Вилли Таддер, не будучи новичком в полиции, тем не менее ценности для неё не представлял, а лишь ухудшал, и без того подмоченную в глазах населения репутацию. Был он туповат, глуповат, путал правое плечо с левым, приказы "не слышал", а потому доходили до него не прежде, чем утрачивали смысл и значение. Однажды взятый по недоразумению на захват банды, Вилли едва не перестрелял своих, а когда его попытались урезонить, разорался, что на службе для него не существует ни "своих", ни "чужих", а лишь приказ, безусловное выполнение которого считает делом чести, славы, доблести и геройства. По счастью, преданность Вилли приказам пребывала в явном противоречии с возможностями их исполнения, что в каждом конкретном случае спасало не одну дефицитную полицейскую душу от переселения в райские кущи, избавляя, тем самым, от необходимости срочно обновлять личный состав - процедура предполагающая появление новых "вилли таддеров", которым законы не писаны по причине незнания ими грамоты.
Впрочем, не все в полиции разделяли эту точку зрения на служаку Таддера. Главному ниспровергателю авторитетов сержанту Бумберсу он явно пришёлся по душе, и хотя душа сержанта полиции потёмки, Вилли обосновался в ней со всем доступным ему комфортом, всерьёз и надолго.
Лучшие полицейские умы пытались разгадать тайну этой необъяснимой привязанности, но, как водится, безуспешно, хотя разгадка лежала на поверхности и заключалась в том, что после пяти-шести рюмок виски в баре "У Каролинки", косноязычный от природы Вилли, обретал дар членораздельного словоблудия и возносил столь откровенные хвалы сержанту Бумберсу, что в пору было покраснеть самому генералиссимусу, если бы таковой чин значился в полицейской ведомости на зарплату.
- Вы гений сыска, мой сержант! - ораторствовал Вилли. - Будь в наших рядах побольше таких профессионалов, о преступности упоминалось бы исключительно на теоретических занятиях в полицейской академии. Не случайно у нас с вами столько недругов и завистников. Не далее, как вчера, лейтенант Фокс откровенно признался мне в этом. "Вы с Бумберсом, - изрёк он, исходя трупным ядом, - надёжно забаррикадировались в собственной глупости и, чтобы пробить её, потребуется куда более совершенное оружие, чем то, что имеется на вооружении полиции".
- И ты промолчал? - оскорбился сержант Бумберс.
- Чёрта с два! - хохотнул Вилли. - От дурака слышу, подумал я.
- Молоток! - похвалил сержант Бумберс догадливого коллегу. - Пусть наши недруги знают, что мы не спустим им ни при каких обстоятельствах.
Естественно, что сержант Бумберс брал под защиту своего придворного льстеца всякий раз, когда над ним возникала угроза быть изгнанным за профнепригодность.
- Непригодность к чему? - возмущался он. - У нас, слава богу, полиция, а не цирк, где трюки должны исполняться на глазах заинтересованной публики. У нас всё совершается в потёмках, в тайне, а в таких условиях талант не разглядеть, даже если он существует. И мой пример - лучшее тому свидетельство. Наш главный девиз - невиновных не бывает, а потому для тех, кто к нам попал, чистосердечное признание - единственная возможность когда-нибудь быть реабилитированным.
По части философии никто в полиции не смог бы тягаться с сержантом Бумберсом, а потому лишние вопросы предпочитали не задавать. Тем паче, что коалиция между Бумберсом и Таддером крепла не по дням, а по часам, по мере увеличения совместно выпитого, и это, несмотря на то, что посещение "Каролинки" без особой надобности младшим полицейским чинам не рекомендовалось. А поскольку едва ли найдётся любое другое злачное место, на которое такая рекомендация не распространялась, сержант Бумберс выработал на сей счёт свою особую "кочку" зрения / полностью разделяемую верным Вилли /, что проститутки, наркоманы и убийцы встречаются даже в публичных библиотеках, но меньше бросаются в глаза из-за обилия книжной пыли.
А потому, рискуя пострадать из-за неудовольствия начальства, друзья продолжали посещение "Каролинки", и, мысленно сбросив мундиры, кайфовали в роли, пускай и не прямых нарушителей внутреннего распорядка, но и не его защитников. Не в том ли сокрыто психологически правдоподобное объяснение того факта, что бывшие полицейские нередко служат прекрасным сырьём, готовым к употреблению, для преступного мира? В каждом из нас, а, точнее сказать в них, гнездится нечто противоправное, не подвластное их воле и сознанию, ибо такого рода проявления, оплачиваются щедрее любых успехов и достижений на ниве законопослушания.
Но иногда, в шуме и гаме бара, среди алкогольного изобилия и похотливого своеволия, доступного не столько по цене, сколько благодаря полицейской должности, поощряющей подобную благотворительность, друзей озаряли плодотворные мысли, правда, не всегда к месту и времени, что не служило однако помехой к их осуществлению. Впрочем, при обстоятельствах более благоприятных, польза от их усилий, могла бы частично компенсировать, а то и перевесить вред, наносимый ими же.
Нечто подобное случилось и на сей раз. Среди болтовни о женщинах, картах, авто, искусственном интеллекте, влиянии лунного притяжения на половую потенцию, сержант Бумберс, нежданно-негаданно соскользнул с наезженной колеи в дебри подсознания, выбраться из которых, не будучи Фрейдом, редко кому удавалось.
- Похоже, Вилли, ты любишь лошадей, а они тебя, - сообщил верному оруженосцу, без всякой связи с предыдущим разговором, сержант Бумберс.
- С чего вы взяли, сержант? - вытаращился на него Вилли. - Я лошадей ненавижу. Если хотите знать, на дух не переношу. Скажу больше, у них ко мне особый счёт. Не ведаю, откуда что взялось, но ещё в детстве, совсем несмышлёнышем, я лягнул жеребёнка, такое у меня было к этим тварям отвращение. Жеребёнка списали в убыток, но с той поры, я и лошади, находимся в состоянии кровной мести.
В отличие от Таддера, которого алкоголь просветлял, Бумберс утрачивал последние связи с действительностью, а потому становился особенно опасным тем, кто пытался сбить его с толку.
- Ты, В-вилли, и сам не ведаешь, что несёшь, - мычал сержант. - Кому, как не тебе, любить лошадей и быть ими любимым. Неприятно, конечно, что для их приобретения приходится иметь дело с такими тёмными личностями, как барышники, зато лошади у них отменные, никогда не подведут, и кто знает, не выиграешь ли ты однажды Большой приз Лондона? А проиграешь, тоже не печаль, потому что сможешь использовать животное вместо автобуса или такси.
- Тем более, что автобусы бывают частенько переполнены, а такси неуловимы, - поддакнул осторожный Вилли, но тут же спохватился:
- Послушайте, сержант, с чего это мы с вами стали толковать о лошадях?
- Так я и думал, Вилли, что без моей подсказки тебе не сориентироваться в обстановке. А ведь всё куда проще, чем представляется твоему заячьему воображению. Я имею в виду убийство, о котором толковал на оперативке шеф. Преступление совершенно в присутствии лошади, и никому в голову не пришло использовать животину в качестве свидетеля. Как бы ни относился к лошадям лично ты, Вилли, у них не отнимешь ни ума, ни наблюдательности. Ещё виски?
- С удовольствием, сержант, хотя на вашем месте я не стал бы преувеличивать достоинства этих тварей.
- Ну, ну, Вилли, не горячись. В тебе всё ещё говорит застарелая обида. Я же проникся уважением к лошадям ещё в ту пору, когда начинал служить в полиции. Тогда у нас произошло ЧП: укокошили полицейского. Личность ничем не выдающаяся, на таких воду возят, пока не упадёт от изнеможения. И вот представь, именно ему было поручено распутать один криминальный узелок, в котором, как после выяснилось, запутались весьма крупные полицейские чины. Звали его Гарри Блумквист. Был он добродушен и тощ, и на расследование выезжал на добродушном и тощем, подстать хозяину, жеребце Рубиконе. Обоим оставалось до пенсии всего ничего, и, ясное дело, им очень хотелось доказать свою незаменимость. Поэтому за исполнение поручения взялись особенно рьяно. Итак, Барри отправился на задание, оказавшееся для него роковым, ибо был застрелен неизвестным преступником прямо в седле. Рубикон, сообразив, что теперь от хозяина мало толку, взял инициативу на себя и, вместе с трупом, вернулся в конюшню.
Экспертиза установила, что в Барри стреляли практически в упор, а это могло означать, что преступник и жертва были знакомы, иначе не объяснить проявленную ею в столь ответственный момент непростительную халатность. Отсюда вытекало и второе - весьма важное - умозаключение, что убийцей мог оказаться наш брат, полицейский. В те времена на содержание полиции отпускалось куда меньше средств, чем сейчас, что объяснялось официальное пропагандой "временными трудностями". Но то, что можно втолковать полицейскому, никогда не объяснить его жене, а потому многие наши сотрудники подрабатывали по совместительству в мафиозных структурах, и начальство бдительно следило за тем, чтобы это было честно отражено в налоговых декларациях.
- Вы правы, сержант, - вздохнул Вилли, - с тех пор действительно многое изменилось, только не женщины.
- О женщинах, Вилли, поговорим в другой раз, а пока, с твоего разрешения, продолжу.
- Продолжайте, сержант, - кивнул Вилли.
- И вот кто-то предложил выстроить личный состав полиции в одну шеренгу и провести перед строем развалину Рубикона. Не потому, что от него ждали каких-то сенсационных откровений, а в надежде на то, что убийца не совладает с нервами и расколется.
Рубикон долго не мог взять в толк, чего от него добиваются, но вдруг насторожился, поднял уши, ударил о землю копытом и быстро завертел хвостом. Комиссия, проводившая эксперимент, удвоила внимание, а Рубикон, задержавшись перед капралом Джозкиным, уставился на него мутным, как старческая моча, взглядом и заржал. Бедняга Джозкин решив, что это божья кара, пал ниц и во всём признался. Рубикон же получил в награду лишнюю меру овса.
- А что сталось с убийцей?
- Сбежал. Попросился у конвоира по нужде, а в туалете ударил его унитазом по голове и с той поры исчез, как летучий голландец.
- А что, этот голландец тоже?..
- Не знаю. В таких случаях говорят именно так, и я повторяю за другими.
- И нашли?
- За два десятилетия, прошедших с тех пор, дело Джозкина, по прозвищу Барышник, надо полагать, закрыли.
- Вы сказали "барышник"? - насторожился Вилли.
- Сказал, а что?
- Гм... Ничего.
Наконец, осенило и сержанта Бумберса. Он вскочил. Вскочил и Вилли. Сержант потянулся к кобуре. То же движение воспроизвёл и Вилли. Сержант, отдышавшись, притворился, будто ничего не произошло. Вилли - тоже. "Мы ведь не при исполнении", - одновременно подумали оба. К тому же жара стояла невыносимая и выпитое её не облегчало. Но, главное, они ждали, известную среди полицейских, шлюшку Дези, которую, ради экономии средств и времени, снимали одну на двоих, и отвлекаться на пустяки у них не было ни малейшего желания.