Аннотация: На блоге заказали "Аленький цветочек". Интерпретация вышла своеобразная
Бесовы слезы,или Фумецу: цветок бессмертья с куста кинка впавильоне Юютару-канкё
Жил в незапамятные времена в провинции Юен на самом востоке страны старый резчик по имени Гисобо Юджи. Жена его рано скончалась, оставив трех дочерей-красавиц на попечение безутешного вдовца. Старшую дочь звали Земби*, была она хороша собой и чрезвычайно умна, умела читать даже самые древние тексты, и все в деревне прочили ей место среди почтенных жриц Юэнского храма. Среднюю дочь звали Мьёми*, была она совершенно прелестна и искусна в вышивке и рисунке. Младшую же звали Шизука*, и пускай не выделялась она особой красотой, но имела покладистый характер и особенно почитала отца. Так уж случилось, что пока Земби учила священные тексты, готовясь к отъезду в храм, и Мьёми вышивала для этого храма покровы, все заботы о доме и родителе ложились на плечи Шизуки. Однако же, девушка никогда не роптала, а лишь тихо напевала себе под нос незамысловатые песенки.
Каждый месяц Гисобо отправлялся в дремучие леса, которыми в те времена поросла почти вся провинция Юен, чтобы набрать лучшей древесины для своей работы. Он запрягал в телегу вола, брал свои топорики и ножи, очищал от стружек корзины и отправлялся в путь, напевая себе под нос песенку еще более незамысловатую:
- Срублю я урушиноки*, лучшее дерево для лаковых сундучков; срублю я каджиноки*, чтобы сделать раму для ширмы; кивада* срублю я на туфли дочуркам; кокутан* я срублю на стол для господина...
Очень тревожились дочери за своего отца, ведь леса Юен в те времена кишели разбойниками.
Но вот однажды отправился Гисобо за особенным деревом джинко*, растущим только в самом глухом лесу. Однако, путь его лежал через большой город Ю, столицу княжества, и сердце резчика было спокойно. Собрал он своих дочерей и сказал:
- Путь мне предстоит неблизкий, вернусь я не раньше, чем через две недели. Однако же, дорога моя лежит через столицу, там я смогу купить вам подарки. Что же привезти вам?
- Слышала я, - сказала Земби, - будто бы продают сейчас в столице Ю обитый кожей и окованный серебром ларец для сутр, в котором они не промокнут, и никакая тварь ползучая их не съест. Привези мне такой ларец.
- Слушала я, - сказала Мьёми, - что в столице Ю продают зеркала до того ровные, что они отражают все, как есть. Привези мне такое.
- А мне ничего не везите батюшка, - попросила Шизука. - Лишь бы вам самому вернуться.
- Так не пойдет, - рассмеялся Гисобо, тронутый словами дочери. - Не могу я вернуться без подарка.
- Ну, раз так, привезите мне цветок кинка*, - сказала Шизука. Цветы эти росли повсюду, и хотелось ей, чтобы сорвал отец один возле их дома, когда вернулся.
Накрепко запомнил Гисобо все пожелания своих дочерей, впряг вола в телегу, собрал еды в дорогу и поехал. Путь его был неблизкий, три дня ушли на то, чтобы добраться до города Ю, где купил он подарки старшим дочерям и спрятал их в потайной сундук в днище повозки и поехал еще дальше в самый дремучий лес. Но сколько бы он не ехал, все не выходила у него из ума просьба младшей дочери. Что за странное желание - цветок кинка? Он расцветает поутру, чтобы увянуть тем же вечером. Растет он повсюду. Особенно пышно цвел кинка в тех краях, куда заехал Гисобо, и вечером приходилось ступать по опадшим лепесткам и укладываться спать словно в благовонную шкатулку.
Наконец Гисобо заехал достаточно глубоко в лес, прозванные не за добрые дела - Черным. Здесь росло чудесное дерево джинко, вздымаясь до небес. Срубил Гисобо один небольшой ствол, попилил на части, уложил аккуратно в телегу, накрыл мешковиной и устроился на ночлег, собираясь наутро повернуть домой. Среди ночи разбудил его невиданный аромат. Словно завороженный поднялся резчик и пошел через чащу, ведомый этим запахом. Вдруг видит - поляна, окруженная жасминовыми кустами, на ней разлился небольшой пруд с благоуханными лотосами, и мостик перекинут к домику на острове, крошечному, словно игрушка. И запахи все смешиваются, переплетаются, но вместо того, чтобы испортиться от этого, только становятся еще притягательнее, как духи изысканной красавицы. Перешел Гисобо по мостику, сделанному из дерева шитан*, вошел в павильон и тотчас же преклонил колени от восхищения. Росло посреди павильона дерево кинка, усыпанное цветами. Один за одним опадали они с тихим звоном, пока не остался последний. Час смотрел на него, сияющий словно коралл, Гисобо; два смотрел. Не вянет цветок. "Вот это и есть славный подарок для Шизуки", - подумал Гисобо, протянул руку и сорвал цветок.
Тотчас же гром раздался с небес, зашумел лес, как при страшной буре, и ворвались в павильон существа, страшные, словно бесы - клыкастые и косматые. Подхватили они резчика и поволокли за собой. Несутся сквозь лес - просеку за собой оставляют, поваленные деревья копытами топчут. Домчались до самой окраины, до земли углежогов, где чад и гарь стоят до самых небес, подошву небес коптят. Выбрали самую грязную бочку да в нее и нырнули. И - чудо из чудес, хотя чудо страшное: бочка изнутри огромная, как целый дом. Стены ее выкрашены алым лаком, и на них черным лаком нарисованы сцены кровопролитных сражений. Повсюду стоят бронзовые курильницы, источают аромат дорогих благовоний. Оружие повсюду на стойках: копья, мечи в ножнах из павлонии, лаковые доспехи, рогатые шлемы. И множество ламп, расписанные алыми цветами кинка, освещают огромное помещение. В дальнем его конце на возвышении, на пышных подушках восседает главарь шайки. И хоть были страшны бесы, что принесли сюда Гисобо, а главарь их оказался еще страшнее.
Сидит он, высокий, кожа бледная, как слоновая кость, волосы длинные, черные, словно перья вороньи. А приглядишься - это одна голова на кол насаженная, невозмутимо трубкой попыхивает, да возле нее рука левая - веером обмахивается. Тело же в сторонке одной правой мечом размахивает, бамбуковую "куклу" в клочья режет. Бросил главарь веер на пол, поманил свое тело, пальцами щелкнул - и тотчас же алые нити голову к шее пришили.
- Кто ты такой? - спросил страшный главарь громовым голосом. - Как посмел срывать Фумецу: цветок бессмертья павильоне Юютару-канкё, что построила моя мать?! Своими слезами и кровью омывала она землю, чтобы вырос этот цветок. Три сотни лет ждал я, прежде чем он войдет в полную силу и распустится. Единственный цветок, что не опадет в первую же минуту, что дарует мне избавление от мук и вечную жизнь. А ты - глупый смертный - сорвал его!
- Простите, господин! - взмолился Гисобо. - Дочь моя младшая попросила всего один цветок кинка, и так сромна была ее просьба, что я не мог ее не исполнить.
- Что ж... - сказал чудовищный главарь разбойников. - Я, пожалуй, подожду еще три сотни лет. Ты же будешь кровью и слезами поливать дерево кинка, пока не расцветет на нем новый цветок.
Понял резчик, что нет у него иного пути, как сгинуть в этих страшных землях. Три сотни лет - долгий срок. Расплакался он, стоило только подумать об оставшихся дочерях-сиротках.
- Господин! - сказал Гисобо, утирая слезы, - позвольте мне только проститься с дочерями, и я все для вас исполню.
- Вот ещё! - расхохотался главарь разбойников. - Стоит тебя отпустить, и ты уже не вернешься.
- Я готов поклясться всем, чем пожелаете, - с готовностью сказал Гисобо, про себя уже думая, что клятву можно и нарушить при случае.
- Что ж... - задумчиво проговорил главарь. - Поклянись тогда жизнью того, кто расплачется при твоем появлении, что ты вернешься.
Рассудил Гисобо, что все будут только рады его возвращению, и поклялся. Тогда главарь разбойников дал ему коня и сказал, что через два дня будут ждать пять разбойников у ворот дома резчика, чтобы забрать его с собой. Если же Гисобо воспротивится и нарушит свою клятву, большое горе постигнет его. Завернул резчик в платок подарки дочерям, положил цветок кинка за пазуху поближе к сердце и поскакал. Быстро мчался бесовский конь, искры высекали его копыта. Без малого месяц заняла у Гисобо дорога в чащобу леса, а назад вернулся за час с небольшим. Да только время в мире людей и в мире духов по разному течет, а коли бесы близко - так и вовсе останавливается. Не знал Гисобо, что почти полгода ждали его дочери. Снег уже лег, и глядя на его белизну, все глаза проплакали себе красавицы. Спешился он во дворе, позвал своих дочерей. Распахнулись двери, выбежали с радостными криками Земби и Мьёми, а следом за ними, рыдая от несказанной радости, Шизука.
Глубоко опечалился Гисобо, потому что понял, что не сможет нарушить данную клятву. Однако, изобразил он радость великую, вошел в дом, где тотчас же был устроен пир для всех соседей. Позвали музыкантов, певиц и танцовщиц, и даже сказителя-ракуго, умелого сказочника. С восхищением рассматривали гости подарки, привезенные из далекого Ю. Что за чудный сундучок получила Земби! Священные сутры в нем будут в безопасности. Что за прекрасное зеркало привез отец Мьёми! Красота ее засияла еще ярче. И каждая из подружек, бросив всего мимолетный взгляд в это зеркало, нашла у себя сотню прелестных черт, прежде невиданных. Да и подарок, принесенный Шизуке, подивил всех: красив цветок кинка, и не вянет. И в волосах девушки сверкает ярче самого драгоценного рубина.
Одной только Шизуке было невесело. Видела она, что чем-то глубоко обеспокоен любимый отец, пьет он больше обычного. Сев рядом, ласково выспросила Шизука обо всем, что приключилось с ним в путешествии. Долго Гисобо умалчивал о страшном происшествии, но чем больше пил, тем сильнее хотелось ему рассказать, что творится на сердце. Так и поведал он дочери о страшной клятве, что дал разбойнику.
"Если отец из-за меня попадет в рабство к бесам, то что за дурная я дочь!" - подумала Шизука. - "Если отец сгинет в таких страшных местах, кто позаботится я Земби? Кто найдет хорошего мужа для Мьёми?" Так думала она и решила: сама на три сотни лет отправится в рабство и отслужит хоть бесам, хоть самому их Повелителю. Подмешала она в вино снотворный порошок и обнесла чаркой гостей. Когда все уснули, написала Шизука прощальное письмо, завещала все свои вещи храму, чтобы молились за ее душу пред Небожителями и пред хранителями пути Изначального, и вышла на двор, взяв с собой один только цветок кинка.
Совсем потемнело небо, высыпали звезды, тихой была ночь. И вдруг откуда не возьмись - налетел ветер, и примчались на этом ветре пять страшных чудовищ, косматых и клыкастых, с копытами вместо ног.
- Где резчик Гисобо, - спросили они, - раб нашего атамана?
- Отец спит, - ответила Шизука. - Я пойду вместо него. Позвольте отслужить вашему атаману, ведь из-за моего каприза отец сорвал волшебный цветок.
Спустились бесы на землю, обошли девушку, пощупали ее волосы, коснулись кожи.
- А ну как случится, что ты нам сослужишь иную службу, - расхохотались они. - Атаман наш - мужчина видный, все при нем. Любит он красивых женщин, да только не одна не делит с ним ложе, до того он страшен. А ну как придется тебе делить с атаманом постель?
- Я сделаю все, что он потребует, - решительно ответила Шизука. - Только не трогайте моего бедного отца.
- И поделом тебе, упрямице, - решили бесы, подхватили девушку на руки и понесли ее через земли провинции Юен в самую чащу леса.
Пронеслись бесы над чащей и оказались на самом краю котлована, где жили и работали углежоги. Нырнули они в самую грязную бочку, и оказались в своем ужасном логове. Видит Шизука: комната, алая как кровь; повсюду черным лаком нарисованы кровопролитные сражения; повсюду развешено оружие и стоят доспехи, рогатые шлемы. А в дальнем конце комнаты сидит на подушках атаман бесов-разбойников, ростом огромный, кожей бледный, весь словно на куски разрубленный и алой ниткой соштопанный. Испугалась Шизука, но сумела перебороть свой страх, прошла через покои и опустилась на колени перед атаманом.
- Имя мое - Гисобо Шизука, я младшая дочь резчика Гисобо. Из-за моего каприза сорвал отец в вашем павильоне чудесный цветок, по моей вине угодил в рабство. Позвольте же мне отслужить вам вместо него.
Не шевельнулся атаман, а руки его сами собой от тела отделились, лица Шизуки коснулись, тело ее погладили.
- Что ж, - сказал атаман. - Может и пригодишься. Женские слезы горше, женская кровь краснее. Три сотни лет матушка моя, замаливая мои грехи перед небом, поливала своими слезами и кровью куст кинка. Распустился на нем цветок бессмертья - Фумецу, единственный, что мог бы даровать мне избавление ото всех мук. Но твой отец сорвал его. Отныне твоя забота, вырастить для меня новый. Пока не распустится новый Фумецу на кусте, не покинешь ты наши владения. Но это не вся твоя служба. Ты будешь готовить для моих бравых бесов обед и ужин из того, что принесут они. Ты будешь стирать наши одежды, запачканные кровью. Ты будешь чистить наше оружие. А по ночам, пожалуй, будешь делить со мной постель, уж коль ты так хороша собой.
Страшно стало Шизуке, еще страшнее чем прежде, но отступить она не могла. Только поклонилась и сказала покорно:
- Как пожелаете, господин.
- Звать меня будешь Никкай-данна*, - велел атаман. - Ребят моих будешь величать гитеи*. Слушайся их во всем, ни в чем им не перечь.
Сказав это, поднялся атаман, взял копье и погнал своих бесов на охоту - добрых людей истязать. Шизуке же только и оставалось, что поливать горькими слезами и кровью увядший куст в волшебном павильоне. Вернулись бесы, принесли мясо человеческое, принесли награбленное добро окровавленное, и велели обед готовить, да бронзу начищать. Хоть и знает Шизука, что из человечины обед варит, а прекословить бесам не смеет. Если не отслужит она службу атаману разбойников, придется бедному отцу здесь погибать.
Наелись бесы до отвала, заставили ее плясать под свою бесовскую музыку, а там и спать повалились там же, где и сидели. Шизуке же атаман велел прийти в его покои. Стены его алым выкрашены, словно кровью вымазаны. Циновки там алые, ширмы битвами расписаны. И занавеси на постели, императора достойной, тоже алые, как кровь. Возлежит атаман на постели в одном исподнем, кожа бледная, как у покойника, и видно, что все тело красной ниткой заштопано. Кто-то разрубил его безжалостно на тысячу частей, а затем сшил.
Испытывала Шизука и страх, и отвращение. Ведь никогда прежде не знала она мужчин, а тут перед нею и вовсе был бес. Но помня о печальной участи, что могла бы ожидать отца, Шизука покорно сбросила одежды и легла рядом с бесом. По счастью, недолго продлились ее мучения: до того Шизука была неопытна и напугана, что почти сразу же оттолкнул ее атаман.
- Убирайся с глаз моих, коли ничего не умеешь! Лучше буду тратить золото на пионы и лотосы*, чем делить постель с тобой.
Шизука от облегчения разрыдалась.
- Слез попусту не трать, поливай мой куст кинка, - велел атаман, подхватил кошель с золотом и исчез.
Всю ночь до утра поливала Шизука куст слезами и кровью, а наутро - новые заботы. Так с тех пор и повелось. Обед готовит - предпочитает не думать, чье мясо. Одежду в ручье стирает - предпочитает не думать, чья кровь. Вечером танцует, и все ловчее у нее выходит. Только танец ей радость и приносит. Видит атаман, что рабыня у него покладистая, стал выпускать ее ненадолго из своей бочки - на небо голубое посмотреть. Не на что кроме неба было глядеть в чащобе, разве что на тяжко трудящихся углежогов. И был среди них один человек по имени Атан. В углежоги он попал за какое-то дурное дело, за что заклеймили его и лишили уха и двух пальцев. Однако, по всеми видно, раскаялся человек и с участью своей смирился. Работал он хорошо, споро, песни напевал. А когда заприметил, что наблюдает за ними молоденькая девушка, так и речь свою поумерил, и товарищам браниться запретил. Не слышно больше над котлованом сальных шуточек и дурных слов. Так и сошлись Шизука и Атан. Ничего дурного они не делали, только когда выпадала углежогу минутка отдыха, вели они неспешную беседу о мирной земле далеко за пределами этого бесовского края.
Все сложнее стало плакать Шизуке, пропал у нее всякий повод для слез. Друг есть, работа рутинная, но не трудная. Атаман, сколь бы отвратителен он не был на вид и нрав, к ней не пристает. Заприметил это Никкай-данна и одним вечером велел девушке прийти к нему в покои. Заходит Шизука, и видит - развалился бес на подушках, едва прикрыт тонким шелковым покровом. Куски тела алой ниткой наспех сшиты, и швы кровью истекают. Левая рука в отдалении неспешно перебирает костяшки сёги.
- Я погляжу, весело тебе, геджо*.
- Совсем не весело, Никкай-данна! - испуганно проговорила Шизука.
Оглядел ее атаман бесов задумчиво. Голова его от тела отделилась, вокруг девушки облетела, губы облизывая. Сердце Шизуки заледенело от ужаса.
- Иные люди плачут от попранной гордости, - проговорил атаман. - Иные от боли. Но все женщины, что я знал, охотнее плачут от жалости. Плачешь ли ты от жалости, геджо?
- Что ж, послушай грустную историю. Садись поближе.
Уселся атаман на подушках, велел Шизуки сесть возле него и раскурить трубку. И принялся за свой рассказ.
- Жил когда-то давно на окраине провинции Осу рыбак по имени Кото*, и в самом деле одинокий, как остров далеко от большой земли. Из родных у него была только мать, прислуживающая в доме богатого наместника, господина Занди, представляющего в их краях князя Осу. Мать редко навещала его, но всегда приносила что-нибудь: взятые на кухне сладости, белый рис, одежду, слишком изношенную, чтобы ее могли носить слуги такого богатого дома. Больше всего Кото злило то, с каким почтением, почти раболепием говорила мать о хозяевах этого дома. Будто бы они сделали людям деревушки что-то хорошее. Не то, чтобы господин Занди и его домочадцы были людьми дурными, но они попросту не замечали тех, кто живет беднее их. Это злило Кото.
Никкай-данна повертел трубку в руках, роняя искры на подставленную ладонь. Рука его отделилась от тела, пробежалась по циновкам и поднесла неспешно небольшую лютню. Устроив ее на коленях, бес принялся наигрывать какую-то грустную мелодию, похожую на похоронную.
- Тебе грустно, геджо? - спросил бес.
Шизуке покамест не было грустно, что печального в рассказе о завистливом рыбаке? Но, побоявшись разозлить атамана бесов, она кивнула.
- Кото прослышал о том, что у Занди на женских покоях проживают три юные красавицы дочери от трех любимых наложниц. Он решил отомстить заносчивому богачу, похитив его дочерей. Сказано - сделано. Кото собрал таких же, как он, бедных рыбаков, темной ночью ворвался в усадьбу, убил половину слуг, схватил девушек и был таков. Прихватили, конечно, и деньги и драгоценности, свели из конюшни лошадей. Да так и решили обосноваться в чаще леса и продолжить разбойничать. Дочерей Занди оставили при себе, как рабынь и наложниц, да только недолго протянули дочки наместника. Но, по счастью, теперь у разбойников было достаточно денег на проституток и игорные дома.
Шизука осторожно отодвинулась от беса. Тот, заметив ее движение, протянул свою жуткую руку, и обнял бедняжку за плечи, вынуждая сесть еще ближе, прижаться еще теснее. И продолжил.
- Долго они разбойничали, а Занди, доведенный до отчаянья вестью о гибели дочерей, искал их. И так случилось на беду, что мать Кото однажды признала его. Семь дней и ночей молилась она, не зная, как следует поступить. Не могла она выдать любимого сына, но и позволить ему разбойничать, брать такой грех на душу, не могла. Только когда услышала старушка о том, как разорил Кото монастырь и убил монахов, решилась написать ему письмо. Мол совсем плоха, отходить в мир иной на поклон к Шибо-Уба*, и хочет перед смертью в последний раз повидать сына. Как не ожесточилось сердце Кото, а отказать матери во встрече он не мог. Разбойники отговаривали своего атамана, говорили, как это опасно, но Кото все же решил повидаться с матерью. Отправился он в деревню, но только приблизился к своему дому, налетели стражи во главе с Занди. Понял Кото, что родная мать предала его, и с яростными проклятьями бросился в бой. Храбро сражался он, искусным был фехтовальщиком, но хоть и подоспели на помощь его братцы-разбойники, стражников было куда больше. Разрубили по велению Занди тело Кото на куски, запихнули в бочку и отвезли в Юен, где и сбросили в самую глубокую яму в карьере, где трудились углежоги. Прямиком к бесам в логово. Ну как, грустно, геджо?
Шизука без труда поняла, о ком эта история. Тут и разъяснять ничего не нужно. Но как отвечать на вопрос беса, она не знала. Поэтому, набравшись храбрости, сама спросила:
- Кого же мне жалеть, Никкай-данна? Разбойника Кото? Его бедную мать? Дочерей наместника Занди?
Голова страшного беса отделилась от тела и повисла перед самым лицом Шизуки, отчего сделалось особенно страшно. Красные губы искривились, отчего это лицо стало похоже на уродливую театральную маску.
- Себя жалей, геджо, себя, потому что если ты не исполнишь, что я требую, участь твоя будет много хуже.
Отбросив в сторону лютню, атаман вышел, сзывая своих разбойников.
С этого случая странные мысли захватили Шизуку. Ей и в самом деле немного жаль было беса. При жизни он был дурным человеком, спору нет, но он и сам изрядно от этого страдал. Всякому, кто следует пути Изначального, известно, что больше всего вреда злой человек причиняет себе. Сидя у увядшего куста кинка, поливая его слезами, размышляла Шизука и о Никкай-данна, и о своей печальной судьбе, и о своих родных. Как они там без нее? Что подумал отец, что сказали сестры? В остальном же жизнь ее среди бесов тянулась однообразно, настолько, что Шизука к ней уже привыкла. Больше не пугала ее кровь на одежде, не пугало мясо, которое приходилось готовить. И бесы перестали так уж сильно пугать ее. Разве что атаман. Все казалось, подстерегает в темных переходах, кроющихся в бесовской бочке, какая-то часть его жуткого изрубленного тела.
Но больше всего стала занимать Шизуку одна странная мысль: отчего так печалится атаман? Ведь как бы не делал он вид, что наслаждается своей бесовской работой, видно было, как ему горько. Неужели же сожалеет он о грехах своей прошлой жизни? Разве умеют бесы сожалеть? Как-то задала она этот вопрос Атан, углежоги ведь издавна живут подле бесов и лучше других понимают. Цури только отмахнулся.
Вскоре Никкай заприметил, что прислужница его хоть и задумчива, но не особенно несчастна. Сперва он запретил ей выходить наружу и разговаривать с людьми, а потом велел прийти в свои покои и рассказал еще одну историю.
- Старая мать Кото, сперва родившая его на свет, а потом послужившая причиной гибели, удалилась в монахини, чтобы замолить оба греха. Но прослышала она от додзорэ*, что завелся в чащобе леса на окраине провинции Юен страшный бес-разбойник, который нападает на невинных путников, и ни один монах, ни один заклинатель не может с ним сладить. Поняла старая женщина, что это дух ее сына не может успокоиться. Отправилась она в Юен, в самую глухую чащобу, пала ниц на землю, и молилась целый месяц, пока не вышел на звук ее голоса страшный бес, весь изрубленный на куски. Хотел он сожрать женщину, но даже бес не может поднять руку на собственную мать. Тогда изгнал он ее прочь. Десять и десять лет скиталась старая монахиня по всем девяти землям, выспрашивая каждого сведущего человека, что может спасти душу ее сына. И вот однажды она заснула на горе возле маленького храма в самом сердце провинции Нанто, и привиделся ей сам Ягэнсо* в обличье додзорэ. "Моя высокочтимая мать слышала твои молитвы, - сказал небожитель, - и сердце ее разрывалось от сочувствия. Но, увы, бесы не во власти небожителей. Но она велела передать тебе такие слова: есть среди всех цветов один цветок, носящий название "Фумецу" - цветок бессмертия. Он может вырасти на кусте простого кинка, если три сотни лет поливать его слезами и кровью и делать это от чистого сердца. Если бес примет этот цветок, проглотит пять его лепестков и поклонится всем сторонам света, он сможет вернуть свою человеческую душу". Обрадовалась старуха. У лучшего садовода купила она саженец кинка, выстроила среди чащи павльон, привезла земли аж из самой провинции Хэбу* и принялась орошать куст слезами и кровью из самого сердца. Три сотни лет рыдала она, пока не распустился цветок Фумецу. И лишь тогда остановилось ее сердце, разлетелось тело тысячей светлячков, а душа отправилась прямиком в обитель Небожителей на лучистое небо.
- Кого же мне здесь жалеть? - спросила Шизука. - Эту несчастную женщину? Я одно знаю точно, Никкай-данна. Мне не удастся заставить цветок распуститься, пусть я проплачу хоть тысячу, хоть сто тысяч лет. Ведь я не делаю это от чистого сердца.
Бес пришел в страшное бешенство, схватил девушку, больно стискивая ее тело, ударил ее наотмашь. Но что-то заставило его смирить свою силу и отойти.
- Поди вон, геджо, - велел бес.
Шизука поклонилась и вышла, и уже стоя на пороге комнаты спросила:
- Никкай-данна, как звали вашу мать?
Бес ничего не ответил.
Атаман бесов не выходил у Шизуки из ума. Дурной человек при жизни, бес после смерти, существо глубоко несчастное по сути своей. Разве помощь такому созданию не лежит в самом сердце учения? Чем больше думала об этом Шизука, тем сильнее лила она слезы в надежде, что куст кинка породит еще один цветок бессмертия. Но проплачь она тысячу лет, едва ли что-то получилось бы.
Никкай-данна недолго гневался, и вскоре позволил Шизуке снова выходить под небеса и дышать свежим воздухом. И вновь стала она ходить к котловану и вести долгие беседы с Атаном. Углежог очень обрадовался, увидев ее после долгой разлуки, а на третью или четвертую встречу отвел в сторону и сказал:
- Госпожа Шизука, я долго думал, прежде, чем предложить тебе это. Я каторжник, у меня ни кола, ни двора. Но срок моего изгнания почти истек, руки у меня работящие и голова есть на плечах. Давай сбежим прочь из этого страшного места, отправимся в любую землю на свете, и будем там жить, как муж и жена.
Прежде Атан был, наверное, красавцем, да и сейчас отсутствие уха не слишком уродовало его. Но отчего-то мысль о побеге не обрадовала Шизуку.
- Нет-нет, - ответила она. - Мы не можем бежать. Мой хозяин - могущественный бес, он погонится за нами и убьет обоих. Не следует искушать судьбу. К тому же, я попала в рабство из-за проступка отца. Если я сбегу, не придется ли ему самому идти в услужение к бесу?
Атан, опечаленный, покачал головой.
- Ты говоришь разумные вещи, Шизука, но отчего-то мне думается, все это потому, что ты не доверяешь мне. Чем мне доказать свою надежность и добрые свои намерения?
Не могла Шизука возразить, она и в самом деле не знала, чисты ли намерения Атана.
- Испытай меня, - предложил углежог. - Дай мне любую задачу.
- Хорошо, - сказала Шизука. - Я очень волнуюсь за своих родных, за отца и сестер. Передай им весточку от меня, скажи, что я здорова и живу вполне благополучно, насколько это может быть в землях бесов. А там посмотрим, что станем делать.
атан в глубокой задумчивости удалился, а Шизука вернулась домой и вскоре и думать забыла о данном углежогом обещании. Жизнь ее была полна рутинных забот, дни стирались, и она даже не знала, сколько времени прошло. Не пролетела ли за пределами глухой чащи сотня лет? Не истлели ли уже кости ее отца и сестер?
Между тем атаман бесов стал еще мрачнее. Сбросил он почти все свои заботы на разбойников, удалился в свои покои и целыми днями наигрывал там на лютне.
- Это все из-за Киризуми*, - судачили разбойники-бесы хуже базарных торговок. - Все из-за того, что атаман из Хакидамэ* бросил нашему господину вызов. Сперва сманил у него танцовщицу Као*, затем перекупил слуг князя Хэнге и ограбил сокровищницу, а теперь и вовсе хочет забрать титул самого могучего из бесов-разбойников.
До того дурное настроение было у Никкай-данна, что опять вызвал он в свои покои Шизуку и принялся рассказывать историю.
- Жила в одном из чайных домов Отиё танцовщица по имени Тамэми, но все звали ее Пион*, потому что она была королевой среди цветов чайного дома. Она была прекрасна, отличалась бесконечным числом талантов, была к тому же умна и обходительна, и весьма искусна в любви. Любой мужчина - будь то смертный, дух или бес - проведя ночь в ее объятьях терял голову. Сами небесные феи завидовали Тамэми-пиону. И вот однажды ей увлекся некий бес, характером необузданный, привыкший исполнять все свои прихоти. Но хотя на лицо бес был вполне собой пригож, красавице он не угодил, потому что был неотесанной деревенщиной. Какими бы подарками не задаривал красавицу бес, так в его сторону даже не взглянула. Тогда он прогневался, призвал своих разбойников - а бес этот был атаманом - и решил похитить Тамэми и силой увезти в свое логово.
Никкай-данна замолк, раскуривая трубку. Пальцы его между тем неспешно поигрывали на кото, стоящем в дальнем углу, но Шизуку перестало это пугать. Она даже начала находить это весьма удобным. Горшки с верхней полки в кладовой снимать удобно. Шизука едва не рассмеялась, но вовремя прикусила язычок, и только спросила:
- Кого мне в этой истории надо жалеть? Атамана бесов? Красавицу Тамэми?
- У Тамэми был еще один поклонник, - невозмутимо продолжил Никкай, - тоже из бесов. Он не желал ее с такой страстью, а просто находил привлекательной. Он достаточно долго бродил по свету и видел женщин много красивее ее, но любил зайти и послушать, как красавица играет на кото. И верно оттого, что этот бес был с ней довольно-таки холоден, Тамэми оказывала ему неизменно благосклонность. В ночь похищения он прибыл в чайный домик, чтобы выпить вина и развлечься с танцовщицами, и заметил, как второй бес со своими разбойниками выносят через окно завернутую в шелка красавицу. Бес бросился за соперников в погоню, обнажил свой меч и отбил Тамэми. В благодарность за спасение красавица одарила его особенной благосклонностью и даже подарила свою шпильку с цветком пиона, которой очень дорожила и которую никому даже в руки не давала. В прежние времена дала ей эту шпильку подруга - фрейлина принцессы Цакаракомэ по имени Кочо - Бабочка. Бабочки давно уже не было на свете, но если чем и дорожила Тамэми, так это былой дружбой. Бес-спаситель был совершенно очарован красотой Тамэми, глубоко порочной, сочной красотой распустившегося и готового увянуть пиона. Можно, пожалуй, сказать, что он был влюблен, насколько сердце беса способно любить.
Вытащив из волос, длинных густых и спутанных, шпильку с цветком пиона, Никкай-данна повертел ее в пальцах, а потом с силой воткнул в циновки пола. Несколько лепестков хрустнули и, отломившись, упали на пол.
- Однако, женское сердце и само подобно бесу и непостоянно. Вот уже тот самый бес, что прежде хотел насилием похитить Тамэми, сумел обольстить ее сладкими речами и подарками. Он жаждал отомстить своему обидчику, низвергнуть его в самые глубокие пучины преисподней, откуда даже бесам нет возврата. И лучший способ это сделать, проткнуть сердце беса - коли таковое имеется - ножом, вымоченным в неверной крови предателя. Сладкими речами переманил бес Тамэми, заставил ее бросить возлюбленного и уволок в свое логово - глубокую зловонную мусорную яму. И там, верное, подвесил ее вверх ногами и сцедил ядовитую кровь, и вымазал ею свой нож.
Никкай-данна умолк, только пальцы его левой руки все перебирали струны кото.
- Мне жалко Тамэми, - кивнула задумчиво Шизука, - хотя она сама виновата в своей гибели. И бесов мне жаль, потому что мучительно жить в ненависти. Но едва ли мне кого-то из них жаль до слез.
Рука перестала перебирать струны и бесцеремонно вытолкала Шизуку из комнаты, но в последний момент удержала за воротник.
- Что бы ты делала, Гисобо Шизука, если бы знала, что стоишь на краю гибели? Боролась или сдалась?
- А что труднее? - спросила Шизука, вытащила свой воротник из цепких пальцев беса и вышла.
Все задумчивее становился атаман бесов, предчувствуя свою гибель, и отчего-то все печальнее становилась Шизука. Ей и в самом деле было немного жаль его. Из одной ненависти состоял бес, из злобы было соткано его существо, но когда он сидел в своих покоях, наигрывая на кото и лютне, отчего-то щемило сердце. Если бы доброта Шизуки была достаточно сильна, чтобы очистить проклятое бесовское естество! Но всякому известно, что лишь слезы беса могут вернуть ему человеческий облик, но ни свою судьбу оплакивать, ни чужую, Никкай-данна бы не стал.
Стала понемногу задумываться Шизука, что же с ней будет, если атаман проиграет своему противнику. Что за бес Киризуми? Так ли он злобен, как о нем говорят? И всякий раз, подумав о своей судьбе, Шизука укоряла себя. Земби, прочитавшая множество сутр и священных текстов, всегда повторяла: благочестивый человек печется о ближнем, будь то человек или бес, а только после всего о себе.
Но что же станется, задумывалась затем Шизука, если сгинет она в глухой чаще, если растерзают ее бесы? Что станется с отцом и сестрами, кто передаст им весточку?
Первый раз за все дни знакомства спустилась Шизука в угольную яму, хоть и страшили ее уродливые прокопченные углежоги, и отыскала среди них Атана.
- Удалось ли тебе передать весточку моим родным? - спросила Шизука. - Судьба моя становится все неопределеннее, сердце мое болит из-за тревоги о них.
- Мне удалось послать им письмо, - тихо ответил углежог. - И вот ответ.
Шизука схватила послание и развернула его дрожащими руками. Почерк дорогой сестры Земби, ровный и строгий, как у придворного ученого, признала она без труда. А рядом - замысловатые иероглифы, выведенные Мьёми.
"Сестрица,
печалит нас глубоко твое отсутствие и там беда, в которую ты попала. Если бы ты только сказала нам, то созвали бы со всех концов додзорэ и непременно изгнали проклятого беса в глубины преисподней. Ты же ушла, ничего никому не сказав, и батюшка с первой же минуты, как узнал о твоем уходе, слег в постель, и сейчас почти не встает. Боимся мы, что недолго ему осталось. Если бы могла ты передать хоть какую весточку, хоть прядь волос своих переслать, чтобы мог он сжимать в руке, отходя в мир иной..."
Дальнейшее послание было так залито слезами, что ни слова не разобрать. Прижала Шизука письмо к груди и разрыдалась, и сколько не утешал ее Атан, слезы все текли и текли из глаз. Опрометью бросилась она в бочку, прибежала в покои атамана и пала на пол.
- Никкай-данна, позволь мне хоть на час отлучиться в мир людей! Отец мой тяжко болен. Если умрет он по моей вине, это тяжким грузом падет на сердце мое, отяготит меня во всех последующих рождениях.
- Чем попусту на пол слезы лить, - проворчал бес, - лучше бы поливала ими куст кинка.
- Сжалься, Никкай-данна. Отпусти в мир людей на один час. Я с отцом повидаюсь, скажу, что все у меня благополучно, исцелю его добрыми словами, и тотчас же вернусь. Пусть сопроводят меня твои бесы и если дольше часа я задержусь - пусть хоть растерзают!
Никкай-данна молчал так долго, перебирая страны лютни, что Шизука уже отчаялась получить благосклонный ответ. Потом холодная рука заставила ее поднять голову.
- Хорошо. Я отпущу тебя, и даже не на час, а на три. До заката. До дома тебя доставят Шингай и Сугоми*, и они же заберут тебя назад с первым же лучом заката. И запомни, геджо: если ты задержишься хоть на минуту, твой отец и твои сестры отправятся прямиком в преисподнюю на съедение к демонам.
Шизука с искренней благодарностью поклонилась, быстро переоделась и в сопровождении двух бесов отправилась домой. Быстро промчались они над лесами и достигли деревни. Там бесы отошли в сторонку, следуя приказу атамана, и устроились в ожидании Шизуки играть в кости. Сама же Шизука поспешила к дому, распахнула дверь, и видит - вся ее родня в полном здравии, да и гостей полон двор. Мьёми в свадебном наряде сидит на возвышении, рядом с ней красивый мужчина в наряде государственного чиновника. Отец, сразу видно, здоров и счастлив, и горд своей средней дочерью. Едва увидев Шизуку, все повскакивали со своих мест и принялись обнимать ее и расспрашивать, как же удалось ей сбежать от бесов.
- Не сбежала, - ответствовала Шизука. - Никкай-данна дал мне четыре часа до заката, чтобы навестить родню. Затем с бесами, что доставили меня сюда, я должна буду вернуться назад.
- Как же так! - запричитали сестры. - Ты не должна туда возвращаться и страдать. Ты останешься с нами, с бесами уж как-нибудь сладим.
- Нет-нет! - испугалась Шизука. - Если вы так сделаете, Никкай-данна соберет всех своих бесов и от деревни и головешки не оставит. Я должна вернуться. Да и не так уж тяжела моя участь. Бесы со мной достаточно почтительны, зла мне не причиняют. Я только готовлю и убираюсь в их усадьбе, да ухаживаю за кустом кинка. Но скажите мне, зачем же вы обманули меня и сказали, что батюшка тяжело болен?
Удивились Земби и Мьёми.
- Как мы могли тебе сказать что-то, сестрица Шизука, если не виделись с тобой целый год?
Тогда Шизука достала из рукава письмо и показала им.
- Мы не писали это письмо, - ответили сестры. - И ты ведь знаешь батюшку, он бы скорее умер в одиночестве, как пес в канаве, чем заставил тебя тревожиться.
- Но Атан передал мне это письмо... - проговорила Шизука и глубоко задумалась.
Неужели же Атан-углежог обманул ее. Но зачем? Разве он не уговаривал ее бежать в дальнюю страну и жить там, как муж с женой?
- Зачем же ты поверила человеку с таким дурным именем? - спросила ее ученая Земби. - Разве ты не знаешь, что значит "атан"?
- Нет, - ответила Шизука. - Я не настолько умна, как ты, сестрица.
- Совсем недавно я читала одну книгу, написанную в провинции Хэбу, и там сказано было, что именно так в Хэбу называют бурый уголь. Как можно верить человеку с таким черным именем?
- Что же я наделала?! - всплеснула руками Шизука. - Кому я доверилась!
Обняла она сестер, кинулась на грудь отцу, и не прощаясь ни с кем более, побежала прочь из дома, зовя во весь голос бесов Шингая и Сугоми. Но бесы, наигравшись вдосталь в кости и напившись сладкого вина, уснули под старой акацией и не услышали ее крики. Не услышали они и отчаянные вопли, когда налетели незнакомые бесы во главе со страшным черным атаманом, подхватили Шизуку и понесли с собой. Закинули ее в седло к атаману, а он черен, ухо у него одно и пальцев на руке нет половины. И зубы у него во рту железные, и теми зубами бес камень перетирает.
- Ну что, Шизука, - спрашивает атаман, - пойдешь теперь со мной в дальнюю страну, чтобы жить как муж и жена?
- Тебя зовут Киризуми, - ответила Шизука, - и ты соперник моего хозяина. Отвечай, что задумал!
- Прежде я думал сделать тебя своей любовницей, - со смехом ответил бес, - уж больно ты хороша собой. Но характер у тебя скверный, непокладистый, и даже Никкай сломить его не смог. Уж слишком ты непокорна. Поэтому я отвезу тебя в Хакидамэ и повешу над ямой с кипящим дегтем на шелковой нити. Посмотрим, придет ли тебе на помощь Никкай.
- С чего ему приходить за мной? - удивилась Шизука. - Сам подумай, Киризуми, разве он себе другую рабыню не найдет?
- Много у него было рабынь, но ни одну он из дома не выпускал, не позволял свидеться с родителями, телохранителей не приставлял. Он непременно придет за тобой, Шизука.
Примчались бесы на самую окраину мира, где раскинулась яма широкая и глубокая, и дно ее - крыша преисподней. Со дна черный дым поднимается, чад и гарь стоит, и неба синего не видать. Бесы-разбойники растопили печи, вылили в чан дёготь и принялись его помешивать, пока не закипит. Потом раздели Шизуку догола, обвязали тонкой шелковой нитью и подвесили над чаном. Нить потрескивает, того гляди оборвется. От котла дым и жар поднимается. Встал перед нею Киризуми, своей работой любуется.
- Всего одну слезинку пролей, и я отпущу тебя, сделаю своей женой. Выстрою для тебя павильон на окраине своей усадьбы, - обещает бес и посмеивается.
- Что ты называешь усадьбой! - смеется Шиузка в ответ. - Выгребную яму. Я лучше тысячу лет буду служить Никкаю и орошать слезами куст кинка, пока он в самом деле не расцветет, чем останусь подле тебя.
Все слабее нить, того гляди оборвется. Все жарче огонь под чаном. Все меньше осталось жить Шизуке. А между тем ни слезинки она не пролила, а когда поняла, что конец ее близок, принялась молитвы читать, прося у Нефритового государя счастья для своих сестер, почтенной старости для отца и прощения для беса Никкая, ибо есть бесы еще страшнее.
Шесть раз прочитала Шизука молитву, начала седьмую, и тут налетели бесы, облаченные в красное, а впереди Никкай-данна в алых доспехах, все тело алой ниткой поштопано. Повалили бесы чан с дёгтем, затоптали огонь, тут нитка и оборвалась. Поймал Шизуку Никкай, на землю поставил и приказал:
- С места не сходи, пока не закончится поединок. Сама ты отсюда уйти не сможешь, а в поединок встревать не смей.
И стали бесы биться. Только черный и алый лак доспехов замелькал. Во всем превосходил своего соперника Никкай, и сильнее, и искуснее, и доспехи у него крепче. Вскоре стало ясно, что победит он своего давнего соперника Киризуми и приберет к рукам власть над его шайкой. Хоть и не следовало, Шизука этому обрадовалась. Но когда Никкай занес уже свой меч, чтобы разрубить Киризуми пополам, сверкнул в руке подлого беса нож, вымазанный алой кровью. Вспомнила Шизука историю, что рассказывал ей Никкай, историю о Тамэми-пион, о ноже и глубинах преисподней, из которых не вырваться. Не раздумывала она, бросилась вперед на руку Киризуми, и нож вонзился ей в шею. Истекая кровью, Шизука упала на землю, чувствуя, как леденеет тело, и только и смогла в седьмой раз прочитать свою молитву.
Разрубил Никкай Киризуми пополам, сбросил тело его в самую глубину преисподней и, подняв Шизуку на руки, прочь помчался. В самом сердце чащобы в павильоне Юютару-канкё опустил он ее на помост под увядшим кустом кинка. Нож вынул и в сторону отбросил, и яд с того ножа отравил землю так, что деревья на много ли вокруг высохли. Кровь из раны хлынула, но тут и небожители не смогли бы помочь Шизуки, что уж говорить о бесе.
- Зачем ты это сделала?! - спросил Никкай. - Зачем бросилась между нами?!
- Хоть ты и бес, - слабым голосом ответила Шизука, - но я не хочу еще глубже ввергать тебя в преисподнюю. Ты сделал много дурного и при жизни и после смерти, но мне ты зла не причинил, и даже отпустил к отцу.
- Ты теперь окажешься в преисподней и не сможешь снова родиться на земле! - с отчаяньем воскликнул Никкай.
- Значит, такова моя судьба. Передай только весточку моим сестрам. Пускай они молятся за мою душу, может Небо услышит их и велит бесам преисподней выпустить меня. Я же смиренно приму свою судьбу.
Совсем силы покинули Шизуку, кровь все текла и текла из ее раны, и не прошло и минуты, как она умерла. Разрыдался Никкай-данна, хотя никогда прежде не плакал. Много зла он сделал и близким, и незнакомым. Родная мать отдала за него жизнь, хоть он и был непочтительным сыном. Тогда он и слезинки не пролил. А теперь незнакомая девушка пожертвовала собой. Зачем? Этого не мог понять Никкай, и все катились и катились слезы из его глаз и падали на землю под кустом кинка. Не успела еще высохнуть кровь на досках пола, а уже расцвел на ветке ярко-алый цветок. Сорвал его Никкай дрожащими руками, положил на бледные губы Шизуки и в молитвенной позе, которую не принимал уже три сотни лет, опустился лицом к востоку.
- Все Небеса, Нефритовый государь и все Небожители, и все духи, и властительнице мира мёртвых, выслушайте меня. Знаю, что бесу непозволительно обращаться к вам, знаю, что грехи отягощают мою душу. Вот уже сотню лет чувствую я только горечь, совершая набеги, что прежде так радовали меня. Вот уже сотню лет живу я только надеждой снова стать человеком. Став человеком, я отправился бы в монастырь и тысячу лет трудом и молитвами заслуживал бы ваше прощение. Это же дитя ничего дурного не замыслило, а должно отправиться в преисподнюю на вечное заключение. Возьмите туда меня вместо нее.
Видно, небожители услышали молитву беса, потому что подошел к павильону мужчина в одежде додзорэ, опираясь на посох. Снял он шляпу, бросил на землю и уселся напротив Никкая.
- Ты ли Райен, - спросил Никкай, - что следит за тем, чтобы люди не грешили, прикрываясь именем Небожителей?
- Что-то много у меня помимо того забот, - ворчливо сказал Райен. - Высокочтимая матушка послала передать тебе, что на роду у Гисобо Шизуки написано много счастья. Она предназначена была в жены достойному мужчине, но теперь должна отправиться в преисподнюю, и не в нашей власти выкупать ее или обменивать на нечестивого беса.
- Я сделаю все, что вы пожелаете, Райен-доно, - склонил голову Никкай, - выполню любую работу, которую вы мне поручите. Только вызволите ее из преисподней.
- Это в моих силах, - кивнул Райен. - Но с одним условием. Никогда ты уже не станешь человеком, Никкай-данна, и откажешься от всякой попытки это сделать.
- Оставьте меня бесом на сто тысяч лет, только вызволите Шизуку из преисподней!
- Влюбился ты в нее что ли? - усмехнулся Райен. - Если так, то вот тебе еще одно условие: никогда больше ты ее не увидишь, а если увидишь - не узнаешь, а если узнаешь - не заговоришь. И будешь служить мне, следя за всеми бесами земли и не позволяя им шалить сверх дозволенного.
- Я сделаю все, как вы пожелаете, - смиренно поклонился Никкай.
Райен коснулся раны на шее Шизуки, снял с ее губ цветок и размял в пальцах, и соком смочил губы и глаза девушки. Тело ее засияло и разлетелось мириадом светлячков.
- Душа Гисобо Шизуки отправилась во владения моей досточтимой матушки, где будет ждать часа переождения. Ты же теперь Кирисороэру*, дух из земли Гопэн. Отправляйся туда немедленно и в течении трех сотен лет не покидай Отиё, иначе наш договор потеряет силу.
Поклонился дух Кирисороэру, вскочил на коня и отправился в город Отиё в землю Гопэн, где с тех пор верно служит Райену, и бесы дрожат при одном упоминании его имени. В чащобе же Юен, говорят, до сих пор растет куст Кинка, на котором раз в сто лет распускается кроваво-алый цветок и не вянет сто часов. Если сорвать его и натереть соком глаза и губы, можно даже мертвого вернуть, но так ли это, достоверно не известно. Что же случилось с Шизукой достоверно не известно, но поскольку небожители держат свое слово, она верно давно уже рождена счастливой.
---------------------------------------
* Земби - ум и красота
* Мьёми - прелесть
* Шизука - тихая
* Урушиноки - лаковое дерево
* Каджиноки - бумажная шелковица
* Кивада - китайское пробковое дерево
* Кокутан - черное дерево
* Джинко - аквиллария, вечнозеленое дерево, из коры которого добывают ароматические вещества
* Кинка - суданская роза, цветок, который вянет за один день
* Шитан - красный сандал
* Никкай - плоть, мясо; данна - обращение к господину, а также к мужу
* Гитеи - обращение к младшему брату мужа, а также к названному брату
* Пионы и лотосы - эвфемизм для проституток
* Геджо - служанка самого низшего положения, практически рабыня
* Кото - одинокий остров
* Шибо-Уба - богиня мёртвых, княгиня загробного мира. В ее царстве умершие дожидаются решения небожителей о будущем перерождении, там же наказывают грешников.
* Додзорэ - страствующий монах, путешествующий от святыни к святыне и везде оставляющий особые подношения богам: "до-мо-дзо" (тонкие шелковые ленты с написанными на них молитвами). Считается, что додзорэ оберегают границы страны и отвлекают на себя внимание бесов. Их наряд состоит из длинного халата, как правило темного в тонкую полоску, лиловой накидки и желтого шарфа. Подошвы сандалий и шляпа у додзорэ также желтые, что должно привлечь к нему бесов живущих под землей и в ней. К шляпе с одного края подвешена связка до-мо-дзо. Также как правило носят с собой металлический посох или копье. В отличие от большинства монахов, они не бреют головы и носят зачастую очень длинные волосы
* Ягэнсо - дрянная фантазия; одно из имен Райэна, сына Шибо-Уба, небожителя, отвечающего за то, чтобы люди не грешили, прикрываясь именем и волей богов
* Считается, что именно в провинции Хэбу самая плодородная земля, по крайней мере именно там собираются лучшие урожаи