Аннотация: Зимой на дороге кого только не встретишь, с кем только не познакомишься, о чем только не споешь.
ЗЕРКАЛО КОРОЛЕВЫ МИРАБЕЛЬ
Дай мне голос,
И я любой удар приму, как твой великий дар.
Ал. Башлачев
Глава первая
День совершенно не располагал к путешествиям, а с сумерками поднялся ветер такой силы, что все, задержавшиеся в дороге, поспешили под гостеприимный кров ближайшего трактира. В зал за какие-то полчаса набилось столько народа, что нищего музыканта зажали в самый угол между очагом и старым сервантом, где на почетном месте стояли четыре оловянные кружки "Перепей-неперепью"*. Бродяга особенно и не возражал: от очага шло приятное тепло, прогревающее кости, едва прикрытые заплатанными одеждами. К тому же, на вертеле неспешно крутился, подставляя бока огню, жирный поросенок, источая пленительные ароматы. Денег на жаркое у музыканта не было, у него не было денег даже на хрюканье жареного поросенка, по правде сказать; а так хоть понюхать можно. Кружку дешевого пива хозяин поднес бесплатно в честь Дня Всех Святых, и теперь обносил в точности такими же кружками всех прочих гостей. Дородный трактирщик свято соблюдал традиции, тем более, что они не запрещали наливать в дареную кружку самое дешевое пойло и нещадно разбавлять его. Впрочем, музыканту приходилось в своих странствиях пить и худшие помои. Тут хоть посуда была вымыта и столы отскоблены.
В прежние времена, вспоминал бродяга-музыкант, дорога на Шеллоу-тон не была и в половину такой оживленной. Виной тому были лес, заселенный всевозможной нечистью, начиная от разбойников и заканчивая смутными слухами об упырях. Также немалую роль в заброшенности тракта играла и Обитель Черного Целомудрия, а попросту говоря - ведьминский бордель. Нет, возможно, почтенные колдуньи занимались в своем замке и чем иным, но от этой дороги все равно отпугивали слухи о ревнивых бесовках, насылающих на неудачливых путников рога, копыта и мужское бессилие.
Музыкант прислушался, надеясь по обрывкам разговоров понять, чем же так привлекателен стал вдруг Шеллоу-тон, прежде бывший не более, чем приграничным городком.
- ...он как прыгнет на Михася! С клыков слюна ядовитая каплет, а смраааад!...
Музыкант насмешливо скривился. Ясно, слева здоровенный детина рассказывал двум своим собутыльникам старую, как мир, историю о своем брате-куме-свате, схватившемся с чудовищным оборотнем. Свата этого никто, кроме детины, не знал, поэтому история выходила вполне правдоподобная. Музыкант и сам бы мог сходу сочинить такую же, правда добавил бы побольше кровавых подробностей. Кровавые подробности были его коньком. Он вновь прислушался.
Говорили о празднике, который затеяли в Шеллоу-тоне, о ценах на зерно и лес, о поганом местном пиве, о том, как странно притихли ведьмы. О чем угодно, и обо всем, что музыкант знал и так. Он начал скучать, к тому же - страшно хотелось есть. Свинина поджарилась, и теперь нетерпеливо роняла на угли ароматные капли сока, отчего очаг исторгал шипение и целые клубы восхитительного запаха. Музыкант сглотнул и попытался сообразить, чем бы смог заплатить за обед. Разве что памятной серьгой из белого золота. А потом можно было бы смело платить головой: уж больно приметной была серьга, к тому же из весьма дрянного уха. Кольцо на пальце музыканта было выточено из дуба, пряжка на поясе едва ли стоила дороже куска хлеба. На что-то еще могла сгодиться фибула, скрепляющая его залатанный ветхий плащ, весьма скромная на вид, зато серебряная. Но фибула была дорога музыканту, как память, и как своеобразный урок. Пока что он не готов был расплачиваться своей памятью за хлеб и вино, а пусть даже и за кусок свинины. Да и не хватило бы этой пряжки на свинину.
Музыкант так погрузился в свои невеселые мысли, что едва не подскочил, когда его хлопнули по плечу. Вскинув недоуменно голову, музыкант уставился на того самого детину, чей родич победил оборотня. То есть, скорее всего победил, а иначе какой был смысл рассказывать? На груди у детины поверх давно нестиранной сорочки - дублет был сброшен на лавку - висел медальон с гравированным мечом, щитом и ветвями дуба. Ишь ты, наемник, да еще и сэр*, а если по роже судить: крестьянин из ближайшего села, на базар репу повез. Выговор у него был соответственный: раскатистое "р" выходца из западных земель, где репы сажают видимо-невидимо, интонации разбойника с большой (ладно, не очень большой) дороги, а в добавок еще и глупая пьяная ухмылка. За прошедшие годы измельчали как наемники, так и рыцари.
- Бренчишь? - спросил "сэр", мотнув косматой головой в сторону заботливо укутанной запасным, куда более целым, плащом гитары.
- Играю, - согласился музыкант. - Пою. Пляшу на столе.
- Не-е-э! - поспешно отмахнулся детина-наемник, начисто лишенный чувства юмора, даже такого примитивного. - Этого не надобно.
- Когда напьюсь, - невозмутимо закончил музыкант и в один глоток прикончил кружку пива, которое по совести стоило бы вылить за порог. Такая жуткая гадость!
Детина покосился на свой стол, где нетронутыми стояли дареные кружки. Он, очевидно, был такого же мнения об этом пиве. Каким бы пентюхом детина не выглядел, денежки у него водились. Хозяин как раз выставлял на стол две бутылки вина, жбанчик пива, а его помощница художественно дополняла натюрморт тарелками со всевозможными закусками. От подобного зрелища у музыканта просто слюнки потекли.
- На голодный желудок не пою, - отрезал музыкант. - Горло к пузу прилипает, звук не тот.
Детина кивнул своим спутникам, и к столу был придвинут еще один табурет. Музыкант пересел к новым своим знакомым, положил гитару на колени и бесцеремонно потянулся за ломтем хлеба. Наемники - у двух других тоже были медальоны, но уже без дубовых ветвей - окинули сочувственными взглядами худую фигуру бродяги и подложили ему на тарелку мяса и тушеного картофеля. Все трое терпеливо ждали, пока музыкант насытится, и тот не торопился. Отдал должное мясу и картофелю (от обилия перца чуть не подавился едой), сделал пару глотков пива. За это было уплачено, так что трактирщик нацедил, что получше. Но разбавить не позабыл. Наконец, насытившись, Музыкант отодвинулся от стола и начал осторожно распутывать узлы и разворачивать слой за слоем гитару. Наемники с удивлением следили за появлением незнакомого им инструмента. Гитар здесь, конечно, не видели; все местные менестрели отдавали предпочтение лютням. Они и зваться предпочитали менестрелями и бардами, а музыкант этого отчего-то не любил. И лютню он не любил: слишком большая, слишком тяжелая, слишком манерная и слишком капризная подруга. Зато гитару с ее умением говорить разными голосами, подражать и шепоту ветра, и переливам клавира, и тяжелым шагам, музыкант почти боготворил. Провел рукой по струнам, подтянул ослабленный колок, проверил строй. Гитара радостно отозвалась тихим низким гудением.
- О чем мне спеть? - спросил музыкант.
Наемники нахмурились, соображая. К столу стали подтягиваться и другие посетители трактира. Кто-то в толпе крикнул: "Про Адмара-палача давай!"
Губы музыканта тронула усмешка, длинные пальцы легли на гриф.
Шел палач домой под вечер
И свистел
Не тревожил его груз
Холодных тел
И легка его походка
И душа
А когда кошель наполнен
Жизнь легка
И хороша
Шел палач домой под вечер
Прямо-прямо
Шел палач домой под вечер
Мимо храма
И увидев пару нищих
У ворот
Снес им головы сабелькой
Кровью выпачкал шубейку
И вперед
Шел палач домой под вечер
Вдруг навстречу
Ему в рожу вдарил ветер
Ночь на плечи
Вой раздался из канавы
Слева, справа
"Ирод! Суд вершишь неправый!
Ждет расправа!"
И бежал палач со всех ног
Буераком
По дорогам, по лесочку
По оврагам
Заплутал совсем болезный,
Потерял сабельку
Изодрал свою богатую шубейку
Говорят, его в лесу
Сожрали волки
Ищет, ищет королева
Да без толку
Ай дорога палачу
На тот свет
Там на адской сковородке
Пусть и держит он ответ!
Песню, особенно ее жизнеутверждающий финал, зал встретил свистом и хлопаньем. Еще лет пять назад обязательно нашелся бы один особенно осторожный слушатель, и за свои крамольные песни музыкант неоднократно бывал бит. Сейчас, видно, наконец настали иные времена. Привстав, музыкант шутливо раскланялся и осушил поднесенный слушателями кубок вина, кислого и, честно говоря, дрянного.
- А героические баллады знаешь? - спросил детина-лорд.
- А слышали ли вы историю о том, как король Альдасер Добрый пошел войной на непокорных жителей юга?
Посетители трактира загудели, что - нет, не слышали, но могут и послушать, коли история хороша. Альдасер Добрый был у музыканта любимейшим из персонажей всей многовековой истории этой несчастной страны. Неудачных военных походов у него было больше, чем у Хендриха Кровавого, налоги он взвинтил совершенно непомерно и, тем не менее, вошел в историю под прозванием "Добрый", что противоречило какой-либо логике. С особенным удовольствием музыкант исполнил бы поучительную историю о встрече призрака короля с защитниками форта у Алых скал, но героического в ней было мало. Поэтому, ударив по струнам, он заиграл марш и начал почти бесконечную балладу о походе Альдасера Доброго на юг. Закончилась песня победоносным возвращением короля в белокаменную столицу с трофеями и молодой женой. слушатели хлопали так громко, что музыкант против обыкновения не стал заканчивать подслушанной где-то, может статься, что во сне, строкой: "А пряников, кстати, всегда не хватало на всех".
Восхищенный детина-лорд от души хлопнул музыканта по плечу - тот едва не слетел с табурета - и протянул руку.
- Бенжамин из Тура. Это мой молочный брат Альбер и мой секретарь Филипп.
Альбер вызвал у музыканта невольное уважение: высокий, широкоплечий, со все тем же крестьянским лицом, словно вырезанным, а скорее вырубленным из дерева. Еще большее уважение вызывала их общая кормилица, вырастившая таких богатырей. Филипп был послабее, или по крайней мере казался таковым. На медальоне его был выгравирован лук; музыканту секретарь показался для лучника слишком грузным.
- Меня зовут Фламэ, - представился музыкант, привстав и слегка поклонившись. - Не подскажете, почему это люди такой толпой рванули в Шеллоу-тон.
Собеседники уставились на музыканта круглыми от изумления глазами. Тот развел руками.
- Я путешествовал долгое время по северу.
Глаза сэра Бенжамина сверкнули, губы скривились в усмешке, и лицо странным образом переменилось. А он был непрост, этот деревенский лорд.
- Королева объявила перепись, полную, с занесением всех примет в различные рере... рестре... рее..
- Реестры, - подсказал Фламэ.
- Ага. Все и бросились в родные города, собирать документы. Вроде как, дома и стены помогают, да? - Бенжамин подался вперед и доверительно сообщил. - Сестрица у меня в Шеллоу-тоне. Не могу позволить, чтобы переписчики эти ее обидели или оскорбили.
Фламэ представил себе "сестрицу" лорда Бенжамина. Потом представил себе переписчиков - те и вовсе вышли сторукими чудовищами-великанами. Но все же, музыкант согласился. Нельзя допустить оскорбления девы.
Тех шести-семи медяков, которые бросили музыканту слушатели, на комнату конечно не хватило. Однако, трактирщик совершенно бесплатно позволил ему и еще нескольким бедолагам переночевать на лавках в общем зале. Фламэ занял местечко у очага, положил под голову свой дорожный мешок, укрылся плащом - тем, совсем старым, с прорехами и заплатами - и стал смотреть на огонь. Спал он плохо, всегда. В юности мешало вечное нетерпение, мальчишеское желание поскорее отправиться на новые подвиги, чтобы прямо с рассветом и прочь от дома. Потом мешали мысли, потом - нечистая совесть. Теперь вот опять размышления. А еще накатил страх, гадкий и липкий. Перепись устроили, приметы записывают. Его, значит, ищут... Фламэ едва не расхохотался в голос. Ну конечно! И весь мир тоже вокруг него вращается, сначала в одну сторону, потом в другую. Фыркнув, музыкант повернулся к огню спиной.
До этого момента он планировал дойти до Шеллоу-тона, поучаствовать в празднествах, а там по обыкновению свернуть на нехоженые дороги и обойти столицу стороной. Музыкант коснулся пальцами уха, где бугрился шрам. Чего бы не добивалась королева, ему - Фламэ - грозят одни неприятности. Поворачивать назад смысла нет. Пока доберется до границ с Изумрудной долиной, встретит не один отряд таких "переписчиков". Чудо, что до сих пор не встретил.
Фламэ вновь повернулся стал рассматривать потолок.
Остается одно: навязать свое общество лорду Бенжамину, большому ценителю героических песен.
Музыкант повернулся к огню и протянул руку, грея озябшие пальцы.
Утром погода не улучшилась, что было, в общем-то, неудивительно. В здешних местах осень всегда была долгой и пакостной. За прошедшую ночь земля смерзлась, лужи покрылись корочкой льда, а снег запорошил седую от инея траву. Постояв на пороге, Фламэ мрачно изучил дорогу. Небо было ясное, и на горизонте уже можно было разглядеть шпили ратуши Шеллоу-тона и колокольни его собора. Тюрьма там тоже была неплохая, крепкая, но уж больно холодная.
- О чем задумался, певец? - Бенжамин от души, или скорее, со всей дури хлопнул музыканта по спине.
- День больно погожий, - выдавил Фламэ и украдкой подул на озябшие пальцы.
Лорд-наемник оглядел его с ног до головы. На нога рвань, выдаваемая за сапоги, на плечах - плащ из тонкой шерсти. Только гитара была укутана в кусок хорошей плотной ткани. Бенжамин с какой-то жалостью посмотрел на худые покрасневшие от холода руки музыканта. Фламэ испытал странную смесь удовлетворения и брезгливости. Он ненавидел, когда его жалели и обожал - когда ценили по заслугам.
- Куда направляешься, певец? - спросил Бенжамин.
Фламэ самым неопределенным образом повел рукой.
- Ты бы мог и к нам присоединиться, певец. Моим ребятам понравились твои песни.
Фламэ подавил смешок. сказано это было таким тоном, словно ребят по меньшей мере два десятка. Музыкант смолчал, потому что не в его правилах было отказываться, коли дура-судьба предлагает подарки. Он просто изящно поклонился.
У лорда-наемника отыскалось запасное платье. Оно было широковато музыканту, так что пришлось изрядное количество ремешков затянуть и перешнуровать бока у рукава. Кроме того, молочный брат Бенжамина, расщедрившись, отдал музыканту свой дорожный плащ, подбитый волчьим мехом, а сам облачился в парадный - из бархата, шитого шелковыми нитями. Наемники, судя по всему, не бедствовали, да и лошади у них были отменные. Поскольку четвертой не имелось, Фламэ как пришел в трактир пешим, так и ушел, что его не особенно тревожило. На правом его плече висела заботливо укутанная гитара, на левом - тощий дорожный мешок, и, спрятав руки под плащом, музыкант шел себе вперед и насвистывал какой-то немудреный мотив. Лорд с "ребятами" ехали шагом, позвякивая в такт сбруей. Она была далеко не такой богатой, и Фламэ предположил, что все средства, весьма небольшие, молодые люди пустили на праздничные одежды, основательно готовясь ко встрече с людьми королевы. Бенжамин накануне сказал, что переписывать всех должны вроде как в родных городах... Музыкант еле слышно ругнулся, после чего спросил:
- Вы из этих мест, Бенжамин? Что за дела здесь сейчас творятся? Я столько времени провел в чужих землях, что боюсь наломать дров.
Вот это была чистая правда, настолько чистая и честная, что самому делалось дурно. Фламэ оглянулся через плечо.
- Да, я родом из Шеллоу-тона. Матушка моя была из Тура, вот отец и прозвал меня "Бенжамин из Тура". Я вроде как... - молодой человек добродушно хохотнул, - бастард.
- Ну, - резонно заметил музыкант, - мы ведь не в Курите, чтобы обращать излишнее внимание на такие мелочи. А отец ваш, значит, управляет городом? Городам в наши беспокойные времена лучше быть под защитой лорда с дружиной.
Вновь покосившись на Бенжамина, музыкант заметил, как нехорошо тот побледнел. От злости, от тщательно скрываемой ярости. Стал похож не на полотно или муку, отнюдь - на доведенное до белого каления железо. Не хотелось бы Фламэ становиться врагом этого деревенского лорда.
- Мой отец умер, - сухо сказал Бенжамин, - вместе с леди Шеллоу одиннадцать лет назад. Спой, певец.
- Что? - беспечно поинтересовался Фламэ, силясь загладить неприятный момент, стереть его из памяти своих спутников.
- Что-нибудь веселое, - отрезал Бенжамин.
- И про выпивку, - поддержал его молочный, и, как начал подозревать Фламэ, единоутробный брат.
- Вынужден заранее оправдаться, - музыкант развел руками. - Без музыки я пою просто отвратительно. Не могли бы вы отбивать такт?
Он откашлялся:
- Мой друг, налей себе вина
Пусть далеко еще весна
И волком воет ветер
У очага сидя вдвоем ("вчетвером!" - вставил Филипп)
Мы песню звонкую поем
И вдрызг пьяны при этом!
Молодые люди начали подпевать, напряжение, вызванное последним разговором, рассеялось, и музыкант облегченно выдохнул украдкой. Он занимался теперь любимым делом - пел, что не мешало ему прислушиваться к звукам, наполняющим морозный воздух, и посматривать по сторонам. Кто-то следовал за ними от самого трактира. Это были не люди королевы, совершенно точно: обычно ее посланцы и стражи не считали нужным таиться, ведь их слово было много выше слова каких-то Шеллоу-тонских лордов, скатившихся до наемной службы. С другой стороны, тайные шпионы королевы Мирабель были так хороши, что музыкант не почуял бы их присутствия до тех пор, пока острие кинжала не уткнулось бы ему в шею. При этой мысли холодок пробежал по спине Фламэ, он ощутил призрачный укол и обернулся. Никого. Конечно же, никого. И все же, за ними следовали.
В середине дня - до Шеллоу-тона оставалось еще часа три такого же неспешного пути, уже видно было, как сверкает солнце на золотом куполе собора, а шпили кололи синее от мороза небо - путешественники остановились на привал, чтобы перекусить. Развели небольшой костерок, на котором подогрели лепешки, мясо и вино. Музыкант наколол ломоть свинины на острие своего короткого узкого ножа, прижался к широкому стволу сосны и решил наслаждаться обедом, тем более нечасто ему удавалось такое. Обычно в его сумке лежал ломоть черствого хлеба, а голову занимали кощунственные мысли, что не мешало бы научиться наконец превращать воду в вино.
К тому моменту, как подогрелось вино, их нагнал и преследователь. Вернее, преследовательница - рослая девица в черном одеянии колдуньи, с высокой прической горожанки и с нервно бегающими глазами. Фламэ безошибочно угадал в ней подругу по несчастью: девица искала, к кому бы примкнуть. Боялась ли она переписчиков, или кто-то за ней гнался, особой разницы не было. При взгляде на троицу наемников, глаза ее светло-карие загорелись. Поправив на плечах шаль, девица сделала несколько торопливых шагов и замерла перед костром.
- Погадать, добрые господа?
Бенжамин обменялся со своими спутниками несколько испуганным взглядом. Очевидно все трое вспомнили о маленькой лесной обители, находящейся дай бог в полудне пути отсюда. Фламэ вспомнил весьма потешную историю о бойкой рыжеволосой ведьме с не слишком оригинальным прозвищем Джинджер*, на которую на этой дороге темной ночью напали двое здоровяков из ближней к Шеллоу-тону деревни. Ведьма была статная, платье носила яркое, на ведьму вовсе и не была похожа, и здоровяки попытались завалить ее на поросший мягкой травой пригорок. Несговорчивая девица мало того, что расцарапала насильникам рожи, одного вдогонку наградила maleficia*, после которой его ни к каким девушкам уже не тянуло, а второго свинячьим хвостиком, имеющим досадную привычку в самый неподходящий момент рвать штаны по шву. После чего поправила слегка помятое платье и пошла себе дальше. Фламэ улыбнулся и протянул руку.
- С радостью, красавица.
В ведем он пока что не верил.
Девица взяла стянула перчатку, коснулась его руки и внимательно, потешно хмуря брови изучила раскрытую ладонь. Потом вдруг изменилась в лице, разжала пальцы и сделала шаг назад.
- Мне нечего вам сказать.
Деревенского олуха-лорда и двух его спутников Джинджер заприметила еще в трактире. Их довольно сложно было не заметить: молодые люди были высокого роста, широкие в плечах, словно рыцари с картинки, а кроме того - громогласные. За такими, как за каменной стеной. Вот о таком муже, как здоровяк-лорд, Джинджер и мечтала с ранней юности: чтоб за ним, как за каменной стеной, чтобы мог на одном плече нести, а на другом, скажем... козу. И чтобы его легко было обдурить при случае. Впрочем, Джинджер хорошо запомнила слова старухи Саффрон: "И влюбишься ты, птичка моя, и выйдешь за лорда, и... ой, наплачешься!". А еще Джинджер помнила, что Саффорн была гастроманткой*; позорное, надо сказать, занятие, или по крайней мере нелепое. Сейчас девушке муж вообще был без надобности, а вот добраться целой и невредимой до столицы очень хотелось. Ну или по крайней мере до Шеллоу-тона, миновав переписчиков, у которых, спорить можно, были ее приметы. Перепись эта вообще была подозрительной затеей. Хочешь знать, королева, сколько у тебя в государстве душ? Ну так прикажи лордам, они посчитают свои вотчины и доложат. Зачем же каждому в лицо-то заглядывать, королева? Нет, не в переписи дело. Искали кого-то. Пусть Джинджер и не имела к этим поискам никакого отношения, но и ей попадаться не следовало.
Заговаривать с лордом в трактире Джинджер не решилась, еще приняли бы за уличную девку, потом хлопот не оберешься. Девушка дождалась, пока наемники, прихватив оборванца-музыканта выйдут, и тишком последовала за ними. Пришлось идти по холоду несколько часов, слушая отголоски безвкусной песенки про радости пьяниц, прежде чем подвернулся удобный случай. Спешившись, наемники разложили костер. Запахло свининой и вином, так завлекательно, что у Джинджер даже слюнки потекли. В кошеле у пояса у нее припасен был хлеб и сыр, а вот мяса она давненько не ела. Расправив складки черной - в землю - довольно тяжелой юбки, позаимствованной у сестер из Обители Черного Целомудрия (жалкие шарлатанки) Джинджер приблизилась к костру. Высокий широкоплечий здоровяк с собранными в хвост волосами и с тяжелым медальоном на шее - Бенжамин из Тура, глава отряда. Его чуточку уменьшенная копия в парадном плаще - молочный брат Альбер. Третий с медальоном лучника - лордский секретарь Филипп. Вот тут Джинджер едва не расхохоталась. Парень походил на секретаря так же, как сама девушка - на монахиню. Хорошо, если он вообще читать умел. Четвертого Джинджер с первого взгляда даже не узнала, только потом сообразила, что это переодевшийся в одежду с барского плеча певец, исполнявший вчера в трактире героические баллады. Вот умылся, приоделся - красивый оказался мужчина. Жалко, что не лорд. За такого бы замуж неплохо выйти. Оставлять мечты о каменной стене и козе Джинджер не собиралась, потому вновь обратила свое внимание на Бенжамина. Улыбнулась.
- Погадать, добрые господа?
Саффрон, начинавшая как хиромантка, обучила Джинджер кое-каким премудростям ремесла. К общему сожалению сестер, старуха увлеклась ойномантией* и в последние годы ни на что не была уже годна. Еще большему Джинджер научилась на ярмарках, где шарлатанки раскладывали таинственные с виду приспособления, раскладывали засаленные карты и темными от времени и частого тасования рисунками и несли вдохновенную ахинею. У всех своих наставниц Джинджер усвоила одно: говори правду, только правду и ничего кроме приятной правды. Тогда станешь если не супругой лорда, то уж попутчицей до славного города Шеллоу-тона, точно.
Лорд со своими спутниками переглянулся, выглядел он весьма затравленным. Зато подскочил музыкант, ухмыльнулся бесшабашно и протянул руку.
- С радостью, красавица.
Он откровенно потешался, изучая лицо Джинджер, и та не осталась в долгу. Пока стягивала перчатку, пока брала его руку, сумела рассмотреть бродягу. Судя по светлым волосам был он с севера, и глаза у него были тоже светлые: то ли серые, то ли зеленые, то ли голубые. Джинджер перевела взгляд на его ладонь, нахмурилась. Гадать по линиям она так и не научилась, единственное, что запомнила - линию жизни. У музыканта она оказалась длинной, его счастье. Остальное переплетение морщинок было для Джинджер не более, чем любопытным рисунком, и значило меньше, чем трещины на свежем льду (вот, кстати, по чему девушка действительно хорошо и точно гадала; ее собственное изобретение). Джинджер аккуратно переместила пальцы на запястье музыканта, на дельту голубых вен, стараясь уловить пульс. Лучше всего было сейчас закрыть глаза и отдаться биению чужого сердца, да и выглядело это весьма эффектно. Но Джинджер не успела. Видение, даже не видение, россыпь осколков множества видений ударил в голову. Разжав пальцы, девушка поспешно отступила, не сводя глаз с улыбающегося лица музыканта. Этого человека ждали неприятности, такие огромные неприятности, воронкой утягивающие все, что попадалось поблизости. И на дне этой воронки таилось что-то много страшнее смерти. А еще сердце то и дело пропускало удар из-за мучающего музыканта страха.
- Мне нечего вам сказать, - покачала головой Джинджер.
Музыкант вернулся к огню, потянулся за вином. Вся его поза выражала презрение, гадалкам он, судя по всему не доверял.
- Позволите ли вы мне погреться? - спросила Джинджер.
Наемники, подбодренные неудачей девушки, закивали. Для нее расстелили на земле плащ, отрезали ломоть мяса, наполнили кубок вином. Наемники представились, представилась и Джинджер - назвавшись Элизой - и знакомство можно было считать состоявшимся.
- Вы в Шеллоу-тон едете? - спросила девушка. - Перепись, верно?
Бенжамин важно согласился.
- Я тоже оттуда родом, - улыбнулась Джинджер. - Тетка моя там сейчас живет.
Это была невиннейшая ложь. Тем более, что неподалеку от ратуши в квартале медиков и аптекарей жила госпожа Ниннакет, повитуха, помогавшая Джинджер появиться на свет. В ее честь девушка назвалась сейчас Элизой, свое собственное имя давным-давно позабыв и оставив в прошлом. Госпожа Ниннакет не одобряла ни знакомств, ни занятий Джинджер, но в помощи никогда не отказывала. Согласится и теткой побыть. Но лучше бы все-таки войти в свиту лорда. В каком только качестве, Джинджер пока не сообразила. Пока что она поежилась, кутаясь в короткий плащ, и доверительно сообщила:
- Разбойников боюсь жутко.
- Разве госпожа не ведьма? - поинтересовался ехидно музыкант.
Не зря он все-таки с первого взгляда показался Джинджер красивым. Верная примета - привлекательный мужчина в итоге оказывается такой несусветной гадостью, что хоть дави его, хоть сама в прорубь ныряй. Девушка оскалилась, но все же попыталась выдать эту жуткую гримасу за улыбку.
- Я всего лишь бедная гадалка. Только расположение наставниц и дало мне возможность получить право на черное платье и янтарный перстень.
Музыкант отвернулся. Джинджер облегченно выдохнула. Под взглядом его светлых глаз ей становилось не по себе.
Судя по всему изрядно обрадованный признанием, что Джинджер - никудышная ведьма, Бенжамин вызвался проводить ее до города. Большего пока и не требовалось. В конце концов, мир полон дрянных колдуний, которые неплохо разбираются в различных травках. Если совсем прижмет, можно и приворотное зелье сварить. Главное не перестараться.
Бенжамин подсадил девушку на свою лошадь, а сам пошел рядом, держась за стремя. Правда внимание он уделял не прелестнейшей - на взгляд самой Джинджер - ножке в жемчужно-сером шерстяном чулке, а идущему также пешком музыканту. Наемники следом за светлоглазым затянули песню о пьянстве, войне и других радостях, понятных только мужчине. Ох, подумалось Джинджер, лучше бы к монашкам пристала.
Из-за внезапно поднявшегося ветра пришлось задержаться, и стен Шеллоу-тона путники достигли только с первыми лучами заката. Ворота были распахнуты настежь, стражник в плаще с фениксами - знаком семьи Шеллоу, откровенно скучал, опираясь на алебарду. Подняв по привычке всегда оглядываться глаза, Фламэ заметил на стене черную тень. Под плащом мужчины угадывался легкий доспех, тоже черный. Человек королевы. Фламэ отвел взгляд и спокойно шагнул в ворота.
Он помнил времена, когда тяжелые створки закрывались наглухо, и солнце мрачно било в металлические накладки. На поле под стенами стояли тогда воины королевы, а защитники Шеллоу-тона, еще уверенные в своей безопасности и победе, сыпали оскорблениями в адрес повелительницы. Для лорда и леди Шеллоу это закончилось трагично, а головы солдат были выставлены на стенах в назидание. Зато ворота открыты...
- В прежние времена я входил бы в город, как хозяин, - процедил Бенжамин, выводя коня на улицу из-под низкой надвратной башни. - Будь проклят Адмар-палач!
- Если бы каждый им обиженный давал мне серебряник, - заметил Фламэ, - я бы давно разбогател и купил корову. Куда направимся теперь, милорд?
- Живет?! - в голосе всегда невозмутимого и флегматичного Филиппа прорезались нотки гнева. - Да леди Беатрис держат здесь заложницей! Верный залог того, что милорд не станет отвоевывать законную землю.
Повисло неприятное молчание. Ведьма косилась на арбалетчиков на стенах испуганными ореховыми глазами. Милорд с "дружиной" угрюмо изучали мостовую. Фламэ попытался выдохнуть и расслабиться, звякнула за спиной гитара. "Верно, старуха, - слабо улыбнулся музыкант. - Не время пока себя хоронить."
Улица вильнула - Шеллоу-тон славился своими извилистыми и узкими проходами - и вышла к центральной площади. Фламэ невольно зажмурился: город за годы ничуть не изменился. Даже герб - фигуру Надежды, солнце и феникса, казалось, не поновляли все десять лет, а до того еще десять. Зато собор сверкал в сумерках новыми витражами, как сказочный замок из цветного хрусталя. Его, насколько мог судить Фламэ, изрядно перестроили, добавив новый предел, над порталом которого подсвеченная факелами Справедливость даровала святому покровителю Шеллоу-тона Ульриху всяческие блага. Скульптура была выполнена искусно, а Справедливости мастера придали вполне узнаваемые черты королевы Мирабель.
- Почему, творя гнусности, короли замаливают грехи у Бога? - пробормотал музыкант. - Не проще ли сразу подкупить Дьявола и выбрать сковородку попрохладнее?
Спутники покосились на него, но промолчали. Фламэ, хоть ему и было что сказать, также продолжать не стал. Вместо этого взглядом нашел дом, расположенный прямо напротив ратуши. Неплохой особнячок, яркая клетка для дорогой птички.
Все спешились и направились к дому, музыкант поправил на плече гитару и поспешил за ними, не желая оставаться наедине с каменной королевой. Бенжамин забарабанил по двери. Никто не открывал, только распахнулось на втором этаже окошко, в которое высунулось хмурое морщинистое лицо. Окинув ночных гостей строгим взглядом, заставившим Бенжамина отступить, старуха скрылась в доме. Вскоре заскрежетал замок, дверь наконец-то распахнулась, и сухонькая домоправительница кинулась на грудь молодому лорду.
- Милорд! Какое счастье, что вы приехали! Госпожа нездорова!
---------
* "Перепей-неперепью" - Трех или даже четырехлитровые кружки для пива, которые использовались в своеобразном состязании, суть которого вполне ясна из названия посудин
* Ветви дуба на медальоне подразумевают, что его владелец носит рыцарское звание. У наемников-простолюдинов на знаке были гравированы только щит и меч, или лук и стрелы
* Джинджер - имбирь. Кроме того на местном жаргоне "Рыжик", традиционное прозвище рыжеволосых людей
* Maleficia- порча
* Гастромантка - предсказывающая по звукам из живота