Его жена возражала. Настаивала, что этого никогда не произойдет, пока в ее теле есть дыхание. Ее непреклонная страсть к этому вопросу удивила бы многих из ее самых суровых критиков. Даже несколько их самых старых друзей были бы ошеломлены ее решимостью не устраивать фотосессию. "Это не так уж плохо", - рискнул один из них. Он был близким другом семьи со времен Калифорнии. Его некогда острое лицо теперь обвисло с возрастом. "Возможно, ему даже полезно было бы уйти".
"Нет", - ответила она с ледяной твердостью. Сидя напротив него в солярии, она потягивала чай из фарфоровой чашки.
"Дети думают, что это хорошая идея", - посоветовал он.
Она рассмеялась над этим. "Почему это меня не удивляет?"
Он напрягся, смущенный ее слегка горьким тоном.
"О, мне очень жаль. Я думал, что все улажено".
"Так и есть". Она вздохнула, ставя чашку на блюдце с тихим щелчком. "Просто они не очень четко все продумывают. Все это знают".
Он предпринял последнюю попытку. "Тогда забудь о детях. Подумай о стране. За последние десять лет дела пошли плохо. Америке нужно возродить надежду. И люди любят его".
При этих словах внешность знаменитой ледяной королевы слегка треснула. Ее глаза наполнились слезами, когда она боролась с воспоминаниями. Все воспоминания - в течение многих лет они были счастливы. Теперь они были горькими, с оттенком великой печали.
Она выпрямила спину, по-видимому, смущенная своей неспособностью контролировать свои эмоции.
"Нет, кэп", - ответила она со стальной решимостью в голосе. "Америка или нет, он мой муж, и я не позволю использовать его как какой-то реквизит".
Так оно и было. Или так она думала.
Через несколько дней после того, как она произнесла то, что, по ее мнению, было последним словом по этому вопросу, она вылетела обратно на восток на уик-энд по сбору средств на борьбу с наркотиками. Хотя она не хотела покидать его - особенно сейчас - врачи настаивали, что с ним все в порядке. На данный момент никаких внезапных изменений в его состоянии не ожидалось. Кроме того, борьба с наркотиками всегда была ее любимым проектом.
Ее беспокоили супружеские заботы, и она ушла от него.
Ее самолет едва успел вырулить на взлетно-посадочную полосу, как за ним приехали.
Это была его дочь, которая предала его. Гонерилья его Лиру. Сейчас ей за сорок, она была молода, когда он поднимался по лестнице на свой высокий пост.
Девочка всегда была полна ненависти к своим знаменитым родителям. Это последнее восстание было скорее актом мести им обоим, чем чем-либо еще.
Ее мать была в воздухе - на пути в Вашингтон. Ее отец был бессилен остановить ее. Идеальное время.
"Ковбойские сапоги, джинсовая рубашка, джинсы", - рявкнула она группе мужчин, которые последовали за ней в комнату ее отца. Они начали послушно рыться в шкафах и бюро.
Одежда была брошена на одеяло.
На протяжении всего этого ее отец сидел, ничего не замечая. Возможно, озадаченно изогнув бровь, когда мужчины работали быстро. Когда-то самое знаменитое лицо в мире, теперь превратившееся в запутанный узел печально знакомых морщин.
Он ничего не сделал, чтобы остановить их, когда незнакомцы начали снимать с него ночную рубашку.
СОРОК МИНУТ СПУСТЯ они были на хребте. Далекие горы колыхались сине-фиолетовыми волнами на плоской равнине. Вверху клочья облаков отражали оттенки оранжевого и красного от огня заходящего солнца.
Джип, в котором они находились, остановился рядом с пустым трейлером для перевозки лошадей. Отец и дочь вышли.
Фотографы ждали. Два вранглера стояли рядом с трейлером, один держал поводья большого желтого паломино. Животное нервно фыркнуло на толпу.
Их немедленно окружила толпа людей. Ее отец, как правило, был дезориентирован.
Он наслаждался поездкой, теплый вечерний воздух пробуждал что-то в туманном облаке, которым был его разум. Но вместе с толпой людей пришло замешательство, почти чувство страха.
"Подключи его к этому", - настаивал другой. Он нетерпеливо кудахтал, проверяя свой экспонометр.
Старика схватили за руки. Он даже не пытался сопротивляться, когда они толкали и втаскивали его на лошадь.
Это было почти знакомое ощущение. Таков был его опыт со многими вещами за последние несколько лет. Он мог почти чувствовать, почти помнить....
Почти, почти, почти.
Он потерялся в море почти. Ему не за что было ухватиться. Не за что было удержать свой рассудок на плаву.
Он давным-давно утонул. Умер. Его разум покинул его. Это был только вопрос времени, когда его тело догонит.
Теперь он был в знакомой обстановке - в пустыне, верхом на лошади. И он даже не знал этого.
Уговоренный спорщиком, он схватил поводья.
Девушка с вытянутым лицом, темными волосами и худощавым телом посмотрела на него снизу вверх. Она была той, кто организовал это событие. Она казалась чем-то очень рассерженной. Может быть, если бы он улыбнулся ей, она не была бы так зла. Он мгновенно забыл улыбаться.
Под ним лошадь сердито фыркнула в воздух. Камеры бешено щелкали.
Люди двигались вокруг, быстро выстраиваясь в очередь. Щелчок, движение. Щелчок, движение.
Лошадь снова фыркнула, царапая толстым копытом потрескавшуюся и пыльную землю.
Люди кружились. Прыгали, скользили, извивались вокруг него. У него начинала кружиться голова.
Громкое ржание.
Другие мужчины выходят вперед, расталкивая тех, у кого камеры. Мир исчезает под ним. Лошадь встает на дыбы, яростно поднимаясь на задние ноги.
"Держите его!"
"Встань под него!"
Скольжение назад. Падение. Земля стремительно приближается к нему.
Его затылок пронзила острая боль. Перед глазами вспыхнули звезды. Внезапная вспышка яркого воспоминания.
Тьма. Затем свет.
Все они были над ним, лица вырисовывались в силуэтах. Позади них маячило бескрайнее оранжевое небо.
И он помнил почти всех из них. Тех, кого он не узнавал, он знал, что никогда раньше не встречал. Он знал. Помнил все. И это было неправильно.
Прежде чем снова потерять сознание, он что-то пробормотал тем, кто стоял над ним на коленях. Одно-единственное слово. Его глаза закатились, и он исчез.
Его дочь виновато обхватила его голову руками, меньше заботясь о здоровье отца, чем о том, что будет делать ее мать, когда вернется домой.
"Что он сказал?" - спросил агент секретной службы, недовольный собой за то, что не был более тверд с дочерью своей подопечной.
"Я не знаю", - сказал его партнер.
"Это звучало как "cure", - прошептал фотограф.
"Исцеление? Как ты думаешь, что он имел в виду?"
Фотограф пожал плечами. "Кто знает, с болезнью Альцгеймера?" он сказал.
Целую вечность на этом пыльном утесе калифорнийской пустыни, с гор Санта-Ана дул легкий ветерок, все стояли в шоке, не зная, что делать.
Они смотрели сверху вниз на усталое, обветренное лицо бывшего президента Соединенных Штатов, плохо понимая, что их несанкционированный трюк раскрыл секрет десятилетней давности, настолько опасный, что вполне мог свергнуть правительство страны, которой он так хорошо служил.
Глава 2
Его звали Римо, и с того места, где он стоял, он не мог разглядеть ни одной вилки или горящего факела.
Не было никаких песнопений. Никаких знамен, как таковых. Несколько знаков тут и там, но они были в лучшем случае слабыми. Единственными реальными усилиями, продемонстрированными протестующими, были их жокейские попытки выставить свои лица напоказ многочисленным телевизионным камерам, которые жужжали на них с тротуара.
Полицейский участок Бронкса за последние несколько недель стал магнитом для протестующих. Сегодня там собралось более двухсот человек.
Прислонившись к пожарному гидранту через дорогу от бурлящей толпы, Римо нахмурился. Постояв на солнце всего несколько минут, он пришел к единственному неизбежному выводу: они просто не собирали толпы, как раньше.
Никто не обращал на него никакого внимания. Да и с чего бы им?
Римо был худощавым мужчиной неопределенного возраста. Рост, вес, волосы - все в нем было определенно средним. Единственное, что наблюдатель мог бы счесть внешне ненормальным в его внешности, - это его причудливо толстые запястья, которые он рассеянно вращал во время волнения. Это был не тот случай.
Пока Римо изучал толпу, его руки были твердо сложены на груди.
Мужчины и женщины были одеты по случаю. Все они были тщательно одеты в строгие дизайнерские джинсы и подходящие рубашки. Кое-где из-за манжеты или мочки уха выглядывали бриллиантовые или золотые аксессуары, но по большей части наиболее показные признаки богатства были проверены в аэропорту имени Джона Кеннеди.
Вереница длинных черных лимузинов ждала, как мрачные часовые, в конце квартала - подальше от камер новостей.
У всех были серьезные лица. В конце концов, расизм и жестокость полиции - это серьезные вещи.
Это случилось снова. Нью-Йорк, уже не оправившийся от простой трагической ошибки, которая переросла в инцидент на расовой почве, был вынужден столкнуться со вторым подобным событием менее чем за два года.
Полиция остановила водителя такси. Мужчина, иммигрант с Гаити, плохо говорил по-английски. Он вытащил свой бумажник и выскочил из машины, крича на полицейских. К сожалению, черную расческу, торчащую из его бумажника, приняли за ствол пистолета. Двое полицейских отреагировали инстинктивно. Они открыли огонь.
Девятнадцать пуль спустя они осознали свою ошибку. Но было слишком поздно.
Таксист погиб на месте. И протесты, которые пошли на убыль после первой ужасной аварии, вспыхнули с новой силой.
Обычная голливудская орда подхватила призыв к действию. Социалистическая элита с обоих побережий спустилась, как хорошо одетая саранча, на ступеньки полицейского участка, где работали два офицера.
И вот они сидели.
В течение дня они скандировали. Ночью они зажигали свечи. И на протяжении всего этого обсуждались сделки и были запланированы обеды. Это был не столько протест, сколько трехнедельная сетевая сессия. Плюс освещение в прессе не повредило их карьере.
С тех пор как двадцать минут назад Римо занял свою утреннюю позицию на тротуаре, он выделил группу знаменитостей, которых знал.
Там были Сьюзен Саранрап и ее спутник, Том Робертс. Римо старался не попадаться им на глаза.
Судя по всему, Саранрап выполнила угрозу снова забеременеть. Но в возрасте семидесяти шести лет ей пришлось привлечь целую команду врачей, вдохновленных Франкенштейном, чтобы привести в порядок ее пыльную матку. Какие бы инъекции они ей ни делали, ее выпученные глаза еще больше вылезали из орбит. Способность моргать над ее фирменными опухшими глазами была утрачена где-то в начале первого триместра.
Знаменитый афроцентричный кинорежиссер Мейс Скри покинул свое место на корте "Лос-Анджелес Лейкерс", чтобы прилететь на сегодняшнее ралли. Его хрупкое тело было облачено в баскетбольную майку оверсайз. Лицо с козлиной бородкой, выглядевшее так, словно его позаимствовали у мультяшного хорька, злобно смотрело на миллионера из-под полей его вездесущей бейсбольной кепки.
Не один, а два бывших мэра Нью-Йорка присоединились к делу. Первым был пожилой мужчина, похожий на лягушку, изголодавшуюся по мухе. Он нашел время протестовать в перерывах между сердечными приступами, случающимися дважды в год.
Второй экс-мэр был одет в тонкий хлопковый свитер, белые шорты и держал теннисную ракетку. Хотя его недоброжелателям было бы трудно в это поверить, этот митинг, казалось, интересовал его даже меньше, чем его пребывание в особняке Грейси. Скучая, сидя на ступеньках участка, он постукивал ракеткой по узловатому колену.
На лестнице, подальше от камер новостей, столпились обычные общественные активисты и зеваки, которые всегда были на расстоянии телефонного звонка, когда злобный призрак расизма поднимал свою уродливую голову.
И руководил ими всеми был министр Хэл Шиттман.
Священник приобрел общенациональную известность еще в восьмидесятых, когда молодая чернокожая женщина заявила, что подверглась нападению со стороны группы белых мужчин. Хуже, чем нападение, был тот факт, что нападавшие вымазали ее экскрементами. Хэл Шиттман с жаром поддержал ее дело, требуя справедливости для этого бедного, напуганного ребенка.
Разрушив жизни мужчин, которых она обвиняла, девушка была разоблачена как лгунья. Хотя было неопровержимо доказано, что молодая женщина сфабриковала всю историю, карьера Шиттмана еще не пострадала в результате его участия в мошенничестве. Действительно, судя по его виду, он не пропустил ни одного приема пищи за последние двадцать лет.
Пурпурный велюровый топ от спортивного костюма был застегнут на большой выступающий живот министра. Соответствующие эластичные брюки были натянуты на его массивные бедра. Его длинные волосы были гладко приглажены и собраны в пышный пучок.
Его пальцы были похожи на десять толстых, темных как ночь сосисок, когда он умоляюще воздел их к небесам. "Как долго!" Министр Шиттман взвыл. Кольца с бриллиантами и золотом стоимостью в десятки тысяч долларов сверкали на его пухлых костяшках пальцев.
Бывший мэр с датой на теннисном корте посмотрел на часы. Даже с такого большого расстояния сверхчувствительные уши Римо услышали, как мужчина пробормотал: "Я тоже задавался этим вопросом".
"Как долго?" Шиттман закричал еще громче. Словно в ответ, открылась дверь. Полицейский детектив средних лет появился на вершине второго лестничного пролета, расположенного дальше от места акции протеста. Каждое его движение было подчеркнуто вежливым, когда он поднес мегафон к своим тонким губам. Его вежливый голос громко разнесся над толпой.
"Добрый день", - объявил он раскатистым, статичным тоном. "Полиция Нью-Йорка прежде всего хотела бы извиниться за то, что заставила вас так долго ждать". Он поднял руку в манящем жесте. "Теперь, те из вас, кто хочет быть арестованным, пожалуйста, упорядоченно пройдите к этой двери. Те из вас, кто не желает быть арестованным сегодня, пожалуйста, оставайтесь на своей нынешней протестной позиции. Полиция Нью-Йорка благодарит вас за сотрудничество ".
Словно привлеченные какими-то скрытыми вокальными феромонами, исходящими от приветливого голоса офицера в штатском, примерно половина из двухсот человек, сидевших вокруг главных ступеней, встали и двинулись к мегафону.
Подобно пурпурному Будде, Шиттман повел свою паству знаменитостей и политиков ко второй лестнице.
"Давайте двигаться дальше", - убеждал он, его мрачное, потное лицо всегда было обращено к ближайшей доступной камере. "Мы не хотим никаких действий с поршнем, если мы опоздаем".
Другие офицеры в форме вышли из-за спины детектива с мегафоном. Когда группа Шиттмана начала выстраиваться в аккуратные очереди, новоприбывшие сотрудники полиции Нью-Йорка начали обрабатывать протестующих внутри.
Несколько человек в форме вышли на улицу, просто чтобы убедиться, что там нет слабослышащих бродяг, желающих, чтобы их заперли. Очередь только начала медленно продвигаться внутрь участка, когда один из молодых полицейских подошел к Римо.
"Извините, сэр", - любезно начал молодой офицер. Он прищурился от солнечного света. "Вы хотели, чтобы вас сегодня арестовали?"
Все в нем и его коллегах было приятным. Римо казалось, что все были приятными. Это раздражало до крайности. Что было частью того, почему он был здесь.
"Нет", - ответил Римо, обводя взглядом толпу. "Мне просто интересно, когда жонглеры и слоны присоединятся к этому цирку с тремя рингами".
"Сэр?" - спросил полицейский.
Его глаза были вежливо уклончивыми - степфордские жены заменили человеческих копов прошлых дней.
"Ничего". Римо вздохнул, качая головой.
Офицер упрямо отказывался уходить. Он рассматривал одежду Римо.
"Ты бездомный?" сочувственно спросил полицейский. Он постарался сохранить беспристрастное выражение лица, когда кивнул на темно-синюю футболку Римо и коричневые брюки Чинос.
Склонив голову, Римо на долгую секунду серьезно задумался над вопросом.
"Нет", - ответил он наконец. "Я просто не могу пойти домой". Это была правда. Для него было слишком опасно идти домой прямо сейчас. Не то чтобы Римо не мог справиться с большинством опасностей. Но это было по-другому.
Римо был мастером синанджу, почетное звание настолько редкое, что в среднем лишь дважды за столетие одному мужчине разрешалось носить этот хваленый титул. Римо был учеником Правящего мастера. Его учителем был Правящий мастер.
Чиун, ибо так звали его учителя, обучал Римо самому смертоносному боевому искусству, которое когда-либо знал мир. И все шло хорошо - более или менее - в течение трех десятилетий.
Но быть самым смертоносным убийцей в мире было всего лишь призванием Чиуна. К вечному сожалению Римо, у хрупкого старого азиата с невероятно быстрыми руками было призвание.
В течение многих лет Мастер Синанджу хотел стать писателем. Поскольку оба мужчины работали на КЮРЕ, правительственное учреждение, настолько засекреченное, что о его существовании в любой момент времени знали только четыре человека, Чиуну было проблематично осуществить свою мечту.
Обычно риск разоблачения самой ужасной национальной тайны, которая когда-либо существовала за короткую двухсотлетнюю историю страны, не имел бы для коварного корейца ни малейшего значения. Но, к счастью для Кюре, долгое время попытки Чиуна заняться писательской деятельностью повсеместно отвергались. Год назад все изменилось.
Все началось с поездки в Голливуд, когда Чиуну удалось заключить контракт на фильм с парой продажных кинорежиссеров. Римо был вынужден оставаться наверху в неведении о деятельности Чиуна, чтобы не навлечь на себя гнев старого азиата. Это было неприятное время.
К счастью для Римо и Кюре, студия, производящая фильм "Мастер Синанджу", обанкротилась. И пока юристы наводняли звукозаписывающие студии и офисы студии "Таурус", собирая все, что могли, с мертвого остова, фильм Чиуна был выставлен на всеобщее обозрение.
С тихим завершением фильма Римо думал, что его головные боли прошли. Он ошибался.
С Чиуном было невозможно ужиться с тех пор, как он вернулся с Западного побережья. Старик, никогда не являвшийся образцом умеренного поведения, в последние три месяца вел себя крайне непостоянно. И большая часть его гнева была направлена на Римо.
Все стало так плохо, что Римо стал использовать любой предлог, чтобы выбраться из дома. Протесты в Нью-Йорке после стрельбы в таксиста были для него находкой.
Римо был выведен из себя первоначальными сообщениями о демонстрациях в вечерних новостях предыдущей ночью. Его сводило с ума то, что протестующие, казалось, мало заботились, если вообще заботились, о человеке, которого застрелили. Любому с функционирующим стволом мозга было ясно, что они просто стояли на трупе, чтобы надуться. И, учитывая его нынешнее настроение, их фальшивое ханжество было всем, что нужно было Римо, чтобы вывести его из себя.
Очередь на лестнице перед ним все еще раздражала своей упорядоченностью. Протестующие знаменитости разрешили сначала обработать анкеты. Обладатель каждого знаменитого лица в толпе хотел войти в это здание последним. Никто не хотел упускать ни секунды свободного времени перед камерой.
Пока министр Шиттман собирал знаменитостей в удобную группу в хвосте толпы, Римо засунул руку поглубже в карман своих брюк. Горсть четвертаков послушно загремела. Он взял две булочки из банка дома. Более чем достаточно.