Аннотация: Я второй раз в жизни смог оформить текстом содержимое моей больной памяти...
Как хорошо, если кто-то вызывается сам.
Избавляет от необходимости лично ткнуть пальцем, выбрав из нескольких десятков лиц: ты. Избавляет от необходимости видеть напряжение на всех лицах до выбора и облегчение - после.
Ведь выбрали кого-то другого, а не их.
Лица людей вмиг становятся похожи на сдутые воздушные шарики. Все, кроме одного - того, кого выбрали.
"Слушаюсь, командир".
"Будет исполнено, командир".
А то и просто - "Да пошел ты..."
Ведь все равно оставаться ему. И останется. Использовав единственное право на последнюю дерзость, ведь это все они - пойдут, а он - останется.
Нет, хорошо, если кто-то вызывается сам.
От этого парня такого не ожидали. Капитан даже удивился, когда он подошел к нему и просто сказал - "Я остаюсь. Уж больно место хорошее, командир."
Они опережали гончих буквально на несколько часов. Вымотанные, загнанные, в разваливающихся доспехах - сервомоторы сдыхали на глазах, не выдерживая сумасшедшего темпа. Двое суток непрерывного бега на недоступной простым людям скорости - под сорок километров в час. Двое суток, с перерывами на еду и сон не больше трех раз по три часа.
Сервомоторчики экзоскелетов разваливались на ходу от истирания. Их штатный режим работы - по два часа с восстановлением за четыре. Уж больно велика масса. Человек плюс нагрузка, в общей сложности килограммов двести...
Но они все-таки опередили гончих. Уже за спиной клещи клацнули вхолостую, разрывая пустой воздух. Но они не отступят. Не удалось загнать в капкан - будут гнать на минное поле.
Знатные гончие. Две роты серых егерей, адски выносливых тварей. Они тоже бегут двое суток. Но - безо всяких моторчиков. На своих двоих. Они могут, они гораздо выносливее людей...
Но вооружены они легче. В этом их сила и их слабость. Можно было бы принять бой, если б не крайняя измотанность личного состава. А егерей вдвое больше.
Вранье. Втрое. Их не бомбили.
И они на своей территории.
"Черт, что за попытки самооправдаться?!"
Командир сам запаленно дышал, прислонившись к дереву и стащив с головы шлем. Ни дать ни взять - загнанный конь. И таких коней у него еще девяносто штук - точно так же тяжело, со всхрипами, жадно хватающих ртом холодный воздух, грудь ходит ходуном, диафрагма, как поршень, качает в легкие кислород. Нет сил даже поесть. И времени тоже. Двое суток они живут на уколах - в предплечье, сами себе, сквозь специальную дырочку в композитном рукаве...
Физраствор с допингом. Двойными дозами. Хорошо, что нет раненых, уже нет...
А он подошел и сказал: "Я остаюсь".
Капитан недоверчиво смерил его взглядом. "Хобот", пилот боевой ходячей машины, последней, оставшейся в отряде. Командир даже не помнил, есть ли к ней боезапас. Легкий робот, последний робот. Оставленный единственно потому, что он один мог бежать наравне с людьми.
И его пилот, которого ненавидела вся рота. Мелкий, плюгавый, скандальный мужичок лет тридцати отроду, с любимым развлечением - провоцировать скандалы. С привычкой стравливать собеседников, ябедник, доносчик... Командир давно хотел от него избавиться, да все руки не доходили рапорт написать - а теперь, вишь ли, уже двое суток писать некогда и передавать некому...
Разве что чужакам на линии фронта. Или взять его в руки и прыгнуть на мину - авось добросит до своих... Если не всего целиком, то по частям хотя бы. Господь Единый, что за чушь лезет в голову...
Нет, уж от кого, от кого, а от него, "хобота", никто героизма не ожидал. Даже на ум не могло прийти.
А вот поди ж ты...
- Патроны хоть есть? - Хрипло спросил капитан.
- Так точно. Полные боеукладки.
- Оставайся.
Так просто. И не надо никаких лишних слов.
Меньше чем за час соорудили боевое гнездо. Накидали мин вокруг него, и те сами зарылись в землю, искусственный интеллект, мать его, взрывчатого предназначения... Тяжелая, уродливо копирующая человека машина шагнула в гнездо и опустилась, складываясь вчетверо. И не видать ее. И не слыхать. Сидит, не шевелится. А сектор обстрела идеальный. Известно - одна группа из долины, а вторая - по пригорку сверху. А здесь каньон между непроходимых скал. Пусть только соединятся и начнут спуск, как пули и осколки станут рвать их на части.
Даже если присмотришься, не увидишь засады. Не блеснет ни одна металлическая деталь. Да их у этой модели практически и нет... Уж что-что, а маскироваться они умели.
Капитан засекал время - еще полчаса слышались звуки боя. Взорвав тишину внезапной раскатистой бранью своих вращающихся стволов, "хобот" перешел на аккуратный сдерживающий огонь. И дальше были только полчаса отчаянной перестрелки, состоявшей из захлебывающегося лая импульсных автоматов чужаков и размеренного, лаконичного рявканья пулеметов робота. Несколько взрывов, скорее всего, реактивных гранат. Снова пальба. И - молчание.
Целых семь минут.
У роботов этого класса очень маленький боекомплект, его просто негде разместить...
Семь минут молчания. И - взрыв.
Значительно мощнее фугасных гранат егерей.
Все сделали, что должно, и случилось, чему суждено.
А остатки роты ушли. Пешком. Выбрасывая по дороге обломки доспехов с истертыми суставами сервомоторов. С наслаждением расправляя уставшие от многодневной тяжести плечи и разминая освобожденные мышцы. Вперемешку с доспехами швыряли интеллект-мины и ставили обычные гранатные растяжки, но скорее по привычке, а не по жизненной необходимости. Как это всегда бывает после длительного нечеловеческого напряжения, накатила вдруг безразличность и апатия. И словно сделала их невидимыми ото всех...
В голове у командира лениво крутились строчки из широко известной песни - "И склоны всех укрепрайонов политы кровью голубой..."