Истленд Сэм : другие произведения.

Зверь в Красном лесу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  Сэм Истленд
  
  
  Зверь в Красном лесу
  
  
  (Почтовый штемпель: Элизабет, Нью-Джерси. 4 марта 1936 года.)
  
  (Обратный адрес: отсутствует)
  
  Для:
  
  Объединенное братство сталелитейщиков, филиал 11,
  
  Улица Джексона,
  
  Ньюарк, Нью-Джерси, США
  
  Ребята, я уезжаю сегодня!
  
  Мои сумки упакованы, и я направляюсь к новой жизни в России. У меня есть гарантия работы, жилья и учебы для моих двоих детей, как только я сойду с корабля. Они практически выпрашивают квалифицированных мастеров там, в то время как здесь, в Америке, более 13 миллионов безработных. Как вы знаете, есть члены нашего Отделения в Нью-Йорке, которые в настоящее время живут со своими семьями в заброшенных зданиях на Уолл-стрит. Мы боремся друг с другом за подачки в очередях за хлебом. В прошлом месяце я продал за один доллар все медали, которые я выиграл, сражаясь в Аргоннском лесу во время Великой войны.
  
  Приезжайте в Россию, ребята. Вот где будущее. Я понимаю, что покидать дом тяжело, а начинать новую жизнь еще тяжелее, но я знаю, ты так же устал, как и я, от того, что тебя жуют и выплевывают, и от того, что, как мы знаем, принадлежит нам по праву. Разве вам не надоело не спать допоздна и беспокоиться, внесете ли вы арендную плату в этом месяце, иначе вас вышвырнут на улицу?
  
  Советское торговое агентство имеет офис на Манхэттене. На каждом шагу они помогают тем, кто ищет новое начало. Тысячи американцев прибывают в Россию каждый день, и их встречают с распростертыми объятиями. Им все равно, черный ты или белый, главное, чтобы ты был готов работать. В Москве есть свои школы с изучением английского языка, англоязычная газета и даже есть бейсбольная команда!
  
  Я надеюсь, что скоро увижу вас всех снова в великой новой стране, которую строит господин Иосиф Сталин с помощью мужчин и женщин, таких же, как вы и я.
  
  Искренне ваш,
  
  Уильям Х. Васко
  
  
  Западная Украина
  
  
  Февраль 1944
  
  Капитан Грегор Гудзик отметил про себя, когда его лопата вонзалась в мерзлую землю, у скольких скелетов все еще были четки, обвитые вокруг запястий.
  
  К югу от города Цумань, на западной Украине, на грунтовой дороге между селами Олика и Долгошей, лежали руины местечка под названием Мисовичи. Его население никогда не превышало нескольких сотен. Они были фермерами, выделывающими кожу и производящими крепкий алкоголь, известный как самахонка, который приобрел некоторую известность в регионе. Их ничем не примечательный, но размеренный образ жизни навсегда изменился, когда в конце 1918 года солдат по имени Коля Янкевич вернулся в Мисовичи после службы в царской армии. Вскоре после возвращения домой Янкевич заболел вирусом испанского гриппа, который за годы, последовавшие непосредственно за конфликтом, унес жизни большего количества людей, чем сама Великая война. Вирус распространился по городу. Немногие были пощажены. Мертвых хоронили в лесах, в братских могилах, вырытых мужчинами и женщинами, которые сами вскоре были похоронены в тех же самых ямах.
  
  К тому времени, когда эпидемия прошла своим чередом, исчезнув так же внезапно, как и появилась, в деревне Мисовичи никого не осталось.
  
  Опасаясь, что болезнь, возможно, все еще таится в постелях тех, кто умер, в их выцветших портретах на стенах и в ящиках со сломанными столовыми приборами, дома и их содержимое были оставлены гнить. Целые полки с книгами, страницы которых вздулись от сырости, а обложки позеленели от плесени, оставались заброшенными. Половицы прогнулись. Потолки просели, а затем рухнули, разбросав по нижним комнатам переполненные медом ульи и деревянные сундуки с чашами для крещения, подтверждающими документами и свадебными платьями. Улицы и переулки Мисовичей превратились в реки полевых цветов.
  
  Никто больше не говорил об этом городе, как будто это место было стерто из памяти всех, кто жил в близлежащих деревнях Борбин, Милостов и Клевань.
  
  Почти все.
  
  Местный житель по имени Грегор Гудзик думал о жителях Мисовичей и братской могиле в лесу, где все они были похоронены.
  
  Гудзик по профессии был кузнецом. Одно время его бизнес сделал его одним из самых богатых людей в Борбине. Он путешествовал из города в город, вплоть до Ровно и Луцка, с наковальней, мехами, щипцами и молотками на своей тележке. Но быть кузнецом - это нечто большее, чем просто подковывать лошадей весь день напролет. Ему также приходилось быть слушателем. Люди разговаривают с мужчиной, который приходит только раз в месяц, так, как они никогда бы не разговаривали, если бы видели его каждый день. Он терпеливо выслушивал их страхи, надежды и разочарования. Влюбленные и любовницы. Ложь и предательства. Ни одна деталь не была слишком незначительной, чтобы кто-то не захотел сообщить ему об этом. Гудзик молча выслушивал их истории о тщеславии и жалости к себе, именно так он узнал, что значительная часть богатств Мисовичей поблескивает в челюстях их жителей.
  
  К тому времени, как в 39-м началась война, Гудзик подковывал лошадей более двадцати лет. Сначала он воображал, что перспективы его работы могут даже улучшиться, но однажды летом 1941 года его остановила на дороге колонна солдат Красной Армии, отступавших от вторгшейся немецкой армии. Они передвигались в скопище едва функционирующих грузовиков, истощенные лошади тащили перегруженные фургоны, а мужчины ковыляли босиком, их плохо сшитые ботинки давным-давно развалились.
  
  Они быстро конфисковали его фургон, лошадей и все его припасы. Они даже отобрали у него обувь.
  
  Когда Гудзик, рыдая от бессильной ярости, спросил, что ему теперь делать со своей жизнью, командир колонны предложил взять его с собой. В противном случае, как сказали Гудзику, он мог бы попытать счастья с немецкой армией, которая к тому времени находилась всего в нескольких километрах вниз по дороге.
  
  Осознав истинную природу своего затруднительного положения, Худзик согласился. Ему вернули его обувь вместе с лошадью и повозкой, теперь нагруженной ранеными солдатами, и он присоединился к отступающей Красной Армии.
  
  Прибыв в Киев неделю спустя, Гудзик был официально зачислен кузнецом в Красную Армию. Ему выдали форму и звание сержанта.
  
  Сначала Гудзику все это показалось жестокой шуткой, но со временем он понял, что этот поворот судьбы, вероятно, спас ему жизнь.
  
  Обе его лошади погибли зимой того же года. Первая подорвалась на русской мине, когда однажды ночью соскользнула с привязи и забрела в поле. Второй замерз насмерть в городе Пожайстс и был немедленно разрублен на куски для еды. Тележка износилась весной 1942 года. Колеса с железными ободами проваливались на осях, и в конце концов он развалился под весом тысячи подков, которые Гудзик перевозил из литейного цеха на склад снабжения.
  
  Когда он смотрел на развалины своей повозки и беспорядочную кучу подков, разбросанных поперек дороги, Гудзику показалось, что последняя связь с его домом наконец-то оборвалась.
  
  Восприняв это как знак того, что он никогда не вернется туда живым, Гудзик сел на обочине дороги, обхватил голову руками и заплакал.
  
  Свидетелем этого события был известный журналист Василий Семенович Гроссман, который написал статью об этом для красноармейской газеты "Красная звезда". В статье Гроссман превратил обломки фургона Гудзика в символ героической борьбы Красной Армии. Они даже сфотографировали Худзика, на котором было изображено несчастное существо, созданное из грязи и сажи, со спутанными волосами, вытаращенными глазами и дорожками слез, похожими на боевую раскраску, размалеванную по его щекам.
  
  Если бы не эта фотография, мрачное предсказание Худзика вполне могло бы сбыться. Но в залах Кремля его усталое от сражений лицо не осталось незамеченным.
  
  Вскоре после этого Худзик получил медаль, повышение в звании до капитана и приказ о переводе в штаб-квартиру. С тех пор он больше не был возницей повозок и подковщиком лошадей на передовой. Эта работа перешла к другим людям, которые продолжали умирать в большом количестве, их покрытые плесенью кости лежали вперемешку с костями лошадей, погибших вместе с ними, непогребенными в русской степи.
  
  В 1943 году, когда Россия перешла в наступление, Гудзик обнаружил, что направляется в сторону своего дома на западной Украине. Вскоре он даже начал узнавать места и названия на карте. Чем ближе он подходил, тем больше он начинал думать о том, что с ним станет, когда закончится война. Его лошади, повозка и инструменты - все это исчезло, разбросанное по всей России. Худзик знал, что ему придется начинать все сначала, но для того, чтобы начать с нуля, требовался капитал, и откуда, черт возьми, у него могло взяться такое богатство?
  
  Именно тогда Гудзик понял, что пришло время навестить могилы Мисовичей.
  
  Холодным ясным февральским утром 1944 года колонна Гудзика остановилась в двадцати километрах к востоку от Ровно, всего в часе ходьбы от Мисовичей.
  
  Зная, что пройдет несколько часов, прежде чем его отсутствие будет замечено, Гудзик ускользнул, захватив с собой винтовку и лопату.
  
  Братскую могилу было нетрудно найти. Она располагалась в ивовой роще, всего в двух шагах от дороги.
  
  Определив местоположение места, Худзик прислонил ружье к дереву, повесил пальто на сломанную ветку, взял лопату и начал копать. Под снегом был слой твердой промерзшей земли глубиной примерно в длину ладони. Он чуть не сломал лезвие лопаты, пробираясь сквозь него, но под этим слоем забитой льдом грязи земля была лишь покрыта кристаллизацией инея и откалывалась с гораздо меньшими усилиями.
  
  Тела лежали близко к поверхности. Гробы не использовались. На некоторых скелетах была одежда, но большинство было завернуто только в простыни. Трупы были сложены так глубоко, что даже когда яма, которую вырыл Гудзик, доходила ему до груди, казалось, что под ней все еще было больше слоев.
  
  За первый час раскопок он заработал более двадцати золотых зубов, которые он вытащил из челюстей и положил в маленький кожаный мешочек на шее, обычно предназначенный для сыпучих табаков. Он поражался тому, сколько драгоценного металла было вбито в уста тех самых людей, чьи заявления о бедности, когда пришло время платить по счетам, он молча научился презирать.
  
  Пока он смотрел в заполненные грязью глазницы, поворачивая их из стороны в сторону в поисках блеска металла, лица тех мужчин и женщин, которых он знал в Мисовичах, проносились перед его глазами с мерцающей неуверенностью старой пленки, сорвавшейся с катушки.
  
  От пота на спине Гудзика поднимался пар, когда он отбрасывал ребра, лопатки и таз, все еще покрытые хрящами. Затхлый запах костей висел в воздухе вокруг него.
  
  Однажды он прекратил свои раскопки и прислушался, на случай, если кто-нибудь может появиться. Но было слышно только безобидное гудение самолета высоко над облаками. Гудзик провел большую часть своей жизни в этих лесах и всегда был способен скорее чувствовать, чем слышать, когда что-то было не так. Никто не мог застать его врасплох. Не в этом месте.
  
  Гудзик вернулся к работе, расширяя яму, в которой он стоял. Повсюду вокруг него из грязи торчали белые палочки костей, и он откалывал их лезвием своей лопаты.
  
  Внезапно он остановился и поднял голову.
  
  Кто-то был там.
  
  Гудзик осторожно отложил лопату и взглянул на свою винтовку, все еще прислоненную к дереву на краю могилы. Он огляделся, но никого не увидел. Он также не слышал ничего необычного; только ветер в верхушках деревьев и дыхание, вырывающееся из его легких. Как раз в тот момент, когда Гудзик почти убедил себя, что его разум играет с ним злую шутку, он увидел фигуру, идущую по середине дороги со стороны Мисовичей.
  
  Худзик был сбит с толку. В Мисовичах никто не жил. Этой дорогой больше никто даже не пользовался. Ему пришло в голову, что, возможно, он смотрит на привидение.
  
  Незнакомец был гражданским лицом, мягкая кепка с короткими полями сдвинута на затылок, открывая чисто выбритое лицо. Он был одет в короткое коричневое парусиновое пальто с двумя большими накладными карманами на бедрах и двойным рядом пуговиц на груди. Пальто было расстегнуто, а под ним виднелись кожаный ремень и кобура. Через одно плечо была перекинута холщовая сумка с кожаными ремнями, содержимое которой, судя по тому, как мужчина нес ее, оказалось довольно тяжелым.
  
  Хотя мужчина был явно молод, вся молодость исчезла из его глаз, сменившись пустым взглядом, в котором Гудзик узнал затаившиеся кошмары всего, что пережил этот человек.
  
  Вероятно, партизан, подумал Гудзик. В этом регионе их было много, и не всегда было легко определить, на чьей стороне они сражались.
  
  Гудзик пригнулся, предполагая, что этот человек, должно быть, возглавляет патруль. Однако, к его удивлению, больше никто не появился. Мужчина был полностью предоставлен самому себе и, казалось, не обращал внимания на все вокруг.
  
  Что он здесь делает, недоумевал Гудзик. Люди из леса никогда не ходят вот так посреди дороги, как будто боятся дикой природы, которая их окружает. Они держатся в тени сбоку, зная, что дикая местность защищает их. Как может такой одинокий человек быть таким уверенным? Его нервировало, что он не мог найти ответ.
  
  Стоя абсолютно неподвижно, когда человек прошел мимо не более чем в двадцати шагах, Гудзик почувствовал прилив уверенности, что он действительно может остаться незамеченным.
  
  Затем, как только незнакомец поравнялся с Гудзиком, он внезапно остановился и обернулся.
  
  В этот момент Гудзик понял, что этот человек знал о нем все это время. Стоя по грудь в яме, окруженный черепами, ребрами и искореженными позвонками, Гудзик знал, что не может найти слов, чтобы выбраться из ловушки, которую он сам для себя устроил. Кровь, казалось, отхлынула от его сердца. Он еще раз взглянул на свою винтовку, прислоненную к дереву.
  
  Незнакомец проследил за его взглядом.
  
  Гудзик ждал, зная, что он никогда не доберется до своего оружия до того, как мужчина вытащит пистолет. Все, что он мог сделать, это беспомощно ждать, пока мужчина решит, что делать.
  
  Медленно, не говоря ни слова, незнакомец повернулся и продолжил путь вниз по дороге. Вскоре он скрылся из виду.
  
  Только когда звук шагов затих в его ушах, Гудзик снова почувствовал себя в безопасности. Его плечи поникли, когда он выдохнул, тяжело опираясь на лопату, как будто силы покинули его вены. Худзик задумался, стоит ли ему возвращаться. Хватит ли этого, спросил он себя, крепче сжимая кожаный мешочек на шее? Может быть, еще немного. Еще немного золота. Какая им от этого польза сейчас? И тогда я оставлю их в покое и никогда не вернусь. Никогда. Почти наверняка никогда.
  
  Гудзик вернулся к своим раскопкам и с удовлетворением обнаружил, что следующий череп, который он выкопал, был снабжен двумя золотыми зубами. Удовлетворенно хмыкнув, он вытащил их со звуком, похожим на звук разламываемого пополам стебля сельдерея, и сунул в кожаную сумку.
  
  Именно тогда он услышал прямо за своей спиной слабый шорох чьего-то прерывистого дыхания. В ужасе он замер. ‘ Кто там? ’ прошептал он, слишком напуганный, чтобы посмотреть.
  
  Ответа не последовало, но Гудзик все еще слышал дыхание.
  
  Гудзик медленно повернулся, прикрывая лицо лезвием лопаты, и обнаружил, что смотрит на незнакомца.
  
  Мужчина стоял на краю ямы с пистолетом в руке, ствол которого был направлен прямо в лицо Гудзику.
  
  ‘Ты нашел то, что искал?’ - спросил незнакомец.
  
  Гудзик медленно выглянул из-за лопаты. ‘Да!’ - хрипло ответил он, ухватившись за крохотную надежду, что ему, возможно, удастся выкупить свой выход из этого затруднительного положения. ‘Этого достаточно для нас обоих’. Несмотря на свой ужас, он сумел обнажить зубы в улыбке. ‘Много’, - повторил он снова.
  
  С глухим лязгом пуля пробила ржавый металл, прошла через правый глаз Гудзика и пробила затылок.
  
  На мгновение мужчина уставился на Гудзика, лежащего на дне ямы. Затем он вытащил тело, снял форму Гудзика и надел ее на себя. Он закатил пузатый белый труп обратно в яму, бросил туда винтовку, свою собственную одежду и лопату, прежде чем засыпать яму землей до тех пор, пока от кузнеца не осталось и следа.
  
  Он осторожно отряхнул грязь с рукавов, вернулся по своим следам с кладбища и продолжил идти по середине дороги.
  
  
  Москва
  
  
  Кремль
  
  Майор Киров стоял по стойке смирно, его взгляд был прикован к кроваво-красной стене за столом Иосифа Сталина.
  
  В течение последних нескольких минут Сталин игнорировал присутствие майора. Вместо этого он внимательно изучил несколько папок, разложенных перед ним — хотя майор не мог сказать, действительно ли Сталин читал их или просто получал удовольствие от того, что заставлял Кирова нервничать.
  
  К тому времени, когда Сталин наконец отложил документы, рубашка Кирова пропиталась потом насквозь.
  
  Сталин откинулся на спинку стула и поднял голову, желто-зелеными глазами спокойно оценивая человека, который стоял перед ним. ‘Майор Киров’.
  
  ‘Товарищ Сталин!’
  
  ‘Есть ли какие-нибудь известия от Пеккалы?’
  
  ‘Никаких, товарищ Сталин’.
  
  ‘Сколько времени он уже пропал? Два года, не так ли?’
  
  ‘И три месяца. И пять дней’.
  
  *
  
  Пеккала родился в Лаппеенранте, Финляндия, в то время, когда она все еще была русской колонией. Его мать была лапландкой из Рованиеми на севере. В возрасте восемнадцати лет, по желанию своего отца, Пеккала отправился в Петроград, чтобы поступить на службу в элитную царскую кавалерийскую гвардию. Там, в начале своего обучения, он был выделен царем для выполнения особых обязанностей в качестве своего собственного специального следователя. Это была должность, которой никогда раньше не существовало и которая однажды даст Пеккале силы, которые считались невообразимыми до того, как Царь решил их создать.
  
  Готовясь к этому, он был передан полиции, затем Государственной полиции — жандармерии, а после этого царской тайной полиции, которая была известна как Охранка. В те долгие месяцы перед ним открылись двери, о существовании которых мало кто даже подозревал. По завершении его обучения Царь подарил Пеккале единственный знак власти, который он когда—либо носил, - тяжелый золотой диск шириной с длину его мизинца. По центру проходила полоса белой эмалированной инкрустации, которая начиналась с точки, расширялась, пока не заняла половину диска, и снова сужалась до точки с другой стороны. В середину белой эмали был вставлен большой круглый изумруд. Вместе эти элементы образовали неповторимую форму, и вскоре Пеккала стал известен как Изумрудный глаз. Публике мало что еще было известно о нем. Его фотография не могла быть опубликована или даже сделана. В отсутствие фактов вокруг Пеккалы выросли легенды, включая слухи о том, что он даже не был человеком, а скорее каким-то демоном, вызванным к жизни с помощью черного искусства арктического шамана.
  
  На протяжении всех лет своей службы Пеккала подчинялся только царю. За это время он узнал секреты империи, и когда эта империя пала, а те, кто делился этими секретами, унесли их с собой в могилу, Пеккала с удивлением обнаружил, что все еще дышит.
  
  Схваченный во время революции, он был отправлен в сибирский трудовой лагерь Бородок, самый печально известный во всей системе Гулаг, расположенный глубоко в Красноголянском лесу.
  
  Там они забрали у него имя. С тех пор он был известен только как заключенный 4745.
  
  Как только Пеккала прибыл в лагерь, чтобы начать отбывать тридцатилетний срок за преступления против государства, комендант лагеря отправил его в пустыню в качестве разметчика деревьев для лесозаготовительных бригад ГУЛАГа, опасаясь, что другие заключенные могут узнать его настоящую личность. Средняя продолжительность жизни разметчика деревьев из Бородока составляла шесть месяцев. Работая в одиночку, без шансов на побег и вдали от любого человеческого контакта, эти люди умерли от переохлаждения, голода и одиночества. Тех, кто заблудился или упал и сломал ногу, обычно съедали волки. Разметка деревьев была единственным заданием в Бородоке, которое, как говорили, было хуже смертного приговора.
  
  Все предполагали, что он умрет до конца зимы, но девять лет спустя заключенный 4745 продержался дольше, чем любой другой заключенный во всей системе ГУЛАГа.
  
  Провизию для него оставляли три раза в год в конце лесовозной дороги. Керосин. Банки с мясом. Гвозди. Об остальном Пеккале приходилось заботиться самому.
  
  Он был высоким мужчиной, широкоплечим, с прямым носом и крепкими белыми зубами. Его глаза были зеленовато-карими, зрачки имели странный серебристый оттенок, который люди замечали, только когда он смотрел прямо на них. В его длинных темных волосах пробивалась преждевременная седина, а на обветренных щеках густо росла борода.
  
  Он передвигался по лесу с помощью большой палки, узловатый наконечник которой щетинился гвоздями в виде подковы с квадратным наконечником. Единственной другой вещью, которую он нес, было ведро с красной краской для обозначения деревьев, которые предстояло срубить. Вместо того, чтобы использовать кисть, Пеккала окунул пальцы в алую краску и нанес свой отпечаток на стволы. Для большинства других заключенных эти призрачные отпечатки рук были единственным его следом, который они когда-либо видели.
  
  Лесозаготовительные бригады, приезжавшие рубить лес, лишь изредка видели его. То, что они наблюдали, было существом, в котором едва можно было узнать человека. С коркой красной краски, покрывавшей его тюремную одежду, и длинными волосами, обрамлявшими лицо, он напоминал зверя, с которого сняли плоть и бросили умирать, но которому каким-то образом удалось выжить. Его окружали дикие слухи — что он был пожирателем человеческой плоти, что он носил нагрудник, сделанный из костей тех, кто исчез в лесу, что он носил скальпы, сшитые вместе в виде шапки.
  
  Они называли его Человеком с окровавленными руками. Никто, кроме коменданта Бородока, не знал, откуда взялся этот заключенный и кем он был до прибытия. Те же самые люди, которые боялись пересечь его путь, понятия не имели, что это был Пеккала, чье имя они когда-то призывали точно так же, как их предки взывали к богам.
  
  В лесу Краснагольяна Пеккала пытался забыть мир, который он оставил позади.
  
  Но мир, который он оставил позади, не забыл его.
  
  По приказу самого Сталина Пеккала был доставлен обратно в Москву, чтобы служить следователем в Бюро специальных операций. С тех пор Изумрудный Глаз поддерживал непрочное перемирие с человеком, который однажды приговорил его к смерти, но после своего последнего задания, которое привело его глубоко в тыл немецким войскам, Пеккала исчез и теперь предположительно был убит.
  
  *
  
  ‘Но вы, майор Киров, убеждены, что он все еще жив’.
  
  ‘Да, товарищ Сталин, ’ ответил он, - пока я не увижу доказательств, которые убедят меня в обратном’.
  
  ‘Тот факт, что его личные вещи были сняты с тела на поле боя, вас нисколько не убедил. Некоторые могут счесть это достаточным доказательством того, что Пеккалы больше нет с нами’.
  
  Эти вещи состояли из удостоверения личности инспектора, а также его револьвера "Уэбли" с медной рукояткой, который был подарком царя Николая II. Они были найдены советским стрелком по фамилии Стефанов, последним выжившим из зенитного расчета, который был практически уничтожен боями под Ленинградом. После нескольких дней блужданий по оккупированной немцами территории он, наконец, достиг безопасности советских позиций, только для того, чтобы получить приказ сопровождать Пеккалу в качестве проводника обратно в Царское Село, где находилась летняя резиденция царя и то самое поле битвы, с которого он недавно бежал.
  
  Целью миссии Пеккалы было определить местонахождение бесценных инкрустированных панелей Янтарной комнаты, величайшего сокровища Романовых, которое в последний раз видели висящим на стенах Екатерининского дворца.
  
  Первоначальные попытки хранителей дворца снять панели и перевезти их в безопасное место к востоку от Уральских гор потерпели неудачу. Клею, который удерживал фрагменты янтаря на месте, было более двух столетий, и он стал слишком хрупким, чтобы его можно было перемещать. В отчаянии, поскольку наступление немецкой армии грозило в любой момент захватить Царское Село, кураторы решили спрятать панели под слоями обоев и муслиновой ткани. Их ставка на то, что немцы могут поверить, что янтарь уже вывезен, была подкреплена передачей, сделанной по Советскому государственному радио, сигнал которого постоянно контролировался немцами, о том, что янтарь теперь в безопасности в Сибири.
  
  Но обнаружение панелей было лишь частью приказа Сталина.
  
  Если янтарь действительно был обнаружен, Пеккале было поручено уничтожить содержимое комнаты с помощью взрывчатки, а не позволить перевезти панели обратно в Германию.
  
  По словам стрелка Стефанова, к тому времени, когда они добрались до Царского Села, панели не только были обнаружены, но и уже грузились в грузовик для перевозки на железнодорожный узел в Вильно. Оттуда, как узнал Пеккала, янтарь должны были перевезти в город Кенигсберг, где Гитлер распорядился, чтобы он оставался до тех пор, пока панно не смогут установить в качестве части постоянной коллекции в обширном художественном музее, который он планировал построить в австрийском городе Линц.
  
  Надеясь перехватить грузовик до того, как он достигнет железнодорожной станции, двое мужчин всю ночь ехали по Муромскому лесу и подложили заряд динамита к мосту на опушке леса.
  
  На рассвете появились две машины, одна из которых была бронированной, которая была уничтожена в засаде.
  
  Стрелок Стефанов описал майору Кирову, как он и Пеккала затем попали под обстрел нескольких немецких солдат, следовавших в качестве вооруженного сопровождения конвоя. Никто из солдат не выжил в последовавшей перестрелке, и Пеккала приказал Стефанову возвращаться к русским позициям, в то время как он сам готовился уничтожить панели.
  
  Добравшись до укрытия на лесистом склоне, Стефанов остановился, чтобы подождать, пока Пеккала догонит его. Именно тогда, как он сообщил Кирову, он увидел мощный взрыв с того места, где был остановлен грузовик. По прошествии некоторого времени, а Пеккала так и не появился, Стефанов забеспокоился и вернулся на место взрыва.
  
  То, что он нашел, было человеком, лежащим мертвым на дороге, его тело было уничтожено взрывом. Из обугленных останков Стефанов извлек личные вещи Пеккалы и подарил их Кирову по прибытии в Москву.
  
  ‘Товарищ Сталин, ’ сказал Киров, - этот труп был слишком сильно обожжен, чтобы его можно было опознать. Есть шанс, что это мог быть не Инспектор’.
  
  ‘Конечно, если бы это было правдой, ’ возразил Сталин, ‘ тогда Пеккала уже всплыл бы на поверхность. И все же, несмотря на все ваши усилия найти его, этого человека нигде не найти’.
  
  ‘Я мог бы добиться большего успеха, ’ разочарованно ответил Киров, - если бы не тот факт, что каждое дело, которое мне поручали с тех пор, как он исчез, удерживало меня здесь, в Москве, единственном месте, где, я уверен, его нет!’
  
  ‘Почему ты в этом уверен?’
  
  ‘Зачем ему возвращаться сюда, когда это подвергло бы его жизнь опасности?’
  
  ‘В опасности от кого?’ - спросил Сталин.
  
  Киров колебался. ‘От вас, товарищ Сталин’.
  
  Некоторое время Сталин не отвечал.
  
  Слова Кирова, казалось, впитались в красный ковер, в красные бархатные шторы, в пустотелые стены, за которыми змеились скрытые проходы из комнаты в комнату внутри Кремля.
  
  В долгой тишине Киров почувствовал, как затягивается невидимая петля, сжатый кулак узла давит на затылок.
  
  Наконец Сталин заговорил. ‘Почему вы говорите такие вещи, майор Киров? Пеккала выполнил его приказ, даже если сам он не смог вернуться в Москву. Такое поведение могло бы заслуживать медали, если бы я когда-нибудь смог убедить его принять ее.’
  
  ‘Но вы упустили одну вещь, товарищ Сталин’.
  
  - И что это такое? - спросил я.
  
  ‘В радиопередаче, в которой сообщалось, что панели были благополучно перевезены в Сибирь, вы также объявили Янтарную комнату незаменимым государственным достоянием’.
  
  ‘Верно, ’ тихо признал Сталин, ‘ но что из этого?’
  
  ‘Как вам, несомненно, известно, ’ объяснил Киров, - такой указ означал, что Янтарную комнату нельзя было уничтожать ни при каких обстоятельствах. И, сделав такое заявление, товарищ Сталин...’
  
  Это был Сталин, который закончил фразу. ‘Я бы не хотел, чтобы мир знал, что я также был ответственен за его уничтожение’.
  
  Киров знал, что зашел слишком далеко, чтобы теперь повернуть назад. ‘Пеккала должен был быть принесен в жертву. Он, должно быть, знал это с того момента, как вы отдали ему приказ’.
  
  Однако, к удивлению Кирова, Сталин не взорвался в припадке ярости, как он обычно делал при столкновении. Вместо этого он только барабанил пальцами по столу, подыскивая слова, которые могли бы прояснить такое противоречие. "То, что вы говорите, вполне могло иметь место, когда я посылал Пеккалу на задание в 1941 году. Но с тех пор все изменилось. Мы больше не стоим на грани уничтожения. После поражения немецкой 6-й армии под Сталинградом ситуация начала меняться. С тех пор союзники захватили Северную Африку и продвигаются вверх по Италии. Вскоре их войска начнут наступление через северную Европу. Это только вопрос времени, когда немецкая армия будет раздавлена в клещах нашими наступающими силами. То, что случилось с Янтарной комнатой, теперь затмили победы Красной Армии. Но то, что случилось с Пеккалой, этого не произошло. Это он оказался незаменимым, а не янтарь, который я послал его уничтожить. С тех пор как он ушел, я наблюдал, как дела остывают, а преступники ускользают в темноту, потому что только Пеккала мог их поймать. Тем не менее, - Сталин наклонился вперед, проведя руками по столу, - тот факт , что мы не видели никаких следов Пеккалы с тех пор, как он исчез, обязывает любого разумного человека сделать вывод, что он, наконец, исчез навсегда’.
  
  ‘Значит, вы прекращаете поиски?’
  
  ‘Напротив", - ответил Сталин. "Я никогда не утверждал, что я разумный человек’.
  
  ‘Тогда каковы ваши приказы, товарищ Сталин?’
  
  ‘Найди Пеккалу! Обыщи землю, если понадобится! Приведи мне этого тролля-оборотня! С этого момента и до тех пор, пока Инспектор не будет стоять здесь передо мной или пока его кости не будут грудой лежать на этом столе, вы освобождены от всех других заданий.’
  
  Киров стукнул каблуками в знак приветствия, затем направился в приемную, где секретарь Сталина Поскребичев деловито ставил на документы факсимиле подписи своего хозяина.
  
  ‘Майор!’ - воскликнул Поскребычев, когда Киров вошел в комнату.
  
  Погруженный в размышления о том, как он мог бы выполнить приказ Сталина, Киров только кивнул и пошел дальше. Он только что дошел до конца коридора и собирался спуститься по лестнице, которая в конечном итоге привела бы его к выходу, где он припарковал свою машину, когда услышал, как кто-то зовет его по имени.
  
  Это снова был Поскребичев.
  
  Невысокий плотный мужчина с тонкой гирляндой волос, прилипшей к лысой голове, торопливо приближался к Кирову в своих кожаных туфлях, в которых он бесшумно передвигался по своему кабинету, чтобы не потревожить товарища Сталина.
  
  ‘Подождите!’ - сказал Поскребычев, остановившись перед Кировым, на лбу у него выступили бисеринки пота даже после такого незначительного напряжения. ‘Я должен перекинуться с вами парой слов, майор’.
  
  Киров вопросительно посмотрел на него. Он никогда раньше не видел Поскребычева вне его кабинета. Создавалось впечатление, что секретарь не мог выжить ни в какой другой атмосфере, как золотая рыбка, вынутая из аквариума.
  
  Нерешительно Поскребычев сделал еще один шаг к Кирову, пока двое мужчин не встали неудобно близко. Медленно Поскребычев протянул руку и застегнул клапан нагрудного кармана Кирова. Словно загипнотизированный текстурой ткани, он начал разглаживать материал между большим и указательными двумя пальцами.
  
  ‘Что с тобой не так, Поскребычев?’ Выпалил Киров, отталкивая его.
  
  Поскребычев нервно огляделся по сторонам, как будто беспокоился, что кто-то еще может подслушивать. Но в остальном зал был пуст, а ближайшие к ним двери закрыты. Позади них стук пишущих машинок заглушил бы даже громкий разговор в холле. Несмотря на это, Поскребычев придвинулся еще ближе, заставив Кирова опасно откинуться назад. ‘Тебе следует навестить Линского", - прошептал он.
  
  ‘ Лински? Ты имеешь в виду старого портного Пеккалы?’
  
  Поскребычев серьезно кивнул. ‘Линский может помочь вам, майор, так же, как он помог Пеккале’.
  
  ‘Да, я хорошо знаком с выбором одежды Пеккалой, и, поверь мне, Поскребычев, именно ему нужна помощь в этой области. Итак, вы видите, даже если бы я действительно хотел новую форму, чего я не хочу, я могу заверить вас, что я не пошел бы в Лински!’ Говоря это, Киров вернул клапан кармана на место, как будто беспокоился, что его бумажник может пропасть.
  
  ‘Это всего лишь маленький дружеский совет’. Поскребычев терпеливо улыбнулся. ‘Даже мельчайшую деталь нельзя упускать из виду’.
  
  Он сошел с ума, подумал Киров про себя, наблюдая, как Поскребичев возвращается в свой кабинет, шурша туфлями по полированному камню. Этот человек совершенно безумен.
  
  
  (Почтовый штемпель: Нижний Новгород, 14 октября 1936 года.)
  
  Пропущено цензурой, Окружное управление 7 НКВД
  
  Завод Ford Motor
  
  Жилой дом рабочего, блок 3, ‘Либерти Хаус’
  
  Нижний Новгород, Советский Союз
  
  Для:
  
  Объединенное братство сталелитейщиков, филиал 11,
  
  Улица Джексона,
  
  Ньюарк, Нью-Джерси, США
  
  Ребята, вы должны увидеть это место!
  
  Сейчас я работаю на заводе Ford Motor, точно таком же, как у нас на родине, в Руж-Ривер, и им управляет американец, который раньше там работал, — мистер Виктор Герман. Единственная разница в том, что здесь, в России, мне не нужно все время беспокоиться о том, что меня уволят, или о том, что начальство смены дает мне высокую оценку и знает, что у меня нет выбора, кроме как принять ее. У меня есть дом, как они и обещали, а также горячая вода и крыша, которая не протекает. Моя жена счастлива в нашем новом доме, не требующем арендной платы, а моя дочь и мой сын оба ходят в местную школу, где говорят по-английски. Теперь у нас даже есть своя газета. Она называется "Московские новости" .
  
  Это все, на что я надеялся, и даже больше. Я много работаю, но мне вовремя платят, и если я заболею, есть врачи, которые будут лечить меня бесплатно. По выходным мы играем в мяч или для нас есть клубы, где мы можем поиграть в карты и расслабиться.
  
  На случай, если вы думаете, что все хорошие вакансии уже заняты, я здесь, чтобы сказать вам, что еще есть много мест, которые нужно заполнить. Вся эта страна в движении. Они строят мосты, самолеты, железные дороги, дома, все, что вы только можете придумать, и им нужны такие квалифицированные рабочие, как вы. Так что приезжайте! Не ждите больше ни дня. Армторг, российская компания, которая работает из Нью-Йорка, может помочь вам оформить все необходимые документы на эмиграцию, или же есть "Интурист", который может доставить вас сюда по туристической визе. Однако, поверьте мне, как только вы ступите на территорию Советского Союза, вам не захочется возвращаться.
  
  Твои новые друзья ждут тебя.
  
  И твой старый приятель тоже,
  
  Билл Васко
  
  
  Проехав на обратном пути через весь город, Киров поднялся на пять лестничных пролетов к своему офису. Бессознательными за годы повторений движениями он отпер дверь, пересек комнату и плюхнулся в свое потрепанное кресло у плиты.
  
  Тишина, казалось, сомкнулась вокруг него, когда он уставился на пустой стол Пеккалы.
  
  Приказы Сталина никак не повысили уверенности Кирова. Его упрямая вера в то, что Пеккала, возможно, все еще жив, в последнее время стала казаться не столько верой, сколько чистым заблуждением. Конечно, подумал он, если бы Пеккала был где-то там, он бы нашел способ сообщить мне об этом. Почему я не могу принять, что он действительно ушел?
  
  Ответ заключался в одной детали, за которую Киров цеплялся с того дня, как услышал, что Пеккала мертв. Это было не то, что стрелок Стефанов нашел на обгоревшем трупе. Это было то, чего он не нашел — изумрудный глаз.
  
  Киров был уверен, что, даже если бы Пеккала был вынужден оставить все свои другие вещи, он никогда бы не расстался с глазом. Золотой значок был самой ценной вещью инспектора; символом всего, чего он достиг с тех пор, как царь впервые приколол его к своему сюртуку.
  
  Когда его спросили об этом, Стрелок настаивал на том, что на теле не было такого значка, что навело Кирова на подозрение, что Пеккала, возможно, инсценировал собственную смерть и скрылся.
  
  С того дня, как Киров увидел рассыпавшиеся остатки удостоверения личности Пеккалы и искореженные от жары останки "Уэбли", вопрос о пропавшем значке вертелся у него в голове с неумолимым тиканьем метронома. Но Киров сейчас был не ближе к ответу на этот вопрос, чем в начале.
  
  Если бы не Елизавета, он бы давно сошел с ума.
  
  *
  
  Киров впервые встретился с Елизаветой Капаниной незадолго до того, как Пеккала отбыл на свое последнее задание. Она работала клерком в отделе документации главного управления НКВД. Их офис располагался на четвертом этаже, и, чтобы добраться туда, требовалось столько усилий, что большинство людей просто оставляли свои запросы на документы у секретаря на первом этаже и возвращались на следующий день, чтобы забрать файлы, которые для них принесли. Но эти лестничные пролеты были не единственной причиной, по которой люди держались подальше от четвертого этажа. Начальник Отдела документации товарищ сержант Гаткина была женщиной такой легендарной свирепости, что в течение многих лет Киров прислушивался к совету своих коллег из НКВД и держался подальше от четвертого этажа.
  
  Но настал день, когда Пеккала настоял на том, чтобы определенные документы были найдены немедленно. Не имея другого выбора, кроме как попросить их напрямую, Киров поднялся на четвертый этаж. Он понятия не имел, как выглядит сержант Гаткина, но к тому времени, как он добрался до металлической решетки на входе, за которой в пыльной тишине покоились тысячи и тысячи папок НКВД, Киров вызвал на передний план в своем сознании нечто кошмарное.
  
  Он осторожно перенес вес своей руки на маленькую кнопку, выступающую из звонка, установленного на прилавке. Но он опустил ладонь так медленно, что звонок почти не издал звука. Чтобы исправить это со второй попытки, Киров ловко ударил по нему кулаком. Колокольчик издал резкий звон и отскочил от прилавка, как будто сила его удара вернула его к жизни. Колокольчик упал на пол, зазвенев еще громче, чем раньше. Прежде чем Киров смог остановить звонок, он прокатился по узкому коридору и спустился по лестнице на площадку третьего этажа, все время звоня с безумным грохотом, который, казалось, эхом разносился по всему зданию штаб-квартиры.
  
  К тому времени, как Киров забрал колокольчик, у решетки уже ждала какая-то фигура.
  
  Киров мог разглядеть только женское лицо, но он был уверен, что это, должно быть, сержант Гаткина с устрашающим характером. Однако, подойдя ближе, Киров понял, что если человек, который улыбался ему сквозь черные железные прутья, действительно был сержантом Гаткиной, то слухи о ее не менее устрашающей внешности наверняка не соответствовали действительности. Она была хрупкой, с веснушчатыми щеками, круглым подбородком и темными пытливыми глазами.
  
  ‘Товарищ Гаткина?’ нервно спросил он.
  
  ‘О, это не я, - ответила женщина, - но не хотите ли вы, чтобы я привела ее?’
  
  ‘Нет!’ - выпалил Киров. ‘Все в порядке. Спасибо. Я здесь, чтобы забрать документ.’ Он порылся в кармане в поисках клочка бумаги, на котором Пеккала написал номер файла. Неуклюже он просунул скомканный документ под решетку.
  
  ‘Обычно люди сюда не заходят", - заметила женщина, пытаясь расшифровать почерк Пеккалы.
  
  ‘Неужели?’ Киров изо всех сил постарался изобразить удивление. ‘Не могу представить почему’.
  
  ‘Что случилось с колокольчиком?’ - спросила женщина. ‘Он пропал’.
  
  ‘У меня это прямо здесь’. Киров поспешно поставил его обратно на прилавок.
  
  ‘Это колокольчик сержанта Гаткиной", - прошептала женщина.
  
  "У нее есть свой собственный колокольчик?’
  
  ‘Да’. Женщина кивнула.
  
  Следующие несколько мгновений они вдвоем смотрели на миниатюрный серебряный купол, как будто вмятины могли внезапно сойтись, подобно ртути, и снова стать гладкими.
  
  Наконец тишину нарушил клерк. ‘Я только принесу ваши документы, майор", - сказала она, развернулась на каблуках и исчезла в бумажном лабиринте Архива.
  
  Пока он ждал, Киров ходил взад-вперед между двумя закрытыми дверями в обоих концах лестничной площадки. Он начал задаваться вопросом, как получилось, что он никогда раньше не видел эту женщину ни в столовой, ни в вестибюле, ни на лестнице. Должно быть, она новенькая, подумал Киров. Я бы запомнил это лицо. И он начал прикидывать, как бы ему почаще возвращаться сюда и как можно было бы узнать ее имя и выманить ее из-за этих тюремных решеток.
  
  Несколько минут спустя у решетки появилась фигура.
  
  ‘Это было быстро!’ - весело сказал Киров.
  
  ‘Что случилось с моим колокольчиком?’ - произнес хриплый голос.
  
  Внутренности Кирова дрогнули, когда он сосредоточился на солидной матроне с замазанным лицом и копной седых волос, густо ощетинившихся на голове. Воротник ее туники был туго застегнут, и кожа на шее обтягивала его, как верхушка пасхального кулича. Между костяшками ее пальцев была зажата самокрутка machorka, едкий дым от которой окутал ее так густо, что казалось, вся рука женщины тлеет. Так это и есть Гаткина, подумал он.
  
  ‘Мой колокольчик", - повторила женщина.
  
  ‘Он упал", - попытался объяснить Киров. ‘Я поднял его. Никто не пострадал’. Чтобы подкрепить это утверждение, он подошел к прилавку и бодро ударил по колокольчику, но вместо оглушительного звонка тот отозвался лишь глухим звоном металла о металл.
  
  ‘Почему ты здесь?’ - требовательно спросила сержант Гаткина. Казалось, она подвергает сомнению само его существование.
  
  В этот момент открылась одна из боковых дверей, и появилась темноглазая девушка. "У меня ваш документ, майор!’
  
  ‘Спасибо!’ - пробормотал Киров, поспешно выхватывая у нее из рук тускло-серый конверт.
  
  ‘Что-то не так?’ - спросила она.
  
  Ответила Гаткина, ее голос грохотал, как печь. ‘Он испортил колокол’.
  
  ‘Товарищ сержант!’ - ахнула молодая женщина. ‘Я вас там не видела’.
  
  ‘Очевидно’. Презрительно ответила Гаткина. Она обхватила губами сигарету, и кончик ее загорелся маково-красным, когда она затянулась.
  
  ‘Я должен идти", - объявил Киров, ни к кому конкретно не обращаясь.
  
  Молодая женщина слабо улыбнулась. ‘Просто верните это, когда закончите, майор... ’
  
  ‘Киров. Майор Киров’.
  
  Это был тот момент, когда он планировал спросить ее имя, откуда она и не может ли она, случайно, присоединиться к нему за стаканом чая после работы. Но плавный поток вопросов был прерван еще до того, как он начался, товарищем сержантом Гаткиной, которая принялась тушить свою сигарету о столешницу, используя короткие, резкие, колющие движения, как будто ломая шею маленькому животному. Это сопровождалось громким, со свистом выдыханием дыма через ее ноздри.
  
  ‘Когда ты вернешься", - прошептала молодая женщина.
  
  Киров наклонился к ней. ‘ Да?’
  
  ‘Не забудь захватить еще один колокольчик’.
  
  Киров действительно вернулся, и только после этого второго визита он узнал имя темноглазой женщины. И с тех пор он возвращался обратно, с трудом поднимаясь по лестнице на четвертый этаж. Иногда это было по официальным делам, но обычно нет. Это притворство было давно отброшено в сторону.
  
  Ему потребовалось раздражающе много времени, чтобы найти другой колокол, точно такой же, как тот, который он уничтожил, но в конце концов он все-таки выследил один. И когда он передал замену сержанту Гаткиной, она положила ее на протянутую ладонь и смотрела на нее так долго, что Киров почувствовал уверенность, что, должно быть, упустил какую-то важную деталь ее конструкции. Поставив его на прилавок, Гаткина ударила по нему сжатым кулаком и, прежде чем звук затих, ударила еще раз. И еще. Улыбка расплылась на ее лице, когда она ударила в новый колокольчик, оглушив всех в комнате. Наконец, удовлетворенная, она прекратила атаку и позволила шуму раствориться в душном воздухе. Церемония завершилась тем, что майору Кирову подарили старый колокол на память о его неуклюжести.
  
  По этому знаку Киров понял, что отныне его присутствие будет терпимым не только для сержанта Гаткиной, но и для другой сотрудницы Архива, капрала Фады Короленко, чья маленькая головка сидела на ее грушевидном теле так, что Киров напомнил матрешку.
  
  Вместе Киров и эти женщины создали крошечный и эксцентричный клуб, встречи которого проходили в небольшом помещении без окон, используемом для хранения ведер с песком на случай пожара. Расставленные вдоль стен, эти ведра образовывали бордюр вокруг комнаты, их серый песок был усеян окурками сержанта Гаткиной. В центре комнаты Киров и дамы сидели на старых деревянных картотечных ящиках, попивая чай из темно-зеленых эмалированных кружек, которые были стандартной выдачей в каждом советском правительственном здании, каждой школе, больнице и кафе на вокзалах страны.
  
  Встреча с Елизаветой в тот день была одним из самых счастливых моментов в его жизни. С ней ему иногда даже удавалось забыть о зияющей дыре в его жизни, образовавшейся из-за исчезновения Пеккалы.
  
  Но Киров всегда помнил, когда возвращался в свой офис, и он оказывался таким, каким был сейчас, глядя через комнату на пустой стол Пеккалы. Кирову почти показалось, что Инспектор действительно был там, вырисовываясь силуэтом в какой-то серой и затененной форме. Киров упорно отказывался верить в привидения, но он не мог отрицать покалывающего ощущения, что иногда он был не один. Это оставило у него отчетливое ощущение, что его преследует человек, который, возможно, даже не мертв.
  
  Несмотря на его упрямые убеждения, что касается Кирова, то если бы кто-то и придумал, как превратиться в странствующего духа, то это был бы Пеккала, по той простой причине, что он никогда не был полностью от мира сего в первую очередь.
  
  Свидетельством этого было полное пренебрежение Инспектора даже к самым элементарным удобствам животного мира. Хотя у Пеккалы была кровать, обычно он спал на полу. Его блюда, когда он не забывал их съесть, всегда подавались в грязном, кисло пахнущем кафе é Тильзит, где посетители сидели за длинными, голыми деревянными столами, окруженные дымкой табачного дыма. Казалось бы, невосприимчивый к температуре, он носил одну и ту же одежду каждый день в году, независимо от погоды на улице: вельветовые брюки, жилет с глубокими карманами и двубортное шерстяное пальто длиной до бедер, сшитое из материала настолько тяжелого , что его лучше было бы использовать для изготовления штор или ковров.
  
  Киров оставил всякую надежду разгадать тайну, почему Инспектор жил так, как он жил.
  
  И если Сталин прав, подумал Киров, подходя к окну и глядя на городские крыши, я должен теперь посвятить свою энергию разгадке загадки его смерти.
  
  Увидев собственное отражение в стекле, Киров вспомнил о своей странной встрече с Поскребичевым в коридоре Кремля. Пока Поскребычев не упомянул об этом, он даже не думал о покупке новой туники. Но теперь, когда Киров рассматривал свой потрепанный вид в зеркале, он понял, что этот человек был прав.
  
  Манжеты кителя Кирова были потертыми и в пятнах. Оба локтя были залатаны, а внутренняя сторона воротника, отполированная потом, из оливково-коричневой превратилась в гладкую серую, цвета оружейного металла. Стирка мало чем помогла, разве что усадила ткань и поблекло то, что осталось от ее первоначального цвета.
  
  Учитывая нехватку материалов после немецкого вторжения в июне 1941 года, об идее реквизиции новой униформы просто не могло быть и речи. В результате одежде, которую он носил сейчас, было больше двух лет, и он пользовался ею почти каждый день. Но теперь, когда из Соединенных Штатов поступала военная помощь — все, от танков до одежды и банок пятнисто-розового мяса, обычно называемого ‘Вторым фронтом’, — мертвая хватка на такие товары постепенно начала ослабевать, и портные вроде Лински могли находить сырье для продолжения своего ремесла.
  
  Киров ранее убедил себя, что, возможно, сможет прожить еще год в своем нынешнем комплекте одежды. Но если такой человек, как Поскребичев, может заметить недостатки, подумал он, тогда, возможно, в конце концов, пришло время.
  
  И хотя Кирову неприятно было это признавать, Лински был хорошим портным. Не его вина, что Пеккала приказал ему сшить одежду, которая была таким же возвратом к ушедшей эпохе, каким казался сам Инспектор. Киров с большим удовольствием напомнил Пеккале, что Лински был наиболее известен как человек, который шил одежду, используемую для перевязки трупов, выкладываемых на похоронах. Вполне логично, что такой человек, как Лински, должен был стать портным "Изумрудного глаза", тем более что семья Пеккалы занималась похоронным делом в Финляндии.
  
  Добродушная насмешка Кирова скрывала тот факт, что он чрезвычайно стеснялся собственной внешности. Он был высоким, с впалой грудью и возмутительно тонкими икрами. Уши из-за форменной фуражки торчали, а талия была такой тонкой, что он не мог натянуть свой толстый коричневый оружейный ремень с пряжкой, украшенной серпом и молотом, на то место, где ему положено, поперек живота. Самым позорным для Кирова была его тонкая шея, которая, по его собственному мнению, торчала из мандаринового воротника его кителя, как стебель какого-то бледного растения в горшке . С тех пор, как он поступил на службу в НКВД, он носил только стандартную одежду. Его природная бережливость помешала ему фактически заплатить за униформу, когда он мог получить ее бесплатно, даже если стандартная одежда никогда не сидела должным образом.
  
  Может быть, мне пора прислушаться к Поскребичеву, подумал Киров, поднимаясь со стула. В конце концов, я не могу докладывать товарищу Сталину в одежде, пригодной только для поля боя. Внезапно ему пришла в голову мысль, что, возможно, возражение высказал сам Сталин, а Поскребичев просто передал сообщение. От этой мысли его затошнило, поскольку Сталин не замедлил наказать тех, кто не прислушался к его совету. Теперь у него в голове не было никаких сомнений. Пришло время надеть новую одежду. Киров только надеялся, что, если каким-то чудом Инспектор все еще жив, он никогда не узнает об этой поездке в Линский.
  
  Позвякивая ключами от машины в руке, Киров спустился по лестнице на улицу, направляясь с заданием к Линскому.
  
  
  (Почтовый штемпель: Нижний Новгород, 14 июня 1937 года.)
  
  Завод Ford Motor
  
  Жилой блок 3 для рабочих, ‘Либерти Хаус’
  
  Нижний Новгород, Советский Союз
  
  Ребята, я пишу в спешке. Кто бы из вас ни открыл это письмо, я надеюсь, вы прочтете его остальным. Правда в том, что мне может понадобиться ваша помощь. Моя ситуация недавно изменилась. Сейчас слишком много всего, чтобы вдаваться в подробности, но в результате я отправляю свою семью обратно в Америку. Я ожидаю, что это будет только временно, но им понадобится место для ночлега, и поскольку семья моей жены разбросана по всему Среднему Западу, я полагаю, что для нее и детей было бы лучше остаться в районе, где у нее есть такие друзья, как вы. Ей понадобится место для ночлега. Ты знаешь Бетти. Ей многого не нужно, и она будет рада зарабатывать себе на пропитание любым доступным способом. Я бы не просил тебя об этом, если бы это не было действительно важно. Но я спрашиваю тебя сейчас. Я ожидаю, что она снова будет дома по крайней мере через пару месяцев. В зависимости от того, как пойдут дела, я могу последовать за ней через несколько дней или недель, но я думаю, будет лучше, если она и дети уедут сейчас. Я не знаю, слышали ли вы что-нибудь от других, кто приходил, и под этим я имею в виду что-нибудь конкретно обо мне, но если слышали, то просто помните, что у каждой истории есть две стороны. Я объясню все это, когда увижу тебя снова, что, я надеюсь, не займет слишком много времени.
  
  Твой старый друг, Билл Васко
  
  
  Шины видавшего виды салона кировской "Эмки" ритмично постукивали по булыжникам.
  
  Киров, как робот, проехал по одной улице, потом по другой, пока шасси "Эмки" раскачивалось, поскрипывая на изношенных рессорах. Он проехал мимо блокпостов, сооруженных из разорванных железнодорожных путей, которые были на месте с зимы 1941 года, когда передовые части немецкой группы армий "Центр" подошли в пределах видимости Москвы и захват столицы казался почти предрешенным. Теперь эти секции рельсов, сваренные в букеты из ржавого железа, казалось, принадлежали к другой вселенной, отличной от той, в которой сегодня существует Россия.
  
  Наконец Киров подъехал к тротуару возле магазина Лински. Это было на унылой улице, к середине зимы настолько покрытой льдом и снегом, что немногие транспортные средства рискнули бы проехать по ней. Даже летом высокие здания пропускали свет, за исключением тех случаев, когда солнце стояло прямо над головой.
  
  Выходя из машины, Киров остановился и огляделся. Кроме человека, подметавшего слякоть с тротуара большим веником из прутьев на другой стороне улицы, вокруг никого не было. И все же у него было ощущение, что за ним наблюдают. Это же ощущение посещало его так много раз с тех пор, как исчез Пеккала, что Киров начал беспокоиться, не становится ли он параноиком. Стиснув зубы, он осмотрел окна зданий через дорогу, чьи пустые отражения отражали его нервный взгляд. Он оглядел улицу, но там был только подметальщик, повернувшийся спиной к Кирову и методично подметающий тротуар. Наконец, с рычанием разочарования по поводу собственного пошатнувшегося здравомыслия Киров вернулся к своему поручению.
  
  Витрина Линского не менялась все те годы, что Киров знал о существовании этого эксцентричного маленького предприятия. Замысловатые цветочные узоры, выгравированные по углам окна из матового стекла, принадлежали стилю, больше напоминающему девятнадцатый век, чем двадцатый.
  
  Внутри помещение было тесным и плохо освещенным, с потертыми деревянными полами и большим зеркалом в одном конце. С другой стороны помещения находилась платформа, на которой стояли клиенты, когда с них снимали мерки для одежды. Стена за платформой была оклеена темно-зелеными обоями и украшена вертикальными колоннами из плюща с золотым и красным принтом. Эффект был похож на эффект густой живой изгороди, сквозь которую Киров воображал, что может пробраться в секретный сад с другой стороны. Напротив входа находился большой деревянный прилавок, на котором стоял древний кассовый аппарат с латунной табличкой, идентифицирующей его изготовителя как M. Righetti, Bologna. По обе стороны от кассы стояли маленькие лотки с булавками, оторвавшимися пуговицами и потрепанной желтой рулеткой, свернувшейся, как змея, готовая напасть.
  
  За этим стоял сам Лински. Он был худощавым, но хорошо сложенным мужчиной с розовыми щеками, бледно-голубыми глазами и волосами, зачесанными так ровно, что на них могла бы стоять пепельница. У него были тонкие, ухмыляющиеся губы, которые придавали ему выражение постоянного презрения, которое Киров не мог не принять близко к сердцу.
  
  ‘Товарищ Линский", - сказал он, снимая фуражку и ловко засовывая ее под правую руку.
  
  ‘Майор Киров’. Линский склонил голову в формальном приветствии. ‘Товарищ Поскребычев упомянул, что вы, возможно, зайдете’.
  
  Киров почувствовал, как кровь прилила к его лицу, когда он представил, как они, должно быть, смеялись над ним. ‘Я все равно собирался зайти", - пробормотал он.
  
  В уголках глаз старика появились едва заметные морщинки недоумения. ‘Судя по состоянию вашей одежды, майор, вы прибыли ни минутой раньше’.
  
  Челюстные мышцы Кирова сжались. ‘Если бы мы только могли начать", - сказал он.
  
  ‘Конечно", - ответил Линский. Открыв ящик в стойке, он вытащил черную коробочку и порылся в смятых документах внутри. Мгновение спустя он достал письмо и протянул его Кирову.
  
  ‘Что это?’ - спросил он.
  
  ‘Настоящая причина, по которой вы здесь", - ответил Лински.
  
  ‘ Настоящая причина? Я не понимаю.’
  
  ‘Но вы собираетесь это сделать, майор Киров’.
  
  Киров осторожно взял конверт, вскрыл его и вынул листок бумаги, который в нем был. Пока он читал, его голова склонилась набок, как у человека, который внезапно потерял равновесие.
  
  Напечатанное письмо было заказом на новый комплект одежды, в частности, на две пары коричневых вельветовых брюк из хлопка весом 21 унция, три белые льняные рубашки без воротничков с перламутровыми пуговицами, два жилета из темно-серого бедфордского корда и одно черное двубортное пальто из шерсти Кромби на подкладке из темно-синего шелка. Внизу страницы была дата, указывающая, когда одежда должна быть готова.
  
  У Кирова перехватило дыхание, когда он узнал знакомые узоры и материалы. ‘Это одежда для Пеккалы?’
  
  ‘Похоже на то", - ответил Линский.
  
  ‘И это снято две недели назад!’
  
  ‘Да’.
  
  ‘Так ты его видел!’
  
  Линский покачал головой.
  
  Киров поднял листок бумаги. ‘Тогда откуда это взялось? Это было отправлено вам по почте?"
  
  ‘Кто-то подсунул это под дверь’.
  
  ‘Итак, как вы можете быть уверены, что это для инспектора? Я признаю, что не знаю никого другого, кто одевался бы так, но... ’
  
  ‘Дело не только в одежде", - объяснил Лински. ‘Дело в ткани. Никто, кроме Пеккалы, не потребовал бы шерсть Кромби или бедфордский шнур. Это английские ткани, которых у меня просто случайно оказалось немного. И единственный человек, который знает, что они у меня есть, - это человек, который принес их мне до революции, когда я управлял своим бизнесом из Государственного двора в Петрограде! Он оставил ткань мне, чтобы я могла использовать ее для изготовления одежды, которую он хотел. И это то, что я делала много лет, для Пеккалы и ни для кого другого. Измерения принадлежат ему, майор. Не может быть никаких сомнений в том, кто разместил заказ. Они точно такие же, какие он всегда заказывал у меня. Ну, почти точно.’
  
  ‘Что вы подразумеваете под ‘почти’?" - спросил Киров.
  
  ‘Пальто претерпело некоторые изменения’.
  
  ‘Какого рода модификации?’
  
  ‘Маленькие кармашки, их две дюжины, встроенные в левый внутренний клапан’.
  
  ‘ Каков был точный размер этих карманов? - спросил я.
  
  ‘ Четыре сантиметра в длину и два сантиметра в ширину.
  
  Слишком широкий для пули, подумал Киров.
  
  ‘И это было еще не все, ’ продолжил Лински. ‘Он также приказал вставить несколько ремешков в правый внутренний клапан’.
  
  ‘С какой целью? Было ли это ясно?’
  
  Лински пожал плечами. ‘Спецификации касались брезентовых ремней двойной толщины, поэтому все вещи, которые он намеревался носить с собой, должны были быть довольно тяжелыми. Для этого потребовалось укрепить весь правый клапан пальто’.
  
  ‘ Ты говоришь, больше одного ремня?
  
  ‘ Да. Их было трое.’
  
  ‘Соответствовали ли они какой-то определенной форме?’
  
  ‘Не то, чтобы я мог сказать. Я ломал над ними голову довольно долгое время’.
  
  ‘И ты сшил одежду?’
  
  ‘Конечно, в точности по инструкции’.
  
  Киров снова обратил свое внимание на листок бумаги в своей руке. ‘Согласно этому, к настоящему времени все должно было быть собрано’.
  
  ‘Да, майор’.
  
  ‘Но ты говоришь, что не видел Пеккалу’.
  
  ‘Нет’.
  
  ‘Тогда где одежда? Могу я взглянуть на нее?’
  
  ‘Нет, майор. Все пропало’.
  
  ‘Исчез?’ Лоб Кирова наморщился. "Ты хочешь сказать, что кто-то украл одежду?’
  
  ‘Не совсем так, майор’. Лински отодвинул темно-синюю занавеску прямо у себя за спиной, открыв серую металлическую стойку, на которой висело несколько комплектов свежей одежды, ожидающих, когда их заберут владельцы. ‘За день до того, как все должны были забрать, я положил одежду сюда, как я всегда делаю с исходящими заказами. Но когда я приехал сюда на работу на следующий день, одежда пропала. Замок был взломан.’
  
  ‘ Вы сообщили о взломе? - спросил я.
  
  ‘Нет. Ничего не было украдено’.
  
  ‘Но ты только что сказал мне, что тебя ограбили!’
  
  ‘Одежда исчезла, но оплата за заказ осталась в маленькой кожаной сумке, висевшей на стойке бара, где раньше висела одежда’.
  
  ‘И внутри не было никаких сообщений?’
  
  ‘Только деньги’.
  
  ‘У тебя все еще есть та кожаная сумка?’
  
  ‘Да, где-то здесь’. Он порылся в ящике стола и вытащил пакет типа тех, что обычно используются русскими солдатами для переноски своего пайка табака "махорка". Сумки были сделаны из кожаных кругов, в которых затем были пробиты отверстия по краям. Через отверстия был продет кожаный шнурок и туго натянут, придавая сумке форму. Кисет, который Лински протянул Кирову, был, как и большинство кисетов такого типа, сделан из мягкой замшевой кожи, поскольку предназначался для ношения на шее солдата, где у табака было больше шансов остаться сухим.
  
  ‘Какой тип оплаты был использован?’ - спросил Киров. ‘Золото? Серебро?’
  
  ‘ Боюсь, ничего столь экзотического. Просто бумажные заметки. Вот и все.’
  
  ‘ На них было что-нибудь написано? Возможно, там было послание.’
  
  ‘Я думал об этом, ’ ответил Лински, ‘ но это была всего лишь пригоршня денег, подобные которым вы найдете в кармане каждого человека, проходящего мимо этого магазина’.
  
  ‘И все это произошло почти неделю назад’.
  
  ‘ Пять дней, если быть точным.’
  
  ‘И почему ты никому не сказал до сих пор?’
  
  ‘Я так и сделал", - ответил Линский. ‘Я сказал товарищу Поскребичеву на следующий день после исчезновения одежды, когда он пришел, чтобы купить себе новую гимнастерку’.
  
  ‘Позволь мне прояснить это, Лински. Вы не доверяете мне настолько, чтобы сообщить, что сам Пеккала, с которым я проработал более десяти лет, по всей вероятности, стоял прямо здесь, в этом магазине, когда весь мир думает, что он мертв, и все же единственный человек, которому вы решили довериться, - это Поскребичев?’
  
  Теперь Лински перегнулся через прилавок. Мгновение он ничего не говорил, а только пристально смотрел на Кирова, его зрачки были цвета старого ледника. ‘Вы не возражаете, если я буду говорить прямо, майор?’
  
  ‘Я представляю, что ты собираешься сделать, возражаю я против этого или нет’.
  
  ‘В этом мире всегда была лишь горстка людей, которым я доверял, - сказал Лински, - и вы и ваши головорезы из внутренней безопасности убили большинство из них давным-давно. Я не подвергаю сомнению вашу лояльность, майор, только мне интересно, на ком в конечном счете держится эта лояльность. Что касается Поскребичева, мы с ним уже много раз говорили о Пеккале, и я знаю, что он, как и я, сделал бы все, чтобы помочь Изумрудному Глазу. Я могу только надеяться, что его инстинкты верны и что вы воспользуетесь любой помощью, которую мы можем предложить, чтобы гарантировать безопасное возвращение Пеккалы.’
  
  ‘По крайней мере, в этом мы можем согласиться", - сказал Киров, протягивая Линскому кожаный кисет с табаком.
  
  Лински поднял руки в знак отказа. ‘Придержите это, майор. Возможно, в один прекрасный день вы сможете вернуть это нашему общему другу. А теперь, ’ он указал на платформу на другой стороне комнаты, ‘ если вы не возражаете встать вон там, мы можем примерить вам вашу новую форму.
  
  ‘Это действительно необходимо сейчас?’ - спросил Киров.
  
  Линский понимающе взглянул на него. ‘ Иначе зачем бы вам быть здесь, товарищ майор?
  
  *
  
  После краткого разговора с майором Кировым в коридоре перед кабинетом Сталина Поскребичев вернулся к своему столу и немедленно возобновил проставление штампов на официальных документах. Но его руки дрожали так сильно, что он продолжал размазывать факсимиле подписи Сталина. В конце концов, он был вынужден отложить его в сторону. Он сложил руки на коленях и глубоко вздохнул, пытаясь замедлить сбивающийся ритм своего сердца.
  
  С тех пор как Линский доверился ему, Поскребичев знал, что не может пойти к Сталину с новостями. Что касается Босса, Пеккала был либо мертв, либо скоро будет мертв, если он когда-нибудь появится. Несмотря на то, что Сталин сказал майору Кирову, Поскребичев по опыту знал, что смертные приговоры, подобные тому, который был вынесен Пеккале, редко, если вообще когда-либо, отменялись. Сейчас только Киров мог помочь Пеккале, и преданность Поскребичева Инспектору требовала, чтобы он передал майору то, что узнал в магазине Линского. Но как? Он не смог позвонить Кирову. Прослушивались все линии связи в Кремле, даже те, которые шли из кабинета самого Сталина. То же самое относилось к телеграммам и письмам. Поскребычев не решился лично подойти к майору, опасаясь, что за ним будут наблюдать по пути. Если бы это произошло, были бы заданы вопросы, и эти вопросы закончились бы тем, что его мозги размазало бы по стене тюрьмы на Лубянке. Проходили дни, пока Поскребычев изо всех сил пытался найти решение. Драгоценное время терялось впустую. Как раз когда Поскребычев был на грани отчаяния, Сталин вызвал Кирова на совещание. Поскребычев знал, что это был бы его единственный шанс, но он не мог просто выболтать это там, в залах Кремля, где уши были прижаты к каждой двери и немигающие глаза выглядывали из каждой полированной латунной замочной скважины. Все, что он мог сделать, это направить "Киров" в правильном направлении и надеяться, что майор сделал так, как ему было сказано.
  
  Но теперь его разум был полон сомнений. Он не пойдет, подумал Поскребычев. Кирову никогда бы не пришло в голову, что я могу знать что-то ценное, кроме тех обрывков информации, которые Сталин разрешает мне подслушивать из своего кабинета, как хлебные крошки, сметенные со стола собакой, чтобы она полизала их после еды.
  
  Но на этот раз все было по-другому.
  
  Несмотря на риск, Поскребычев не сожалел о том, что сделал, и не пошел бы на такой риск ни для кого, кроме Изумрудного Глаза.
  
  Причиной этого было то, что он и великий Инспектор поделились собственным секретом, который, если бы Пеккала когда-либо разгласил его, несомненно, стоил бы Поскребичеву жизни. Но Поскребычев без тени сомнения знал, что с Пеккалой его тайна будет в безопасности. Сам факт, что Пеккала никогда не использовал это знание в качестве рычага давления на него и даже не упоминал об этом мимоходом, был тем, что теперь заставляло Поскребичева делать все, что он мог, от имени Изумрудного Глаза.
  
  Все это было связано с шуткой. На самом деле, несколько шуток, все они были придуманы Сталиным и обрушены на его секретаря. Их было три или четыре в год, и они варьировались от отпиливания ножек от письменного стола Поскребичева до полного демонтажа его, так что он рухнул на него, когда он открыл главный ящик. Были и другие, менее вдохновенные, такие как день, когда телохранитель Сталина Паукер по приказу Сталина бросил его в утиный пруд после того, как Поскребичев признался, что не умеет плавать.
  
  Когда Поскребычев описал эти события тем немногим друзьям, которые у него были, он был удивлен и разочарован, обнаружив, что никто из них на самом деле ему не поверил. Товарищ Сталин не стал бы вести себя подобным образом, сказали они ему. Босс - слишком серьезный человек, чтобы забавляться простым легкомыслием.
  
  Чего их закрытые ставнями умы так упорно не могли понять, так это того, что эти шутки и жестокость, лежащая в их основе, раскрывали об истинной природе Сталина больше, чем все, что они могли когда-либо выжать со страниц Известий .
  
  Если бы они только могли быть свидетелями того, как Паукер описывал Сталину, как на процессе над Николаем Бухариным, одним из самых верных последователей Сталина, обвиняемый умолял суд уведомить Босса, когда его уводили на расстрел, почти не подозревая, что приказ о казни отдал сам Сталин. Обезьяноподобными жестами Паукер разыграл сцену, царапая когтями стены и обещая загладить вину за преступления, которых он никогда не совершал.
  
  Сталину это так понравилось, что он приказал Паукеру рассказать эту историю дважды. Каждый раз Сталин плакал от смеха, хватая ртом воздух, пока, наконец, не выпроводил всех из своего кабинета. Остаток дня из комнаты доносились приступы хихиканья, когда Сталин прокручивал в голове выходки Паукера.
  
  Но было не до смеха, когда вскоре после этого Сталин приказал расстрелять самого Паукера у стены Лубянки.
  
  После того, как стол Поскребичева рухнул, и воронье кудахтанье Сталина донеслось до него через скрипучий интерком, внутри него что-то оборвалось. Поскребычев сделал то, чего, как он думал, он никогда бы не сделал. Он отомстил.
  
  Зная, с какой придирчивостью Сталин следил за своим окружением, Поскребичев дождался, пока Сталин уйдет на совещание, затем прокрался в кабинет своего хозяина и начал переставлять предметы в комнате. Стул. Часы. Занавески. Пепельница. Он сдвинул их всего на доли сантиметров, так что перемещение каждого предмета само по себе осталось бы незамеченным. Но в совокупности эффект был именно таким, как и предполагал Поскребычев. Когда Сталин прибыл в свой кабинет, он был доведен почти до безумия каким-то безымянным беспокойством, источник которого он не мог понять. После ухода Босса Поскребычев заменил все в точности так, как было раньше, что только усилило ужас Сталина, когда он появился на следующий день.
  
  На краткий миг Поскребычев поверил, что совершил идеальный акт мести. Затем Пеккала вышел с совещания в кабинете Сталина и, остановившись у стола Поскребичева, очень осторожно сдвинул черную коробочку переговорного устройства на ширину волоска в сторону. Между ними не было сказано ни слова. В этом не было необходимости. В тот момент Поскребычев понял, что его обнаружил единственный человек, как он теперь понял, который, возможно, мог это выяснить.
  
  Это был секрет, которым они поделились, ценность которого измерялась не только тем фактом, что он был безопасным, но и тем, что кто-то, кроме Поскребичева, посмеялся над Иосифом Сталиным. И выжил.
  
  
  (Почтовый штемпель: отсутствует.)
  
  Письмо доставлено лично в американское посольство, Спано Хаус, ул. Моховая, Москва.
  
  Дата: 2 июля 1937
  
  Дорогой посол Дэвис,
  
  Меня зовут Бетти Джин Васко, и я гражданка Соединенных Штатов Америки. Я пришел сюда, чтобы увидеть вас лично, но здешняя секретарша сказала мне, что вы уехали в морское путешествие и не вернетесь в течение некоторого времени. Я попросил его переслать это письмо вам, и он сказал, что посмотрит, что можно сделать.
  
  Я пишу вам о моем муже Уильяме Х. Васко, который работает мастером на автомобильном заводе Ford Motor в Нижнем Новгороде.
  
  Мы приехали в Россию в прошлом году, чтобы мой муж мог искать работу. Его уволили с работы, где мы жили, в Ньюарке, штат Нью-Джерси, и в то время у нас там не было никаких перспектив. Мы взяли с собой двоих наших детей, потому что не знали, как долго нас не будет, и рассматривали возможность того, что могли бы навсегда обосноваться здесь, в России.
  
  Когда мы приехали, мой муж быстро нашел работу на заводе Ford, и какое-то время дела шли довольно неплохо. Моего мужа повысили до мастера сварочного участка. Благодаря компании у нас был дом. У нас была еда, и у нас была школа для наших детей. Действительно, посол, ближе всего я подошел к осуществлению американской мечты именно здесь, в Советском Союзе.
  
  Но ситуация изменилась к худшему, и именно поэтому я пишу вам сейчас. На прошлой неделе Билл был арестован российской полицией у нас дома, как раз когда мы садились ужинать. Я не знаю, почему это произошло, и полиция не сообщила нам причину. Они посадили его на заднее сиденье машины и уехали, и с тех пор я его не видел. И, господин посол, эта машина была одним из тех "Фордов", которые мой муж помогал делать!
  
  Я пошел в полицейский участок в Нижнем Новгороде, но мне сказали, что его там не держат. Мне сказали идти домой и ждать звонка, что я и сделал. Я ждал три дня, потом четыре, потом пять и, наконец, решил, что мне придется прийти к вам за помощью.
  
  Посол Дэвис, пожалуйста, помогите мне выяснить, что случилось с моим мужем, и добиться его освобождения, потому что, что бы они ни говорили, что он сделал, я клянусь, что он невиновен. Как гражданин Соединенных Штатов, я уверен, что он должен иметь право на представительство со стороны нашего правительства.
  
  Спасибо, что нашли время прочитать мое письмо. Пожалуйста, поторопитесь. У меня нет работы, так как я была дома с детьми. У меня нет средств к существованию, кроме зарплаты моего мужа, и я не знаю, как долго фабрика будет продолжать разрешать нам оставаться в предоставляемом ими жилье.
  
  Искренне ваш,
  
  Бетти Джин Васко
  
  
  Сразу после отъезда из магазина Линского Киров поехал прямо в штаб-квартиру НКВД на Лубянской площади. Но вместо того, чтобы подняться на четвертый этаж, чтобы навестить Елизавету, как он обычно делал, на этот раз он спустился в подвал, чтобы проконсультироваться с оружейником Лазаревым.
  
  Лазарев был легендарной фигурой на Лубянке. Из своей мастерской в подвале он руководил поставками и ремонтом всего оружия, выданного Московскому НКВД. Он был там с самого начала, лично назначенный Феликсом Дзержинским, первым главой ЧК, который реквизировал то, что когда-то было офисом Всероссийского страхового общества и превратил его в Центр Чрезвычайной комиссии. С тех пор внушительное здание из желтого камня служило административным комплексом, тюрьмой и местом казни. С тех пор ЧК несколько раз меняла свое название, с ОГПУ на ГПУ и НКВД, трансформируясь под руководством разных руководителей в свое нынешнее воплощение. На протяжении всех этих изнурительных, а иногда и кровавых метаморфоз, которые опустошали, вновь занимали и снова опустошали столы бесчисленных слуг государства, Лазарев оставался на своем посту, пока из тех, кто привел в движение огромную машину внутренней государственной безопасности, не остался только он. Это произошло не из-за удачи или умения ориентироваться на минном поле чисток, а скорее из-за того факта, что, независимо от того, кто убивал и кто умирал на земле, всегда был нужен оружейник, чтобы убедиться, что оружие продолжает работать.
  
  Для человека с таким мифическим статусом появление Лазарева стало чем-то вроде разочарования. Он был невысоким и сгорбленным, с рябыми щеками, такими бледными, что они, казалось, подтверждали слухи о том, что он никогда не путешествовал над землей, а мигрировал, как крот, по секретным туннелям, известным только ему, под улицами Москвы. На нем было коричневое пальто из магазина, потертые карманы которого отвисли от веса пуль, отверток и деталей пистолета. На нем было это потрепанное пальто, застегнутое до самого горла, что дало повод для другого слуха, а именно, что под ним ничего не было. Эта история была подкреплена видом голых ног Лазарева под пальто до колен. У него была странная привычка никогда не отрывать ноги от пола, когда он передвигался по оружейной, предпочитая вместо этого скользить, как человек, обреченный жить на льду. Он брился нечасто, и клочки бороды, торчащие из его подбородка, напоминали колючки кактуса. Его глаза, водянисто-голубые в неглубоких глазницах, демонстрировали его терпение к миру, который не понимал его страсти к оружию, а хриплое, успокаивающее рычание его голоса, услышанное однажды, было незабываемым.
  
  В последний раз Киров видел Лазарева, когда тот передавал пострадавший от пожара "Уэбли", принадлежавший Пеккале и привезенный стрелком Стефановым с передовой в качестве доказательства смерти Инспектора. Некогда блестящая синева на его стволе была стерта интенсивным пламенем, пожиравшим тело, на котором он был найден. Спусковая пружина больше не функционировала. Пустые гильзы, казалось, заплавились внутри цилиндра. Повезло, что Пеккала выпустил все патроны. Если бы патроны были заряжены, они почти наверняка взорвались бы в огне, полностью уничтожив оружие. Только латунные рукояти, характерные для этого оружия, казалось, не пострадали от пламени, и металл все еще мягко светился, как это было, когда Пеккала повсюду носил оружие с собой.
  
  Несмотря на то, что оружие было настолько повреждено, что стало неработоспособным, правила предписывали, что его все равно нужно было доставить на оружейный склад НКВД для переработки.
  
  ‘Майор!’ - воскликнул Лазарев, когда Киров спустился по лестнице. "Что привело вас сюда, в недра земли?" Из того, что я слышал в эти дни, ваши визиты обычно, ’ он ухмыльнулся и ткнул грязным пальцем в потолок, ‘ в логово сержанта Гаткиной.
  
  Киров вздохнул, задаваясь вопросом, был ли в этом здании кто-нибудь, кто не знал всех подробностей его романа с Елизаветой. ‘Я здесь, ’ сказал он, ‘ потому что мне нужен совет’.
  
  ‘ Если это как-то связано с той очаровательной молодой леди с четвертого этажа, ’ заметил Лазарев, позволяя своим рукам мягко опуститься на разделявшую двух мужчин столешницу, поверхность которой была усеяна деталями от пистолета, канистрами из-под масла, тряпками и щетками с латунной щетиной, свернутыми, как хвосты новорожденных щенков, ‘ то, боюсь, вы пришли не по адресу.
  
  ‘Я хочу знать, зачем кому-то понадобилось вносить определенные изменения в пальто’.
  
  ‘Пальто?’ Лазарев сморщил лицо в замешательстве, отчего в уголках его глаз появились морщинки, похожие на ветви молний. ‘Я специалист по оружию, майор. Не приверженец высокой моды.’
  
  ‘Это все, что я уже знаю", - сказал ему Киров, и он продолжил описывать петли и ремешки, которые Лински встроил в пальто.
  
  Лазарев медленно кивал, слушая. ‘И вы думаете, это как-то связано с оружием?’
  
  ‘Я верю, что это возможно’.
  
  ‘Что привело тебя к такому выводу?’
  
  ‘Пальто, о котором идет речь, было сшито для инспектора Пеккалы’.
  
  ‘Ах, да, ’ пробормотал Лазарев, ‘ знаменитый Уэбли’.
  
  ‘Но даже я могу сказать, что эти ремешки были сделаны не для револьвера. Я надеялся, вы могли бы сказать мне, что это такое’.
  
  ‘Теперь это действительно имеет значение?’ Лазарев сделал медленный, шелестящий вдох. ‘Почему ты не можешь позволить мертвецу упокоиться с миром?’
  
  ‘Я бы сделал это, - ответил Киров, - если бы верил, что он действительно мертв’.
  
  Лазарев прикоснулся кончиками пальцев к губам, на мгновение погрузившись в раздумья. ‘Я всегда задавался вопросом, действительно ли они его достали. С тех пор, как он исчез, слухи доходят до меня здесь, в подвале, но трудно сказать, каким из них можно верить.’
  
  ‘Я должен следовать за ними всеми", - ответил Киров. ‘Другого пути нет’.
  
  ‘Ну, я не знаю, поможет это вам или нет, майор, но я точно знаю, для чего были сделаны эти ремни’.
  
  ‘Ты понимаешь?’
  
  ‘Дробовик’.
  
  Киров покачал головой. ‘Возможно, я недостаточно ясно выразился. Вы не смогли бы спрятать целый дробовик под этим пальто. Оно слишком короткое.’
  
  ‘Вы могли бы, ’ настаивал Лазарев, ‘ если бы пистолет тоже был модифицирован’.
  
  - Но как? - спросил я.
  
  ‘Это старый трюк браконьера. Срежьте приклад, отпилите конец ствола. Переделайте шарнир, чтобы ствол и приклад можно было быстро разъединить и снова собрать вместе. Повесьте отдельные части в куртку, пистолет на одну сторону, боеприпасы на другую.’
  
  ‘Патроны для дробовика", - воскликнул Киров. ‘Конечно! Вот что могли бы вместить эти петли, но я сомневаюсь, что Пеккала обратил бы свои таланты на браконьерскую охоту на уток’.
  
  ‘ Не утки, майор. Я предполагаю, что он охотится за более крупной добычей. Немногие виды оружия могут нанести больший урон с близкого расстояния, чем дробовик. Вряд ли это высокоточное оружие, но в качестве тупого и смертоносного инструмента вам было бы трудно найти что-то лучше.’
  
  ‘Это все еще не объясняет, что он будет с ним делать. Мы в самом разгаре войны винтовок, пулеметов, пушек и танков. Кто бы выбрал дробовик для борьбы с подобным оружием?’
  
  Лазарев не колебался. ‘Ответ - партизаны. Подумайте об этом, майор. Пальто, которое вы мне описали, не является частью военной формы’.
  
  Киров согласился. ‘За исключением этих изменений, это тот же вид пальто, который он всегда носил’.
  
  ‘Теперь, кто носит гражданскую одежду и все еще носит оружие?’
  
  ‘Некоторые участники специальных операций. Например, Пеккала’.
  
  ‘И, кроме него, у всех у них автоматы Токарева. Но единственные люди без формы, которые участвуют в ближнем бою, где дробовики превращаются в противопехотное оружие, - это партизаны. Боеприпасы к дробовику регулируются не так, как к военным боеприпасам, потому что люди все еще используют их для охоты, и чем больше они могут охотиться, тем меньше им приходится полагаться на власти в том, что касается их питания. Если вы ищете его, майор, вам следует начать поиски среди партизан.’
  
  ‘Но там, должно быть, сотни групп, разбросанных за немецкими линиями’.
  
  ‘Скорее всего, тысячи, и большинство из них на западной Украине. Некоторые группировки насчитывают всего несколько десятков членов. Другие почти такие же по численности, как армейские дивизии. Существуют банды украинских националистов, поляков, евреев, коммунистов и сбежавших военнопленных. И не все они сражаются с немцами. Некоторые из этих людей так заняты борьбой друг с другом, что у них едва хватает времени на фашистов. И что касается немцев, то их всех следует прикончить. Они раздают награды своим солдатам, которые сражаются против партизан. На медали изображен череп со змеями, обвившимися вокруг него. Вот как они думают о партизанах; не более чем рептилии, которых следует стереть с лица земли.’
  
  ‘Сталин приказал мне выследить Пеккалу, куда бы ни привело меня путешествие, но если ты прав, Лазарев, то как, черт возьми, мне вообще начать его поиски?’
  
  ‘Для этого вам понадобится больше улик, чем та, которую вы нашли в этом пальто, но если вы все-таки найдете Инспектора, вы можете также отдать ему это’. Говоря это, Лазарев открыл потрепанный металлический шкаф, достал предмет, завернутый в грязную промасленную тряпку, и передал сверток Кирову.
  
  Внутри Киров был поражен, обнаружив "Уэбли" Пеккалы. В последний раз, когда Киров видел это ружье, оно было немногим больше, чем обугленная реликвия. Теперь, со свежим воронением, Webley выглядел почти новым. Пока Лазарев, скрестив руки на груди, с удовлетворением смотрел на свою работу, Киров скосил глаза на ствол, затем открыл пистолет, который откинулся вперед на шарнире. Он крутанул хорошо смазанный цилиндр и с одобрением осмотрел почти позолоченную отделку массивных латунных ручек.
  
  ‘ Как ты это сделал, Лазарев? - задыхаясь, спросил Киров.
  
  ‘Вот уже много месяцев это был мой секретный проект’.
  
  ‘И что ты планировал с ним делать, когда закончишь?’
  
  ‘Именно этим я сейчас и занимаюсь", - ответил он. ‘Удостоверяюсь, что "Уэбли" возвращен его законному владельцу’.
  
  ‘Значит, ты тоже не верил рассказам?’
  
  ‘О смерти Пеккалы?’ Лазарев взмахнул рукой в воздухе, как бы отмахиваясь от слов, которые он только что произнес. ‘В тот день, когда они найдут способ убить Инспектора, я повешу это пальто и пойду домой’.
  
  ‘Я передам это ему лично, ’ сказал Киров, засовывая пистолет за пазуху, ‘ и до тех пор не упущу его из виду’. Он повернулся, чтобы уйти.
  
  ‘Вы кое о чем забываете, майор’.
  
  Киров резко обернулся. ‘ Это я?’
  
  Лазарев подвинул через прилавок картонную коробку размером с кулак. На бумажной этикетке с загнутыми углами, написанной на английском языке, было указано, что содержимое - пятьдесят патронов для револьвера Mark VI.455, датированных 1939 годом и произведенных Бирмингемским заводом стрелкового оружия. ‘Пули для "Уэбли"’, - объяснил он.
  
  ‘Где, черт возьми, ты это нашел?’ - спросил Киров.
  
  ‘У британского посла здесь, в Москве, было довольно дорогое ружье Джеймса Вудворда, на котором сломался выбрасыватель бокового затвора. Сталин сам направил посла ко мне, чтобы узнать, можно ли отремонтировать пистолет. Когда я закончил работу, Посол предложил мне заплатить, но вместо этого я попросил вот это, - он похлопал по коробке с патронами, - вот что. Ты можешь сказать Пеккале, что там, откуда они пришли, их еще много. А теперь, ’ Лазарев протянул руку ладонью вверх, как человек, ожидающий, что ему заплатят, ‘ прежде чем вы уйдете, давайте посмотрим на ваш собственный пистолет, майор Киров.
  
  Киров сделал, как ему сказали, вынув "Токарев" из кожаной кобуры и передав его Лазареву.
  
  Без малейшего почтения, которое он выказывал к "Уэбли" Пеккалы, Лазарев взялся за оружие. Движениями настолько быстрыми, что за ними было трудно уследить, он разобрал "Токарев" и разложил его перед собой. В течение следующих нескольких минут Лазарев осматривал ствол на предмет изъязвлений, проверил возвратную пружину, спусковой крючок и магазин. Удовлетворенный, он снова собрал пистолет и вернул его Кирову. ‘Хорошо", - сказал Лазарев.
  
  ‘Я рад, что вы одобряете", - ответил Киров.
  
  ‘Я думаю, тебе это понадобится там, куда ты направляешься. И я надеюсь ради твоего же блага, что ты прав в одном, если ты когда-нибудь найдешь Пеккалу’.
  
  - Что это такое, Лазарев? - спросил я.
  
  ‘Что Изумрудный Глаз хочет, чтобы его нашли’.
  
  
  Письмо, отправленное 16 июля 1937 года Сэмюэлем Хейсом, клерком посольства США в Москве, до востребования на остров Готланд, Швеция, в ожидании прибытия яхты ‘Морское облако’ для длительного путешествия по Балтийскому региону.
  
  Письмо прибыло на Готланд 2 августа 1937 года.
  
  Отправлено в Grand Hotel, Осло, 10 августа.
  
  Отправлено в отель Rondane, Берген, 1 сентября.
  
  30 сентября 1937 года, Хиртсхальс, Дания. Яхта ‘Морское облако’. Докладная записка Джозефа Дэвиса, посла США в Москве, госсекретарю Сэмюэлю Хейсу, Москва.
  
  Посол никак не комментирует вопрос об аресте Уильяма Васко или о многочисленных других арестах американских граждан, которые, как утверждается, имели место в последние недели. Он уверен, что любые аресты являются результатом совершенных преступлений, и уверен также, что советские власти действовали в рамках своей правовой юрисдикции в этих случаях. Указанные власти будут рассматривать этих преступников в соответствии со своей собственной судебной системой, после чего указанные власти уведомят посольство. До этого времени не следует предпринимать никаких действий, которые могли бы помешать поступательному движению американо-советских отношений.
  
  Подписано от имени Джозефа Дэвиса, посла
  
  
  Прежде чем покинуть штаб-квартиру НКВД, Киров поднялся на четвертый этаж, где обнаружил Елизавету, сержанта Гаткину и капрала Короленко в комнате с пожарными ведрами, которые как раз садились пить чай.
  
  Сержант Гаткина хлопнула ладонью по пустому ящику рядом с собой. "Как раз вовремя, майор".
  
  ‘У меня хорошие новости", - объявил Киров, занимая свое место на грубом деревянном сиденье.
  
  ‘Надеюсь, повышение", - сказала Гаткина. ‘Самое время произвести тебя в полковники’.
  
  ‘ Вовремя! ’ эхом откликнулся капрал Короленко.
  
  Гаткина повернулась и уставилась на нее. ‘Ты должна повторять все, что я говорю?’
  
  Короленко изо всех сил старалась выглядеть обиженной, задрав нос и глядя в другую сторону, как будто внезапно была очарована стеной.
  
  ‘Ну, нет, ’ начал Киров, ‘ это не повышение. Не совсем это’.
  
  ‘Это скандал?’ - спросил капрал Короленко, не в силах сдержать ее негодования. ‘Потому что я люблю скандалы’.
  
  ‘Тогда найди себе какого-нибудь генерала, чтобы соблазнить!’ - проворчала сержант Гаткина.
  
  ‘Я мог бы", - ответил Короленко, потягивая обжигающий чай. ‘Я просто мог бы’.
  
  ‘ Выкладывайте, майор! ’ скомандовала Гаткина, не обращая внимания на их разницу в звании.
  
  ‘Это о Пеккале", - объяснил Киров.
  
  При упоминании Инспектора дрожь, казалось, прошла по комнате.
  
  ‘ А что насчет него? ’ спросила Елизавета.
  
  ‘Товарищ Сталин отдал мне новые приказы. Я больше не привязан к Москве. Я должен искать Инспектора, куда бы это меня ни привело. Он сказал мне обыскать землю, если понадобится! И это именно то, что я намерен сделать. Всплыли новые доказательства. Я не могу говорить об этом. Пока нет. Но я могу сказать вам, что есть шанс, хороший шанс, что Пеккала все еще может быть жив.’
  
  Некоторое время не было ничего, кроме тишины.
  
  ‘ Перерыв на чай окончен! ’ объявила сержант Гаткина. ‘ Возвращайся к работе, Короленко.
  
  ‘Но я только что сел!’ - запротестовал капрал.
  
  ‘Тогда ты можешь просто снова встать!’
  
  Что-то бормоча, Короленко вышел из комнаты, сопровождаемый сержантом Гаткиной, которая нежно положила свою узловатую руку на плечо Елизаветы. ‘Не ты, дорогая", - сказала она.
  
  И тогда были только Киров и Елизавета.
  
  ‘Что я сказал?’ - спросил Киров. ‘Почему они вот так ушли?’
  
  Елизавета медленно вдохнула. ‘Потому что они знают, что я с ужасом ждала того дня, когда ты принесешь мне подобные новости’.
  
  ‘Новости о том, что Пеккала...?’
  
  ‘Да", - решительно сказала она ему.
  
  ‘Но я думал, ты будешь доволен!’
  
  ‘Тебе никогда не приходило в голову, что я мог бы пожелать, чтобы он никогда не возвращался?’
  
  ‘Конечно, нет!’ - ответил Киров. ‘Я тебя не понимаю, Елизавета’.
  
  ‘Ты знаешь, что когда сержант Гаткина услышала, что ты работаешь с Пеккалой, она дала тебе шесть месяцев жизни?’
  
  ‘Зачем ей это делать?’
  
  ‘Из-за чего-то, что видят все. Кроме тебя, очевидно’.
  
  ‘И что бы это могло быть?’ - требовательно спросил он.
  
  ‘Смерть путешествует с этим человеком", - сказала она. ‘Его влечет к ней, а ее влечет к нему’.
  
  ‘И все же он выжил!’
  
  "Но те, кто его окружает, этого не сделали. Разве ты не видишь? Он подобен агнцу, который ведет других овец на заклание’.
  
  ‘Это смешно!’ - засмеялся Киров. ‘Послушай себя’.
  
  Но Елизавета не улыбалась. ‘Когда я впервые посмотрела в глаза Пеккале, я точно знала, почему царь выбрал его’.
  
  ‘И почему это так?’
  
  ‘Из-за того, кто он есть’.
  
  - Ты имеешь в виду, из-за того, кто он такой.’
  
  ‘Нет, я не это имела в виду. Если ты отправишься туда, ’ Елизавета ткнула пальцем в стену, ‘ на поиски этого человека, боюсь, ты никогда не вернешься’.
  
  ‘Даже если бы это было правдой, какой у меня выбор? Сталин отдал мне приказ!’
  
  ‘Искать его, да, но насколько усердно ты будешь искать, зависит от тебя’.
  
  Выражение растерянного разочарования тенью пробежало по лицу Кирова. ‘Даже если бы у меня не было приказов, ты знаешь, что бы я сделал’.
  
  Она кивнула. ‘И именно поэтому я боюсь’.
  
  *
  
  Слова Елизаветы все еще отдавались эхом в его голове, Киров вернулся в офис.
  
  Он немедленно принялся за работу. Убрав все со своего стола, он разложил карту Украины. Губы Кирова беззвучно шевелились, когда он шептал названия мест, о которых никогда раньше не слышал. Большой двор, Дубовая, Минцево. Его ошеломили эти просторы.
  
  Если Пеккала действительно где-то там, подумал Киров, где-то в этой глуши незнакомых имен, тогда почему он проделал весь этот путь до Москвы только для того, чтобы снова исчезнуть, так и не выйдя на связь?
  
  Погруженный в свои мысли, Киров инстинктивно потянулся к своей трубке и истощающемуся запасу хорошего табака, который он хранил в ящике своего стола. Табак хранился в старом кожаном кисете, таком старом и потертом, что светлые крошки просачивались сквозь разорванные швы каждый раз, когда он брал его в руки. Вспомнив о новом кисете, подаренном ему Линским, Киров выудил его из кармана. Мгновение он изучал кожу, вертя ее в руках, как будто морщины на ее ткани, которые изгибались и блуждали, как дороги на карте, лежавшей под ней, могли дать ему какой-то ключ к разгадке ее первоначального владельца. Ничего не найдя, он развязал шнурок, скреплявший кисет, и вывернул его наизнанку, чтобы убедиться, что в нем нет пыли и песка, прежде чем набивать кисет табаком.
  
  Именно тогда он заметил маленький черный символ, выжженный на шкуре. На нем было изображено что-то похожее на две запятые, обращенные друг к другу. Под запятыми был треугольник, кончик которого торчал между скобками. Под треугольником были цифры 243.
  
  Это было просто клеймо кожевника, подобное которому он видел на кожаных седлах, когда его родители держали таверну в деревне под названием Торджук по дороге между Москвой и Петроградом.
  
  Путешественники прибывали в любое время дня и ночи, и обязанностью Кирова было присматривать за их лошадьми, снимать седла, чистить их и кормить перед отъездом. Почти на каждом седле было какое-то клеймо на коже, а иногда и несколько, нанесенных не только мастерами, изготовившими седло, но и их владельцами. Кирову всегда казалось, что различных клейм столько же, сколько седел, которые он снимал со спин усталых лошадей.
  
  Он знал только одного человека, у которого могла быть хоть какая—то идея, как отследить такой символ, - сапожника по имени Подольски. После разочарования, вызванного встречей с Лазаревым, Киров питал слабую надежду на то, что этот крошечный символ может приблизить его к Пеккале. Но он знал, что должен попытаться, хотя бы ради тщательности. Со стоном он поднялся на ноги и спустился обратно вниз.
  
  На этот раз Киров не поехал на машине, а вместо этого пошел пешком, пересекая город своей особенной раскачивающейся походкой, каблуки его ботинок искрились от булыжников.
  
  Подольски владел магазином по ремонту обуви на боковой улице напротив Лубянской площади. Его близость к штаб-квартире НКВД и тот факт, что он специализировался на военной обуви, означали, что почти все его клиенты состояли из сотрудников внутренней безопасности.
  
  В отличие от витрины Лински, на которой, по крайней мере, были выставлены товары его ремесла, украшенные одними из самых уродливых манекенов, которые Киров когда-либо видел, витрина Подольски не имела ничего общего с обувью. Пыльное пространство было завалено старыми книгами, шляпами и странными перчатками, которые Подольски подобрал на улице. Этой коллекцией осиротевших реликвий руководил старый мэнский кот, который, казалось, никогда не вставал со своей меховой подушки.
  
  Перед тем как войти в магазин, Киров остановился и огляделся. У него снова возникло ощущение, что за ним наблюдают. Но боковая улица была пуста, как и Лубянская площадь. Ни одно лицо не маячило в дверях штаб-квартиры НКВД или в закрытых ставнями окнах наверху. И все же он испытал ни с чем не сравнимое ощущение прожигающего его взгляда, похожего на солнечную точку, сфокусированную через увеличительное стекло. Я действительно схожу с ума, сказал он себе. Если бы Сталин знал, что творится у меня в голове, он бы порвал мой пропуск на спецоперацию и вышвырнул меня на улицу. Если бы я только мог поговорить с кем-нибудь об этом, подумал он, но единственный, кто понял бы, это Пеккала. Я не могу ни словом обмолвиться об этом Елизавете. Она уже думает, что я сумасшедший из-за того, что не бросаю эти поиски. Я люблю ее, подумал он. Я просто не знаю, могу ли я доверять ей. Не с чем-то подобным. Можно ли любить кого-то и все еще не доверять ему? он задумался. Или только безумцам приходят в голову такие мысли?
  
  В магазине Подольски пахло полиролью, клеем и кожей. Ряды отремонтированных ботинок, отполированных до зеркального блеска, стояли на полках в ожидании своих владельцев, в то время как сапоги, все еще нуждающиеся в ремонте, грудой лежали на полу.
  
  Подольски был приземистым, широкоплечим мужчиной, чье тело выглядело так, словно было создано для поднятия тяжелых предметов. Пара очков висела на засаленном шнурке вокруг его шеи, похожей на ствол дерева. На его узловатых ногах была пара старых сандалий, настолько потрепанных годами использования и небрежением, что, если бы их принес клиент, он отказался бы их чинить.
  
  ‘Я только что починил твои ботинки!’ - пробормотал Подольский, когда увидел Кирова. Он сидел на деревянном бруске, который был задрапирован куском старого ковра, с молотком в одной руке и армейским ботинком, зажатым в другой. Ботинок был установлен на грязной железной раме, напоминающей ветви дерева. Концы каждой ветки были сформированы в форме клювов больших уток, каждый из которых соответствовал размеру и типу обуви, которую ремонтировал Подольски. В зубах Подольски было зажато с полдюжины миниатюрных деревянных колышков, используемых для крепления новой кожаной подошвы. Когда он заговорил, колышки подергивались на его губах, как будто это были лапки какого-то маленького существа, пытающегося вырваться у него изо рта.
  
  ‘Я здесь не из-за своих сапог, товарищ Подольский", - ответил Киров. "Я пришел, потому что мне нужна ваша помощь’.
  
  Подольски сделал паузу, подняв молоток. Затем он повернул голову набок и выплюнул зажатые в зубах колышки. Опустив молоток на бок, он позволил ему выскользнуть из пальцев. Тяжелое железо с глухим стуком упало на пол. ‘В последний раз, когда кто-то попросил меня о помощи, я два года сражался на фронте. И это было на прошлой войне! Не говори, что ты мне снова звонишь!’
  
  Не обращая внимания на вспышку гнева Подольски, Киров протянул ему кусочек кожи от табачного пакетика. ‘Вы узнаете этот символ?’
  
  Не отрывая глаз от размытого шрама клейма, Подольски скользнул пальцами по шнурку, прикрепленному к его очкам, и водрузил их на кончик носа. Цифры 243 ‘ это дата дубления этой кожи. Это означает ‘второй рабочий квартал 1943 года", то есть где-то в июне или июле этого года. Но этот символ, ’ он прищелкнул языком, ‘ я никогда раньше не видел. Таких символов тысячи, и все они выглядят более или менее одинаково. Пытаться изолировать хотя бы одного из них - все равно что таскать воду через сито.’
  
  ‘Это то, чего я боялся". Киров уже жалел, что покинул комфорт своего офиса.
  
  ‘Вам пришлось бы прочесть всю книгу", - сказал Подольски.
  
  ‘Книга?’ - спросил Киров. ‘Есть книга с этими символами?’
  
  ‘Большая книга, но на ее прочтение ушли бы часы’.
  
  ‘Где я могу его найти?’ Киров нетерпеливо рявкнул:
  
  Со стоном Подольски поднялся на ноги и подошел к витрине своего магазина. ‘У меня это где-то здесь’.
  
  ‘Найди его, Подольски! Это может быть очень важно’.
  
  ‘Терпение, майор. Терпение’. Он сделал паузу, чтобы почесать за ухом своего кота. ‘Вы должны быть здесь как мой друг. Он никогда не спешит’.
  
  ‘У меня нет времени на терпение!" - ответил Киров.
  
  Подольски поднял толстый том, набитый мясистыми серыми страницами. ‘ Тогда удачи вам, майор, ’ сказал он, бросая книгу Кирову, ‘ потому что вы найдете там тысячи таких маленьких клейм.
  
  Книга ударила Кирова в грудь, почти выбив из него дух.
  
  ‘Вероятно, он где-то там", - продолжил Подольски, возвращаясь к деревянному блоку. Он задумчиво поправил кусок ковра, прежде чем снова сесть. ‘Если только это не советская марка, в таком случае вам совершенно не повезло. В любом случае, я бы не знал. Я даже никогда в нее не заглядывал’.
  
  Киров огляделся в поисках стула, но его не было, поэтому он опустился на пол, прислонившись спиной к стене, и положил книгу на колени. Он уже собирался открыть ее, как вдруг остановился. ‘Почему у тебя вообще есть эта книга, Подольски, если ты никогда в нее не заглядывал?’
  
  ‘Правительство дало это мне. Я сказал им, что мне это не нужно, но они сказали, что таков закон. У меня должен быть экземпляр, как и у любого другого, кто работает с кожей в этой стране ’.
  
  ‘Но почему?’
  
  ‘Вся кожа, которую я использую для починки обуви, ремней и всего остального, что поступает через эту дверь, должна поступать с одобренной государством кожевенной фабрики. У каждой кожевенной фабрики есть свой символ. Обычно они штампуют внешние края. Вы найдете их в каждом углу, в тех частях шкуры, которые не имеют одинаковой толщины или имеют слишком много складок. Обычно их выбрасывают как металлолом, или превращают в шнурки, или, ’ он бросил пачку табака через пол Кирову, ‘ превращают в безделушки вроде этих. Пока одна из этих марок стоит на шкуре, когда я ее покупаю, мне не о чем беспокоиться. Но если меня поймают на использовании кожи, которая не была одобрена, хороша она или нет, тогда у меня будут проблемы. И, учитывая мою клиентуру, майор, я бы предпочел не рисковать.’
  
  ‘Ты хочешь сказать, что тебе приходится перечитывать всю эту книгу каждый раз, когда ты покупаешь шкуру для починки обуви?’
  
  ‘Вся моя кожа поступает с двух или трех местных кожевенных заводов. Я знаю их символы наизусть. Одно я могу вам сказать, майор, откуда бы это ни было, это далеко не рядом с Москвой’.
  
  Киров начал листать хрупкие страницы.
  
  Подольски вернулся к работе, предварительно аккуратно вставив в зубы новый набор деревянных колышков.
  
  Кожевенные заводы были перечислены в алфавитном порядке, рядом с каждым из них был отмечен символ, и Подольски был прав — нужно было перебрать тысячи. После получаса разглядывания символов все они стали выглядеть одинаково. Казалось, что они прыгают по тонкой бумаге, как будто в книге было гнездо, полное насекомых. Киров продолжал терять концентрацию, погружаясь в мечты наяву, только для того, чтобы очнуться от них и понять, что он переворачивал страницы, не глядя на них как следует. Ему пришлось вернуться и посмотреть на них снова.
  
  ‘Мне пора домой", - сказал Подольски. ‘Моя жена будет гадать, что случилось’.
  
  ‘Терпение, Подольски", - ответил Киров. ‘Подумай о своей кошке’.
  
  ‘Он не женат", - проворчал Подольски. ‘Он может позволить себе быть терпеливым’.
  
  Два часа спустя, как раз когда Подольски закрывал свою мастерскую на день, подметая пол в поисках обрезков кожи и деревянных колышков со следами зубов, Киров обнаружил символ среди кожевенных заводов, начинающихся с буквы К. К тому времени он был настолько ошеломлен, что ему пришлось некоторое время смотреть на это, прежде чем он смог убедиться. ‘Кожевенный кооператив Колоденка’, - прочитал он вслух.
  
  Метла Подольски с шелестом остановилась на полу. ‘Колоденка! Где это, черт возьми?’
  
  ‘Понятия не имею, ’ ответил Киров, ‘ но где бы это ни было, я направляюсь туда’.
  
  
  ‘Тогда я надеюсь, что это какое-нибудь место под солнцем’. Подольски поставил свою метлу в угол. Сняв с полки над головой небольшую банку мясного фарша, он открыл ее ключом, прикрепленным сбоку. Крышка открутилась, свернувшись спиралью, как старая часовая пружина. Затем он высыпал корм в миску и поставил ее на подоконник для кошки.
  
  Двое мужчин вышли в сумерки.
  
  Пока Подольски запирал магазин, Киров беспокойно оглядел улицу.
  
  ‘Вы кого-то ждете?’ - спросил Подольски.
  
  ‘Хотел бы я быть таким", - пробормотал Киров. ‘Тогда, по крайней мере, я мог бы объяснить, почему мне всегда кажется, что за мной наблюдают’.
  
  ‘За тобой наблюдают", - сказал ему Подольски.
  
  ‘ Но кем? - спросил я.
  
  Подольски постучал по стеклу витрины своего магазина, привлекая взгляд Кирова к мэнскому коту. Глазами, зелеными, как крыжовник, он смотрел прямо в его душу.
  
  *
  
  "Вы идете куда?’ - требовательно спросил Сталин.
  
  ‘В деревню Колоденка на западной Украине", - ответил Киров. ‘Я полагаю, что Пеккала, возможно, недавно был там или, во всяком случае, где-то поблизости’.
  
  ‘И на чем это основано?’
  
  Киров сделал паузу. Он знал, что не может сказать Сталину правду. Сделать это означало бы подписать смертные приговоры Линскому и Поскребичеву. ‘Необоснованные доказательства", - категорично заявил он.
  
  В этот момент в приемной Поскребичев пробормотал про себя благодарственную молитву. Как обычно, он подслушивал через систему внутренней связи между своим столом и столом Сталина. Передача сообщения Лински майору была величайшим актом веры, который он когда-либо предпринимал, и дни с тех пор были наполнены ужасом при виде каждого незнакомого лица, с которым он сталкивался в коридоре, при каждом шуме за дверью его квартиры. Даже случайные взгляды людей, мимо которых он проходил на улице, заставляли пот собираться на его лице подобно россыпи жемчужин. Когда Киров проходил мимо по пути в кабинет Сталина, он не сказал Поскребичеву ни слова. Киров даже не посмотрел в его сторону, что заставило сердце Поскребичева полностью выйти из-под контроля и трепыхаться в груди, как птицу, пойманную в непрочную клетку из ребер. Как только Киров вошел в кабинет Сталина, Поскребичев наклонился вперед и дрожащими пальцами включил интерком, чтобы услышать каждое слово о том, что, как он был уверен, было его неминуемой гибелью.
  
  ‘Другими словами, ’ сказал Сталин, - вам не на что опереться, кроме новых слухов’.
  
  ‘Это верно, товарищ Сталин. Слухи - это все, что у нас есть".
  
  ‘Как ты планировал добраться до этого места? Кодо...’
  
  ‘Колоденка. Я взглянул на карту, и ближайший аэродром находится сразу за городом Ровно, всего в нескольких километрах от Колоденки’.
  
  ‘Ровно’. На лице Сталина промелькнуло узнавание. ‘Это страна партизан’.
  
  ‘Да, и я верю, что вполне возможно, что Пеккала жил среди них’.
  
  ‘Полагаю, это не должно вызывать удивления, учитывая, сколько неприятностей они причинили нам в этом регионе’.
  
  ‘Неприятности?’ - спросил Киров. ‘Но газеты полны сообщений об их героизме в боях в тылу’.
  
  Сталин издал саркастический смешок. ‘Конечно, мы называем их героями! Это звучит намного лучше, чем правда’.
  
  ‘А что такое правда, товарищ Сталин?’
  
  ‘Правда, ’ прогремел Сталин, ‘ как всегда, сложна. А люди не хотят сложностей. Они хотят простого повествования. Они хотят знать, кто хороший, а кто нет. Некоторые из них храбро сражались против фашистов, но другие сражались бок о бок с ними, когда волна войны текла в другую сторону. Среди них есть герои, но есть и предатели. Решить, кто есть кто, стало очень сложно. Есть даже опасность, что некоторые из них могут направить свое оружие против нас, теперь, когда мы отвоевываем этот уголок страны. Ситуация стала настолько серьезной, что буквально на прошлой неделе я отправил полковника Виктора Андрича в Ровно с заданием разобраться в этом беспорядке. Если кто-то и знает, где может скрываться Пеккала, то это Андрич. Я позабочусь о том, чтобы у вас были рекомендательные письма, которые гарантируют его полное сотрудничество в ваших поисках. Тем временем вы можете запросить любое транспортное средство, которое вам может понадобиться, чтобы добраться туда. Но сейчас вам лучше уехать, Киров. Если Андрич провалит свою миссию, война между Красной Армией и партизанами может начаться со дня на день.’
  
  Две минуты спустя Киров шагал по коридору, направляясь к ближайшему аэродрому и первому попавшемуся самолету, который, возможно, направлялся на запад. Затем он услышал, как кто-то зовет его по имени. Киров обернулся и понял, что это Поскребычев, скачущий к нему неровным галопом. Равновесие Поскребычева нарушил сверток, завернутый в бумагу и перевязанный бечевкой, который он нес под мышкой.
  
  ‘Только не снова", - пробормотал Киров себе под нос. По пути в кабинет Сталина он избегал даже зрительного контакта с Поскребичевым. Учитывая риск, на который они оба пошли, скрывая информацию от Сталина, чем меньше эти двое имели общего друг с другом, тем лучше, по крайней мере, на данный момент. И вот, вот был Поскребычев, скачущий по Кремлю и выкрикивающий его имя, как будто каждый в России знал их секрет.
  
  Поскребычева занесло и он остановился перед Кировым. Он попытался заговорить, но так запыхался, что сначала даже не мог говорить. Вместо этого он поднял один палец, кивнул, затем наклонился и положил одну руку на колено, пытаясь отдышаться. В другой руке он продолжал сжимать пакет, который принес с собой. ‘ У меня есть кое-что для тебя, ’ выдохнул он, все еще уставившись в пол.
  
  ‘Что-нибудь для меня?’
  
  Поскребычев кивнул, тяжело дыша.
  
  Мимо прошла женщина, направлявшаяся в архив, с пачкой папок в руках. Она подозрительно посмотрела на них, а затем поспешила своей дорогой.
  
  Киров улыбнулся ей и похлопал Поскребычева по плечу, как будто они были лучшими друзьями. Затем он наклонился, пока его губы почти не коснулись уха Поскребычева. ‘Что, черт возьми, ты делаешь?’ прошептал он, его зубы были стиснуты в оскале, похожем на оскал черепа. ‘Ты пытаешься убить нас обоих?’
  
  С последним вздохом Поскребычев выпрямился. Его лицо было багрово-красным. ‘От Линского", - объявил он, сунув посылку в руки Кирова. ‘Ваша новая туника, майор’.
  
  Киров совсем забыл об этом. ‘Что ж, - сказал он взволнованно, - я не знаю, как вас благодарить’.
  
  ‘Просто верни его", - прошептал Поскребычев. ‘Этого будет более чем достаточно’.
  
  
  Письмо найдено 1 ноября 1937 года, завернутым в камень у входа в посольство США, дом Спано, Моховая улица, Москва.
  
  (Почтовый штемпель: отсутствует.)
  
  Дорогой посол Дэвис,
  
  В июле этого года я отправила вам письмо по поводу ареста моего мужа Уильяма Х. Васко из Ньюарка, штат Нью-Джерси, российской полицией в нашем доме в Нижнем Новгороде, где он работал мастером на автомобильном заводе Ford Motor.
  
  Я несколько раз приходил в посольство, чтобы узнать, ответили ли вы на мое письмо, но ваш секретарь, мистер Сэмюэл Хейс, сказал мне, что у вас нет комментариев по этому поводу.
  
  Я не могу поверить, что это правда.
  
  Посол, мой муж пропал почти пять месяцев назад, и за это время я не получала никаких известий ни о его местонахождении, ни даже о преступлении, которое он предположительно совершил. В августе моим детям и мне сказали освободить наш дом, чтобы освободить место для новой семьи рабочих, и с тех пор мы живем в приюте для бездомных здесь, в Москве.
  
  Я хотел бы вернуться в Америку, но у меня нет денег, а у нас отобрали паспорта, когда мы впервые прибыли в Советский Союз. Нам сказали, что мы получим их обратно, но этого так и не произошло.
  
  Теперь я верю, что за нами следят, и я не осмеливаюсь обратиться в посольство лично.
  
  Посол Дэвис, я обращаюсь к вам как к американскому гражданину с просьбой помочь мне, моему сыну и дочери.
  
  Искренне,
  
  Бетти Джин Васко
  
  
  На следующий день из-за слабого дождя двухместный самолет Поликарпова УТИ-4 с ревом выехал на полосу газона, которая проходила рядом с железнодорожными путями, в нескольких километрах к северо-западу от Ровно. "Поликарпов", обычно используемый в качестве учебного самолета, был введен в эксплуатацию ранее в тот день, когда Киров в своем идеально сидящем новом мундире прервал первый день обучения молодого пилота полетам. Вскоре после того, как Киров передал инструкции недавно созданному гарнизону Красной Армии в Ровно о том, что по прибытии ему потребуется транспорт, "Поликарпов" взял курс на запад, пилот-инструктор все еще громко протестовал в наушниках, а студент стоял в одиночестве на взлетно-посадочной полосе, наблюдая, как самолет поднимается в облака.
  
  На краю взлетно-посадочной полосы стояли руины здания, в котором когда-то размещался наземный диспетчер. Все, что от него теперь осталось, - это силуэт пепла, и запах сырого горелого дерева заполнил легкие Кирова, когда он шел к забрызганному грязью американскому джипу Willys, одному из тысяч, отправленных в Россию в рамках программы ленд-лиза, который ждал его у железнодорожных путей. Рельсы, разрушенные отступающей немецкой армией, извивались в воздухе, как гигантские змеи, заколдованные из корзины.
  
  Единственной вещью, которую Киров носил с собой, была холщовая сумка с деревянной застежкой, предназначенная для армейской противогазной маски. От его первоначального содержимого избавились в пользу "Уэбли" Пеккалы - коробки с патронами, половины черствого хлеба и куска сушеной рыбы, завернутого в носовой платок.
  
  Водителем джипа был мужчина с толстой шеей, широким лбом и узкими глазами, верхняя часть его тела была укутана в телогрейку. Куртка. Коричневая хлопчатобумажная оболочка телогрейки выцвела после стирки в бензине, который солдаты на фронте часто использовали вместо мыла и воды. Белый пух хлопка-сырца, которым была набита куртка, выглядывал из многочисленных разрывов на ткани.
  
  ‘Добро пожаловать, товарищ майор!’ - сказал водитель. ‘Я ваш водитель, сержант Золкин’.
  
  Киров забрался в джип, бросив сумку на пол у своих ног. Сиденья пахли потом и застарелым дымом. ‘Вы не знаете, где я могу найти полковника Андрича?’
  
  ‘Есть, товарищ майор!’ - воскликнул водитель, и широкая улыбка осветила его лицо. ‘Он ожидает вас’.
  
  Вскоре джип мчался по грязным дорогам, его дворники дергались взад-вперед, как усики насекомого, смахивая капли дождя с ветрового стекла.
  
  ‘Так вы приехали из Москвы?’ - спросил Золкин.
  
  ‘Это верно’.
  
  ‘Посетить этот великий город было моей мечтой’.
  
  ‘Что ж, ’ сказал Киров, - возможно, когда-нибудь ты туда доберешься’.
  
  ‘Мне не придется долго ждать, товарищ майор! Видите ли, меня вам одолжил командир Якушкин, который командует гарнизоном Красной Армии здесь, в Ровно. Этот джип принадлежит ему, как и мне. Командира Якушкина скоро переведут в Москву, и я буду путешествовать с ним. Как только я окажусь там, я намерен осуществить мечту своей жизни, которая заключается в том, чтобы пожать руку великому товарищу Сталину.’
  
  Хотя Киров знал, что шансы против этого действительно невелики, он ничего не сказал, чтобы умерить энтузиазм сержанта.
  
  К этому времени они въехали на окраину Ровно.
  
  Когда две белые курицы бросились врассыпную из-под тяжелых шин джипа, Киров взглянул на заброшенные дома, их соломенные крыши поникли, как спины загнанных лошадей. Он задавался вопросом, сколько времени потребуется, чтобы восстановить такую деревню, как эта. Возможно, подумал он про себя, они даже не будут пытаться. Именно это случилось с таверной его семьи после открытия железной дороги между Ленинградом и Москвой. В течение года или двух движение по старой дороге почти прекратилось. Не хватало посетителей, чтобы поддерживать таверну открытой, и ее пришлось закрыть. Здание оставили гнить. Он видел его только один раз с тех пор, как его семья переехала, однажды зимним днем, когда проезжал мимо в поезде, направлявшемся в Ленинград. К тому времени крыша рухнула. Трубы, по одной на обоих концах таверны, наклонились, словно проваливаясь в руины того, что когда-то было столовой. Одну сторону здания заметало снегом, и неровные зубы разбитых оконных стекол блестели от инея. Ему показалось удивительно красивым видеть, как здание, некогда бывшее центром его вселенной, уступило силе тяжести времен года.
  
  Блуждание его мыслей было прервано, когда джип внезапно остановился, почти боком провалившись в грязь.
  
  ‘Что случилось?’ - спросил Киров, который едва спасся от того, чтобы его выбросило из машины.
  
  Золкин не ответил. Он оставил двигатель включенным и выскочил из-за руля, вытаскивая пистолет из-за пояса.
  
  Увидев пистолет, Киров вытащил свой "Токарев", выпрыгнул из машины и нырнул в широкую канаву, которая была по грудь в воде. Щелчок пистолета сержанта был последним, что Киров услышал перед тем, как уйти под воду. Мгновение спустя он вынырнул на поверхность, выплюнув полный рот маслянистой жижи. Стрельба продолжалась, но Киров не мог сказать, во что стрелял водитель, поскольку его обзор был закрыт стеной грязи перед ним. Он вскарабкался по краю канавы, одной рукой цепляясь за грязный склон, а другой все еще сжимая пистолет.
  
  Стрельба внезапно прекратилась, и Киров понял, что магазин мужчины, должно быть, пуст. Он перекатился на спину и дослал патрон в патронник "Токарева", заметив свою кепку, плавающую вверх дном в воде канавы, как детская кривобокая лодка.
  
  Киров осторожно поднял голову, готовый отразить нападение из засады, в которую, он был уверен, они, должно быть, загнали. Вместо этого он увидел водителя, стоящего посреди дороги с пистолетом, заткнутым за пояс. В каждой руке мужчина держал по мертвой курице. ‘Что, черт возьми, вы делаете, товарищ майор?’ - спросил сержант.
  
  Впервые Киров почувствовал холодную слизь, которая заполнила его ботинки, струйки песка, стекающие в глаза, и привкус грязной воды, едкий и металлический в его слюне. "Что я делаю?’ он взревел в ответ. Затем плюхнулся обратно на дно канавы, подобрал свою шляпу и нахлобучил ее на голову. ‘Если ты так водишь машину, ’ крикнул он, - я не думаю, что ты долго протянешь в Москве! И что ты делаешь с этими птицами?’
  
  ‘Они, конечно, и для тебя тоже", - сказал ему водитель, бросая цыплят на заднее сиденье автомобиля, забрызгивая сиденья кровью и перьями.
  
  Киров не ответил. Он вернулся к джипу, забрался внутрь и уставился на дорогу. Вода стекала с его кепки и стекала по щеке.
  
  ‘ Я просто не мог пройти мимо... ’ начал объяснять сержант.
  
  ‘Это была совершенно новая форма!’ - перебил Киров.
  
  Они закончили свое путешествие в тишине.
  
  Клубы дыма змеились вверх из разрушенного центра города, закрывая пыльно-голубое небо. Насколько Киров мог видеть, ни один дом не остался нетронутым.
  
  Джип медленно продвигался вперед по битому стеклу и кускам разбитого камня. Тут и там рабочие бригады, составленные из немецких пленных, разбирали завалы, укладывая почерневший от огня кирпич за кирпичом в ржавые тачки.
  
  В том, что когда-то было витриной магазина, стоял женский манекен, обнаженный, если не считать шлема, который кто-то надел ей на голову. Вытянув одну руку, ее раскрошившиеся гипсовые пальцы, казалось, манили их, как у прокаженного, просящего милостыню.
  
  Посреди этой разбомбленной улицы их продвижение было остановлено огромной воронкой, на дне которой лежал перевернутый 20-тонный российский танк Т34. Не было никакого способа обойти ни с одной, ни с другой стороны.
  
  Киров выбрался из джипа, взвалив на плечо сумку, которая не промокла в канаве. Оставив джип позади, двое мужчин продолжили путь пешком.
  
  
  Докладная записка Сэмюэля Хейса, секретаря посольства США в Москве, послу США Джозефу Дэвису, президенту отеля, Париж, 5 ноября 1937 г.
  
  Посол — Я хотел бы обратить ваше внимание на прискорбное положение миссис Уильям Васко, которая, как вы, возможно, помните, писала вам ранее в этом году по поводу ареста ее мужа Уильяма Васко, рабочего завода Ford в Нижнем Новгороде. Как вы и инструктировали, никаких комментариев по поводу ареста сделано не было. Миссис Васко и двое ее детей, которые, по ее мнению, сейчас находятся под наблюдением советской полиции, сейчас живут в приюте для бездомных здесь, в Москве.
  
  Мистер Васко - лишь один из сотен арестованных американских граждан, о которых сообщалось в этом году. Я полагаю, что реальное число может исчисляться тысячами. Советское правительство не предоставило нам никакой информации ни по одному из этих случаев, и в настоящее время у нас нет возможности установить местонахождение этих людей.
  
  Могу ли я призвать вас, посол, использовать ваше значительное влияние на товарища Сталина, чтобы открыть окно в это явление, чтобы мы могли предпринять шаги по предоставлению этим гражданам нашей страны юридической помощи, которая принадлежит им по праву?
  
  Мне нет нужды говорить вам, что, поскольку зима уже на носу, может возникнуть значительная негативная огласка, если распространится слух о том, что американские женщины и дети замерзают до смерти на улицах Москвы, в то время как наше собственное посольство не предпринимает никаких действий.
  
  Искренне,
  
  Сэмюэл Хейз, секретарь посольства США в Москве
  
  
  Несмотря на повреждения, Ровно все еще подавал признаки жизни.
  
  Женщина с перепачканными сажей руками рылась в сломанном комоде, который каким-то образом оказался посреди дороги. Она достала аккуратно сложенные майки и носовые платки, перекинув некоторые через руку, чтобы забрать. Остальные она сложила, испачкав их дымчатыми отпечатками пальцев, и убрала обратно в ящик.
  
  На соседней улице мимо них прошел мальчик в кожаном летном шлеме пилота. На шее у него был ремень с пулеметными патронами, похожий на пояс православного священника.
  
  На широком бульваре, проходящем через центр города, группа солдат сгрудилась вокруг обломков немецкого самолета. Они отпиливали куски алюминиевых крыльев и плавили металл на огне. Как только алюминий расплавился, они вылили его в форму в форме ложки, которую вырезали в кирпиче. Поверх нее они положили еще один кирпич и связали их вместе проволокой. У них была линия по производству кирпичей, сложенных вдоль тротуара, и десятки новеньких ложек охлаждались в ведре с водой.
  
  Самолет был немецким "Фокке-Вульфом" Fw 190, хотя сейчас от него мало что осталось. Лопасти винта были срезаны вместе со всей хвостовой частью, которая теперь лежала на другом конце улицы. Сквозь его камуфляжную окраску просвечивал голый металл, чьи размытые черно-зеленые переливы напоминали рисунок на спине макрели.
  
  В искореженной кабине, без летного шлема, сидел пилот, все еще пристегнутый ремнями к своему креслу. Его подбородок покоился на груди. Его глаза были закрыты. Он выглядел почти мирно, если не считать обломка пропеллера длиной с человеческую руку, который торчал у него из груди.
  
  Они пошли дальше, перешагивая через деревянные балки, вспучившиеся и почерневшие от огня, который превратил их в обугленный материал.
  
  Наконец, они остановились возле дома, входную дверь которого снесло ветром, оставив только деревянные обломки. Теперь на ее месте висел кусок джутового мешка.
  
  Золкин откинул мешковину и указал на лестницу, которая пьяно накренилась вбок, спускаясь в темноту. Откуда-то снизу доносился стук пишущих машинок. ‘Полковник Андрич здесь, внизу’.
  
  Оставив Золкина ждать в его джипе, Киров спустился по лестнице. Внизу он вошел в маленькую комнату с низким потолком, где вдоль стен были сложены ящики с винтовками, гранатами, фугасами, консервированными пайками и полевыми телефонами.
  
  В центре этой комнаты две женщины смотрели друг на друга через единственный стол. На них были тяжелые армейские юбки до колен и гимнастерки. Воздух наполнился звуком нажатия клавиш, прерываемым шелестом копировальной бумаги и свистом и звоном от удара по возвратному рычагу. Каждая была настолько поглощена своей работой, что даже не подняла глаз, чтобы посмотреть, кто вошел в комнату. Женщины курили, печатая. Пепел падал между клавишами.
  
  ‘Я ищу полковника Андрича", - объявил Киров.
  
  Только теперь женщины подняли глаза.
  
  ‘Туда", - сказала одна из них, указывая подбородком на узкий туннель, который был прорыт в подвал соседнего здания, от которого над землей осталась только груда обломков. Провода вдоль тускло освещенного коридора поддерживались изогнутыми ложками, воткнутыми в голую земляную крышу.
  
  В конце этого туннеля Киров попал во второй подвал, где по углам было сложено больше боеприпасов. Некоторые из этих ящиков были открыты, в них лежали стопки винтовок Мосина-Нагана и пистолетов-пулеметов ППШ. Брезентовые стропы обвивались вокруг их полированных деревянных лож, как виноградные лозы оливкового цвета. В другой коробке, сделанной из цинка и обтянутой оторванной фольгой, находились сотни незакрепленных патронов. Латунные гильзы поблескивали в тусклом свете свечи, горевшей на перевернутом топливном баке в центре комнаты.
  
  Киров никогда раньше не видел такого количества оружия. К запаху сырости, оружейного масла и свежей краски от ящиков с боеприпасами примешивался резкий затхлый запах пота, табачного дыма и марципановый привкус аммонитовой взрывчатки.
  
  В это помещение также втиснулось несколько человек. Единственным, кто был одет в полную военную форму, был офицер Красной Армии, сидевший на шатком стуле и замотанный бинтом, закрывавшим одну сторону его лица. Кровь просочилась вдоль линии его челюсти.
  
  Там были еще двое, каждый из них был одет в смесь военной и гражданской одежды. Растрепанные и неопрятные бороды обрамляли их грязные, обожженные ветром щеки.
  
  Партизаны, подумал Киров, страх и любопытство смешались в его сознании, когда он изучал ассортимент трофейных немецких ботинок, русских фляг и гражданских пальто, таких залатанных и рваных, что они больше походили на пугала, чем на людей. Партизаны были увешаны оружием. Гранаты, ножи и пистолеты висели у них на поясах и поперечных ремнях, как гротескные украшения.
  
  В центре их внимания был крупный лысый мужчина в сером свитере с высоким воротом, который сидел в задней части комнаты за столом, сколоченным из сорванной с петель двери и стоявшим на двух пустых бочках из-под горючего. Густые темные брови мужчины резко выделялись на безволосом лице, а его похожие на наковальни руки лежали плашмя на заваленной бумагой поверхности, как будто он ожидал, что все это унесет внезапный порыв ветра. Рядом с бумагами на столе стояли свеча в деревянной чашке и гражданский телефон, поблескивающий, как большая черная жаба.
  
  Один за другим мужчины повернулись и уставились на Кирова. Глаза партизан сузились от презрения, когда они увидели красные золотые звезды, пришитые к каждому предплечью Кирова, указывающие на его статус комиссара.
  
  ‘Полковник Андрич", - сказал Киров, обращаясь к раненому офицеру.
  
  Но ответил не офицер.
  
  ‘Я полковник Андрич, ’ представился мужчина в свитере с высоким воротом, - а вы, должно быть, майор Киров’.
  
  Киров щелкнул каблуками. ‘Товарищ полковник!’
  
  ‘В данный момент я очень занят, ’ сказал Андрич, ‘ так что, если вы меня извините, комиссар. . Не дожидаясь объяснений от Кирова, полковник снова переключил свое внимание на партизан. ‘Как я уже говорил, мы можем защитить вас’.
  
  ‘Единственные люди, от которых нам нужна защита, - это ваши!" - ответил высокий и жилистый мужчина, чья куртка из овчины туго перетягивалась на поясе кожаным ремнем, на пряжке которого были эмблемы офицера СС, серый орел и свастика, окруженные словами: ‘Meine Ehre Heisst Treue’ — Моя честь - верность. ‘Кто говорит от нашего имени в Москве? А как насчет Центрального партизанского командования?’
  
  Андрич попытался урезонить мужчину. ‘Товарищ Липко, я уже объяснял вам, что Центральное командование партизан было упразднено в прошлом месяце. Что касается Москвы, то вопрос о том, что должно произойти с партизанами, уже решен.’
  
  ‘Не нами", - сказал Липко.
  
  ‘Вот почему я здесь", - голос Андрича был полон раздражения. ‘Москва прислала меня как доказательство того, что о вас не забыли. В настоящее время существует Центральный штаб партизанского движения с подразделениями, представленными армией, Партией и НКВД. Всем этим руководит Пантелеймон Пономаренко. Он эксперт по партизанским вопросам.’
  
  ‘Тогда почему мы с тобой разговариваем?’
  
  ‘Не забывай, что я когда-то был партизаном. Два года я сражался бок о бок с вами, пока не согласился вернуться в Москву и встретиться с теми, кто сейчас решает вашу судьбу и судьбу всех партизан.’
  
  ‘Это верно", - усмехнулся другой партизан. У него был слегка вздернутый нос, втиснутый в квадратное лицо, и маленькие злобные глазки, как у дикого кабана, которого Киров видел выпотрошенным и подвешенным вниз головой возле конюшни таверны его отца. ‘Ты отправился в Москву, подальше от вражеских пушек’.
  
  Кирову казалось, что этот разговор продолжается уже долгое время, а также что он ни к чему не приводит. Словно подтверждая оценку Кирова, Андрич поднял кулак и ударил им по столу. ‘Но потом я вернулся, товарищ Федорчак! Потому что Москва знала, что вы будете говорить только с тем, кто действительно понимает, через что вы прошли. И, что касается меня, я знал, что нам понадобится кто-то, кто скажет за нас, иначе мы столкнемся с забвением. Почему еще я был бы здесь, в этом подвале, полном бомб, вместо того, чтобы быть в безопасности в Москве?’
  
  ‘А когда все закончится, ’ спросил Липко, ‘ и мы будем разоружены или будем лежать мертвыми где-нибудь в лесу, что ты будешь делать тогда?’
  
  ‘Я вернусь в Москву, - ответил Андрич, - чтобы работать с Центральным штабом. Там у меня будет прямой контакт с товарищем Сталиным. Через меня он услышит ваши голоса и будет в курсе ваших проблем.’
  
  ‘Центральное партизанское командование!’ - выплюнул Федорчак. ‘Или Центральный штаб партизанского движения! Какая разница? Вы думаете, что, сменив свое имя, вы сможете обмануть нас, заставив думать, что вы другие люди? Вы все одинаковые. Вы всегда были. Именно такие люди, как вы, пришли сюда в двадцатые годы, приказали коллективизировать фермы и рассказали нам, каким светлым выглядело будущее. И как это сработало? Десять миллионов умерли от голода! А если бы мы сделали то, о чем ты просишь? Если бы мы сложили оружие и разошлись, что тогда?’
  
  ‘Все партизаны, которые имеют на это право, будут немедленно зачислены в Красную Армию. Они получат форму, оружие, продовольствие и им будут платить’.
  
  ‘Что значит быть подходящим?’ - спросил Липко. ‘Кто такие те, кого вы не считаете подходящими, и что с ними будет?’
  
  ‘Я расскажу тебе", - ответил Федорчак. ‘Это то, что все мы здесь уже знаем’.
  
  ‘И что это такое?’ - спросил Андрич.
  
  ‘Что бывших военнопленных, сбежавших из плена и присоединившихся к партизанам, отправляют прямиком в ГУЛАГ. И то же самое касается любого, кто еще не является членом коммунистической партии’.
  
  ‘Что ты на это ответишь?" - потребовал ответа Липко.
  
  Киров нервно оглядел комнату. По выражению лиц этих партизан ему показалось, что, если полковник не даст им удовлетворительного ответа, они закончат этот разговор стрельбой.
  
  На мгновение показалось, что Андрич не находит слов. Но затем он вдохнул, медленно и глубоко, и, наконец, начал говорить. ‘Не у всех мотивы присоединения к партизанам были такими ясными и незапятнанными, как у вас. Есть люди, которые сотрудничали с врагом, которые все еще сотрудничают, и которые теперь должны ответить за свои преступления. Если вы представляли, что все будет по-другому, то вы просто наивны. И вы также наивны, если не рассматриваете альтернативу тому, что я предлагаю. Как вы думаете, что собирается делать командование Красной Армии? Позволить хорошо вооруженным бандам свободно разгуливать по недавно отвоеванной территории? Нет! Они делают тебе предложение присоединиться к ним, и если ты откажешься, они придут сюда и уничтожат тебя. Ты не можешь просто развернуться и исчезнуть обратно в свои тайные логова. Они сожгут ваши леса дотла. Через несколько месяцев вам негде будет спрятаться.’
  
  ‘Немцы делали те же угрозы еще в 1941 году", - заметил Федорчак. ‘Теперь они ушли, а мы все еще здесь. Может быть, мы рискнем’.
  
  ‘Фашисты не оставили вам выбора, кроме как сражаться с ними или друг с другом, - объяснил Андрич, - но то, что я предлагаю вам, - это способ не только выжить, но и запомниться как герои в этой ужасной войне. Победа почти на виду. Почему бы не разделить возвращение всего, за что мы боролись?’
  
  ‘Мы сражались не для того, чтобы все могло вернуться к тому, как было раньше. Мы сражаемся для того, чтобы все, наконец, изменилось. Больше никаких колхозов. Больше никакой принудительной воинской повинности. Больше никаких арестов и казней просто для того, чтобы выполнить квоты, установленные Москвой. Вся эта местность - одна братская могила, и это сделали не только наши враги ’. Теперь Федорчак указал пальцем на Кирова. ‘Это такие же люди, как и он’.
  
  Во что я вляпался? задался вопросом Киров. Ситуация с этими партизанами еще хуже, чем описывал товарищ Сталин.
  
  ‘То, чего вы хотите, - это то, чего хочу и я", - умолял Андрич мужчин, - "и я верю, что все это придет со временем. Но сейчас важно то, чтобы мы остались в живых’.
  
  Впервые его слова не были встречены сердитыми и саркастическими ответами. Партизаны, казалось, слушали.
  
  Воспользовавшись этим затишьем в переговорах, Киров извлек из канавы конверт, теперь мокрый и в пятнах от воды, в котором лежало его рекомендательное письмо из Кремля. Он протянул его Андричу, некогда хрустящий прямоугольник обвис на кончиках его пальцев. ‘Товарищ полковник, я прибыл прямо из Москвы с инструкциями от товарища Сталина’.
  
  ‘Разве вы не видите, ’ сухо сказал Андрич, ‘ что я уже выполняю указания товарища Сталина?’
  
  ‘Это новые инструкции", - ответил Киров.
  
  Андрич медленно протянул руку, взял конверт и взвесил на ладони промокшую бумагу. ‘Ты плавал?’
  
  Киров открыл рот, чтобы объяснить, но потом передумал и ничего не сказал.
  
  Андрич вскрыл конверт, вынул вложенное в него письмо и взглянул на него. ‘Вы проделали весь этот путь, чтобы найти одного человека, который, возможно, живет с партизанами, а возможно, и нет?’
  
  ‘Да, товарищ полковник’.
  
  ‘В каком Атраде он служит?’
  
  ‘ Атрад? ’ спросил Киров.
  
  ‘Так мы называем группы партизан’.
  
  ‘Ответ на ваш вопрос, полковник, заключается в том, что я не знаю’.
  
  У полковника нетерпеливо перехватило дыхание. ‘ Ты знаешь, сколько банд бродит там, в лесах и болотах? - спросил я.
  
  ‘Нет, товарищ полковник’.
  
  ‘Я тоже". Андрич указал на партизан. ‘Или они’. Теперь кончик его пальца метнулся к офицеру в кресле. ‘Даже этот человек не знает, а он только сегодня прибыл сюда в качестве моего нового представителя разведки’.
  
  Раненый офицер попытался кивнуть в знак согласия, но жест был остановлен повязкой, обмотанной вокруг его головы.
  
  "Но его интеллект для меня бесполезен!’ - сказал Андрич, его голос повысился до крика.
  
  Киров предположил, что офицер, должно быть, был благодарен в тот момент за повязку, скрывающую выражение его лица.
  
  ‘Это бесполезно, ’ продолжал полковник, ‘ потому что, как и все остальные, он не может сообщить мне количество или местоположение Атрадов. Несмотря на это, Москва поручила мне вести с ними переговоры. Как я могу вести переговоры, товарищ майор, если я даже не знаю, с кем я веду переговоры?’ Не дожидаясь ответа, он продолжил. ‘Как вы только что слышали, как я объяснял, если все партизаны не придут добровольно и не начнут процесс демилитаризации, они окажутся в состоянии войны с теми же людьми, которые в настоящее время пытаются спасти их от вымирания. Люди, которых вы видите перед собой, - это те, кого я смог выследить, но я не могу передать это сообщение остальным, не так ли, если я не знаю, где они? Итак, вы видите мое затруднительное положение, майор.’
  
  ‘Да, товарищ полковник’.
  
  "И все же Москва хотела бы, чтобы я сейчас помог вам найти одного человека, который мог жить с партизанами, даже если ни вы, ни я, ни сам Бог не знаем, где его найти?’
  
  ‘Да, товарищ полковник’.
  
  Андрич сердито вздохнул. ‘Полагаю, тебе лучше начать с того, что назвать мне его имя’.
  
  ‘Pekkala.’
  
  Раненый офицер повернулся и уставился на Кирова. ‘ Пеккала, инспектор? Тот, кого называют Изумрудным Глазом?’
  
  ‘Это он", - ответил Киров.
  
  ‘Я слышал, он умер", - сказал Липко, почесывая воротник своего пальто, как будто это был его мех, а не содранный со спины козла.
  
  ‘Я тоже", - добавил Федорчак. ‘Давным-давно’.
  
  ‘У меня есть основания полагать, что он, возможно, все еще жив", - заверил их Киров. ‘Кто-нибудь из вас слышал какое-либо упоминание его имени там, в лесу?’
  
  ‘Нет, ’ ответил Федорчак, ‘ но это не значит, что его там нет. Когда люди присоединяются к партизанам, их настоящие имена часто держатся в секрете, чтобы их друзья и семьи, а иногда и вся деревня, где они жили, не были преданы смерти, если бы их настоящие личности были раскрыты.’
  
  ‘Итак, теперь, ’ сказал полковник Андрич, - вы можете видеть, с чем вы на самом деле столкнулись. Найти человека, который, возможно, мертв, а возможно, и нет, без имени, живущего среди партизан, которых никто не может найти, звучит для меня как бесполезное упражнение.’
  
  ‘Он был финном, не так ли?’ - спросил Липко.
  
  ‘Это верно. Почему?’
  
  ‘Я слышал, что у Барабан-Щиковых жил финн’.
  
  При упоминании этого имени в комнате внезапно стало тихо.
  
  ‘Кто такие эти Барабанщиковы?’ - спросил Киров.
  
  Партизаны хранили молчание, беспокойно переминаясь в своих обобранных трупами ботинках.
  
  Ответил Андрич. ‘Давайте просто скажем, что если он с Барабан-Щиковыми, то ваша задача может оказаться еще более трудной’.
  
  "Но если ты знаешь, кто они такие, то наверняка кто-то должен знать, где они’.
  
  Федорчак рассмеялся. ‘О, мы более или менее знаем, где они. Они в Красном лесу’.
  
  ‘Я не припоминаю, чтобы видел это название на карте", - сказал Киров.
  
  ‘Это потому, что его там нет", - сказал ему Федорчак. ‘Красный лес - это название, которое местные жители дали дикой местности к югу отсюда, где растут сотни кленовых деревьев. Осенью, когда листья становятся красными, лес выглядит так, как будто его окрасили кровью.’
  
  Киров с тревогой переводил взгляд с одного мужчины на другого. ‘Вы отведете меня туда? Еще светло. Мы могли бы отправиться прямо сейчас’.
  
  Партизаны оба покачали головами. ‘Эта земля принадлежит Барабанщикову’.
  
  ‘Тогда просто укажи мне правильное направление, ’ крикнул Киров, ‘ и я пойду сам!’
  
  ‘Ты не понимаешь", - сказал ему Липко. ‘Никто в здравом уме не пойдет в Красный лес’.
  
  В этот момент зазвонил телефон. Полковник Андрич поднял трубку, прижав ее к своему мясистому уху. ‘Черт!’ - крикнул он и повесил трубку.
  
  ‘Что это?’ - спросил Киров,
  
  ‘Еще один воздушный налет’. Не успели слова слететь с его губ, как они услышали гул многомоторных самолетов. Гудение несинхронизированных двигателей усилилось и стихло. Киров мог сказать, что это были немцы. У советских бомбардировщиков были синхронизированные двигатели, так что шум, который они производили, был ровным, постоянным гудением, а не этим.
  
  Вскоре после этого вдалеке раздался первый глухой треск взрывов. Бомбы падали гроздьями. Киров вздрагивал при каждом взрыве. Пол дрожал у него под ногами.
  
  ‘Это уже третий раз за два дня", - пробормотал полковник Андрич, мрачно уставившись в пространство.
  
  Следующий залп взрывов, казалось, произошел одновременно. Здание содрогнулось. В потолке над головой Кирова появилась трещина, похожая на траекторию крошечной молнии.
  
  Огни замерцали.
  
  Если хоть один осколок раскаленной шрапнели попадет в эти ящики, подумал Киров, мы будем падать с неба мелкими, как дождь, кусочками.
  
  Полковник выругался и схватился за края своего стола.
  
  Следующий звук был подобен развевающемуся на ветру огромному флагу. От потрясения Киров чуть не упал на колени, и паника захлестнула его при мысли о том, что его похоронят заживо.
  
  Свеча погасла, и за ней последовала такая кромешная тьма, что казалось, они все ослепли.
  
  Сухой, щелкающий грохот потряс здание.
  
  За этим взрывом последовал другой, но этот был более отдаленным, чем предыдущий. Шли секунды, бомбы продолжали падать, каждая дальше предыдущей.
  
  Все кончено, подумал Киров про себя.
  
  Но в следующее мгновение комната наполнилась оглушительными взрывами.
  
  Первой мыслью Кирова было, что, должно быть, взорвалось что-то из незакрепленных патронов, но затем он увидел вспыхнувший свет от дула пистолета. Кто-то открыл огонь, но он не мог видеть, у кого был пистолет. В мерцающем свете Киров наблюдал, как Федорчак падает, его кровь дугой растекается по потолку.
  
  Киров повернулся, чтобы бежать, надеясь добраться до лестницы, которая вела на улицу, как вдруг он почувствовал ошеломляющий удар в бок. Удар отбросил его к стене. Он споткнулся и упал на пол, задыхаясь. Вся верхняя часть его тела, казалось, была охвачена огнем.
  
  Стрельба прекратилась, и мгновение спустя сноп факельного света пронзил пыльный воздух.
  
  Кто-то подошел к дверному проему.
  
  Киров услышал металлический шорох, когда стрелок вытащил пустой магазин из своего пистолета, позволив ему со стуком упасть на пол. Он неторопливо заменил его другим, затем вставил патрон в казенник.
  
  Киров изо всех сил пытался сфокусироваться на мужчине, но его глаза были полны дыма.
  
  В этот момент в конце раскопанного коридора раздался звук.
  
  Стрелок направил луч своего фонарика вниз по туннелю, как раз в тот момент, когда две машинистки бросились к выходу.
  
  Ружье взревело снова, дважды, трижды, и женщины грудой упали у подножия лестницы.
  
  Стреляные гильзы с грохотом посыпались вниз. Одна из них отскочила от щеки Кирова, обжигая плоть.
  
  Стрелок услышал, как он ахнул, и внезапно луч фонарика ударил Кирову в лицо.
  
  Человек склонился над ним.
  
  Ослепленный ярким светом, Киров почувствовал, как горячее дуло пистолета прижимается к центру его лба. Из казенника повалил пороховой дым. Киров знал, что вот-вот умрет. Ясность этой мысли преодолела шок от полученных ран, но там, где Киров ожидал почувствовать ужас, была только странная, содрогающаяся пустота, как будто какая-то часть его самого уже освободилась от строительных лесов из плоти и костей, которые привязывали его к миру. Он закрыл глаза и стал ждать конца.
  
  Но выстрела так и не последовало.
  
  Следующим звуком, который услышал Киров, была мягкая поступь мужских сапог, когда он пробирался по земляному коридору, перешагнул через двух мертвых женщин, поднялся по лестнице и исчез.
  
  Киров лежал в темноте, не в силах пошевелиться, ощущая вкус крови во рту и задаваясь вопросом, почему стрелок оставил его в живых. Возможно, подумал он, я так тяжело ранен, что он знает, что я буду мертв до того, как подоспеет помощь. Хотя Киров знал, что в него стреляли, он не был уверен, куда его ранили. Боль еще не прошла, и все его тело онемело. Он слабо провел кончиками пальцев по груди, ища дыру в форме, куда попала пуля. Но силы начали покидать его прежде, чем он смог обнаружить рану. Бархатистая чернота заполнила его разум. Он боролся с этим, но ничего не мог поделать. Тьма, казалось, переполняла его череп и выливалась через глаза. Его последней сознательной мыслью было то, что он, возможно, все-таки был мертв.
  
  
  Докладная записка Джозефа Дэвиса, посла США в Москве, отель "Президент", Париж, секретарю Сэмюэлю Хейсу, посольство США, Москва, 21 ноября 1937 г.
  
  Следующее сообщение будет передано по стандартному неофициальному каналу через Кремль товарищу Иосифу Сталину.
  
  Дорогой товарищ Сталин,
  
  До меня дошли новости о неприятной ситуации, связанной с одним из наших граждан, в настоящее время проживающим в Советском Союзе, миссис Уильям Васко, которая сообщает, что ее муж был взят под стражу, когда работал на автомобильном заводе Ford Motor в Нижнем Новгороде. В течение некоторого времени не поступало никаких известий о его местонахождении. Мы были бы очень признательны за любое слово по этому вопросу.
  
  С уважением и т.д. Джозеф Дэвис, Посол
  
  PS Ваше предложение о покупке грузовых судов, которые в настоящее время выводятся из эксплуатации ВМС США, внимательно изучается в Вашингтоне. Я надеюсь, что вскоре смогу сообщить благоприятные новости по этому вопросу.
  
  
  Киров пришел в сознание как раз в тот момент, когда его вкатывали в операционную. Он внезапно сел, напугав медсестер, которые двигали каталку к операционному столу. Не обращая внимания на их протесты, он начал спускаться, но когда его ноги коснулись пола, он обнаружил, что едва может стоять. Ощущение было такое, как будто у него вынули кости.
  
  Одна из медсестер схватила Кирова за плечо, пытаясь оттолкнуть его, но Киров в бреду, вызванном морфием, ударил ее кулаком в подбородок и уложил замерзшей на пол, покрытый красным линолеумом. Затем напала другая медсестра, пиная его по голеням своими тупоносыми ботинками и дергая за уши, пока она звала доктора.
  
  Разъяренный и совершенно сбитый с толку, Киров боролся с женщиной, шатаясь, пока у него не подкосились ноги. Его голова с треском ударилась об пол.
  
  С того места, где он лежал, Киров заметил груду отрубленных рук и ног, сваленных в углу.
  
  Над ним появилось лицо мужчины. На нем был белый халат, измазанный кровью. ‘Ты дурак!’ - закричал он, прижимая что-то холодное и мокрое к лицу Кирова. ‘Эти люди пытаются тебе помочь!’
  
  Тошнотворная сладость, пахнущая растворителем для краски, наполнила легкие Кирова. ‘ Будь ты проклят, ’ сумел сказать он, прежде чем снова провалиться в забытье.
  
  *
  
  Киров проснулся, солнце светило ему в лицо. Его грудь была перевязана, а босые ноги выглядывали из-под серого армейского одеяла.
  
  Он был один в маленькой комнате, которая, казалось, была переделана из какого-то чулана. В нем было одно окно, в которое колыхались на ветру покрытые льдом ветви дерева. Стены комнаты были бледно-коричневато-желтыми, как кофе с молоком, которое осталось в кружке и остыло. Единственной вещью, кроме его кровати, был складной стул в углу.
  
  Смутно он помнил, как ударил кого-то. Женщину. Нет, подумал он. Этого не может быть. Я бы никогда не сделал такого.
  
  Затем он наклонился, и его вырвало, с удивлением обнаружив, что ведро уже ждет на полу рядом с его кроватью. Он застонал, все еще вися почти вниз головой, и вытер рот рукавом своей больничной пижамы. Хотя зрение Кирова было затуманено, солнечный свет превращал в радугу все, на чем он пытался сосредоточиться, он с облегчением увидел свои ботинки, стоящие в изножье кровати, вместе с холщовой сумкой, в которой находился револьвер Пеккалы.
  
  Когда Киров лег на спину, он заметил движение в другом конце комнаты. Там стоял человек, скрытый до этого момента ярким светом, льющимся через окно. ‘Кто там?’ - спросил он.
  
  Мужчина не ответил.
  
  ‘Я вас знаю?’ - требовательно спросил Киров.
  
  Мужчина шел к нему, все еще в маске, освещенной ярким солнцем.
  
  Кирову показалось, что в этом силуэте он узнал плечи Пеккалы, похожие на пластины брони, перекинутые через его спину, но его зрение было затуманенным, а разум продолжал скакать, как иголка на пластинке.
  
  Мужчина протянул руку, и Киров почувствовал тепло руки, прижатой к его лбу.
  
  ‘А теперь спи", - прошептал незнакомец.
  
  Как будто голос принуждал его, Киров выскользнул из сознания, погрузившись в черное озеро своих снов.
  
  *
  
  В следующий раз, когда он проснулся, был вечер.
  
  Медсестра подоткнула одеяло, повернувшись к нему спиной.
  
  ‘Где я?’ - спросил Киров.
  
  ‘В больнице, - ответила медсестра, - недалеко от Ровно, где вас вчера ранили’.
  
  ‘Мне снилось, что я кого-то сбил", - сказал Киров.
  
  Теперь женщина повернулась к нему лицом. ‘Это так?’
  
  Киров ахнул, когда увидел ее подбитый глаз.
  
  ‘Должно быть, мне тоже приснился этот сон", - сказала женщина.
  
  ‘Прости меня", - пробормотал Киров.
  
  ‘Возможно, со временем", - сказала она ему
  
  ‘Мне приснилось кое-что еще, ’ сказал он, ‘ или, по крайней мере, я думал, что мне приснилось’.
  
  - Что это было? - спросил я.
  
  ‘Мужчина, стоящий вон там, у окна’.
  
  ‘Я был на дежурстве весь день, и никто, кроме меня, не заходил в комнату. Но не думай, что ты сходишь с ума. Они дали тебе морфий от боли. Эта дрянь может сыграть злую шутку с твоим разумом.’
  
  ‘Я тоже его видел", - произнес чей-то голос.
  
  Киров взглянул в сторону дверного проема, где в инвалидном кресле сидел мужчина. Он потерял обе ноги до середины бедра и одну руку до бицепса. Единственной оставшейся рукой он управлял креслом, держась за одно из колес.
  
  ‘Возвращайтесь в свою палату, капитан Домбровски’, - приказала медсестра. ‘Оставьте этого человека в покое. Ему нужен отдых’.
  
  Ухмыляющийся, но послушный, мужчина проковылял обратно в коридор и, поскрипывая, вернулся к своей кровати.
  
  ‘Не обращайте на него внимания", - сказала медсестра. ‘Он потерял не только конечности. Капитана перевели сюда из другого госпиталя сразу после ухода немцев. Он так досаждал нам в другом месте, что они передали его нам. И теперь мы застряли с ним.’
  
  ‘Как я сюда попал?’ - спросил Киров.
  
  ‘Тебя привели какие-то солдаты. Они нашли тебя в бункере после воздушного налета. Они сказали, что ты участвовал в перестрелке, но против кого, они не знали’.
  
  ‘Я тоже не знаю", - сказал Киров. ‘Кто-то только что начал стрелять. Как поживают остальные?’
  
  ‘Вы единственный выживший’, - ответила медсестра. ‘Когда солдаты внесли вас, вы были покрыты таким количеством крови, что я подумала, что они зря потратили свое время. Оказывается, это было не все ваше. Солдаты сказали мне, что, кроме вас, они нашли трех мужчин, все они мертвы. Двое, очевидно, были партизанами. У третьего мужчины было советское удостоверение личности, но он был одет в гражданскую одежду. Они не сказали мне его имени.’
  
  ‘Это, должно быть, полковник Андрич, - сказал Киров, - но с нами в бункере был также офицер Красной Армии. Его тоже нашли?’
  
  Медсестра покачала головой. ‘Кем бы он ни был, похоже, это тот человек, который застрелил тебя и твоих друзей’.
  
  ‘И там был водитель. Он ждал снаружи во время встречи. Как он?’
  
  ‘Никто ничего не упоминал о водителе. Возможно, он был убит во время воздушного налета’.
  
  В этот момент вошел доктор. Это был тот самый человек, который накачал Кирова эфиром, когда он пытался слезть с каталки. Фартук доктора был вычищен, но на ткани все еще виднелись следы крови. Без какой-либо улыбки или приветствия мужчина снял карту с изножья кровати Кирова. Все еще глядя на карту, доктор полез в карман своего белого больничного халата, достал что-то размером с вишневую косточку и бросил это на кровать. ‘Майор, вы счастливый человек", - сказал он.
  
  Киров прищурился на предмет, который приземлился на одеяло прямо над его грудью. Это была пуля, или то, что от нее осталось. Киров уставился на корявый гриб из свинца и меди.
  
  ‘Пуля, должно быть, срикошетила, - объяснил доктор, - что объясняет ее деформированную форму. К тому времени, как она попала в вас, сила удара была почти израсходована. Мы извлекли ее из-под вашей ключицы. Если бы пуля летела чуть быстрее, она бы оторвала тебе лопатку.’
  
  Дрожь прошла по телу Кирова, когда он подумал о пуле, пробившей его кожу.
  
  Видя дискомфорт Кирова, медсестра взяла кусочек свинца и засунула его в карман его кителя, который теперь висел на стуле в углу комнаты. ‘Я действительно не знаю, почему вы раздаете эти вещи", - сказала она доктору.
  
  Доктор улыбнулся. ‘Напоминание быть более осторожным в следующий раз’.
  
  ‘Мне действительно пора идти", - сказал Киров. ‘Видите ли, я приехал сюда из Москвы, чтобы кое-кого найти’. Когда он попытался сесть, он почувствовал тупое, разрывающее ощущение в груди и со стоном откинулся назад.
  
  ‘Будьте терпеливы", - предупредил доктор. ‘Даже для комиссара одна сила воли не является лекарством. Достаточно скоро вы вернетесь на улицу. А пока позволь моей медсестре испортить тебе жизнь на несколько дней. Это меньшее, что ты можешь сделать после того, как вчера выбил ей отбой.’
  
  ‘Я уже извинился’.
  
  ‘Зная ее, - сказал доктор, возвращая карту на место, - я думаю, что может потребоваться нечто большее, чтобы заслужить прощение’.
  
  Когда доктор ушел, медсестра закончила заправлять постель. ‘Не обращайте на него внимания", - сказала она Кирову. ‘Ему нравится сеять смуту’.
  
  ‘Значит, ты не будешь делать мою жизнь невыносимой?’
  
  ‘Когда действие морфия закончится, ’ заверила она его, ‘ твоя жизнь и без моей помощи станет достаточно жалкой’.
  
  И она была права.
  
  В последовавшую долгую бессонную ночь перед глазами Кирова вспыхивали ослепительные цветные вспышки, а боль поднималась из-за рассеивающегося морфинового тумана, сотрясая все его тело, как будто какой-то жестокий призрак ковырялся в его суставах отвертками. Он прислушивался к постукиванию ветки по окну азбукой Морзе и хныканью солдат, чьи ампутированные конечности все еще вызывали у них агонию. Чем больше Киров прислушивался, тем громче становились звуки, пока ему не пришлось зажать уши руками, чтобы не оглохнуть от них.
  
  Киров понятия не имел, спал ли он или как долго, но утром он проснулся весь в поту от звука скрипящего колеса, когда капитан Домбровский ввалился в комнату. ‘Медсестра сказала вам, что я сумасшедший, не так ли?’
  
  ‘Более или менее’. У Кирова пересохло в горле. Ему хотелось чего-нибудь выпить.
  
  ‘Вы знаете, как эти медсестры называют меня за моей спиной?’ - спросил Домбровский. ‘Они зовут меня Самовар, потому что так я выгляжу без ног и только с одной рукой. Для них я не более чем прославленный чайник. Может быть, я сумасшедший, но я знаю, о чем говорю.’
  
  Киров уставился на него налитым кровью взглядом. "И о чем ты говоришь, Домбровский?’
  
  ‘О человеке, которого вы видели. Он появился из ниоткуда, как призрак, как раз в тот момент, когда медсестры менялись сменами. Он направился прямо в вашу палату и, пока шел, не издавал ни звука. Вообще ни звука!’
  
  ‘ Как он выглядел, этот человек? - спросил я.
  
  ‘Он был высоким’.
  
  ‘Это все, что ты можешь мне сказать?’
  
  ‘На нем было старомодное пальто, такого я не видел с дореволюционных времен’.
  
  Может быть, у меня все-таки не было галлюцинаций, подумал Киров.
  
  В дверях появилась медсестра. ‘Что я вам говорила, капитан?’ - выругалась она. ‘А теперь оставьте майора Кирова в покое! И держитесь подальше от лестницы!" Я видел тебя этим утром, и ты был слишком близко к краю. Если ты попытаешься спуститься в этом инвалидном кресле, ты убьешь себя.’
  
  ‘Я ухожу! Я ухожу!’ Домбровский покорно укатил прочь, но, проходя мимо кровати Кирова, повернул голову и подмигнул.
  
  *
  
  Той ночью Ровно снова подвергся бомбардировке. На этот раз в полной мере разрушениям подверглись окраины. Над горящими домами небо стало розовым, как мякоть лосося, а в больнице на другом конце города от ударной волны стекла задрожали, как рябь на пруду.
  
  Киров то засыпал, то снова просыпался. Лихорадка спала, и теперь его дискомфорт был сосредоточен на багрово-синем шраме под ключицей. Ему было трудно долго лежать в каком-либо одном положении, и каждый раз, когда он двигался, боль заставляла его просыпаться.
  
  Со стоном Киров перевернулся на спину. Его глаза на мгновение открылись, и темнота обрела форму вокруг него — электрическая лампочка на потолке, трещина в левом нижнем стекле окна, через которую он увидел небо, перемежающееся вспышками мощных взрывчатых веществ вдалеке.
  
  Именно тогда он понял, что прямо у его кровати кто-то стоит.
  
  На этот раз сомнений быть не могло.
  
  Это был Пеккала.
  
  На мгновение Киров был слишком ошеломлен, чтобы говорить. Хотя он все время верил, что Инспектор мог выжить, им всегда руководила скорее вера, чем уверенность. Теперь, наконец, разум Кирова больше не был скован сомнениями. ‘Я знал это!’ - закричал он. "Я знал, что они не смогут убить Изумрудный Глаз!’
  
  Пеккала в ответ зажал Кирову рот ладонью. ‘Тихо!’ - прошипел он. ‘Ты пытаешься разбудить не только живых, но и мертвых?’
  
  Киров молча моргал, глядя на него, пока Пеккала наконец не убрал руку.
  
  ‘Как ты узнал, что я в Ровно?’ - спросил Киров.
  
  ‘Улики, которые я оставил Лински", - объяснил Пеккала, говоря так буднично, как будто с тех пор, как двое мужчин расстались, вообще не прошло времени. ‘Я знал, что рано или поздно они приведут тебя сюда’.
  
  ‘Так ты действительно был в Москве!’
  
  Пеккала похлопал по своему новому пальто. ‘И я уехал из Москвы не с пустыми руками’.
  
  ‘Но почему ты так долго ждал?’
  
  ‘Я приехал, как только немецкая армия покинула этот район", - объяснил Пеккала. ‘До этого путешествовать было невозможно’.
  
  ‘Но зачем было оставлять мне подсказки, чтобы я последовал за тобой сюда?" - потребовал Киров. ‘Почему ты просто не пришел в офис?’
  
  ‘За тобой наблюдали", - объяснил Пеккала.
  
  ‘Наблюдал?’ Киров вспомнил чувство беспокойства, которое преследовало его почти до безумия. ‘Кем?’
  
  ‘Судя по их виду, ’ ответил Пеккала, - я бы сказал, что это были спецоперации НКВД’.
  
  ‘Наш собственный народ?’
  
  ‘Сталин знал, что его лучший шанс поймать меня был бы, если бы я вернулся искать тебя. Вот почему он приказал следить за тобой’.
  
  Теперь все это начало обретать смысл. ‘И почему каждое задание, которое мне давали с тех пор, как ты исчез, удерживало меня в Москве. Он хотел убедиться, что ты сможешь меня найти’.
  
  ‘Но Сталину надоело ждать. Вот почему он в конце концов позволил вам покинуть город, надеясь, что вы приведете его ко мне’.
  
  ‘Все это время, ’ сердито пробормотал Киров, ‘ я был не более чем приманкой в ловушке’.
  
  ‘Есть способ обойти каждую ловушку, - сказал Пеккала, - и мой способ обойти эту ловушку был Лински. В течение нескольких дней я следил за теми же людьми, которые следили за тобой. Они установили наблюдение за офисом, твоей квартирой, даже за твоей подругой Елизаветой. Но за Лински никто не следил. Я знал, что он узнает, кто сделал заказ, даже если я не оставлю имени. Я сделал ставку на то, что, как только Линский поймет, что я все еще жив, он найдет способ связаться с тобой, и твой визит к портному не вызовет подозрений НКВД. В то же время я не мог оставаться в Москве. Это было слишком рискованно. Поэтому я оставил тот кисет с табаком, надеясь, что метка кожевника внутри приведет тебя сюда, в Ровно.’
  
  ‘ Была еще одна зацепка, инспектор.’
  
  ‘Ах, да? И что это было?’
  
  ‘Ваша сберкнижка и ваш пистолет были найдены на том теле на месте засады, но изумрудный глаз отсутствовал’.
  
  Слабая улыбка тронула губы Пеккалы, когда он отвернул лацкан своего пальто. В свете разрывающихся вдалеке бомб значок, усыпанный изумрудами, подмигнул из темноты.
  
  ‘Я пришел сюда, чтобы найти вас, инспектор, но я должен был догадаться, что вместо этого вы выследите меня’.
  
  ‘Как только до меня дошли новости о высоком тощем офицере НКВД, который только что прилетел самолетом из Москвы, я отправился вам навстречу. К сожалению, я опоздал предотвратить то, что произошло. Можете ли вы описать человека, который открыл огонь в бункере?’
  
  ‘Было темно", - объяснил Киров. ‘Только что был воздушный налет, и отключилось электричество. Но я знаю, кто это должен был быть, даже если я не видел, как он нажимал на курок. Здешняя медсестра рассказала мне, что из бункера извлекли три тела. Одним был Андрич, а двое других были партизанами. Единственным мужчиной в той комнате был офицер Красной Армии. С повязкой, обмотанной вокруг его лица, он выглядел так, как будто его только что ранили, но теперь я понимаю, что это была всего лишь маскировка. Андрич сказал, что офицер только что прибыл из штаба, так что у него могли быть поддельные документы, а также украденная форма. Инспектор, у вас есть какие-нибудь идеи, почему это произошло?’
  
  ‘Между партизанами много кровной вражды’, - ответил Пеккала. ‘Возможно, вы с Андричем просто попали под перекрестный огонь. Или, возможно, целью был сам Андрич.’
  
  ‘Но зачем кому-то понадобилось убивать полковника? В конце концов, он вел переговоры о прекращении огня’.
  
  ‘Возможно, ’ ответил Пеккала, ‘ потому что Андрич мог добиться успеха. Он был единственным человеком, которому Москва доверяла и который мог поговорить с партизанами. Когда в 41-м дивизия Андрича была уничтожена, он ушел в лес и присоединился к партизанам, вместо того чтобы сдаться. Два года спустя Москва установила контакт с его группой, разбросав по лесу листовки с просьбой прислать кого-нибудь, кто мог бы выступить в качестве представителя партизан. Андрич вызвался добровольцем. Он знал, что кому-то придется говорить от имени партизанских групп, все еще действующих в этом районе. Партизанам надоело сражаться, будь то против немцев или друг с другом. Они просто не могут найти способ остановиться. Среди них слишком много ненависти.’
  
  ‘Почему они убивают друг друга?’ - спросил Киров.
  
  ‘Некоторые группы изначально были на стороне немцев, - объяснил Пеккала, - которые использовали их для охоты на других партизан или для совершения зверств против мирных жителей Украины. Когда немцы начали отступать, многие из тех, кто поднял оружие против украинцев, сами стали жертвами, поскольку были сведены старые счеты. Это была война внутри войны, Киров, более кровавая, чем все, что я когда-либо видел раньше. Андрич знал, что единственный способ прекратить убийства - это если все стороны научатся доверять друг другу. Это тоже могло бы сработать, если бы Андрич не был убит. И тот факт, что эти два партизанских лидера также погибли, только усугубит ситуацию. Все эти люди должны были находиться под защитой СОВЕТОВ, когда произошло нападение. Если целью действительно был Андрич, то убийца должен был знать, что его убийство уничтожит любую надежду на мир между партизанами и Красной Армией. Вера, над созданием которой трудился Андрич, теперь испарилась, как и предполагал Сталин. Вот почему он недавно приказал перевести бригаду войск контрразведки в Ровенский гарнизон.’
  
  Советское контрразведывательное управление, известное как СМЕРШ, было сформировано Сталиным годом ранее как специализированная оперативная группа при НКВД и отвечало за подавление любых актов восстания на недавно отвоеванных территориях Советского Союза. Они безжалостно выискивали вражеских агентов, которые были завербованы немецкой шпионской организацией Абвер под контролем адмирала Канариса, а также тех партизан, гражданских лиц и бывших военнопленных, которые могли сотрудничать с немцами в годы оккупации. В течение шести месяцев с момента создания войска контрразведки уничтожили десятки тысяч русских за такие неопределенные преступления, как продажа яблок немецким солдатам, разрешение им пить из колодца или за то, что они были взяты в плен во время одной из масштабных атак на окружение, уничтоживших целые советские дивизии в первые дни операции "Барбаросса".
  
  Бригада, которая была направлена в Ровно, попала в подчинение антипартизанского управления контрразведки. Первоначально этой бригадой командовал печально известный командир Данек, чьи бесчинства ошеломляли даже самых закаленных сотрудников НКВД. Но недавно Данек был убит при подозрительных обстоятельствах. Ходили слухи, что он встретил свой конец от рук одного из своих соплеменников, хотя ничего не было доказано. Человек, занявший его место, коммандер Якушкин, был правой рукой Данека на протяжении всей войны. С тех пор как Якушкин взял под свой контроль эту бригаду СМЕРША, методы Якушкина оказались еще более хладнокровными, чем у его бывшего хозяина.
  
  ‘Сталин ничего не сказал мне о СМЕРШЕ", - заметил Киров.
  
  ‘Зачем ему это?’ - спросил Пеккала. ‘Сталин, может быть, и надеется на мир, но он также готовится к войне. У командира Якушкина был приказ подождать и посмотреть, удастся ли убедить партизан мирно сложить оружие. Но Якушкин знает только одно, и это искусство бойни. Теперь, когда Андрич мертв, Якушкин и его войска вскоре начнут процесс уничтожения всех партизанских банд во всем регионе. Сторонники могут не соглашаться друг с другом по многим вопросам, но даже самые злейшие враги среди них объединятся против общего врага, особенно если альтернативой является уничтожение. СМЕРШ теперь стал этим врагом. Результатом станет гибель бесчисленного количества солдат и партизан, а также любого гражданского лица, которое попадется им на пути. Единственный способ предотвратить это - доказать Якушкину, что его втягивают в заговор, направленный против партизан, который закончится только их взаимным уничтожением. Даже такой убийца, как Якушкин, не хочет этого, но сначала я должен убедить его. Чтобы добиться этого, майор Киров, мне понадобится ваша помощь.’
  
  Киров открыл рот, чтобы ответить, но Пеккала оборвал его, прежде чем он смог заговорить.
  
  ‘Подумай хорошенько, прежде чем отвечать. Не забывай, что Сталин назначил награду за мою голову. Вот почему я пришел сюда посреди ночи, чтобы ты все еще мог вернуться в Москву, если захочешь, и притвориться, что этой встречи никогда не было.’
  
  ‘В этом нет необходимости, инспектор. Ситуация изменилась. Какие бы обвинения ни выдвигал против вас Сталин, они сняты. Вы прощены. Сталин сам мне об этом сказал. Ему нужно, чтобы вы вернулись, инспектор!’
  
  Пеккала не был убежден. ‘Одна вещь, которую я узнал о Сталине, заключается в том, что этот человек не прощает. Все, что он делает, это откладывает свою месть, но, надеюсь, мне хватит времени, чтобы выследить этого убийцу.’
  
  ‘И, конечно, я помогу вам сделать это, инспектор, как только смогу выбраться отсюда!’
  
  ‘Теперь достаточно скоро?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Сейчас?’ - эхом повторил Киров. ‘Ну, я полагаю, я’ .
  
  ‘Хорошо!’ Пеккала подошел к дверному проему и выглянул в коридор. Он внимательно прислушался. Убедившись, что никто не идет, он поманил Кирова. ‘Поторопись! Многое еще предстоит сделать.’
  
  ‘Но это не может подождать до утра? Почему мы должны уезжать сейчас?’
  
  ‘Это довольно просто, Киров. Когда в бункере началась стрельба, вы были всего лишь невинным свидетелем, но как только этот убийца узнает, что вы намерены выследить его, он вернется, чтобы закончить то, что начал.’
  
  ‘Я только надену что-нибудь!’ - прошептал Киров, неуверенно опуская ноги на пол. Он даже не был уверен, сможет ли идти, но несколько минут спустя, одетый во все еще заляпанную грязью униформу и с брезентовой сумкой, перекинутой через плечо, Киров проскользнул мимо ночного дежурного санитара, который заснул за своим столом. Пробираясь через заброшенную кухню, где кисло пахло капустой и вареной рыбой, двое мужчин вышли в переулок за больницей и направились в сторону Ровно, где пожары от воздушного налета все еще окрашивали низко висящие облака.
  
  ‘Это может вам понадобиться", - сказал Киров, протягивая новое советское удостоверение личности. "НКВД заменил вам его, поскольку ваше последнее удостоверение сгорело дотла. К счастью, ваша фотография все еще была в файле. Известно, что он единственный существует!’
  
  Пропускная книжка была размером с вытянутую руку человека, тускло-красного цвета, с внешней обложкой из обтянутого тканью картона на манер старого школьного учебника. На лицевой стороне была изображена советская государственная печать, заключенная в два связанных снопа пшеницы. Внутри, в верхнем левом углу, фотография Пеккалы была прикреплена термосвариванием, в результате чего эмульсия фотографии растрескалась. Под этим, бледными голубовато-зелеными чернилами, были буквы НКВД и вторая печать, указывающая, что Пеккала выполнял специальное задание правительства. Сведения о его рождении, группе крови и идентификационном номере штата заполнили правую страницу.
  
  Большинство правительственных пропускных книжек содержали только эти две страницы, но в книжку Пеккалы была вставлена третья страница. На канареечно-желтой бумаге с красной каймой по краю были напечатаны следующие слова:
  
  ЧЕЛОВЕК, УКАЗАННЫЙ В ЭТОМ ДОКУМЕНТЕ, ДЕЙСТВУЕТ ПО ПРЯМОМУ ПРИКАЗУ ТОВАРИЩА СТАЛИНА.
  
  НЕ ДОПРАШИВАЙТЕ И не ЗАДЕРЖИВАЙТЕ ЕГО.
  
  ЕМУ РАЗРЕШЕНО НОСИТЬ ГРАЖДАНСКУЮ ОДЕЖДУ, НОСИТЬ ОРУЖИЕ, ПЕРЕВОЗИТЬ ЗАПРЕЩЕННЫЕ ПРЕДМЕТЫ, ВКЛЮЧАЯ ЯДЫ, ВЗРЫВЧАТЫЕ ВЕЩЕСТВА И ИНОСТРАННУЮ ВАЛЮТУ. ОН МОЖЕТ ПРОХОДИТЬ В ЗОНЫ ОГРАНИЧЕННОГО ДОСТУПА И МОЖЕТ РЕКВИЗИРОВАТЬ ОБОРУДОВАНИЕ ВСЕХ ТИПОВ, ВКЛЮЧАЯ ОРУЖИЕ И ТРАНСПОРТНЫЕ СРЕДСТВА.
  
  ЕСЛИ ОН УБИТ Или РАНЕН, НЕМЕДЛЕННО СООБЩИТЕ В БЮРО СПЕЦИАЛЬНЫХ ОПЕРАЦИЙ.
  
  Хотя эта специальная вставка была официально известна как разрешение на секретные операции, чаще ее называли Пропуском Теней. С ее помощью человек мог появляться и исчезать по своему желанию в дебрях правил, контролирующих государство. За всю историю было выдано менее дюжины таких теневых пропусков. Даже в рядах НКВД большинство людей никогда их не видели.
  
  ‘Никогда не думал, что мне понадобится еще один такой", - сказал Пеккала, засовывая сберкнижку во внутренний карман пальто.
  
  ‘Я принес тебе еще кое-что", - сказал Киров, передавая пакет Пеккале.
  
  ‘Я не знал, что мы будем обмениваться подарками", - заметил Пеккала, расстегивая деревянный рычажок на клапане и залезая в сумку. Почувствовав знакомую прохладу латунной рукояти "Уэбли" в своей ладони, на его лице появилось выражение замешательства. Он вытащил оружие из сумки и уставился на него, как будто не совсем верил в то, что видел. ‘Разве это не сгорело при пожаре?’
  
  ‘О, это было. Поверь мне. Я бы сказал, что пытаться починить это ружье было безнадежной задачей’.
  
  Пеккала взглянул на Кирова. ‘Тогда как...?’
  
  ‘Чудо Лазарева’.
  
  ‘А’. Пеккала медленно кивнул. ‘Это все объясняет’.
  
  ‘Именно он помог мне понять те странные изменения, которые Лински внес в твое пальто’.
  
  ‘Я задавался вопросом, догадаетесь ли вы об этом", - сказал Пеккала, откидывая полы своего пальто, обнажая обрез двуствольного дробовика, как и предсказывал Лазарев. С другой стороны, аккуратно заправленные в петли, сделанные Лински в соответствии с загадочными инструкциями Пеккалы, были два ряда гильз для дробовика.
  
  Киров кивнул на сумку в руках Пеккалы. ‘Там также есть коробка с патронами’.
  
  ‘И отличный кусок рыбы!’ - воскликнул Пеккала, доставая сушеное мясо со дна сумки. Удовлетворенно хрюкнув, он оторвал зубами полоску и с удовольствием прожевал. ‘Должен сказать, ’ сказал Пеккала с набитым ртом, ‘ это настоящее удовольствие’.
  
  Если кусок старой рыбы считается угощением, подумал Киров, интересно, чем питался Пеккала там, в лесу. Он знал, что, по всей вероятности, никогда этого не узнает. Прошлое будет отправлено в катакомбы, глубоко в разум Пеккалы, всплывая на поверхность только тогда, когда он закричит во сне, преследуемый по тундре своих снов, как человек, преследуемый волками.
  
  
  Из кабинета товарища Иосифа Сталина, Кремль, послу Джозефу Дэвису, посольство США, Моховая улица, 23 ноября 1937 года
  
  Посол -
  
  От имени товарища Сталина подтверждаю получение вашего письма, касающегося мистера Уильяма Х. Васко. Ввиду щекотливой ситуации и как свидетельство нерушимых уз между нашими двумя великими нациями товарищ Сталин поручил мне сообщить вам, что он поручил инспектору Пеккале из Бюро специальных операций, своему самому способному следователю, лично провести расследование этого дела. Товарищ Сталин добавляет, что он с нетерпением ожидает ваших благоприятных новостей относительно покупки американских грузовых судов.
  
  С большим уважением,
  
  Поскребычев
  
  Секретарь товарища Сталина
  
  *
  
  Докладная записка Иосифа Сталина Пеккале, 23 ноября 1937 г.
  
  Выясни, что здесь происходит, и доложи мне как можно скорее. Уильям Васко содержится на Лубянке, в тюрьме номер Е-151-К.
  
  *
  
  От инспектора Пеккалы, отдел специальных операций, Хенрику Панасуку, директору Лубянки, 23 ноября 1937 года
  
  Настоящим вам приказано приостановить все допросы заключенного Е-151-К, Уильяма Васко. Он должен быть переведен в камеру предварительного заключения до проведения расследования Специальными операциями.
  
  
  Пока Пеккала шагал вперед, Киров изо всех сил старался не отставать. ‘Куда мы направляемся, инспектор?’ он спросил.
  
  ‘Мы должны вернуться к месту, где в тебя стреляли. Ценные улики могут быть потеряны, если мы не будем действовать быстро, и мы должны воспользоваться ошибками, допущенными этим убийцей’.
  
  ‘ Какие ошибки, инспектор? - Спросил я.
  
  ‘Например, оставив тебя в живых! Поступив так, он оставил свидетеля своего преступления’.
  
  ‘Но, инспектор, это не было ошибкой’.
  
  Пеккала остановился как вкопанный. ‘Ты хочешь сказать, он знал, что ты все еще дышишь?’
  
  ‘Да, инспектор. Он видел, как я лежал там. Я был ранен, но все еще в сознании’.
  
  ‘Почему ты не застрелил его?’
  
  ‘Все произошло так быстро, что мой пистолет все еще был в кобуре. Я не мог добраться до него. Я был совершенно беспомощен. Я был уверен, что он прикончит меня, но он этого не сделал’.
  
  ‘Значит, он посылал сообщение", - заметил Пеккала. ‘Вопрос в том, кому?’
  
  ‘В тот день в бункере, - сказал Киров, - когда я спросил партизан, видели ли они вас или слышали о вас, они рассказали о слухах, что среди Барабан-Щиковых живет финн, но оба они отказались отвезти меня в Красный лес’.
  
  ‘Они называют это страной зверя’, - ответил Пеккала. ‘И они избегают этого любой ценой’.
  
  ‘Итак, если туда никто не ходит, ’ спросил Киров, - как, черт возьми, вы их нашли?’
  
  ‘Я этого не делал", - ответил Пеккала. ‘Они были теми, кто нашел меня’.
  
  *
  
  Устроив засаду на грузовик, в котором находились украденные панели Янтарной комнаты, Пеккала знал, что если он выполнит его приказ и уничтожит их, Сталин позволит обвинить себя, а не возьмет ответственность на себя. Ликвидировав Пеккалу, как только он вернется в Москву, Сталин обеспечил бы, чтобы ни одно слово о миссии никогда не дошло до Кремля.
  
  Несмотря на то, что Пеккале не хотелось уничтожать панели, он был уверен, что если он откажется выполнить приказ, Сталин просто пошлет другого на его место, а затем еще одного, пока мрачная задача не будет выполнена.
  
  Стоя среди жертв битвы, которые лежали поперек дороги среди брызг свернувшейся артериальной крови, Пеккала понял, что у него нет выбора, кроме как выполнить задание, а затем инсценировать собственную смерть, прежде чем скрыться.
  
  Положив свой "Уэбли" и пропускную книжку на тело солдата, убитого во время нападения, он достал ракетницу из водительского отделения грузовика, который был остановлен в засаде. Затем он отстегнул 20-литровую канистру с горючим от крепления на подножке и облил автомобиль, а также кузов, который он выбрал. Он вылил остатки топлива в бронированный автомобиль, который сопровождал конвой и который лежал вверх дном в овраге, его трубы глушителя были перекошены, как оленьи рога на туше.
  
  Когда все было готово, Пеккала подобрал винтовку из разбросанного по земле оружия, затем выпустил одну сигнальную ракету по грузовику, а другую - по бронированному автомобилю.
  
  Когда от взрывов поднялась стена кипящего оранжевого пламени, Пеккала бросился под укрытие деревьев. Прошло совсем немного времени, прежде чем огромный столб черного дыма был замечен эскадроном немецкой кавалерии, который был послан в лес преследовать его.
  
  Пеккала продолжал двигаться до заката, когда наткнулся на группу домов, которые недавно были разрушены. Здесь побывала кавалерия. Пустые гильзы от винтовок Маузера валялись на земле. Пеккала пошел напиться из колодца в центре поселения, но когда он бросил ведро на веревке, он услышал, как оно ударилось обо что-то твердое. Вглядевшись в темноту, он увидел пару босых ног, плавающих вверх ногами прямо под поверхностью воды.
  
  Путешествуя в основном по ночам, он продвигался через болота, пробираясь по пояс в черной как смоль воде мимо выглядывающих лягушек, чьи шаровидные глаза блестели среди камышей. Когда Пеккала устал, он с трудом выбрался на сухую землю, укрылся листьями и уснул, в то время как туман плыл вокруг него, как паруса призрачных кораблей.
  
  В своих беспокойных снах Пеккала видел себя пойманным и повешенным людьми, которые сейчас охотились за ним. Гротескный образ раскачивался, как маятник, из темноты в поле зрения и снова в темноту.
  
  Когда бирюзовые знамена потянулись по вечернему небу, Пеккала поднялся из своего савана листьев и продолжил свой путь.
  
  В течение нескольких недель Пеккала направлялся на юг, держась лесов, пустынных долин и дорог, по которым ездили так редко, что они были почти полностью восстановлены дикой местностью, из которой их вырезали. Все это время его преследовал враг, численность которого, казалось, росла с каждым днем. Из укрытия в ежевичном подлеске Пеккала наблюдал, как они проезжают мимо, иногда копыта их лошадей были не более чем на расстоянии вытянутой руки.
  
  Эти кавалеристы привыкли к открытой местности, а не к удушающим лесным просторам, и он понял, что они тоже были напуганы.
  
  В конечном счете, именно сам размер их отряда оказался самым большим союзником Пеккалы. Он научился следить за пылью, поднимаемой их лошадьми, и прислушивался к жалобному вою горнов, переходящему от одного эскадрона к другому, когда они блуждали, затерянные среди ольховых зарослей. С наступлением темноты он мельком видел оранжевые языки их лагерных костров, а когда шел дождь и они не могли развести костров, он чувствовал горький дым кулинарных таблеток Esbit, которыми немецкие солдаты разогревали свои пайки.
  
  Только однажды Пеккала был близок к тому, чтобы быть пойманным, однажды ночью, когда он почти наткнулся на один из их лагерей. Их убежища были прочно построены с крышами из сосновых ветвей и камуфляжными дождевиками, закрывающими входы по обе стороны ручья. Их лошади были привязаны к ближайшему дереву.
  
  Скользнув в воду, Пеккала стиснул зубы от холода. Лунный свет превратил ручей в поток ртути. Он, горбатясь, пробирался сквозь журчащий поток, надеясь пройти незамеченным между землянками.
  
  Пеккала как раз поравнялся с немецкими позициями, когда услышал шорох откидываемого плаща от дождя. Лошади нервно переступили с ноги на ногу. Шагнув в заросли сорняков, Пеккала присел на корточки среди колючих стеблей. В десяти шагах выше по течению из одного из блиндажей вышел человек. Он подошел к краю берега. Мгновение спустя серебристая дуга протянулась в темноту. Солдат откинулся назад, глядя на звезды, затем откашлялся и сплюнул, застегивая ширинку. Крошечный островок слюны проплыл мимо укрытия Пеккалы, когда солдат возвращался в свой блиндаж.
  
  Пеккала шел дальше, все глубже и глубже в дикую местность, сквозь бури, которые хлестали его по лицу пеленами дождя, в то время как молния, подобно огромному электрическому пауку, кралась по земле. Когда дождь прекратился, он почувствовал в дуновении ветерка запах дикого винограда, такой сладкий и тяжелый, что он гудел, как музыка, в его мозгу.
  
  Теперь здесь больше не было лошадиных следов или каких-либо других следов, кроме тех, которые могли оставить только дикие животные.
  
  Однажды теплым осенним днем Пеккала проходил через лес высоких красных кленов. Медные лучи солнечного света пробивались сквозь деревья, преломляясь между ветвями, пока сам воздух, казалось, не загорелся. Высоко над пологом леса лениво кружили стервятники на поднимающихся волнах жары. В этом месте он наткнулся на странные неглубокие впадины в земле. Он видел точно такие сооружения, которые использовали охотники-остяки в Сибири. Эти примитивные ложа, выстланные мхом и лишайником, были недавно сооружены военными отрядами или группами охотников, быстро перемещавшихся по ландшафту, не имея времени построить надлежащие укрытия. Это была работа дикарей.
  
  Пеккала знал, что сейчас он в большей опасности, чем когда-либо прежде. Хотя он сбежал от всадников, посланных убить его, ему не спрятаться от этих людей, для которых эта дикая местность была домом.
  
  Тогда он понял, что пришло время прекратить убегать.
  
  Вынув затвор из своей винтовки, Пеккала закопал его вместе с патронами из черных кожаных мешочков на поясе. Затем он прислонил бесполезное ружье к дереву и оставил его там. Затем он снял рваную немецкую форму, которую носил как часть прикрытия для миссии и которая к настоящему времени превратилась чуть больше чем в лохмотья. Зная, что его, скорее всего, убьют при первом же взгляде на полевую серую шерсть, он сложил ее в кучу, к которой добавил скрученную березовую кору, веточки, обломанные с еще не поваленных на землю мертвых сосен, и пригоршни сухого, крошащегося лишайника. С помощью одной спички, головку которой он обмазал свечным воском, он вскоре разжег костер.
  
  Пеккала сидел обнаженный перед огнем, согревая свою грязную кожу.
  
  Они пришли за ним вскоре после наступления темноты, как он и предполагал.
  
  Пеккала услышал, как люди движутся к нему сквозь темноту. Шестеро, как он предположил. Может быть, семь. Не больше.
  
  Он позволил им прийти.
  
  Тени грубо подняли его на ноги.
  
  ‘Где затвор у этого ружья?’ - спросил мужчина, указывая на винтовку, которую Пеккала разобрал.
  
  ‘Отведи меня к тому, кто здесь главный, и я расскажу тебе’.
  
  ‘Я главный!’
  
  ‘Нет", - сказал Пеккала. "Ты просто человек, которого он послал’.
  
  Мужчина ударил Пеккалу по лицу.
  
  Пеккала отшатнулся, а затем выпрямился. Он прикоснулся пальцами к губам. Кожа была рассечена. Он почувствовал вкус крови.
  
  ‘Я должен убить тебя на месте’, - прорычал мужчина.
  
  ‘Тогда вам пришлось бы объяснить, почему у вас нет затвора для этого пистолета или боеприпасов, которые вам понадобятся, чтобы им воспользоваться’.
  
  - У тебя есть боеприпасы? - спросил я.
  
  Пеккала кивнул. ‘Достаточно, чтобы убить тебя, если бы я захотел’.
  
  ‘Я сделаю, как ты просишь", - сказал мужчина, - "но ты вполне можешь пожалеть о том, чего желаешь’.
  
  Тени сомкнулись вокруг Пеккалы, но они колебались, как будто его нагота бросала вызов ржавым лезвиям их самодельного оружия.
  
  ‘Сейчас!’ - закричал мужчина.
  
  Пошатываясь, они надели мешок на голову Пеккалы и потащили его прочь через деревья.
  
  В течение нескольких часов они вели его сквозь темноту.
  
  Ветви царапали его плечи, а подошвы ног были порезаны корнями и камнями. Когда, наконец, партизаны сняли мешок с головы Пеккалы, они сделали это так осторожно, как будто снимали капюшон с сокола.
  
  Пеккала оказался посреди небольшого лагеря глубоко в лесу. Его взгляд остановился на двух пожилых женщинах, их платья до щиколоток были залеплены пеплом и грязью, они сгрудились вокруг костра и жарили собаку на вертеле. Рядом с костром лежала небольшая кучка помятых сковородок и горшочков, похожих на пустые раковины речных моллюсков. Металлический шип заскрипел, когда собака медленно повернулась над тлеющими углями, оскалив почерневшие зубы в рычании, словно в ярости от постигшего ее несчастья.
  
  Одежда, более грязная и испорченная, чем те лохмотья, которые он сжег в огне, была брошена к его ногам. Дрожа от липкого прикосновения ткани, Пеккала с трудом натянул грубую льняную рубашку с деревянными пуговицами и пару шерстяных брюк, залатанных поперек сиденья. От одежды пахло старой махоркой, как от мокрых листьев под дождем.
  
  ‘Дай ему немного еды", - приказал голос.
  
  Не обращая внимания на жару, одна из женщин схватила собаку за правую заднюю ногу. С хрустящим звуком она оторвала ее. Затем она подошла к Пеккале, протягивая ногу за обугленную лапу, от развороченного мяса поднимался пар, а на конце виднелся блестящий белый шарик тазовой кости.
  
  Пеккала оторвал полный рот обжигающей плоти. Он забыл, как был голоден.
  
  Женщина смотрела на него, пока он ел, глаза блестели на ее сморщенном лице. Затем она развернулась и пошла обратно к костру.
  
  Из темноты появился человек. Долгое время он изучал Пеккалу, держась на краю света, его лицо скрывалось в тени. ‘Я не знаю, кто ты, - сказал он, - но немцы послали сотни людей убить тебя’.
  
  ‘Звучит примерно так", - сказал Пеккала.
  
  ‘Как, во имя Всего Святого, тебе удалось выжить?’
  
  ‘Я бы сказал, что это была удача", - ответил он.
  
  ‘И я бы сказал, что это было нечто большее", - ответил мужчина, когда он, наконец, вышел из тени. Его лицо было удивительно мягким. У него был округлый подбородок, жидкая клочковатая бородка и задумчивые карие глаза, которые он изо всех сил пытался сфокусировать на своем пленнике. Он интеллектуал, догадался Пеккала. Человек, который научился выживать с помощью чего-то другого, кроме грубой силы. Который держал бы себя гладко выбритым, если бы только мог найти бритву. Человек, который потерял свои очки.
  
  Словно прочитав мысли Пеккалы, мужчина достал пару очков в золотой оправе, один из дужек которых заменил кусочком бечевки, надел их на уши и продолжил наблюдение за незнакомцем. ‘Я Барабанщиков", - сказал он.
  
  ‘А меня зовут Пеккала’.
  
  Глаза Барабанщикова расширились. ‘Тогда неудивительно, что они не смогли тебя найти. Предполагается, что ты мертв!’
  
  Затем темнота сразу за пределами света костра начала наполняться шепотом, проносящимся в дымном воздухе, как первый порыв приближающейся бури.
  
  ‘Ты заставляешь их нервничать", - заметил Барабанщиков.
  
  ‘Это никогда не входило в мои намерения", - ответил Пеккала. ‘Если ты позволишь мне уйти, я оставлю тебе свою винтовку вместе с указанием места, где я закопал затвор и патроны. Ты меня больше никогда не увидишь.’
  
  ‘Это было бы жаль’. Мужчина поднял руку в примирительном жесте, его ладонь светилась в свете костра. ‘Я надеялся, что вы могли бы остаться здесь на некоторое время. Любой человек, способный убежать от армии, может обладать навыками, которые нам пригодились бы в лесу.’
  
  Несколько снежинок пробились сквозь кроны деревьев.
  
  ‘Приближается зима", - предупредил Барабанщиков. ‘Для человека рискнуть там, в одиночестве, в снегу, - это разница между храбростью и самоубийством’.
  
  Пеккала оглядел оборванное сборище мужчин и женщин. У них был вид смерти, как будто они знали, как мало времени им осталось. Хотя они ничего не говорили, их глаза умоляли его остаться. ‘Я останусь с тобой, пока весной не растает лед, - сказал он, - но потом мне нужно будет двигаться дальше’.
  
  ‘Пока лед не растает", - согласился Барабанщиков.
  
  Он шагнул вперед, и двое мужчин пожали друг другу руки.
  
  ‘В конце концов, мне может понадобиться это ружье", - заметил Пеккала.
  
  Барабанщиков сунул руку в карман пальто, достал обрез и протянул его Пеккале. ‘Возьми это вместо этого. Меня поражает, что вы человек, который убивает с близкого расстояния. Винтовка больше подходит тем— ’ он мотнул подбородком в сторону людей, которые привели Пеккалу в лагерь, ‘ кто находит безопасность в количестве и расстоянии.
  
  Униженные, мужчины опустили головы и хмуро уставились в землю.
  
  Это было в первые дни, когда Атрад Барабанщикова был не боевой силой, а просто группой перепуганных и беспорядочно вооруженных людей, которые бежали в лес и просто пытались остаться в живых. Только позже им удалось раздобыть достаточно оружия, чтобы защитить себя.
  
  До начала войны Красная Армия не готовилась ни к какому виду партизанской деятельности. Те, кто предлагал обучать солдат тактике партизанской войны на русской земле в случае вторжения, были осуждены как пораженцы. Обучение русских солдат сражаться в тылу врага предполагало, что Россия может быть успешно атакована, и генералы Красной Армии заверили Сталина, что это невозможно. Все офицеры, выражавшие сомнения, были расстреляны, в результате чего, когда немецкие войска хлынули через границу летом 1941 года, советское верховное командование понятия не имело, как бороться с врагом на захваченной территории.
  
  Это было оставлено таким людям, как Барабанщиков, и сотням, позже тысячам отставших от Красной Армии, известных как окруженцы, которые бежали в густые леса Украины. Ряды этих партизанских отрядов пополнили бежавшие военнопленные Красной Армии и другие солдаты, которым посчастливилось избежать обширного окружения, в результате которого были пойманы в ловушку, а затем уничтожены целые группы советской армии. Многие были гражданскими лицами, вообще не имеющими военной подготовки. Сам Барабанщиков был школьным учителем в Ровно, до того как его школа была преобразована в штаб-квартиру немецкой тайной полевой полиции. Вместе эти мужчины, женщины и дети начали организовываться в группы, объединенные либо расой, либо политикой, либо просто необходимостью отомстить.
  
  Немногие из них длились долго.
  
  В августе 1941 года кавалерийская бригада СС проникла в Припятские болота и уничтожила более 13 000 партизан ценой гибели всего двух человек.
  
  Зимой того года, которая была одной из самых суровых на памяти живущих, большинство тех, кто избежал резни, либо замерзли, либо умерли от голода, потому что Красная Армия при отступлении выжгла землю, сжигая дома и посевы, убивая домашний скот и отравляя колодцы. Их целью было не оставить врагу ничего, кроме пустоши, но это также ничего не оставило и для тех, кто просто пытался выжить. Не только ландшафт был опустошен Красной армией на пути своего бегства. Массовые казни происходили почти в каждом городе, который попадал в руки врага. По приказу Лаврентия Берии, главы НКВД, более 100 000 советских гражданских лиц были расстреляны, когда Красная Армия отступала из Львова.
  
  К тому времени, когда пришли немцы, шанс был только у тех, кто отступил глубоко в глубь страны. Но те, кто отступил, вскоре научились оставаться в живых и давать отпор.
  
  К весне 1942 года начали распространяться истории об одиноком звере, который бродил по Красному лесу, покрытому кровью его добычи. Некоторые говорили, что истории были именно такими — легендами, сфабрикованными самим Барабанщиковым, чтобы вселить ужас в тех, кто забрел на его территорию. Но были и другие, которые приглушенными страхом голосами произносили имя Пеккалы, как будто само его произнесение могло вызвать чудовище, которое, по их словам, таилось внутри него. Они сказали, что Пеккала мертв, убит где-то далеко на севере, и что сам Барабанщиков вызвал его дух обратно к жизни из черной земли, переплетенных лиан и всех ужасов, скрывающихся в этой глуши.
  
  И были люди, которые слышали эти истории, вернувшись домой из Сибири после многих лет заключения в ГУЛАГе, известном как Бородок, которые рассказывали о похожем существе, известном им как Человек с окровавленными руками, которое бродило по лесу в долине Красноголяна.
  
  
  Письмо Сэмюэля Хейса, секретаря посольства США в Москве, миссис Уильям Васко, с/о Барански, Куриловая, 44, Москва, 27 ноября 1937 г.
  
  Дорогая миссис Васко,
  
  Я рад сообщить, что сам господин Сталин распорядился провести расследование по факту ареста вашего мужа. В знак привязанности господина Сталина и уважения к тесной связи между нашими народами он поручил инспектору Пеккале из Бюро специальных операций, самому способному детективу во всем Советском Союзе, лично провести расследование.
  
  Я могу только представить, какое горе, должно быть, испытывали вы и ваша семья в последнее время, и я надеюсь, что эта новость принесет некоторое облегчение. Я могу сказать практически с уверенностью, что если инспектор Пеккала работает над этим делом, мы скоро докопаемся до сути.
  
  Я немедленно перешлю вам все новости, которые получу, и надеюсь, что вы тем временем найдете утешение в этих превосходных новостях.
  
  С наилучшими пожеланиями,
  
  Сэмюэл Хейз, посольство США, Москва
  
  *
  
  Письмо миссис Уильям Васко, с/о Барански, Куриловая, 44, Москва, Сэмюэлю Хейсу, секретарю посольства США, Москва, 29 ноября 1937 г.
  
  Дорогой мистер Хейз,
  
  Какие это замечательные новости! Я не знаю, как вас отблагодарить за вашу помощь и ваше ободрение в это темное время. Я слышала о великом инспекторе Пеккале и разделяю вашу уверенность в том, что мой муж скоро вернется к своей семье, которой он принадлежит, его невиновность будет доказана без тени сомнения, и эта глава нашей жизни в России закроется навсегда.
  
  Моя вера в вас, а также в товарища Сталина, была полностью восстановлена, и мне откровенно стыдно, что моя уверенность когда-либо была поколеблена до такой степени, что в нее закрались сомнения. Я присоединяюсь к своим детям в выражении вам нашей самой глубокой благодарности.
  
  Искренне ваш,
  
  Бетти Джин Васко
  
  
  Пробираясь по улицам Ровно, Кирова и Пеккалы, они без труда обнаружили бункер. Занавеска из джутовой ткани все еще висела перед дверью, испещренная прожженными отверстиями от тлеющих углей, выброшенных из пылающих руин. Но когда они достигли подножия лестницы, следуя за лучом фонарика Пеккалы, они обнаружили, что обе комнаты были пусты. Столы, ящики с боеприпасами и стопки огнестрельного оружия были унесены.
  
  ‘Все пропало", - пробормотал Киров. ‘Все’.
  
  ‘Не все", - ответил Пеккала, освещая факелом забрызганные кровью стены и потолок.
  
  Пока они осматривали комнату, Киров описал, что произошло.
  
  Во время обыска было обнаружено несколько пустых гильз, втоптанных в земляной пол тем, кто убирался в комнате, а также порванная и окровавленная повязка, которая, по-видимому, была той же самой, которую убийца носил, чтобы прикрыть свое лицо.
  
  Пеккала внимательно осмотрел патроны. ‘От Токарева’.
  
  ‘Это верно", - сказал Киров. ‘Пропавший мужчина носил револьвер в кобуре’.
  
  Пеккала разложил патроны на ладони. ‘Но это не обычные гильзы Токарева’.
  
  ‘Откуда ты можешь знать?’
  
  ‘Они были перезаряжены", - объяснил Пеккала, указывая на основание патрона, на котором было несколько крошечных зазубрин, как будто какое-то крошечное существо вонзило зубы в медь. ‘Вы можете видеть следы экстрактора. Сбоку картриджа также есть зазубрины, там, где его держали в тисках. Но странно то, что капсюльный колпачок, похоже, не подлежит замене. Из него раньше не стреляли.’
  
  ‘Тогда зачем кому-то беспокоиться о том, чтобы перезарядить его?’
  
  Пеккала в замешательстве покачал головой. ‘Как будто пуля была восстановлена по какой-то причине, но что касается того, почему...’
  
  ‘Может быть, это поможет объяснить", - сказал Киров, доставая кусочек свинца и меди, который доктор дал ему в качестве сувенира. ‘Хирург вытащил это из меня’. Он бросил сплющенный патрон в раскрытую ладонь Пеккалы.
  
  Находясь всего на расстоянии вытянутой руки от своего лица, Пеккала вращал пулю пальцем, как кошка, играющая с насекомым. Внезапно он поднял голову. ‘Тебе повезло, что ты остался жив, Киров’.
  
  ‘Так сказал доктор’.
  
  ‘Поверь мне, тебе повезло еще больше, чем он думает. Это была не ссора между партизанами. Тот, кто застрелил тебя и тех других людей, был профессиональным убийцей’.
  
  ‘Но как ты можешь это определить?’
  
  ‘Это специализированная пуля, Киров. Она известна как мягкая точка. Патроны в вашем пистолете - стандартные 7,62-мм патроны Токарева, в которых свинцовая часть пули полностью покрыта медью. Проверьте свое собственное оружие, и вы увидите.’
  
  Киров послушно достал свой "Токарев", вынул магазин и большим пальцем извлек патрон с медной оболочкой. ‘Вы правы, инспектор. Это другое’.
  
  Теперь Пеккала поднял выпущенную пулю, зажатую между большим и указательным пальцами. ‘Эта пуля, однако, только наполовину покрыта медью. Передняя часть оставлена открытой, обнажая свинцовый сердечник. Как только она вылетает из пистолета, мягкое острие сжимается в центре, заставляя пулю расширяться. Это сокращает дальность стрельбы, но обеспечивает большую ударную вязкость, чем обычная пуля.’
  
  ‘Доктор сказал, что это был рикошет", - сказал Киров. ‘Я думал, это выглядело так, потому что оно было повреждено тем, в что попало, до того, как попало в меня. Но теперь, когда вы упомянули об этом, я вижу линию, где заканчивается медная оболочка. Так вот почему он переделал патроны, заменив обычные пули этими мягкими наконечниками. Но если они так эффективны, то почему они не входят в стандартную комплектацию всех пистолетов Токарева?’
  
  Обнажившийся свинец оставляет осадок в стволе, который, если ружье не чистить постоянно, может привести к заклиниванию и осечкам. Пули с полностью закрытой оболочкой более практичны для использования в полевых условиях. Кем бы ни был этот человек, он пришел, готовый убить с близкого расстояния, и он упорно трудился, чтобы убедиться, что его личность невозможно отследить. Даже метки на основании патрона были спилены.’
  
  ‘Очень тщательно, - согласился Киров, - что заставляет меня задуматься, чего он добивался, позволив мне жить’.
  
  ‘ И вы говорите, на нем была форма капитана? - спросил я.
  
  ‘ Армейский капитан. Да.’
  
  - У него были какие-нибудь служебные медали? - спросил я.
  
  ‘Насколько я видел, ничего подобного’.
  
  ‘Он вообще что-нибудь сказал?’
  
  ‘Когда я упомянул ваше имя, он спросил, не имею ли я в виду Изумрудный глаз’. Киров пожал плечами. ‘Это был единственный раз, когда он заговорил, и его голос был приглушен бинтами’.
  
  Хотя они продолжали искать любые следы, которые мог оставить убийца, бункер больше не дал никаких зацепок.
  
  ‘Пора нам покинуть эту мясную лавку", - сказал Пеккала.
  
  ‘Мы должны пробраться в гарнизон Красной Армии", - добавил Киров.
  
  ‘Единственный гарнизон Красной Армии в Ровно - это контрразведывательная бригада Якушкина. Они расквартированы в старом отеле "Новостав", который немцы использовали как штаб-квартиру своей тайной полевой полиции, пока не вывели оттуда войска на прошлой неделе.’
  
  ‘Это будет самое безопасное место’.
  
  ‘Не обязательно", - предостерег его Пеккала. ‘Кроме самих партизан, единственными людьми, которые знали, где и когда проходила эта встреча, были члены бригады Якушкина. Пока мы не установим личность этого убийцы, мы никому не можем доверять.’
  
  Они выбрались на улицу.
  
  Гряда облаков сгущалась, как будто камень тащили через вход в гробницу, гася звезды, которые лежали, как осколки битого стекла, на крышах заброшенных домов.
  
  Киров поднял руки и снова опустил их. ‘Тогда куда нам идти, инспектор? Надвигается гроза, и я бы не хотел спать на улице’.
  
  ‘К счастью для нас, ’ ответил Пеккала, ‘ я знаю лучшее место в городе’.
  
  *
  
  Через два часа после того, как Киров выписался из своей палаты в больнице, на верхней площадке лестницы появился незнакомец, одетый в форму офицера Красной Армии.
  
  Если не считать шлепанья мокрого снега по оконным стеклам, в коридоре было тихо. Пациентам приказали лечь спать или накачали наркотиками до потери сознания. Ночной санитар дремал в своем кресле, окруженный коконом света от свечи, горевшей на его столе. Молодого человека звали Анатолий Тутко, и он был освобожден от военной службы из-за слепоты на один глаз и дымки катаракты на другом.
  
  Наклонившись, незнакомец медленно положил руку на лоб Тутко, как родитель проверяет, нет ли температуры у ребенка. Он так осторожно приподнял голову Тутко, что санитар только наполовину проснулся, когда незнакомец прошептал ему на ухо: ‘Где комиссар?’
  
  Глаза Тутко распахнулись. ‘Что?’ - спросил он. ‘Что происходит?’ Затем он почувствовал, как к его горлу приставили нож.
  
  ‘Где, - снова спросил незнакомец, - комиссар, которого вы привели сюда прошлой ночью?’
  
  ‘Майор Киров?’ прошептал Тутко, настолько привыкший не будить пациентов после наступления темноты, что даже сейчас не повысил голоса.
  
  ‘Киров. Да. В какой комнате он находится?’
  
  Тутко попытался сглотнуть. Лезвие ножа скользнуло по его кадыку. ‘В конце коридора налево’, - прошептал он.
  
  ‘Хорошо", - сказал мужчина. ‘Теперь ты можешь снова спать", - сказал мужчина.
  
  Тутко почувствовал, как хватка незнакомца ослабла. Вздох облегчения вырвался из его легких.
  
  В тот же момент незнакомец вонзил лезвие ножа в шею Тутко, затем повернул его и одним ударом перерезал трахею, почти отрубив молодому человеку голову. Он положил тело лицом вниз на стол, когда волна крови растеклась по деревянной поверхности.
  
  Мужчина вложил нож в металлические ножны, которые были прикреплены к внутренней стороне его сапог до колен. Ступая мягко, как будто пол под его подбитыми подошвами был не более чем листом стекла, он двинулся дальше по коридору, пока не подошел к комнате Кирова.
  
  Но там было пусто.
  
  Произнесенное шепотом проклятие треснуло, как искра в неподвижном воздухе.
  
  ‘Ты опоздал", - произнес чей-то голос.
  
  Незнакомец резко обернулся.
  
  Домбровски, который, как обычно, не мог уснуть, только что вкатил себя в коридор.
  
  ‘Где он?’ - спросил мужчина.
  
  ‘Уехал’, - Домбровски покатил свое кресло вперед, тыльной стороной ладони налегая на руль, пока это не остановило его перед мужчиной. ‘Ранее сегодня вечером появился посетитель и заговорил с ним’.
  
  ‘ Что за посетитель? - спросил я.
  
  ‘ Человек. То, как он двигался, больше походило на привидение.’
  
  ‘Да", - пробормотал незнакомец. ‘Это похоже на него’.
  
  ‘Они поговорили, ’ сказал Домбровский, ‘ а потом ушли’.
  
  ‘ Ты знаешь, куда они направлялись? - спросил я.
  
  ‘Я не знаю, но сестра Антонина могла бы. Майор разговаривал с ней. Должно быть, он что-то ей сказал’.
  
  - Где эта медсестра? - спросил я.
  
  ‘Ушла домой, но она живет в конце этой улицы, в доме с желтыми ставнями. Я вижу это из окна своей комнаты. Но вам не следует туда ходить, капитан. Нет, если ты дорожишь своей жизнью.’
  
  ‘И почему это так?’
  
  ‘Она подруга коммандера Якушкина. Его “жена из кампании”. Вы знаете, так они их называют. Он появился здесь примерно неделю назад вместе с батальоном войск внутренней безопасности. Якушкин пришел сюда за лекарством от язвы желудка, и она - медсестра, которая его лечила. С тех пор, насколько я слышал, Якушкин практически живет в ее доме. Видите ли, она хорошо готовит, а Якушкину нравится его еда. Но даже если бы вы были достаточно глупы, чтобы отправиться туда в это время ночи, вы бы не прошли мимо телохранителя Якушкина, который сопровождает его, куда бы он ни пошел.’
  
  ‘Спасибо вам", - сказал мужчина. ‘Вы были очень полезны. Теперь давайте вернем вас туда, где вам самое место’. Взявшись за ручки инвалидного кресла, он развернул кресло и начал катить его по коридору.
  
  ‘Моя комната в другой стороне", - сказал Домбровский.
  
  ‘Да’, - сказал мужчина. ‘Да, это так’.
  
  Они прошли мимо стола ночного дежурного.
  
  В колеблющемся свете свечи Домбровский увидел, что стало с Анатолием Тутко. Тонкие колесики его кресла катились по крови, которая каскадом стекала со стола и растекалась по полу. ‘Зачем ты это делаешь?’ - отчаянно прошептал он, его рука бесполезно скользила по резиновым колесам, когда он пытался замедлить их. ‘Я не скажу ни слова. Все равно мне никто не верит.’
  
  ‘Я тебе верю", - сказал мужчина и одним внезапным, жестоким толчком столкнул стул Домбровски с края лестницы, отчего тот упал навстречу своей смерти.
  
  *
  
  ‘А какое самое красивое место в этом городе?’ - спросил Киров, следуя за Пеккалой по разбомбленным улицам. ‘Судя по тому, что я видел, это мало о чем говорит’.
  
  ‘Я веду тебя в безопасное место, которое использовалось во время оккупации", - ответил Пеккала.
  
  ‘Но я думал, что Барабан-Щиковы жили в лесу’.
  
  ‘Они это сделали, и они все еще делают, но Барабанщиков позаботился о том, чтобы у него все еще был доступ в Ровно. Было важно следить за теми, кто приходил и уходил из штаб-квартиры Тайной полевой полиции. Несколько торговцев в этом городе — портные, сапожники, часовщики — на самом деле были членами семьи Барабан-Щиковых, а офицеры полевой полиции стали их лучшими клиентами. Некоторые из них любили поболтать, пока их часы были в ремонте или подол на брюках задирался, и любая информация, которую они проговаривали, попадала к Барабанщикову. Здесь было проведено много важных встреч между различными лидерами партизан, прямо под носом у полиции, которая была последним местом, где они когда-либо думали искать. Барабанщиков сам выбрал этот дом, и когда мы туда доберемся, вы поймете почему.’
  
  К этому времени мокрый снег превратился в град, жалящий их лица и стучащий, как зерна сырого риса по мерзлой земле.
  
  Холод просочился сквозь тунику Кирова и пробрался через подошвы его ботинок. Он надеялся, что в доме было уютно, с мягкими кроватями, одеялами и камином. Возможно, там даже найдется еда, подумал он. Свежего хлеба, возможно, не так уж и много, чтобы просить.
  
  Пеккала нырнул в узкий переулок, с обеих сторон окруженный полуразрушенными деревянными заборами, некоторые из которых держались только на сорняках и ежевике, проросших между перекладинами.
  
  Следуя по этому лабиринту тропинок, Пеккала смог держаться подальше от улиц, где люди собирались вокруг костров из бочек с мазутом, а собаки дрались на грязном снегу за кусочки гнилого мяса.
  
  Открыв железные ворота, Пеккала ступил в заросший сад и поманил Кирова следовать за собой.
  
  По высокой, взъерошенной траве, каждая прядь которой была покрыта мелким налетом льда, двое мужчин крались к дому.
  
  Задняя дверь была заколочена, а ставни на окнах закрыты деревянными планками
  
  ‘Как нам попасть внутрь?’ - спросил Киров.
  
  В этот момент Пеккала, казалось, исчез, как будто земля полностью поглотила его.
  
  Бросившись вперед, Киров оказался на краю глубокой, но узкой траншеи, вырытой у внешней стены дома.
  
  ‘Пошли, ’ позвал Пеккала из темноты траншеи, ‘ если ты не хочешь остаться там на всю ночь’.
  
  Прежде чем прыгнуть, Киров обернулся и посмотрел в ту сторону, откуда они пришли. Он мог различить немногим больше, чем силуэты домов и полуразрушенные заборы, разделявшие их сады. Ветер прошелся по траве, чьи ломкие пряди потрескивали, как электричество. Как раз в этот момент Киров заметил собаку, скачущую вприпрыжку по аллее. Когда зверь приблизился, Киров понял, что на самом деле это был волк. Оно остановилось в конце сада, затем повернулось и посмотрело на него, его злобное, худое лицо было прижато к железным перилам ворот. Они наблюдали друг за другом, человек и зверь, дыхание поднималось, как дым, из их ноздрей. Было что-то в его взгляде, что лишило кровь Кирова последнего слабого следа тепла, и он почувствовал себя холоднее, чем когда-либо прежде, как будто вокруг его сердца образовался слой инея. Волк двинулся дальше, и Киров бросился догонять Пеккалу.
  
  
  Отчет об аресте Уильяма Васко
  
  Пеккала, спецоперации
  
  Датировано 10 декабря 1937 года
  
  РЕПОРТАЖ ПОДВЕРГНУТ ЦЕНЗУРЕ
  
  В соответствии с инструкциями товарища Сталина я провел интервью с Уильямом Васко на Лубянке, где он содержался в одиночной камере с момента своего ареста и перевода с автомобильного завода Ford Motor в Нижнем Новгороде. Обстоятельства его ареста включали утверждения о том, что он пытался незаконно бежать из страны вместе со своей женой и детьми. Хотя я не нашел документальных подтверждений этому, Васко с готовностью признался, что планировал вернуть свою жену и детей в Соединенные Штаты, которые являются их страной гражданства. Однако Васко отрицал, что сам намеревался бежать, и далее задался вопросом, был ли бы такой отъезд незаконным, даже если бы он решил это сделать. Васко изначально отказался разглашать причины, по которым он решил отослать свою семью прочь. Однако, когда я поехал в Нижний Новгород и начал брать интервью у некоторых его коллег-американских рабочих, вскоре стало очевидно, что они считают, что Васко стоит за арестами многих других работников завода. Фактически, к тому времени, когда я прибыл, более половины сотрудников были взяты под стражу по обвинениям, варьирующимся от саботажа и подрывной деятельности до угроз в адрес руководства Советского Союза. Его бывшие товарищи по фабрике твердо верили, что донесения Васко советским службам безопасности привели к аресту большого числа из них. Эти рабочие с готовностью признали, что угрожали Васко телесными повреждениями, если он немедленно не уволится с завода.
  
  По возвращении в Москву я во второй раз взял интервью у Васко. Столкнувшись с этими обвинениями, Васко признал, что на некоторые из них он донес властям. Тем не менее, он продолжил объяснять, что [следующий раздел отчета затемнен] ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх. Путешествие Васко в Советский Союз было xxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxx. Васко утверждал, что его жена и дети не знали о xxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxx. Когда он понял, что его товарищи по работе наткнулись на правду, или, по крайней мере, на ее часть, опасаясь, что его жизнь была в опасности, он действительно пытался уволиться с завода. Однако его просьба была отклонена, и он был вынужден продолжить свою работу. В течение следующих нескольких недель положение Васко на заводе продолжало ухудшаться. Он получал угрозы почти ежедневно, и в остальном коллеги избегали его. Он начал верить, что его семья тоже в опасности. После того, как была отклонена последняя просьба уволиться с завода, он предпринял первые шаги к репатриации своей жены и детей в Америку. Он считает, что именно это привело к его аресту. Он выразил обеспокоенность тем, что его жена может быть вынуждена покинуть жилье, предоставленное для нее на заводе, и что у нее нет средств к существованию. Он ничего о ней не слышал, и ему не разрешали вступать в контакт с момента его ареста, и он больше не знал, получает ли она по-прежнему его зарплату. Он умолял меня лично разобраться в этом деле, а также сообщить о его ситуации xxxxxxxxxxxx из xxxxxxxxxxxxxxx, которые, по его мнению, могли бы обеспечить его немедленное освобождение.
  
  Мой последующий запрос на автомобильный завод Ford Motor показал, что миссис Васко покинула свое жилье в Новгороде и что в настоящее время она находится в приюте для бездомных в Москве.
  
  На мой запрос xxxxxxxxxxxxxxx от xxxxxxxxxxxxxxxx пока не получено ответа.
  
  Моя рекомендация заключается в немедленном освобождении Васко и скорейшем нахождении его семьи, с которой он должен быть объединен. Учитывая невиновность его жены и детей, я рекомендую предоставить им разрешение на возвращение в Соединенные Штаты, если таково желание семьи. Что касается Васко, я рекомендую xxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxx.
  
  Подпись — Пеккала, спецоперации.
  
  РУКОПИСНОЕ ПРИМЕЧАНИЕ НА ПОЛЯХ: Полный отчет скрыт. Разрешаю немедленную передачу документа в архив 17. Подпись — JS.
  
  
  Добравшись до конспиративной квартиры, Пеккала остановился рядом с отверстием в стене, которое было замаскировано изодранными остатками немецкого армейского одеяла. Он откинул замерзшую шерсть и нырнул внутрь, мгновение спустя за ним последовал Киров.
  
  Они оказались в том, что когда-то было погребом для корнеплодов. Воздух был неподвижным и влажным.
  
  Поднявшись по лестнице, они оказались на первом этаже дома. Было темно, пока Пеккала не зажег спичку, а затем мягкое свечение распространилось по комнате, осветив стол в центре, окруженный множеством ветхих стульев. У стен Киров увидел скомканную кучу выброшенной одежды, которую бывшие жильцы использовали в качестве постельного белья. Некоторые были сшиты из тускло-серого цвета немецкой армейской ткани, другие - из странного розовато-коричневого цвета русской формы, а на одном, который был либо изрешечен пулями, либо пожеван крысами, Киров не мог сказать, какими именно, были пуговицы с изображением двуглавого орла царя. Он почти слышал, как вши шуршат по швам. В помещении пахло потом и табаком, и спертый воздух казался тяжелым в их легких.
  
  Пеккала нашел масляную лампу, стоявшую на подоконнике. Он зажег фитиль и перенес лампу на стол.
  
  Киров оглядел темную комнату. ‘Ты называешь это лучшим местом в городе?’
  
  ‘Пожалуйста, найди себе другое место’.
  
  С этим было не поспорить. ‘ И ты думаешь, здесь мы будем в безопасности? - спросил он.
  
  ‘Мы использовали это как убежище во время всей оккупации. Каждое здание на этой улице в то или иное время обыскивали, но это они оставили в покое’.
  
  ‘Но почему?’
  
  ‘Владельцы умерли от тифа’.
  
  ‘Тиф!’ - воскликнул Киров. ‘Мы должны немедленно убираться отсюда!’
  
  ‘Расслабься", - сказал ему Пеккала. ‘Этот дом спас больше жизней, чем отнял’. Он выбрал пальто из кучи и расстелил его на полу. Затем улегся на него и накинул на себя еще одно пальто. ‘А теперь немного поспи. Завтра ты встретишься с Барабан-Щиковыми’.
  
  Киров неохотно сел, прислонившись спиной к стене. Несмотря на холод, он уперся пяткой в кучу грязной одежды и оттолкнул ее прочь.
  
  Некоторое время он сидел там, обхватив себя руками за ребра и слушая, как шторм завывает в трубе. Он почувствовал боль в том месте, куда вошла пуля, как будто какое-то маленькое настойчивое существо прогрызало себе путь через шрам. Наклонившись к лампе, он погасил свет. Тьма сгустилась вокруг него. ‘Полагаю, здесь нечего есть?’ - спросил он.
  
  Он не получил ответа. Пеккала уже спал.
  
  *
  
  Перед самым рассветом Пеккала, вздрогнув, проснулся. Он сел и огляделся. Первые серые лучи рассвета пробились сквозь щели в заколоченных окнах.
  
  На голых досках пола рядом с ним лежал Киров, свернувшись в клубок и дрожа во сне.
  
  Поднявшись на ноги, Пеккала поднял одно из пальто и накинул его на Кирова. Затем он спустился в погреб для корнеплодов, откинул одеяло и ступил в канаву, вырытую вдоль края дома.
  
  Его первый вдох был подобен перцу в легких.
  
  Ночью выпал снег. Даже руины выглядели чистыми.
  
  Глазами, налитыми кровью от усталости, Пеккала смотрел через край канавы, мимо джунглей покрытой белой пылью травы на аллею, где он чуть не расстался с жизнью год назад.
  
  *
  
  Пеккала прожил среди партизан несколько месяцев, прежде чем совершил свой первый визит в Ровно, чтобы встретиться с Барабанщиковым на конспиративной квартире. Он почти добрался туда, когда случайно свернул не на ту боковую улицу и оказался в переулке, который был перегорожен кучей сломанной мебели. Когда Пеккала остановился, пытаясь сориентироваться, из-за импровизированной баррикады появился человек. По его черной форме с серебряными пуговицами и мягкой фуражке с блестящими полями из лакированной кожи Пеккала понял, что он сотрудник украинской националистической полиции. Эта военизированная группа состояла из русских коллаборационистов, которым их немецкие хозяева поручили арестовывать всех, кто представлял угрозу немецкой оккупации. У них была репутация жестоких людей, особенно по отношению к тем, кого подозревали в принадлежности к партизанам.
  
  ‘Стой!’ - закричал мужчина. На длинном тонком носу у него были круглые очки. Под его бледной кожей синела щетина. Пеккале он показался похожим на большую розовую крысу. ‘Документы!’ - рявкнул он, приближаясь к Пеккале, вытянув одну пустую руку, а в другой сжимая револьвер.
  
  Пеккала подумал о бегстве, но он знал, что никогда не добежит до конца переулка, прежде чем человек-крыса застрелит его. По приказу Барабанщикова Пеккала не носил с собой собственного оружия. Не было никакой возможности застрелиться при выходе из-под стражи в полиции, и простое владение оружием было основанием для немедленной казни. Единственной вещью, которую носил Пеккала, был старый складной нож, на его тусклом железном лезвии был клеймо производителя Geck из Брюсселя, а рукояти из оленьего рога за годы использования стали почти гладкими. Он был старым даже тогда, когда Пеккала заметил его однажды воскресным днем на столе на рынке напротив своего офиса в Москве, вместе с кожаным портсигаром для сигар, кошельком из крокодиловой кожи и парой очков в золотой оправе; немые спутники жизни какого-нибудь путешественника теперь закончили его путешествие. Спрятанный глубоко в кармане, с револьвером полицейского всего в нескольких дюймах от лба Пеккалы, нож был теперь для него бесполезен.
  
  Не имея иного выбора, кроме как играть роль, которой его научил Барабанщиков, в качестве прикрытия, Пеккала вытащил из верхнего правого кармана рубашки мятую идентификационную книжку. Бумага промокла от дождя. Книга была настоящей, но ее переделали, чтобы соответствовать внешнему описанию Пеккалы. Зная, что изменения не пройдут тщательного изучения, Пеккала изо всех сил старался унять дрожь в руках, протягивая книгу полицейскому.
  
  Мужчина выхватил книгу из рук Пеккалы и открыл ее. ‘ Имя?’
  
  ‘Франко’, - ответил Пеккала. ‘Александр Франко’.
  
  ‘Здесь сказано, что ты кожевенник’.
  
  ‘Это верно’.
  
  ‘Покажи мне свои руки’.
  
  Пеккала протянул их ладонями вверх.
  
  Человек-крыса откинул голову назад, выглядывая из-под полей шляпы. ‘Мой дядя был кожевником, и его руки всегда были в пятнах’.
  
  ‘Кожевенный завод закрыт’.
  
  ‘ А ты из Ровно? - спросил я.
  
  ‘Нет. Из Зоборола’.
  
  ‘Что ж, так получилось, что и я тоже’ Полицейский поднес пистолет ближе, пока дуло не уперлось Пеккале в щеку. ‘Я знаю всех в этой деревне, но я не знаю тебя, Александр Франко’.
  
  Пеккала медленно поднял руки, внезапно осознав свой внешний вид — резные пуговицы на его куртке и грязные, перекрученные шнурки, которыми они скреплялись, ботинки на деревянной подошве, прикрепленные к кожаным голенищам ковровыми гвоздями, колени брюк, залатанные мешковиной. Несмотря на то, что Пеккала был взъерошен, он ничем не отличался от большинства людей в этом городе, для которых война лишила всех остатков жизни, которую они когда-то считали само собой разумеющейся.
  
  Мужчина кивнул в сторону баррикады. ‘Продолжай’.
  
  Пеккала протиснулся мимо сломанного комода и через несколько минут оказался в вестибюле небольшого муниципального участка, захваченного националистической полицией.
  
  За столом сидел офицер, его седые, немытые волосы, словно пепел, осыпали его голову. Он потребовал удостоверение личности Пеккалы, взглянул на него и захлопнул. ‘Посадите его в камеру’.
  
  ‘Но там нет места", - запротестовал человек-крыса.
  
  ‘Тогда отрежьте части, пока они не подойдут, ’ прорычал офицер, ‘ и когда вы вернетесь, я хочу, чтобы вы отнесли эту идентификационную книжку в немецкий гарнизон и попросили Круга проверить ее’.
  
  ‘Это неправильно, я могу тебе сказать", - сказал человек-крыса. ‘Я имею в виду, это реально, но...’
  
  Испепеляющий взгляд офицера заглушил слова у него в горле. ‘Просто делай то, что я тебе говорю’.
  
  Человек-крыса схватил Пеккалу за воротник пальто и, не обыскивая его, повел своего пленника по коридору в камеру, уже настолько переполненную, что тем, кто был посередине, пришлось стоять. Страх пробежал когтями по его позвоночнику, когда он вспомнил поезд для заключенных, на котором он ехал в ГУЛАГ Бородок. Он подумал об осужденных, которые умерли на ногах, их глаза затуманились от мороза. Стены, казалось, покрылись рябью от лиц мертвых, и он снова услышал стук колес по рельсам.
  
  Женщина, присевшая у бетонной стены, освободила место для Пеккалы. В ярком свете голой лампочки, свисающей с потолка, Пеккала увидел вшей, крошечных и полупрозрачных, ползающих по ее коже головы.
  
  Час спустя в коридоре послышались шаги, и появился человек с крысиным лицом, размахивающий деревянной дубинкой на кожаном шнуре. Он распахнул зарешеченную металлическую дверь.
  
  Люди в комнате инстинктивно опустили глаза. Но один человек, стоявший впереди, был недостаточно быстр.
  
  Человек-крыса поднял дубинку и опустил ее на макушку черепа заключенного.
  
  Ноги заключенного подогнулись, как будто под его ногами открылся люк. Он упал лицом вниз, и кровь начала растекаться по полу, отражая свет единственной лампочки, которая горела в проволочном каркасе на потолке. Обитатели камеры попятились от подкрадывающегося красного прилива, каблуки их ботинок сухо стучали по бетону.
  
  Полицейский подошел к Пеккале. Не обращая внимания на лужу крови, он проследил красные следы на полу. ‘Кругу не нравится, как выглядит ваша сберкнижка. Он сказал, что это было изменено, что я мог бы объяснить ему сам. Вместо этого мне пришлось пройти весь путь по улице до немецкого гарнизона и показать им мою собственную чертову идентификационную книжку, чтобы я мог войти в здание и услышать то, что я уже знаю!’
  
  ‘Русак!’ - крикнул голос из конца коридора. ‘Приведите его сюда!’
  
  Теперь Русак взял Пеккалу за руку и потащил его в коридор. Он провел Пеккалу мимо пустой камеры, где двое полицейских, раздетых до рубашек и с черными подтяжками, натянутыми на плечи, чистили свои револьверы носовыми платками, смоченными в пепельнице, наполненной оружейным маслом.
  
  В прихожей пепельноволосый офицер стоял в дверях, засунув руки в карманы, и смотрел на только что начавшийся дождь. ‘Кто ты?’ - спросил он Пеккалу, не потрудившись обернуться.
  
  Пеккала не ответил.
  
  ‘Так я и думал", - прошептал офицер, отступая в сторону, чтобы пропустить их.
  
  Русак толкнул Пеккалу перед собой.
  
  Пеккала набрал полные легкие чистого воздуха, когда, пошатываясь, вышел на улицу. ‘Куда вы меня ведете?’ - спросил он.
  
  ‘В камеру побольше", - ответил Русак. ‘В том другом месте слишком людно. Вот и все. Беспокоиться не о чем’.
  
  Именно эти последние несколько слов заставили Пеккалу понять, что все, что он только что услышал, было ложью. Теперь его сердце билось где-то в горле. Дыхание стало поверхностным и быстрым.
  
  Русак перевел его через улицу и повел по переулку между двумя рядами зданий. Переулок с обеих сторон был окаймлен высокими кирпичными стенами. Дорожку устилала угольная пыль, поблескивающая во влажном воздухе.
  
  Русак шел за ним, шлепая по лужам в переулке.
  
  Дрожа, как от холода, Пеккала сунул руки в карманы брюк. В правой руке он взял складной нож.
  
  ‘Прохладно сегодня, не так ли?’ - спросил Русак. ‘Ну, не волнуйся, приятель. Скоро тебе снова станет тепло’.
  
  Пока Русак говорил, Пеккала услышал безошибочный шелест извлекаемого из кобуры пистолета. В этот момент Пеккала перестал думать. Он вытащил нож из кармана, нажал на круглую металлическую кнопку сбоку, высвобождая лезвие, и взмахнул рукой.
  
  Русак не успел среагировать. Нож ударил его сбоку по голове, и лезвие вошло в висок. На лице человека-крысы отразилось лишь легкое удивление. Его правый глаз наполнился кровью. Он бросил револьвер, сделал шаг вперед и затем упал в объятия Пеккалы.
  
  Пеккала уложил его. Затем он поставил сапог на шею Русака, вытащил лезвие и вытер его о пальто мертвеца. Мгновение Пеккала ждал, наблюдая и прислушиваясь. Убедившись, что они одни, он сложил лезвие и вернул нож в карман.
  
  Он схватил Русака за воротник туники и потащил его по аллее. Сапоги Русака оставляли след в блестящей черной угольной пыли. Пройдя десять шагов дальше, Пеккала подошел к месту, где кирпичная стена была углублена, образуя пространство, похожее на комнату с тремя сторонами и без крыши. Судя по пятнам на кирпиче, это место когда-то использовалось для хранения мусора, готового к вывозу. Теперь оно было заполнено полудюжиной тел, несколькими солдатами и несколькими гражданскими. Все они были убиты выстрелами в затылок и свалены друг на друга. Их лица были разбиты, трупы намокли от дождя.
  
  Пеккала бросил Русака на кучу. Затем он сделал несколько шагов назад, как будто ожидая, что Русак восстанет из мертвых, прежде чем повернулся и побежал.
  
  На конспиративной квартире он встретился с Барабанщиковым. Оказалось, что лидер партизан также был остановлен на полицейском блокпосту на другой стороне города, но сумел выкрутиться разговорами.
  
  ‘Вы столкнулись не с теми людьми, вот и все", - сказал Барабанщиков. ‘Вам просто не повезло, что вас арестовали’.
  
  ‘Может быть, и так, - ответил Пеккала, - но мне понадобится нечто большее, чем удача, чтобы выжить’. С того дня он носил дробовик в кармане пальто.
  
  
  Докладная записка: Иосиф Сталин Хенрику Панасуку, Лубянка. 11 декабря 1937 г.
  
  Ликвидация заключенного Е-15-К должна быть произведена немедленно.
  
  *
  
  Докладная записка: Хенрик Панасук, директор Лубянки, товарищу Сталину. 11 декабря 1937 г.
  
  В соответствии с вашими инструкциями заключенный Е-15-К ликвидирован.
  
  
  ‘Распутица в этом году наступит рано", - произнес голос за спиной Пеккалы.
  
  Пеккала сначала был поражен, но потом вздохнул и улыбнулся. ‘Есть только один человек, который может вот так подкрасться ко мне’.
  
  ‘К счастью для тебя, этот человек - твой друг’.
  
  ‘Доброе утро, Барабанщиков’.
  
  Почти скрытый среди ветвей русской оливы с костлявыми пальцами, Барабанщиков сидел на перевернутом ведре. На нем были шерстяные перчатки без пальцев и шапка, надвинутая на уши. На его коленях лежал русский пистолет-пулемет ППШ с барабанным магазином на 50 патронов. Такое оружие, которое когда-то было почти невозможно достать, теперь было обычным делом среди партизан. Барабанщиков сидел там достаточно долго, чтобы на его плечах осел тонкий слой снега. Бывший школьный учитель давно бросил бриться, и темная борода покрывала его лицо. Его глаза, когда-то терпеливые и любопытные, когда он каждое утро оглядывал ряды парт, пока его ученики доставали тетради из своих ранцев, приобрели жгучую интенсивность, вызванную недоеданием, бессонницей и длительным страхом. Те дети, которых он когда-то учил, возможно, вообще не узнали бы его, если бы не очки в золотой оправе, которые он все еще носил.
  
  Приложив ладони в перчатках ко рту, Барабанщиков обдал теплым дыханием замерзшие пальцы. ‘Вы уже выяснили, кто совершил убийства в бункере?’
  
  ‘Пока нет, ’ ответил Пеккала, ‘ но я работаю над этим’.
  
  Барабанщиков наклонился и нежно похлопал Пеккалу по лицу, грубая шерсть его перчатки зацепилась за трехдневную щетину Пеккалы. ‘Тебе лучше действовать быстро, мой старый друг. Уже произошла перестрелка между патрулем Красной армии и группой партизан, ищущих того, кто убил их лидера. Двое партизан мертвы. Трое солдат ранены. Мы быстро приближаемся к моменту, когда ничто не сможет предотвратить полномасштабную войну между нами и Красной Армией. В войне, которую мы вели до сих пор, все, что нам нужно было сделать, это выжить, пока Красная Армия не отбросит захватчиков. Но надвигающаяся буря не похожа ни на одну другую, которую они видели. Вы знаете Сталина. Вы знаете, на что он способен. И если ты не сделаешь что-нибудь, чтобы остановить это, он уничтожит нас всех.’
  
  ‘Вот почему я привел кое-какую помощь", - сказал Пеккала. ‘Заходи внутрь, Барабанщиков. Тебе пора встретиться с комиссаром’.
  
  *
  
  Киров затуманенно огляделся. В комнате было темно. Лишь несколько проблесков дневного света пробивались сквозь щели в досках, прибитых к ставням. Мгновение он в замешательстве смотрел на пальто, которое было накинуто на него. Затем он отбросил это прочь, встал и начал хлопать по своей одежде, надеясь избавиться от вшей, которые, как он был уверен, поселились в его униформе.
  
  Закончив этот безумный ритуал, Киров выудил коробок спичек и зажег фонарь. Только тогда он понял, что за столом сидят двое мужчин, оба пристально наблюдают за ним.
  
  Одним из них был Пеккала.
  
  Другого Киров никогда раньше не видел. В лохмотьях вместо одежды, компенсируемых странно величественными очками в золотой оправе, он был похож на потерпевшего кораблекрушение миллионера.
  
  ‘Это майор Киров’, - сказал Пеккала.
  
  ‘А я, ’ сказал незнакомец, ‘ Андрей Барабанщиков. Итак, комиссар, вы здесь для того, чтобы помочь нам поймать убийцу’.
  
  ‘Совершенно верно", - ответил Киров.
  
  ‘Мне кажется, что тебе не нужно смотреть дальше, чем на ряды твоего собственного народа’.
  
  Киров ощетинился от этого замечания. ‘Почему ты так говоришь?’
  
  ‘Из того, что я слышал, человек, который убил Андрича и тех партизан, был одет в форму Красной Армии’.
  
  ‘Вероятно, его украли’.
  
  ‘Возможно’, - признал Барабанщиков, - "но тогда возникает вопрос вашего выживания", - сказал Барабанщиков. ‘Вам это не кажется необычным? Единственный человек, которого я могу назвать, кто мог бы не решиться убить русского комиссара, ’ он сделал паузу, ‘ это другой комиссар.
  
  ‘Я пришел сюда не для того, чтобы раскрывать ваши убийства, товарищ Барабанщиков, и не для того, чтобы стать одной из ваших жертв", - Киров указал на дыру в своей гимнастерке, куда попала пуля. ‘Насколько я понимаю, если Сталин отдал приказ сложить оружие, то это именно то, что вы должны сделать. Это просто выбор между жизнью и смертью’.
  
  ‘Хватит!’ - крикнул Пеккала. ‘Если даже вы двое не можете смотреть друг другу в глаза, тогда какая надежда на мир?’
  
  ‘Но мы согласны", - настаивал Барабанщиков. ‘По крайней мере, в одном. Майор прав в том, что это действительно выбор между жизнью и смертью. Но чего он, похоже, не понимает, так это того, что выбор за нами, а не за ними.’
  
  Их разговор был прерван звуком мощного дизельного двигателя и скрипом тормозов в переулке за домом.
  
  ‘Они здесь", - объявил Барабанщиков.
  
  ‘Майор Киров", - сказал Пеккала, поднимаясь со стула, - "Я хотел бы, чтобы вы познакомились с некоторыми моими друзьями’.
  
  В переулке был припаркован немецкий военный грузовик Hanomag с номерными знаками СС и черно-белым мальтийским крестом, нарисованным на каждой двери кабины водителя. Его ветровое стекло было разбито в брызги серебристых молний, все еще окрашенных кровью водителя, чья голова ударилась о стекло, когда машина из засады съехала с дороги неделю назад.
  
  В кузове теснились новые владельцы грузовика: группа вооруженных до зубов мужчин, большинство из которых были бородатыми, с длинными и нечесаными волосами. Они были вооружены оружием всех типов — немецкими "маузерами", русскими "Мосин-наганами" и австрийскими "Штайр-манлихерами". У других вообще не было оружия, но они носили мясницкие ножи, кувалды и топорики. Их одежда была столь же разнообразной. Один втиснулся в тунику украинского националиста-полицейского с серебряными пуговицами, черная ткань была разорвана на спине там, где ее бывший владелец была срублена тем же топором, что и у человека, который носил ее сейчас. Другие были одеты в пятнистые камуфляжные халаты солдат Ваффен СС или шинели из оленьей шерсти, найденные на могилах польских солдат. Они носили пробитые пулями шлемы, матерчатые шапочки, сорванные с голов людей, когда те умоляли сохранить им жизнь, или сплетенные из веток гирлянды, которые они носили на головах, как терновые короны. Одному из них едва исполнилось двадцать лет, гимнастерка туника, свисающая с узких плеч, как у пугала, а в руках чудовищного вида пистолет-пулемет. Рядом с ним стоял пожилой мужчина с рябым лицом и ушами, настолько обмороженными, что они выглядели так, словно их погрызла собака. У этого человека вообще не было оружия, а только палка, вырезанная из белой березы. В их глазах не было ни проблеска доброты, ни каких-либо эмоций, которые могли бы вызвать секундное колебание в продолжении бойни.
  
  Подобно шахтерам, выходящим из туннеля глубоко под землей, Пеккала и Барабанщиков заморгали от яркого солнечного света.
  
  Завидев Пеккалу и своего лидера, партизаны подняли на них свои седые лапы и оскалили зубы в улыбках, но они относились к Кирову и красным звездам на его рукавах с нескрываемым презрением.
  
  Изрешеченная пулями дверь открылась со стороны водителя. Мужчина в черном кожаном пальто вышел и подошел к Барабанщикову. Водитель был невысоким, с бочкообразной грудью, его широкое лицо покрывали бледные складки на прокуренной коже.
  
  Обменявшись несколькими словами, Барабанщиков повернулся к Кирову и Пеккале. Его лицо было мрачным. ‘Произошло еще одно убийство", - сказал он.
  
  ‘Кто это?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Якушкин, командир гарнизона Красной Армии. Мои люди только что нашли его тело. Вам лучше поторопиться’.
  
  Не говоря больше ни слова, они все забрались в кузов грузовика. Теснясь среди партизан, они помчались прочь по улице, огибая груды кирпичей, остовы сгоревших автомобилей и лошадиные трупы, все еще привязанные к прицепам повозок, которые они тянули, когда погибли.
  
  
  Докладная записка: Канцелярия товарища Сталина, Кремль, Третьему западному отделу иностранных дел. 12 декабря 1937 г.
  
  Вам поручено подготовить документы о добровольном переходе гражданства Соединенных Штатов Америки в гражданство Советского Союза для Уильяма Х. Васко. Вы уполномочены датировать документы задним числом 1 сентября 1936 года. Работа должна быть выполнена немедленно по приказу товарища Сталина.
  
  Подпись — Поскребычев, секретарь товарища Сталина
  
  *
  
  Из кабинета Иосифа Сталина, Кремль
  
  Послу Джозефу Дэвису, посольство США, Моховая улица. 16 декабря 1937 г.
  
  Посол -
  
  От имени товарища Сталина я отвечаю на ваш запрос о предоставлении информации об аресте американского гражданина Уильяма Х. Васко. Мы с сожалением сообщаем вам, что ни один такой американский гражданин не был арестован. Однако Центральное архивное управление 3-го Западного отдела советских иностранных дел указывает, что 1 сентября 1936 года некий Уильям Васко добровольно передал гражданство Соединенных Штатов Советскому Союзу. Эта передача является общедоступной, и доступ к ней можно получить через Центральный архив в любое время. Таким образом, если бы арест товарища Васко действительно имел место, это было бы делом советской внутренней безопасности, а не посольства Соединенных Штатов. Однако я уполномочен сообщить вам, что товарищ Васко в настоящее время не арестован и не содержится под стражей ни в одном советском учреждении.
  
  Товарищ Сталин выражает надежду, что ваше расследование по этому вопросу завершено, и надеется, что в будущем сотрудники вашего посольства проведут более тщательное расследование подобных вопросов, прежде чем передавать их в Кремль.
  
  Подпись — Поскребычев, секретарь товарища Сталина
  
  
  Прошлой ночью, когда Киров и Пеккала направлялись к конспиративной квартире, Федор Якушкин, командир бригады СМЕРШ, ждал свой ужин в полуразрушенной квартире рядом с больницей.
  
  Комнату заполнил запах готовки.
  
  Усевшись на стул, который был слишком мал для него, Якушкин положил кулаки на стол, накрытый на двоих. Это был коренастый мужчина с лысой головой и мясистыми губами, обрамляющими толстую квадратную челюсть. Поскольку его живот был слишком велик, чтобы он мог удобно носить пояс с оружием сидя, он снял его и повесил на спинку стула. По привычке он вынул пистолет из кобуры и положил его на стол в пределах досягаемости. Затем он нетерпеливо вздохнул, оглядываясь на синий цветочный узор, нанесенный губкой на масляно-желтую стену, изящные занавески и фотографии в рамках, на которых были изображены прищурившийся, хитроватого вида старик и не менее драчливая пожилая женщина в платке. От их пристальных взглядов ему стало не по себе. К его дискомфорту добавлялся тот факт, что все вокруг него выглядело хрупким, как будто все, что ему нужно было сделать, это прикоснуться к картинам или занавескам, и они с грохотом упали бы на пол. Это впечатление хрупкости относилось и к стулу, на котором он сидел. Он боялся даже откинуться назад, опасаясь, что тот рухнет под ним.
  
  Настроение Якушкина испортилось еще до того, как он прибыл, из-за новостей об убийстве полковника Андрича. Якушкин несколько раз встречался с полковником Андричом. Он предупредил полковника, что перемирие с партизанами никогда не будет достигнуто, но Андрич был полон решимости добиться успеха. Якушкин не мог не восхищаться упорством полковника, хотя сам был убежден в неизбежном провале миссии. В качестве жеста доброй воли Якушкин даже одолжил полковнику своего собственного шофера, сержанта Золкина, вместе со своим любимым американским джипом Willys по ленд-лизу.
  
  Теперь Золкин пропал, вероятно, лежал мертвый где-то среди руин. Был найден его джип, все еще припаркованный возле бункера, хотя и настолько изрешеченный шрапнелью, что механики автопарка не были уверены, что он когда-нибудь снова заработает.
  
  Водителя и джип Willys можно было заменить, но Андрича - нет. Что касается Якушкина, вина за эти убийства полностью лежала на партизанах. Им был дан шанс на мир, и они его упустили. Отныне, подумал он про себя, партизанам придется иметь дело с нами, а мы не ведем переговоров.
  
  Якушкин гордился кровавой репутацией своей бригады настолько, что, когда ее бывший командир Григорий Данек начал проявлять перемену в настроениях, Якушкин был вынужден принять меры.
  
  В былые времена Данек приказал своим войскам открывать огонь при первых признаках опасности, и в результате массовые убийства объединились в количество убийств, не сравнимое ни с одним другим подразделением НКВД.
  
  ‘Единственное, что меня впечатляет, ’ однажды прорычал Данек Якушкину в одной из своих водочных тирад, - это эффективность, с которой мы отправляем наших врагов на тот свет’.
  
  Но с приближением конца войны Данек начал смотреть на вещи по-другому. Он считал, что роль СМЕРША должна была измениться, и измениться быстро, прежде чем в послевоенном мире они окажутся козлами отпущения за всевозможные злодеяния, даже те, которых они на самом деле не совершали. В конфликте, уже наполненном ужасами, СМЕРШ отличался тем, что кровь на их руках была в основном от их собственных соотечественников.
  
  Эта деталь никогда не беспокоила Якушкина, который рассматривал свою бригаду как инструмент мести всем, кто выступал против воли Сталина, откуда бы они ни были родом.
  
  Данек без умолку говорил о дне расплаты, который, как он чувствовал, обязательно должен настать для тех, кто осуществил эту месть.
  
  Наконец, Якушкин услышал достаточно. Когда он столкнулся с Данеком, одиноким и слишком пьяным, чтобы стоять в переулке в городе Минске, он задушил коммандера голыми руками, применив технику, эффективность которой даже Данек мог бы счесть впечатляющей, если бы не был сам свидетелем этого.
  
  В последующие дни самому Якушкину было поручено провести тщательное расследование убийства Данека, которое, естественно, не дало никаких результатов. Отсутствие реакции из Москвы стало для Якушкина первым реальным признаком того, что изменение взглядов Данека подверглось неблагоприятному анализу со стороны кого-то, кроме него самого.
  
  Будучи естественным кандидатом на место Данека, Якушкин оказался настолько успешным, что недавно ему сообщили о его переводе в штаб-квартиру в Москве, который должен был вступить в силу, как только эта текущая задача будет выполнена. Для Якушкина это был шанс, который выпадает раз в жизни. Ничто не могло помешать этому, даже если это означало смерть каждого партизана на Украине.
  
  Такие высокие цели недешево обходятся тем, кто их ставит, и нервы Якушкина были напряжены почти до предела.
  
  Единственное, что успокаивало его, был запах еды, доносившийся из кухни за углом. Медсестра Антонина готовила цапхулис цвени, тушеное мясо с мысливскими сосисками, яблоками, консервированной фасолью, баклажанами и сушеным перцем чили — все это он принес ей в подарок накануне, при условии, что они будут использованы для приготовления блюда, из которого ей разрешат съесть небольшую порцию. Рот Якушкина наполнился слюной, когда он почувствовал запах кардамона и перца, которыми были приправлены сосиски.
  
  С тех пор как Якушкин начал наносить визиты Антонине, медсестра приготовила несколько запоминающихся блюд: куропатку в сметане, оленину с клюквой и сырный хлеб хачапури . Конечно, он был обязан снабдить их ингредиентами. Вряд ли можно было ожидать, что медсестра в полевом госпитале найдет достаточно масла, яиц и мяса, чтобы прокормить себя, не говоря уже о мужчине с таким аппетитом. Но для человека такого ранга, как Якушкин, эти вещи было нетрудно достать. Более сложной задачей было найти кого-то, кто их приготовил.
  
  Якушкин прислушивался к шагам Антонины, когда она ходила по кухне, к тихому постукиванию деревянной ложки о стенки кастрюли с тушеным мясом, когда она помешивала блюдо, и к тому, как она напевала мелодию, которую он не слышал с детства и названия которой никогда не знал.
  
  Прошло обычное время обеда Якушкина, но на то, чтобы проследить за вывозом боеприпасов из бункера, где был убит Андрич, ушло гораздо больше времени, чем ожидалось. К тому времени, когда он появился на пороге Антонины, она уже легла спать, но поскольку Якушкин не собирался уходить без ужина, он уговорил ее приготовить еду.
  
  Якушкин удовлетворился бы миской каши, но вместо этого Антонина настояла на приготовлении рагу, приготовление которого заняло целую вечность, с использованием всех ингредиентов, которые он ей дал.
  
  Теперь Якушкин жалел, что вообще пришел. За час, который он провел в ожидании, его желудок превратился в пустую пропасть. Когда он вот так проголодался, он становился необъяснимо раздражительным. Его телохранитель, Молодин, знал, что нужно всегда носить с собой еду именно для таких случаев. Карьеры и даже жизни людей были спасены благодаря быстроте мышления Молодина, когда он вкладывал в руку командира яблоко, или кусочек сладкой чурчхелы, приготовленной из топленого виноградного сока, муки и измельченных грецких орехов, или двухдневной давностиВареники с клецками, фаршированные маринованной капустой, бережно сохраненные в носовом платке Молодина.
  
  Слишком раздраженный, чтобы сидеть спокойно, Якушкин встал со стула и направился к верхней площадке лестницы. Лестница спускалась в узкий коридор, в конце которого была дверь, ведущая на улицу. В квартире Антонины не было комнат на первом этаже, который занимала другая квартира. ‘ Молодин! ’ прогремел он.
  
  Входная дверь открылась, и мгновение спустя у подножия лестницы появился сам Молодин. Это был худощавый, но подвижный мужчина с бледным, угловатым лицом, аккуратно выбритой головой и глазами молочно-зеленого цвета опалов. На его плечи был наброшен дождевой плащ, в складках которого мокрый снег скапливался, как лягушачья икра. Перекинутый через грудь под плащом, Молодин нес пистолет-пулемет ППШ. ‘Все в порядке, коммандер?’ спросил он, и, пока он говорил, его рука появилась из-под мокрого плаща от дождя. В его пальцах был зажат кусочек сыра, который он приберегал для собственного завтрака. - Может быть, чего-нибудь перекусить? - спросил я.
  
  ‘Оставь себе!" Якушкин улыбнулся ему сверху вниз. ‘Я не могу украсть еду у другого человека!’ Правда заключалась в том, что Якушкин с удовольствием съел бы последнюю крошку еды Молодина, но ему не понравился вид этого сыра, потрескавшегося и пожелтевшего, как старый ноготь, или немытая рука, которая протянула его ему.
  
  Молодин кивнул, радуясь, что не придется расставаться со своим пайком.
  
  ‘Не волнуйся", - сказал Якушкин. "Когда мы доберемся до Москвы, еды будет вдоволь’.
  
  Молодин благодарно улыбнулся, хотя, по правде говоря, он ненавидел городскую жизнь и никогда бы не ступил ногой в Москву, если бы ему не приказали это сделать.
  
  ‘Продолжай!’ Якушкин весело отмахнулся от него. ‘Возвращайся к работе!’
  
  ‘Да, командир", - ответил Молодин, возвращаясь на свой пост у входной двери.
  
  Немного восстановив настроение, Якушкин вернулся в маленькую столовую. Откинувшись на спинку хлипкого стула, Якушкин взял нож и осмотрел режущую кромку, поворачивая ее при свете масляной лампы в центре стола. Затем он вытер лезвие о штанину брюк и вернул его на место. После этого он переложил свой пистолет рядом с ножом, как будто это был столовый прибор, необходимый для приготовления пищи.
  
  ‘Почти готово", - крикнула ему Антонина из соседней комнаты. "Это заняло немного больше времени, чем я ожидала’.
  
  ‘Я буду скучать по твоей стряпне, когда меня переведут в Москву’.
  
  ‘Ты не должен упускать это. Тебе вообще не нужно ничего упускать’.
  
  Якушкин нервно рассмеялся. Антонина не делала секрета из того факта, что хотела сопровождать его в Москву. Он был ее билетом из этого богом забытого места, для которого ее мастерство на кухне было не единственным талантом, которым она, казалось, была готова поделиться. И теперь она говорила о Москве так, как будто он уже согласился отвезти ее туда, чего он совершенно определенно не делал.
  
  Для женщин было обычной практикой сопровождать высокопоставленных офицеров в полевых условиях, хотя супругов, оставшихся дома, держали в максимально возможном неведении о существовании этих жен из кампании. Но у Якушкина дома не было жены, и он тоже не хотел, чтобы она была здесь, особенно с подбитым глазом; результат, как она сказала ему, попытки удержать бредящего пациента в больнице. Чего хотел Якушкин, так это приличного повара, который подавал бы ему еду на стол, а затем оставлял его есть в покое, вместо того чтобы заниматься подшучиванием, в исходе которого по горизонтали никогда не было серьезных сомнений.
  
  Улыбающееся лицо Антонины появилось из-за угла, ее лоб блестел от пота после работы у плиты. ‘Разве не здорово будет иметь семью, к которой можно вернуться домой в Москву?’
  
  ‘Семья?’ он запнулся. ‘Ну, я не знаю...’
  
  ‘Ты выглядишь таким встревоженным, любовь моя’, - сказала она. "Тебе не нравится, что мы проводим время вместе?’
  
  ‘Конечно, хочу!’ Якушкин безутешно уставился на пустую тарелку. Ради всего святого, подумал он, просто достань еду и перестань болтать.
  
  ‘Когда мы уезжаем в Москву?’
  
  Мы, подумал он. Нет никакого "мы". Быстро приближался момент, когда Якушкину нужно было объяснить это Антонине, но он откладывал этот разговор как можно дольше, потому что почти не сомневался в том, насколько она будет разочарована. И разочарованные женщины редко были хорошими поварами. ‘Все зависит от этих проклятых партизан", - сказал он ей. ‘Если все пойдет так, как кажется, мои солдаты скоро будут убивать их сотнями’.
  
  ‘Как это могло случиться после всего, что мы пережили вместе в этой войне против фашистов?’
  
  ‘Я задавал себе тот же вопрос много раз, дорогая. Но, как и во всем на войне, ответ редко бывает таким, каким он должен быть. Я полагаю, что эти партизаны, живущие в тылу, заразились идеями, которые не соответствуют идеям товарища Сталина и Центрального комитета. Проще всего было бы для них всех сложить оружие, выйти из своих лесных логовищ и доверить свою коллективную судьбу в руки Советского Союза, как это было до начала войны. Но, судя по недавним событиям, это не то, чего они хотят.’
  
  ‘Тогда чего они хотят?’
  
  Якушкин пожал плечами. ‘Будь я проклят, если знаю. Я не думаю, что они тоже знают. И они только что убили полковника Андрича, единственного человека, который мог иметь ключ к разгадке.’
  
  ‘Ты действительно думаешь, что его убили партизаны?’
  
  ‘Конечно. Кто еще?’
  
  ‘Но как насчет лидеров партизан, которые погибли вместе с ним?’
  
  ‘Да, они были лидерами, но каждый из своего собственного крошечного королевства. У каждой партизанской группы своя преданность и свои представления о будущем своей страны. Единственная их общая мечта - жить в каком-нибудь фантастическом мире, который никогда не существовал и никогда не будет. Все эти годы, скрываясь в лесу, они питали иллюзию, что такие фантазии возможны. Кто бы ни убил полковника и остальных, он, должно быть, был убежден, что это будущее не предполагает сотрудничества с Советами. Полковник был их лучшей, возможно, единственной надеждой. Если бы Андрич прожил еще месяц, он, возможно, смог бы привлечь на свою сторону достаточное количество Атрадов, чтобы все остальные последовали за ним. Вместо этого его убили те самые люди, которым он пытался помочь. И теперь, ’ Якушкин сжал кулаки и вытянул их вперед, ‘ партизаны и Красная Армия подобны двум поездам, мчащимся навстречу друг другу по одному пути. И я говорю тебе, Антонина, ’ Он сжал кулаки, сжимая костяшки пальцев, ‘ эти поезда вот-вот столкнутся.’
  
  В этот момент Якушкин услышал шум где-то позади себя. Это был слабый шаркающий звук, но его ни с чем нельзя было спутать. Внезапно повернувшись, он потянулся рукой к пистолету. Но там были только стена и комод. Он растерянно моргнул. ‘Здесь есть кто-то еще?’ он спросил.
  
  ‘Кто-то еще? Ты имеешь в виду, кроме твоего телохранителя?’
  
  Якушкин указал на комод. "Что находится за этой стеной?" - спросил я.
  
  ‘ В квартире соседа, но, по-моему, сейчас там пусто. Почему?’
  
  Якушкин покачал головой. ‘Мне показалось, я кого-то слышал".
  
  ‘Этот старый дом полон звуков’, - сказала она ему. ‘Наверное, это просто гроза снаружи’.
  
  Скорее всего, крыса, подумал Якушкин про себя.
  
  В этот момент внизу открылась дверь, и Молодин вышел из-под дождя, закрыв за собой дверь.
  
  Якушкин не возражал против того, что Молодин вошел в дом без разрешения, но он почувствовал укол смущения от того, что его телохранитель теперь сможет подслушать глупости, которые он был вынужден говорить Антонине. ‘Не волнуйся, Молодин!’ - крикнул он. ‘Я обещаю оставить тебе немного еды’.
  
  ‘Вот оно!’ - сказала Антонина, появляясь из-за угла с глазурованным глиняным горшком, в котором варилось рагу.
  
  Якушкин хлопнул в ладоши. ‘Наконец-то!’ Как раз в этот момент он услышал скрип лестницы, когда Молодин начал подниматься в квартиру. ‘Еще нет, Молодин!’ - крикнул он. ‘Я даже не приступал к трапезе!’
  
  Антонина поставила кастрюлю перед Якушкиным, вручила ему половник для сервировки, затем заняла свое место на противоположной стороне стола.
  
  Якушкин поднялся на ноги, как человек, собирающийся произнести речь. ‘ Красиво, ’ сказал он, глядя на тушеное мясо и вдыхая ароматный пар, от которого увлажнилось его красное лицо. ‘Поистине чудо света!’ В этот момент сердце Якушкина смягчилось, и ему стало стыдно. Каким бы я был дураком, подумал он, если бы позволил этой женщине уйти. Конечно, я отвезу ее в Москву, и мы станем той счастливой семьей, о которой она говорила.
  
  Подняв глаза, Якушкин бросил обожающий взгляд на Антонину, но был удивлен, увидев, что она не смотрит на него в ответ. Вместо этого она смотрела на дверной проем с испуганным выражением на лице.
  
  Он повернулся, чтобы проследить за ее взглядом.
  
  В дверях стоял капитан Красной Армии, его туника потемнела от ледяного дождя, который промочил его до костей. Его руки были заложены за спину, как будто он непринужденно стоял на плацу. Вода капала с его локтей на потертые доски пола.
  
  ‘Кто вы?’ Сердито спросил Якушкин. ‘Что-то случилось в гарнизоне? Говорите громче, капитан! Изложите свое дело и проваливайте’.
  
  Но мужчина ничего не сказал и не сделал попытки уйти. Вместо этого он повернулся и уставился на Антонину.
  
  Они знают друг друга, подумал Якушкин. И внезапно он почувствовал укол ревности к женщине, которую до сих пор никогда не хотел. Он повернулся к Антонине. ‘Кто для тебя этот человек?’ - спросил он.
  
  ‘Я никогда не видела его раньше!’ - ответила Антонина, ее голос дрожал, когда она говорила. ‘Я клянусь’.
  
  Якушкин ей не поверил. ‘Я доверял тебе, ’ отрезал он, - но я обещаю, что теперь с этим покончено!’
  
  ‘Да", - сказал офицер. ‘Теперь все кончено’. Из-за спины он вытащил пистолет.
  
  Волна беспомощного ужаса прошла по сознанию Якушкина. Он взглянул на свой "Токарев", который лежал рядом с пустой обеденной тарелкой. Капитан уже вытащил пистолет. Якушкин знал, что было слишком поздно спасать себя. Он посмотрел на Антонину. ‘Я мог бы полюбить тебя", - сказал он, а затем выхватил пистолет и выстрелил ей в грудь.
  
  В то же мгновение пуля пробила затылок Якушкина. Он упал вперед на стол, который рухнул под его весом. Содержимое глиняного горшка разлилось по полу, а столовые приборы упали на землю.
  
  Антонина была все еще жива, но еле-еле. Сила пули выбила ее из кресла. Теперь она лежала на спине, ее ноги были вывернуты, как у брошенной марионетки. Она попыталась заговорить, но ее слова потонули в крови, которая потекла из уголков ее рта.
  
  Мужчина осторожно пересек комнату, избегая дымящихся кусочков нарезанного яблока, вареной колбасы и разбитой посуды. Он с любопытством посмотрел на женщину. По выражению его лица Якушкину было бы ясно, что эти двое никогда раньше не встречались. Он наклонился и нежно положил руку ей на лоб. ‘Где майор, которого вы лечили в госпитале?" - тихо спросил он. ‘Тот, кого зовут Киров. Где он сейчас?’
  
  ‘Все еще там", - прошептала она.
  
  ‘Нет’, - сказал ей мужчина. ‘Он ушел. Куда он делся?’
  
  Она непонимающе уставилась на него.
  
  ‘Ты не знаешь, не так ли?’ - спросил мужчина.
  
  Ее губы слабо шевелились, но она не издавала ни звука.
  
  Он медленно опустил руку с ее лба, пока не прикрыл ей глаза. Затем приставил пистолет к ее левому виску и нажал на спусковой крючок. Пистолет дернулся, и во вспышке горящего пороха часть ее волос загорелась. Он убрал их с ее лица. Металлически воняя, сгоревшие пряди рассыпались в пепел.
  
  Мужчина встал и направился обратно вниз по лестнице. Прежде чем исчезнуть в шторме, он остановился, чтобы взглянуть на Молодина, который лежал в коридоре с высунутым языком между фиолетовыми губами и гротескно выпученными глазами из-за проволоки для удушения, впившейся ему в шею.
  
  
  Докладная записка Джозефа Дэвиса, посла США в Москве, яхта ‘Си Клауд’, Ставангер, Норвегия, советнику Ричарду Спарксу, исполняющему обязанности руководителя посольства США в Москве. 21 декабря 1937 г.
  
  Я приказываю вам уволить Сэмюэля Хейса, секретаря посольства, с немедленным вступлением в силу. Его грубая халатность в отношении недавнего расследования ареста советского гражданина вызвала серьезные и ненужные трения между этим ведомством и кремлевской канцелярией, несмотря на значительные усилия, предпринятые мной лично для разрешения этого дела. Если бы я был осведомлен о фактах, которые теперь предоставлены мне Советами, я бы никогда не предпринял таких шагов. Обязательство мистера Хейса расследовать факты, прежде чем рисковать международным инцидентом, было полностью проигнорировано. Его поведение, которое полностью не соответствует самым высоким стандартам дипломатического корпуса США, заслуживает не чего иного, как его увольнения и возвращения в Соединенные Штаты следующим доступным транспортом.
  
  Подпись — Джозеф Дэвис, посол
  
  PS Проследите, чтобы ящики с шампанским, заказанные для предстоящего приема советских высокопоставленных лиц, хранились при подходящей температуре до готовности к употреблению.
  
  
  Через несколько минут после того, как они покинули конспиративную квартиру, грузовик Hanomag остановился у здания, где были убиты Якушкин и медсестра. У входной двери стоял на страже партизан. Он был высоким и костлявым, со впалыми щеками, прищуренными глазами, почти скрытыми под широкополой кепкой, и вооружен немецким автоматом MP40. На нем была смесь военной и гражданской одежды: серые шерстяные бриджи для верховой езды, протертые на обоих коленях и с кожаными вставками на внутренней стороне каждого бедра, были заправлены в сапоги на шнуровке длиной до колен. Его куртка была из комковатой шерстяной ткани, странно тесной в плечах, но с такими длинными рукавами, что мужчине пришлось закатать их, обнажив подкладку в черно-белую полоску. Одежда была стянута вокруг его талии немецким кожаным ремнем. Алюминиевая пряжка, когда-то украшенная орлом, свастикой и словами ‘Gott Mit Uns’, была отшлифована до гладкости, а в центре вырезана форма красной звезды - распространенная модификация среди партизан.
  
  ‘Доброе утро, Малашенко’. Пеккала кивнул партизану, когда они с Барабанщиковым слезали с грузовика.
  
  ‘Доброе утро, инспектор", - ответил мужчина. Он посторонился, чтобы пропустить Пеккалу, но когда Киров попытался пройти, партизан преградил ему путь. ‘Не вы, комиссар’.
  
  ‘Комиссар помогает нам", - сказал Барабанщиков.
  
  Малашенко бросил вопросительный взгляд на своего командира и на мгновение, казалось, был готов бросить ему вызов. ‘Все бывает в первый раз", - пробормотал он, неохотно отходя в сторону.
  
  Барабанщиков положил руку на плечо Пеккалы. ‘Я должен сейчас уйти, но Малашенко останется с тобой для защиты’.
  
  ‘Мне не нужен телохранитель", - сказал Пеккала.
  
  ‘Рассматривай это как страховку от того, что ты станешь следующим человеком в списке жертв этого убийцы. Пользуйся конспиративной квартирой столько, сколько тебе понадобится. Наши патрули будут присматривать за этим местом’. С этими словами Барабанщиков забрался в грузовик, и "Ханомаг" исчез на дороге в голубом облаке дизельных выхлопов.
  
  ‘Почему об этом не сообщили в полицию?’ Киров спросил Малашенко.
  
  ‘Здесь нет полиции’, - ответил он. ‘Больше нет’.
  
  ‘Тогда как насчет Красной армии? Почему они не охраняют место преступления?’
  
  ‘Потому что они его еще не нашли’.
  
  ‘Так кто сообщил об инциденте?’
  
  ‘ Это сделали местные. Нам. Мы единственные, кому они доверяют, комиссар, и для этого есть веские причины.’
  
  Теперь Пеккала повернулся к Малашенко. ‘ Кто-нибудь в гарнизоне вообще знает, что Якушкин пропал? - спросил я.
  
  ‘Они знали, что он ушел из казармы прошлой ночью, - ответил партизан, - но никто не искал его до сегодняшнего утра. Они знают, что он проводил время с Антониной Барановой, женщиной, которая жила в этом доме. Пройдет совсем немного времени, прежде чем они узнают, что он был здесь.’
  
  ‘ И где эта женщина? - спросил я.
  
  "Наверху с пулей в мозгу, - сказал ему Малашенко, - то же, что и коммандер Якушкин’.
  
  ‘Сколько у нас времени на осмотр места преступления?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘ Пять минут, может, меньше. Но нам нужно уйти до этого. Как только эти солдаты поймут, что их командир мертв, они арестуют каждого партизана, до которого смогут добраться.’
  
  ‘Мы будем так быстро, как сможем", - заверил его Пеккала.
  
  В прихожей Киров чуть не споткнулся о тело телохранителя Якушкина, Молодина. Его никто не трогал. Он оседлал узкое пространство коридора, прижавшись шеей к нижней части стены так, чтобы его голова была вертикально. Левая рука Молодина была вывихнута в борьбе, и теперь его кисть повисла над лицом, пальцы странно скрючены, как будто он хотел наложить на себя заклятие. Губы мертвеца стали багрово-фиолетовыми, как и кончики его пальцев, а кожа серой с пятнами желтовато-голубого цвета.
  
  Поднявшись по лестнице, Киров и Пеккала вошли в маленькую столовую, где произошли два убийства. В воздухе пахло тушеным мясом, которое приготовила Антонина. Застывший жир смешался с кровью жертв, окрасив голый деревянный пол. Среди разбитых тарелок, ножей и вилок и остатков несъеденного ужина лежали тела Якушкина и женщины.
  
  Киров ахнул, когда понял, что это была медсестра, которая лечила его в больнице.
  
  Антонина лежала на спине с полуоткрытыми глазами и отстреленной частью черепа. Ее зубы были окрашены в красный цвет ее собственной кровью.
  
  Пеккала склонился над телом Якушкина, которое лежало в окоченении, словно статуя, упавшая со своего пьедестала. Командир лежал на правом боку, его правая рука была подогнута под него, а левая вытянута перед ним, как будто тянулась к пистолету, который он носил. Убивший его выстрел в упор причинил столько вреда, что, если бы не знаки различия на его форме, его можно было бы не узнать.
  
  ‘Похоже, это пистолет генерала’. Киров указал на "Токарев", лежащий на полу. ‘Должно быть, он вытащил оружие, но к тому времени было слишком поздно им воспользоваться’.
  
  ‘Возможно’. Пеккала погрузился в молчание, уставившись на труп женщины.
  
  ‘Почему “возможно”?’ - спросил Киров. ‘Вы думаете, он мог ранить убийцу?’
  
  Пеккала кивнул в сторону мертвой женщины. ‘Посмотри на расположение снимков’.
  
  ‘Один в голову и один в грудь’.
  
  ‘О чем это тебе говорит, Киров?’
  
  ‘Что женщина была убита не первой попавшей в нее пулей’.
  
  ‘ Возможно, не убит, ’ согласился Пеккала, ‘ но смертельно ранен наверняка.
  
  ‘Я не понимаю, к чему вы клоните, инспектор’.
  
  Первая пуля попала ей прямо в центр груди, как будто она была мишенью на стрельбище. После получения этого ранения ей оставалось жить в лучшем случае несколько минут. Ничто не могло спасти ее. Убийца понял бы это.’
  
  ‘И вы удивляетесь, почему он потрудился нанести смертельный удар, когда знал, что она будет мертва еще до того, как он выйдет на улицу?’
  
  Как раз в этот момент Пеккала что-то заметил. Он склонился над шеллаком из запекшейся крови, который просочился вокруг трупов.
  
  Киров стиснул зубы, наблюдая, как пальцы Пеккалы зарываются в запекшуюся кровь.
  
  Когда Пеккала выпрямился, он держал в руке три пустых пистолетных патрона.
  
  ‘Они того же вида, что мы нашли в бункере?’ - спросил Киров.
  
  Пеккала внимательно осмотрел их. ‘На двух из них видны признаки перезарядки, - ответил он, - но на третьем этого нет’.
  
  Киров взял пистолет командира и вынул магазин. ‘В магазине не хватает одной пули. Остальные - стандартные патроны’.
  
  ‘Это означает, что убийца выстрелил дважды, ’ Пеккала указал на два тела, ‘ и что последним действием Якушкина было убийство женщины, с которой он только что сидел за ужином’.
  
  ‘Почему он выстрелил в нее, а не в человека, который пытался его убить?’ Киров размышлял вслух. ‘Могла ли она быть сообщницей убийцы?’
  
  ‘Генерал, должно быть, так и думал, - сказал Пеккала, - но чего я не понимаю, так это почему стрелок потратил время, чтобы прикончить ее, когда каждая секунда, проведенная на месте преступления, увеличивала его шансы быть пойманным при попытке к бегству?’
  
  ‘Должно быть, он решил не позволять ей страдать дольше, чем это было абсолютно необходимо’.
  
  ‘Потому что она была женщиной?’ - предположил Пеккала.
  
  ‘Этого не может быть", - ответил Киров. ‘Он не колебался, когда убил тех двух секретарш в бункере’.
  
  Пеккала махнул рукой над телами. ‘Значит, здесь произошло что-то еще. Каким бы ни был ответ, он указывает на слабость в его характере’.
  
  ‘Если ты называешь сострадание слабостью’.
  
  ‘В его профессии, ’ ответил Пеккала, ‘ именно так оно и есть’.
  
  Как раз в этот момент они услышали звук, возню, которая, казалось, исходила из комода, стоявшего у стены.
  
  Оба мужчины потянулись за оружием. В одно мгновение "Уэбли" Пеккалы и "Токарев" Кирова были нацелены на громоздкую деревянную конструкцию.
  
  Не говоря ни слова, Киров подошел к комоду. Он опустился на колени так, что хрустнули колени, и приложил ухо к боковой панели. Мгновение он оставался там, неподвижный и прислушивающийся.
  
  Затем оба мужчины услышали странный и пронзительный звук, похожий на крик пойманной птицы, исходящий из того же места.
  
  Застигнутый врасплох шумом, Киров опрокинулся назад, тяжело приземлившись на пол. Он отполз назад, затем снова вскочил на ноги. ‘Что это было?’ - прошептал он Пеккале.
  
  ‘Я думаю, это был звук чьего-то плача", - ответил Пеккала. Подойдя к комоду, он осторожно постучал стволом "Уэбли" по дереву. ‘Выходи", - мягко сказал он. "Здесь нет никого, кто мог бы причинить тебе вред’.
  
  ‘Я не могу", - ответил голос, такой слабый, что они едва могли его разобрать.
  
  ‘Почему нет?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Ты должен передвинуть сундук’, - ответил голос.
  
  ‘Это ребенок!’ - ахнул Киров. Навалившись всем весом на комод, он отодвинул конструкцию в сторону, обнажив дыру в стене позади. Он был грубо выкопан, бока отколоты от штукатурки. Обрубки деревянных планок торчали, как концы сломанных ребер. Сама дыра была узкой, слишком маленькой, чтобы кто-то мог стоять внутри, и слишком короткой, чтобы лечь. Свернувшись в позе зародыша, подтянув колени к подбородку, лежала маленькая девочка, не более десяти лет. На ней было потрепанное синее пальто и поношенные туфли, застегивающиеся ремешком с пряжками в форме цветка, которые, должно быть, когда-то берегли только для особых случаев.
  
  Пеккала немедленно убрал ружье и опустился на колени рядом с отверстием. ‘Как тебя зовут?’ - мягко спросил он.
  
  ‘Шура’.
  
  ‘Теперь можешь выходить, Шура’. Он поманил ее окровавленными пальцами.
  
  Девушка уставилась на него, ее глаза покраснели от многочасовых рыданий.
  
  ‘Что случилось?’ - спросила она. ‘Почему была стрельба? Почему стол опрокинут? Кто это лежит на полу? Это генерал?’
  
  ‘Мы пытаемся ответить на эти вопросы", - Пеккала изменил позу, чтобы закрыть девушке вид на бойню, в то время как Киров снял свою тунику и накрыл ею лицо мертвой женщины. Затем он собрал некогда веселую бело-желтую скатерть и накрыл ею разбитый череп генерала. Пеккала продолжал разговаривать с девушкой. ‘И я думаю, ты мог бы нам помочь, но сначала скажи мне, Шура, кто поместил тебя в это место?’
  
  ‘Моя мать’.
  
  ‘А твою мать зовут Антонина?’
  
  ‘Да’, - сказала она им. ‘Когда генерал приезжает с визитом, моя мать отводит меня в дом моей бабушки. Но если нет времени, она заставляет меня прятаться здесь’.
  
  ‘Почему? Она думала, что генерал причинит тебе вред?’
  
  ‘Нет, дело не в этом", - ответила она. ‘Она сказала, что если генерал узнает обо мне, он может вообще не прийти. Она не хотела, чтобы он знал, что у нее есть ребенок. Видите ли, он приносил с собой еду. Моя мама всегда оставляла немного для меня. Но потом, прошлой ночью, кто-то поднялся по лестнице.’
  
  - Сколько их там было? - спросил я.
  
  ‘Только один’.
  
  Пеккала прищурил глаза. ‘Ты уверен, Шура? Только один?’
  
  ‘Я слышал его шаги. Если бы их было больше, я бы тоже их услышал. Я подумал, что это помощник генерала, Молодин. Он знает, что я живу здесь, но обещал никому не говорить. Иногда он приходил с подарками для меня.’
  
  ‘Откуда ты знаешь, что это был не он?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Я услышал голос и понял, что это не Молодин. И я тоже слышал голос моей матери. Но тихо. Я не мог разобрать, о чем они говорили. После этого пистолет выстрелил снова.’
  
  Пеккала кивнул, пытаясь скрыть свои эмоции. Именно тогда он заметил кровь на своих пальцах, спрятал руку за спину и вытер ее о тыльную сторону своего пальто.
  
  ‘Ты ранен?’ - спросила девушка.
  
  ‘Нет", - ответил Пеккала. ‘Я в порядке, Шура. Ты не выйдешь сейчас? Это безопасно. Никто не причинит тебе вреда’.
  
  Девушка выползла из пустоты, и Пеккала подхватил ее на руки.
  
  ‘Это моя мать лежит там?’ По ровному тону ее голоса было ясно, что она уже знала. За те часы, что она провела, съежившись в слепоте этого укрытия, девушка собрала воедино образы из того, что она только слышала.
  
  ‘Посмотри на меня", - сказал Пеккала.
  
  Словно погрузившись в транс, Шура продолжала смотреть на тушу мертвого генерала, на его застывшее тело, похожее на остров на залитом кровью полу, и на гранитную бледность ног ее матери, торчащих из-под юбки.
  
  ‘Посмотри на меня, Шура", - повторил он.
  
  На этот раз девушка подчинилась.
  
  ‘Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня", - сказал ей Пеккала. ‘Я хочу, чтобы ты закрыла глаза и позволила мне отнести тебя вниз. Лучше не видеть, что здесь. Ты понимаешь?’
  
  Глаза девочки закрылись, как у перевернутой на спину куклы.
  
  Пеккала отнес ее вниз, перешагнув через тело охранника, и вывел на улицу.
  
  ‘Боже мой", - сказал Малашенко, пристально глядя на маленькую девочку. ‘Что она здесь делает?’
  
  Услышав знакомый голос, Шура открыла глаза и огляделась, щурясь от резкого дневного света.
  
  ‘Ты знаешь эту девушку?’ Пеккала спросил Малашенко.
  
  ‘Да", - ответил он.
  
  Пеккала опустил ее на землю, и она подошла к Малашенко, который присел и посадил ее к себе на колено.
  
  ‘Шура, ’ сказал партизан, ‘ ты узнаешь меня? Я был другом твоей матери’.
  
  ‘Я знаю, кто ты", - ответил Шура.
  
  ‘Ты знаешь, где живет ее бабушка?’ Пеккала спросил Малашенко. ‘Ты можешь отвезти ее туда?’
  
  ‘Да, - ответил он, - но предполагается, что я должен охранять тебя’.
  
  ‘Встретимся на конспиративной квартире, когда закончишь. Мы управимся, пока ты не вернешься’.
  
  ‘Да, инспектор. Я обещаю вернуться немедленно’.
  
  ‘Двигайся быстрее, Малашенко", - сказал Киров. ‘Сюда идут люди Якушкина’.
  
  Теперь они все услышали это, звук автомобиля, быстро приближающегося со стороны больницы.
  
  ‘Вам лучше уйти со мной, инспектор", - сказал Малашенко. Он снял маленькую девочку со своих колен и поднялся на ноги. ‘Твой друг может быть в безопасности в своей форме, но ты не будешь в безопасности среди солдат’.
  
  ‘Не волнуйся", - заверил его Киров. ‘Я гарантирую безопасность Пеккалы’.
  
  ‘Ваши гарантии?’ - спросил Малашенко. ‘Какой в этом прок? Обещание комиссара ничем не лучше клятвы шлюхи’.
  
  Слова даже не успели слететь с губ Малашенко, как пистолет Кирова был направлен ему в лицо.
  
  Скорость, с которой Киров вытащил оружие, заставила Малашенко изумленно распахнуть глаза. ‘Ты видишь?’ - пролепетал партизан, не отрывая взгляда от оружия. ‘Ты видишь, кто эти люди на самом деле?’
  
  ‘Майор", - сказал Пеккала, - "вы уберете пистолет. И вы!’ он повернулся к Малашенко. ‘А теперь уходи, пока твой рот не втянул тебя в еще большие неприятности, из которых я не смогу тебя вытащить’.
  
  Маленькая девочка зачарованно наблюдала за всем этим. Теперь она протянула руки, чтобы ее понесли, когда Малашенко закинул автомат себе за спину, поднял ее и исчез в переулке как раз в тот момент, когда из-за угла появился красноармейский грузовик и начал набирать скорость по направлению к желтому дому.
  
  ‘Что это было только что?’ - спросил Пеккала. ‘Ты что, совсем с ума сошел?’
  
  ‘Нет, ’ сказал Киров сквозь стиснутые зубы, ‘ но я бы хотел, чтобы он так думал’.
  
  
  Внутренняя записка, Управление иммиграции и натурализации, Посольство США, Москва. 28 декабря 1937 г.
  
  Заявление о замене паспортов США для миссис Уильям Х. Васко, 42 лет, ее сына Питера Васко, 16 лет, и дочери Рейчел Васко, 9 лет.
  
  Подача заявления отложена в ожидании выплаты 2 долларов США за паспорт. У заявителя не было требуемых долларов США, и он скоро вернется.
  
  *
  
  Полицейский отчет, Кремлевский район, 29 декабря 1937 года
  
  Арест Бетти Джин Васко и двух детей, обвиненных в незаконном хранении иностранной валюты в соответствии с директивой НКВД 3/A 1933 года.
  
  *
  
  Протокол заседания Центрального суда, Москва, 4 марта 1938 года
  
  Заключенные G-29-K Бетти Джин Васко, G-30-K Питер Васко и G-31-K Рейчел Васко осуждены за валютные манипуляции и незаконное хранение иностранной валюты. Приговорен к 10, 5 и 2 годам соответственно. Этапирован на Колыму.
  
  
  Час спустя Киров и Пеккала стояли в кабинете капитана Игоря Чаплинского, худощавого мужчины с редеющими волосами и резко очерченным лицом, который до смерти Якушкина был заместителем командующего гарнизоном.
  
  Всего за несколько дней до этого это здание было центральной штаб-квартирой немецкой тайной полевой полиции по всей Западной Украине. Они уезжали в спешке, бросив большую часть своего оборудования — пишущие машинки, радиоприемники и ящики, полные документов, часть из которых была сожжена во дворе внизу, в то время как остальное было либо разорвано в клочья, либо приведено в негодность прикладами уходящих солдат.
  
  Сотрудники коммандера Якушкина переехали в здание менее чем через двадцать четыре часа после того, как предыдущие жильцы пустились наутек. В спешке по обустройству штаб-квартиры у них не было времени убрать сломанное оборудование, и оно осталось таким, каким его оставили его владельцы, - в клубках вырванных проводов, разбитых стеклянных трубок и конфетти из разноцветных бланков заявок. Было даже большое и таинственное пятно засохшей крови, разбросанное веером, как павлиньи перья, на стене за столом Чаплинского.
  
  Первой мыслью Чаплинского, после того как инспектор и его помощник назвали себя, было то, что он каким-то образом будет привлечен к ответственности за смерть Якушкина, о которой его уведомили еще тогда, когда Пеккала поднимался по лестнице в свой кабинет. Тот факт, что Пеккала прибыл в компании майора специальных операций, убедил его в том, что его судьба уже решена.
  
  ‘Я понятия не имел, где командир был прошлой ночью", - сказал Чаплински, сложив руки перед грудью, как человек, выжимающий воду из тряпки. Хотя этот жест был призван подчеркнуть искренность его защиты, вместо этого он производил впечатление человека, молящего о пощаде, что, по мнению Чаплинского, было недалеко от истины. ‘Он не сказал мне, куда направляется. И я спрашиваю вас, товарищи, было ли вообще моим долгом спрашивать? Командир Якушкин часто отсутствовал, особенно по ночам. Несу ли я ответственность за его личную жизнь? Нет! Я простой солдат на службе своей стране. Вот и все. Я служу советскому народу. Я .’
  
  Пеккала наклонился вперед. ‘ Капитан Чаплински, ’ тихо произнес он.
  
  Чаплинский прервал свой монолог. ‘Да?’ - он почти рыдал.
  
  ‘Мы здесь не для того, чтобы обвинять вас в его убийстве’.
  
  ‘А вы нет?’ Чаплинский откинулся на спинку стула, как будто сдувался. ‘Тогда почему вы здесь, джентльмены?’
  
  ‘Мы расследовали убийство полковника Андрича", - объяснил Пеккала. ‘Теперь, к сожалению, это расследование расширилось и включает в себя коммандера Якушкина’.
  
  ‘И, боюсь, еще одно, ’ сказал Чаплинский, - хотя я не уверен, что это имеет отношение к вашему делу’.
  
  ‘Кто еще был убит?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Санитар больницы по имени Анатолий Тутко. Он был зарезан прошлой ночью примерно в то же время, когда был убит командир Якушкин. Тутко работала на том же этаже, что и медсестра, с которой Якушкин был связан. Как я уже сказал, это может быть не связано, но в одном вы можете быть уверены, инспектор.’
  
  ‘И что это такое?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Что за всеми этими убийствами стоят партизаны’.
  
  ‘Похоже, они в равной степени убеждены, что ты виноват’.
  
  ‘Андрич работал на нас!’ Возмущенно сказал Чаплинский. ‘И никто в Красной Армии не посмел бы поднять руку на командира Якушкина. Партизаны, должно быть, поняли, что их ждет, и решили отомстить еще до того, как мы начали.’
  
  ‘Что приближается?’ - спросил Киров. ‘О чем ты говоришь?’
  
  Чаплинский схватил листок бумаги со своего стола. ‘Это мой приказ готовиться к тотальному нападению на партизан. Только что пришло сообщение из Москвы, и теперь мы находимся в полной боевой готовности, пока не поступит команда начать атаку.’
  
  ‘Товарищ Чаплинский, ’ сказал Пеккала, ‘ вы должны сделать все возможное, чтобы отложить принятие мер, по крайней мере, до тех пор, пока я не выясню, кто на самом деле стоит за убийствами полковника Андрича и коммандера Якушкина, иначе результатом будет бессмысленная резня’.
  
  ‘Я хорошо понимаю, какой будет цена крови, инспектор, но что вы хотите, чтобы я сделал? Приказ есть приказ, особенно из Кремля’.
  
  ‘Полевому командиру, - сказал Киров, - всегда предоставляется некоторая свобода действий’.
  
  ‘ Командир? ’ эхом повторил Чаплинский.
  
  ‘Конечно", - сказал ему Киров. ‘В конце концов, теперь ты главный’.
  
  Все произошло так внезапно, что этот факт еще не дошел до Чаплинского. Да, подумал он про себя. Я командир. И его лицо приняло торжественную серьезность.
  
  ‘ Значит, ты сделаешь все, что в твоих силах?
  
  ‘Как командир, ’ сказал Чаплинский, - я уверяю вас, что сделаю это’.
  
  ‘Есть еще один вопрос", - сказал Киров.
  
  ‘Все, что угодно, чтобы помочь людям из спецопераций", - величественно ответил Чаплинский.
  
  ‘Мы были бы признательны за какой-нибудь вид транспорта, пока мы проводим наше расследование’.
  
  ‘Конечно. Сержант Золкин может оставаться у вас столько, сколько вам понадобится’.
  
  ‘Золкин?’ - спросил Киров, вспомнив человека, который встретил его на взлетно-посадочной полосе по прибытии в Ровно. ‘Я думал, он был убит во время воздушного налета прошлой ночью’.
  
  ‘Он очень даже живой, уверяю вас", - сказал Чаплинский. ‘Вы можете найти его на автостоянке, внизу, во дворе этого здания. Сержант Золкин отвезет вас, куда вам нужно. Только не уходите слишком далеко. Я только что получил сообщение, что немцы, возможно, предпринимают наступление, чтобы вернуть Ровно. К западу отсюда идут тяжелые бои. Наши войска пока удерживают их, но есть шанс, хороший шанс, что фашисты могут прорваться уже завтра. Если это произойдет, нам приказано защищать этот город, чего бы это ни стоило.’
  
  *
  
  ‘ Смерть того санитара не была совпадением, ’ заметил Пеккала, когда они спускались по лестнице.
  
  ‘Я согласен", - ответил Киров. ‘Стрелок отправился на поиски медсестры, надеясь, что она сможет привести его к Якушкину. Именно санитар сказал ему, куда идти’.
  
  ‘Есть еще одна возможность", - сказал Пеккала.
  
  - И что же это такое, инспектор? - спросил я.
  
  ‘Возможно, он искал тебя’.
  
  Выйдя во двор, они обнаружили, что он заставлен автомобилями в различных состояниях неисправности. В углу лежала куча изрешеченных пулями шин, а искореженные куски выхлопной трубы со звоном металла падали на камень, когда почерневшие от смазки механики бросали их на кафельную плитку того, что когда-то было летней обеденной зоной отеля.
  
  В центре двора Пеккала и Киров обнаружили джип Якушкина. Его оливково-серая краска была изрезана до голого металла в тех местах, где шрапнель пробила капот и обтекатели. Двое мужчин в синих комбинезонах склонились над двигателем.
  
  ‘Золкин?’ - спросил Киров, не уверенный, с кем из них ему следует разговаривать.
  
  Оба мужчины повернулись и, прищурившись, посмотрели на вновь прибывших. Сержант тоже. Один мужчина направил засаленный гаечный ключ на другую сторону двора, туда, где Золкин разбирал кучу проколотых шлангов радиатора. Из-под его расстегнутой телогрейки виднелась испачканная потом майка. ‘Я думал, ты умер!’ - воскликнул он, когда увидел Кирова.
  
  ‘Я то же самое подумал о вас", - ответил майор. "Что с вами случилось, когда началась бомбежка?’
  
  ‘Я был на другой стороне улицы, покупал кружку чая у какой-то пожилой женщины, когда начали падать бомбы. Мы с ней оказались в ее подвале. Бомба упала так близко, что дом рухнул на нас. Мы не пострадали, но мне потребовалось несколько часов, чтобы разгрести завалы. К тому времени, как я вытащил нас оттуда, местные жители сказали мне, что из бункера было извлечено несколько тел. Они сказали, что все, кто был там, внизу, были убиты.’
  
  ‘Я был только ранен", - объяснил Киров. ‘Похоже, нам обоим повезло’.
  
  ‘Я тоже так думал, пока не услышал о смерти коммандера Якушкина’.
  
  ‘Эта новость распространилась быстро’.
  
  ‘Все в гарнизоне знают об этом", - ответил Золкин.
  
  ‘Ты должен был поехать с ним в Москву, не так ли?’
  
  Золкин вздохнул и кивнул. ‘Вот тебе и шанс, который выпадает раз в жизни’. Но затем он поднял голову. ‘Если только...’
  
  ‘Если только что?’ - спросил Киров.
  
  ‘Вы могли бы взять меня с собой, когда вернетесь", - предложил Золкин. ‘Я бы с удовольствием поработал вашим водителем в Москве, если у вас его еще нет’.
  
  ‘ Сержант, ’ начал Киров, ‘ я боюсь...
  
  ‘У нас нет водителя", - сказал Пеккала.
  
  Киров посмотрел на него в замешательстве. ‘Я вожу нас повсюду!’
  
  ‘Если ты хочешь назвать это вождением’.
  
  ‘Ты собираешься сравнить мое вождение со своим? Потому что, если ты...’
  
  Золкин наблюдал за этим обменом репликами, как зритель на теннисном матче, но теперь он повысил голос. ‘Товарищи!’
  
  Двое мужчин повернулись, чтобы посмотреть на него.
  
  ‘Я буду лучшим водителем, который у вас когда-либо был", - заверил их Золкин.
  
  "Вы были бы единственным водителем, который у нас когда-либо был, ’ сказал Пеккала, ‘ и я не вижу причин, почему бы вам не поехать с нами в Москву’.
  
  ‘У вас есть полномочия добиться моего перевода?’ Спросил Золкин.
  
  Пеккала улыбнулся и протянул Золкину его зачетную книжку.
  
  Золкин открыл его и прочитал текст внутри. ‘Вы инспектор Пеккала?’ Он поднял голову и уставился на меня.
  
  ‘Да, это он", - ответил Киров с очередным вздохом раздражения, - "и, к сожалению, вы обнаружите, если прочтете этот маленький желтый клочок бумаги в его паспортной книжке, что у него совершенно определенно есть полномочия, необходимые для перевода вас в Москву’.
  
  Золкин прищурился на Разрешение на секретные операции. Медленно он прочитал часть того, что в нем говорилось. ‘Может проходить в зоны ограниченного доступа и может реквизировать оборудование всех типов, включая оружие и транспортные средства...’
  
  ‘И водители тоже", - весело добавил Пеккала.
  
  ‘Поздравляю", - прорычал Киров сержанту. ‘Похоже, вы скоро будете на пути в Москву’.
  
  Рот сержанта на мгновение отвис. Затем он протянул руку и сжал ладонь Кирова обеими своими. Едва не вывихнув майору запястье, Золкин переключил свое внимание на Пеккалу и, схватив инспектора за руку, проделал с ним то же самое, что и с костями. ‘Когда мы отправляемся?’ - спросил он.
  
  ‘Как только мы раскроем эти убийства", - ответил Пеккала.
  
  ‘Тем временем, ’ добавил Киров, ‘ командир Чаплинский назначил вас нашим водителем. То есть, если у вас все еще есть машина, которая ходит’.
  
  ‘Мы сейчас работаем над этим", - сказал Золкин. ‘Джип должен быть починен к завтрашнему дню, если вы не возражаете против нескольких сколов на краске’.
  
  ‘Мы остановились в доме недалеко отсюда", - сказал Пеккала. Он дал Золкину указания. ‘Как только будешь готов, приходи и найди нас’.
  
  ‘Очень хорошо, товарищ майор’. Золкин щелкнул каблуками и направился к механикам, на ходу застегивая куртку.
  
  Теперь, когда они остались одни, Киров повернулся к Пеккале. ‘Шофер?’ он спросил.
  
  ‘Я всегда хотел такую", - самодовольно ответил Пеккала.
  
  ‘Но ты даже не спишь в кровати!’ - крикнул Киров.
  
  Их разговор был прерван долгим, низким рокотом вдалеке.
  
  ‘Для грома в этом году еще рано", - заметил Киров, взглянув на небо.
  
  ‘Это не гром’, - сказал Пеккала. ‘Это артиллерия’.
  
  
  (Почтовый штемпель: Владивосток. 10 мая 1938)
  
  Для:
  
  Миссис Фрэнсис Харпер
  
  Улица Хейг Роуд,
  
  Монктон, Индиана, США
  
  Дорогая сестра,
  
  Я должен быть краток. В прошлом году Билла арестовала российская полиция. Я не знаю почему. Они просто забрали его, и с тех пор я его не видел и ничего о нем не слышал. Затем, в прошлом месяце, я также был арестован. Российские власти обвинили меня в том, что у меня было 6 американских долларов, которые у меня действительно были, но они были нужны мне, чтобы заплатить за замену паспортов для Питера, Рейчел и меня. Нам нужны были эти паспорта, потому что все наши документы были изъяты у нас, когда мы впервые прибыли в Россию. Они обещали все вернуть, но так и не сделали. Американское посольство брало только доллары, не советские деньги, но русские считают преступлением владеть долларами, поэтому они приговорили меня к 10 годам каторжных работ. Они также вынесли приговоры для детей. Даже маленькая Рейчел! Но, по крайней мере, мы все вместе, и, если Бог даст, мы останемся такими. Нас сотни здесь, в этом лагере временного содержания во Владивостоке на тихоокеанском побережье. Мы пересекли почти половину России, чтобы добраться сюда, и условия очень плохие. Очень холодно, и у нас неделями не было нормальной еды. Мы ждем посадки на грузовое судно, которое доставит нас в шестидневное путешествие через Охотское море на полуостров Колыма, где мы начнем наши годы каторги в городе Магадане. Истории, которые они рассказывают о Колыме, заставляют меня задуматься, как долго мы с детьми сможем продержаться. Один из других заключенных сказал мне, что на золотом руднике Штурмовой, где многих из нас отправят на работу, продолжительность жизни составляет менее одного месяца. Фрэнсис, я умоляю тебя, сделай для нас все, что можешь. Напиши в Государственный департамент в Вашингтоне. Поезжай туда сам, если понадобится. Но ты должен действовать быстро. Мы сейчас уезжаем. Я заплатил одному из охранников, чтобы он отправил это письмо, и я молюсь, чтобы оно скоро дошло до тебя.
  
  Твоя сестра, Бетти Джин.
  
  Перехвачено и утаено цензурой, Окружное управление 338 НКВД, Владивосток
  
  
  Высадив девочку у дома ее бабушки, Малашенко не сразу вернулся на конспиративную квартиру, как он обещал Пеккале, что сделает.
  
  Вместо этого он в одиночку отправился в лес к востоку от Ровно. Следуя тропами, которыми пользовался только он сам и дикие собаки, Малашенко добрался до старой охотничьей хижины. Хижина стояла на краю грязной тропинки, которой когда-то пользовались лесорубы, но заброшенной с началом войны. В трех километрах к северу тропинка соединялась с главной дорогой, ведущей из Ровно, но ее даже не было на картах.
  
  До войны хижина была домом егеря по имени Питоняк. Здание было хорошо построено, с нависающей крышей, землей, насыпанной по пояс вокруг бревен, из которых были сложены стены, а также полом, выложенным взаимосвязанными кусками шифера. Внутренние стены хижины были утеплены старой газетой, заштукатуренной на месте, а пузатая печка поддерживала тепло в зимнее время.
  
  Питоняк построил хижину собственными руками, и те немногие люди, которые знали о ее существовании, кроме самого Питоняка, были убиты в первые дни немецкого вторжения. После того, как немцы захватили власть в Ровно, он просто продолжал выполнять свои обязанности, ожидая, что в любой момент оккупационное правительство освободит его от должности. Вместо этого, к удивлению Питоняка, он продолжал получать ежемесячный платежный чек, а также выделенные ему топливо и соль, как будто ничего и не произошло. Какое-то время казалось, что везение Питоняка может продлиться всю войну.
  
  Но это закончилось одним унылым февральским утром, когда он столкнулся с небольшой группой бывших солдат Красной Армии, которые сбежали из немецкого плена и теперь жили в лесу. Их оружие было изготовлено на манер их предков, из заточенных камней и закаленных в огне палок, а также узловатых кулаков древесных корней, торчащих из черной земли.
  
  Питоняк патрулировал пустынную долину, где, как он знал, зимовала стая диких кабанов. Добраться туда и обратно было делом целого дня ходьбы от его хижины, но ему было любопытно посмотреть, произвел ли кабан в этом году потомство. Питоняк отправился в путь до восхода солнца и прибыл на край долины незадолго до полудня.
  
  Именно здесь он столкнулся с солдатами.
  
  Их было всего трое, и они заблудились. Они бродили кругами в течение нескольких дней. Питоняк раздал им то немногое, что захватил с собой, — небольшую буханку плотного чумацкого хлеба, приготовленного из ржаной и пшеничной муки, и кусок сольного бекона размером с кулак.
  
  Он предложил отвести людей обратно в свою хижину и связать их с партизанским отрядом под командованием Андрея Барабанщикова, который начал формироваться в отдаленном районе к югу от его хижины.
  
  Солдаты сразу согласились, и Питоняк вывел их из долины, где они вскоре погибли бы без его помощи.
  
  Придя в хижину, Питоняк развел огонь в пузатой печке.
  
  Мужчины стояли рядом, протянув руки к запотевшему от жара железу, с лицами, покрытыми белыми пятнами от начинающегося обморожения. Они плевали на плиты, наблюдая, как их слюна трескается и перекатывается, как крошечные шипящие жемчужины, прежде чем исчезнуть. Когда их одежда согрелась, мужчины начали чесаться, поскольку десятки онемевших от холода вшей вернулись к жизни.
  
  Сжалившись над этими людьми, Питоняк накормил их тушеным мясом "сапхулис цвени" из оленьих почек, маринованных огурцов с укропом и картофеля, которое он приготовил для себя перед отправкой в долину.
  
  Солдаты плакали от благодарности.
  
  После того, как они поели, они сели голыми у печи, водя пламенем свечи вверх и вниз по швам своих рубашек и брюк. Огонь вспыхнул, когда яйца вшей взорвались на жаре.
  
  Когда это было сделано, солдаты искупались в старой деревянной бочке, наполненной дождевой водой, которая стояла за его хижиной.
  
  Когда Питоняк наблюдал, как они сбрасывают грязные остатки своей униформы и перешагивают через ботинки на бледных, прогнивших в траншее ногах, Питоняк задавался вопросом, примут ли их вообще Барабан—Щиковы - еще три рта, которые нужно кормить, и полумертвых людей, какими они были.
  
  Он был не единственным, у кого были эти мысли.
  
  Той ночью, когда люди спали, один из солдат поднялся на ноги, взял ружье Питоняка и застрелил егеря, когда тот лежал на своей койке. Затем он направил пистолет на двух других мужчин, убив и их.
  
  Звали этого человека Вадим Иванович Малашенко.
  
  Похоронив тела в неглубокой могиле, Малашенко почувствовал себя в хижине как дома. В течение следующего месяца он неуклонно съедал запасы пищи Питоняка.
  
  Когда силы Малашенко наконец вернулись, он отправился на поиски Атрада Барабанщиков, и вскоре их пути пересеклись в Красном лесу.
  
  Видя, что у этого бывшего солдата есть оружие и он не при последнем издыхании, как многие другие, пришедшие к ним, Барабан-Щиковы приняли Малашенко в свои ряды.
  
  С тех пор он был с ними.
  
  Малашенко никогда не упоминал об этой хижине другим партизанам, но иногда он возвращался туда один. По вечерам он сидел у огня, разглядывая газеты на стенах. Шеллак со временем состарился, покрыв страницы желтоватой глазурью. Документы датировались 1920-ми годами, и хотя Малашенко не умел читать, тысячи незнакомых слов превратились в нечто прекрасное, независимо от их скрытого значения.
  
  К концу 1942 года Малашенко убедился, что дни Атрада Барабан-Щикова сочтены, как и всех других партизан в регионе. Спрятавшись среди деревьев, он видел, как работают эскадроны смерти СС — траншеи, вырытые в песчаной почве, и грузовики, груженные мирными жителями, партизанами и захваченными в плен красноармейцами, прибывают к месту казни. Раздевшись догола, они толпились в ямах, сбившись в кучку и послушные, где с ними расправлялись мужчины в кожаных фартуках и с револьверами. Именно принятие их судьбы преследовало его, даже больше, чем убийства, которых он уже видел больше, чем один человек мог должным образом вместить в свой разум.
  
  Малашенко знал, что ему придется действовать сейчас, если он хочет избежать попадания в яму, как те другие, но сначала он понятия не имел, как действовать дальше. После нескольких дней обдумывания ситуации он пришел к решению, которое позволило бы ему не только выжить, но и преуспеть в этой войне.
  
  Оно смотрело прямо на него каждый раз, когда он входил в город.
  
  Среди новых оккупантов Ровно были люди с большими идеями, которые только привилегия ранга могла воплотить в жизнь. Он видел их в прекрасно сшитой униформе, с золотыми кольцами, поблескивающими на их пальцах. Он наблюдал, как они сидели в кафе, теперь открытом только для себе подобных, смеялись с красивыми женщинами, чьи плечи были задрапированы драгоценными мехами. Когда Малашенко проходил мимо, с нескрываемой тоской глядя на их дымящиеся чашки кофе и свежий хлеб на тарелках, они взглянули на него и снова отвели глаза, как будто он был не более чем горсткой листьев, поднятых мимолетным порывом ветра. Презрение этих женщин только усилило его восхищение офицерами, которым они принадлежали. Для таких людей Ровно был всего лишь ступенькой, местом, где можно было разграбить его богатства, прежде чем снова отправиться по дороге к величию.
  
  Один человек, в частности, привлек его внимание; Отто Круг, директор немецкой тайной полевой полиции — Geheime Feldpolizei — для Ровно и прилегающего района.
  
  Для такого человека, подумал Малашенко, информация - источник власти. И у меня есть информация.
  
  Но что просить взамен? Наличные не годились. Расплачиваясь за еду, одежду или табак, Малашенко мог объяснить наличие кошелька, набитого рейхсмарками, не более легко, чем он мог позволить своим братьям-партизанам узнать, что он сотрудничал с врагом. Это должно было быть что-то, что не вызвало бы подозрений у тех, кто, как и сам Малашенко, подозревал худшее во всех.
  
  Ответ пришел к нему, когда однажды он брел по лесу, собирая грибы для общего котла партизан. День был теплый, и пот стекал у него по лбу, щипал глаза и смачивал пыльные губы. И внезапно Малашенко понял, что он попросит в уплату. ‘ Гениально, ’ пробормотал он, слизывая пот с кончиков пальцев.
  
  Ответом была соль. Он обменивал информацию на соль. На протяжении всей истории люди заменяли деньги солью. Даже римские солдаты, чьи изолированные гарнизоны когда-то цеплялись за этот ландшафт, как пиявки, получали соль в качестве части своего жалованья.
  
  Соль всегда была дорогой, даже до войны, но как только начались боевые действия, все доступные запасы были расхищены военными. Только те, кто был достаточно хитер, чтобы спрятать свои запасы, могли заполучить ее сейчас. Возможно, Малашенко не был богат. Возможно, он не был тем человеком, для которого соль всегда была в пределах легкой досягаемости. Но Малашенко был именно таким человеком, который мог бы спрятать свои запасы от когтей правительства. В эту историю поверили бы даже самые подозрительные из его соседей.
  
  В наши дни человек мог купить что угодно за соль. С этого момента это было именно то, что он намеревался делать.
  
  Во время своего следующего визита в Ровно Малашенко зашел в штаб-квартиру тайной полевой полиции, расположенную в бывшей гостинице "Новост". С кепкой в руке и смиренно опущенным в пол взглядом он стоял перед письменным столом Отто Круга.
  
  Круг был мужчиной гигантского роста, с красным от ожогов лицом, жидкими белыми волосами и огромными кулаками, затянутыми в бледно-зеленые перчатки из замши, похожие на гроздья незрелых бананов. Он носил эти перчатки даже в своем офисе из-за тяжелого случая экземы, из-за которой у него были порезаны кончики пальцев и ободраны костяшки. Это состояние появилось вскоре после его приезда в Ровно, и он полностью винил в нем стрессы, связанные с его новой работой.
  
  В результате Круг презирал Ровно. Он ненавидел все, что было в нем связано. Еще до того, как он прибыл, чтобы занять свой пост, Круг уже начал планировать продвижение по службе в один из более крупных и важных городов этой вскоре завоеванной нации. Возможно, в Минск. Или в Киев. Одесса. Сталинград. При широком размахе амбиций Круга даже о Москве не могло быть и речи, при условии, что он сначала воспользуется всеми возможностями, доступными ему здесь, в Ровно.
  
  Когда Малашенко объяснил, что он был доверенным членом неуловимого Атрада Барабанщиков, Круг вытащил пистолет Люгер и положил его на стол перед собой. ‘Почему я должен позволить тебе выйти отсюда живой?’ спросил он.
  
  Не сводя глаз с пистолета, Малашенко объяснил, что он был готов сделать.
  
  Не убирая "Люгер" со стола, Круг достал бутылку абрикосового бренди, налил порцию в стакан и подвинул его через стол взъерошенному коротышке. Затем он откинулся назад, сжимая кулаком в перчатке горлышко бутылки.
  
  Малашенко опрокинул его в горло, и мягкая сладость фрукта была настолько прекрасно растворена в прозрачной жидкости, что он почти ощущал мягкость кожуры абрикоса на своих губах.
  
  ‘Предполагая, что я могу использовать эту информацию, - сказал Круг, - что вы хотите взамен?’
  
  Когда Малашенко назвал способ его оплаты, Кругу пришлось сдержаться, чтобы не рассмеяться вслух над своей удачей. Целые склады соли были не более чем реквизицией, ускользнувшей от него.
  
  Круг подвинул бутылку к Малашенко. ‘Угощайся", - сказал он.
  
  Мужчины пожали друг другу руки, прежде чем расстаться, шеф тайной полевой полиции возвышался над миниатюрным Малашенко.
  
  Вскоре после этого соль начала поступать.
  
  В коричневых влагостойких полукилограммовых пакетах Малашенко отметил свой собственный путь к процветанию. Он спрятал это новообретенное богатство в секретной подземной камере, сухой и выложенной камнями, которую он соорудил в лесу за хижиной Питоняка.
  
  Всякий раз, когда Малашенко узнавал о чем-либо, что, по его мнению, могло заинтересовать Круга, он находил какой-нибудь предлог посетить Ровно, а затем наносил визит в полевую полицию Гехайме.
  
  Чтобы иметь возможность покидать убежище Атрада в лесу и регулярно посещать Ровно, Малашенко устроился курьером в городскую больницу. Хотя раненых партизан нельзя было доставить в больницу, за которой постоянно наблюдали немецкие власти, сочувствующие русские, которые там работали, все еще могли контрабандой доставлять лекарства атрадам. Иногда врачей или медсестер можно было убедить навестить Атрадов. Малашенко выступал в роли курьера как для лекарства, так и для врачей, которым завязывали глаза и вели по как можно большему количеству извилистых троп по пути к тайнику, чтобы они не смогли повторить путешествие самостоятельно. Как только они прибудут в Атрад, врачи будут проводить операции в самых примитивных условиях, какие только можно вообразить. Но это было лучше, чем вообще ничего.
  
  Частью соглашения Малашенко с Кругом было то, что он будет продолжать выполнять свои обязанности курьера, даже несмотря на то, что немецкие власти были хорошо осведомлены о том, что он делал. Круг считал украденные медикаменты и случайные визиты к врачу небольшой платой по сравнению с информацией, которую Малашенко предоставил о партизанах в регионе.
  
  В результате информации Малашенко были уничтожены многочисленные Атрады.
  
  Барабан-Щиковых, однако, не тронули. Малашенко приписывал это своей ценности как информатора, но это было правдой лишь отчасти.
  
  Местные антипартизанские отряды сочли Барабан-Щиковых настолько неуловимыми, что Круг решил, что будет проще пока оставить их в покое и сосредоточиться на более легких целях. Круг уже давно понял, что войну с партизанами можно выиграть только поэтапно, а не в результате одной тотальной атаки. Настанет день, когда Круг сосредоточит все свои ресурсы на уничтожении Барабан-Щиковых. Однако пока у Круга были веские причины оставить их в покое.
  
  Малашенко всегда передавал свою информацию лично Кругу, не доверяя никаким посредникам или другим формам общения, поскольку сам не умел ни читать, ни писать. Он проник в штаб-квартиру полевой полиции через туннель, который вел из пекарни через дорогу прямо в подвал старого отеля. Круг приказал построить туннель не как средство доставки информаторов в здание, а как средство его собственного побега, если штаб-квартира когда-нибудь подвергнется нападению.
  
  Количество соли, которую выплачивал Круг, варьировалось в зависимости от ценности информации, но у Малашенко никогда не было причин жаловаться. Какими бы тривиальными ни были новости, Круг никогда не отказывал ему. Он даже передал дополнительный мешок соли на Рождество.
  
  Но следующий год принес перемены. Сначала произошло поражение немецкой шестой армии под Сталинградом. Затем мощное столкновение бронетехники на Курской дуге, из которого Красная Армия вышла победительницей. К осени 1943 года немецкая армия была в полном отступлении. Даже самые фанатичные из них начали понимать, что их судьба предрешена. Малашенко знал, что скоро Советы снова станут его хозяевами.
  
  Этот вывод был сделан без тени радости или благодарности за то, что час освобождения России близок. Вместо этого все, что почувствовал Малашенко, была дрожь страха, пробежавшая, как лезвие ножа, по лестнице его позвоночника. Он не питал иллюзий, что поражение Германии принесет мир в его мир. Террор, проводимый нацистскими гауляйтерами, будет просто заменен жестоким правосудием комиссаров, как это было до начала войны.
  
  В ожидании неминуемого прихода Советов возросла активность партизан в лесах вокруг Ровно. Некоторые из их нападений на железнодорожные линии, немецкие патрули и даже на само Ровно переросли в полномасштабные сражения. Последовательные воздушные налеты, сначала ВВС Красных, а затем люфтваффе, превратили жизни немногих выживших жителей города в нечто из каменного века.
  
  Хотя он продолжал снабжать Круга информацией, а Круг продолжал платить за нее так же щедро, как и прежде, Малашенко знал, что быстро приближается день, когда этому соглашению придет конец.
  
  Последней разведданной, которую он продал Кругу, был собранный им слух о бывшем партизане Викторе Андриче, который вскоре прибудет из Москвы с заданием договориться о прекращении всей партизанской деятельности в регионе. В это время Красная Армия находилась всего в 20 километрах от Ровно, и Малашенко знал, что это может быть его последним шансом извлечь выгоду из соглашения с Кругом.
  
  Прибыв в штаб-квартиру полевой полиции, Малашенко обнаружил, что там царит полный разгром. Во внутреннем дворе отеля клерки бросали охапки документов в огромный костер. Разлетевшиеся страницы разлетелись от пламени, усеяв землю белыми прямоугольниками, так что двор напоминал головоломку, в которой не хватает половины деталей.
  
  Малашенко обнаружил командира гарнизона за его столом, все еще в перчатках из оленьей кожи, с литровой бутылкой бренди "Наполеон", а не дешевого абрикосового шнапса, которым он потчевал своих информаторов. Этим бренди Круг когда-то надеялся отпраздновать безоговорочную капитуляцию России. У него были прекрасные представления о своей роли в будущем этой страны. В эти моменты наивысшей уверенности он шептал себе титулы и награды, которые, как он верил, вскоре украсят его имя. Но теперь карьера Круга лежала в руинах, и он мельком увидел будущее — охваченный пламенем Берлин и солдат Красной Армии, сражающихся среди руин от дома к дому. К тому времени, когда Малашенко вошел в комнату, Круг выпил большую часть бренди, и его зрение было настолько затуманенным, что сначала он едва узнал партизана.
  
  ‘У меня есть для вас информация", - сказал Малашенко, не сводя глаз с "Люгера" Круга, который лежал на столе точно так же, как и при их первой встрече.
  
  ‘И у меня есть кое-что для тебя’, - ответил Круг. ‘Мы уходим!’
  
  ‘Так я и вижу’.
  
  ‘Что означает, ’ Круг сделал паузу, чтобы отхлебнуть из бутылки, ‘ что ваша информация мне больше не нужна’.
  
  ‘Очень хорошо", - сказал Малашенко, поворачиваясь, чтобы уйти. Он не упустил возможности Круга прикончить его этим "Люгером", теперь, когда их дела были закончены, и он решил выбраться из здания как можно быстрее.
  
  ‘С другой стороны", - сказал Круг.
  
  Малашенко обернулся. ‘Да?’ Он ожидал увидеть "Люгер" Круга, направленный в его сторону, но с облегчением увидел, что оружие все еще лежит на столе.
  
  ‘Ты можешь также сказать мне, что это такое’.
  
  Малашенко рассказал, что он слышал о полковнике Андриче.
  
  ‘И это все?’ - спросил Круг. ‘Это все, что у тебя есть?’
  
  ‘Это должно чего-то стоить", - ответил Малашенко.
  
  Круг глубоко вдохнул, воздух со свистом прошел через его длинный тонкий нос. ‘Вы все так говорите", - пробормотал он.
  
  ‘Все кто?’ - спросил Малашенко. ‘Здесь стою только я’.
  
  Круг рассмеялся. ‘Ты думаешь, ты единственный партизан, который работает на меня?’
  
  ‘Может быть, и нет, ’ признал Малашенко, ‘ но после всего, что я для тебя сделал, ты действительно собираешься отослать меня с пустыми руками?’
  
  Круг вздохнул. ‘Я полагаю, ты не был полностью бесполезен’. Он наклонился к своему креслу, поднял пакет с солью и бросил его на стол. ‘Мой последний’, - прошептал он. ‘Возьми это. Возьми это и убирайся отсюда’.
  
  Малашенко сделал, как ему сказали.
  
  После того, как партизан ушел, Круг неуверенно поднялся на ноги, пересек комнату к кодировочной машине "Энигма" и передал сообщение в Берлин, в котором говорилось, что Ровно находится в непосредственной опасности захвата Красной Армией. Далее в сообщении говорилось, что советский полковник по имени Андрич был направлен Москвой для переговоров о прекращении огня между различными партизанскими группами после вывода немецкой армии из региона. Из других источников Круг узнал, что силы советской контрразведки также направлялись в Ровно, чтобы силой урегулировать ситуацию, если переговоры Андрича окажутся безуспешными.
  
  Пока передавалось сообщение, Круг думал о планах, которые он составил для себя, прослеживая дугу своих амбиций все выше и выше по служебной лестнице, пока, наконец, он не окажется сидящим бок о бок с великими и живыми богами тысячелетней империи, которым он поклялся в верности. Его размышления были прерваны шорохом за оконным стеклом. Он обернулся и увидел лист бумаги, тлеющий по краям, который порыв ветра отбросил к стеклу. Подойдя к окну, он прищурился на документ. Это был копия рекомендации, выписанной на имя самого Круга, для награждения Железным крестом Первого класса. В обмен на месячный отпуск Круг убедил своего заместителя заполнить и подписать необходимые документы. Рекомендация была отправлена в Берлин несколькими неделями ранее, но подтверждения о ее получении не поступало. Очередной порыв ветра унес бумагу, открыв Кругу вид на внутренний двор внизу, где люди из его штаба все еще сжигали груды документов. Подхваченные поднимающимся дымом, в воздух за окном Круга поднялось еще больше листков бумаги, и некоторое время он зачарованно наблюдал за ними, как они боком ускользают в молочное небо. Затем Круг сел за свой стол, сунул дуло "Люгера" в рот и вышиб себе мозги.
  
  
  Офицер береговой охраны Японии Хироо Нисикаити, станция Вакканай, Хоккайдо. 21 июня 1938 года
  
  Российское грузовое судно "Енисей" село на мель на мелководье Тетсуму, к северу от острова Решири. Неделю назад он был замечен японскими рыболовецкими судами, дрейфующими без электричества в Охотском море. Похоже, это одно из многих тюремных судов, курсирующих между Владивостоком и Колымой. Мы подошли к "Енисею" и просигналили о своей готовности помочь, но люди с оружием отмахнулись. Мы продолжаем следить за ситуацией.
  
  *
  
  Доклад офицера береговой охраны Императорской Японии Хироо Нисикаити, станция Вакканай, Хоккайдо. 23 июня 1938 г.
  
  Небольшое судно российского происхождения прибыло к севшему на мель грузовому судну "Енисей" рано утром и сняло экипаж. Судно, очевидно, возвращалось с Колымы во Владивосток после доставки груза заключенных, когда у него отключилось электричество. Судно, по-видимому, находится в очень плохом состоянии. Как мы узнали, американцы часто продают эти суда русским, когда американцы определяют, что корабли больше не пригодны для плавания. Корабли продаются на металлолом, но русские затем немедленно возвращают их в строй. Неудивительно, что такой корабль, как "Енисей", должен был потерпеть поломку.
  
  *
  
  Репортаж — 28 июня 1938 года
  
  Теперь, похоже, "Енисей" покинут русскими. Сильные ветры, вызванные недавним штормом, привели к смещению корпуса судна. Сейчас судно сильно кренится на правый борт и, похоже, набирает воду. Коммандер Сакаи согласен со мной в том, что сейчас кораблю угрожает опасность освободиться от мелей. Коммандер Сакаи одобрил меры по посадке на корабль и вырезанию отверстий в его корпусе, чтобы гарантировать, что судно не вынесет на судоходные пути до того, как оно затонет.
  
  *
  
  Репортаж — 29 июня 1938 года
  
  Сегодня примерно в полдень моя команда и я поднялись на борт "Енисея" с намерением проделать отверстия в корпусе, чтобы убедиться, что затонувшее судно не станет угрозой для судоходства в случае, если его отнесет течением от мели. Используя топоры и ацетиленовые горелки, мы прорубили корпус по левому борту в кормовой части. Еще до того, как мы полностью сняли секцию, мы с моей командой заметили, что грузовой отсек внизу был заполнен телами. Мы поняли, что "Енисей" находился в дальнем плавании, а не направлялся домой пустым, как мы полагали , когда команда была эвакуирована. Экипаж "Енисея" бросил осужденных на произвол судьбы. Отсек был затоплен почти на всю глубину, и мы не видели признаков жизни среди погибших, которых насчитывалось сотни. Перейдя к носовой части, мы вырезали из корпуса еще одну секцию и обнаружили еще один отсек, заполненный телами. Этот отсек был частично затоплен, и мы обнаружили, что несколько заключенных все еще живы. Они ползали по мертвецам, чтобы держаться подальше от воды, температура которой в противном случае гарантировала бы их смерть. Мы смогли спасти пятнадцать человек. В этот момент "Енисей" снова начал смещаться, и мы были вынуждены прекратить поиски других выживших. Как мы и опасались, судно начало освобождаться от мели. Не успели мы вернуться на судно с выжившими, как "Енисей" соскользнул с мели и затонул. Из пятнадцати человек, которых мы спасли, трое умерли до того, как мы вернулись на станцию Вакканай. Остальные пассажиры, восемь мужчин и четыре женщины, были немедленно доставлены в военно-морской госпиталь Саппоро и помещены на карантин. Хотя большинство заключенных - русские, один из них, молодой человек примерно семнадцати лет, утверждает, что он американец. Сейчас всех лечат от голода и гипотермии, и ожидается, что некоторые не выживут.
  
  *
  
  Зашифрованное сообщение. Шифр "Энигмы". Конфигурация ротора 573
  
  Посольство Германии, Токио
  
  Кому: Штаб-квартира абвера, 72-76 Тирпицуфер, Берлин
  
  К нам обратился американский мужчина, примерно 18 лет, утверждающий, что он выжил после кораблекрушения с участием советских заключенных, направлявшихся на Колыму. Говорит, что семья эмигрировала в Россию в 1933 году. Сообщается, что вся семья была убита советами. Мать и сестра погибли на корабле.
  
  Зашифрованное сообщение. Шифр "Энигмы". Конфигурация ротора 870
  
  Abwehr HQ
  
  Кому: Посольство Германии, Токио
  
  Почему он не пошел в американское посольство?
  
  Закодированное сообщение. Шифр Энигмы. Конфигурация ротора 224
  
  Посольство Германии, Токио
  
  Кому: Штаб-квартира абвера, 72-76 Тирпицуфер, Берлин
  
  Утверждает, что он им не доверяет. Говорит, что они передадут его обратно Советам.
  
  Зашифрованное сообщение. Шифр "Энигмы". Конфигурация ротора 190
  
  Abwehr HQ
  
  Кому: Посольство Германии, Токио
  
  Он говорит по-русски?
  
  Зашифрованное сообщение. Шифр "Энигмы". Конфигурация ротора 513
  
  Посольство Германии, Токио
  
  Кому: Штаб-квартира абвера, 72-76 Тирпицуфер, Берлин
  
  Свободно.
  
  Зашифрованное сообщение. Шифр "Энигмы". Конфигурация ротора 745
  
  Abwehr HQ
  
  Кому: Посольство Германии, Токио
  
  Известно ли посольству США о его местонахождении?
  
  Зашифрованное сообщение. Шифр "Энигмы". Конфигурация ротора 513
  
  Посольство Германии, Токио
  
  Кому: Штаб-квартира абвера, 72-76 Тирпицуфер, Берлин
  
  Отрицательный.
  
  Зашифрованное сообщение. Шифр "Энигмы". Конфигурация ротора 298
  
  Abwehr HQ
  
  Кому: Посольство Германии, Токио
  
  Приведите его сюда.
  
  
  Через неделю после смерти коммандера Круга, когда войска Красной Армии теперь полностью контролировали Ровно, с Малашенко связался другой человек, который сотрудничал с немцами во время их оккупации города.
  
  Малашенко был поражен, обнаружив, что этим человеком была медсестра Антонина из Ровенской больницы, которая регулярно снабжала его украденными лекарствами и которую совсем недавно видели в компании командира Якушкина. Встреча состоялась, когда Малашенко прибыл в больницу, якобы для лечения чесотки. На самом деле, он был там, чтобы собрать пенициллин, бинты и нитки для наложения швов для партизанского врача, бывшего мясника по имени Лейферкус, который превратил свое старое ремесло по разборке туш животных в сборку своих собратьев, насколько это было возможно, когда настоящих врачей найти было невозможно.
  
  Несмотря на то, что немцы ушли из Ровно, большинство атрадов, включая Барабан-Щиковых, пока не собирались просто складывать оружие перед Советами. Это означало, что для Малашенко его миссии в Ровно продолжались так же, как и раньше.
  
  За все эти годы Малашенко десятки раз встречался с Антониной, но ему ни разу не пришло в голову, что она тоже может сотрудничать с врагом. Но это, поняла Малашенко, было гениальной маскировкой, которую Круг смастерил для нее. Круг сказал, что были и другие, и Малашенко задался вопросом, сколько из них, чьи пути он пересекал каждый день, скрывали ту же ложь, что и его собственная.
  
  Антонина, со своей стороны, была не менее поражена, узнав правду о Малашенко. Она получила сообщение из Берлина по радио, предоставленному Кругом, которое должно было использоваться только в том случае, если сам Круг был захвачен или убит врагом. ‘Через два дня у вас будет посетитель", - сказала она Малашенко.
  
  ‘Какой гость?’ нервно спросил он.
  
  ‘Я не знаю кто", - ответила Антонина, - "но они приказали тебе встретиться с ним через три дня’.
  
  - Приказал? - спросил я.
  
  ‘Ты думал, что покончил с этими людьми?’ Антонина рассмеялась. "С тобой покончат только тогда, когда ты, или они, или вы оба будете мертвы’.
  
  ‘Хорошо, ’ проворчал Малашенко, ‘ но я рассчитываю получить деньги’.
  
  ‘Это касается только тебя и их’, - сказала она. ‘Где, я должна сказать, ты встретишься с этим посетителем?’
  
  Малашенко на мгновение задумался, а затем дал ей указания, как добраться до домика Питоняка. ‘Скажи им, что я буду там в сумерках. Я бы чувствовал себя лучше, если бы знал, в чем дело’.
  
  ‘Я бы тоже, ’ ответила Антонина, ‘ но никто из нас этого не делает, так что нет смысла беспокоиться об этом’. Она положила перед ним несколько ампул пенициллина, а также стопку бинтов, медицинскую ленту и нитки для наложения швов. ‘Тебе лучше унести это отсюда, на случай, если твои люди заинтересуются, что ты делаешь’.
  
  Малашенко закатал штанину и с помощью медицинской ленты прикрепил ампулы к икрам. Залысины на его коже были видны там, где ранее наложенные полоски скотча были оторваны, оставив на плоти веснушки засохшей крови.
  
  ‘Как ты собираешься выбираться отсюда, - спросила Антонина, - теперь, когда прибыла Красная Армия?’
  
  ‘Вышел?’ - ответил Малашенко. ‘Куда бы я пошел?’
  
  ‘Вообще в любом месте, лишь бы оно было далеко отсюда’.
  
  ‘Я не думал об этом’.
  
  ‘Что ж, тебе лучше начать", - сказала ему Антонина. ‘Если они узнают, что ты сотрудничал с немцами...’
  
  Малашенко перестал обматывать ногу скотчем. ‘Зачем им узнавать, ’ угрожающе спросил он, ‘ если только им кто-нибудь не сказал?’
  
  ‘Тебе следует меньше беспокоиться о том, что кто-то тебя выдаст, и немного больше о том, как все изменится для нас теперь, когда Красная Армия здесь. Лучше уехать и найти какое-нибудь место, где ты сможешь начать все сначала’.
  
  ‘Это то, что ты собираешься сделать?’ - спросил Малашенко, внезапно занервничав из-за того, что у него не было собственного плана.
  
  ‘У меня есть идея, ’ загадочно ответила она, ‘ и если все пойдет хорошо, я уеду отсюда в объятиях коммандера Якушкина’.
  
  Ты бессердечная сука, подумал Малашенко, но он просто кивнул, улыбнулся и поспешил своей дорогой.
  
  *
  
  Операция по убийству полковника Андрича началась через несколько часов после того, как сообщение Круга поступило в штаб-квартиру абвера. Адмирал Канарис, глава немецкой разведки, немедленно осознал уязвимость плана Кремля. Если бы Андрича удалось ликвидировать, Красная Армия увязла бы в войне с собственным народом, отвлекая ценные войска от линии фронта и ослабляя силу советского наступления. Все это, и значительно больше, если бы план адмирала мог быть реализован в полном объеме, было бы достигнуто со смертью одного человека, при условии, что его вовремя найдут.
  
  Понимая, что единственным способом достичь их цели было бы подослать убийцу, адмирал Канарис вызвал штурмбаннфюрера СС Отто Скорцени из Бранденбургской комендатуры на частную встречу.
  
  Скорцени провел множество диверсионных операций в ходе войны, включая спасение Бенито Муссолини в сентябре 1943 года из замка Гран-Сассо, где Дуче находился в плену у итальянских коммунистических партизан.
  
  В своем офисе на Бендлерштрассе в Берлине Канарис объяснил ситуацию Скорцени ростом шесть футов четыре дюйма, который неловко стоял в гостиной Канариса, его ботинки скрипели, когда он медленно наклонялся между пятками и подушечками ног, в то время как две таксы адмирала обнюхивали его ноги.
  
  ‘Это можно было бы сделать, ’ сказал Скорцени, выслушав план адмирала, ‘ но разве у абвера нет собственных агентов для выполнения этой задачи?’
  
  ‘Мы знаем", - ответил Канарис. Он был высоким мужчиной с изможденным лицом и глубоко посаженными глазами. Его некогда светлые волосы стали почти полностью белыми, а губы нервно подергивались всякий раз, когда он слушал, что говорят другие люди, словно заставляя себя не перебивать.
  
  ‘Так зачем я вам нужен?’ - спросил Скорцени.
  
  ‘Потому что у нас нет того, на кого я мог бы положиться, чтобы доставить этого агента в Ровно. Вот почему я обратился к вам, Скорцени, потому что я знаю, что вы можете выполнить эту работу’.
  
  ‘Насколько я понимаю, адмирал, Ровно сейчас находится под контролем Красной Армии’.
  
  ‘И это представляет для вас непреодолимое препятствие, Скорцени?’
  
  Скорцени на мгновение замолчал. ‘Вовсе нет, адмирал, при условии, что мне будут предоставлены необходимые ресурсы’.
  
  ‘У тебя может быть все, что тебе нужно’.
  
  ‘ И кто этот агент, адмирал? - спросил я.
  
  ‘Его зовут Питер Васко’.
  
  ‘Это звучит смутно знакомо’.
  
  "Он пришел к нам через посольство в Токио еще в 38-м’.
  
  ‘Да, ’ сказал Скорцени, ‘ теперь я вспомнил. Американец’.
  
  ‘На вашем месте я бы не называл его так. Но да, это тот человек, о котором идет речь. При условии, что вы сможете переправить его через границу, Васко без труда проникнет в Ровно под видом русского. Он говорит на этом языке и, благодаря обучению у нас, также является экспертом по огнестрельному оружию и взрывчатым веществам.’
  
  В этот момент зазвонил телефон, громкий и резкий в тесном пространстве офиса.
  
  Канарис поднял трубку. ‘Да?’ Говоря это, он повернулся в кресле, пока не оказался лицом к Скорцени, и понизил голос до шепота.
  
  Скорцени воспользовался суматохой, чтобы пнуть одну из такс и отправить ее с визгом под стол адмирала.
  
  Канарис обернулся, чтобы посмотреть, что вызвало переполох, но к тому времени Скорцени, казалось, был поглощен изучением книг, которые занимали одну стену кабинета Канариса.
  
  Канарис повесил трубку. ‘ Ты уезжаешь сегодня вечером, Скорцени. Васко будет готов. Есть вопросы?’
  
  "У меня действительно есть один’.
  
  Канарис протянул руку ладонью вверх в примирительном жесте. ‘Во что бы то ни стало’.
  
  "Вы уверены, что разумно привлекать СС к операции абвера?" Наши два ведомства находились в конфликте с самого начала войны, и особенно после того, как Гиммлер возглавил разведывательное управление СС после смерти Рейнхарда Гейдриха.’
  
  Скорцени говорил правду, и источник этой вражды между двумя ведомствами в значительной степени был результатом спора между СС и абвером в том самом районе, где Васко должен был выполнять свою миссию. Вскоре после немецкого вторжения в Россию в 1941 году агенты абвера начали сотрудничать с местными украинскими лидерами для консолидации антикоммунистических формирований. Восточная группа I абвера, на которую была возложена ответственность за эту крупномасштабную операцию, действовала из Сулеювка, через границу оккупированной Польши. Им удалось не только заручиться поддержкой влиятельного лидера партизан Мельника, который работал на немцев под кодовым именем ‘Консул I’, но они также смогли завербовать несколько рот украинских военнослужащих, которые стали известны как Gruppe Nachtigall.
  
  Насколько масштабной могла быть эта операция, никогда не будет известно, потому что она была сорвана прибытием карательных отрядов СС, известных как айнзатцгруппен, которые начали серию массовых казней в том же регионе, где абвер работал над привлечением на свою сторону местного населения.
  
  Разочарованные украинцы, которые первоначально приветствовали прибытие немецких войск, теперь отвернулись от тех, кого они считали освободителями, и начали борьбу как против фашистов, так и против коммунистов.
  
  Канарис так и не простил СС за их роль в провале операций абвера на Востоке. Он не делал секрета из этого факта, вот почему у Скорцени были веские основания задаваться вопросом, почему руководитель абвера обратился за помощью к штурмбанфюреру СС.
  
  ‘Я выбрал вас, ’ объяснил Канарис, ‘ потому что вы лучшее, что у нас есть, а также потому, что эта операция слишком важна, чтобы ее могли остановить политики департамента’.
  
  ‘Я понимаю, адмирал, и я благодарен за ваше доверие ко мне’.
  
  ‘И, помня об этой уверенности, я приказываю вам сохранять абсолютную секретность в отношении этой операции. Никаких отчетов о деятельности не должно подаваться. После начала операции не должно быть никаких сообщений. После этого не будет разбора полетов. Никто не должен знать. Абсолютно никто. Даже Гиммлер!’
  
  Брови Скорцени почти незаметно приподнялись.
  
  ‘Это ясно?’ - спросил Канарис.
  
  ‘ Да, адмирал. Это так.’
  
  ‘У вас есть приказ’. Канарис отмахнулся от него. ‘Выполняйте их’.
  
  Сразу после ухода Скорцени Канарис поднял телефонную трубку. ‘Соедините меня с Васко", - приказал он.
  
  Два часа спустя Васко стоял в комнате. Он был среднего роста, с маленьким ртом и большими пристальными голубыми глазами, которые, казалось, охватывали все вокруг, не глядя ни на что конкретно. Его волосы, которые он зачесывал назад, были тонкими и того же тускло-коричневого оттенка, что и мех на спинке мыши. У него было ничем не примечательное лицо, которое не привлекало ни женщин, ни мужчин и которое позволяло ему растворяться в толпе, игнорируемое даже теми, кто стоял в его присутствии, некоторых из которых он отправил в могилу по приказу адмирала Канариса.
  
  ‘ Садись, ’ Канарис указал на стул. ‘ Ты голоден? Хочешь пить? - спросил я.
  
  ‘Нет, адмирал. Спасибо’.
  
  ‘Скорцени согласился перевезти вас через линию фронта. Вы отправляетесь сегодня вечером. Миссия продолжается’.
  
  ‘Но зачем привлекать Скорцени?’ - спросил Васко. ‘Наверняка в абвере есть люди, которые могут провести меня через кордоны’.
  
  ‘Никто не способен сравниться со Скорцени, ’ ответил Канарис, ‘ и если эта миссия сорвется, мне понадобится, чтобы кто-то взял на себя ответственность. Кто может быть лучше СС?’
  
  ‘А если это удастся?’
  
  ‘Тогда пошатнувшееся доверие Гитлера к абверу будет восстановлено, и у этого тупоголового курятника Гиммлера не будет иного выбора, кроме как возносить нам хвалу до небес’. Канарис взял со своего стола запечатанный конверт и протянул его.
  
  Васко наклонился вперед и выхватил его из рук адмирала.
  
  ‘Как только Скорцени проведет вас через линию фронта, ’ продолжил Канарис, ‘ вас направит к вашей цели партизан по имени Малашенко. Он является членом Атрада Барабанщиков и служил информатором Тайной полевой полиции в Ровно. Место встречи - старая охотничья хижина в лесу к югу от Ровно. Вы найдете координаты на карте внутри этого конверта.’
  
  Васко сунул его во внутренний нагрудный карман своего пальто. ‘Как много вы рассказали Скорцени об операции?’
  
  ‘Столько, сколько ему нужно знать, но не больше. Скорцени знает, что вы собираетесь ликвидировать полковника Андрича, но, как и вы, он вообще ничего не знает ни о полном объеме миссии, ни об агенте, который будет выполнять второстепенную фазу.’
  
  ‘Простите меня, адмирал, но вы уверены, что правильно так полностью разделять две фазы миссии? Если бы я знал, кем был этот второй агент...’
  
  ‘Тогда вы были бы в состоянии назвать имя агента, если, не дай Бог, вас когда-нибудь схватят. Или наоборот. Он не знает вас, а вы не знаете его. Именно этого я хочу, и, поверь мне, ты тоже.’
  
  ‘ Да, адмирал. - Васко встал, чтобы уйти.
  
  ‘Есть еще кое-что’. Открыв ящик своего стола, Канарис достал слиток золота длиной с его вытянутую руку и шириной с первые три пальца. Золотое покрытие было не блестящим, а скорее цвета пыльной латуни. На поверхности было несколько печатей, указывающих его вес, чистоту и инвентарный номер Рейхсбанка. Он осторожно поставил его перед Васко. ‘Ваш гид ожидает, что ему заплатят’.
  
  ‘Настолько сильно?’ - заметил Васко.
  
  ‘Если все пойдет по плану, полковник Андрич скоро будет мертв, и сам Сталин не сильно отстанет. За это, ’ сказал Канарис, ‘ один слиток золота - небольшая запрашиваемая цена’.
  
  *
  
  Малашенко стоял в дверях своего домика, курил сигарету и наблюдал за человеком, приближающимся по середине тропинки.
  
  На нем была форма офицера Красной Армии, и все, что он носил с собой, была кожаная сумка типа тех, что используются кузнецами для хранения подков. ‘Вы, должно быть, Малашенко", - сказал он.
  
  ‘ Это я. А ты кто такой?’
  
  ‘Незнакомец, несущий дары. Это все, что тебе нужно знать’.
  
  Малашенко щелчком отбросил сигарету и посторонился, пропуская его.
  
  Внутри домика Васко снял пояс с оружием, на котором висели "Токарев" в кобуре и российская армейская фляга. Он разложил их на столе, затем сел и стал ждать, пока Малашенко сварит кофе из цикория в старой кастрюле на плите.
  
  ‘Чего ты хочешь от меня?’ - спросил партизан, наливая темный и горько пахнущий напиток в выщербленную эмалированную чашку.
  
  Васко взял кружку и повернул ее так, чтобы ручка была обращена в другую сторону от него, но не убрал ее со стола. ‘Недавно вы передали информацию о человеке по имени полковник Андрич’.
  
  ‘Верно. Он прибыл в Ровно два дня назад’.
  
  ‘Мне нужно, чтобы ты сказал мне, где я могу его найти’.
  
  ‘Это хороший пистолет", - сказал Малашенко, разглядывая оружейный пояс на столе. Он медленно потянулся к нему.
  
  ‘Если хочешь сохранить эти пальцы, ’ сказал Васко, - не трогай ничего, что тебе не принадлежит’.
  
  Ворча, Малашенко убрал руку.
  
  ‘Просто делай, как тебе говорят, и ты будешь хорошо вознагражден", - сказал ему Васко.
  
  ‘Насколько хорошо?’
  
  Васко открыл сумку и вытащил что-то, что было вложено в старый серый носок. Он положил это на стол и подтолкнул к Малашенко.
  
  Малашенко поднял носок и выложил слиток золота на стол. Слюна пересохла у него во рту. ‘За что вы мне так много платите?’ осторожно спросил он.
  
  ‘Если бы это зависело от меня, я бы не стал, но адмирал считает, что ты стоишь именно этого’.
  
  Малашенко подумал о совете Антонины уехать из Ровно и никогда не возвращаться. Лучше путешествовать с одним слитком золота, сказал он себе, чем с сотней мешков соли.
  
  Васко засунул брусок обратно в носок и вернул его в сумку кузнеца. ‘Мы договорились?’
  
  Малашенко медленно кивнул. ‘Останься здесь на ночь", - сказал он. ‘Ты будешь в безопасности. Я вернусь утром, после того как найду твоего полковника Андрича’.
  
  *
  
  В ту первую ночь в каюте, когда Васко лежал на койке, окруженный смутно знакомыми запахами русского черного хлеба, русского табака и рыбным привкусом русского сапожного жира, выделяемого из гнилой шелухи байкальских креветок, он прислушивался к равномерному грохоту артиллерии вдалеке.
  
  Он зажал уши руками, надеясь заглушить звук. Но это не сработало. Безжалостный грохот орудий, казалось, поднимался из-под земли под хижиной, пока, казалось, не задрожал даже воздух, которым он дышал.
  
  Васко стонал и раскачивался из стороны в сторону, терзаемый воспоминаниями о днях, которые он провел в трюме тюремного корабля, направлявшегося на Колыму после того, как тот сел на мель у острова Решири. Каждая волна, обрушивавшаяся на это поврежденное судно, звучала как пушечное ядро о железный корпус. По мере того, как ледяная вода поднималась все выше и выше в грузовых отсеках, где он и другие были оставлены умирать, Васко сосредоточился на шуме волн, чтобы заглушить сначала крики, затем мольбы, затем молитвы и, наконец, только хныканье тех, кто оставил всякую надежду на спасение. К тому времени, когда японская береговая охрана сняла секцию корпуса, чтобы выпустить их, звук этих волн навсегда запечатлелся в памяти Васко, пока не стал похож на биение второго сердца, подведя его так близко к безумию, что он больше не мог вспомнить, каково это - быть в здравом уме.
  
  *
  
  Малашенко не потребовалось много времени, чтобы узнать, где и когда состоится встреча Андрича с лидерами партизан. Для человека с его особыми способностями мало какие секреты могли остаться скрытыми в развалинах этого города.
  
  Первым делом на следующее утро он передал информацию Васко.
  
  В течение шести часов Андрич и бывшие с ним партизаны были мертвы. Вскоре после этого пришло известие, что командир Якушкин также был убит.
  
  Как только Малашенко высадил маленькую девочку у дома ее бабушки, игнорируя вопросы старой женщины о ее дочери, он вернулся в хижину, где прятался Васко, чтобы забрать свой слиток золота.
  
  Но Васко там не было.
  
  Предположив, что его обманули, Малашенко развернулся и направился обратно в Ровно, по пути осыпая проклятиями верхушки деревьев.
  
  *
  
  Адмирал Канарис спал в своем кресле, как он часто делал после обеда в Horchner's, его любимом ресторане в Берлине. Со сложенными на животе руками и в тапочках на ногах эти краткие моменты забвения в последнее время стали для него единственной передышкой от нескончаемого потока плохих новостей, который занимал все часы его бодрствования.
  
  Раздался тихий стук в дверь, и в комнату вошел адъютант Канариса, лейтенант Вольке. Это был молодой человек с прямой спиной, розовыми щеками и честными глазами. У него была распечатка сообщения, только что полученного от информатора в тылу русских.
  
  Таксы адмирала, которые тоже решили вздремнуть, подняли головы со своих мягких кресел и, узнав знакомое лицо Вольке, опустили головы и снова погрузились в сон.
  
  Почти бесшумно пройдя через комнату, Вольке положил послание на стол адмирала.
  
  Адмирал глубоко вдохнул, затем протяжно, с сопением выдохнул, но не проснулся.
  
  Вольке стиснул зубы. Адмирал не любил, когда его будили, но сообщение было классифицировано как A3, что означало, что оно имело высочайшую важность и требовало немедленного внимания. Что означало разбудить Канариса, нравилось ему это или нет.
  
  Вольке прочистил горло.
  
  Глаза Канариса открылись. Он непонимающе уставился на Вольке, как будто никогда раньше не видел этого человека.
  
  ‘Адмирал", - сказал Вольке, его голос был едва громче шепота. ‘Только что поступил сигнал A3’.
  
  Канарис медленно наклонился вперед, потирая заспанное лицо, и взял листок бумаги одной рукой. В то же время он протянул другую руку, взял очки и водрузил их на свой длинный и величественный нос.
  
  Сообщение содержало перехваченную советскую радиопередачу, указывающую на то, что полковник Андрич был убит в перестрелке с советскими партизанами.
  
  ‘Хорошо", - пробормотал Канарис. ‘Они заглотили наживку’. Это было именно то, на что он надеялся.
  
  Но второй половины сообщения не было.
  
  Далее говорилось, что командир Якушкин из мотострелкового батальона НКВД, в настоящее время дислоцированного в Ровно, также был найден мертвым. В нем не было подробностей о том, где погиб Якушкин, кто его убил или каковы были обстоятельства. Канарис выругался себе под нос.
  
  ‘Все в порядке, адмирал?’ - спросил Вольке.
  
  ‘Нет", - ответил Канарис. ‘Нет, это не так’. Но он не стал объяснять дальше, а Вольке знал, что лучше не спрашивать. ‘Есть какие-нибудь известия от Васко?’
  
  ‘Пока никаких новостей, адмирал’.
  
  Телеграмма выскользнула у Канариса из рук. ‘Как только он вернется в Берлин, отправьте его прямо в мой офис’.
  
  ‘Да, адмирал’.
  
  ‘И Вольке...’
  
  ‘ Да, адмирал? - Спросил я.
  
  ‘В случае, если Васко не появится, напечатайте отчет, возлагающий вину на Отто Скорцени’.
  
  Вольке кивнул. ‘Zu Befehl , Herr Admiral.’
  
  *
  
  Ликвидировав полковника Андрича, Васко провел остаток того дня, а также следующий день, залегая на дно в руинах заброшенного дома недалеко от больницы, где майор Киров лечился от огнестрельного ранения.
  
  Поступая таким образом, он прямо нарушал приказ адмирала Канариса немедленно передать сообщение о том, что его задача выполнена, после чего Скорцени отправит проводника, который сопроводит его обратно через линию фронта.
  
  Он предположил, что к настоящему времени весть об убийстве полковника, возможно, уже достигла Берлина. Если так, Скорцени будет ждать сигнала.
  
  Но новость о том, что Пеккала жив, привела разум Васко в замешательство. Когда этот неуклюжий комиссар, спотыкаясь, спустился в бункер, выкрикивая имя Пеккалы, словно фрагмент древнего заклинания, Васко снова услышал голос своей матери, уверявшей его и его сестру, что их отец скоро вернется туда, где ему самое место, благодаря работе неподкупного Инспектора. ‘Наши молитвы были услышаны", - заверила она их, и, по крайней мере, на какое-то время, юный Васко поверил в эту сказку.
  
  Только после ареста его матери по обвинению в хранении иностранной валюты Васко понял, что Пеккала предал их. Но только когда судья Народного трибунала зачитал продолжительность их приговоров, которые они должны были отбывать в Гулаге на Колыме, Васко понял масштабы этого предательства.
  
  Недели спустя, когда их корабль сел на мель на отмели Тецуму, а Васко остался жив в ледяной темноте затопленного отсека, цепляясь за гротескную груду утонувших тел, он поклялся, что если он когда-нибудь выберется оттуда, то посвятит свою жизнь мести за смерть своей семьи.
  
  К 1941 году под личным руководством адмирала Канариса Васко стал агентом абвера. В конце того же года до него дошла весть, что Пеккала был убит недалеко от летнего поместья царя в Царском Селе. В то время Васко не знал, чувствовать ли удовлетворение от того, что Изумрудный Глаз мертв, или разочарование от того, что он не был ответственен за это.
  
  Но когда он узнал, что Пеккала каким-то образом обманул смерть, Васко сразу понял, что он должен сделать, даже если это означало неподчинение Канарису.
  
  Именно по этой причине Васко не казнил комиссара Кирова той ночью в бункере. Он рассудил, что, как только Пеккала узнает о ранениях майора Кирова, Инспектор навестит его в больнице. Все, что Васко нужно было сделать, это дождаться, пока Пеккала свяжется с майором, а затем прикончить их обоих вместе.
  
  В ту первую ночь из своего укрытия среди руин Васко наблюдал за входной дверью больницы, ожидая момента, когда прибудет Пеккала. Но, прождав почти два дня и не увидев никаких признаков Инспектора, Васко понял, что должен действовать, иначе рискует потерять свой шанс убить Пеккалу. Он дождался середины ночи, затем пробрался в больницу, решив либо выяснить у майора местонахождение инспектора, либо, если Киров не знал, похитить раненого и тем самым, как он надеялся, выманить Пеккалу на чистую воду.
  
  Когда Васко узнал от капитана Домбровски, что майор уже ушел, он воспользовался единственной оставшейся у него зацепкой, которая привела его в дом медсестры. Там Васко наткнулся на командира Якушкина и его телохранителя. Убийство Якушкина, хотя тем, кто нашел его тело, это, должно быть, показалось продуманным нападением, было не более чем побочной необходимостью. Настоящей целью Васко в ту ночь была медсестра, от которой он надеялся узнать местонахождение майора, но Якушкин, ошибочно приняв присутствие Васко за присутствие соперника, сорвал его план, пустив женщине пулю в сердце.
  
  Выйдя из квартиры, Васко вернулся в разрушенный дом, где прятался последние два дня. Зная, что даже в форме офицера Красной Армии его одинокое присутствие в такое время ночи привлечет нежелательное внимание, Васко решил дождаться рассвета, прежде чем вернуться в хижину, которая находилась на некотором расстоянии от города. Оказавшись там, он заручится помощью Малашенко в выслеживании Пеккалы.
  
  Незадолго до рассвета группа партизан прибыла на потрепанном грузовике и вошла в дом, где были убиты Якушкин и медсестра. Когда Васко узнал среди них Малашенко, он понял, что это, должно быть, знаменитый Атрад Барабанщиков. Вскоре после этого они ушли, оставив Малашенко охранять это место.
  
  Пока Васко раздумывал, стоит ли покинуть укрытие и подойти к Малашенко, чтобы узнать, известно ли партизану что-нибудь о местонахождении Кирова, вернулись Барабан-Щиковы.
  
  Васко был поражен, увидев, как майор Киров вылезает из грузовика вместе с высоким мужчиной в гражданской одежде. В тот момент, когда Васко понял, что смотрит на Пеккалу, он почувствовал, как все его тело онемело. Его первой мыслью было немедленно открыть огонь и продолжать стрелять, пока у него не кончатся патроны, в надежде, что удачный выстрел сможет уложить Инспектора. Потребовалось все его самообладание, чтобы не упустить единственный шанс, который, как он знал, у него мог быть. Между ним и Инспектором был грузовик с партизанами, а из оружия у Васко был только пистолет, особенно тот, который был заряжен пулями, которые были точны только с близкого расстояния, и Васко знал, что он никогда не выстрелит до того, как партизаны застрелят его.
  
  В то же время Васко понял, что, поскольку Пеккала теперь расследует убийство коммандера Якушкина, это был только вопрос времени, когда Инспектор выследит его.
  
  Васко знал, что его лучшая, возможно, единственная надежда - позволить Пеккале сделать именно это. Только так, подумал Васко, я смогу заманить его в место, которое сам выберу, где его смерть не наступит ценой моей собственной жизни.
  
  Однако сейчас его главной заботой было покинуть это укрытие, где, если бы его обнаружили, было ясно, что у него не было бы ни единого шанса. Васко решил направиться к хижине в лесу; единственное место, которое он мог придумать, где он мог быть в безопасности.
  
  Однако не успели Барабан-Щиковы уехать, как прибыли солдаты Красной Армии и начали патрулировать улицы, очевидно, разыскивая того, кто убил их командира.
  
  Красная армия продолжала патрулирование сразу после захода солнца, к этому времени Васко замерз, устал и проголодался.
  
  Как раз в тот момент, когда он готовился к отъезду, появились банды партизан и начали ходить от двери к двери, намереваясь схватить того, кто убил их лидеров в бункере прошлой ночью.
  
  Васко оказался в ловушке в руинах, поскольку быстро установилась рутина, согласно которой Красная Армия контролировала улицы днем, а партизаны захватывали власть с наступлением темноты. К утру второго дня он съел почти всю маленькую жестянку с аварийным пайком, которую всегда носил с собой на задания. Паек был в маленькой овальной жестянке и состоял из шоколада, сильно сдобренного кофеином, что принесло ему немногим больше, чем расстройство желудка и расшатывание нервов.
  
  Васко знал, что время на исходе. Пеккала все еще был где-то там, и Скорцени не стал бы ждать вечно.
  
  Васко решил, что, если ситуация не изменится к следующему утру, он выйдет на улицу при дневном свете, надеясь, что зеленые металлические ромбы на петлицах его воротника, обозначающие звание капитана, помогут ему хотя бы на мгновение отвлечься от любого патруля Красной Армии, который попадется ему на пути. Все, что ему было нужно, - это мгновение. Что касается попытки проскользнуть мимо партизан, Васко не слишком оценивал свои шансы.
  
  Той ночью среди руин выли дикие собаки. Васко слышал их рычание, когда они пировали мертвецами. Обхватив замерзшими пальцами пистолет, Васко свернулся калачиком под листом рифленого железа. На него обрушились мокрый снег и дождь, звук которых усиливался от удара о ржавый металл. Той ночью, сквозь завывание ветра, Васко уловил обрывки голосов и детский плач. Однажды он уловил звуки балалайки.
  
  Наконец, когда в небе забрезжил рассвет, Васко готовился покинуть укрытие, когда завязалась перестрелка между командой партизан, возвращавшихся на свою базу, и отрядом Красной Армии, только что отправившимся на патрулирование. Из своего укрытия Васко наблюдал за битвой. Несколько случайных выстрелов даже попали в деревянную обшивку над его головой. Солдаты Красной Армии отступили, прихватив с собой своих раненых, направляясь в безопасное место своего штаба, который был укреплен колючей проволокой и мешками с песком. Партизаны унесли двух своих людей, которые были убиты в перестрелке, и растворились в темноте. В считанные минуты улицы опустели и затихли. Но Васко знал, что так может продолжаться недолго. Обе стороны почти наверняка вернутся с подкреплением. Воспользовавшись затишьем, он ускользнул и вскоре был за окраиной города.
  
  *
  
  ‘Я обыскал все место", - сказал Киров, спускаясь по шатким ступенькам конспиративной квартиры. ‘Нигде нет никаких следов Малашенко’.
  
  ‘Он уже должен был быть здесь", - пробормотал Пеккала, подходя к окну и выглядывая наружу через щель в ставнях.
  
  ‘Вот и все для нашего телохранителя", - проворчал Киров, усаживаясь на один из нескольких разномастных стульев, откинувшись назад и положив пятки на стол. ‘Я бы с радостью обменял его на тарелку блинов’.
  
  ‘ Блины, ’ задумчиво повторил Пеккала.
  
  ‘Со сметаной и икрой, ’ продолжал Киров, заложив руки за голову, ‘ с нарезанным красным луком и рюмкой холодной водки’.
  
  Пеккала уставился в потолок с отсутствующим выражением в глазах. ‘Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз хорошо ел’.
  
  ‘Мы скоро это исправим", - заверил его Киров. ‘Как только мы вернемся в Москву, мы сможем вернуться к нашему ритуалу пятничных обедов, на которых, с вашего разрешения, Елизавета станет постоянной гостьей’. Майор счастливо улыбнулся, его мысли вернулись к их уютному маленькому кабинету с темпераментной плитой, пыхтящим самоваром и удобным креслом, которое они подобрали на улице. ‘Что вы на это скажете, инспектор?’
  
  Но ответа не последовало. Пеккала остался у окна, глядя на улицу. Снова начал падать снег. Крупные мокрые хлопья сползали по обветшалым старым ставням.
  
  Было что-то в том, как он стоял; мрачный и одинокий, что заставило Кирова осознать, что страхи, которые он втайне лелеял с тех пор, как нашел Пеккалу, в конце концов могут сбыться. ‘Ты ведь не собираешься возвращаться в Москву, не так ли?’ - спросил он.
  
  *
  
  ‘Скорцени, ты идиот!’ Сидя за своим столом в кабинете с высоким потолком на Принц-Альбрехтштрассе в Берлине, Генрих Гиммлер, глава СС, громко выразил свое неодобрение. ‘Почему ты не сообщил мне об этой миссии?’
  
  ‘Я получил прямой приказ от адмирала ни с кем не делиться подробностями миссии. Вообще кто угодно.’ Скорцени беспокойно заерзал, зная, что его оправдание вряд ли успокоит рейхсфюрера.
  
  ‘Я не “кто угодно”!’ - рявкнул Гиммлер, уставившись на Скорцени своими серо-голубыми глазами, которые казались странно спокойными, несмотря на его очевидную ярость. ‘Я командир войск СС, членом которых, по крайней мере на сегодняшний день, ты все еще являешься!’
  
  ‘А Канарис - адмирал, ’ ответил Скорцени, ‘ и его приказы были совершенно ясны’.
  
  ‘Если вам было приказано никому не рассказывать, ’ Гиммлер наклонился вперед, положив руки плашмя на стол, большие пальцы рядом друг с другом, что напомнило Скорцени Сфинкса, ‘ тогда почему вы рассказываете мне сейчас?’
  
  ‘Я полагаю, что, возможно, что-то пошло не так. Васко сбросили с парашютом над заброшенной деревней Мисовичи, недалеко от места встречи. Там он должен был встретиться с партизаном по имени Малашенко, который работал с тайной полевой полицией абвера. Васко совершил прыжок на низком уровне над мишенью, и было видно, что его парашют открылся должным образом. Двадцать четыре часа назад самолет-разведчик сообщил, что видел дым, поднимающийся из трубы домика, где должна была состояться встреча.’
  
  ‘Пока, - сказал Гиммлер, - звучит так, как будто все идет по плану’.
  
  ‘Да, рейхсфюрер", - ответил Скорцени. ‘До этого момента у меня не было причин для беспокойства, но предполагалось, что Васко свяжется с нами немедленно по завершении своей миссии, после чего мы отправим другого агента, который проведет его обратно через линию фронта’.
  
  ‘Возможно, ответ просто в том, что он еще не выполнил свою задачу’.
  
  ‘В том-то и дело, рейхсфюрер. Так и есть’.
  
  ‘ Откуда ты знаешь? - спросил я.
  
  ‘Мы получили подтверждение от одного из наших информаторов в Ровно. Цель, полковник Андрич, ликвидирована. Васко уже должен был связаться с нами. Я боюсь, что его рация могла быть повреждена, из-за чего он не мог выходить на связь, или даже что его могли захватить.’
  
  ‘И вам внезапно пришло в голову, ’ сказал Гиммлер, ‘ что это может плохо отразиться на СС, если Канарис решит обвинить нас в исчезновении Васко’.
  
  Скорцени мрачно кивнул.
  
  Гиммлер снял пенсне, серебряная оправа которого сверкнула в свете его настольной лампы. ‘Этот агент, которому поручено отвести Васко обратно на наши позиции? Он один из них или один из наших?’
  
  ‘Он наш’, - заверил его Скорцени. ‘Это Лютер Бенджамин’.
  
  ‘Способный человек’. Гиммлер одобрительно кивнул. ‘И где сейчас Бенджамин?’
  
  ‘В настоящее время он путешествует с солдатами, которые пытаются отбить Ровно у врага. Как только мы получим сообщение от Васко о том, что его миссия выполнена, мы передадим сообщение Васко и... ’
  
  ‘Больше ждать нельзя!’ Говоря это, Гиммлер энергично протирал очки черным шелковым носовым платком, хотя они уже были чистыми. ‘Сообщите Бенджамину, что он должен немедленно проследовать к месту встречи. Если Васко там, Бенджамин приступит к выполнению первоначального плана эвакуации’.
  
  ‘Да, рейхсфюрер’. Затем Скорцени сделал паузу. ‘А если Васко там не будет?’
  
  ‘Тогда Бенджамин должен немедленно вернуться сам, а Васко будет брошен на произвол судьбы, точно так же, как напыщенный адмирал, который послал его с этим самоубийственным поручением’.
  
  *
  
  ‘Я так и знал!’ - крикнул Киров, убирая пятки со стола и вскакивая на ноги.
  
  Пеккала отвернулся от окна и взглянул на майора. ‘Знал что?’ - спросил он.
  
  ‘ Что вы не возвращаетесь в Москву! Но почему, инспектор? Там тебя ждет целая жизнь, а также люди, которые полагаются на тебя, не говоря уже о друзьях, один из которых проделал весь этот путь, чтобы найти тебя!’
  
  ‘ Ты не понимаешь, ’ начал Пеккала.
  
  Но Киров еще не закончил. ‘Почему вы решили остаться среди партизан? Где они теперь, когда они нам нужны? Где Малашенко? Где Барабанщиков? Я скажу вам, где они! Они исчезли, потому что это у них получается лучше всего. И кто знает, куда они подевались? Ищите их сейчас, и все, что вы найдете, - это их заброшенные лесные убежища. Ты туда направляешься? Ты планируешь провести там свою жизнь в компании призраков?’
  
  ‘Киров!’ - крикнул Пеккала.
  
  Пораженный, майор замолчал.
  
  ‘Успокойся, ’ сказал ему Пеккала, ‘ и я все объясню’.
  
  Сбитый с толку Киров откинулся на спинку стула. ‘Очень хорошо’, - сказал он. ‘Полагаю, я многим вам обязан’.
  
  Когда Пеккала начал говорить, он почувствовал, как часть его самого освобождается от тяжелых оков его костей и растворяется в прошлом, подобно дыму, уносимому ветром в небо.
  
  *
  
  Глубоко в Красном лесу, недалеко от лагеря Барабанщиков, было озеро под названием Волчья переправа. Поначалу это название не имело смысла для Пеккалы. Только с приходом зимы он, наконец, понял его значение, когда стаи желтоглазых волков скакали по его замерзшей поверхности, отправляясь в путешествие, цель которого казалась загадкой даже для пустившихся в него зверей.
  
  Иногда Пеккала отправлялся туда один порыбачить. Вода в озере была коричневой, как чай, из-за содержания танинов в соснах, которые росли до самых берегов, и в ней водились окунь, форель и даже немного лосося, не имеющего выхода к морю. Используя топор, Пеккала прорубил во льду несколько лунок, затем протянул в каждую из них леску. Поперек лунок было крестообразное приспособление, сделанное из прутьев, связанных вместе сухой травой. Когда рыба натягивала леску, крестовина наклонялась вверх, и Пеккала понимал, что клюнул.
  
  Но он должен был быть терпеливым. Час за часом он стоял, согнув спину, как старая ведьма, завернувшись в обрывки старого армейского одеяла, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться, и его единственной компанией были вихри сверкающей снежной пыли, кружащиеся, как танцоры, по этой замерзшей пустыне.
  
  Иногда награда едва ли стоила затраченных усилий, но в редких случаях, когда в озере водилось больше рыбы, чем могли съесть партизаны, лишних животных сушили над тлеющим березовым костром, две половинки их тел расщепляли, как крылья, и складывали в построенный им сарай, приподнятый над землей на сваях, чтобы зимой отпугивать мышей.
  
  Листья, сухие и скрученные, сдуло ветром в озеро. Там, согретые солнцем, они превратили свои совершенные формы в лед, словно напоминая ему, что весна придет снова, в те времена, когда казалось, что зима никогда не кончится.
  
  Именно из этой глуши, в самый холодный день, который он когда-либо знал, когда солнечный свет слепил снег, а небо было ярко-синим, цвета пламени горелки Бунзена, появился человек, который навсегда изменил жизнь Пеккалы.
  
  Он собирал рыбу, которую поймал в тот день — одну пятнистую форель и трех окуней, — когда заметил вдалеке фигуру, направлявшуюся прямо к нему.
  
  Пеккала не побежал и не потянулся за пистолетом в кармане пальто. Было что-то в заброшенности этого существа, что вызывало у него скорее любопытство, чем страх.
  
  Силуэт на фоне слепящего снега, фигура, казалось, меняла свою форму, отделяясь от самой себя и снова сливаясь воедино, как капля грязного масла в воде.
  
  Только когда человек был почти рядом с ним, Пеккала смог ясно различить высокого, взъерошенного мужчину, одетого в изодранное пальто, разорванный подол которого волочился по снегу. Его ноги были обмотаны тряпками вместо обуви. У него не было ни оружия, ни вообще какого-либо снаряжения. Его лицо прикрывал лист белой березовой коры с прорезями — примитивная, но эффективная мера защиты от яркого снега, который в противном случае ослепил бы его. С шарфом на лице и глазами, скрытыми за этим бумажным свитком, его человеческий облик казался почти случайным.
  
  На мгновение человек остановился перед Пеккалой. Затем он сорвал свою маску, открыв лицо, настолько испачканное грязью и беспокойством, что оно казалось не более живым, чем скрывавшая его кора. Он опустился на колени, схватил насест и, не обращая внимания на спинные шипы, которые впивались в кончики пальцев, как веер игл для подкожных инъекций, вонзился в мясо.
  
  Когда в его руках не осталось ничего, кроме фрагмента хвоста, человек наконец поднял глаза на Пеккалу. ‘Последним человеком, которого я ожидал здесь увидеть, - сказал он, - был сам Изумрудный Глаз’.
  
  ‘Откуда ты меня знаешь?’ - спросил Пеккала.
  
  Мужчина не произнес ни слова для объяснения. Вместо этого он просто снял фуражку, схватив ее сзади и откинув с головы на манер старых царских солдат, и именно в этом движении Пеккала наконец узнал человека, которого в последний раз видел на поляне на польской границе, всего за несколько недель до начала войны. Его звали Максимов. Офицер кавалерии до революции, Максимов стал водителем и телохранителем полковника Нагорского, тайного конструктора танка Т34 Красной Армии. Известный тем , кто управлял 20-тонной машиной как "Красный гроб", этот танк был одним из немногих видов оружия в советском арсенале, которое превосходило по вооружению свои немецкие аналоги. В то время как другие российские танки оказались несопоставимы с немецкой бронетехникой, Т34 выстоял против всего, кроме самого мощного оружия противника. Зимой 1941 года, когда немецкая армия была в пределах видимости Москвы, Т34 продолжал работать, когда температура опустилась ниже минус 60, благодаря маслу с низкой вязкостью, использованному в его двигателе, в то время как холод превратил немецкие танки в бесполезные железные глыбы.
  
  Нагорский прожил недостаточно долго, чтобы увидеть, как его великое изобретение применяется. Его нашли застреленным в грязном болоте, которое служило полигоном для испытаний его машин.
  
  Именно во время расследования убийства Нагорски Пеккала впервые вступил в контакт с Максимовым. Некоторое время казалось, что убийцей может быть сам Максимов, но расследование Пеккалы в конечном итоге показало, что выстрел, оборвавший жизнь его отца, произвел собственный сын Нагорски. Максимов продолжал помогать Пеккале и Кирову в розыске пропавшего прототипа Т34. Поиски привели их к германо-польской границе, где Александр Кропоткин, старый знакомый Пеккалы и заклятый враг Сталина, пытался организовать нападение на немецкие войска, дислоцированные поблизости. Этим самоубийственным ходом Кропоткин был меньше заинтересован в убийстве врага, чем в том, чтобы предоставить Гитлеру предлог для вторжения в Советский Союз. В те дни он был отнюдь не одинок в мысли, что только с уничтожением Красной Армии можно отстранить Сталина от власти и что даже нацистская оккупация была лучше, чем продолжать жить под сапогом Коммунистической партии.
  
  Обнаружив пропавший танк, Киров вывел машину из строя с помощью противотанкового ружья, снаряженного экспериментальными титановыми пулями. Т34 был уничтожен, а Кропоткин погиб в пламени, охватившем боевое отделение. Но когда пожар утих настолько, что Пеккала и Киров смогли подойти к месту крушения, они обнаружили, что Максимов исчез. По возвращении в Москву Киров написал в своем отчете, что Максимов был убит в перестрелке, а его тело поглотил ад горящего танка. Хотя Пеккала ничего не сказал, чтобы опровергнуть это, в глубине души он всегда подозревал, что Максимов, возможно, все-таки выжил.
  
  Причина, по которой Пеккала держал эти мысли при себе, заключалась в том, что, хотя Максимову до сих пор удавалось скрывать свою прежнюю карьеру царского офицера, правда, несомненно, всплыла бы теперь, когда Максимов оказался в центре внимания этого расследования. Максимов был далек от того, чтобы получить медаль за свой героизм, более вероятно, что его арестуют за прошлые подвиги на службе царю. Для Максимова будущее привело бы только в Гулаг, вот почему Пеккала закрыл глаза на пропавший мотоцикл, который он заметил рядом с танками перед боем, и слабый, но безошибочный отпечаток следов шин, ведущих прочь через лес.
  
  Пеккала никогда не знал, куда исчез Максимов до того дня, и не ожидал увидеть его снова, поскольку оба мужчины знали, что возвращение в Россию было практически гарантией смерти.
  
  И все же он был здесь: грязный, голодный и одинокий.
  
  ‘Тебе лучше пойти со мной", - сказал Пеккала.
  
  Вместе двое мужчин направились по льду к темной стене леса.
  
  Вскоре они вышли на окраину лагеря. Возле примитивных убежищ, известных как землянки, где жили партизаны, горели небольшие костры. В холодном воздухе пахло сосновым дымом и жарящимся мясом.
  
  Пеккала привел Максимова к костру в центре лагеря, где, как он знал, должен был находиться Барабанщиков.
  
  ‘Где вы его нашли?’ - спросил Барабанщиков.
  
  ‘На льду", - ответил Пеккала и продолжил рассказывать историю своего знакомства с Максимовым, начиная с убийства Нагорского и вплоть до дня его исчезновения.
  
  К тому времени, как Пеккала закончил, большая часть лагеря собралась у костра, чтобы послушать.
  
  Барабанщиков внимательно слушал, сидя на пне, скрестив руки на груди и наклонившись вперед, чтобы уловить каждое слово. ‘Ну, Максимов, - сказал он, когда Пеккала закончил, - я думаю, пришло время тебе рассказать нам, где ты был с тех пор, как вы с Инспектором расстались’.
  
  Максимов рассказал, как он проделал весь путь до побережья Франции, прежде чем продать свой мотоцикл и использовать вырученные средства для покупки билета в Америку. Три недели спустя он прибыл на остров Эллис, а оттуда направился в Нью-Йорк.
  
  Он работал на нескольких работах — швейцаром в отеле "Алгонкин", грузчиком в Хобокене и крупье в казино Атлантик-Сити, прежде чем устроиться шофером у мэра этого города, профессия, мало чем отличающаяся от той, в которой он работал, когда обстоятельства вынудили его уехать из России.
  
  ‘Что случилось?’ требовательно спросил Барабанщиков. ‘Вы совершили преступление и были вынуждены уехать?’
  
  Максимов покачал головой. ‘Не было никакого преступления’.
  
  ‘Возможно, проблемы с женщиной? Разбитое сердце может отправить мужчину на другой конец земли’.
  
  Максимов улыбнулся. ‘Ни одного разбитого сердца’.
  
  Барабанщиков в замешательстве покачал головой. ‘И все же ты здесь. Но почему?’
  
  ‘Я не мог просто стоять в стороне и смотреть, как разрушают эту страну", - ответил Максимов, глядя на лица, которые смотрели на него из тени, их темные глаза были широко раскрыты от любопытства.
  
  Среди собравшихся слушателей поднялся одобрительный гул.
  
  ‘Тогда, сколько пожелаешь, Максимов, добро пожаловать сюда, к нам", - объявил лидер партизан. "Но сначала ты должен сделать то, что делает каждый незнакомец, приходящий в мой лагерь’.
  
  - И что это такое? - спросил я.
  
  ‘Выверни свои карманы!’
  
  Максимов сделал, как ему сказали, разложив свои скудные пожитки на вытоптанной земле.
  
  Только одна вещь привлекла внимание Барабанщикова. Это была маленькая заводная мышка с помятым металлическим корпусом, торчащим из бока ключом и тремя крошечными колесиками под ним.
  
  Барабанщиков щелкнул пальцами по игрушке. ‘Дай мне это’.
  
  Максимов протянул ему мышь.
  
  ‘Ты привез это из Америки?’
  
  ‘Я сделал’.
  
  ‘Подумай обо всех вещах, которые ты мог бы прихватить с собой из Америки", - недоверчиво заметил Барабанщиков. "Возможно, револьвер "Кольт", или охотничий нож, или карманные часы "Гамильтон". Но нет. Ты принес заводную мышь. Что это? Подарок для кого-нибудь?’
  
  ‘Это так", - признал Максимов.
  
  С кряхтением любопытства Барабанщиков попытался завести его, прислушиваясь к щелчку шестеренок, как будто он был взломщиком сейфов, проверяющим повороты замка. Но, сделав это, он обнаружил, что колесики не поворачиваются. ‘Он сломан! Что это за подарок?’ С рычанием отвращения Барабанщиков швырнул мышь через плечо в темноту.
  
  ‘Это все?’ - спросил Максимов.
  
  ‘Да", - хрипло ответил Барабанщиков. "Теперь иди и раздобудь чего-нибудь поесть, а потом мы найдем тебе место, где ты сможешь переночевать’.
  
  ‘Ты мягкотелый", - сказал Пеккала после того, как Максимова увели есть.
  
  Несмотря на бахвальство Барабанщикова, Пеккала никогда не видел, чтобы он кому-нибудь отказывал.
  
  Ответом Барабанщикова на это было долгое и бессловесное рычание.
  
  ‘Возможно, это тебя взбодрит", - сказал Пеккала, передавая форель, которую он поймал днем.
  
  ‘ А! ’ Барабанщиков взял рыбу в протянутые руки. - Есть ли на свете что-нибудь прекраснее? - спросил я.
  
  На обратном пути к своей хижине, которая представляла собой круглую пристройку, сделанную из ветвей, переплетенных лианами, которую партизаны называли чум , Пеккала подобрал сломанную заводную мышь и положил ее в карман. На следующее утро он вернул игрушку Максимову.
  
  К тому времени Максимов принял ванну. Его лицо было чистым, и на нем была другая одежда. Он взял мышь в руку, как будто это было живое существо, и сунул ее в карман.
  
  В течение нескольких недель Максимов оставался в лагере, и именно в это время Пеккала объяснил, как он оказался среди Барабан-Щиковых. Ему было легко разговаривать с Максимовым. Несмотря на то, что двое мужчин не очень хорошо знали друг друга, опыт, которым они поделились в дни службы царю, дал им общий взгляд на мир. Эта странная связь с прошлым привнесла в их разговоры фамильярность, на развитие которой в противном случае ушли бы годы.
  
  ‘Я всего лишь проездом", - объяснил Пеккала Максимову. ‘Есть кое-кто, кого я должен найти’.
  
  ‘Кто?’ - спросил Максимов.
  
  ‘Женщина, с которой я был помолвлен’, - ответил Пеккала. ‘Она уехала в Париж, как раз перед революцией. Я должен был встретиться с ней там. Все было подстроено. Но к тому времени, когда царь дал мне разрешение на выезд, границы уже закрывались. Я был арестован Революционной гвардией при попытке проникнуть в Финляндию. Оттуда они отправили меня в тюрьму. А после этого Гулаг в Бородке.’
  
  ‘Она вообще знает, что ты жив?’ - спросил Максимов.
  
  ‘Это только один из многих вопросов, на которые я должен ответить, - ответил Пеккала, ‘ и именно поэтому, как только растает снег, я повернусь спиной к России раз и навсегда’.
  
  ‘Тогда мы с вами движемся в противоположных направлениях, инспектор’.
  
  ‘Похоже на то", - согласился Пеккала.
  
  Зима заканчивалась. Снег начал таять. Часто их пугало эхо выстрелов от трескающегося льда на озере. Приближалось время Распутицы. Скоро все превратится в грязь.
  
  Однажды утром лагерь проснулся и обнаружил, что Максимов ушел. Не было никакого предупреждения. Никаких прощаний. Он просто исчез.
  
  Обеспокоенный внезапным уходом мужчины, Пеккала проследил за его передвижениями по наполовину растаявшему снегу до края озера, где на льду виднелись следы Максимова. Там Пеккала остановился, зная, что продолжать было самоубийством.
  
  Поверхность была прогнившей и неустойчивой. Никто, кто хоть что-то знал об условиях в это время года, никогда бы не ступил на нее, опасаясь провалиться в ледяную воду внизу. А оказавшись подо льдом, было почти невозможно найти дорогу обратно на поверхность. Даже если бы вы могли, было чрезвычайно трудно выбраться из воды и пробраться оттуда на более твердую почву.
  
  Пеккала осмотрел горизонт, надеясь мельком увидеть Максимова, но там ничего не было. Он знал, что, даже если этот бывший солдат Царя выжил при пересечении озера, шансы на то, что он выживет в этой войне с врагами по обе стороны, были ничтожны.
  
  Но, возможно, подумал Пеккала, эти шансы ничего для него не значат.
  
  В Сибири Пеккала видел, как люди погружались в сон, который не позволял им увидеть свои истинные ограничения, пока дикая природа и лежащая за ней свобода не стали скорее символом, чем реальностью. На этих неровных краях планеты ложные обещания о том, как далеко человек может зайти, опираясь только на силу своей мечты, неизбежно оказались фатальными.
  
  Стоя на берегу того озера, Пеккала задавался вопросом, привели ли его к смерти сны Максимова. Он сомневался, что когда-нибудь узнает.
  
  Вернувшись в свою хижину, Пеккала обнаружил заводную мышь Максимова, лежащую на бревне, выступающем из стены хижины. Она была оставлена там в качестве подарка.
  
  Пеккала принес маленькую игрушку в хижину, решив привести ее в рабочее состояние, если сможет. При свете лампы, сделанной из оленьего жира, плавающего в старой консервной банке, с обрывком старого шнурка вместо фитиля, он осторожно снял внешнюю оболочку. Только тогда он понял, почему механизм заклинило. Внутри горбатой спины мыши находился бриллиант величиной с горошину, красиво ограненный в виде восьмиугольника. Как только он вынул его из игрушки, крошечные колесики начали жужжать и вращаться, а клавиша в боковой части мышки вращалась, двигаясь все медленнее и медленнее, пока, наконец, с лязгом не остановилась. Пеккала держал бриллиант на ладони, наклоняя руку то в одну, то в другую сторону, изучая, как на каждой грани отражается свет лампы. Затем он завернул его в грязный носовой платок и сунул в карман.
  
  ‘Зверь пришел составить мне компанию!’ - воскликнул Барабанщиков, когда позже тем утром увидел Пеккалу. Лидер партизан сидел на пне дерева рядом с тлеющими остатками костра, разведенного прошлой ночью.
  
  Пеккала сел рядом со своим другом.
  
  Барабанщиков взял палку и поворошил ею в серой пыли, раздувая угли, все еще тлеющие, как осколки янтаря. ‘Он ушел, не так ли?’
  
  ‘Да", - ответил Пеккала.
  
  ‘И скоро ты тоже отправишься в свое путешествие на запад", - сказал Барабанщиков. ‘Я не забыл о нашем соглашении’.
  
  ‘Возможно, я все-таки не уйду", - сказал Пеккала.
  
  Палка замерла в руке Барабанщикова. От почерневшего дерева поднимались струйки дыма. ‘Я думал, ты принял решение’.
  
  ‘Так было до тех пор, пока не появился Максимов’.
  
  ‘Что он сказал, чтобы отговорить тебя от этого?’
  
  ‘Дело не в том, что он сказал", - ответил Пеккала. "Меня убедило то, что он делает. Он оставил позади все, что было в безопасности, чтобы вернуться сюда, хотя единственная благодарность, которую он, вероятно, получит, - это быть убитым теми самыми людьми, которым он пришел помочь.’
  
  ‘Ты всю свою жизнь совершал одно и то же путешествие", - сказал Барабанщиков.
  
  ‘Были времена, - признался Пеккала, - когда я думал, что это путешествие закончится здесь, в этих лесах’.
  
  Барабанщиков легонько хлопнул его по спине. ‘До сих пор нам удавалось выживать, не так ли? Я больше не боюсь смерти, Пеккала, я боюсь только того, что растрачу память обо всем хорошем, чего я достиг в этой жизни, похоронив ее под ужасными поступками, которые я совершил, чтобы остаться в живых.’
  
  ‘Ты спас больше жизней, чем просто свою собственную", - сказал ему Пеккала.
  
  ‘И этого будет достаточно?’ - спросил Барабанщиков.
  
  ‘Нет осуждения, которого честный человек должен бояться", - сказал ему Пеккала.
  
  ‘Это легко сказать, инспектор, но как может честный человек жить в стране, лидеры которой таковыми не являются?’
  
  ‘Ответ, ’ ответил Пеккала, - заключается в том, чтобы ступать мягко, оставаться в живых и делать все, что в твоих силах, на этом пути’.
  
  ‘Что бы ни случилось с этого момента, ’ сказал Барабанщиков, ‘ давайте пообещаем жить в соответствии с этими словами’.
  
  *
  
  ‘Я дал ему это обещание", - сказал Пеккала, когда воспоминание о том дне снова исчезло во тьме его разума.
  
  - Так ты возвращаешься в Москву? ’ запинаясь, спросил Киров.
  
  ‘Да, - ответил Пеккала, - и я бы сказал тебе об этом раньше, если бы ты дал мне шанс’.
  
  ‘Но это отличные новости!’ Через мгновение Киров снова был на ногах. Он хлопнул Пеккалу по спине, подняв облачко пыли с покрытой сажей шерстяной куртки Инспектора.
  
  Их разговор был прерван разрывающим звуком тяжелых пулеметов, за которым вскоре последовал рев и лязг бронированных машин.
  
  ‘Может быть, это наши?’ - спросил Киров.
  
  Пеккала покачал головой. ‘В Ровно нет советской бронетехники’.
  
  ‘Итак, враг прорвался’.
  
  ‘Да, ’ согласился Пеккала, - это значит, что нам нужно найти место, чтобы спрятаться, если еще не слишком поздно’.
  
  *
  
  Лютер Бенджамин осторожно двигался по лесу, проезжая через заброшенный город Мисовичи по пути к месту встречи. Тем утром он отправился в путь до восхода солнца, направляясь на юг, чтобы очистить зону боевых действий, прежде чем повернуть на восток и пересечь вражескую территорию. Хотя до сих пор он не столкнулся ни с какими трудностями, Скорцени предупредил Бенджамина, что хижину трудно обнаружить, и он беспокоился, что может вообще не заметить ее в этой дикой местности. Если бы это был кто-то другой, а не Васко, Бенджамин, возможно, подумал бы о том, чтобы повернуть назад, прежде чем ехать дальше.
  
  Но Васко был моим другом.
  
  Они с Бенджамином вместе прошли обучение в Школе специального оружия и тактики, расположенной в берлинском пригороде Цоссен, прежде чем Бенджамина перевели в СС, в то время как Васко был выбран для службы в абвере. Из четырнадцати мужчин и женщин в том классе, он и Васко были единственными, кто все еще был жив.
  
  В случае с Лютером Бенджамином это было вызвано не чем иным, как везением. Он только что вернулся после трехмесячного восстановления после ранения в перестрелке после того, как его прикрытие было раскрыто в Загребе, и ему едва удалось спастись. Хотя Бенджамин полностью выздоровел физически, согласно медицинскому заключению, его психическое состояние было таким, что врач рекомендовал не отправлять его ни на какие дальнейшие задания.
  
  Отозванный на службу в Берлин, Бенджамин ожидал, что с тех пор его задачи будут не более сложными, чем составление отчетов, но когда Скорцени пришел к нему и объяснил миссию, Бенджамин понял, что не сможет отказаться.
  
  У Скорцени были сомнения относительно того, годен ли Бенджамин для действительной службы, но он получил приказ от Канариса действовать немедленно. Учитывая, что Бенджамин был единственным доступным агентом в то время, старый друг Васко был в пути всего за несколько часов.
  
  С тех пор Бенджамин путешествовал с передовыми подразделениями 27-й гренадерской дивизии СС ‘Лангемарк’, которой было поручено отбить Ровно. Подразделение состояло в основном из фламандских добровольцев, чей язык, непонятный Бенджамину, звучал для него как у людей, пытающихся говорить с камешками во рту.
  
  Бенджамин не знал, сколько времени потребуется Васко для выполнения его миссии, поэтому он не был излишне встревожен, поскольку проходили дни, а от Скорцени все еще не было никаких сообщений.
  
  Когда, в конце концов, поступил сигнал, приказывающий ему действовать, фламандские гренадеры все еще вели ожесточенные бои к западу от Ровно, и было неясно, произойдет ли долгожданный прорыв. В то время, когда Бенджамин отправился в путь, дивизия Лангемарка находилась в застое за деревней Ясеневичи, все еще на некотором расстоянии от намеченного места назначения.
  
  Когда Бенджамин прочитал, что он должен был вернуться один, если Васко не будет на месте встречи, он заподозрил, что, должно быть, что-то пошло не так, но у него не было выбора, кроме как выполнить задание.
  
  Несмотря на опасную ситуацию, Бенджамину удалось пробраться сквозь ряды, тщательно отмечая территорию по мере продвижения, готовясь к обратному путешествию.
  
  Бенджамин был готов сдаться, когда наконец заметил хижину, почти скрытую среди деревьев. Остановившись на небольшом расстоянии от строения, он расстегнул свой рюкзак, в котором были боеприпасы, рация и медикаменты на случай, если Васко может быть ранен. Бенджамин спрятал рюкзак в углублении в земле, где давным-давно было вырвано с корнем дерево, затем достал свой пистолет, Walther P38, и направился к хижине.
  
  Он осторожно заглянул в окно. В сумрачном свете интерьера он смог разглядеть стол в центре комнаты и койку в углу. Скомканное одеяло на койке было единственным признаком, который он смог обнаружить, что каюта может быть занята.
  
  Бенджамин обошел дом сзади и попробовал открыть дверь. Она была не заперта и со скрипом распахнулась. Он почувствовал запах дыма от недавно потушенного пожара. Стоя в стороне, он прошептал имя Васко в темноту.
  
  Ответа не последовало.
  
  Бенджамин чувствовал тишину этого места настолько, насколько мог видеть его своими глазами. Он медленно вошел в хижину, держа пистолет наготове. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это место больше не занято, хотя было ясно, что кто-то был здесь недавно. На столе лежало несколько засохших кусочков черного русского армейского хлеба, а также советская военная фляга в примитивной матерчатой упаковке.
  
  Осматривая содержимое комнаты, Бенджамин обнаружил спрятанный под брезентом маленький радиоприемник типа тех, что выдавались немецким полевым агентам. Тогда он понял, что нашел нужное место. Хотя ему было приказано немедленно возвращаться, если Васко не будет на месте встречи, наличие рации было четким указанием на то, что Васко был там. Столкнувшись с мыслью бросить своего друга, Бенджамин решил немного подождать и посмотреть, появится ли Васко.
  
  Бенджамин сел за стол, взял кусок русского хлеба и откусил полный рот. Пожевав пару секунд, он выплюнул его на пол, удивляясь, как люди могут питаться такой пищей. Затем он потянулся за флягой, намереваясь прополоскать рот. Он как раз собирался отвинтить крышку, когда почувствовал что-то под крышкой фляги, что заставило его остановиться. Возможно, это была просто веточка, пробившаяся между металлом и тканью, но что-то в этом заставило Бенджамина почувствовать себя неловко. Он осторожно встряхнул флягу. Внутри плескалась вода. Затем он расстегнул единственную металлическую пуговицу, удерживавшую матерчатую крышку на месте, и достал флягу. Когда он поднял металлическую фляжку, он заметил то, что первоначально принял за веточку. Это была тонкая медная проволока, припаянная к основанию фляги и идущая до самого колпачка. Провод был приклеен к металлу черной изолентой.
  
  Бенджамин затаил дыхание. Чувствуя, как кислота растекается по его кишкам, он осторожно поставил флягу на стол.
  
  Он вспомнил момент в своей подготовке, когда ему и другим агентам показали различные средства саботажа, которые им, возможно, однажды понадобятся для использования. Там были куски пластиковой взрывчатки, по форме и окраске напоминающие уголь, которые можно было бросать в тендеры поездов и которые взрывались, когда их закидывали в двигатель. Там были выдолбленные книги с пружинными спусковыми крючками, вмонтированными в обложки, которые при открытии взрывали достаточно взрывчатки, чтобы снести крышу с дома. Там была даже взрывчатка, сделанная похожей на плитку шоколада. Взрывчатка была покрыта настоящим шоколадом и завернута в бумагу с фирменным знаком ‘Peters’ снаружи. Если отломить кусочек шоколада, сработает детонатор, расположенный внутри батончика. И там были фляги, точно такие же, как та, что была до него. В нижнюю секцию была упакована взрывчатка, а в верхнюю была вмонтирована тонкая металлическая панель, позволяющая удерживать воду. Затем две детали были снова спаяны вместе, и медная проволока была натянута между колпачком и детонатором, расположенным внутри нижней части. Подозрения любого солдата рассеялись бы, когда он услышал шум воды во фляге, но откручивание крышки привело бы к срабатыванию бомбы у него в руках.
  
  Бенджамин откинулся на спинку стула и уставился на флягу, которую, как он теперь понял, Васко, должно быть, привез с собой из Берлина, когда впервые отправился на задание. ‘Ты ублюдок", - прошептал он, сжимая кулаки, чтобы унять дрожь в пальцах.
  
  Снаружи начался дождь. Бенджамин прислушался к шороху капель, стекающих по деревьям. Мгновение спустя полил дождь.
  
  Направляя свои мысли обратно на курс, он вспомнил, что его первой задачей, как только он достигнет точки встречи, было установить контакт с абвером в Берлине. Вместо того, чтобы промокнуть до нитки, доставая свой рюкзак, Бенджамин поднял с пола радиоприемник Васко и отнес его к столу, где поставил и проверил, заряжен ли аккумулятор. Он положил перед собой маленькую клавиатуру с азбукой Морзе и включил радио, которое ожило с тихим гудением. Затем он подключил наушник к аппарату. После ввода своего идентификационного кода в качестве префикса к сообщению он напечатал: Ожидайте контакта в ближайшее время. Сообщу.
  
  Бенджамин закончил передачу вторичным кодом аутентификации. Затем он взял наушник. Как он научился на тренировках, он прижал его не непосредственно к уху, а скорее к виску. Сигнал, когда он поступал, часто был искажен помехами, так что отдельные нажатия клавиш иногда казались неразборчивыми. Прижав наушник к виску, он смог изолировать сообщение от помех.
  
  Бенджамину не пришлось долго ждать. Сквозь завесу помех он уловил пронзительные нотки ответа азбукой Морзе. Это было всего одно слово: Понято .
  
  Бенджамину стало интересно, был ли это сам Скорцени на другом конце провода. Он представил себе гиганта, находящегося в безопасности в радиорубке на втором этаже штаб-квартиры СС в Берлине. Ему хотелось, чтобы он был там сейчас. "Это ненадолго", - подумал про себя Бенджамин. Если эти фламандские солдаты прорвутся к Ровно, мы с Васко сможем с комфортом вернуться в Берлин, вместо того чтобы с трудом пробиваться через лес. И тогда, может быть, они дадут нам обоим кабинетную работу до конца этой проклятой войны.
  
  Мысль об этом приободрила его. Улыбаясь, Бенджамин наклонился вперед и выключил радио. Любопытно, подумал он, когда услышал не один щелчок, а два.
  
  *
  
  В то утро, незадолго до восхода солнца, дикая собака взяла след человека, пробиравшегося через лес к востоку от деревни Мисовичи. Большинство диких животных держались бы подальше от человека, но эта собака не всегда была дикой.
  
  Когда-то он принадлежал фермеру по фамилии Вольски, который разводил коз, овец и несколько свиней, шерсть и мясо которых его семья продавала на рыночной площади в Тинно на протяжении нескольких поколений.
  
  Вольски назвал собаку Чома в честь местного жителя, который однажды обманул его в коммерческой сделке. Он приводил собаку на рыночную площадь и заставлял ее ловить кусочки мяса и кости на потеху своим покупателям, и все это время фермер выкрикивал имя Чома, чесал его за ушами и похлопывал по лохматой шерсти пса.
  
  Однажды летом 1941 года, вскоре после того, как произошло вторжение, во двор фермы Вольского въехал грузовик, набитый украинскими партизанами-националистами. Среди партизан был Чома, человек, который однажды обманул Вольского и который слышал о кличке собаки.
  
  Когда Вольский вышел из своего дома, чтобы посмотреть, что происходит, Чома выстрелил ему в грудь и оставил лежать лицом вниз в грязи. Затем он отправился на поиски собаки, намереваясь убить и ее.
  
  Чома нашел собаку спящей рядом с сараем. Его первый выстрел промахнулся, выбив кусок дерева размером с кулак из досок над головой собаки. К тому времени, как Чома поднял руку, чтобы сделать второй выстрел, собака уже исчезла.
  
  С тех пор он жил в лесу. За это время собака забыла свое имя и почти все о своей прежней жизни, вплоть до того дня, когда она учуяла запах человека. Скорее из любопытства, чем из голода, он последовал за незнакомцем, всегда держась на безопасном расстоянии, пока они не добрались до хижины.
  
  Мужчина зашел внутрь здания.
  
  Собака спряталась среди деревьев, принюхиваясь к воздуху в поисках какого-нибудь намека на то, что могло произойти.
  
  Некоторое время спустя собака услышала приглушенный звук взрыва внутри домика. Во вспышке света стекло окна вылетело из рамы, как будто превратилось в воду. За этим последовала волна сотрясения, которая отбросила собаку в сторону, но вскоре она вернулась, обнюхивая осколки стекла, усеявшие землю, пока не наткнулась на руку мужчины, тлеющую и оторванную по локоть. Он помнил, как старый фермер бросал ему кусочки еды и как другие люди хлопали и подбадривали его, когда он подпрыгивал в воздух, чтобы поймать кусочек мяса. На секунду он вспомнил свое имя.
  
  Затем собака подняла руку и унесла ее прочь, глубоко в вечные сумерки леса.
  
  *
  
  За пределами конспиративной квартиры звук бронированных машин становился все громче.
  
  ‘Мы должны вернуться в гарнизон", - сказал Киров. ‘Это единственное укрепленное место в городе. Если мы будем бежать изо всех сил, то сможем быть там через пять минут’.
  
  Пеккала остановился, чтобы проверить, заряжен ли его револьвер "Уэбли". Он забыл произвести пробный выстрел из оружия, и теперь было слишком поздно. Ему оставалось только надеяться, что Лазарев сотворил одно из чудес, которыми он уже прославился, иначе это оружие могло взорваться у него в руках в ту секунду, когда он нажал на спусковой крючок.
  
  Внезапно воздух наполнился звуком приближающейся машины. Половицы задрожали у них под ногами. Секундой позже мимо прогрохотал немецкий полугусеничный автомобиль.
  
  За полутреком следовал взвод пехоты. Некоторые из них были военнослужащими фламандских СС, их можно было узнать по трехветвленной свастике "трифос" на петлицах, желтому щиту с изображением черного льва на левом предплечье и, прямо под ним, черно-белой нашивке с выгравированным серебряной нитью словом ‘Лангемарк’. Это были войска, которым была поставлена задача прорваться к Ровно, хотя к тому времени, когда в поле зрения наконец показались остовы крыш города, их осталось так мало, что теперь они им оказали помощь другие солдаты, отозванные из уничтоженных подразделений в этом районе, вытащенные из постелей в полевых госпиталях или снятые с поездов сотрудниками немецкой военной полиции, фельдгендермерии, когда они возвращались домой в единственный отпуск, который некоторые из них видели более чем за три года. Среди этих бельгийцев ходили люди из Хорватии, Испании, Норвегии и Венгрии, все они общались на каком-то убогом эсперанто, составленном из их родных языков и обрывков немецкого, которым они научились на службе рейху.
  
  С примкнутыми к винтовкам Маузера штыками они двигались медленной рысью, чтобы не отставать от машины. Их одежда представляла собой потрепанный коллаж из сражений, которые они видели. На некоторых все еще были бутылочно-зеленые туники с воротниками, в которых они вошли в Польшу осенью 1939 года. Летом 1940 года по Елисейским полям маршировали ботфорты и ботильоны, украденные с голландских армейских складов, со шнурками, сделанными из обрывков радиопроводов, и незакрепленными каблуками, которые звенели, как шпоры, когда они скользили по камням на дороге. На ремнях у некоторых висели холщовые сумки с хлебом, выбеленные африканским солнцем в Песчаном море Каланчио. Их остроугольные шлемы прятались под рваными полосками камуфляжа, вырезанными из старых плащей-укрытий, или чехлами, сделанными из ржавой проволочной сетки, на которых все еще можно было разглядеть следы белой краски, нанесенной на них, когда их владельцы съежились, замерзая в развалинах Бородино зимой 41-го.Лица этих людей казались первозданными, их забитые дымом поры и покрытые волдырями губы напоминали лоскуты кожи, выброшенные на дубильню. Их тела были телами молодых людей, но съежился до костлявых лесов под заплатанной и грязно-серой униформой вермахта. Хотя их облик был человеческим, в пустой темноте их глаз и с обмороженными ушами, стертыми, как осколки морского стекла, в них больше нельзя было узнать людей. Они не имели никакого сходства с размещенными на плакатах изображениями, которые подтолкнули их к этому путешествию, единственным результатом которого, как они теперь понимали, было бы уничтожение. Они были всем, что осталось от их поколения; беспокойные останки того, кем они были до того, как ушли, непостижимые теперь для тех, кого они оставили позади, и в покрытых льдом лужах, где они видели свои печальные отражения, незнакомые даже им самим.
  
  Где-то выше по улице, сразу за пределами поля зрения Пеккалы, полугусеничный состав со скрипом остановился.
  
  ‘Их там, за домом, еще больше", - прошептал Киров. ‘Они движутся по переулкам’.
  
  В этот момент Пеккала заметил двух солдат, идущих прямо к дому. ‘Вперед!’ - прошептал он Кирову.
  
  Двое мужчин бросились через комнату, соскользнули по лестнице в погреб для корнеплодов и закрыли за собой люк, как раз в тот момент, когда входная дверь распахнулась, разнесенная в щепки прикладом винтовки.
  
  Солдаты обыскали дом, половицы стонали под осторожной поступью их подкованных сапог.
  
  Съежившись в темноте, всего на расстоянии вытянутой руки внизу, Киров и Пеккала знали, что это только вопрос времени, когда солдаты обнаружат узкую траншею, которая вела прямо в погреб для корнеплодов. И когда они это сделают, выхода не будет.
  
  *
  
  Первое, что увидел Васко, когда увидел хижину, был солнечный свет, отражавшийся от осколков разбитого окна. Дверь в хижину была широко открыта, с оторванной одной из петель. Васко сразу понял, что, должно быть, сработало одно из взрывных устройств, с помощью которых он заминировал хижину-ловушку.
  
  Наверное, этот дурак Малашенко, подумал он, вынюхивая, что можно украсть. Я предупреждал его, чтобы он не трогал вещи, которые ему не принадлежат. Но, чтобы быть уверенным, Васко выхватил пистолет и обошел вокруг деревьев, высматривая любой признак движения, когда приближался к двери хижины.
  
  Подобрав с земли камень, он закатил его в темноту, зная, что любой, кто еще жив внутри, примет его за гранату. Затем он подождал, готовый застрелить любого, кто выбежит наружу.
  
  Но не было крика удивления. Ни звука шагов, ни клацанья оружия в патронниках. Только глухой стук камня, когда он заскакал по деревянному полу.
  
  Васко осторожно вошел в хижину, держа пистолет наготове и держа палец на спусковом крючке.
  
  У него перехватило дыхание, когда он увидел кровавую бойню.
  
  У стола, все еще сидя на стуле, который откинулся к стене, был человек без головы и без одной руки. Сам стол был разломан почти пополам, на его поверхности виднелись большие подпалины.
  
  Первой догадкой Васко было, что Малашенко привел в действие мину-ловушку в столовой, но затем он увидел, что фляга лежит в другом конце комнаты. Он был помят, а металл почернел от дыма, но он определенно не взорвался.
  
  Затем, посмотрев вверх, Васко заметил фрагменты того, что, как он понял, было его радиоприемником, встроенным в потолок. Он сразу же догадался, что вместо этого Малашенко привел в действие взрывное устройство, установленное в радиоприемнике. Васко сам перемонтировал проводку, используя переключатель "вкл." как "вкл.", так и "выкл." в зависимости от того, в какую сторону он его поворачивал, и используя отдельный переключатель "выкл." в качестве спускового крючка для динамита. Потеря радиоприемника в полевых условиях была серьезной, но попадание его в руки врага считалось тяжким преступлением. Васко был рад, что принял меры предосторожности против потери устройства, но это оставило его без проводника, который знал дорогу по Ровно, а также любые средства связи со Скорцени. По крайней мере, подумал он, теперь у меня есть причина отложить свое возвращение в Берлин.
  
  Зная, что это место может стать его домом на несколько дней вперед, Васко принялся наводить порядок. Под койкой он нашел голову мужчины, опаленную и изуродованную взрывом. Он поднял его за волосы, которые оказались намного тяжелее, чем он думал, и уставился в его незрячие глаза.
  
  ‘Матерь Божья", - прошептал Васко, когда понял, что это все-таки не Малашенко.
  
  Голова выпала из его рук и с тяжелым стуком упала на пол хижины.
  
  ‘Этого не может быть", - сказал он себе.
  
  Молясь, чтобы он мог как-то ошибиться, Васко, спотыкаясь, подошел к телу в кресле. Возясь с пуговицами рубашки, он сунул руку под пропитанную кровью ткань и вытащил плоский овальный диск из тускло-серого цинка, все еще прикрепленный к остаткам плетеного черно-красного шнура, который когда-то удерживал диск на шее владельца. Это был стандартный немецкий военный жетон, который все сотрудники обязаны были носить в полевых условиях, независимо от того, какую форму они носили во время проведения операций. На одной стороне жетона была пометка SS-SD. На другой стороне была зашифрованная комбинация букв и цифр: 2/4 Гауптамта. Миллиард. Жетон был продырявлен посередине, и маркировки повторялись с обеих сторон. В случае, если солдат был убит, одна половина овала отрывалась для оформления могилы, вторая половина оставалась с телом. Информация, выбитая на металле, гарантировала, что агенты смогут идентифицировать себя перед регулярными немецкими войсками, когда они пересекут линию фронта. Он изучил надпись. Слово ‘Hauptamt’ означало ‘штаб-квартира’, а ‘Billion’ было сокращением от Berlin. Это был отдел СС, к которому официально были приписаны все полевые агенты. Ни один солдат регулярной армии, прикрепленный к штаб-квартире СС в Берлине, не оказался бы здесь, в тылу, в гражданской одежде. Теперь Васко знал, что сомнений быть не может. Мертвецом был Лютер Бенджамин.
  
  Перед отправлением на задание Скорцени проинформировал Васко, что Бенджамину было назначено встретиться с ним, как только задание будет выполнено. Но такого сигнала отправлено не было. Васко не мог понять, почему Бенджамин все равно отправился в путь. Это решение стоило агенту жизни.
  
  Васко сел на койку. Он почувствовал головокружение и тошноту, зная, что ему нужно делать дальше. Протокол абвера требовал, чтобы в случае гибели агента на месте все свидетельства о нем, его личности и его миссии были уничтожены.
  
  Васко встал, голова у него все еще кружилась, и потянулся за фонарем за койкой. Он избежал взрыва и все еще был наполнен керосином. Васко схватил лампу и поднял ее над головой, готовый разбить ее об пол, а затем одной спичкой сжечь хижину дотла. Но в этот момент ему в голову пришла идея, которая сосредоточила весь хаос в его голове. Осторожно, чтобы не пролить ни капли топлива, он поставил фонарь на землю.
  
  ‘Пусть он придет", - прошептал он сам себе. "Пусть Пеккала увидит, что осталось от Питера Васко’.
  
  *
  
  Внизу, в пахнущем плесенью подвале, Пеккала размышлял, сколько солдат он сможет взять с собой, прежде чем остальные изрешетят это место пулями.
  
  Затем он услышал странный звук где-то вдалеке, как будто захлопнулась большая дверь.
  
  Над ними один из солдат выругался.
  
  Несколько секунд спустя раздался грохот, как будто в воздухе над ними проехал поезд, и дом содрогнулся от близкого взрыва.
  
  За еще двумя глухими ударами последовали взрывы.
  
  ‘ Что это было? ’ прошептал Киров, когда земляной пол задрожал у них под ногами.
  
  ‘Минометы", - ответил Пеккала.
  
  ‘Наш или их?’
  
  ‘Любой из них убьет нас, если мы не уберемся отсюда", - ответил Пеккала.
  
  Солдаты наверху пришли к такому же выводу. Они выбежали из здания, когда дом сотрясло еще больше взрывов, за которыми последовал грохот камней, кирпичей и комьев земли, дождем посыпавшихся на сад.
  
  Секунду спустя раздался визг, словно металлические когти скребли по классной доске. Дым и пыль клубились под брезентовым полотном, отделявшим подвал от траншеи снаружи.
  
  Взрывы раздавались теперь так быстро, один за другим, что слились в непрерывный рев. Пеккале показалось, что по его мозгу пронеслось стадо крупного рогатого скота.
  
  Затем, как раз когда казалось, что ничто не сможет выжить под этим ужасным дождем, минометный обстрел прекратился.
  
  Сначала Киров едва мог что-либо расслышать из-за звона в ушах, но вскоре он уловил звук половины дорожки, когда она откатывалась на запад. Вскоре он растаял вдали. А потом остались только звуки раненых, лающих, как собаки, рядом с дымящимися воронками, которым вскоре предстояло стать их могилами.
  
  ‘Что нам теперь делать?’ - спросил Киров, его собственный голос доносился до него, как будто приглушенный слоями ваты.
  
  ‘Я думаю, было бы лучше бежать изо всех сил", - ответил Пеккала.
  
  Они выбрались из траншеи и побежали по заснеженной траве, направляясь к безопасности гарнизона.
  
  Двое мужчин не ушли далеко, когда услышали звук другого двигателя, на этот раз гораздо меньшего, чем полугусеничный, но направлявшегося прямо к ним. Киров осторожно выглянул из-за угла здания. ‘Это сержант Золкин!’ Выйдя на дорогу, Киров чуть не попал под недавно отремонтированный джип, который резко затормозил перед ним.
  
  ‘Быстрее!’ - крикнул Золкин. ‘Мы ожидаем контратаки в любую минуту’.
  
  Они забрались внутрь, и Золкин развернул джип. С треском переключая передачи, мчась обратно к гарнизону, автомобиль объезжал изуродованные тела солдат, некоторых из них силой взрывов сорвало с одежды. Возле старого отеля двое солдат оттащили в сторону баррикаду из колючей проволоки как раз вовремя, чтобы пропустить их, и джип с ревом въехал во двор.
  
  Когда Пеккала выбрался наружу, он уставился на разбитые окна и изрешеченные пулями стены. Тут и там он мог видеть винтовку, направленную из комнаты. Через открытый дверной проем он наблюдал, как раненых, за которыми тянулись кровавые полосы наспех наложенных полевых повязок, уносили вниз, в подвал здания.
  
  "Они уже дважды попали в нас", - сказал Золкин. ‘Если бы не минометы, они бы прорвались через баррикаду’.
  
  ‘Откуда взялись минометы?’ - спросил Киров. ‘Я не вижу ни одного на позиции здесь’.
  
  Золкин покачал головой. ‘Это были не наши. Эти снаряды прилетели откуда-то с другой стороны города. Мы думаем, что это могла быть колонна помощи Красной Армии, приближающаяся по дороге из Колоденки. Коммандер Чаплински пытался установить с ними радиосвязь, но пока безуспешно. Если повезет, они могут добраться сюда до следующей атаки.’
  
  Он едва закончил говорить, когда они услышали грохот вражеских пулеметов и чудовищный скрип гусеничных машин где-то за баррикадами. Дивизия Лангемарка вернулась.
  
  ‘Вот тебе и колонна помощи", - пробормотал Золкин. ‘Похоже, мы предоставлены сами себе’.
  
  Коммандер Чаплински встретил их в дверях гарнизона. Его лицо почернело от оружейного дыма, из-за чего зубы казались неестественно белыми. Позади него, в том, что когда-то было большим фойе, трое измученных солдат растянулись на богато обитой кушетке, которую вытащили на открытое место. Другие лежали вокруг них на полу, не обращая внимания на мозаику из разбитого оконного стекла под ними. Изношенные подковы на их сапогах блестели так, словно в грязные кожаные подошвы были вставлены жемчужины, а не сталь.
  
  ‘Найди себе оружие’. Чаплинский указал на груду винтовок, принадлежащих тем, кого сейчас лечили на импровизированном перевязочном пункте в старой камере хранения отеля. ‘Нам понадобятся все, кто может нажать на курок’. Пока он говорил, несколько легкораненых солдат вышли из перевязочного пункта, взяли оружие и вернулись на свои посты.
  
  Киров и Пеккала подобрали каждый по брошенной винтовке и пошли по коридору, пока не нашли пустую комнату. Окна были выбиты, а мебель свалена в кучу в углу. Стреляные гильзы и серые матерчатые чехлы от полевых бинтов российской армии валялись на полу, где во время последнего нападения был ранен человек.
  
  ‘Судя по здешним обстоятельствам, ’ сказал Киров, - это, возможно, не лучшее место для обороны’.
  
  ‘Если ты знаешь кого-то получше, иди к нему", - ответил Пеккала.
  
  Со вздохом покорности Киров сел на пол, прислонившись спиной к стене.
  
  Пеккала смотрел сквозь пустую оконную раму, не отрывая глаз от горизонта, где пыль, поднятая боем, пачкала бледно-голубое небо. ‘Он где-то там", - тихо сказал Пеккала.
  
  ‘Кто?’ - спросил Киров, проверяя магазин своей винтовки, заряжен ли он.
  
  ‘Убийца", - ответил Пеккала.
  
  ‘Как и половина немецкой армии, инспектор. Вы пытаетесь сказать мне, что все еще зациклены на аресте одного человека?’
  
  Пеккала повернулся и внимательно посмотрел на него. ‘Это именно то, что я тебе говорю’.
  
  ‘Из-за вас нас обоих убьют’, - сказал Киров. ‘Вы понимаете это, инспектор?’
  
  ‘Если бы мы беспокоились о рисках каждый раз, отправляясь на поиски преступника, мы бы никогда никого не арестовали’.
  
  Киров горько рассмеялся. ‘Елизавета говорила правду’.
  
  ‘Правду о чем?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘О тебе! Об этом!’ Он пнул ногой, разбросав по полу стреляные гильзы. ‘Куда бы ты ни пошел, смерть следует за тобой по пятам’.
  
  ‘Она это сказала?’
  
  ‘Да", - ответил Киров.
  
  ‘И ты ей поверил?’
  
  ‘Я только что сказал тебе, что сделал’.
  
  ‘Тогда какого дьявола ты пришел сюда, чтобы найти меня?’ - требовательно спросил Пеккала. ‘Чтобы доказать, что она была права?’
  
  "Я пришел сюда не из-за того, что она сказала!’ - крикнул Киров. ‘Я пришел сюда вопреки этому’.
  
  У Пеккалы не было времени ответить. Он нырнул в укрытие, когда поток трассирующего огня дугой устремился к ним из пролома в каменной стене через улицу. Пули чиркали по стенам, поднимая облако штукатурной пыли.
  
  ‘Вот они идут", - пробормотал Киров.
  
  *
  
  Малашенко подошел к своей хижине в лесу. Обнаружив, что хижина пуста, Малашенко вернулся в Ровно, намереваясь встретиться с Пеккалой на конспиративной квартире, как он и обещал. Но не успел он добраться до окраин города, как с запада началась атака. Услышав в воздухе над ним треск пулеметных очередей и минометные обстрелы на близлежащих улицах, Малашенко понял, что враг, должно быть, прорвался и что он ввязался прямо в бой. Оставив Пеккалу и комиссара на произвол судьбы, он, спасая свою жизнь, побежал обратно к хижине, единственному месту, которое он мог придумать, где он мог быть в безопасности.
  
  Он не ожидал найти там Васко. К этому времени Малашенко был убежден, что агент абвера уже ушел, выполнив то, зачем пришел. Мысль о том, что его обманом лишили слитка золота, наполнила Малашенко едва сдерживаемой яростью.
  
  Но когда Малашенко добрался до маленькой лачуги с покрытыми плесенью бревенчатыми стенами и покосившейся крышей из рубероида, он был ошеломлен, обнаружив, что за те несколько часов, что его не было, все окна были выбиты. ‘Васко!’ - крикнул он. ‘Васко, ты там?’
  
  ‘Да", - произнес голос позади него.
  
  Малашенко развернулся, когда Васко вышел из-за дерева с пистолетом Токарева в руке.
  
  ‘Я не думал, что ты вернешься", - нервно заметил партизан.
  
  ‘Тогда ты ошибся, Малашенко’.
  
  ‘Что, черт возьми, случилось с моей хижиной?’
  
  ‘Кто-то дотронулся до чего-то, чего не должен был’.
  
  ‘Ну, это был не я!’
  
  ‘Я знаю", - спокойно сказал Васко. ‘Потому что, если бы это было так, ты был бы тем, кто лежал бы на полу, разорванный на куски, а не кем-то другим’.
  
  ‘Куски?’ Малашенко заглянул в открытую дверь каюты. Обезглавленное тело, обмякшее на стуле у стены. Стены были выкрашены кровью. Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, Малашенко попятился. ‘ Послушай, ’ сказал он Васко. - Есть кое-что, что ты должен знать. Пеккала ищет тебя. Пеккала, Изумруд...
  
  Васко прервал его. ‘Я точно знаю, кто такой Пеккала’.
  
  ‘Тогда ты знаешь, что это только вопрос времени, когда он найдет тебя’.
  
  ‘Это именно то, что я намереваюсь для него сделать’.
  
  Он сошел с ума, подумал Малашенко. Может быть, так было с самого начала. Малашенко уже застрелил бы Васко, но его автомат был перекинут через спину, и он знал, что никогда не доберется до него, прежде чем Васко нажмет на спусковой крючок своего пистолета. Вместо этого он попытался урезонить мужчину. ‘ И когда он поймает тебя, после того, что ты натворил...
  
  ‘О, он меня не поймает", - заверил его Васко. ‘Мы с тобой позаботимся об этом’.
  
  ‘Ты можешь не вмешивать меня в это!’ - рявкнул Малашенко. ‘Я уже помог тебе. Я сделал все, о чем ты меня просил’. Он протянул грязную руку. ‘Ты должен мне этот слиток золота’.
  
  ‘И ты получишь это, ’ сказал Васко, ‘ но я требую от тебя еще одной маленькой услуги’.
  
  ‘ Какого рода услуга? ’ спросил Малашенко.
  
  ‘Я бы хотел, чтобы ты привел Пеккалу сюда’.
  
  ‘ Чтобы вы могли добавить еще одно к своему списку убийств? Вы не понимаете. У меня приказ защищать инспектора, а также его помощника, майора Кирова.’
  
  ‘ Приказ от кого? - спросил я.
  
  ‘От самого Барабанщикова", - ответил Малашенко. "Если с ними что-нибудь случится, это будет на моих плечах! Тем временем предполагается, что я помогу им поймать тебя’.
  
  Васко улыбнулся. ‘Тогда они будут довольны, когда ты сообщишь им, что нашел меня мертвым в своей хижине’.
  
  Мгновение Малашенко просто смотрел в замешательстве, но по прошествии секунд он начал понимать ход мыслей Васко. ‘Тело в хижине", - прошептал он. ‘Они подумают, что это ты’.
  
  ‘Когда они найдут обрывки моего радиоприемника вместе с другими уликами, у них не будет причин думать иначе’.
  
  ‘И тогда ты сможешь уйти чистым", - сказал Малашенко, восхищаясь прекрасной симметрией плана Васко, - "потому что никто не ищет человека, который, по их мнению, лежит мертвый перед ними. Барабанщиков будет доволен, Пеккала поблагодарит меня. . Затем Малашенко сделал паузу. ‘Но как мне убедить их, что это ты?’
  
  Васко на секунду задумался, затем достал из кармана запасной магазин "Токарев", вытащил один из специальных патронов с мягким наконечником и бросил его Малашенко. ‘Просто покажи ему это. Он поймет, что это значит. Ступай сейчас, и чем быстрее ты вернешься сюда с Пеккалой, тем скорее это золото будет твоим.’
  
  Малашенко не нуждался в дальнейших поощрениях. Он повернулся и зашагал по тропе в Ровно. Постепенно его шаг перешел на ровную рысь. Затем, с мыслями о золоте, плавающими в его мозгу, Малашенко перешел на бег.
  
  *
  
  Откуда-то из-за баррикады донесся звук танкового двигателя. Мгновение спустя из-за угла появился немецкий "ягдпанцер", обычно используемый для уничтожения другой бронетехники.
  
  Киров и Пеккала, замаскировав лица гипсовой пылью, открыли огонь по машине, но пули безвредно отскакивали от ее передней брони.
  
  Не имея поддержки и противотанкового оружия, люди в гарнизоне знали, что это только вопрос времени, когда враг предпримет свой последний штурм здания. В сражении от комнаты к комнате, которое последует, не будет никакой надежды на капитуляцию. Это будет битва не на жизнь, а на смерть.
  
  ‘Почему ты не женился на Елизавете?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Ты хочешь поговорить об этом сейчас?’ Недоверчиво спросил Киров.
  
  ‘Другого раза может и не быть", - сказал Пеккала.
  
  ‘Как я могу жениться на ней, - спросил Киров, - когда, скорее всего, я сделаю ее вдовой задолго до того, как мы состаримся вместе?’
  
  ‘Ты любишь ее?’
  
  ‘Да! Что из этого?’
  
  ‘Тогда позволь ей выбрать, идти на этот риск или нет. Твоя задача - остаться в живых. Ее задача - верить, что ты это сделаешь’.
  
  ‘Это отличный совет, исходящий от человека, который отослал свою собственную невесту в Париж, как только вспыхнула революция! Она хотела остаться и быть рядом с тобой, но ты заставил ее уйти.’
  
  ‘И с тех пор я сожалел об этом каждый день. Не откладывай счастье, Киров. Это был самый дорогой урок в моей жизни’.
  
  Здание содрогнулось, когда снаряд из танка попал в верхние этажи отеля. Солдаты, сопровождавшие бронетранспортер, притаились в дверных проемах разрушенных зданий, стреляя во все, что движется в отеле.
  
  "Ягдпанцер" медленно сдал назад, маневрируя для следующего выстрела.
  
  Со звуком, похожим на щелчок хлыста, пуля прошла прямо над головой Кирова и разбила то, что осталось от светильника, висевшего посреди комнаты.
  
  Пеккала наблюдал, как поднимается ствол танка, когда тот прицеливался. Казалось, что он направлен прямо на него. Он медленно опустил пистолет, зная, что продолжать борьбу с такой машиной бесполезно. ‘Прости, Киров", - сказал он. ‘Мне не следовало приводить тебя в это место’.
  
  ‘Я бы все равно пришел сюда", - ответил Киров.
  
  Затем раздался оглушительный рев, за которым последовал визг двигателя танка, а затем еще один взрыв, на этот раз более приглушенный, чем первый.
  
  Верхний люк танка исчез, когда из башни вырвалась вспышка огня. Из решетки двигателя повалил черный дым, а из выхлопных труб вырвались языки пламени.
  
  В тот же момент Пеккала заметил маленькое серое облачко, поднимающееся от обломков здания. Появился человек, все еще держащий в вытянутой руке песочного цвета тубус от противотанкового оружия "Панцерфауст". Сначала Пеккала не мог понять, почему транспортное средство было уничтожено тем, кто, по-видимому, был одним из его собственных людей, но затем он понял, что этот человек был партизаном. Как раз в тот момент, когда он задавался вопросом, откуда взялся этот человек и откуда у него могло взяться такое оружие, из руин донесся ужасный крик, и на улицу начали высыпать новые партизаны.
  
  ‘Откуда они взялись?’ - спросил Киров, который присоединился к Пеккале на подоконнике.
  
  Солдаты, которые были готовы к последнему штурму гарнизона, начали отступать. Но они были быстро подавлены массой атакующих партизан, которых, казалось, было сотни. Через несколько минут эсэсовцы бежали, спасая свои жизни, оставляя позади тлеющий остов своего танка.
  
  Оглушенные и кашляющие от пыли из легких, Пеккала и Киров, спотыкаясь, выбрались на улицу. Воздух был наполнен металлическим запахом расколотого кремня от булыжников, раздавленных гусеницами тяжелого танка.
  
  Повсюду вокруг них солдаты Красной Армии выходили из укрытий за витками колючей проволоки, которые отмечали их последнюю линию обороны.
  
  Партизаны слонялись по дороге. Отогнав нападавших, они, казалось, не были уверены, что делать дальше.
  
  Среди этих людей Пеккала узнал членов Атрада Барабанщиков. Но были и другие, много других, которых Пеккала раньше не видел. Тогда он понял, что Барабанщикову каким-то образом удалось сделать то, что всего несколько дней назад могло показаться невозможным — он собрал Атрадов вместе.
  
  Солдаты приближались, осторожно переступая через разбитые кирпичи.
  
  Партизаны смотрели, как они приближаются, от их оружия все еще поднимался дымок.
  
  Обе стороны настороженно наблюдали друг за другом.
  
  Как раз в тот момент, когда казалось, что они могут начать стрелять друг в друга, один из красноармейцев закинул винтовку за спину. Шли секунды, другие последовали его примеру. Некоторые даже положили оружие на землю и, словно ведомые бессловесной командой, пошли вперед с протянутыми руками в знак благодарности людям, которые только что спасли им жизни.
  
  *
  
  Когда Малашенко прибыл на конспиративную квартиру, он обнаружил двери открытыми, а здание пустым. Казалось, было только две возможности, ни одна из них не была хорошей. Либо Киров и Пеккала были убиты или взяты в плен, либо они сбежали в гарнизон Красной Армии. Из того, что Малашенко мог слышать по пути в город, фашисты атаковали старый отель всем, что у них было, включая, судя по звуку, танк, против которого у гарнизона не было средств защиты. Стрельба прекратилась. Это означает, подумал Малашенко, что все в этом гарнизоне, вероятно, к настоящему времени мертвы.
  
  Но как только эти мысли пришли ему в голову, они были прерваны радостными криками, донесшимися откуда-то со стороны гарнизона. Малашенко слушал, озадаченный. Русский. Ошибки не было, и до него дошло, что Красная Армия, должно быть, каким-то образом отразила немецкую атаку. Малашенко направился на звук, его пальцы ног в промокших и изношенных ботинках наполовину замерзли, когда они шлепали по слякоти глубиной по щиколотку.
  
  *
  
  На улице за пределами гарнизона раздавались радостные возгласы и даже музыка. Солдат принес аккордеон и, сидя на большой куче кирпичей, пел серенаду тем, кто стоял поблизости. Колючую проволоку отодвинули в сторону, и на том месте, где раньше стояли баррикады, солдаты и партизаны танцевали плечом к плечу, их подкованные сапоги выбивали искры из мокрой дороги.
  
  Первым, с кем столкнулись Пеккала и Киров, был сержант Золкин.
  
  ‘Ни царапины!’ - крикнул он, обнимая Пеккалу.
  
  ‘Да", - заметил Пеккала, высвобождаясь из объятий Золкина. ‘Тебе повезло’.
  
  ‘Только не я!’ - засмеялся Золкин. ‘Джип! Я думал, его разнесет на куски, но он прошел целым и невредимым!’ Затем он побежал обратно к автостоянке.
  
  Следующим человеком, которого они нашли, был коммандер Чаплински, который, вместо того чтобы наслаждаться своей победой, был почти в истерике.
  
  ‘Что случилось, коммандер?’ - спросил Киров. "Конечно, у вас есть повод праздновать!’
  
  Чаплинский протянул клочок бумаги. ‘Я только что получил это из Москвы’.
  
  Киров осторожно взял бумагу у него из рук. ‘Это приказ из Главного управления в Москве’.
  
  ‘Что там написано?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Ровенскому гарнизону приказано немедленно приступить к ликвидации всех партизан в районе Ровно’. Чаплинский беспомощно поднял руки и снова опустил их. ‘Но если бы не эти партизаны, никто из нас не выжил бы. Что я должен был делать?’
  
  ‘Пока ничего не предпринимай", - ответил Пеккала. "Просто дай мне немного времени, чтобы выяснить, где мы находимся’.
  
  ‘Очень хорошо, ’ согласился Чаплинский, ‘ но вы должны поторопиться, инспектор. Они ожидают подтверждения приказа, и я не могу задерживать их надолго’.
  
  В этот момент Малашенко прибыл с конспиративной квартиры, с красным лицом и запыхавшийся. ‘Я нашел его’, - сумел сказать он. ‘Человека, который убил Андрича и Якушкина. Он скрывался в моей хижине в лесу. Я отправился туда, когда начались бои, и не мог вернуться до сих пор.’
  
  "Он был в хижине?’ - спросил Пеккала. ‘Где он сейчас, Малашенко?’
  
  ‘Все еще там, инспектор, и он никуда не денется. Он подорвал себя какой-то взрывчаткой. Должно быть, это был несчастный случай’.
  
  Пеккала сделал паузу. ‘Тогда откуда ты знаешь, что это он?’
  
  Малашенко достал из кармана пулю с мягким концом, которую дал ему Васко, и протянул ее Пеккале. ‘Я нашел это’.
  
  Пеккала осмотрел пулю. ‘Та самая, из которой были убиты Андрич и Якушкин’.
  
  ‘ Но вы должны прийти сейчас, инспектор, ’ настойчиво сказал Малашенко, ‘ пока кто-нибудь еще не наткнулся на тело.
  
  ‘На этот раз, ’ сказал Киров, ‘ я согласен с Малашенко’.
  
  ‘Иди вместо него ты, Киров", - приказал Пеккала. ‘Найди Золкина и его джип и приезжай туда как можно быстрее. Малашенко, ты покажешь им дорогу’.
  
  ‘Разве тебе не следует тоже пойти?’ - выпалил Малашенко, испугавшись, что план Васко внезапно начал рушиться. ‘В конце концов, ты Инспектор’.
  
  ‘Вы найдете майора ничуть не менее способным", - заверил его Пеккала. ‘Я должен найти Барабанщикова, прежде чем празднование победы превратится в очередную резню’.
  
  ‘Но, инспектор. . ’ Губы Малашенко дрогнули, когда он подыскивал слова, которые могли бы заставить Пеккалу передумать.
  
  ‘Пошли!’ Взяв Малашенко за руку, Киров направился обратно к автостоянке, где Золкин все еще радовался тому, что его любимый джип уцелел.
  
  Когда Малашенко позволил увести себя, блеск золота уже начал исчезать из его сознания, уступая место страху перед тем, что Васко сделает с ним, когда Пеккала не сможет прибыть.
  
  Двое мужчин забрались на заднее сиденье джипа сержанта Золкина. Следуя инструкциям Малашенко, они проехали несколько километров на восток от Ровно, прежде чем свернуть с главной дороги и продолжить движение по грязной тропе, проезжая мимо штабелей заплесневелых бревен, которые давным-давно были готовы к транспортировке на мельницу, но вместо этого оставили гнить.
  
  Состояние дороги становилось все хуже и хуже, пока, наконец, она совсем не исчезла в большой глубокой луже. Когда вода просачивалась в подножки, Золкин знал, что прошло всего несколько секунд, прежде чем воздухозаборник затопило, холодная вода хлынула в горячий двигатель, а головка блока цилиндров треснула от внезапного изменения температуры. Тогда они не только оказались бы в затруднительном положении, но и джип, скорее всего, не подлежал бы ремонту.
  
  ‘Мы зашли так далеко, как только могли", - объявил он. ‘Вам придется продолжить путь пешком", - он осторожно сдавал назад, пока джип снова не оказался на сухой земле.
  
  Киров и партизан перешли вброд глубокую лужу, оставив Золкина охранять джип.
  
  Малашенко настороженно огляделся, зная, что Васко должен быть где-то поблизости.
  
  ‘Почему ты так нервничаешь?’ Киров спросил его. ‘В конце концов, этот человек мертв’.
  
  ‘Если бы вы знали, что еще водится в этих лесах, ’ ответил Малашенко, ‘ вы бы тоже сильно нервничали, комиссар’.
  
  После нескольких минут топтания по грязной тропинке они добрались до хижины, которая была так хорошо спрятана, что Киров мог бы пройти прямо мимо, если бы Малашенко не сказал ему, где она находится.
  
  ‘Тело там?’ - спросил Киров, когда они подошли к двери.
  
  ‘Да, - ответил Малашенко, - и я надеюсь, что у вас крепкий желудок’.
  
  Внутри домика они обнаружили тело, все еще распростертое на стуле, который был прислонен спинкой к стене. Отрезанная голова лежала на полу рядом с ним.
  
  Киров поднял руку к потолку и сорвал проволоку, которая застряла в дереве. ‘Мне кажется, что он готовил взрывное устройство, и оно сработало по ошибке. Но для кого это было?’
  
  Малашенко пожал плечами. ‘Теперь это не имеет значения, не так ли?’
  
  ‘Возможно, ты прав", - сказал Киров, обращая свое внимание на собачий жетон, все еще закрепленный на шее мертвеца плетеным куском бечевки. Киров снял бирку, соскреб кровь и осмотрел тусклый цинковый овал.
  
  ‘ СС, ’ пробормотал Киров. Только теперь он понял, кто стоял за нападением на полковника Андрича. Он также понял почему. Результатом тотальной войны между Красной Армией и партизанами был бы хаос, что дало бы немецкой армии широкие возможности вернуть территорию, которую они потеряли в этом регионе. Киров задавался вопросом, знал ли агент, как близко он подошел к успеху.
  
  Нервно расхаживая по хижине, Малашенко заметил пистолет Walther P38, лежащий под железными ножками плиты. Он принадлежал Лютеру Бенджамину и был брошен туда взрывом. Одна из его красновато-черных бакелитовых рукояток треснула при взрыве, но в остальном он был в хорошем состоянии.
  
  Для таких людей, как Малашенко, оружие такого качества было трудно достать. Когда майор повернулся к нему спиной, он поднял пистолет и засунул его за пояс.
  
  К этому времени Киров обратил свое внимание на отрезанную голову, надеясь узнать человека из той ночи в бункере, но большая часть мягких тканей — уши, рот и нос — были почерневшими или полностью сгорели в результате взрыва. Это, в сочетании с тем фактом, что у мужчины была повязка на лице, когда он пришел в бункер, заставило Кирова прийти к выводу, что не было никаких шансов провести положительную идентификацию.
  
  ‘Нам нужно идти", - сказал Малашенко, вглядываясь через разбитое окно в лабиринт деревьев, раскинувшийся за хижиной.
  
  ‘Что с тобой не так?’ - требовательно спросил Киров. ‘Если ты не можешь вынести вида того, что здесь находится, тогда иди и подожди снаружи, пока я не закончу свои поиски’.
  
  ‘Вы видели достаточно", - сказал Малашенко. ‘Теперь мы не можем просто убраться отсюда?’
  
  ‘Я вернусь всего на несколько минут", - сказал Киров, пытаясь успокоить его. ‘Ты можешь подождать снаружи’.
  
  Оставив Кирова копаться в крови, Малашенко вышел из кабины. Может быть, Васко уже ушел, подумал он про себя. Позже, он знал, он будет несчастен из-за золота, но сейчас все, чего он хотел, это покинуть это место.
  
  Затем из тени появилась фигура, почти затерявшаяся среди темных колонн деревьев.
  
  Это был Васко. Он жестом пригласил Малашенко присоединиться к нему.
  
  Партизан осторожно приближался, пока они не оказались лицом к лицу.
  
  ‘Где Пеккала?’ Сердито прошептал Васко.
  
  ‘Он остался в Ровно!’ Малашенко прошипел в ответ. ‘Он послал вместо себя этого комиссара. Клянусь, я ничего не мог сделать’.
  
  ‘Это не то, о чем мы договаривались. Ты все еще хочешь это золото, не так ли?’
  
  ‘Но как, черт возьми, я могу убедить его?’
  
  ‘Я оставляю это тебе, Малашенко. Образумь Пеккалу. Умоляй его. Приведи его под дулом пистолета, если понадобится, или, клянусь, я приду искать именно тебя’. С этими словами он отступил в лес и исчез.
  
  В хижине Киров вывернул карманы убитого, в которых он нашел немецкий пехотный компас, перочинный нож с деревянной ручкой и зажигалку с выгравированным словом ‘Загреб’.
  
  Малашенко подошел и встал в дверях. Он выглядел бледным и больным. ‘Доволен?’ он спросил.
  
  ‘Хорошо’. Киров бросил последний взгляд на забрызганные кровью стены. ‘Давай вернемся в Ровно и расскажем Пеккале, что мы нашли’.
  
  ‘С удовольствием", - ответил Малашенко.
  
  С замерзшими ногами в промокших ботинках мужчины вернулись туда, где их ждал Золкин с джипом. Вскоре они были на пути в Ровно, трясясь по изрытой выбоинами дороге.
  
  *
  
  После недолгих поисков Пеккала догнал Барабанщикова у обломков "Ягдпанцера", где лидер партизан наблюдал за извлечением пулемета из отделения водителя. Через открытый люк в передней части корпуса один партизан раздал сверкающие медные ленты с боеприпасами другому человеку, который собрал их, как дохлую змею, в охапку и отнес к грузовику Барабанщикова.
  
  ‘Я вижу, что ты не терял времени даром, собирая боевые трофеи", - сказал Пеккала.
  
  ‘Если повезет, ’ ответил Барабанщиков, ‘ они нам еще долго не понадобятся’.
  
  ‘Командир гарнизона хотел бы выразить вам свою благодарность’.
  
  ‘Все, чего я прошу взамен, - ответил Барабанщиков, перекидывая ремень через плечо, - это чтобы нам позволили продолжать жить своей жизнью. За это, можете передать ему, каждый партизан в этом регионе готов сложить оружие.’
  
  ‘Ты уверен?’ - спросил Пеккала. ‘Ты говорил с другими группами?’
  
  Барабанщиков кивнул. ‘При одном условии’.
  
  ‘Назови это’.
  
  ‘Что обещания, данные полковником Андричем, будут выполнены’.
  
  ‘Ты получишь эти обещания", - сказал Пеккала.
  
  ‘ Не от тебя, мой друг, ’ сказал Барабанщиков, кладя руку на плечо Пеккалы, ‘ хотя я не сомневаюсь в твоих добрых намерениях. Позвольте мне предстать перед лидером этой страны и услышать, как он лично даст эти гарантии. В противном случае, это всего лишь слова других людей.’
  
  ‘Москва далеко отсюда, ’ сказал Пеккала, - и вы действительно думаете, что взгляд Сталину в глаза что-то изменит?’
  
  Барабанщиков махнул рукой в сторону толпы партизан. ‘Для них это имеет значение. Знать, что я действительно говорил со Сталиным, имеет больший вес, чем все, что вы или я, или кто-либо, посланный сюда говорить от его имени, мог когда-либо сказать. Ты знаешь этих людей, Пеккала. Ты разделил их страдания. Ты знаешь, что они не заслуживают меньшего.’
  
  Пеккала кивнул в знак согласия. ‘Я немедленно уведомлю Москву’.
  
  *
  
  ‘Телеграмма!’ - крикнул Поскребычев. Когда он постучал в дверь кабинета Сталина, тот уже входил в комнату. ‘Пришло сообщение из Ровно!’
  
  ‘Наконец-то", - прорычал Сталин. Хотя день был солнечный, он задернул шторы, закрыв все, кроме нескольких блуждающих полос света, которые пробивались сквозь тяжелые простыни красного бархата. ‘И что на это скажет Киров?’
  
  ‘Сообщение не от Кирова, товарищ Сталин. Это сообщение от Пеккалы!’
  
  ‘Отдай это мне!’ Сталин протянул руку, щелкая пальцами, пока Поскребичев не оказался достаточно близко, чтобы вырвать послание у него из рук. Некоторое время стояла тишина, пока он изучал телеграмму. Наконец, Сталин заговорил. ‘Он говорит, что партизаны согласились сложить оружие при условии, что я лично встречусь с их лидером Барабанщиковым’.
  
  ‘И вы встретитесь с ним, товарищ Сталин?’
  
  Сталин задумчиво почесал шею, проведя ногтями по шрамам от старых оспин. ‘Сообщите в гарнизон в Ровно. Скажите им, чтобы они отменили атаку. И немедленно отправьте самолет на ближайший аэродром, чтобы Барабанщиков мог быть доставлен обратно в Москву вместе с майором Кировым и Пеккалой. Скажи лидеру этих партизан, что я встречусь с ним, если такова цена их преданности.’
  
  ‘Немедленно, товарищ Сталин!’ Поскребычев щелкнул каблуками, затем повернулся и вышел из комнаты, тихо закрыв за собой двери. Не успел он вернуться к своему столу, как зажужжал интерком. Поскребычев наклонился и нажал на изрядно потертую кнопку. ‘ Да, товарищ Сталин?’
  
  ‘Как только самолет окажется в воздухе, ’ сказал ему Сталин, - прикажите пилоту соблюдать строгое радиомолчание, пока они не достигнут Москвы. Сообщения "Воздух-земля" могут быть перехвачены врагом, и я не хочу, чтобы кто-нибудь сбил их до того, как они доберутся сюда!’
  
  *
  
  Десять часов спустя DC9 американского производства, предоставленный в аренду ВВС США, приземлился на аэродроме Обаров. Самолет направлялся из Киева в арктический порт Архангельск с грузом винтов для подводных лодок, когда по экстренному приказу из Кремля его перенаправили на небольшой аэродром под Ровно. Тяжело нагруженный самолет жестко приземлился на короткой взлетно-посадочной полосе, что вызвало вздохи болезненного восхищения у зрителей, сопровождаемые бурными аплодисментами, когда самолету, из тормозов которого валил дым, а двигатели ревели задним ходом, наконец удалось остановиться всего в дюжине шагов от линии деревьев.
  
  Ранее в тот день Киров вернулся из хижины и сообщил о своих находках Пеккале, который согласился с тем, что убийца, кем бы он ни был, был убит в результате взрыва. Теперь, когда дело было закрыто, они немедленно переключили свое внимание на дело о транспортировке Барабанщикова в Москву.
  
  Пилот грузового самолета, одетый в тяжелый коричневый комбинезон, подбитый овчиной, спустился из кабины. Он с опаской оглядел беспорядочный ассортимент одежды, оружия и головных уборов этого оборванного встречающего комитета. Некоторые казались красноармейцами, в то время как другие, судя по их форме, могли претендовать на принадлежность к полудюжине наций. ‘Ну, я не могу взять вас всех!’ - крикнул он.
  
  Киров выступил вперед. ‘Здесь всего три пассажира’.
  
  ‘Четыре!’ - объявил сержант Золкин, пробиваясь к началу толпы. ‘Я тоже иду по приказу инспектора Пеккалы’.
  
  ‘ Твой новый водитель, ’ пробормотал Киров Пеккале.
  
  ‘А как же твой джип, Золкин?’ - спросил Пеккала.
  
  Не колеблясь ни секунды, Золкин повернулся и бросил ключи Малашенко. ‘Похоже, наше желание исполняется", - сказал он партизану.
  
  С тех пор как он вернулся в хижину, Малашенко умолял Золкина перевезти его в Киев. Он подслушал, как Пеккала говорил Кирову, что дело официально закрыто, и понял, что нет никакой надежды убедить Пеккалу снова посетить хижину. Теперь его единственной надеждой было убраться как можно дальше от Васко. Когда Золкин отказался его везти, Малашенко изменил пункт назначения на любое другое место, главное, чтобы это было где-нибудь за пределами Ровно. В обмен Малашенко предложил сержанту пожизненный запас соли, на что Золкин только пожал плечами и покачал головой.
  
  ‘Теперь ты можешь вести машину сам!’ - сказал Золкин.
  
  Крепко сжимая ключи в кулаке, Малашенко склонил голову в знак торжественной благодарности. Золота не будет, но, по крайней мере, он сможет спастись.
  
  Барабанщиков помахал на прощание своим людям и поднялся на борт.
  
  Золкин пошел следующим, забравшись в самолет, даже не оглянувшись, как будто боялся, что удача может отвернуться от него до того, как колеса самолета оторвутся от земли.
  
  Теперь остались только Киров и Пеккала.
  
  ‘Быстрее!’ - крикнул пилот, поманив их к себе.
  
  Пеккала попрощался с Малашенко, но, пожимая ему руку, Пеккала заметил пистолет, который Малашенко заткнул за пояс. ‘Этот Вальтер", - сказал он. ‘Где ты это взял?’
  
  ‘В хижине", - ответил Малашенко, соображая недостаточно быстро, чтобы солгать. ‘Она принадлежала мертвецу. Она лежала на полу, поэтому я забрал ее’.
  
  ‘Но пистолет, из которого убили полковника Андрича, был калибра 7,62 мм", - сказал Пеккала. ‘К "Вальтеру Р38" подходят 9-мм патроны’.
  
  Малашенко едва слушал. Его мысли были сосредоточены на идее, что Пеккала может попытаться конфисковать пистолет в качестве улики для своего расследования. ‘Если вы не возражаете, что я так говорю, - вызывающе сказал он, - это меньшее, с чем этот ублюдок мог расстаться после того, как разнес мою хижину вдребезги’.
  
  Но Киров понял. ‘Как вы думаете, могло ли быть два агента?’
  
  Пеккала повернулся к Малашенко. ‘ Та пуля, которую вы дали майору Кирову. Вы уверены, что она была выпущена из хижины?’
  
  ‘Конечно, я уверен!’ - пролепетал Малашенко, когда паника захлестнула его разум. Подозревает ли он? он задавался вопросом. Они обвиняют меня? "Может быть, у него было два пистолета. Ну и что?’
  
  Пеккала покачал головой. ‘Маловероятно, что у него было два пистолета разного калибра. Если есть другой агент, тот факт, что он бросил своего коллегу, не пытаясь скрыть никаких улик, означает, что он ушел в спешке. Возможно, он даже был ранен, и в этом случае он, возможно, не ушел далеко. Каким бы ни был ответ, хижину нужно еще раз обыскать на предмет каких-либо признаков того, что мертвый агент мог быть там не один.’
  
  ‘Но, инспектор, ’ запротестовал Киров, - сам Сталин приказал нам возвращаться в Москву, и самолет вот-вот вылетит!’
  
  ‘Вот почему ты должен этим заниматься", - сказал ему Пеккала. ‘Доставь Барабанщикова в Кремль. Скажи Сталину, что я отправлюсь в Москву, как только получу ответы на некоторые вопросы. Тем временем мы с Малашенко вернемся в хижину, чтобы поискать больше улик.’
  
  Услышав это, Малашенко едва мог поверить в свою удачу. ‘Я немедленно отвезу нас туда!’ - сказал он, протягивая ключи от джипа Золкина.
  
  Через несколько минут самолет с Кировым на борту вырулил на взлет. Взревев двигателями, машина медленно покатилась вперед, набирая скорость, пока колеса не оторвались от земли и не сложились вверх, в брюхо фюзеляжа. Он поднимался и поднимался, звуки моторов уже затихали, пока он полностью не исчез в облаках.
  
  К тому времени Малашенко и Пеккала уже были на пути к хижине.
  
  Толпа начала расходиться, направляясь обратно по дороге в Ровно. Празднование закончилось, сменившись чувством неуверенности в том, что ждет впереди. Солдат и партизан одинаково знали, что с одним сообщением из Москвы все они могут снова стать врагами.
  
  *
  
  ‘Еще одна телеграмма, товарищ Сталин’. В кабинет вошел Поскребичев. ‘Пилот грузового самолета сообщил по радио, что он вылетел и сейчас находится на пути в Москву’.
  
  ‘Хорошо!’ - сказал Сталин. ‘Пришло время вернуть Пеккалу’.
  
  Со страдальческим выражением на лице Поскребичев выступил вперед и положил листок бумаги на стол Сталина. ‘Как вы увидите, товарищ Сталин, в списке пассажиров нет имени Пеккалы. Похоже, что его нет в самолете’.
  
  ‘Что?’ - выдохнул Сталин, хватая манифест.
  
  ‘Я уверен, что этому есть какое-то логическое объяснение", - с надеждой сказал Поскребычев.
  
  Сталин скомкал послание и швырнул его на грудь Поскребичеву. ‘Конечно, есть, дурак! Он снова бросил мне вызов!’
  
  ‘ Конечно, нет, ’ пробормотал Поскребычев.
  
  ‘Что ж, свяжись по радио с самолетом и узнай!’ - взревел Сталин.
  
  Поскребычев сглотнул. ‘Они будут вне радиосвязи, пока самолет не прибудет в Москву. Таковы были ваши приказы, товарищ Сталин’.
  
  Сталин ударил обоими кулаками по своему столу, отчего его латунная пепельница подпрыгнула в воздух, рассыпав десятки окурков и серую пыль табачного пепла. ‘Этот финский ублюдок! Этот тролль с черным сердцем!’
  
  ‘Полет по расписанию займет около двенадцати часов. Всего двенадцать часов, товарищ Сталин’.
  
  ‘Всего лишь? Этого времени ему достаточно, чтобы снова исчезнуть. Нет, Поскребычев’. Сталин помахал коротким пальцем взад-вперед, как миниатюрным стеклоочистителем. ‘Я не намерен ждать. Соедините меня с Ахатовым’.
  
  ‘ Ахатов? Сибиряк? Этот...
  
  ‘Ты знаешь, кто он. Теперь просто найди его и убедись, что наготове есть скоростной самолет, готовый перевезти его в Ровно’.
  
  ‘Но. .’ Рот Поскребычева открывался и закрывался, как у рыбы, вытащенной из воды.
  
  ‘Вперед!’ - закричал Сталин.
  
  Не говоря больше ни слова, Поскребычев выскочил из комнаты и закрыл дверь.
  
  Оставшись один, Сталин откинулся на спинку стула. Он потер лицо, оставляя красные полосы на рябой коже. Гнев, который он испытывал, был почти таким же сильным, как и его замешательство. Отказ Пеккалы вернуться в Москву был для Сталина не только озадачивающим, но и личным. Не раз он протягивал руку дружбы Изумрудному Глазу, но никогда безуспешно. Другие убили бы за такое предложение товарищества.
  
  То, что Сталин несколько раз пытался убить Пеккалу, по его собственному мнению, не было взаимоисключающим для дружбы, которую он надеялся разжечь. Одной из причин, по которой Сталин оставался у власти, было то, что он всегда был готов ликвидировать любого. Были ли они друзьями или семьей, не имело значения. Для Сталина власть и дружба не пересекались, и ошибочное убеждение, что они пересекались, стоило жизни многим людям. Он всегда думал, что человек с интеллектом Пеккалы поймет такие вещи. По-видимому, подумал Сталин, я ошибся.
  
  Хотя Сталин едва ли мог признаться в этом даже самому себе, он завидовал майору Кирову и Пеккале, тесному кабинету, который они делили, и подшучиванию над их разговорами, к которым он часто прислушивался через подслушивающие устройства, которые он приказал установить. Он завидовал блюдам, которые они готовили по пятницам днем. При звуке позвякивания столовых приборов о тарелки у него текли слюнки, и он доставал одну из нескольких банок сардин в оливковом масле и томатном соусе, которые он всегда держал под рукой в ящике своего стола. Засовывая носовой платок за воротник, Сталин ел сардины голыми руками, выплевывая косточки обратно в банку. Время от времени он делал паузу, чтобы поправить наушники своими жирными, покрытыми рыбьей чешуей пальцами, все время шмыгая носом от смеха над шутками, которыми обменивались Киров и Пеккала.
  
  Несмотря ни на что, он упустил Изумрудный глаз. Да, это правда, что после инцидента в Янтарной комнате он приказал немедленно ликвидировать Пеккалу. Также верно было то, что он отдал приказ о проведении специальных операций, чтобы начать наблюдение за майором Кировым, в тщетной надежде, что великий Инспектор сможет сообщить о себе своему помощнику. Но теперь все было по-другому. Гнев Сталина утих, и до сегодняшнего дня он чувствовал себя готовым вычеркнуть это из табеля учета, который он держал в своей голове, за многочисленные оскорбления, реальные или воображаемые, но оба одинаково осуждающие, которые он получал на протяжении лет. В случае с Пеккалой это был очень длинный список, фактически равного которому нет ни у кого из ныне живущих. Отказ от удовлетворения от наказания был подарком более ценным, чем любой из тех, что Сталин раздавал раньше, что сделало исчезновение Пеккалы еще более уязвленным для его гордости.
  
  Теперь, с этими последними новостями, гнев вернулся. Сталин отомстит. Ахатов приближался. Он вызвал дракона из его логова.
  
  Мгновение спустя дверь распахнулась, и там стоял Поскребычев, на его лице застыла маска недоумения, как будто конечности привели его сюда против его воли.
  
  Сталин пристально посмотрел на него. ‘В чем дело, Поскребычев?’
  
  ‘Почему, товарищ Сталин?’ прошептал он. ‘Почему Ахатов? Зачем приводить этого монстра в Кремль?’
  
  К удивлению Поскребичева, Сталин не выгнал его из комнаты под новым шквалом проклятий. Вместо этого он на мгновение задумался над вопросом, прежде чем опереться костяшками пальцев о крышку стола и тяжело подняться на ноги. ‘Иди сюда, ко мне, Поскребычев", - сказал он, и в его голосе была незнакомая мягкость, почти как жалость, как у человека, разговаривающего со старым и верным животным, которое он собирается усыпить. Когда Поскребичев приблизился, его глаза были полны страха, Сталин вышел из-за стола и положил руку на плечо своего секретаря.
  
  Поскребычеву тяжесть этой руки показалась мешком с бетоном.
  
  Сталин провел его через комнату к окну, которое выходило на Красную площадь. По своему обыкновению, сам Сталин встал сбоку от окна, не желая показывать свое лицо никому, кто мог смотреть снизу. ‘Я хочу, чтобы ты кое-что понял", - начал он.
  
  ‘Да, товарищ Сталин", - ответил Поскребычев, слишком напуганный, чтобы говорить громче шепота.
  
  ‘Несмотря на наши разногласия, ’ объяснил Сталин, ‘ инспектор Пеккала и я разделяем одну общую цель — выживание этой страны. При таких обстоятельствах старые враги, такие как Инспектор и я, могут научиться работать вместе, даже доверять друг другу. Но у такого партнерства есть пределы. Не так уж много раз этот чернокнижник мог показать мне нос, и это сходило ему с рук!’
  
  Поскребычев открыл рот. Он понятия не имел, какие слова подобрать, но чувствовал, что должен что-то сказать в защиту Изумрудного Глаза, чего бы это ему ни стоило в конце.
  
  Но в этот момент рука Сталина, которая все еще лежала на его плече, внезапно впилась в плоть вокруг ключицы Поскребичева, заставив хрупкого человека охнуть от боли.
  
  ‘Возможно, вы видите это не так, ’ продолжил Сталин, - но это то, как вижу это я. И то, как я это вижу, таково, как оно есть. Теперь ты понимаешь меня, Поскребычев?’
  
  На этот раз Поскребычев смог только кивнуть.
  
  Наконец рука Сталина соскользнула со своего насеста. Бесшумно ступая в своих ботинках из лайковой кожи, он вернулся к своему столу и достал картонную коробку сигарет из верхнего кармана кителя.
  
  Еще мгновение Поскребычев оставался у окна, глядя на Красную площадь и не в силах избавиться от ощущения, что за ним наблюдают. Он был уверен, что где-то там, среди городских крыш, на него устремлены глаза незнакомца. Инстинктивно он отступил в сторону, за плотный красный бархатный занавес.
  
  ‘Он где-то там, не так ли?’ Послышался шорох спички, когда Сталин прикуривал сигарету.
  
  Поскребычев повернулся лицом к своему хозяину. ‘Прошу прощения, товарищ Сталин?’
  
  Держа спичку между большим и указательным пальцами, Сталин лениво помахивал ею из стороны в сторону, пока пламя не исчезло в полоске дыма.
  
  ‘Ты слышал меня", - ответил он.
  
  Вернувшись к своему столу, Поскребычев достал чистый лист бумаги и вставил его в пишущую машинку американской фирмы "Смит и Бразерс" модели №3 с кириллическими надписями - личный подарок Поскребычеву от посла Дэвиса. Поскребычев сложил ладони вместе, а затем, вытянув руки, согнул пальцы назад, пока они не хрустнули. Он на мгновение замер, кончики пальцев завис над машиной. Он медленно набрал имя ‘Ахатовский’ и под заголовком написал ‘Потерявшийся кот’ - кодовое слово, согласованное между Сталиным и агентом, чтобы обозначить его немедленный вызов в Кремль. И затем комната наполнилась звуком, похожим на миниатюрную пушечную пальбу, когда его пальцы пробежались по клавишам. В течение нескольких минут Поскребычев закончил сообщение, и оно было доставлено курьером на кремлевский телеграф для немедленной отправки. Затем он приказал заправить самолет и перевести его в режим ожидания на аэродроме недалеко от города. Самым быстрым из доступных был истребитель Лавочкина, специально оборудованный двумя креслами для использования в качестве учебного самолета.
  
  Когда проходили часы без ответа, Поскребычев позволил себе надеяться, что, возможно, сибиряк ушел дальше, за пределы досягаемости Кремля. В конце концов, прошло уже несколько лет с тех пор, как Сталину требовались услуги печально известного сибиряка. Но как раз в тот момент, когда он готовился отправиться домой на целый день, в офис позвонил один из кремлевских охранников.
  
  ‘Здесь кто-то есть", - сказал охранник. ‘Он не называет своего имени. Он говорит, что речь идет о потерявшемся коте. Должен ли я просто вышвырнуть его?’
  
  ‘Нет", - вздохнул Поскребычев. ‘Отправьте его наверх’.
  
  Вскоре в приемную Сталина, которая была личной территорией Поскребичева, вошел мужчина плотного телосложения. У него была копна вьющихся каштановых волос, крючковатый римский нос и жизнерадостные румяные щеки. На нем был дождевик с поясом и старомодные черные ботильоны, застегивающиеся на пуговицы. Под мышкой он нес пакет из коричневой бумаги, перевязанный бечевкой.
  
  ‘ Ахатов, ’ сказал Поскребычев, как будто тихо произнося проклятие.
  
  Мужчина кивнул на дверь в кабинет Сталина. ‘Должен ли я сразу войти?’
  
  ‘Да. Он ожидает тебя’.
  
  Сталин сидел за маленьким столиком в углу своего кабинета, за которым он ел и пил утренний чай. На круглой латунной столешнице была выгравирована молитва на арабском. Сталин заметил стол, выставленный в Эрмитаже, и приказал доставить его в Кремль. ‘Это как раз тот размер, который мне нужен", - сказал он озадаченному хранителю музея.
  
  Перед Сталиным стоял стакан с чаем в латунном подсвечнике. Также на столе стояла маленькая вазочка, наполненная сахарной пудрой, которая напоминала осколки разбитой бутылки. Сталин зажал один из этих кусочков в зубах и, отхлебнув чаю, жестом пригласил Ахатова занять место в кресле по другую сторону маленького столика.
  
  Тем временем Поскребычев включил интерком, чтобы подслушать, о чем говорили в кабинете Сталина.
  
  ‘Чем я могу быть полезен, товарищ Сталин?’ - спросил Ахатов.
  
  ‘Обычным способом", - ответил он.
  
  Едва способный разобрать, о чем идет речь, Поскребычев наклонялся все ближе и ближе к забитым пылью порам динамика внутренней связи. Затем, в отчаянии, он поднял всю машину и прижал ее к уху.
  
  ‘Кто это на этот раз, товарищ Сталин?’
  
  ‘Pekkala.’
  
  - Инспектор? - Спросил я.
  
  ‘ Ты, кажется, удивлен, Ахатове.
  
  ‘Я слышал, он был уже мертв’.
  
  ‘Похоже, ты принимал желаемое за действительное’.
  
  ‘Понятно", - сказал Ахатов. ‘А где сейчас Инспектор?’
  
  ‘В городе под названием Ровно на Западной Украине’.
  
  ‘Это, должно быть, недалеко от линии фронта’.
  
  "Это линия фронта, Ахатову’.
  
  ‘Тогда как мне туда добраться?’
  
  ‘Мой секретарь отвезет вас на аэродром под Москвой, где ждет самолет. Он доставит вас прямо в Ровно. Как только вы приземлитесь, вы должны действовать быстро, Ахатову. С каждым проходящим часом найти Пеккалу будет все труднее.’
  
  ‘Я понимаю", - сказал Ахатову.
  
  ‘Ты пришел подготовленным?’
  
  Ахатов поднял сверток. ‘Здесь все, что мне нужно, товарищ Сталин’. Раздался скрип отодвигаемого по полу стула, когда Ахатов поднялся на ноги. Он собирался уйти, но затем остановился. ‘Могу ли я спросить, товарищ Сталин, почему бы не использовать кого-нибудь из отдела специальных операций, особенно для такой миссии, как эта?’
  
  "Потому что это Пеккала!’ - взревел Сталин. ‘И люди, проводящие специальные операции, почти поклоняются ему. Я не могу рассчитывать на то, что они выполнят задание. Вот почему я обратился к тебе, Ахатову, потому что ты не поклоняешься ничему, кроме денег, которые я заплачу тебе за твою работу.’
  
  ‘Но почему это вообще должно быть сделано, товарищ Сталин?’
  
  ‘Да", - прошептал Поскребычев в другой комнате. ‘Почему? Ради всего святого, почему?’ Его руки болели от напряжения, с которым он держал громоздкий интерком, но он не осмеливался отпустить его, опасаясь пропустить хоть одно слово.
  
  ‘Мои причины тебя не касаются", - сказал Сталин. ‘Я плачу тебе не за то, чтобы у тебя была совесть, Ахатову. Все, о чем я прошу, - это сделать это быстро и чисто и не оставить никаких следов, которые могли бы связать ваши действия с Кремлем.’
  
  *
  
  Джип остановился у дома. Его упрямый детройтский двигатель продолжал работать, несмотря на то, что он проехал несколько луж, в которых промокло водительское отделение, а также ноги пассажиров.
  
  Пеккала выбрался из машины и направился к домику. ‘Вы построили это сами?’ спросил он, восхищаясь его прочной конструкцией.
  
  Малашенко, который шел прямо перед ним, обернулся, улыбнулся и открыл рот, готовый приписать себе все это.
  
  В этот момент Васко вышел из-за хижины с "Токаревом" в руке.
  
  ‘Пригнись!’ - Пригнись! - крикнул Пеккала, вытаскивая пистолет.
  
  Малашенко повернулся лицом к агенту. ‘Нет!’ - закричал он, поднимая руки.
  
  Васко нажал на спусковой крючок.
  
  Первая пуля попала Малашенко прямо в грудь. Еще две пули пробили его грудную клетку к тому времени, как он рухнул на руки Пеккалы. Следующий выстрел прозвучал глухо и вяло. Сноп искр брызнул из "Токарева". Пистолет дал осечку. Васко попытался дослать в патронник новый патрон, но патрон застрял в отверстии для выброса.
  
  Васко поднял голову и обнаружил, что смотрит в дуло "Уэбли" Пеккалы.
  
  Малашенко лежал на земле между ними. Он был уже мертв, бледно-голубое небо отражалось в его полуоткрытых глазах.
  
  ‘Разве вам не говорили в Берлине, - спросил Пеккала, - что пули с мягким наконечником часто становятся причиной осечек в боеприпасах?’
  
  Выругавшись, Васко еще раз попытался передернуть затвор "Токарева".
  
  Пеккала положил большой палец на курок "Уэбли" и со щелчком отвел его назад, чтобы даже малейшее нажатие на спусковой крючок вызвало бы выстрел.
  
  Васко услышал этот щелчок. Он знал, что продолжать бесполезно. Он медленно выдохнул, а затем отбросил пистолет. Он с мягким стуком приземлился на усеянную сосновыми иглами землю. ‘ Инспектор Пеккала, ’ сказал он.
  
  ‘Кто ты?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Меня зовут Питер Васко’.
  
  ‘Кто тебя послал? Это был Скорцени или сам Гиммлер?’
  
  ‘Ни то, ни другое", - ответил Васко. ‘Мои приказы исходят от адмирала Канариса’.
  
  ‘Ты убил Андрича?’
  
  Васко кивнул. ‘Именно для этого Канарис послал меня сюда’.
  
  ‘Тогда почему ты не ушел, когда все еще мог?’
  
  ‘Потому что я еще не закончил", - ответил он. ‘Я поклялся убить и тебя, Пеккала, еще до того, как началась эта война’.
  
  На лице Пеккалы промелькнуло замешательство.
  
  ‘Я не ожидаю, что вы вспомните имя Уильям Васко. Или его жена. Или его дочь, или его сын, кто стоит сейчас перед вами? Я - все, что осталось от семьи, которая отплыла из Америки летом 1936 года, надеясь спастись от Великой депрессии и с надеждой на лучшую жизнь в России.’
  
  Васко, подумал Пеккала, когда лицо перепуганного человека замерцало в фокусе. Пеккала снова увидел его, сидящим на металлическом стуле в комнате для допросов на Лубянке. Его нос был сломан во время предыдущих допросов. Несколько его зубов были выбиты, а скальп был усеян открытыми язвами - результат ударов человека, носившего тяжелое кольцо. ‘Я действительно помню его", - сказал он. ‘Он был шпионом на Новгородском моторном заводе’.
  
  ‘Мой отец не был шпионом!’ - прошипел Васко. ‘Всего лишь обычным сборщиком на автомобильном заводе’.
  
  ‘Это не все, кем он был", - ответил Пеккала.
  
  ‘И за кем бы он шпионил, инспектор?’
  
  ‘Его товарищи по работе на заводе’.
  
  ‘Для кого? Америка?’
  
  Пеккала покачал головой. ‘Внутренняя безопасность России’.
  
  ‘Ты лжешь!’ Васко настаивал. ‘Эти люди пришли, чтобы начать новую жизнь. Зачем им шпионить друг за другом?’
  
  ‘Новая жизнь, которую они нашли, - объяснил Пеккала, - оказалась не такой, как они ожидали. Ходили разговоры о забастовке на заводе, и внутренней безопасности нужен был человек внутри, чтобы держать их в курсе’.
  
  ‘Мой отец никогда бы не позволил завербовать себя в качестве российского агента’.
  
  ‘Он не был завербован", - сказал Пеккала. ‘К ним обратился твой отец, предложив передать информацию за определенную плату’.
  
  ‘Это все ложь!’ - закричал Васко.
  
  ‘Какая у меня может быть причина лгать тебе сейчас?’ - спросил Пеккала. ‘Посмотри, у кого пистолет’.
  
  ‘Если бы он был их информатором, зачем бы им его арестовывать?’
  
  Американцы на заводе поняли, что кто-то среди них шпионил в пользу русских. Когда твой отец догадался, что они подозревают его, он запаниковал. Он пошел в местное управление внутренней безопасности и попросил, чтобы его перевели на другой завод в другой части России. Но к тому времени он стал ценным сотрудником российской разведки, и его просьба о переводе была отклонена. Твой отец оказался в ловушке. Он не мог остаться, но и не мог уйти. Полагая, что его жизнь в опасности, он попробовал единственное, что все, что он мог придумать, это вернуться в Соединенные Штаты со своей семьей. К несчастью для вашего отца, его письма друзьям в Америке, в которых он описывал свой план, были перехвачены. Вот почему он был арестован и заключен под стражу. И поскольку он действовал как платный информатор и обладал разведданными, которые Внутренняя безопасность считала конфиденциальными, его местонахождение держалось в секрете. Поскольку ваш отец больше не работал на фабрике, вы, ваша мать и ваша сестра были выселены из жилья, предоставленного рабочим. Твоя мать привезла тебя в Москву и связалась с американским посольством. После просьбы посла Дэвиса найти твоего отца Сталин поручил это дело мне.’
  
  ‘И ты приговорил нас всех к смерти’.
  
  ‘Правда совершенно противоположна", - настаивал Пеккала. ‘Когда я узнал, что вашего отца держат на Лубянке, я немедленно перевел его в надлежащую камеру предварительного заключения. Там я взял у него личное интервью, чтобы узнать подробности дела. Я также съездил в Новгород и поговорил с людьми, которые знали его на заводе. То, что они сказали, подтвердило его историю. Я написал отчет, в котором советовал репатриировать его в Соединенные Штаты вместе со всей его семьей. Если бы моим инструкциям следовали, вы и ваша семья давным-давно вернулись бы в Америку. Я предположил, что именно это и произошло, поскольку на этом мое участие в расследовании закончилось.’
  
  ‘Мой отец не добрался до Америки’, - сказал Васко. ‘Вероятно, он так и не выбрался из страны. Моя мать, моя сестра и я были арестованы возле американского посольства, когда она направлялась подать заявление на получение паспорта взамен тех, которые у нас отобрали, когда мы впервые прибыли в Россию. Ее осудили за незаконное хранение валюты, и нас троих сослали в ГУЛАГ на Колыму.’
  
  ‘Колыма!’ - воскликнул Пеккала. ‘И как получилось, что ты выжил?’
  
  ‘Мы так и не прибыли", - объяснил Васко. ‘Мы потерпели кораблекрушение у берегов Японии. Я был одним из немногих выживших. Нас отвезли в больницу в Японии, но я подозревал, что это только вопрос времени, когда нас передадут русским, поэтому я сбежал. Я добрался до посольства Германии. Когда я объяснил, кто я такой, они предложили тайно вывезти меня из страны и дать мне новую жизнь в Германии.’
  
  ‘Но зачем идти в немецкое посольство?’ - спросил Пеккала. ‘Почему бы не пойти к американцам?’
  
  Васко покачал головой. ‘Я доверял им не больше, чем Советам. Когда я прибыл в Германию, меня принял сам адмирал Канарис. Он обучал меня. Он придал смысл моей жизни, и я не жалею ни о чем, что сделал на службе абверу.’
  
  ‘Несмотря на это, твоя миссия провалена", - сказал ему Пеккала. ‘Теперь между людьми, которых ты надеялся настроить друг против друга, существует перемирие’.
  
  Васко медленно покачал головой. ‘Это не провалилось, Пеккала. Все это было всего лишь отвлекающим маневром. Настоящая миссия все еще выполняется’.
  
  Пеккала колебался, гадая, говорит ли Васко правду, или он просто торгуется ложью. ‘Если ты прав в том, что говоришь, тогда расскажи мне, что ты знаешь, и я сделаю все, что смогу, чтобы защитить тебя’.
  
  ‘Все, что я знаю, - сказал Васко, - это то, что Сталину осталось недолго жить. Где-то есть другой агент, и вы ничего не можете сделать, чтобы остановить его сейчас’.
  
  ‘Назови мне его имя", - попросил Пеккала. ‘Возможно, это твой единственный шанс спастись’.
  
  ‘Я не смог бы помочь тебе, Пеккала, даже если бы захотел.’ Васко развел руками. ‘Так почему бы тебе просто не пойти вперед и не выстрелить?’
  
  ‘У меня нет намерения стрелять в тебя", - сказал ему Пеккала.
  
  ‘Но ты будешь тем, кто передаст меня людям на Лубянке, и когда, как моего отца, меня пристрелят у тюремной стены, будет ли твоя вина меньше, чем если бы ты сам нажал на курок?’
  
  Пеккала крепче сжал "Уэбли". ‘Это не обязательно должно так закончиться", - сказал он.
  
  ‘Нет", - ответил Васко. ‘Вы могли бы отправить меня на Колыму, и я мог бы закончить свои дни на золотом руднике Штурмового. Какова там средняя продолжительность жизни? Один месяц? Или уже два? Я бы предпочел умереть здесь и сейчас, чем быть уведенным из этого места, как ягненок, на бойню.’
  
  ‘ Ты знаешь, я не могу тебя отпустить. ’ Между пальцами Пеккалы выступил пот, а рукоятка пистолета стала скользкой на ощупь.
  
  ‘Тогда, по крайней мере, наберись смелости убить меня самому’.
  
  ‘Ты не оставляешь мне выбора", - тихо ответил Пеккала, когда его палец лег на спусковой крючок.
  
  В глазах Васко не было страха. Вместо этого он смотрел на Пеккалу сверху вниз, как человек, который сто раз предвидел свой конец и для которого пустота смерти не могла таить страха.
  
  Пеккала навел пистолет на перевернутую буквуV в солнечном сплетении Васко. Его дыхание стало ровным и медленным. Мышцы его плеча напряглись в ожидании удара Уэбли. Пеккала уже чувствовал, что бремя смерти Васко висит у него на шее, как якорная цепь, и он знал, что оно никогда не исчезнет.
  
  В этот момент в его мозгу промелькнул образ путешествия, которое он совершил в трудовой лагерь в Бородке, в вагоне для перевозки скота, настолько переполненном, что даже мертвые оставались стоять. Пеккала снова услышал завывания ветра сквозь колючую проволоку, натянутую поперек оконного проема, и почувствовал, как жар его тела просачивается сквозь тонкую тюремную одежду, пока его сердце не стало похоже на зазубренный кусок стекла, застрявший в горле. Когда этот длинный, медленный поезд с грохотом проезжал через Уральские горы в Сибирь, по покрытым инеем вагонам распространилось невысказанное знание о том, что даже те, кто может вернуться, никогда не будут прежними. До конца их жизни на них будет лежать печать Гулага; безошибочная пустота их взгляда, бледность их щек, то, как они спали, свернувшись калачиком, копя последнюю искру тепла.
  
  Пока Васко беспомощно стоял перед ним, терпеливо ожидая своей смерти, Пеккала видел, как годы исчезают с его лица, словно слои кожуры с луковицы, пока он не увидел ребенка, испуганного и сбитого с толку, отправляющегося в то самое путешествие через Сибирь.
  
  Как будто вес его револьвера внезапно стал невыносимым, Пеккала опустил пистолет. ‘Иди’, - прошептал он. ‘Найди свой собственный путь в забвение’.
  
  Руки Васко медленно опустились по бокам. ‘Это какой-то трюк?’ он спросил.
  
  ‘Уходи!’ - повторил Пеккала, повысив голос. ‘Пока я не передумал!’
  
  Холодный ветер прошелся по верхушкам деревьев, сбрасывая с ветвей струйки мелкого снега. Блестящие хлопья осыпали одежду двух мужчин, тая крошечными капельками на их коже.
  
  Не говоря больше ни слова, Васко повернулся и побежал.
  
  Пеккала прислушался к своим шагам, тихо удаляющимся по усеянной сосновыми иголками земле. Затем он вздохнул и убрал ружье.
  
  *
  
  Солнце уже село к тому времени, когда Поскребычев отправился на аэродром в "Паккарде" американского производства, личном автомобиле Сталина, который находился в гараже Кремлевского автопарка. Его первоначальный вес в 6000 фунтов был увеличен до 15 000 фунтов за счет добавления бронированного покрытия, которое включало оконное стекло толщиной в три дюйма, способное выдержать прямую очередь из пулемета.
  
  Ахатов сел сзади. С довольным стоном он растянулся на мягком кожаном сиденье. ‘Какой это аэродром?’ - спросил он.
  
  ‘Крылова", - ответил Поскребычев и, говоря это, достал из нагрудного кармана конверт и бросил его через плечо на колени Ахатову.
  
  Ахатов разорвал конверт и достал из него банкноты. Раздался быстрый трепещущий звук, когда он позволил банкнотам перекатиться через его большой палец. ‘Кое-что я скажу о твоем боссе", - сказал Ахатов, засовывая деньги в карман. ‘Он вовремя платит свои долги’.
  
  Поскребычев не ответил. Он уставился на дорогу, вырисовывающуюся из темноты, его руки на руле побелели костяшками пальцев.
  
  Вскоре они выехали за пределы города. Звезды сгустились над неровной черной линией горизонта.
  
  Ворота аэродрома Крылова были открыты. Высокие металлические заборы, увенчанные мотками колючей проволоки, уходили в темноту.
  
  ‘Почему здесь нет огней?’ - спросил Ахатову.
  
  ‘Отключено электричество", - ответил Поскребычев. ‘Военный устав’. "Паккард" покатил по железнодорожной станции, пока не остановился в пустом ангаре. Тормоза заскрипели, когда Поскребычев остановил машину. ‘Мы немного рановато", - сказал он, заглушая двигатель. ‘Самолет еще не прибыл. Возможно, вам захочется размять ноги, товарищ Ахатов. Вы пробудете в этом самолете некоторое время.’
  
  ‘Неплохая идея", - сказал Ахатову.
  
  Двое мужчин вышли из машины.
  
  ‘Прекрасная ночь", - сказал Ахатов, глядя на небо.
  
  ‘Так и есть", - согласился Поскребычев и, говоря это, вытащил из кармана револьвер "Наган" и выстрелил Ахатову в затылок.
  
  Ахатов упал на колени, а затем перевернулся на бок.
  
  Выстрел эхом прокатился по пустынной взлетно-посадочной полосе и по пустым зданиям Крылова. Станция была закрыта шесть месяцев назад, после того как было обнаружено, что главная взлетно-посадочная полоса была построена над родником и подвержена неожиданным наводнениям. В Перовичах только что было завершено строительство нового объекта, и именно здесь самолет, направлявшийся в Ровно, с работающими двигателями ждал пассажира, который никогда не прилетит.
  
  Поскребычев уставился на тело Ахатова. Пуля прошла через лоб мужчины, чуть выше линии роста волос, оставив в черепе Ахатова дыру размером с карманные часы.
  
  Поскребычев никогда раньше никого не убивал, и теперь он подтолкнул Ахатова носком ботинка, как будто не был уверен, что правильно выполнил свою работу. Затем он присел на корточки, как маленький мальчик, медленно протянул руку и коснулся кончиком пальца открытого правого глаза Ахатова.
  
  Удовлетворенный, Поскребычев принялся за работу, снимая с Ахатова пальто, которым он затем обернул голову мертвеца. Как только он выполнил это задание, он погрузил Ахатова в багажник "Паккарда" и поехал на север, в сторону деревни Степанин, где у его родителей когда-то был летний коттедж.
  
  Однако, не доезжая до деревни, Поскребычев свернул на боковую дорогу и въехал в лесистую местность, где когда-то был сланцевый карьер. Карьер был заброшен задолго до этого, и глубокая яма, из которой был извлечен сланец, теперь была заполнена водой. Мальчиком Поскребычев часто приходил сюда со своими родителями, чтобы поплавать в светящейся зеленой воде.
  
  Он подал "Паккард" задним ходом, насколько осмелился, к краю карьера. Затем он остановил машину, вышел и подошел к краю. Это был долгий путь вниз, достаточный, чтобы вызвать у него головокружение, и он быстро попятился.
  
  Поскребычев вытащил тело Ахатова из машины, дав ему тяжело упасть на землю. Затем он опустился на колени и, используя всю свою силу, скатил труп с края обрыва. Ахатов падал, волоча конечности, пока не плюхнулся в озеро карьер, оставив ореол в черноте воды. Некоторое время труп плавал на поверхности, бледный и мерцающий. Затем он погрузился во тьму.
  
  Прежде чем сесть обратно в машину, Поскребычев выбросил орудие убийства в карьер. Наган принадлежал его дяде, который носил его во время Первой мировой войны и подарил своему племяннику в тот день, когда тот впервые поступил на службу в кремлевский аппарат. Но Поскребычев никогда не носил оружия. С того дня и по сей день Наган был спрятан в металлической банке с рисом на его кухне.
  
  Перед возвращением в Москву Поскребичев поехал на аэродром Перовичи, где обнаружил, что "Лавочкин" все еще ждет.
  
  ‘Поторопись!’ - крикнул пилот, когда Поскребычев вышел из "Паккарда" и подошел к самолету. ‘Я и так потратил достаточно топлива’.
  
  ‘Я не ваш пассажир!’ Поскребычев прокричал, перекрывая грохот двигателя самолета Шевцова, похожий на шум циркулярной пилы.
  
  Пилот вскинул руки. ‘Тогда где же он, черт возьми?’
  
  ‘Он не придет’.
  
  ‘Но у меня есть приказ лететь этим самолетом в Ровно!’
  
  ‘О, ты все еще идешь туда", - сказал ему Поскребычев.
  
  ‘ Без пассажира? ’ изумленно переспросил пилот. ‘ Но сколько топлива потребуется на это...
  
  ‘Вы осмеливаетесь, ’ заорал Поскребичев, ‘ подвергать сомнению волю товарища Сталина?’
  
  ‘Нет!’ - поспешно ответил пилот. ‘Дело не в этом...’
  
  ‘Тогда вперед!’ - крикнул Поскребычев особенно пронзительным тоном, который он применял ко всем, кто был ниже его. ‘Поднимайтесь в небо и уходите, и я забуду ваши самоубийственные воззвания!’
  
  Через несколько минут самолет исчез в ночном небе.
  
  Возвращаясь в Москву, Поскребычев понял, что почти не думал обо всем, что только что сделал. У него не было времени обдумать свои действия и взвесить риски. Поскребычев просто сразу решил, что Ахатова нужно остановить. Теперь он задавался вопросом, поймают ли его, но эти мысли были смутными и мимолетными, как будто риск принадлежал кому-то, кого он встретил во сне. Теперь ничего не оставалось делать, решил Поскребычев, кроме как продолжать, как будто ничего необычного не произошло. Он задавался вопросом, на что похожа храбрость. Он никогда раньше не был храбрым . Он был хитрым, трусливым и пресмыкающимся, но никогда по-настоящему храбрым. До сих пор такая возможность не представлялась. Когда он мчался по пустым, замерзшим дорогам к видневшимся вдалеке огням Москвы, ровный гул двигателя V12, казалось, достиг идеального равновесия, как это иногда бывает с двигателями ночью, и Поскребичева наполнили странный прилив энергии и душевного спокойствия, как будто боги говорили ему, что с ним ничего не случится.
  
  Вернув "Паккард" в автопарк Кремля, Поскребычев вернулся в свой офис, чтобы собрать кое-какие документы, прежде чем отправиться домой.
  
  Войдя в комнату, он включил свет и ахнул.
  
  Сталин сидел за своим столом.
  
  ‘Товарищ Сталин?’ - пролепетал Поскребычев. ‘Что вы там делаете, один и в темноте?’
  
  ‘Ты водил мой "Паккард"".
  
  ‘Да, товарищ Сталин’.
  
  ‘Это моя машина! Она не для того, чтобы бегать по поручениям’.
  
  ‘Но это единственное транспортное средство, пункт назначения которого никогда не указан в судовом журнале автопарка, товарищ Сталин’.
  
  Сталин на мгновение замолчал. ‘Да, ’ сказал он наконец, ‘ при данных обстоятельствах, я полагаю, имеет смысл использовать это’. Сталин поднялся из-за стола. ‘Но если я найду хоть одну царапину на краске, ты ответишь за это, я обещаю’.
  
  ‘Да, товарищ Сталин’.
  
  ‘ Сибиряка высадили? - спросил я.
  
  ‘Я справился с этим сам", - ответил Поскребычев.
  
  Перед тем как покинуть комнату, Сталин сделал паузу и повернулся к своему секретарю. ‘Я знаю, что вы думаете о моем решении, но со временем вы увидите, что все, что было сделано, к лучшему’.
  
  ‘Я уже вижу это, товарищ Сталин’.
  
  Какое-то мгновение Сталин просто смотрел на Поскребичева, словно пытаясь осознать смысл его слов. Затем он что-то неопределенно хмыкнул, вышел и закрыл дверь.
  
  *
  
  Пеккала поднял Малашенко, отнес его к джипу и положил его тело поперек задних сидений.
  
  К тому времени солнце село, и тьма, казалось, поднималась из-под земли.
  
  Он вернулся в хижину, взял керосиновую лампу и разбил ее о стену. Топливо расплескалось по голым поленьям, стекая в лужу на полу. После этого Пеккала зажег спичку из коробки, которую он нашел на подоконнике. Когда он поджег керосин, жемчужно-белое пламя побежало по полу и стенам, и Пеккала попятился из хижины, прикрывая лицо одной рукой.
  
  Он быстро сел за руль джипа, включил его фары с мигалками и помчался обратно по тропе. Колеса завертелись и занесло в грязи, а тело человека, который спас ему жизнь, дернулось на заднем сиденье, как будто пульс вернулся в его вены.
  
  Пока Пеккала вел машину, он думал о том, что сказал Васко о втором задании. Возможно, мужчина лгал, хотя он сомневался в этом. На протяжении многих лет Пеккала расследовал многочисленные заговоры с целью убийства Сталина. Большинство из них оказались не более чем слухами, а остальные были пресечены задолго до того, как они превратились в реальные угрозы. Но Канарис был грозным противником. Сталин признался Пеккале, что единственным человеком, который действительно заставлял его опасаться за свою жизнь, был адмирал. Годом ранее опасения Сталина почти стали реальность, когда немецкий заговор с целью его убийства на конференции в Тегеране был раскрыт только случайно. К счастью, полномочия адмирала были подорваны продолжающейся борьбой между СС и абвером, которая ослабила оба отделения немецкой разведки. Это ожесточенное соперничество вынудило Канариса проводить операции, настолько секретные и сложные, что даже те, кто находился в немецком верховном командовании, не знали об их существовании. Хотя Васко дал Пеккале мало поводов для продолжения, возможность того, что Канарис мог задумать и привести в действие еще один заговор с целью убийства Сталина, была очень реальной. Однако Пеккала мало что мог сделать, кроме как передать сообщение в Кремль, как только он прибудет в Ровно, и надеяться, что Москва серьезно отнеслась к его предупреждению.
  
  Когда Пеккала проезжал окраину города, он заметил столб дыма, поднимающийся из центра, его чернота заслоняла звезды. Он поймал себя на том, что задается вопросом, что вообще осталось гореть в Ровно. Город был практически сожжен в многочисленных сражениях и воздушных налетах, обрушившихся на него.
  
  Чем ближе Пеккала подходил к гарнизону, тем яснее ему становилось, что огонь исходит из самого здания. Подъехав к баррикаде, он вылез из джипа и присоединился к толпе солдат, наблюдавших за пожаром. Никто не предпринял никаких попыток потушить огонь. Вместо этого они, казалось, довольствовались тем, что смотрели на перевернутые водопады дыма и пламени, вырывающиеся из оконных рам.
  
  Ближе всех к аду стоял коммандер Чаплински, его закопченное лицо блестело от пота. В одной руке Чаплинский держал бутылку бренди, а в другой - оторванную трубку полевого телефона. Обтянутый тканью шнур, который когда-то крепил его к корпусу радиоприемника, был разорван, и теперь с приемника свисали только разноцветные нити провода.
  
  ‘Что случилось?’ - спросил Пеккала, подходя и становясь рядом с Чаплинским.
  
  Командир бросил на него взгляд, поросячий от опьянения. ‘Никто не знает наверняка’, - ответил он. ‘Должно быть, во время боя пострадал какой-то из наших складов боеприпасов. К тому времени, когда мы поняли, что место горит, было уже слишком поздно. Это было все, что мы могли сделать, чтобы вывести всех оттуда до того, как место начало обрушиваться само на себя. Помогли партизаны. Слава Богу, нам не пришлось их убивать. Как раз перед тем, как пожар вынудил нас покинуть здание, мы получили сообщение из Москвы, приказывающее нам отменить нашу атаку на Atrads.’
  
  Его прервал глухой удар обвалившегося потолка. Гейзер искр вырвался через щель в том, что раньше было входными дверями здания. Сами двери лежали расплющенными на земле, словно сбитые с ног давкой.
  
  ‘Есть ли какой-нибудь способ, которым я могу связаться с Москвой?’ - спросил Пеккала. ‘Это может быть срочно’.
  
  Чаплинский протянул сломанный радиоприемник. ‘Это все, что осталось от нашего оборудования. После последнего сообщения из Москвы все сгорело’. Он презрительно отбросил трубку в сторону. "Мы отрезаны от мира, инспектор, и, может быть, это и неплохо!" - сказал он, передавая бренди Пеккале.
  
  Пеккала взял бутылку и поднял ее на фоне пламени. На этикетке, не совсем скрытой названием ‘Круг’, которое было нацарапано поперек нее черным карандашом, Пеккала прочел слова "Арманьяк Барон де Сигоньяк", а также дату 1940 года. Он задавался вопросом, какое странное путешествие привело его в это место. Сквозь темно-зеленое стекло он видел, как колышется жидкость. Прошло много времени с тех пор, как ему предлагали что-либо, кроме самахонки, которую Барабанщиков собственноручно варил в старой ванне с гусиными лапками и к которой Пеккала благоразумно не притронулся. Поднеся бутылку к губам, он отпил и почувствовал, как тихий огонь бренди, словно крылья, расправляется в его груди.
  
  ‘Где мой водитель, Золкин?’ - спросил Чаплинский, забирая бутылку у Пеккалы. ‘Это он спит на заднем сиденье джипа?’
  
  ‘Нет", - ответил инспектор. ‘Это партизан по фамилии Малашенко. Он был одним из людей Барабанщикова’.
  
  ‘ Был?’
  
  ‘Это то, что я сказал", - ответил Пеккала.
  
  ‘Что ж, уведите его оттуда, пока он не залил кровью сиденья! И вообще, где Золкин? Он дезертировал? Я никогда не доверял этому человеку. Я прикажу его пристрелить, клянусь!’
  
  ‘Сержант Золкин не дезертировал", - заверил его Пеккала. ‘Не так давно он вылетел в Москву на самолете в компании моего помощника, майора Кирова. Он уговорил себя стать моим водителем. У меня не было возможности сказать тебе раньше.’
  
  ‘Добро пожаловать к нему", - сказал Чаплинский. ‘В здешних краях нетрудно найти водителей. У нас не хватает транспортных средств, не говоря уже о запасных частях для ремонта. Думаю, я не могу винить его за то, что он ушел’. Он поднял свою бутылку над погребальным костром гарнизона. ‘Кто бы не променял Москву на это?’
  
  ‘Он сказал, что его самым большим желанием было пожать руку Иосифу Сталину, и он вполне может получить шанс до конца этого дня’.
  
  Чаплинский тупо уставился на него. ‘Вы, должно быть, ошибаетесь, инспектор. Золкин - последний человек, который захотел бы аудиенции у Сталина’.
  
  ‘Почему ты так говоришь?’
  
  ‘Его семья раньше была фермерами на севере Украины, но они умерли от голода, когда Сталин приказал коллективизировать фермы. Золкин - единственный, кто выжил, и если верить историям, которые о нем рассказывают, он сделал это, съев плоть своих родителей. Такой человек, как этот, - Чаплинский сделал паузу, чтобы экстравагантно рыгнуть, - из тех, кто может затаить обиду.
  
  Пока Чаплинский продолжал разглагольствовать, в голове Пеккалы промелькнула одна мысль. Если бы я был Канарисом, подумал он, Золкин - именно такой человек, которого я хотел бы завербовать. Как личный водитель Якушкина, он тоже был бы переведен обратно в Москву. Оказавшись там, Якушкин был бы в прямом контакте с высокопоставленными членами кремлевской администрации, включая Сталина. Водители регулярно сопровождали офицеров, которым они служили, на встречи, действуя частично как телохранители, а частично как носильщики багажа с портфелями, полными документов, необходимых при каждой презентации высшему командованию. Золкин, естественно, был вооружен. Все водители были вооружены. Возможно, убийство Якушкина не было спланировано. Командир просто оказался не в том месте, когда Васко отправился на поиски информации о местонахождении майора Кирова. Поскольку Васко не знал ни личности второго агента, ни деталей его миссии, он понятия не имел, что поставил под угрозу всю миссию.
  
  Если Золкин действительно был вторым агентом, его роль в заговоре с целью убийства могла закончиться смертью Якушкина. Вместо этого сержант только что рассказал о своем пути к самолету, летящему в Москву, и встрече с самим Сталиным.
  
  И я тот, кто сделал это возможным, подумал Пеккала, и ужас подступил к его горлу. Через несколько часов Золкин будет в Кремле. Если он сможет выполнить свою задачу, умрет не только Сталин. Жизни Кирова и Барабанщикова также находятся в серьезной опасности.
  
  ‘Конечно, - продолжал Чаплинский, - есть и другие виноватые, помимо Босса. Некоторые говорят, что в этом вообще не было вины Сталина. Некоторые даже говорят...’
  
  ‘Я должен передать сообщение в Москву!’ - перебил Пеккала. ‘Чаплинский, это очень важно’.
  
  ‘Я же сказал тебе, рации пропали. Сгорели дотла. Единственный способ связаться с Москвой - это сесть на самолет и самому отправиться туда с сообщением’.
  
  ‘Какой самолет?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘ Тот, который приземлился около получаса назад, хотя трудно сказать, что именно он здесь делает. Все это очень странно. Он вез приказ из Москвы доставить пассажира. Дело в том, что с ним не было никаких пассажиров.’
  
  ‘Где сейчас самолет?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘На взлетно-посадочной полосе в Обарове, но если вы хотите попасть на борт, вам лучше поторопиться. Пилот сказал, что, как только его самолет будет заправлен, он сразу же отправится туда, откуда прилетел.’
  
  Едва эти слова слетели с губ Чаплински, как Пеккала бросился обратно к машине, завел двигатель и направился в сторону Обарова.
  
  ‘Во что бы то ни стало, возьми мой джип!’ Чаплинский крикнул ему вслед. ‘Ты уже украл моего водителя’.
  
  Но Пеккала уже ушел.
  
  *
  
  Васко бежал изо всех сил в течение получаса, следуя смутным очертаниям лесной тропинки, прежде чем, наконец, позволил себе замедлиться. К этому времени он был глубоко в лесу и не был уверен в своем местонахождении. Только когда луна поднялась над деревьями, Васко даже понял, в каком направлении он направлялся. Его единственной мыслью было убраться подальше. То, что человек, которого он поклялся убить, сохранил ему жизнь, превратило разум Васко в осиное гнездо смятения. Но гнев все еще был там, свернувшись змеей в его кишках и нашептывая ему, что все, что сказал Пеккала, было ложью. Васко слушал его терпеливый и знакомый голос, требующий крови за кровь.
  
  В странном, отливающем оружейным металлом синем свете полной луны Васко направился на запад, к немецким позициям, пройдя в двух шагах от места, где кузнец Гудзик лежал голый и замороженный среди костей бывших клиентов.
  
  *
  
  Самолет Лавочкина, на котором летел Пеккала, будучи быстрее полностью загруженного грузового самолета, перевозившего Барабанщикова, прибыл в Москву всего через полчаса после приземления остальных.
  
  Вскарабкавшись в машину диспетчера, Пеккала помчался в сторону Кремля, нажимая на клаксон на каждом перекрестке.
  
  ‘Инспектор!’ Поскребычев вскочил на ноги, когда Пеккала вошел в кабинет. ‘Я знал, что вы вернетесь к нам!’
  
  Запыхавшийся, с дикими от усталости глазами Пеккала провел пальцем по горлу, мгновенно заставив Поскребичева замолчать. Другой рукой он вытащил "Уэбли" из кармана пальто.
  
  При виде пистолета выражение лица Поскребычева сменилось с радости на крайнее замешательство. ‘Почему вы достали оружие?’ - выдохнул он. ‘Ты знаешь, что здесь ты не можешь этого сделать!’
  
  Пеккала указал на двери в кабинет Сталина. ‘Кто сейчас в этой комнате?’ - требовательно спросил он.
  
  ‘Еще бы, майор Киров! И этот партизанский лидер Барабанщиков. И товарищ Сталин, конечно, тоже. Партизан попросил личной аудиенции у Сталина, которая была предоставлена. Майор Киров как раз заканчивает свой отчет, а затем он оставит их одних заниматься своими делами.’
  
  ‘ А как насчет Золкина? - спросил я.
  
  ‘Водитель?’ Поскребычев пожал плечами. ‘Он пришел и ушел. Киров представил его товарищу Сталину. Они пожали друг другу руки, Сталин поставил автограф на обратной стороне своей пропускной книжки, а затем Золкин извинился и ушел.’
  
  ‘Он ушел?’ Пеккала выглядел ошеломленным.
  
  ‘Да!’ - настаивал Поскребычев. ‘В последний раз я видел сержанта Золкина, когда он направлялся в автопарк, где ваша "Эмка" хранилась с момента отъезда майора Кирова. Я так понимаю, что сержант будет вашим новым водителем.’
  
  Пеккала прислонился спиной к дверному косяку. ‘ Я думал... . ’ начал он, но его слова замерли в тишине.
  
  ‘Инспектор, не рискуйте своей жизнью", - взмолился секретарь. ‘Я знаю, что ты, должно быть, чувствуешь, но все хорошее, что ты сделал для этой страны, будет растрачено в мгновение ока, если ты вот так прольешь его кровь’.
  
  Пока эти слова эхом отдавались в голове Пеккалы, он вспомнил обещание, данное им давным-давно, зимним днем, когда он сидел со своим другом у пепла все еще тлеющего костра. И вдруг он понял, за кем гнался все это время.
  
  Двойные двери распахнулись, когда Пеккала вошел в комнату.
  
  Трое мужчин повернулись и уставились на него.
  
  Сталин был на ногах, сидел на переднем краю своего стола, сложив руки на груди, вытянув и скрестив ноги так, что только пятки касались земли. При виде Инспектора, размахивающего пистолетом, глаза Сталина расширились от изумления.
  
  Перед ним стояли Киров и Барабанщиков.
  
  В тот момент, когда вошел Пеккала, руки Кирова были подняты, когда он описывал какое-то событие в их путешествии. Теперь он замер, его руки застыли в воздухе, как будто держали невидимый мяч.
  
  Единственный, кто двигался, был Барабанщиков. ‘Привет, старый друг", - сказал он Пеккале и, говоря это, вытащил маленький автоматический пистолет "Маузер" из кармана своего изодранного пальто. Но вместо того, чтобы направить пистолет на Пеккалу, он направил его на Сталина.
  
  ‘Барабанщиков, - прошептал Киров, - ты что, совсем с ума сошел?’
  
  ‘Что все это значит?’ - взревел Сталин, не сводя глаз с пистолета Барабанщикова. ‘Опустите оружие! Это не какой-нибудь грязный перекресток в лесу, где вы можете грабить и убивать сколько душе угодно. Это Кремль! Как вы собираетесь выбраться отсюда живым?’
  
  ‘Это никогда не входило в мои намерения", - ответил Барабанщиков.
  
  ‘Я предложил вам мир!’ - взревел Сталин.
  
  ‘Я видел то, что ты называешь покоем. Все, что ты дал нам, было другим способом умереть. Для нас ничего не изменится, пока ты все еще жив’.
  
  Пеккала медленно поднял "Уэбли", пока его прицел не остановился на Барабанщикове. ‘Зачем ты это делаешь?’ - спросил он.
  
  "В тот день меня остановили на блокпосту в Ровно" в то же время, когда тебя арестовали на другом конце города, все пошло не совсем так, как я тебе говорил. Один из моих бывших студентов, который присоединился к украинской полиции, охранял блокпост. Он сразу узнал меня, и меня доставили в штаб немецкой полевой полиции. Командира звали Круг, и он объяснил, что знает, где мы находимся, и что они уже составили план по нашему уничтожению. Но затем он предложил мне шанс поработать с ними, в обмен на что он сохранил бы мою жизнь и жизни всех в нашей группе. У меня не было выбора, поэтому я согласился. С того дня я держал его в курсе всего, что происходило в Красном лесу. И когда я сказал врагу, что ты присоединился к нам, они сделали ставку на то, что однажды ты можешь привести меня к самому Сталину. Как вы можете видеть, они были правы. Вы однажды спросили меня, как нам удалось выжить. Что ж, вот ваш ответ.’
  
  ‘Ты помнишь клятву, которую мы дали?’ - спросил Пеккала.
  
  ‘Чтобы сделать все, что в наших силах хорошего", - ответил партизан.
  
  ‘И остаться в живых!’ - крикнул Пеккала. ‘Ты помнишь это?’
  
  ‘Да, старый друг, ’ сказал Барабанщиков, ‘ но я устал тихо ступать по этому миру’.
  
  Воздух сотряс выстрел, оглушительный в замкнутом пространстве комнаты.
  
  Но стрелял не Пеккала.
  
  В ту секунду, когда Барабанщиков повернул голову к Инспектору, Киров потянулся за своим пистолетом. Он выстрелил партизану почти в упор в бок, так близко, что ткань куртки Барабанщикова задымилась, когда партизан соскользнул на пол.
  
  В момент выстрела Сталин вскрикнул и отпрянул, закрыв лицо руками. Теперь он медленно опустил руки и посмотрел на свою грудь, ища рану, которая, как он был уверен, должна была быть у него. Он лихорадочно провел пальцами вверх и вниз по рукам и провел кончиками пальцев по щекам в поисках крови. Ничего не найдя, Сталин начал смеяться. Он подошел к умирающему Барабанщикову и начал яростно пинать его ногами.
  
  Партизан был все еще жив, но он едва дышал. Он продолжал моргать глазами, как будто хотел рассеять темноту, которая надвигалась на него.
  
  ‘ Товарищ Сталин. . ’ Мягко сказал Киров.
  
  Непристойно хихикая, Сталин продолжал бить ногой в живот мужчины, в то место, куда вошла пуля, пока носок его ботинка из телячьей кожи не стал скользким от крови.
  
  ‘Хватит!’ Голос Пеккалы взорвался.
  
  Только теперь Сталин остановился. Он резко повернул голову и уставился на Инспектора, в его желто-зеленых глазах светилось безумие. ‘Грязные партизаны!’ - прорычал он. ‘Я сотру их всех с лица земли’.
  
  ‘За этим не стояли партизаны", - сказал Пеккала.
  
  ‘Тогда кто был?’ Требовательно спросил Сталин.
  
  ‘Адмирал Канарис’.
  
  При звуке этого имени Сталин замер. ‘ Канарис, ’ прошептал он, и выражение ужаса промелькнуло на его лице. Он отошел от Барабанщикова, обошел вокруг стола и сел в свое кресло. Дрожащими руками Сталин зажег сигарету, горящий кончик затрещал, когда он втянул дым в легкие. Медленно безумие исчезло из его глаз. ‘Ты чертовски долго добирался сюда", - сказал он.
  
  Двое охранников скользнули в комнату с автоматами наготове. Они в замешательстве оглядывались по сторонам, пока их взгляды не остановились на партизане.
  
  Барабанщиков был мертв, его когтистые руки все еще зажимали рану.
  
  Крики эхом разнеслись по коридору, когда еще больше охранников бросились вверх по лестнице, карабкаясь в своих подкованных ботинках.
  
  ‘Отошлите всех остальных, ’ приказал Сталин, ‘ а вы двое можете убрать этот беспорядок’. Он указал на тело партизана, оставляя в воздухе след дыма от своей сигареты.
  
  Охранники выволокли Барабанщикова за ноги, испачкав красный ковер более темным оттенком крови.
  
  ‘Поскребычев!’ Сталин позвонил в приемную.
  
  Мгновение спустя секретарь выглянул из-за угла. Как только он услышал выстрел, он заполз под свой стол и остался там. Только когда охранники вбежали в комнату Сталина, он почувствовал, что можно безопасно выйти. ‘Да, товарищ Сталин?’ спросил он дрожащим голосом.
  
  ‘Отправьте сообщение Ахатову. Скажите ему, что в его услугах больше не нуждаются’. Сталин в последний раз затянулся сигаретой, прежде чем затушить ее в своей и без того переполненной пепельнице. ‘Майор Киров, ’ сказал он так небрежно, как только мог, ‘ я должен поблагодарить вас’.
  
  ‘Ты должен ему больше, чем это", - сказал Пеккала, прежде чем Киров успел ответить.
  
  Сквозь стиснутые зубы Сталину удалось улыбнуться. "Я вижу, что время, проведенное вами среди дикарей, никак не улучшило ваши манеры’.
  
  ‘ Инспектор, ’ поспешно сказал Киров, ‘ машина ждет.
  
  ‘Конечно, иди, Пеккала’. Сталин отмахнулся от него. ‘Только на этот раз не так далеко’.
  
  *
  
  В тот вечер, после посещения своей квартиры, где он принял свою первую горячую ванну более чем за год, Пеккала вернулся в свой офис. Когда он поднимался по лестнице в офис на пятом этаже, зимний закат отбрасывал свой медный свет на пыльные оконные стекла, освещая облупившуюся краску на перилах и потертые деревянные ступени под его ногами. Это было так знакомо ему, что на мгновение все время, прошедшее с тех пор, как он в последний раз ступал сюда, показалось ему не более материальным, чем тонкая ткань сна.
  
  Когда Пеккала поднялся на четвертый этаж, он почувствовал запах еды. ‘Шашлык", - пробормотал он себе под нос. Жареная баранина, маринованная в гранатовом соке и подаваемая с зеленым перцем поверх риса, была одним из его любимых блюд. Затем он вспомнил, что сегодня пятница.
  
  Киров не забыл их старый ритуал - ужин, приготовленный на дровяной плите в их офисе в конце каждой недели.
  
  Пеккала улыбнулся, открывая дверь, поворачивая старую медную ручку кончиками пальцев движением настолько отработанным, что оно не требовало сознательной мысли.
  
  Внутри ждал Киров. ‘Ты как раз вовремя", - сказал он. Он убрал со столов и стащил их вместе, чтобы получился стол. На столах, голые деревянные поверхности которых были испачканы накладывающимися друг на друга кольцами от бесчисленных стаканов чая, стояли тяжелые белые тарелки с едой.
  
  Елизавета тоже была там, сжимая в руках блюдо с пельменями с джемом - подарок сержанта Гаткиной.
  
  ‘Скажи Изумрудному Глазу, ’ прошептала Гаткина на ухо Елизавете, - что там, откуда они пришли, есть еще!’
  
  ‘ Надеюсь, вы не удивлены, увидев меня здесь, инспектор, ’ нервно сказала Елизавета, ставя блюдо на стол.
  
  ‘Я был бы удивлен, если бы это было не так", - ответил Пеккала.
  
  ‘Прежде чем мы сядем за стол, ’ сказал Киров, потирая руки, ‘ я должен сделать объявление’.
  
  ‘Вы двое собираетесь пожениться’.
  
  Киров закатил глаза. ‘Ты мог бы по крайней мере притвориться, что не догадался’.
  
  ‘Ты бы мне не поверил, даже если бы я попытался", - заметил Пеккала. ‘Кроме того, ’ он кивнул на Елизавету, - "она носит кольцо’.
  
  ‘Я подумала, заметишь ли ты", - сказала она, протягивая ему руку, чтобы он увидел.
  
  ‘ Это всего лишь маленький бриллиант, ’ пробормотал Киров, ‘ но так уж обстоят дела...
  
  ‘Маленький!’ Взяв Елизавету за руку, Пеккала изучал кольцо. ‘Я его едва вижу’.
  
  Елизавета отдернула руку. ‘ Почему ты говоришь такие вещи? ’ потребовала она ответа с нарастающим гневом в голосе.
  
  ‘Потому что я думаю, что ты можешь сделать лучше", - сказал Пеккала. Говоря это, он достал из кармана грязный носовой платок и бросил его на стол.
  
  ‘ И что нам прикажете с этим делать? - спросил я.
  
  ‘Рассматривай это как подарок’.
  
  ‘Ты сумасшедший!’ - сказала Елизавета. "Я всегда говорила, что ты сумасшедший’. Она схватила носовой платок и швырнула его в Кирова. ‘Избавься от этой грязной штуки!’
  
  ‘ Итак, ’ сказал Киров, поймав носовой платок. - Я уверен, что этому есть логическое объяснение, - добавил более тихим голосом, - хотя, что это могло бы быть. . Он снял с плиты одну из круглых железных пластин и как раз собирался бросить платок в огонь, когда заметил узел, завязанный в одном из углов. Поставив железную тарелку на место на плите, он начал отдирать скомканную тряпку, пока что-то не выпало и не загремело на пол.
  
  ‘ Что это? ’ спросила Елизавета.
  
  Киров наклонился и вгляделся в предмет. ‘Это похоже на бриллиант", - прошептал он.
  
  Теперь Елизавета пришла посмотреть. "Это это бриллиант. Это самый большой бриллиант, который я когда-либо видела!’
  
  Удовлетворенно ухмыляясь, Пеккала наблюдал за их изумлением.
  
  Киров наклонился и поднял драгоценный камень. ‘Где, черт возьми, вы это взяли, инспектор?’ спросил он, держа бриллиант между большим и указательным пальцами.
  
  ‘От старого знакомого", - ответил Пеккала и, говоря это, подумал о Максимове, отправляющемся в одиночестве через замерзшее озеро. ‘Я думаю, он хотел бы, чтобы это было у тебя’.
  
  Елизавета приложила руку ко лбу. ‘И я только что назвала тебя сумасшедшей, не так ли?’
  
  ‘Из того, что я слышал, ’ ответил Пеккала, ‘ ты называл меня и похуже этого’.
  
  Елизавета повернулась и свирепо посмотрела на Кирова.
  
  Киров открыл рот, но телефон зазвонил прежде, чем он смог заговорить.
  
  Его резкий грохот напугал всех в комнате.
  
  Пеккала поднял трубку.
  
  ‘Держись за товарища Сталина!’ Пронзительная команда Поскребичева сверлила его ухо.
  
  Пеккала терпеливо ждал.
  
  Мгновение спустя тихий голос прошелестел сквозь помехи, как шепот в темноте. ‘Это ты, Пеккала?’
  
  ‘Да, товарищ Сталин’.
  
  ‘Я подумал, что вам, возможно, будет интересно узнать, - сказал Сталин, - что командир Чаплинский смог договориться с партизанами о прекращении огня. Они сложили оружие. Эти люди, возможно, не осознают этого, Пеккала, но они обязаны тебе своими жизнями.’
  
  ‘Это Барабанщиков заслуживает похвалы", - ответил Пеккала.
  
  ‘Барабанщиков!’ - Выпалил Сталин в телефонную трубку. ‘Этот предатель получил именно то, что заслужил, и я намерен сообщить этим партизанам, что за человек ими руководил’.
  
  ‘Почему ты думаешь, что они тебе поверят?’
  
  ‘Они должны! Это правда’.
  
  ‘И когда вы скажете им, что он был застрелен в Кремле комиссаром Красной Армии, находясь под вашей личной защитой — все это правда, - как вы думаете, сколько времени пройдет, прежде чем они снова возьмутся за оружие?’
  
  Последовала пауза. ‘Возможно, вы правы", - признал Сталин. ‘Что вы предлагаете мне с этим делать?’
  
  ‘Дай Барабанщикову медаль", - сказал Пеккала. ‘Самую высокую, какая у тебя есть’.
  
  ‘Что?’ - прорычал Сталин. ‘Ты забыл, что он только что пытался убить меня?’
  
  ‘Вы бы предпочли, чтобы адмирал Канарис точно знал, как близко он подошел к тому, чтобы ликвидировать вас, - спросил Пеккала, - или вы бы предпочли, чтобы он думал, что его предал человек, который был верен вам все это время?’
  
  В наступившей тишине Пеккала услышал шорох, когда Сталин провел ногтями по щетине на подбородке. ‘Очень хорошо’, - наконец пробормотал он. ‘С этого момента я объявляю товарища Барабанщикова героем Советского Союза’.
  
  ‘Это все, товарищ Сталин?’ Пеккала взглянул на пар, поднимающийся от еды на столе.
  
  ‘На самом деле, этого не произойдет. Есть кое-что, что мне нужно знать’.
  
  ‘ Да? - спросил я.
  
  ‘Если бы ты вошел в эту комнату на пятнадцать секунд позже, я был бы уже мертв. Ты знал это, но все равно вошел’.
  
  ‘Да’.
  
  ‘Почему ты оставил меня в живых, Пеккала, после всего, что я тебе сделал?’
  
  ‘Вы действительно хотите услышать ответ, товарищ Сталин?’
  
  Последовала долгая пауза. ‘Нет’, - сказал Сталин. ‘Если подумать, может быть, я и не знаю’. Не сказав больше ни слова, он повесил трубку. На мгновение Сталин обвел взглядом свой кабинет, красные бархатные шторы, портрет Ленина на стене и старые напольные часы, безмолвно стоящие в углу, словно желая убедиться, что все так и должно быть. Затем он открыл ящик своего стола, достал банку сардин в томатном соусе и открутил крышку маленьким металлическим ключиком. Он снял куртку, закатал рукава и заправил большой серый носовой платок за воротник. Но прежде чем приступить к трапезе, Сталин снял наушники, с помощью которых он слушал разговор в кабинете Пеккалы. Он дождался точного момента, когда они сели за стол, прежде чем приказать Поскребичеву позвонить. Теперь, когда Сталин услышал звон столовых приборов о тарелки, он отправил в рот одну из жирных сардин без головы. Пока он жевал, он почувствовал, как мягкие косточки хрустят у него на зубах. Остановившись, чтобы слизнуть крошечную блестящую рыбью чешую с кончиков пальцев, Сталин представил, что он там, среди них, в этой уютной маленькой комнате, разделяет тепло и смех.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"