа?
  — Мы можем угробить перископ, — сказал капитан.
  — Да все будет нормально, — успокоил его Шлегель.
  Только не подумайте, что лично я был солидарен со Шлегелем в том, чтобы попытать счастья и попробовать проползти под килем этого айсберга. Если уж парень наверху такой нервный, то нечего было и связываться.
  — Ладно, попробуем еще раз, — сказал капитан своему старпому, но уже без тени улыбки на лице. — Пять узлов, не более.
  Гребные винты начали вращаться. Когда вода заструилась по обшивке, пол начал медленно выходить из крена и выравниваться. Я заметил, как капитан что-то шепнул своему старшему помощнику, и был уверен, что он посылает его принести опечатанный пакет из сейфа, прежде чем предпринять новую попытку. Этот капитан не доверял никому. И правильно делал. Я услышал, что самописец снова заработал.
  — Потолок повышается, капитан.
  Капитан всем своим видом показал, что повышение потолка ледяного покрытия на один метр все равно дела не меняет. Но его глаза были прикованы к гидролокатору и к лагуне за ледяной глыбой.
  — Закрыть все люки и отсеки!
  Я услышал металлический лязг замков и уплотнителей на люках в отсеках. Матросы испуганно переглядывались. Зазвенел телефон. Капитан снял трубку. Несколько секунд он слушал, что ему говорит старший помощник. Потом бросил взгляд на Шлегеля.
  — Хорошо, Чарли. Тогда мы все-таки попробуем. — Он положил трубку на место. — Ну что ж, поехали, полковник, — сказал он Шлегелю. Тот изобразил на лице такую тонкую улыбку, что можно было обрезаться.
  Вдруг послышался легкий царапающий звук по обшивке. Мы его отчетливо слышали, потому что все стояли, затаив дыхание. Подводная лодка медленно продвигалась вперед, и от контакта со льдиной ее на один-два градуса повернуло в сторону. Монотонная работа винтов сменилась неустойчивым тарахтением, но потом все вошло в норму. Снова послышался царапающий звук, мы вдруг наклонились вперед, а самописец начертил почти вертикальную линию, соответствующую семнадцати метрам или даже больше. Самописец вернулся в прежнее положение, а потом стал чертить кривую полярного пакового льда толщиной не более четырех метров.
  — Полковник, что-то не видно это чертовой лагуны.
  — Если мы в течение тридцати минут не найдем подходящий пролом в ледовом покрытии, мне придется распорядиться, чтобы запустили пару аквалангистов под этот паковый лед.
  — Ничего хорошего из этого не выйдет, — сказал капитан. — За это время мы продвинемся вперед всего лишь на три корпуса лодки.
  — Капитан, вы что-нибудь слышали о подлодках с «Поларисами» на борту? — спросил Шлегель.
  Капитан не ответил.
  — Я не знаю, каких денег стоит целый флот этих подводных посудин. Но я не думаю, чтобы в этих хитроумных штуках не было приспособлений делать дырки во льду. Не так ли?
  — У нас еще есть полчаса, — сказал капитан.
  — Это точно, — согласился Шлегель и направил свой указательный палец на капитана. — Ну так как, остудим немного ваших ребят? А?
  — Внимание всему экипажу! Говорит капитан. Мы находимся под полярным паковым льдом. Возобновить обычную деятельность, но отсеки не открывать.
  Мы нашли подходящую по размеру полынью — как обычно называют лагуны во льду. Не отрываясь от гидролокатора, капитан начал готовить подлодку к всплытию.
  Мы все находились в электронном отсеке с операторами, приданными для наблюдения.
  — Я помню наизусть все частоты, на которых он должен выйти на связь, — сообщил Шлегель.
  — Может быть, он на связь вообще не выйдет, — предположил Ферди.
  — Мы даем ему два часа времени, и только после этого можем доложить, что радиообмен не состоялся.
  — И что, капитан будет целых два часа держать подлодку на поверхности?
  — Он сделает все, что я ему скажу, — ответил Шлегель, хмуро ухмыляясь. — В крайнем случае его команде придется перекрасить палубу в белый цвет.
  — Это все равно не поможет укрыться от локаторов или магнитных обнаружителей подлодок, — заметил Ферди.
  — Сделайте мне одолжение и не говорите об этом капитану. А то он и так перепуган до смерти, — резко бросил Шлегель.
  — Он наверняка знает про локаторы лучше, чем вы, полковник, — сказал Ферди.
  — Поэтому полковник ничего и не боится, — вставил я.
  — Ну вы там! — недовольно буркнул Шлегель.
  Радиовызов пришел вовремя. Сообщение было на норвежском языке, но русские операторы были бы необычайно глупыми, если бы поверили, что сообщение передано парочкой норвежских рыболовных траулеров, торчащих во льдах.
  — Переходите в радиосеть N4, — было передано очень чисто азбукой Морзе, и потом последовали пять четырехзначных групп.
  Шлегель заглядывал через плечо оператора, пока он расшифровывал радиограмму по кодовым таблицам. Потом он сказал:
  — Передавайте сообщение: «На сегодняшний улов рынок стабильный. На завтра изменений не предвидится». А теперь подождем немного.
  Наш оператор отстучал сообщение и после сигнатуры оставил ключ в покое. Потянулись минуты ожидания. Шлегель улыбался.
  Когда мы вернулись в кают-компанию, Ферди погрузился в кресло, а Шлегель начал щелкать выключателем настольной лампы на карточном столе доктора.
  — Нашему парню это удалось, — произнес он.
  — Нашего парня с переносным передатчиком было слышно на пятерку. Сильный и чистый сигнал. Можно сравнить, пожалуй, только с тактическим передатчиком Северного флота, — заметил я.
  Шлегель оскалил зубы так, как это делают люди на приеме у стоматолога. Видимо, это был знак, что Шлегель переходит в оборонительную позицию.
  — Это был служебный передатчик, — признался он, — который подтвердил рандеву на вертолете.
  Я уставился на него. Так много слов для такого простого сообщения? Неужели нельзя было запустить это в сжатом виде и с большей скоростью?
  — Русский передатчик? — спросил я. — Так, значит, мы по их выбору сели голой задницей в эту лагуну?
  — А чем тебе не нравится эта идея?
  — А теперь только осталось дождаться русских вертолетов? Да они могут раздолбать нас в пух и прах!
  Шлегель согласно кивнул и стал изучать расклад в бридже доктора. Он заглянул в карты обеих сторон и начал играть. Он не стал подыгрывать никому из условных партнеров, ему просто было интересно, что из этой партии выйдет. Не отрываясь от карт, он сказал:
  — За подлодку можешь не беспокоиться, Патрик. Побереги свои молитвы для нас самих. Подлодки там не будет: она поднимется на поверхность, высадит нас и скроется, пока мы ее не вызовем. Насколько я знаю, встреча произойдет не в лагуне, а в другом месте. Нам придется туда добираться пешком.
  — Добираться пешком?! — поразился я. — По этому полю белого ванильного мороженого? Да вы в своем уме?
  — Ты будешь делать то, что я скажу! — рявкнул Шлегель таким же голосом, каким он говорил с капитаном.
  — А если нет? Что вы тогда доложите своему грозному начальству? Что я переел булочек с корицей?
  — Ферди! — окликнул Шлегель.
  Ферди, с интересом слушавший разговор, вдруг вскочил на ноги, скороговоркой пожелал нам спокойной ночи и поспешил из каюты. Когда мы остались одни, Шлегель стал ходить взад-вперед по каюте, механически включая и выключая вентилятор и светильники.
  — Значит, ты не веришь, что контр-адмирал Ремозива прибудет на встречу?
  — За всю свою службу я уже досыта наслушался подобных историй, — возразил я. — Но если даже поверить во все это вранье, которое я слышал, и к этому прибавить объективные предпосылки и то, что я сам знаю, то можно почти с уверенностью сказать, что это скорей всего дохлый номер.
  — Предположим, что ты меня убедил. — Он опасливо оглянулся, не подслушивает ли кто наш разговор. — Допустим, я сказал тебе, что это радиосообщение вынуждает нас теперь продолжать операцию, даже если мы сами уверены, что это фальшивка. Что ты на это скажешь?
  — Я хочу знать весь сценарий.
  — Это как раз то, что я тебе рассказать не могу. — Он провел ладонью по лицу и оттянул уголки рта, словно испугавшись наступления припадка истерического смеха. — Я скажу тебе лишь одно: если завтра нас всех перебьют, а Ремозива не прибудет, то даже такой исход будет удачным.
  — Но для меня — вряд ли, — ответил я.
  — Ты не понял, приятель, — сказал Шлегель. — Потому что если русские там завтра выкинут какую-нибудь штуку и возьмут тебя живьем, то они все равно многого не добьются.
  Я улыбнулся, стараясь изобразить мрачную ухмылку Шлегеля. Я всегда хотел этому научиться, тем более у меня было много причин улыбаться таким манером.
  — Патрик, я серьезно говорю. В этом деле есть секретные инструкции, по которым мне лучше быть убитым, чем взятым в плен. То же самое касается Ферди.
  — А есть ли в этом деле секретные инструкции, согласно которым вы бы побежали и сообщили Ферди: все равно, попадет ли он сам в мешок, а вот меня нельзя оставлять живым?
  — Да, любезный. У тебя не голова, а калькулятор. И где ты столько ума набрался? — Он недовольно покачал головой, но возражать не стал.
  — Хочешь жить — умей вертеться. Таков естественный отбор в природе.
  Глава 20
  «Специфика военных игр такова, что не все проблемы, возникающие в ходе игр, могут быть решены в соответствии с правилами. Поэтому посредничество и контроль за играми должны носить консультативный характер. Контролирующим лицам не рекомендуется самим решать такие проблемы — до тех пор, пока все участники военной игры не изучат данные проблемы адекватным образом».
  Примечания для участников военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Мы стояли на центральном посту, одетые в утепленные белоснежные маскхалаты, что казалось нелепым среди офицеров в рубашках с короткими рукавами. Гидролокатор показывал над нами открытую лагуну, но капитан продолжал стабилизировать подлодку против течения и бороться со своей нерешительностью.
  — Полковник, посмотрите сюда. — Капитан стоял около перископа. Его тон стал почтительным. То ли из-за последнего скандала со Шлегелем, то ли из-за письма из Пентагона, то ли потому, что капитан уже не ждал нашего возвращения обратно. Трудно сказать почему. Шлегель подошел к перископу и настроил резкость. Он с минуту смотрел в окуляры, кивнул и затем предложил взглянуть в перископ. Я смог увидеть только неясные очертания бледно-голубого цвета.
  — Это с прибором ночного видения? — спросил я.
  — А вот так — без него, — сказал кто-то и отключил прибор. В окулярах стало совсем темно.
  — Ничего не видно, — ответил я.
  Ферди тоже взглянул в окуляры.
  — Это просто лунный свет, — насмешливо произнес он и рассмеялся. — Ты думаешь, русские для нас фонари понаставят?
  Это разрядило обстановку, и даже Шлегель улыбнулся.
  — Это лед? — спросил капитан. — Мне наплевать на освещение, но это лед или нет?
  — А что, на гидролокаторе его не видно? — спросил я.
  — Тонкий слой льда гидролокатор может и не показывать, — ответил рулевой офицер.
  — Всплываем, капитан, — сказал Шлегель.
  Капитан кивнул:
  — Перископ вниз. Готовность ко всплытию.
  Подводная лодка закачалась, когда ухнули цистерны, и всплытие закончилось. Удар об лед был таким, словно кузнечный молот со всего размаха опустился на стальную обшивку корпуса, сжатого со всех сторон. Капитан закусил губу. Все смотрели на капитана. Стало ясно, что подлодка получила существенные повреждения. Но было очевидным и то, что наше всплытие, несмотря ни на что, продолжалось. Мы поднялись на поверхность, словно скала, взметнувшаяся из водоворота взбаламученной воды. Капитан уже поднимался вверх по трапу. Я последовал за ним. Высиживать внизу было нечего, мне хотелось посмотреть на все своими глазами. После яркого света флуоресцентных ламп внутри подлодки я все же надеялся хоть как-нибудь рассмотреть бескрайние просторы мерцающего льда. Но мы были в зоне полярной ночи, и только слабый лунный свет освещал темноту и серый туман. Ледяной ветер прорезал мои легкие, словно острый скальпель.
  Только лишь привыкнув к темноте, я смог разглядеть дальнюю оконечность лагуны, где темные воды превратились в пепельные нагромождения льда. Капитан, изучив вмятины на корпусе перископа, посмотрел на огромное ледяное поле, расколовшееся при нашем всплытии на мелкие льдины, которые качались на волнах.
  — Дело плохо, Дэйв? — спросил капитан у начальника электромеханической службы, который отвечал за все — от атомного реактора до рабочих отсеков.
  — Все находится в герметичных отсеках, капитан. Надеюсь, что ничего не пострадало.
  — Все равно нужно все проверить.
  — Понял.
  Шлегель взял капитана за локоть и сказал:
  — Я рассказал вам официальную версию. А сейчас я хочу, чтобы вы запомнили самое главное.
  Капитан наклонил к нему голову, чтобы лучше слышать.
  — Сынок, ты за свою посудину не беспокойся. И на всякие там инструкции тоже наплюй. Но если ты скроешься отсюда и уплывешь, оставив здесь хоть кого-нибудь из нас, ты наживешь себе врага. Врага в моем лице. Тогда я очень разозлюсь, достану тебя хоть из-под земли и кастрирую. Вот это и есть самое главное для тебя, и постарайся это осознать.
  — Просто не стоит заваривать кашу, которую приходится расхлебывать флоту, — сказал капитан. Шлегель громко расхохотался. Капитан раскусил Шлегеля гораздо быстрее, чем я. Шлегель любил разыгрывать из себя этакого грубоватого варвара, чтобы проверить реакцию своих компаньонов. Интересно, удастся ли нам отделаться так же легко, как это удалось капитану.
  — Полковник, ваши ребята готовы к высадке?
  — Давно готовы. — Но легче было сказать, чем сделать. Высокий борт и обтекаемый корпус атомной подлодки усложняли высадку с нее, а высадиться можно было только с прочного выступа или с катера. Мы слезли по складному трапу вниз, перемазавшись об обшивку и задохнувшись от перенапряжения.
  Труп мы взяли с собой. Мы вытащили его из металлического цилиндра, из которого пахнуло испарениями искусственного льда. Труп сидел на грубом деревянном сиденье, которое мы отвязали от него и отправили обратно на подлодку. Потом тело было привязано к двум полозьям, и мы начали свой путь по льду.
  После постоянного флуоресцентного дня в подводной лодке мы оказались в темноте долгой зимней полярной ночи. Облачность была низкой, но сквозь нее все же пробивался лунный свет, который освещал окрестности слабым голубым светом, словно включенный и забытый телевизор в покинутом магазине. Морозный воздух и твердый лед делали каждый звук неожиданно гулким. Даже отойдя от подводной лодки больше километра, мы могли слышать приглушенный разговор сварщиков, изучающих помятый перископ.
  На следующем километре пути все уже почувствовали усталость. Мы остановились и вытащили радиомаяк, который был перестроен на аварийные частоты русского Северного флота. Мы оглянулись на подводную лодку, когда ее палуба снова начала скрываться в пучине.
  — Похоже, они его так и не отремонтировали, — сказал Шлегель.
  — Да, наверное, — согласился я.
  На какой-то момент воцарилась тишина, а затем черное блестящее тело подлодки медленно стало уходить в темные воды Арктики. Никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким, как сейчас. Мы были совершенно одни на целом континенте, полностью состоящем изо льда, плывущем по северным водам.
  — Давайте пройдем еще немного, — предложил я, — а то на этот радиомаяк очень легко настраиваются ракеты с головками радионаведения.
  — Хорошая мысль, — сказал Шлегель, — и заодно перенесем эту тяжеленную штуку. — Он указал на замерзший труп. Тот лежал на боку, похожий на снежный ком, словно кто-то специально катал его по снегу. Мы прошли еще метров двести, сели и приготовились ждать. У нас еще был целый час до назначенного времени встречи. Мы застегнули анораки до самых ушей и надели защитные очки, чтобы иней не накапливался на ресницах.
  От низкой облачности и твердого ровного льда эхом отразился рокот приближающегося вертолета. Казалось, этот шум разнесся на всю округу. Это был КА-26 с двумя коаксальными винтами, которые шумели больше, чем сам двигатель. Вертолет повис над радиомаяком, опустив нос для лучшего обзора пилоту. Так же с опущенным носом вертолет начал кружиться вокруг маяка, обозревая местность, пока не заметил нас.
  — Поисково-спасательная служба, — заметил Ферди.
  — Подлодка смылась. Можно начинать дело, — сказал Шлегель.
  — Вы имеете в виду дело с Ремозивой? — спросил Ферди. Шлегель бросил в мою сторону быстрый взгляд.
  — Да, возможно, — сказал он, — вполне возможно.
  Вертолет сел в огромное облако снежной пыли, поднятой его лопастями. Только после того, как снег немного улегся, мы увидели вертолет приземлившимся в сотне метров от нас. Это был легкий вертолет со сдвоенной хвостовой балкой. Кабина представляла собой всего лишь коробку, над которой размещались два огромных двигателя. Огненные выхлопные газы освещали темноту. Формы вертолета подчеркивались оранжевыми полосками — цветом, принятом во всем мире для лучшего обнаружения как в океане, так и на льду. На всех оконечностях вертолета светились габаритные огни, и даже после того, как винт остановился и очертания вертолета стали трудноразличимыми, габаритные огни продолжали вспыхивать и гаснуть, словно очумелые светлячки летним вечером.
  Шлегель схватил Ферди за локоть.
  — Пускай подойдут. Пусть подойдут поближе.
  — А это, должно быть, Ремозива? — спросил Ферди. Шлегель только недовольно проворчал.
  Человек, который вышел навстречу, открыл дверь со стороны пассажирского сиденья. Он ухватился за раму и спрыгнул на лед, шумно вдохнул морозный воздух. Это был явно не молодой человек, и я только сейчас начал осознавать, что все действительно становится явью.
  — Патрик, лучше идти тебе, — сказал Шлегель.
  — Почему это мне?
  — Ты можешь говорить.
  — Ферди тоже.
  — Ферди слишком много знает.
  — Ладно, ждите меня здесь, — сказал я, поднялся на ноги и пошел навстречу пожилому человеку. На фоне белого снега его было лучше видно, чем меня: он был одет в синюю морскую шинель, но без погон и знаков отличия. Сток. Это был полковник Сток. Он остановился в пятидесяти метрах от меня и поднял вверх ладонь, предлагая мне тоже остановиться.
  — Нам нужно тело, — сказал Сток.
  — Оно здесь.
  — Знаки различия?.. Униформа?.. Все остальное?..
  — И все остальное тоже, — ответил я.
  — Скажите им, чтобы они принесли тело к вертолету.
  — Ваш человек, — крикнул я, — где ваш человек?
  — Он вместе со своим помощником на заднем сиденье. Все в порядке. Идите обратно и скажите им, что все в порядке.
  Я вернулся к остальным.
  — Ну, что ты думаешь? — спросил Шлегель. Я чуть было не сказал, что мне это все совершенно не нравится; но мы еще раньше договорились, что я поверю в сказки и возьму свои слова обратно, как только мне покажут сенсационные заголовки в «Известиях».
  — Он очень приятный собеседник, можете мне поверить.
  — Хватит трепаться, — отрезал Шлегель. — Так что ты думаешь?
  — Он сказал, что Ремозива с его помощником находится на заднем сиденье. Они хотят, чтобы мы принесли тело.
  — Что-то я не понимаю, — сказал Ферди. — Если они взорвут вертолет с трупом в кабине, то как они сами доберутся обратно?
  — Ну вот, Ферди, настало и для тебя время узнать побольше о волшебствах Санта-Клауса!
  — Заткнитесь вы оба! Лучше помогайте тащить этого проклятого жмурика!
  Русские нам не помогли. Сток наблюдал за нами через прибор ночного видения, прикрепленный к силовому агрегату. Поисково-спасательные службы тоже, видимо, оснащались такими приборами, но все равно полной уверенности, что тебя в случае чего заметят, не было.
  Когда мы были в десяти метрах от вертолета, я спросил Шлегеля:
  — А кто-нибудь все-таки может распознать, настоящий ли Ремозива сидит в вертолете?
  — Какая разница? Сейчас самое главное — это труп.
  Я приостановился.
  — Разницы-то никакой. Но этим людям он может быть нужен как вещественное доказательство против Ремозивы. Они могут быть из службы безопасности и держать вашего друга Ремозиву под арестом.
  — Отличная мысль, Патрик, — ответил Шлегель. — Но если мой друг адмирал уже находится под арестом, то мертвец с больными почками, одетый в униформу, им все равно многого рассказать не сможет.
  — У вас цинизма как у гробовщика, — заметил я, и мы дотащили труп к самой двери вертолета. Вдруг я почувствовал, что кто-то сзади схватил меня за кожаный пояс. Видимо, это послужило сигналом, и русский около Стока ударил Ферди в лицо. В этот момент Ферди, наклонившись над трупом, пытался поднять его ноги в дверь кабины. От удара он выпрямился. Следующий удар скользнул поверх его плеча, зато ответный удар Ферди попал в цель. Русский отлетел на открытую дверь, которая громко хлопнула о фюзеляж. Меховая шапка русского свалилась, и я узнал в нем одного из людей Стока, который был с ним в моей квартире.
  Пилот спрыгнул вниз с другой стороны вертолета. Я вскочил на подножку шасси, но Шлегель стащил меня обратно и отбежал сам. Он вскинул руку вверх и выстрелил из ракетницы. Хлопок выстрела был оглушительно громким, и высоко над нами взвилась красная ракета, которая окрасила местность мягким розовым светом.
  Двое на заднем сиденье, толкаясь в дверях, ухватили Ферди за руку, пока Сток боролся с ним. Было даже забавно смотреть на Ферди и на русского, как они кружились и толкались, словно пара подвыпивших танцоров.
  Видимо, после сигнала Шлегеля пилот вскочил обратно на свое место, запустил двигатель, и лопасти винта стали быстро набирать обороты. Вряд ли есть вертолеты, у которых лопасти винта находятся так низко, что могут задеть даже самого высокого человека. Тем не менее вряд ли найдется человек, не пытающийся пригнуться от работающего винта. Когда пилот увеличил обороты, Сток пригнулся. Но затем, испугавшись, что вертолет поднимется без него, подбежал к двери и протянул руку, чтобы ему помогли подняться в кабину. Теперь только один человек держал Ферди за руку, а вертолет уже взметнулся в воздух и завалился в сторону из-за лихорадочных действий пилота. Ферди повис под вертолетом, размахивая ногами и пытаясь достать подножку шасси.
  — Помоги мне, Патрик! Помоги!
  Я был совсем рядом. Труп уже вывалился на лед. Я сбросил перчатку и, нащупав в кармане маленький пистолет Мэйсона, выдернул его из кармана. Ноги Ферди уже оторвались ото льда, и я, словно вратарь, одним прыжком достал его ногу и обхватил своими руками. Вторая нога Ферди болталась в воздухе и пыталась обхватить другую и мои руки. Из-за этого у меня никак не получалось освободить руку с пистолетом и поднять ее. Вертолет с ревом поднимался в темное небо Арктики.
  Оторвавшись от земли, вертолет закружился во все стороны. Потом, видимо, пытаясь сбросить меня, он резко повернулся и наклонился. Я мельком увидел Шлегеля, одиноко стоящего на сером льду и неистово машущего руками, изо всех сил пытаясь оставить хотя бы меня под своим командованием. Я задохнулся от порыва ветра, а затем, открыв глаза и наблюдая, как вертолет с ревом проносит нас над ледовым полем, увидел подводную лодку. Она купалась в серой воде, словно огромный черный кит, окруженный гирляндами из осколков льда. Несколько моряков сновали по верхней палубе подлодки.
  Потом до меня дошло, что мне нужно было стрелять по тонким бортам фюзеляжа в место пилота или хотя бы в направлении подвески двигателя. Но я думал только о человеке, схватившем Ферди за руку, и все свои выстрелы направил в этом направлении. Вдруг я услышал крик боли и почувствовал, что начал падать. Я еще крепче вцепился в ноги Ферди, но это не остановило моего падения.
  
  Трудно сказать, сколько времени это продолжалось: несколько секунд, минут или часов. Я, наверное, пошевелил рукой и почувствовал боль, которая вернула мне сознание.
  — Ферди… Ферди!
  Он не двигался. Его лицо было в крови из-за кровотечения из носа. А его ботинок был вывернут так, что я заподозрил у Ферди перелом лодыжки.
  Лодыжка. Это должна быть лодыжка. Неужели еще что-нибудь? Вряд ли у меня были шансы протащить Ферди больше двадцати метров. Даже если бы я знал, в каком направлении находится подводная лодка и здесь ли она еще.
  Шлегель должен нас найти. Я был в этом уверен. Несмотря на его скотский характер, он нас не бросит на произвол судьбы.
  — Ферди! — Он зашевелился и застонал. — Луна была на северо-востоке, так, Ферди?
  Ферди попробовал кивнуть головой, но не смог. На его лице отразилось, что он со мной согласен. Я снова посмотрел в небо. Сквозь просветы в низких облаках проглядывала луна. Было видно даже несколько звезд. Осталось только найти созвездие Большой Медведицы и по нему найти правильное направление.
  — Подводная лодка, Ферди.
  По его лицу было видно, что он понял.
  — Ты хочешь сказать, что подлодку нужно искать в этом направлении?
  Он не отрываясь смотрел на луну и на мою руку, которую я поднес к его глазам. Ветер гудел так громко, что мне пришлось придвинуться ухом к самому его рту, чтобы услышать его слова.
  — Дальше, — видимо, сказал он. Держа свою руку перед его глазами, я стал поворачивать ее, пока он глазами не подтвердил правильное направление. Потом я медленно поднялся на ноги и осмотрел себя и Ферди. Он был в полубессознательном состоянии, но его лодыжка была, по-видимому, единственным повреждением, которое я смог обнаружить. Поставить Ферди на ноги оказалось делом трудным и долгим, но боль в лодыжке постепенно вернула его в реальный мир.
  — Оставь меня, — прошептал Ферди, когда я начал почти волоком тащить его, стараясь поднять на руки. Своими руками он ухватился за мою шею и изредка пытался помочь идти своей здоровой ногой.
  — Оставь меня и дай мне спокойно умереть, — твердил Ферди.
  — Послушай, Ферди, — разозлился я, — ну-ка соберись, а то я тебя сейчас так соберу!
  — Оставь меня, — сказал Ферди и издал долгий стон боли и утомления.
  — Правой-левой, правой-левой, правой-левой, — громко командовал я. Он вряд ли был в состоянии слушать меня, тем не менее мои усилия не пропали даром, и он время от времени стал опираться на левую ногу.
  Я ошибся, считая, что нужно идти до видимого горизонта.
  Дотащившись до этого места, я убедился, что подводной лодки нигде не было. Я остановился. Но удерживать Ферди прямо оказалось намного сложнее, чем я ожидал.
  — Шлегель наверняка нас уже ищет, — сказал я. Ферди застонал, словно отвечая, что лучше умереть здесь, чем быть спасенным этим отвратительным Шлегелем.
  — Правой-левой, правой-левой, правой-левой, — продолжал я. Иногда влажный густой туман окутывал нас так, что приходилось останавливаться и ждать, пока ветер раздует его с нашего пути.
  — Ради бога, Ферди! Ты хоть иногда перекладывай свой вес на здоровую ногу.
  — Булочки с корицей… — прошептал Ферди.
  — Ты совершенно прав, — ответил я, — это все из-за проклятых булочек с корицей.
  Иногда мне приходилось останавливаться не только из-за тумана. Я останавливался перевести дыхание, и по мере нашего продвижения мои остановки становились все чаще и чаще. Но во всяком случае Ферди уже не требовал оставить его в арктических просторах. Это было хорошим знаком, думал я. Тем более что он еще пробовал шутить о булочках с корицей.
  Со временем становилось все темнее и темнее, и я стал опасаться, что теряю чувство ориентации, так же как и чувство времени.
  Однажды мне показалось, что кто-то свистит. Я остановился:
  — Слушай, Ферди! Свистят! — Но это был всего лишь свист ветра в ледяной гряде.
  — Правой-левой, правой-левой.
  Я говорил не столько Ферди, сколько самому себе. Я давал команды своим собственным ногам давить этот бесконечный снег.
  Становилось все темнее и темнее. И я все чаще натыкался на ледяные глыбы, которые вдруг выступали из мглы. Словно корабли, плывущие сквозь туман.
  — Тут еще одна глыба, Ферди, — сказал я. — Правой-левой, правой-левой, правой-левой. Только бы не отклониться с пути. Вот так, молодчина.
  Когда я видел ярко-красные вспышки впереди себя, то это, видимо, был еще один корабль. «Правой-левой, правой-левой, правой-левой». А свистел только ветер. Ферди и я упорно продирались вперед. Даже когда ледяные глыбы делали боевой разворот, чтобы протаранить нас. Или когда ледяные корабли цеплялись и рвали нашу одежду.
  — Правой-левой, правой-левой. Да убери же ты свою чертову ногу! Ферди, ты — последняя скотина! Ты мог бы для разнообразия свой вес перекладывать и на здоровую ногу. Это же целый центнер булочек с корицей.
  Со всех сторон нас окружили торчащие глыбы льда. Пройти между ними стало еще труднее. Я вытянул вперед руку, чтобы удержаться на ногах. Как вдруг почувствовал, что лед сам встал перед моими глазами.
  — Еще немного, Ферди, — подбадривал я его, — я уже чувствую запах этих чертовых булочек.
  — Они оба сошли с ума. — Это был голос капитана.
  — Правой-левой, — твердил я, прокладывая свой путь по льду. Но он не давал мне идти. И я почувствовал, что топчусь на одном месте.
  — Помогите мне снять здоровяка. — Это был голос доктора.
  — Он мертв, причем уже давно.
  Голос Шлегеля:
  — Был без очков — вот и ослеп от снега, да еще контужен. Доктор, у вас шприц с собой?
  Где-то неподалеку от меня я увидел еще одну сигнальную ракету. И увидел совершенно четко. Я вырывался, чтобы освободиться.
  — Зря старался, — послышался голос Шлегеля, — тащить его все это время. Представляю, в каком он состоянии.
  — По всей видимости, он еще был жив, когда они пошли.
  — А может, и нет, доктор.
  — Отцепись от Фоксуэлла! — Это опять рявкнул голос Шлегеля, а его лицо появилось всего в нескольких сантиметрах от меня. — Я кому говорю, дубина! Отцепись от него!
  Глава 21
  «Распечатка (на листах розового цвета) производится в конце военной игры. Второстепенные, общие и непрерывные действия, не включенные в распечатку, не являются частью военной игры».
  Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
  Несколько раз я почти возвращался в туманный белоснежный мир эфира и антисептических средств. Через окно яркое солнце освещало темно-зеленые сосновые леса, деревья, осевшие под снежным покровом.
  Кто-то приспустил шторы, и комната наполнилась мягким светом без теней. На столике в передней лежали фрукты, цветы и газеты. Читать газетный шрифт было трудно. На краю кровати сидел человек, которого я узнал. На нем был темный костюм, а лицо казалось постаревшим и немного расплывчатым.
  — Он пришел в себя.
  — Патрик!
  Я застонал. Теперь еще одна фигура попала в поле моего зрения, выплыв из-за очертаний спинки кровати, словно сонное, туманное солнце поднялось над бескрайними просторами Арктики.
  — Просыпайся, любезный. У нас еще и других дел полно.
  — Я налью ему немного чая, — сказал Доулиш. — Ничто так не взбадривает, как добрая чашка чая. Разве здесь могут готовить настоящий чай?
  — Где я? — спросил я. Мне не хотелось говорить, но я хотел узнать, где я нахожусь.
  Шлегель ухмыльнулся.
  — В Киркенесе, в Норвегии. Норвежский вертолет доставил тебя с подводной лодки несколько дней тому назад.
  — Это правда? — спросил я у Доулиша.
  — Да уж мы постарались, — ответил Доулиш.
  — Еще бы вы не постарались, — сказал я, — я застрахован правительством на десять тысяч фунтов.
  — Ему уже стало лучше, — заметил Шлегель.
  — Если ты хочешь, мы уйдем… — предложил Доулиш.
  Я очень осторожно помотал головой, словно боясь, что она упадет и закатится под кровать, и ее придется выкатывать оттуда палкой.
  — Где Ферди?
  — Ты знаешь, где Ферди, — сказал Шлегель. — Ты сделал для него все, что смог. Но Ферди умер.
  — За что? — спросил я. — Черт возьми, во имя чего?
  Доулиш разгладил английскую газету. Я увидел заголовок большими буквами: «ГЕРМАНСКИЕ ПЕРЕГОВОРЫ ЗАКОНЧИЛИСЬ, КОГДА КРАСНАЯ КАТЯ ВЫШЛА ИЗ ИГРЫ».
  Доулиш сказал:
  — Вчера утром люди Стока арестовали сестру Ремозивы. Единственное, что они смогли сделать.
  Я переводил свой взгляд то на Доулиша, то на Шлегеля.
  — Так вот из-за чего была заварена вся эта каша — из-за воссоединения Германии.
  — Они загубили все дело, — сказал Доулиш. — Они никак не могли поверить, что адмирал собирается перейти к нам, пока не увидели труп, который вы туда притащили. Все они циники. Совсем как ты, Патрик.
  — Бедный Ферди.
  — Скажи спасибо полковнику Шлегелю, что тебя спасли, — ответил Доулиш. — Это он додумался подключить к поиску локатор. Да еще заставил капитана пойти на риск и использовать локатор прямо под носом у русских.
  — Грубое нарушение мер безопасности, полковник, — заметил я.
  — Мы принесли тебе фрукты, — сказал Шлегель. — Хочешь виноград?
  — Нет, спасибо, — ответил я.
  — А я вам говорил, что он не захочет, — сказал Шлегель.
  — Он все равно еще поест, — ответил Доулиш. — А я, пожалуй, все же попробую. — Он быстро отправил в рот одну за другой две виноградины.
  — Значит, вам было на руку, что они схватили Ферди, — обвинил я Шлегеля.
  — Хороший виноград, — сказал Доулиш. — В это время года наверняка оранжерейный, но зато страшно сладкий.
  — Вы — сволочь, — бросил я.
  — Ферди по самые уши влез в козни Толивера. Ему вообще не следовало идти в поход, но он настаивал на этом.
  — И вы оба потворствовали всему этому?
  — Потворствовали? — переспросил Доулиш. — Значит, ты не хочешь винограда? Нет? Ну тогда я сам все съем. — Он взял себе другую гроздь. — Я бы выбрал вместо этого другое слово. Полковник Шлегель был послан сюда, чтобы помочь нам разобраться в осложнениях Толивера. И мы высоко ценим его помощь.
  — Понятно, — ответил я. — Руками полковника Шлегеля дали Толиверу по шапке. А если Толивер пожалуется министру внутренних дел, то можно сказать, что это работа ЦРУ. И все шито-крыто.
  — Толивер собрался убрать тебя, — сказал Шлегель. — Так что нечего лить слезы по этому поводу.
  — Да уж теперь-то за него возьмутся.
  — Он полностью дискредитирован, — ответил Доулиш, — это все, что мы хотели.
  — А всю грязную работу сделали русские органы безопасности, — добавил я и взял газету.
  «ДВОЕ ВОШЛИ В СОСТАВ ПОЛИТБЮРО, ТРОЕ ВЫВЕДЕНЫ ИЗ ЕГО СОСТАВА». Москва (Рейтер).
  «Первая перетасовка состава Политбюро после исторической отставки Никиты Хрущева была осуществлена в ходе двухдневного совещания Центрального Комитета. По мнению обозревателей, новая расстановка сил приведет к краху все надежды на подписание договора о германском федерализме».
  Я развернул газету. В сводках отмечалось, что курс западной марки начал падать по отношению к курсу доллара и фунта стерлингов. Что и требовалось доказать. Объединения Германии не будет. От аграрного Востока пострадает сельское хозяйство Франции, что будет на руку французским коммунистам. Тем не менее Германия получит свою долю в Общем рынке при распределении прибылей от сельского хозяйства. Вклад Германии в НАТО — примерно треть всех натовских вооруженных сил — скорей всего будет пересмотрен по всем статьям устава Североатлантического союза. Теперь нет нужды американские войска вводить во Францию, которая не является членом НАТО. Тем более в такой сложный период, когда США переходят на полностью наемные вооруженные силы. В противном случае это бы привело к полному выводу американских войск из Европы. И это все в тот момент, когда Россия завершила свой пятилетний план по наращиванию боевой мощи. Действительно, такое дело стоило пары секретных агентов.
  Оба посетителя дожидались, когда я закончу читать.
  — Значит, русские арестовали все семейство Ремозива только на основании факта нашей встречи у вертолета?
  — По-немецки это называется «ответственность всех членов семьи за деяния одного из ее членов», верно? — сказал Доулиш.
  — И вам совершенно безразлично, что с вашей помощью было состряпано обвинение совершенно безвинным людям?
  — Ты все неправильно понимаешь. Это не английские полицейские арестовали вчера утром всех поголовно с фамилией Ремозива. Это была русская милиция. А люди, которых арестовали, очень рьяно трудились для усиления, развития и расширения системы. Той системы, при которой среди ночи хватают людей на основании того, что они могут являться государственными преступниками. Из-за этого я не намерен сокрушаться и терять сон.
  — Значит, главной целью было угробить воссоединение, да? — спросил я.
  — Ты, наверное, слышал, что они там в министерстве иностранных дел получили моделирующий компьютер.
  — Ну и что это может означать?
  — Ничего не может означать. Это уже свершившийся факт. Они промоделировали на нем воссоединение Германии, и им немного не понравился сценарий возможного развития событий.
  Я оторвал себе немного винограда от быстро уменьшающейся грозди. Доулиш сказал:
  — Просто у тебя сейчас депрессия. Это от наркотиков. Ты же знаешь, ты был очень плох.
  — Мэрджори знает, что я здесь?
  — Патрик, я пытался ее найти. Но она ушла из госпиталя. — Он заговорил самым вкрадчивым голосом, на какой был способен: — Она, по-видимому, решила больше не связываться с поставками хлеба и молока.
  — Она уехала в Лос-Анджелес?
  — Мы в этом не уверены, — ответил Доулиш, стараясь мягко открутиться от меня. — Мы только узнали адрес ее семьи в Уэльсе. Такое название, что язык сломаешь. Она, должно быть, там.
  — Вряд ли, — бросил я. — Забудем об этом.
  Я отвернулся от моих посетителей. На мгновение я вспомнил обои, которые я никогда не менял, и Мэрджори, встречающую меня из похода. Теперь книжные полки можно очистить от этих проклятых книг по анемии, но еще нужно поискать заколки для волос за спинкой дивана.
  Я почувствовал жалость к себе, которая отбила весь аппетит. Было больно. Если вы скажете, что эту рану я нанес себе сам, то мне от этого не станет легче. Ферди уже нет, Мэрджори тоже. Удобный маленький мир, который я сам себе создал, исчез, как будто его и не было.
  — Тебя здесь хорошо кормят? — спросил Доулиш.
  — На завтрак была рыба под маринадом, — ответил я.
  — Что я хотел тебе сказать… — начал Доулиш. — У нас тут появились кое-какие проблемы… Есть одно секретное дельце… Я уже давно понял, что такой человек, как он, вряд ли прилетит в Норвегию, чтобы просто привезти кому-то виноград.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"