Иорданская Дарья Алексеевна : другие произведения.

Мчз. Глава первая. Столетний дождь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Столетний дождь, резиновый сапог в сыром песке, глаза стоят на ржавом потолке. И строча с горяча веселый бред, сцепились, хохоча, колечки бед... /Янка Дягилева/

Мы чужие здесь

(памяти всех наших персонажей)

Мы не знали друг друга до этого лета,

Мы болтались по свету - земле и воде -

И совершенно случайно мы взяли билеты

На соседние кресла на большой высоте.

Александр Васильев

  
  

Глава первая. Столетний дождь

Столетний дождь.

Резиновый сапог в сыром песке.

Глаза стоят на ржавом потолке.

Столетний дождь.

И, строча с горяча веселый бред,

Сцепились, хохоча, колечки бед...

Янка Дягилева

  
   1
   Не нужно видеть во мне ребенка! - это кричит человек, который полагает, что способен поступать сообразно с логикой. Это орет человек, школу уже закончивший, и даже отработавший где-то там с полгода. Ему весьма разумно отвечают, но куда уж тут разум. Мы же взрослые! Мы же талантливые! Нам же, как всяким дуракам, закон не писан!
   Шел дождь. Ужасно люблю начинать с этой фразы свои почеркушки. Дождь был мелкий и холодный, и к нему - промозглый ветер. Я уже промокла до нитки и порядком озябла. Автобуса нет (кажется - и не будет), машин - тоже нет. И никаких разумных гарантий их появления. Единственное, чем я могу утешиться - сама дура. Эксперимент есть Эксперимент. Товарищ Наполеон всегда прав. Я буду работать еще упорнее, и далее все в том же духе. В рюкзаке мокнет одежда. В нагрудном кармане - Оруэлл. В джинсах - деньги. На остановке - я.
   Нет, не нужно видеть во мне ребенка. Надо будет высечь это на моем надгробном камне, а внизу: "Замерзла насмерть, добираясь автостопом из пункта А в пункт Б". Ну, и далее, паспортные данные, даты жизни. Фотографию, опять же, желательно, посмертную.
   Идет дождь. Не идут автобус/автомобиль/фура/мотоцикл с коляской. Людей тоже нет. Есть одна заявка на воспаление легких. От кого заявка? От меня. Сижу, разговариваю сама с собой. Дождик, вот, идет.
   Из анкетных данных: Дарья Алексеевна мы. Родились лет эдак восемнадцать с хвостиком назад. Гипотезы о моем появлении на свет до сих пор разнятся. Кое-кто предполагает, что меня принесла сорока-киборг из стран третьего мира, кто-то, что меня нашли в зарослях пейотля в зоне ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Есть еще версия на предмет икры коралловых рыбок атолла Бикини.
   Что я тут делаю? Автостопствую. Поругалась со всеми (с Андреем, видимо, навеки, с родителями, надеюсь, не навсегда) и автостопствую. И дождь, сука, идет. И батарейки в плеере сели.
   Итак, две недели назад я самонадеянно объявила, что я уже не ребенок ("Это не ваша юрисдикция". "Не капайте на мозги!"), и отправилась черти куда. Перед этим еще накатала расписочку, так что отступать некуда.
   Расписочка эта выглядела так:

Я, Дарья Алексеевна Посольская,

ОБЯЗУЮСЬ последовать за музыкантом А. Б. Варравским (также именуемым - "Объект") повсюду, взять у него обстоятельное интервью, оторвать что-нибудь на память и только после этого вернуться домой. В случае неудачи я буду отныне и навсегда называться протестантским покемоном и презренным фанатом группы "Корни".

Дата. Подпись.

   И черт меня дернул сказать, что есть только двое людей, за которыми я согласна была бы последовать повсюду на просторах нашей необъятной Родины. Поймала меня на слове, сука! (в смысле - подруга, хотя она, конечно, сука, а не кобель...) И вот, результат: я сижу на лавочке (мокрой), жду автобуса (теплого). Идет дождь.
   И автобус... автобус!
   Я вскочила и исполнила посередь дороги танец вождя племени мохноногих каннибалов. Автобус остановился, наверное, от испуга.
   - До города довезете? - завопила я.
   - Ну, дык! - с готовностью откликнулся водитель.
   Я с радостью влетела в салон, оставляя на полу лужи, и рухнула на сиденье. Паря на крыльях счастья, я даже без сдачи заплатила за проезд. Абсолютно сухая кондукторша брезгливо посмотрела на то, как я выжимаю рукава. Сытому голодного не понять. Вернее, сухому - мокрого.
   Через полчаса неспешного похрюкивания, которым сопровождалась поездка, стали видны огоньки города. Из всех маловпечатляющих городков этот был самый маловпечатляющий. С другой стороны, кто знает, что будет дальше? Городок - типичный Зарыжинск (придумала я как-то рассказ про такое местечко), или даже Ленинтроцк: три улицы, два магазина. И что мужчине под кодовым именем "Объект" (35 лет, коренной петербуржец, кажется, инженер) понадобилось в этой глуши? Тут даже тайную любовницу заводить - резона нет; слишком далеко. До полярного круга, семь шагов направо, а потом строго на юг - триста метров.
   В городе автобусом (ну, не самим, конечно, кондукторшей) я была ссажена обратно под дождь, и сверкающее огнями теплосухое чудо унеслось прочь, в неизвестность.
   Ах, да, все еще шел дождь. Так что, рукава можно было бы и не выжимать.
   Отчетливо встал передо мной, и даже надо мною навис вопрос - куда податься? Кто меня, в сущности, будет спасать, на празднике, ночью, зимой? Судя по моим несчастным, но, правда, водонепроницаемым, часам сейчас уже около десяти вечера. Часам я всегда верила безоговорочно: три раза я топила их в чае, один раз - в супе. Один раз свалилась с ними в бассейн. И до сих пор точны, как часы, пардон за неудачный каламбур.
   В десять вечера в маленьких городках делать нечего. Люди сидят по домам, магазины закрыты на амбарный замок, в гостиницах (если она есть) мест нет. Идет дождь. Вернусь домой, порву записку и скормлю ее Дианке. Сама она покемон, а я - тори гордая.
   Пошарив по карманам, я обнаружила в одном из них несъеденный, и даже нераспечатанный батончик MARS. Съела, и сразу же заболели зубы. Сказала все, что думаю по этому поводу. Объяснила себе, кто я такая есть, и что со мной сделали бы приличные люди. Выслушала все это, гордо выпрямившись и скрестив руки на груди. Села на скамейку.
   Не нужно видеть во мне ребенка! - это кричит человек, который считает, что может поступать сообразно с логикой...
  
   2
   Не по-летнему холодно, и приходится все время отогревать руки. Пальцы, особенно на правой, уже не шевелятся, да и вообще ничего не чувствуют. Умение одновременно петь и размышлять приходит с годами.
   Девушки, сидящие у окна, смотрят на меня влюбленными глазами. Уже в третьем городе начинаешь испытывать некоторую панику и нечеловеческую усталость. "Час Прилива пробил. Разбежались и нырнули. Кто умел - тот уплыл, остальные потонули..." Классика... Талант, это болезнь. И вот, я пою на сцене маленького клуба в этом занюханом городке, потому что денег на жилье нет, а девушки смотрят на меня шальными влюбленными глазами.
   Руки замерзли, горло охрипло. Одним словом, взрослый человек занят любимым делом. Оно и понятно: неженат (говорят, голубой и воинствующий феминист), молод, хорош собой. Да, даже чисто выбрит, при перманентном отсутствии в городе горячей воды и веерном отключении холодной.
   Руки замерзли, горло охрипло. Пришло время интеллектуальных экспериментов. Поправляю задребезжавшую струну и начинаю:
  
   - Ох, ты, горе горькое!
   Скука скучная,
   Смертная.
  
   Уж я времечко
   Проведу, проведу...
  
   Уж я темечко
   Почешу, почешу...
   Уж я семечки
   Полущу, полущу...
  
   Уж я ножичком
   Полосну, полосну!..
  
   Ты лети, буржуй, воробышком!
   Выпью кровушку
   За зазнобушку,
   Чернобровушку...
  
   Упокой, господи, душу рабы твоея...
   Скучно!
  
   Реакция у зрителей нулевая. Восемь классов средней школы. Где-то даже четыре - начальной. Девицы у окна грызут семечки и смотрят на меня шальными влюбленными глазами. Дела, дела, дела, - как говорим мы, боконисты.
   Руки мерзнут, в горле свистит. Пою "В лесу родилась елочка" на потеху публике. Публика потешается.
   За окном идет дождь. Давно идет, старательно: дороги размыло. Стал бы я тут сидеть, если бы ходил транспорт? За исключением "Автобуса-с-Черными-Шторками" тут ничего не видеть. Вышеупомянутого автобуса тоже не видать. А жизнь - это фарс.
   Руки замерзли, горло осипло. Струна лопнула. Повод...
   О! Стихи:
  
   Руки замерзли, горло осипло.
   Струна лопнула -
   Повод
   Никуда не ходить,
   Молча сидеть,
   Плевать в потолок.
  
   Сажусь за кулисами и под предлогом "струну заменить" записываю стихотворение. Гениально! Расстрелять, как говорил грубый Корнеев.
   Под предлогом "струны нету" убираю гитару в чехол и наливаю себе чаю. Живу в дворницкой. Или в реквизиторской, кто разберет. За стеной заводят патефон, и начинаются танцы. Танцуют фокстрот.
   Чай назойливо пахнет веником. Приходится заедать его "сметанниками" - ужасно вкусными местными булками. Лучше всего они идут под молоко, но молоко уже давно все выпито.
   В дверь просовываются две любопытно-восторженные мордочки. Давешние девицы с влюбленным взглядом. Взгляд все такой же, косметики прибавилось.
   - Ой! Добрый вечер! - почти хором вопят они.
   - Добрый, - с оттенком неуверенности отвечаю я. Я и правда не могу поручиться, что именно этот вечер и есть добрый.
   - Рита! Маша! - представляются они.
   Рита высокая, тощая (на мой вкус) и крашеная под блондинку. Маша низенькая, толстая, курносая и КОГДА-ТО крашеная под блондинку. На них очень похожие платья, и у них совершенно одинаковый энтузиазм.
   - Саша, - для порядка представляюсь я. - Можно просто - Александр Борисович.
   - Ой! А мы знаем!
   Ага.
   Девицы садятся на диван. Мне становиться страшно. Мне и дышать-то на него страшно.
   - Ой! Нам так нравиться ваша музыка! У вас песни такие классные! - дружно кивают. - Особенно - про елочку.
   Я тихо и незаметно кашляю. Тест на интеллект сдан. Подтверждено - протобелок. Я осторожно выпроваживаю гостей. Боюсь даже вспоминать, что я плету. Запираю дверь и возвращаюсь к столу. Дует.
   Не по-летнему холодно.
  
   3
   "Неприятность эту мы переживем", - как было в свое время спето. Не помню только, кем. Я медленно шлепала по лужам, ища хоть что-то работающее в этот темный поздний час. По пути сочинила стихотворение: "В бледно-сиреневом заливе плавали крокодильчики цвета детской неожиданности". По-моему, это достойно Летова.
   Шел дождь. Мокрый. Я тоже была мокрая, как тот самый цуцик. Или как ворона. В эпоху очень ранней юности (лет десять назад) я любила такой стишок: "Шел я как-то через мост, - под мостом ворона мокнет. Положил ее на мост - пусть ворона сохнет. Шел я снова через мост, на мосту ворона сохнет. Положил ее под мост, пусть ворона мокнет". Классическая сказочка про белого бычка.
   Лужи довольно неожиданно кончились, зато началась совсем непролазная грязь. Я героически сунула туда свои ноги. Грязь чавкала и затекала мне в кроссовки. Бедные, бедные мои белые (когда-то) кроссовочки. Мир праху их.
   Шел дождь. Моей обуви был нанесен теперь совсем уже непоправимый урон. Одежду, возможно, еще был шанс спасти. И ту передо мной выросло Здание. Именно, что Здание, с большой буквы "Зю": там ярко горел свет, и звучала музыка (кажется, фокстрот). Там определенно были люди.
   Я не без затруднений нашла дверь и постучала. Дверь открылась, и я, такая вся мокрая и грязная, влетела в истинный храм культуры этого уездного города, также именуемый, как ДК.
   - Добрый вечер! - подлетел ко мне, растерявшейся порядком, на помощь какой-то мужчинка. - Вы кто будете?
   - Э-э-э... Приезжая мы... - пробормотала я. - Ищу, где бы посидеть... погреться... поужинать...
   Короче, дай хозяин воды стакан, а тот так есть хочется, что переночевать негде. Мужчинка поправил кожаную кепку, в которой до боли напоминал В.И. Ульянова (Ленина) и схватил меня цепкими пальцами за манжет. Заодно и рукав выжал.
   - Вы прекрасно сможете устроиться у нас в клубе! - радостно кричал мужчинка. - И цена чисто символическая - десять рублей в сутки!
   Ну, не слишком прибыльный бизнес на мой взгляд. Я радостно пошлепала за "Лениным" через танцующую толпу. Это ужасно напоминало комсомольские посиделки, которые я, кстати, не разу в жизни не видела. "Ленинская тропа" кончилась, наконец, темным чуланом с крошечным пыльным окошечком.
   - Вон там, в спортивном зале, вы можете взять маты. Постельное белье получите у кастелянши - Розы Сергеевны. Вот за этой дверью кухня. Там есть холодильник.
   М-да, дело у них тут поставлено на широкую ногу. Это я поняла, когда переносила маты: их использовали как угодно, но только не в спортивных целях. Кастелянша (она же кассирша, - старушенция содрала с меня десятку за ночлег, и еще пять рублей за белье) пробурчала что-то вроде: "Ну вот, есче одна!".
   Наконец я (после сражения со старушенцией и лампочкой в чулане) смогла закрыть дверь, стянуть мокрую одежду и даже найти что-то сухое в рюкзаке. Чем-то сухим по прихоти подлюки судьбы (индейки) оказалась моя любимая фланелевая голубая пижамка с двумя кремовыми ежиками на груди. Остальное пришлось свалить кучей на чуть теплую батарею, в надежде, что оно самой дойдет до нужной кондиции. От воды не пострадали только одна книга (А. И Б. Стругацкие "Град Обреченный"), несколько тетрадей (и мой дневник в том числе), ручки гелевые (чернила черные) и бутылка настоящей Массандры (Бастардо, непочатая). Бутылку, за неимением штопора, пришлось припрятать до лучших, штопорных времен.
   На кухню я вышла, дополнив свой костюм чуть влажными, они же почти сухие, носками. А там!.. Там сидел Он (так же именуемый, как Объект). Он пил чай и закусывал какой-то вкусной на вид булкой.
   - Варравский! - выдала я, пребывая в изрядном ступоре от одного вида булки.
   Объект посмотрел на меня со вполне измеримой ненавистью, что-то буркнул и быстро вышел, отодвинув меня от двери. Булку унес с собой.
   Ничего, неприятность эту мы переживем.
  
   4
   Надо раздобыть денег - на сахарный песок. Если положить в чай сахар, его, возможно, даже получится выпить. Кажется, я видел что-то похожее на сахар на кухне... Беру чашку и булку и крадусь по коридору. Рита и Маша, слава Богу, уже исчезли. Наверное, убежали танцевать.
   На кухне в шкафу стоит множество банок. В жестяной, с надписью "САХАР" насыпана манная крупа. В банке "КОФЕ" - чай. Банка "ЧАЙ" пустует, если не считать дохлой мыши. Похоже, мыша, запутавшись в названиях, померла с горя, забравшись в этот шикарный жестяной саркофаг. Похоронить ее что ли?
   Сахар обнаруживается в круглой фарфоровой банке с надписью "РИС". Кусковой, кажется, отколотый от настоящей "сахарной головы". Рядом лежит кулечек с сотовым медом. Надо бы реквизировать немного, с целью подлечить горло.
   Кидаю в чашку сахар и сажусь на колченогий стул, чтобы спокойно выпить чаю. Точнее - сиропа, потому что пойло становиться приторно-сладким, но, вполне терпимым. Другого-то, все равно, нет.
   Я уже осиливаю полкружки, когда распахивается дверь и в кухню врывается очередная девица. Эта, впрочем, из ряда вон: в голубой пижаме, с мокрыми растрепанными волосами и царапиной на вздернутом носу. Вид у девицы ошарашенный.
   Она открывает рот, потом закрывает его, потом снова открывает, только для того, чтобы завопить:
   - Варравский!
   Ну вот! Я встаю, тихо ругаюсь и быстро выхожу, отодвинув девицу от двери. Желание допивать сироп, он же - чай, пропадает напрочь. Запираю дверь и осторожно подхожу к дивану. На него даже смотреть опасно - развалится ненароком.
   Набираю в грудь побольше воздуха и ложусь. Диван протестующе скрипит. Осторожно выдыхаю. Держится, вроде бы...
   Уже перед тем, как заснуть, вспоминаю, что совсем нечего есть. Надо раздобыть денег.
  
   5
   Я проснулась не отдохнувшей и голодной. То есть, точно такой же, какой засыпала. Одежда почти высохла, только отвороты джинсов были еще влажные. Я побыстрее оделась и принялась за подсчеты моих финансов. А финансы-то поют... ну, не романсы, пока, но уже точно - русские народные песни: всего триста рублей осталось. Одна только надежда, что тут цены низкие. С другой стороны, мне тут делать нечего. Допрошу Объект, раз он тут сидит, и смотаю удочки.
   Я запихнула деньги в карман и покинула чуланчик. Сегодня в клубе было тихо и пустынно. Шел дождь. Необходимо было срочно найти зонтик, иначе выйдет, как вчера: "Под мостом нашел ворону - грязную, вонючую; никому ее не дам, сама ее домучаю!"
   Зонтиков нигде не было. Я нашла все что угодно, например целую коробку с черными очками, а вот зонтиков не было. Хоть ма-ахонького. Хоть вот такусенького! Ну, хоть для коктейля! Зато, в комплект к черным очкам я нашла Варравского, который сидел на кухне с чашкой чая и пересчитывал деньги.
   - Добрый день, - вежливо поздоровалась я. - А вы ведь Александр Варравский?
   - Девочка, отвали, - устало потребовал Объект. - Как же вы меня все заебали!
   Я сморщила нос. Такой симпатичный молодой мужчина, и ругается. Фу!
   - Как нехорошо! - возмутилась я. - Ругаетесь. А у вас ведь поклонники, Младая Поросль. Какой пример вы им подаете?!
   - Так, Младая Поросль, чего тебе нужно? - сдался Объект. Кажется, он просек, что меня главное вовремя останавливать, а то меня заносит иногда.
   - А вы действительно Варравский? - на всякий случай уточнила я.
   - Он самый, - кивнул Объект.
   Я довольно ловко извлекла из кармана мятый блокнот и карандаш.
   - Мне бы хотелось взять у вас интервью.
   - Не-ет.
   - Что, нет?
   - Никаких интервью, - Объект ссыпал мелкие деньги (других у него, кажется, не было) в карман.
   Я обиженно насупилась и рухнула на стул. Стул жалобно закряхтел.
   - Почему? - протянула я.
   - А надоели вы мне все, - буркнула Варравский и пояснил, - журналисты.
   - А я не журналистка, - радостно возразила я. - Я - ваша поклонница.
   - Час от часу не легче, - пожал плечами Объект. Он похлопал себя по карманам, достал пачку сигарет, чиркнул зажигалкой и с удовольствием затянулся. Посмотрел зажигалку на просвет.
   М-да... Кажется, я зря понадеялась на природную наглость: человек, который вот так вот медитативно-спокойно курит, на наглость не реагирует. Решила давить на жалость и эгоизм.
   - Послушайте, я с подругой поспорила, что возьму у вас интервью. Ма-аленькое. Вот такусенькое, - я показала. - Я возьму его у вас и сразу же уеду, обещаю.
  -- Не-а, - хмуро протянул Варравский.
   - Что "не-а"?
   - Не уедешь... - Объект как-то особенно горестно вздохнул. - Стал бы я сидеть в этой дыре, если бы мог отсюда уехать?
   - Но почему? - я решительно не понимала, что может мне помешать покинуть этот гостеприимный городок. Тут что, действует закон о насильной натурализации приезжающих?
   - Здесь что, действует закон о насильной натурализации всех приезжающих? - спросила я.
   Варравский фыркнул.
   - Транспорт тут никакой не ходит.
   - Но я же вчера вечером приехала на автобусе! Старенький такой желтенький икарус, - возразила я. А чего он глупости говорит?
   - Ну, претензии не ко мне, - пожал плечами (похоже, это у него, что называется жест-паразит) Объект и объяснил.
   Из его объяснения вышло, что приехать в город можно, а вот уехать из него нельзя. Дороги размыло, а связи с "большой землей" даже не планируется ни в близком, ни в дальнем будущем. Из всего транспорта ходит только автобус с черными шторками (тот самый, из детских страшилок, который спиногрызами питается), да и того что-то не видать. Короче, я этого Стивена вашего Кинга перепер на родной язык. Сумеречная зона.
   - Глупости! - радостно сообщила я. - А где тут у вас можно пообедать?
   До сего момента вялый Варравский оживился.
   - На углу - пельменная. У тебя деньги есть, Поросль?
   - Есть, не волнуйтесь, - ответила я. И где же это мне взять зонтик? - А у вас зонта, случаем, нет?
   - Случайно есть, - Варравский задумчиво почесал нос, потом затушил сигарету о блюдце и встал. - Предлагаю сделку: я одалживаю тебе зонт, а ты меня кормишь.
   - А вы, оказывается, жиголо, - немного разочарованно протянула я. - А давайте лучше вы мне зонтик дадите и интервью, а я вас покормлю.
   Варравский не стал долго раздумывать, достал из-за стула зонт и пошел к выходу.
   - Ну, чего стоишь?
   - Это надо понимать, как "да"? - пробурчала я. В животе заурчало. Эх, бедная я, несчастная. И проснулась-то я совсем не отдохнувшей...
  
   6
   Левое плечо намокло: с зонта непрерывно льет прямо на куртку. Утешает только одно - младая Поросль тоже вымокнет. Она идет, насвистывая себе что-то под нос. Или это "Вихри враждебные веют над нами", или у меня слуховые галлюцинации.
   - Как тебя зовут, Поросль? - спрашиваю я.
   Поросль перестает свистеть и понимает голову, чтобы на меня посмотреть.
   - Дарья Алексеевна мы...
   Чтобы не наврать, я не говорю "очень приятно", а просто киваю головой. Поросль продолжает свистеть на этот раз какой-то попсовый мотив.
   - Тьфу ты, черт! - тихо ругается она и поясняет. - Две недели не могу отвязаться от этой гадости!
   Мне совсем не интересно это слушать. Мы входим в пельменную, и Поросль подходит к кассе и берет картонку с меню. Я ел тут пять дней подряд, и могу перечислить все, что в ней есть, не глядя.
   - Так, пельмени, - бормочет Поросль, Пельмени. Еще пельмени. И еще - они же. Пельмени... пель... о! Еще сметана! Простите, а какая между этими пельменями разница?
   Толстая буфетчица поворачивается к нам и вопросительно косит маленькими глазками.
   - Какая между этими пельменями разница? - повторяет Поросль.
   Я осторожно отодвигаю ее от кассы и киваю старухе.
   - Две тарелки пельменей со сметаной и два стакана чая с сахаром, пожалуйста.
   Буфетчица поворачивается всем телом и через секунду бухает на стол перед собой тарелки с пельменями, откуда-то снизу достает стаканы с желтой жидкостью. Пельмени покрыты белой коростой сметаны, а в чае плавают серые хлопья.
   - Двадцать рублей, - зычно объявляет буфетчица.
   Поросль с крайним недоверием смотрит на еду, но со вздохом достает из кармана деньги и платит. Садимся за столик у окна. Поросль осторожно ковыряет вилкой пельменину и тяжко вздыхает.
   - Ешь.
   Поросль еще раз вздыхает. Ей что, воздуха мало? Она осторожно открывает рот, кладет туда пельменину и начинает медленно ее пережевывать. Зрелище презабавное. Поросли, наверное, не больше восемнадцати. Этакий маменькин детенок, отбившийся от стаи. Мысленно перекрестившись, я тоже начинаю есть.
   - Так вы дадите мне интервью? - строго вопрошает Поросль с поистине мученическим выражением лица.
   - Спрашивай, - великодушно разрешаю я.
   Поросль на секунду задумывается.
   - Почему вы стали музыкантом?
   Теперь уже приходиться задуматься мне. Вот черт! Вопросы глупые задают! И спина ноет. Левое плечо совсем намокло.
  
   7
   Я основательно допросила Объект. Даже сама пожалела его немного. Ответы я аккуратно занесла в блокнотик, но совсем не уверена, что потом когда-нибудь смогу разобрать эту скоропись. Обед (или завтрак, кто разберет) был отвратительным. А я-то думала, что никто не готовит хуже моей бабушки.
   Что ж, я выполнила все условия, программу-минимум, так сказать. Отрывать у бедного Варравского что-либо на мой взгляд просто негуманно. Так что, теперь я могу уехать с чистой совестью.
   - А где тут автобусная остановка? - спросила я. Надо бы сходить и посмотреть расписание.
   Варравский почему-то усмехнулся и вызвался проводить, чтобы я не намокла. А ведь только что он хотел от меня избавиться... странно... Под все тем же проливным дождем мы поднялись по лестнице и пересекли площадь. Автобусная остановка оказалась плохеньким облезлым деревянным павильоном типа - сарай. В будке с надписью "Касса" скучала сухая старшенька. Она была настолько же худой. Насколько толстой была тетка в пельменной. Странный город, ей богу!
   - Простите, - я нагнулась к кассе. - Сколько стоит билет до Энска?
   - Билетов нет, - прошамкала старушенция.
   - А когда будет автобус?
   - Касса справок не дает! - отрезала бабка и захлопнула окошечко.
   Я растерянно огляделась. Варравский торжествующе рассмеялся.
   - А я, ведь, говорил!..
   Я рухнула на полусгнившую лавочку, жалобно хрустнувшую подо мной. Такого быть не может, просто потому, что такого не может быть. Не бывает городов, в которых совсем не ходит общественный транспорт. Машин тут, правда, тоже не видно. Да и людей, хотя. Что нормальным людям делать на улице в такую погоду?
   - Автобус с черными шторками... - нагло поддразнил Варравский. Тьфу! чтоб ему пусто было!
   - Я больше любила историю про красные сапожки, - пробормотала я, отгоняя злодейку мысль, что все это неприятно похоже на правду.
   - А я про зеленый глаз. Раз пятнадцать выслушал ее в пионерском лагере, - откликнулся Объект.
   Кажется, Варравский получал удовольствие от всего происходящего. Ну уж мое лицо (вытянутое, бледное и смертельно обиженное) его точно позабавило. Я встала и побрела под проливным дождем.
   Ох, не нужно видеть во мне ребенка! А кто я, интересно? Может у меня это запоздалый кризис подростковый, или как это там называется? Да ладно, по крайней мере, я основательно допросила Объект.
  
   8
   Где-то вдалеке раздается раскат грома. Поросль уныло бредет под дождь и ссутулившись уходит в сторону клуба. Надеюсь, у нее есть что-нибудь, кроме этой одежды и вчерашней пижамы с ежиками. Хотя, пижама милая. Я с хлопком открываю зонт. Он уже давно дышит на ладан и вот-вот развалиться. Иду следом за Порослью, тщательно соблюдая дистанцию. А она, вообще, забавная девочка.
   Молния с треском ударяет в фонарный столб. Девчонка взвизгивает и отскикивает в сторону. И, конечно же, кубарем летит в лужу. Она сидит в грязной воде, совершенно вымокшая, с грязными потеками на щеках. Злая.
   - Тьфу ты, черт! - сквозь зубы цедит она и пытается вытереть лицо.
   Я протягиваю руку.
   - Пошли, Поросль.
   Руки у нее совсем скользкие от воды и грязи, но сильные. Она вовсе не такая хрупкая, как кажется, но именно такая экзальтированная. Поросль (как там ее? Дарья?) встает, зачем-то отряживается и с обидой спрашивает:
   - Что, смешно?
   Интересно, как бы она себя вела в другой ситуации? Смотрела на меня влюбленными глазами и трепетала?
   - Не смешно, - я качаю головой и беру ее за локоть.
   Мы идем рядом по скользкой мокрой улице. Где-то справа (над рекой, по слухам) грохочет, и посверкивают молнии. Поросль уже совершенно спокойна и обрела прежнюю наглость.
   - Слушай, а почему ты решила взять интервью именно у меня? - спрашиваю.
   Поросль вздыхает.
   - Ну, у Башлачева-то я точно уже интервью взять не смогу, верно? Это, кстати, ужасно обидно. Можно еще у Летова, но я бы не рискнула... А мне ваши песни нравятся.
   Поросль достает откуда-то пакетик леденцов, разворачивает один, кидает в рот и начинает азартно его обсасывать. Это у нее получается одновременно эротично и совершенно невинно. Чума-девка!
   - Песни? А какие? - классический диалог с журналистом: "Вам нравиться мое творчество? А что именно?"; и тут же сделать невинное лицо.
   Поросль называет пару очень старых, но недурных песен. На мой повзрослевший с тех пор взгляд они слишком меланхоличные.
   - Ага, - отвечаю я.
   - Мы с Дианкой, это моя подруга, - поясняет Поросль, - ходили на ваш концерт. Я потом наверное еще неделю стихи писала.
   Поросль неожиданно ухмыляется. Я закрываю зонт, поскольку мы уже дошли до клуба. Она достает деньги и безропотно платит ключнице: вредная старуха уже ждет нас на пороге.
   - Вы струну эту, свою, поставили? - сварливо спрашивает она. - Вечером люди придут.
   Я, как могу, успокаиваю старую вредину. Поросль о чем-то напряженно думает.
   - Простите, а у вас пианино какого-нибудь нет? Я бы вальс на танцах сыграть могла...
   Ключница мгновенно добреет. Эта способность у нее, видимо, неискоренима: добреть, как дорожный мент при виде штрафа.
   - Пианино нет. Есть рояль. Казенный.
   Поросль быстро уверяет старушенцию, что она о-о-осторожненько, и получает ключ от кладовки.
   - Там макароны есть, тушенка, - ласково улыбается старушка и гладит Поросль по голове. Потом вытирает руку передником и уходит под дождь.
   - Я, случаем, не сплю? - спрашивает меня Поросль. - Моей Дианке однажды приснилось, что она с Вольдемортом отстреливает пингвинов.
   - Кто такой Вольдеморт? - спрашиваю я.
   Поросль делает круглые глаза и уходит, бормоча себе под нос: "Во, Чайфы мне снились, Орландо Блум - снился. Даже Депп мне снился. Может, мне и Варравский сниться сейчас? О! еще СашБаш ни разу не снился, ни с топором, ни без..."
   Где-то вдалеке раздается раскат грома.
  
   9
   Все это начало меня забавлять, как такой, игрушечный, кошмар. Я забрала оставшуюся сухую одежду и направилась в душ. Хвала БГ - он тут был. Кран заржавленный; мыло - так, не мыло даже, а обмылочек. Хорошо, хоть, не хозяйственное. Я выстирала в раковине грязную одежду. И угораздило же меня упасть в лужу. Да еще и на глазах у Варравского! Стыдно, дамы и господа. Развесив свои шмотки на просушку на шведской стенке в спортзале, я встала под душ.
   Вода была холодная. Удивляюсь, как на мой визг не сбежалось полгорода. А тут вообще люди-то есть? Сайлент Хилл какой-то, не иначе. С горем пополам помывшись (спасибо, что не вся была в земле), я натянула тепленькое и сухое и побрела на поиски кладовки.
   И кладовка нашлась. Когда я зажгла свет, оказалось, что здесь все не настолько безнадежно. Были макароны, были. И тушенка была. А еще - соленые огурцы/помидоры/грибы. Икра баклажанная и прочая кабачковая. Мешок картошки. Кадушка (настоящая, дубовая) с квашеной капустой; моченые яблоки. Семейка мышей, доедающая кольцо краковской колбасы.
   Я решила ограничиться макаронами с тушенкой, тем более, что картошкой и яблоками мышки тоже успели поживиться. Пожелав им от всей души приятного аппетита, я подхватила потенциальный обед и пошла на кухню. Объект уже сидел там и курил, зачем-то щелкая зажигалкой. Она была сиреневая, прозрачная, с надписью "WINNER".
   - А тут есть консервный нож? - спросила я, ни к кому особо не обращаясь.
   В меня полетела открывалка.
   - Ты что, умеешь играть на рояле? Учти, тут лучше не врать, - в отместку высказался Варравский.
   Я поставила кастрюлю на огонь и вступила в сражение с консервной банкой.
   - Ну, вальс, это я, конечно, хватила... - я больно прищемила палец и сунула его в рот. - Но вот "The Long and Winding Road" гарантирую.
   Объект отнял у меня банку и легко ее открыл. Какой он, однако, спокойный. А говорил, что давно тут торчит. Может, он просто спокойный?
   В полной тишине я сварила макароны, пожарила тушенку и найденный в шкафу лук. Смешала все это вместе. Варравский курил, стряхивая пепел в бумажную коробочку. Как сейчас помню, в альбоме "Оригами" она называлась "коробочка с ушками". По моему, больше всего похоже на звезду. От обеда Варравский отказываться не стал, и даже сам достал тарелки. Откровенно говоря, макароны вышли лучше, чем я ожидала. И уж всяко лучше, чем пельмени. Объект мои кулинарные способности вслух оценивать не стал. И на том спасибо.
   - Ладно, как я тут оказалась, мы выяснили, - начала я, потому что надоело молчание. - А как вас-то сюда занесло? Я думала, у вас концерт в Энске.
   Варравский фыркнул, отломил кусок булки и отправил в рот. Нет, нация, которая есть макароны с хлебом, решительно непобедима!
   - Так, - прожевав ответил он. - Просто так.
   - И вы играете им? - спросила я.
   Объект пожал плечами (ну точно - жест-паразит!). Снова где-то загремело, задребезжали стекла. За стеной послышались голоса.
   - Приперлись! - вздохнул объект.
   Он встал, вытащил из чехла гитару и подстроил струну. Шум за стеной стал громче. В дверь просунулась голове "Ленина", которую венчала все та же кожана кепка.
   - Чего сидите? Вас уже ждут!
   Варравский вздохнул, закинул гитару на плечо и пошел за "Лениным". Я кинула тарелки в раковину и поспешила их нагнать.
   Все это действительно начало меня забавлять.
  
   10
   Темнеет. В зале клуба все та же публика, что была тут вчера. То есть, та, что была позавчера. И позо-позавчера. И эти девицы с шальными влюбленными глазами. Как, интересно, им удается приходить сюда в таких чистых светлых "лодочках"?
   Я сажусь на стул и начинаю что-то играть. Скорее всего то, что уже играл вчера и позавчера, и так далее. Поросль устраивается на краю сцены, скрестив ноги и укрыв их клетчатой юбкой. Она отбивает иногда такт ладонью по доске и что-то бормочет себе под нос.
   Ну вот, руки мерзнут. Я откладываю гитару и напоминаю Поросли, что она обещала сыграть. Поросль со вздохом поднимается и идет к роялю. Публика не реагирует на смену исполнителя. Публика также не реагирует на то, как сильно лажает пианистка. Я подтаскиваю к роялю стул, сажусь, склоняюсь к уху Поросли и тихо спрашиваю:
   - Тебя давно били?
   Поросль непонимающе на меня смотрит.
   - Скоро будут, - обещаю я. - Соль, а не си.
   Поросль поправляется, заново играет фрагмент, эффектно дает финальный аккорд.
   - Вы сноб, - сообщает Поросль. - Вы отрицаете мое право на самовыражение.
   - МакКартни сейчас, наверное, икалось, - замечаю я.
   Поросль фыркает, потом закидывает ногу на ногу.
   - Гитарку одолжите?
   Боже! это все равно, что доверить этому чудовищу свою жизнь! Вот жизнь бы я ей точно не доверил. Поросль осторожно берет гитару и досадливо цокает.
   - Струны железевые! - жалуется она сама себе и берет на пробу несколько аккордов.
   На гитаре она играет получше, чем на фортепиано, но слишком слабо зажимает струны.
  
   - И спи, молодой, смутный мой
   Сириец, стрелу смертную
   Леилами - и - лютнями
   Глуша... Не ушам смертного
   (Единожды в век слышимый) -
   Эпический бег - Скифии.
  
   Поет Поросль задорно и с ухмылкой. Потом отдает мне гитару и снова жалуется:
   - У вас струны железные!
   Кто-то в толпе заводит патефон. Фокстрот. Опять! слушать уже не могу!
   Темнеет.
  
   11
   Танцы прекратились только около часа ночи. Звук оборвался резко, на какой-то странной истерической ноте. Я встала и крадучись вышла в зал. Не было ни души. Они что, испарились? Дверь была заперта - я подергала. Странное какое-то место. Даже показалось, что здесь везде лежит толстый слой пыли.
   Я присела за рояль, откинула крышку и принялась гонять ганоны. Это единственное, что я действительно хорошо играю. И интересно еще: я так тихо играю, или дождь так сильно шумит?
   Очень хотелось домой. Захотелось даже помириться с родителями. Да что там, с родителями, - с Андреем! Хотя он все равно - придурок.
   Я прекратила играть, услышав тихое позвякивание струн. Варравский сидел на подоконнике и подстраивал гитару. Вообще-то, он очень симпатичный, и даже странно, что года четыре назад я его на дух не переносила.
   - Вот это действительно неплохо, - кивнул он.
   - А я еще этюд Черни сыграть могу! - похвасталась я, захлопывая крышку рояля. - А вообще - больше на пластиковых стаканчиках.
   Объект оторвался от вдумчивого и тщательного настраивания струны "соль" и посмотрел на меня. Может, и вправду от него чего-нибудь оторвать? И к черту, что негуманно! Эх, гринписа на меня нет, и, слава Богу.
   - Как это, на пластиковых стаканчиках? - спросил объект.
   - Ну, такая русская народная перкуссия для бедных. Можно еще на кострюлных крышках и китайских колокольчиках. Но стаканчики лучше всего. Вот примерно так, - я изобразила. - Та-та. Та-та-та. Та-та-та-та, та-та.
   Варравский кивнул и вернулся к настраиванию гитары. За шумом дождя этого совсем не было слышно. Интересно, у этого клуба крыша что ль железная? Больно громко там стучит.
   - Здесь что, всегда идет дождь? - спросила я. Получилось жалобно - уж это я умею.
   - Я тут что, всегда был? - спросил в свою очередь Объект, на этот раз, даже на секунду не прервавшись. Получилось прямо-таки издевательски.
   - А если пешком?
   - Что "если пешком"? - Варравский зажал в зубах медиатор и принялся устанавливать на третий лад грифа каподастр, пижон.
   - Если пешком отсюда пойти? Главное - понять, в какую сторону.
   Я видела немало ироничных взглядов. Я даже сталкивалась с совсем уж откровенным сарказмом. Это было другое. Варравский надо мною не просто издевался: он меня издевательски жалел.
   - Представляю картину: дитя - божий одуванчик - идет по чисту полю, под ногами (по самое колено) чавкает и хлюпает грязь. Сверху льет. Молнии бьют справа и слева. И девочка затягивает какой-нибудь марш и прет дальше.
   В качестве условно-акустического примера, Объект забренчал на гитаре и дурным голосом запел: "Мы покоряем города с истошным воплем идио-о-та!..". Я представила себе нарисованную картину. Впечатляет.
   - А если по шоссе?
   Варравский перестал петь и аккуратно положил гитару на край сцены.
   - Ты сколько здесь сидишь? - ласково спросил он.
   - Один день, - честно призналась я.
   - Другие ответы требуются?
   Варравский встал и подобрал гитару.
   - Поросль, не забивай себе голову на ночь глядя. Завтра я с удовольствием сам понаблюдаю, как ты уходишь из города.
   Объект ушел, оставил меня одиноко сидеть на табурете. Я представила себя под дождем. Бреду я по полю; грязь по колено. Чавкает... Сверху - ливень, как из этого, из кадушки. Молнии бьют справа и слева. И пру я по этому полю, одуванчики давлю, Божие. И ору: "Отречемся от старого ми-и-ра! Отряхнем его прах с наших ног!". Представила, и мне понравилось.
   Я быстренько смоталась в свой чуланчик, забрала вещи и вывалилась под дождь. Это решение далось мне довольно дорого, ведь лило как из той самой кадушки. Эх, нужно было у Варравского зонтик утащить, как раз - на память.
   Шел дождь. А я шла по улице в какую-то из сторон света. Я имела весьма смутное представление о том, где какая сторона находиться. Итак, я прошла по улице, миновала площадь и довольно скоро добралась до окраины. Асфальтированная дорога кончилась, и началось то самое чисто поле. Шоссе не было, хотя, возможно, оно начиналось где-нибудь в другом месте. В конце концов, я - редкий образчик топографического кретина, вернее - кретинки.
   Я решила обойти город по краю. Слева были дома-дома-дома с черными мертвыми окнами. Справа - поле; тоже черное и мертвое. И наконец-то, вконец вымокнув, я добралась до черного-пречерного шоссе. Все больше и больше это походило на маленький глупенький кошмарик. Я глубоко вздохнула, пожелала себе встретить с десяток попуток, причем - непременно до Энска, из которого ходит автобус, кажется, в Осташков, откуда ходит автобус до Твери, а может, и вовсе - до Москвы. Пожелав себе подобной удачи, я двинулась вперед по шоссе.
   Сверху лило, как из пресловутой кадушки, а под ногами, несмотря на асфальт, чавкала и хлюпала крайне неаппетитная грязь. Шоссе вообще становилось с каждым шагом все сильнее и сильнее разбито. Я пару раз проваливалась ногой в ямы и трещины, один раз ту самую ногу четь не свернула. Попуток не было. Почти что всплакнув по этому поводу, я устало вжала голову в плечи и закрыла глаза, дальнейший путь (пару метров) проделав с закрытым глазами. И обо что-то споткнулась. Открыла глаза.
   Мой разочарованный вопль слышали, наверное, все. Не могли они такого не слышать.
   Я стояла на пороге осточертевшего мне клуба, а с козырька прямо мне на лоб стекала холодная струйка воды.
  
   12
   Выхожу в зальчик около семи утра. Поросль стуча зубами сидит на краю сцены. Она совершенно вымокла и явно сильно замерзла.
   - Сходила? - спрашиваю я. - Ну, и что там с шоссе?
   - Заткнитесь! - бурчит Поросль, не переставая мелко дрожать.
   Приходиться насильно поднимать упрямую девчонку на ноги и вести в более теплое место. Кутаю ее в плед и требую:
   - Немедленно переоденься, курица мокрая!
   Поросль смущенно хмыкает. Я выхожу на кухню и ставлю чайник. И почему все неприятности и заботы валятся на мои плечи? Теперь еще придется с этим дитем малым нянчится!
   Когда я возвращаюсь с кружкой горячего чая и медом, Поросль сидит уже переодетая в свою дурацкую пижаму и завернутая в одеяло. Она чихает, и кашляет, и смотрит на меня с невероятной обидой. И чем, интересно, я так провинился?
   - Шоссе привело меня обратно! - сообщает она, надув дрожащие губы. - Просто сделало круг и привело меня обратно в этот чертов город к этому чертову клубу! Просто Плезантвиль какой-то!
   Я передаю Поросль чай, сажусь рядом и похлопываю ее по плечу.
   - Я, собственно, это и имел в виду, ребенок.
   Поросль обижается еще сильнее, выпрямляет спину и громко и требовательно говорит:
   - Не нужно видеть во мне ребенка! - резко осекается, начинает истерически хохотать и в итоге заходится в жутком кашле.
   Я отнимаю у нее чашку, от греха подальше, и пережидаю истерику. Наконец Поросль немного успокаивается.
   - Я... я просто... Черт! Именно эти дурацкие слова и привели меня в это дурацкое место, - отдышавшись бормочет она. - Сидела бы я сейчас дома, пила чай зеленый с мятой, а не этот распаренный веник. Мороженное бы ела...
   - Тебе только мороженного сейчас не хватает! - строго говорю я, потому что Поросль опять начинает кашлять, и засовываю ей в рот кусок сотового меда.
   После непродолжительной, но кровопролитной борьбы, Поросль сдается и съедает мед. Пальцы у меня липкие от сладкого; у нее, наверное, такие же сладкие губы. Она их быстро облизывает, сворачивается калачиком и закрывает глаза.
   - Простите, что причиняю вам неудобства... - тихо шепчет Поросль.
   - Да ничего... - отвечаю я, хотя Поросль уже крепко спит.
   Я укрываю ее еще одним одеялом и выхожу из комнатку. За стенами шуршит дождь. Кажется, этому городу наплевать на законы природы, и на круговорот воды в ней - в первую очередь.
   Закуриваю.
   Руки мерзнут; холодает, и по клубу самым невероятным образом гуляют сквозняки. Иду на кухню и уже в который раз за это утро ставлю чайник. Старушка-ключница, сидящая на табуретке, внимательно за мной следит.
   - Ой, а ты сходи в кладовку. Там малиновое варенье есть, - шамкает старушенция и уходит из кухни, шаркая ногами.
   Ключ от кладовки остается лежать на столе. Сумасшедший дом!
  
   13
   Мне приснилось, что кто-то перепиливает мое горло ручной пилой и обрабатывает наждачной бумагой. Стоило мне открыть глаза, как заболела голова. Все-таки, моя вчера совершить большая глупость! Надо было слушаться старших!
   Кстати, о старших. К тому времени, как мои глаза обрели способность видеть (голова-то как болит! Блиннн!), в дверях моей скромной кельи появился Объект с кружкой чего-то дымящегося.
   - Привет, Поросль, - усмехнулся он. Что ж, это лучше, чем "а я ведь говорил!".
   - Привет, - ответила, точнее, попыталась ответить я, но из горла вырвался только хрип.
   Объект поставил кружку на пол рядом со мной и сел на край матраса. Вид у него был отчего-то довольный.
   - Как ты себя чувствуешь, я даже не спрашиваю. Я-то ведь тебя предупреждал, - ну вот, и до этого добрались!
   Я закашлялась и немедленно потянулась за кружкой. В ней оказалось горячее молоко с медом. С раннего детства ненавижу это пойло. Я скривилась, и вынуждена была выслушать нравоучения, прочитанные скучным голосом:
   - Сама виновата, Поросль, и поделать тут нечего. Пей. С бромгексином, уж извини, тут напряженка, а я не аптека.
   И я выпила эту приторную пакость! В жертву были принесены нёбо и язык, зато горло немного согрелось, и я смогла говорить.
   - Спасибо, - вежливо пробормотала я. А что, у меня температура, мне нервы беречь надо, да и Варравский пускай порадуется. - Вы очень заботливы.
   - Мой музыкальный слух раздражает чужой кашель, - доверительно сообщил Объект и поднялся. - Пойду, поищу что-нибудь в кладовой. На вот, держи.
   Он передал мне градусник и исчез за дверью. Надо же, какая забота! Кому рассказать - не поверят. Я сунула старый добрый термометр подмышку (и почему, интересно, в иностранных фильмах они его в рот суют?) и поплотнее закуталась в одеяло. Да, дала я вчера! Гениальный марш-бросок в лучших традициях Плезантвиля.
   Я достала книгу и попыталась читать. Ох, как же голова болит! Строчки как тараканы разбежались по страницам, и от идеи почитать пришлось отказаться. Вынула градусник.
   37 и 8. нет, нормальная температура. 37 и 3, для симметрии, было бы конечно лучше, но и это сойдет.
   Я отложила градусник и свернулась калачиком. Горло болело зверски, словно кто-то перепиливал его ржавой тупой ножовкой.
  
   14
   Сегодня никто не приходит. И еще, такое ощущение, что включили батареи. Подхожу и щупаю; так и есть - горячие. Становиться ощутимо теплее. Слышно, как по клубу ходит старуха, запирает двери. Интересно, почему она не содрала с Поросли за проживание? Сегодня все кажется еще чуднее.
   Я выхожу из кухни, прислушиваясь к шагам старухи, и сворачиваю в каморку. Поросль спит, кашляя во сне. Одеяло накрывает ее с головой, при этом оставляя голыми ноги. Поправляю его и щупаю батарею. Холодная. Здесь как-то сыро и промозгло. Наверное, стоит отвести девочку туда, где потеплее. Присаживаюсь рядом и осторожно отгибаю край одеяла. Поросль во сне хмуриться и облизывает губы. Даже совестно будить ребенка. Беру ее на руки (нелегкий такой ребенок) и переношу, точнее - перетаскивая на свой диван. Поросль все так же беспокойно спит. Укрываю ее еще одним одеялом и плотнее прикрываю дверь. По клубу все равно гуляют сквозняки.
   Идет дождь. Из-за этого шуршания по крышке создается ощущение влажности и густоты нагревающегося воздуха. Кажется, что лицо и руки вымокли и покрылысь горьковатыми капельками дождя.
   За моей спиной раздается какой-то звук. Оборачиваюсь. Поросль поднимается на локте, борясь с тяжестью ватного одеяла. Взгляд у нее, у паршивки вопросительный.
   - Здесь теплее, - поясняю. К собственному удивлению немного смущаюсь.
   Поросль опускает голову на подушку. Диван скрипит, он вообще дышит на ладан. Беру стул, сажусь рядом и, как опытный врач, щупаю пульс. Руки у нее влажные и горячие, а пульс - учащенный. А я ведь ее предупреждал, говорил же я ей сидеть спокойно.
   Бесполезно ждать автобуса, или идти по шоссе. Это я знаю на личном опыте.
   - У тебя температура, - говорю.
   Поросль кивает, потом заходится в кашле, и ей приходится прижимать руки к груди. Еще подхватит воспаление легких, а мне потом перед ее родителями отвечать! Кстати, о родителях...
   - Ребенок, - спрашиваю, - а твои папа и мама знают где ты?
   - Где вообще, или где конкретно? - сипло спрашивает Поросль.
   - В принципе - где?
   Она садиться, кутаясь в одеяло и поджимая ноги жалобно на меня смотрит.
   - А мона чаю?
   И, как всегда, никакого "пожалуйста". Встаю и уже в который раз выхожу на кухню. По дороге заглядываю в чуланчик, чтобы забрать кружку и рюкзак Поросли.
   Теплеет.
  
   15
   Здесь было действительно тепло. Хотя, у меня мерз мой замечательный курносый нос. Я села по-турецки, прижалась спиной к коврику, изображающему льва, и попыталась уравновеситься на диване-книжке. Если бедный Варравский здесь спит, то я погорячилось, когда сочла себя мученицей: маты поудобнее будут.
   Вернулся Объект с чашкой, тарелкой с медом и с моим рюкзачком на плече. Какой он, однако, заботливый! Я отыскала в рюкзаке шерстяные носки и натянула их на свои зябнущие пятки. Определенно - тепло. Но нос все равно мерзнет. Я вцепилась в обжигающе горячую кружку обеими руками и стала отогревать лицо над паром. Даже мой заложенный нос смог ощутить запах распаренной соломы.
   - М-да, - пробормотала я. - Это не Dilmah, не Ahmad и уж тем более не коллекционный Mabroc.
   - Счастливый ты ребенок, - заметил объект, пододвигая ко мне тарелку с медом. - Избалованный выбором.
   - Я не избалованная! - немного обидевшись прогундосила я.
   - А я разве говорю, что это плохо?
   Объект сел поудобнее на стуле и тоже вцепился в чашку чая. Между нами был стол с тарелкой сотового меда и энное количество лет. И еще - полное непонимание. Поругал бы он меня что ли, а то - чаем поит...
   - Я домой хочу, - сообщила я объекту. Объект вздохнул и, не спросясь, закурил.
   Я осторожно, ме-едленно так отодвинулась, всерьез опасаясь, что диванчик подо мною скончается и я останусь на его обломках. Варравский вздохнул, встал, отставил стул подальше, сел и продолжил курить, стряхивая пепел в пустую уже чашку. Это напомнило мне папину привычку тушить сигарету в чае, и я горестно хлюпнула носом. Я ужасно соскучилась по дому.
   Варравский подбодрил меня в весьма своеобразной манере:
   - Если до завтрашнего дня ты не скончаешься от воспаления легких, мы обязательно что-нибудь придумаем и выберемся отсюда.
   - А если скончаюсь? - с подозрением спросила я. Мне это действительно было любопытно.
   - Тогда, - спокойно ответил объект, - я попробую выбраться отсюда в гордом одиночестве.
   - А что, хоронить меня никто не будет? - обиделась я.
   Объект закашлялся и поспешил затушить сигарету. Разогнал дым и усмехнулся:
   - Земля сырая, очень рыть неудобно.
   А он симпатичный, если разобраться. Не зря же он мне нравился в свое время: где-то между Киану Ривзом и Джонни Деппом, помниться. Я с трудом сдержала нервный смех и в результате закашлялась и кашляла долго и мучительно. А вдруг у меня действительно воспаление легких? А в этом Кислодрищенске, кажется, даже аптеки нет, не говоря уже об амбулатории!
   Объект осторожно сел рядом и обнял меня за плечи. Я наконец-то прекратила кашлять, прижала руку к ноющей груди. Жалко, что нельзя прижать руку к каждому из ноющих ребер персонально.
   - Самое забавное, Поросль, то, - хмыкнул где-то рядом с моим ухом объект, - что ты не можешь винить никого, кроме себя.
   К величайшему моему сожалению он был прав. Ох, как он был прав! В том, что я тут оказалась, тоже никто, кроме меня, родимой, не виноват. Придя к такому неутешительному выводу, я свернулась калачиком рядом с Варравским и закрыла глаза. Вот теперь здесь действительно тепло.
  
   А. Башлачев "Час прилива"
   А. Блок "Двенадцать" (а вы не знали? ;) )
   М. Цветаева "<колыбельная>" из "скифского" цикла.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"