Жил-был человек по имени Иов. Был он отмечен Божьей благодатью, ибо справедливостью, богобоязненностью и непорочностью, каждым мгновением своей жизни удалялся от зла. И Бог был милостив к нему.
Иов имел всё, о чём можно мечтать: душевный покой и материальный достаток, выражавшийся в обилии скота и прислуги. А ещё у него было семь сыновей и три дочери, которые, как надеялся Иов, принесут в мир, присущую ему любовь к Богу, как бы умножая её, потому что будут дети его детей и, значит, никогда не истощится его благодарность, и слёзы радости омывали его лицо, придавая чертам просветлённость и благородство.
Да, Иов был счастлив, как может быть счастлив человек во всём обязанный Богу и отдавший Ему себя пока мысленно, но когда прозвучит Его призыв, ответит на него своей жизнью, не рассуждая. Хотя, как знать, не проникало ли в душу Иова сомнение в постоянстве этого счастья, а потому не без грусти наблюдал он за сыновьями, сходившимися делать пиры, каждый в своём доме, и призывавших туда своих трёх сестёр разделить с ними стол и радость, не предчувствующей несчастий молодости.
Не это ли предчувствие заставляло мудрого Иова, когда круг пиршественных дней завершался, посылать за своими детьми и освящать их, а по утрам, прежде, чем Господь призовёт мир к новому дню, возносить всесожжение на случай если дети, в неведении своём, оступились, похулив Бога в сердце.
Нет, верить в такое Иов не мог, не хотел и не должен был. Разве его дети не он сам? Значит и их любовь к Богу несокрушима. Но... бережённого и Бог бережёт, и Иов не упускал случая поберечься.
Но вот однажды предстали сыны Божии перед Богом, а между ними затесался Сатана.
- Откуда ты пришёл? - полюбопытствовал Господь.
- Я ходил по земле и обошёл её, - отвечал Сатана.
- Тогда, - сказал Господь, - ты не мог не обратить внимание на раба моего Иова, ибо такого, как он, не найти на земле.
- Какого такого? - спросил Сатана, притворившись незнающим и удивлённым.
- Непорочного, богобоязненного, справедливого и удаляющегося от зла.
- Ничего в том достойного удивления, - верный своей противоречивой натуре, отвечал Сатана. - Ты столь щедро осыпал его благодеяниями, что ему не трудно Тебя любить и восхвалять. Но простри руку Свою, коснись всего, что у него есть, тогда и поглядим, благословит ли он Тебя.
И Господь вдруг задумался и произнёс то, чего, быть может, не следовало произносить.
- Всё, что у него, твоё, - сказал Он Сатане. - Кроме его самого.
И разошлись. Озадаченный Господь и ухмыляющийся Сатана.
И вот в один из дней, когда сыновья Иова пировали, явился к нему вестник со словами печали.
- Напали на ослов твоих савеяне, - сказал вестник, - и взяли их, пастухов же перебили, а я спасся, чтобы возвестить тебе.
Но ещё первый вестник не успел завершить печальное известие, как явился другой с тем, чтобы поведать об огне Божьем, опалившим овец и отроков, их пасших. Потом третий, возвестивший о набеге халдеев, угнавших верблюдов, но самый страшный удар постиг Иова, когда был извещён о гибели в пожаре его детей. И тогда Иов разорвал на себе верхнюю одежду, остриг голову, пал на землю и, поклонившись, произнёс: "Наг я вышел из чрева матери моей и наг возвращусь. Господь дал, Господь взял. Да будет благословенно имя Господне!"
И ни помыслом, ни словом не погрешил Иов против Бога.
. . .
И вот вскоре, после случившегося с Иовом, вновь предстали перед Господом сыны Божьи и между ними Сатана, надо полагать, удручённый неудачей своего эксперимента. Господь же, воспринявший неудачу Сатаны как собственный успех, был настроен благодушно.
- Откуда ты пришёл? - спросил Господь, заранее предвкушая ответ, и всем видом Своим выражая удовлетворение.
- Я ходил по земле и обошёл её, - заученно отвечал Сатана.
- Обратил ли ты внимание на раба моего Иова? Воистину достойный человек, не правда ли? Такого, как он, не найти на земле: непорочный, справедливый, богобоязненный, удаляющийся от зла. Несмотря на несчастье, как был, так и остался твёрд в своей непорочности, а разве не ты, Сатана, возбуждал против него, чтобы погубить безвинно?
Но Сатана никак не желал признать свою неудачу.
- Я коснулся только кожи его, но не жизни, - отвечал Сатана. - А за жизнь человек отдаст всё, что у него есть. Простри руку Твою и коснись кости его и его плоти, благословит ли он Тебя?
И так велика была сила искушения, присущая Сатане, что Господь не устоял и на сей раз. Выдержав душевную борьбу, Он с трудом отворотил взор Свой от искушающих глаз Сатаны и отошёл, сказав прежде:
- Он в руке твоей, только сбереги его душу.
И обрадованный Сатана, ещё не остывший после беседы с Богом, поразил Иова лютой проказой от подошвы ног по самое темя. Отчаявшийся Иов взял черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел. Но на совет жены похулить Бога и умереть, отвечал:
- Что ты такое говоришь, безумная! Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого принимать не станем, не согрешив, таким образом, перед Богом своими устами?
. . .
Между тем, прослышав о несчастиях Иова, пришли из разных мест три его друга Елифаз Фаманитянин, Вилдад Савхеянин и Сафар Неамитянин, чтобы вместе сетовать с ним и утешать его. Но, увидев Иова, не узнали его и зарыдали. Разодрали каждый на себе одежды и бросали пыль над головами своими к небу, неотлучно проведя с Иовом семь дней и ночей, и никто не говорил ни слова, ибо перед настоящими страданиями слово бессильно.
Иов первым раскрыл уста свои, потому что страдающему никакой путь к облегчению не заказан. И проклял Иов свой день и ночь, сказав:
- Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: "Зачат человек"! На что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?
И друзья Иова, услышав речь его, тоже вступили в разговор, пытаясь понять с ним происшедшее, потому что, кто может возборонить слову? Они пытались понять, чем Иов прогневил Бога, а в том, что прогневил, не сомневались, уверенные, что Божий гнев не бывает без повода, а повод подаёт сам пострадавший. Их вывод сводился к тому, что наказания Вседержителя отвергать не следует, ибо Он, причинив раны, сам же их врачует.
Но Иов, страдания которого были невыносимы, отвечал на их успокоения:
- О, если бы верно были взвешены вопли мои и вместе с ними положили бы на весы мои страдания! Оно верно перетянуло бы песок морей! Оттого и неистовы мои слова. Научите меня, и я замолчу. Но укажите, в чём я согрешил? А что доказывают обличения ваши? Вы придумываете речи для обличения, но слова мои пускаете на ветер. Вы нападаете на сироту и роете яму другу вашему.
И впервые, быть может, ещё только на пороге нового своего сознания, возроптал Иов на Бога, но это не был ропот человека, незаслуженно обиженного, но чувствующего за собой вину, хотя и не понимающего её. И потому он просил у Бога растолковать ему свои вины, коль скоро таковые имеются. И постепенно ропот перерождался в вопль, ибо Иов не получал ответа. Измученный, проклинающий всё на свете, даже самого себя, просит Иов у Бога, чтобы тот отступился от него:
- Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета.
. . .
Но тут обеспокоились друзья Иова, и Вилдад Сахниянин сказал ему:
- Долго ты будешь говорить так? Слова твоих уст - буйный ветер. Неужели ты думаешь, что Бог извращает суд?
Произнеся так, Вилдад, кажется, сам испугался собственной догадки, потому что тут же стал оправдывать Бога, как если бы Тот нуждался в чьих-либо оправданиях. А раз так, принято горячо оправдываться перед Ним, не вслушиваясь в сказанное, а произнося затверженное: "Таковы пути всех, забывающих Бога... Бог не отвергает непорочного и не поддерживает руки злодеев".
И Иов, не ведающий о Сатане, как не ведал о том Вилдад, воскликнул:
- Как оправдаться перед Богом? Кто Ему скажет, что Ты делаешь? Он ведь не человек, как я, и потому между нами нет посредников.
Откуда было знать несчастному Иову и его утешителям о встрече Бога и Сатаны? Не с той ли поры "встречи в верхах" решают за нас наши судьбы?
. . .
В несчастье человек прозревает. И Иов не исключение. Всё больше и больше накапливалось у него вопросов к Богу, но тот явно не желал вступать с ним не то, что в прения, а в обычный разговор. И, значит, не получить Иову ответов на его недоумение. И хотя некий перелом в сознании и настроении Иова очевиден, но всё ещё твердит: "Хотя бы я и был прав, но не буду отвечать. А буду умолять Судью моего". Но это уже не долгая кротость. Достаточно почувствовать себя правым, чтобы однажды решиться эту правоту отстаивать. Но как?
"Если действовать силою, - размышляет Иов, - то Бог могуществен. А если судом, то кто сведёт меня с Ним"? И шаг за шагом движется Иов к тому, чтобы от покорности перейти к противостоянию, и он словно подбадривает сам себя: "И страх Его не ужаснёт меня. И тогда я буду говорить и не убоюсь Его, ибо я таков сам в себе".
- Буду говорить в горести души моей, - торопится Иов, словно опасаясь растерять зачатки той силы, которую ощутил в себе. - Скажу Богу: не обвиняй меня, а объяви мне, за что Ты со мной борешься? - И снова мольба: - Отступи от меня, чтобы я немного ободрился, прежде, чем я отойду в страну смерти.
Но тут в ужас приходит Элифаз:
Можно ли оправдаться словами бесполезными и речью, не имеющей никакой силы? Да, ты отложил страх и за малость считаешь речи к Богу. Тебя обвиняют уста твои, и твой язык говорит против тебя. Разве ты первым человеком родился и прежде холмов создан?
- Жалкие утешители вся вы, - бросает Иов в ответ на упрёки друзей. И, преодолевая страдания несбыточной мечтой, довершает сказанное совсем уж крамольной мыслью: - О, если бы человек мог иметь состязание с Богом"!
Но, воспаривший было дух, угасает под напором физической немощи и катится в бездну, глубину которой не измерить. По ослабевшему дыханию своему чувствует Иов близость кончины и только страшные, в виде гробов, видения посещают его.
Даром стараются друзья лепетать слова утешения. Теперь уж Иов точно знает, что никогда не потухнет свет у беззаконного и веселье беззаконных отнюдь не кратковременно.
- Беззаконие, - возражает Иов, - проводит дни свои в роскоши, а другой умирает огорчённый, не вкусив добра. А потому в ваших ответах остаётся одна ложь.
Но всё ещё не может успокоиться Элифаз, взывающий к Иову, чтобы тот вернулся к Богу, который его услышит и спасёт. Но разве не сам Иов старается найти Бога, и разве не сам Бог скрывается от Иова?
Ну, а что Бог, в котором усомнился верный Его раб? Бог чудесным образом является Иову в буре, которую сам же и создал. И из бури ему отвечает.
. . .
Но происходит нечто, не могущее не удивить. Бог, который может всё, в обращении к Иову не владеет конкретикой. Он витает по верхам слов, утративших внутреннее, коренное значение, а потому не превращающихся в мысль. Отсюда и получается, что слова Бога грозны, но незначительны. А его суровое: "Кто сей, омрачивший Проведение словами без смысла?", предназначавшиеся Иову, могут быть повернуты против Него самого. И Бог торопится заслониться от обвинений со стороны Иова нападками на него. Потому и сказал, намеревавшемуся возразить Иову: "Я буду спрашивать тебя, а ты отвечай Мне!"
Бог предъявил Иову много вопросов, ни на один из которых не нашлось ответа, поскольку вопросы в ответах не нуждались. То была чистейшей воды казуистика. И, чтобы в этом удостовериться, достаточно привести несколько примеров:
"Где ты был, когда Я полагал основание земли? Скажи, если знаешь".
"Есть ли у дождя отец, и кто рождает капли росы?"
"Кто изготовляет ворону корм, когда птенцы его кричат к Богу, бродя без пищи?"
И ещё Бог интересуется знать, имеет ли Иов представление о путях диких коз, пяти диких ослов и онагров, о павлине, о коне и хищных птицах...
Иов, и без того огорчённый, даже не пытался разобраться в этой абракадабре, и понимая, что ему не позволено будет высказаться, если бы и проник умом в эту чушь, только сказал: "Руку мою налагаю на уста мои". Если он не оговорился, потому что, как мы видим, на его устах рука Бога, значит это добровольное подчинение, желание заглушить рвущийся из груди протест, как это делает женщина, зажимая рот кулаком. И вдруг Господь прерывает самого Себя / это ощущается без всяких пояснительных ремарок /, вопрошая: "Ты хочешь ниспровергнуть Мой суд, обвиняя Меня, чтобы оправдать себя"?
Какая драматургия задолго до Софокла и Еврипида!
. . .
Означает ли это, что колеблется Бог, как бы возвещая возможность победы Давида над Голиафом? Но слабость Бога - ещё не сила Иова. Он не может ни возгреметь голосом, как Бог, ни устоять перед Его лицом. Уж Бог-то знает свои возможности: "Нет столь отважного, кто мог бы устоять перед моим взором". А чтобы закрепить не столь очевидную победу, Бог словесно наращивает перед ошеломлённым Иовом своё могущество. Дескать, и железо он почитает за соломинку, и меч, коснувшийся Его, не устоит, и кипятит пучину, как котёл, и моря претворяет в кипящую мазь, оставляя за собой светящуюся стезю, и бездна кажется сединою.
Кто спорит, Он и вправду всё может, но хвастать зачем?
Думается, в этот миг помрачился ум несчастного Иова. Не разобрать ему, о ком ведёт речь Он? О себе ли самом или о ком-то, кто страшит всех, проявляя видимость покорности Ему? Иов, не догадываясь об этом, но, чувствуя неладное, в отчаянии кричит Богу: "Я слышал о Тебе слухом уха, теперь же мои глаза видят Тебя"! Не тот ли это случай, когда у страха глаза велики? А что, если это не страх, а реальность? Тогда увиденное перестаёт быть всемогущей тайной. Но если это и важно, то не для Иова. Он обессилел в непонятной борьбе с тенью, он жаждет спокойствия, обретённого через прощение, и обретает его, раскаявшись в прахе и пепле. Богу нужны не думающие, а одумавшиеся. И Бог прощает его, а с ним и трёх его друзей, даже Елифаза Феманитянина, на которого почему-то особенно горел Его гнев. И расщедрившийся Господь дал троице семь тельцов и семь овнов с тем, чтобы Иов молился за них, тогда как Он, примет эту молитву. И когда всё это произошло, и Елифаз, и Вилдад, и Сафар сделали так, как велел Господь.
Он возвратил и потери Иова, дав ему больше, чем тот имел прежде. А потом к нему возвратились все братья его и сёстры, и прежние знакомые, которые, скажем от себя, не решались навещать ослушника, пока он был под гневом Господним. И ели хлеб в доме Иова, и тужили вместе с ним, и утешали его за всё зло, которое Господь навёл на него, и дали ему каждый по кесите и золотому кольцу.
А подобревший Господь благословил последние дни Иова более, нежели прежние, дав четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, по тысяче пар волов и ослиц, а ещё семь сыновей и трёх дочерей, вместо тех, что были загублены с подачи лукавого. Возвращение мёртвых даже Ему не под силу. И не было на свете таких прекрасных женщин, как его дочери, и поделил Иов между всеми детьми наследство, хотя сам ещё прожил сто сорок лет и видел наследников своих до четвёртого колена. А потом умер, насыщенный днями...
А что же дьявол? О том ничего не сказано, да и нужны ли Господу такого рода воспоминания? Боги не любят вспоминать о своих ошибках, а тем более сознаваться в них.
"Окрест Бога страшное великолепие", сказано в главе тридцать седьмой книги Иова. Как по мне, без дьявола и здесь не обошлось.