Казалось бы, кому какое дело, что у кого творится за закрытыми дверями. Но, если есть дверь, а в этой двери замочная скважина сквозной конструкции, то в ней обязательно появится любопытствующий глаз. Какие чужие секреты желает этот глаз созерцать, в общем-то, неважно, потому как благообразие не возбуждает, а все "грязные" тайны давным-давно известны, пронумерованы и занесены в реестр. Более того, все они препарированы и даже пристально рассмотрены под микроскопом. (Бедный, бедный микроскоп - ему всегда подкладывают всякую дрянь).
И, казалось бы, при ожидаемом результате любого подглядывания - "Там нет ничего новенького", интерес к шпионскому созерцанию должен был бы поутихнуть. Однако тяга ненасытного ока к загадочной замочной дыре настолько велика, что её вполне можно причислить к фундаментальным взаимодействиям, наравне с гравитацией. Потому как, убедившись в том, что "Там действительно нет ничего новенького", в следующий раз пытливый созерцатель всё равно притянется глазом к двери, ощутив волны замочного магнетизма.
***
Ивану Кузьмичу снился религиозно-догматический сон. Будто стоит он, Кузьмич, в очереди, что в твоём собесе на приём к главному. А за главного сам Апостол Пётр - сидит за столом, в амбарной книге пометочки делает да бровь супит. На столе, как положено, связка ключей от Врат Великих, чашка кофе и телефон с проводом.
Время от времени Пётр прерывает своё писание, делает глоток из чашки и громогласно требует: "Следующий!" Следующий, стуча зубами, подходит к столу и, прикрыв руками причинное место, начинает докладывать о своём житии-бытии. По окончанию доклада, Пётр отправляет соискателя благ неземных в поля ожидания или же звонит по телефону, записывая сомнительного ответчика на детектор лжи.
Когда очередь дошла до Ивана Кузьмича, телефон на столе тренькнул и из поднятой трубки кто-то объявил: "Обед!" Святой Пётр выпрямил спину, закрыл амбарную книгу и, достав из ящика пакет с бутербродами, удалился. А Кузьмич остался... И вокруг ни души. Только он, в чём мать родила, справа стол, впереди врата на пудовых петлях. А над вратами, где обычно торжествует надпись "Колхозный рынок", три пылающие буквы - "РАЙ".
Сами врата из простецкого соснового тёса: на левой створке ящик для писем и предложений, на правой - щель замочная, железом окованная. Здоровенная такая щель для ключа в палец толщиной, и из неё вроде бы райским сквознячком потягивает. От этого сквознячка Иван Кузьмич и взволновался: стал головой по сторонам вертеть да переступать с ноги на ногу. А через минуту он и почувствовал магнетическое притяжение в правом глазу. Глаз потянулся к замочной скважине, пренебрегая стараниями Кузьмича удержать его сомкнутыми веками, напряг нервные вожжи и потащил своего хозяина к вожделенной дыре.
Так глазом вперёд Иван Кузьмич и стал красться, обливаясь от страха потом, опасаясь, как бы не воротился Пётр и не застал его за постыдным шпионским намерением. А подглядеть в манящую щёлочку, ох, как хотелось, - какой он там этот рай-то? Может он, как дендрарий при зоопарке - и все ходят туда-сюда, что звери, что люди, при встрече раскланиваются да цветочки нюхают. А может и какая иная садово-парковая аномалия... С кипарисами...
Когда глаз дотащил Кузьмича до врат волшебных и ювелирно состыковался с замочной скважиной, то первое, что он увидел, был белый фасад райской конторы с мраморными колоннами и золочёной вывеской "Приём индивидуальных заявок праведников на вид райского блаженства". От увиденной картины Иван Кузьмич несколько опешил и уже хотел прижмурить соблазнённое око, дабы навести в нём требуемую глубину резкости, как услышал сзади многозначительное "кхе-кхе".
С усилием оторвавшись от наблюдения, Иван Кузьмич обернулся и увидел за спиной Петра. Тот дожёвывал бутерброд и укоризненно качал головой. В первую секунду Кузьмич, конечно же, смутился, да и кто не смутится застигнутый врасплох при подглядывании, да ещё и с голым задом? А потом вдруг почувствовал в душе давно забытую бесшабашную лихость, что, как правило, пробуждается вслед за конвульсиями какой-никакой надежды, любящей грозить пальчиком и призывать к осторожности. Кузьмич выпрямился и, указав перстом на сосновый тёс, удивлённо промычал нечленораздельное.
Святой Пётр, глядя на такое бурление чувств, дожевал бутерброд и, сжалившись, вопросил,
- Ну, что? Ну, что - м-м-м? Говорить-то можешь?
- Могу, - тут же отозвался Иван Кузьмич.
- Ну, тогда говори.
Кузьмич собрался с духом и выпалил,
- Как так - "приём индивидуальных заявок"? Это, что же, по выбору что ли?
- А ты как хотел? Что тут кто-то за тебя мозгами потеть будет? Это ж ведь Рай, а не партийное собрание. Тут своей башкой думать надобно. И думать хорошенько. Крепенько. Потому, как придумаешь - так и будешь до конца веков наслаждаться. И ошибки быть не должно! А то вон некоторые, то бесконечных девичьих ласк запросят, то звёздного величия... А годков через триста начинают от этих самых баб бегать, о незаметности своей мечтать, да ещё и Самому прошения писать слёзные, мол, спаси и сохрани...
Тут Пётр устало вздохнул и, напутствуя, - Так что сам думай дядя. Сам! - взял, да и постучал Ивана Кузьмича костяшками пальцев аккурат по темени. Кузьмич ойкнул и проснулся, одним рывком сел на кровати и, бормоча: "Мать твою... Приснится же такое..." - поплёлся на кухню испить водички, потому как от лазутчицких стараний в горле пересохло и во рту проявился привкус "ржавой" селёдки.
Однако, придя на кухню, Кузьмич решил заварить себе чайку и взбодриться, так как настроение было "так себе". Когда чаинки набухли и, сомлев, расщедрились ароматом, Иван Кузьмич сделал пару глотков и, глядя в окно на ночную улицу, подумал о том, что, ну, вот он и заглянул в Рай, пусть хоть и в сновидении. А толку с того? Ведь ничего ж необычного он там и не увидел. А если и удивился, то только заведённым райским порядкам, о коих и сам бы мог вполне догадаться. Да и действительно - кому он, Кузьмич, там на хрен нужен, чтоб о нём ещё и заботами озадачиваться? Да никому! Сам, дядя, сам... И было это не здорово, потому как самому себе свой Рай выдумать - ой как непросто, а то и вовсе невозможно...
Когда за окном стало светать, Иван Кузьмич допил вторую кружку чая и, почувствовав усталость, отправился досыпать, решив, что больше ни в какие замочные дыры глядеть не станет, из-за полной бесполезности этого занятия. А по пути в комнату остановился перед зеркалом и даже поцокал языком - любопытствующий глаз покраснел и заметно припух веками, то ли натёр его Кузьмич в райском сне, а то и впрямь сквозняком надуло...