Клара кладёт руку на сердце, как бы в подтверждение чистоты и непорочности, обещанного, и заодно, в попытке удержать его, рвущееся в поднебесье, из отведённых ему пределов. А тот, к кому относилось обещанное, видимо, проверяя искренность её слов, невольно позволил себе движение, которого женщины ждут, забыв, что Клара не женщина, а на неё инстинктивное: "Руки! Руки"! - по-мальчишески отпрянул и покраснел.
В свои восемнадцать она удивляет остротой и сосредоточенностью взгляда, отчего кажется умнее, чем на самом деле, но вздёрнутый, будто по ветру носик, не позволяет закрепиться этому впечатлению, что приводит к ошибкам даже опытных мужчин, уверенных: девушки догадываются, чего от них хотят, а если притворяются непонимающими, единственно для того, чтобы вызвать столь ожидаемую, потому что естественную, реакцию. Всё это известно Виктору Андреевичу Лоничу, университетскому преподавателю психологии, преждевременно уверовавшему, что сумел подобрать маленький, но надёжный ключик к сердцу строптивой и взбалмошенной студентки, точь-в-точь такой, каким открывал свой почтовый ящик, в предвкушении радостной, хотя, иной раз, напрасной неожиданности.
Виктор Андреевич - серьёзная, во всех отношениях состоявшаяся личность, кандидат наук и в партию, и, в силу обоих этих факторов, претендент на освобождающуюся вакансию декана. Тридцать лет для столь стремительной карьеры всего ничего, но слишком много / уж эта скромность!/, чтобы рассчитывать, пусть не на ответное чувство, а хотя бы на ответный интерес смазливенького создания, для которой будущий диплом - не более чем отражение её внешних достоинств, но никак не внутреннего мира. Оттого и внутренний, что, любопытствующим без причины, вход в него категорически воспрещён.
Робость Виктора Андреевича объяснялась явной недооценкой своих возможностей. Напор и настойчивость в жизни общественной, как бы нивелировались в личной недостатком тех же качеств. А потому даже не подозревал, что со времени своей преподавательской карьеры, являлся предметом острого интереса и не менее острой конкуренции среди студенток. Бойкие девушки недвусмысленно делили его между собой и после того, как совершенно чётко определилось, кому из них он отдаёт предпочтение.
Но от понимания своего превосходства Кларе не становилось легче. Мысленно она мчалась к финалу, поскольку жизнь, что гаревая дорожка, победители сучат ножками ради того, чтобы на финише оказаться с кубком в руках. А что, если ему роль кубка не по нраву, и его интерес к ней привычное баловство, желание рассеять её красоту по ветру легкомыслия? Притом, что, кроме обманчивой привлекательности молодости, щедро отражённой на свежей, как только что сорванный плод, физиономии, ничего за душой. Страшно подумать, что ей суждено дожить до того момента, когда Виктор Андреевич пройдёт мимо, притворяясь себя не помнящим, а её - незамечающим.
Впрочем, если и суждены ей такого рода неприятности, то в будущем. Зато сейчас... Сейчас всё выглядело так, будто не она "случайно" попадалась ему на глаза, а он подстерегал её. А ведь девчонки считают его большим учёным, и, следовательно, заманчивой добычей, пусть не навсегда, то, по крайней мере, на время учёбы. И, при этом, не исключаются с их стороны моменты полной искренности, особенно, когда на лекциях о Фрейде, мысли, заторможенные ежедневностью, обретают осязательную реальность. Они забываются до такой степени, что с радостью приняли бы участие в опытах, доказывающих правоту знаменитого психопата, но исключительно в объятиях своего преподавателя.
Кларе радостно осознавать, что в толпе поклонниц Виктор Андреевич вычислил именно её и старается /вопреки логике, но не женского инстинкта/ вести себя так, будто не замечает оказанного ей предпочтения.
Но это на лекциях. Вне их, она включалась в таинственную игру на опережение, подгребая лапками так, чтобы течение судьбы позволяло постоянно поддерживать его к ней интерес на плаву. Потому, "случайно" попадаясь на глаза, затягивает завязавшийся разговор, стараясь изобразить волнение, отработанное бесчисленным поколением предшественниц, в прерывающемся дыхании и покраснении щёк.
Беседуют о разном, но, в сущности, об одном. И слившись в это "одно", два желания превращают заговорщиков, в сообщников. При этом, не сговариваясь, оказывают друг другу взаимную услугу: она не замечает его беспокойные оглядки, словно из-за боязни быть уличённым в чём-то предосудительным, а он, с чисто мужской любезностью, поощряет её старания казаться умнее, чем на самом деле. По счастью, подобное происходит на уровне подсознания / оказывается, этот чёртов Фрейд способен влиять не только в стенах аудитории /, а потому всё выглядит, или должно выглядеть, естественно и, значит, убедительно для злопыхателей и прочих интересантов.
О чём же они говорят? Да ни о чём. Просто поинтересовалась студентка у своего преподавателя, любит ли он танцы и всё, что с ними связано?
- А что с ними связано?
- Ничего нельзя сказать наперёд, - отвечает бесстрашно. - Зависит от партнёра.
- А от партнёрши?
- И от неё тоже. Кстати, сейчас, даже по отношению к женщине, это слово требует мужского рода.
- Никак не привыкну к новоиспечённым новациям. С тех пор, как брюки сделались предметом общего пользования, грамматика, покоряясь моде, старательно стирает различие между полами.
- Видимо, полагается на вашу сообразительность.
- Не иначе, - рассмеялся он.
- Это дело привычки и, значит, времени.
- Очень на это рассчитываю, - отвечает и, в свою очередь, интересуется, собирается ли она пригласить его, а если собирается, то куда?
- Разумеется, на новогодний университетский бал. Разве снег под ногами не лучшее тому доказательство? К тому же приглашает не только она, а все девчонки их курса.
- Придётся, поразмыслить об услышанном на досуге, - сосредотачивается он, хотя дать положительный ответ готов хоть сейчас. Но надо соблюсти роль ментора, а не бесшабашного мальчишки, не способного управлять чувствами, не предназначенными для всеобщего оборЗения. А потому отвечает так, чтобы не лишать её повода для благоприятного вывода. Но ей явно не под силу такого рода ухищрения, и он уступает молчаливому упорству, с каким добивается нужного ей ответа.
- Скорее "да", чем "нет", - радостно вслушивается она, не замечая его удивления перед преимуществом женского упрямства над самой изощрённой мужской логикой.
"Пустышка, - думает Виктор Андреевич, - очаровательная ёлочная игрушка, способная превратиться в ежа".
Когда на лекциях, рассказывая студентам о вещах, известных им задолго до Фрейда, видит, как ребята искоса поглядывают на девушек, а те, ничуть не робея, подмаргивают им, он, как бы помимо воли, ощущает себя в их компании, и ему не стоит мысленных усилий восполнить разницу, между собой и ими, в положении и возрасте.
А она, в это самое время, глядя ему в рот с видом ласковой кошечки, ждущей нежного прикосновения, ведёт с ним неслышимый диалог, озвучив который, мы лишь засвидетельствуем, что при некотором напряжении, даже пустотелое пространство можно заполнить чем-то, придающим ему, пространству, вес и значение.
"Согласна, - размышляет она, - многое можно сказать в опровержение того, о чём вы умалчиваете. Но я не из тех, кто тратит время на усилия, не стоящие труда и времени". - Он глядит на неё, как бы сквозь неё, и не отвечает ей именно так, как она предполагала не услышать: "И всё же вы их тратите"? - "Ничуть, - неслышимо возражает она.
Вообще молчание женщины, мечтающей вам отдаться, и ждущей, если не благодарности, то хотя бы намёка на неё, но понимающей, что не дождётся, хотя такого рода экономия на пустяках, характеризует мужчину больше, чем любые словесные ухищрения, молчание такой женщины, будь вы поумнее, должно вас насторожить".
"Надо ли понимать, - молча вопрошает он, - что вы экономите на чём-то главном"? -
"Разумеется", - не отвечает она.
- "В таком случае, я беру пример с вас. И если вы не говорите того, что для меня не только интересно, но и важно, я делаю то же самое, в полной уверенности, что кто-то из нас останется при своих".
- "И кто же"?
- "Вы ещё спрашиваете"?
Она заманивает его в кафе, и он идёт за нею, размышляя о том, будет ли первым мужчиной в её жизни? Она, обжигаясь, глотает кофе, а хитрые, знающие себе цену глазки, преодолевая волнение, просчитывают впечатление, какое их хозяйка производит на окружающих. Весь этот сумбур расчёта, вместо музыки чувств, прочитывается им легко и просто, как страница привычного учебника. И всё же чтение кажется захватывающим, и хочется, как можно скорее, перевернуть следующую страницу. "Пора опомниться, - сдерживает себя Виктор Андреевич. - Пора взять себя в руки... Или довериться её рукам"... Он отчётливо осознаёт, что такого рода прихоти к добру не приводят, но и отсутствие их не сулит много радости. Вряд ли поймут его правильно коллеги на кафедре и по партии, а, тем более, жена, не способная уразуметь того, что кажется совершенно очевидным, а потому естественным. Ей не задурить голову Фрейдом, поскольку уверена, что таковой в реальности никогда не существовал, а придуман злокознёнными учёными для оправдания того, что именуют "отключением от действительности". Зато ей вполне по силам перемешать его планы с такой же решительностью, с какой в стиральной машине перемешивается грязное бельё. Интересно, известно ли Кларе о его жене, а если известно, то что? Говоря по-спортивному, такого рода сложности напоминают барьерный бег, где каждое взятое препятствие является предметом особой гордости, а не предлогом для душевных терзаний. Он поймал себя на том, что слишком часто обращается за сравнениями к спорту, но разве наша жизнь не соревнование в силе, ловкости и, хотим мы того или нет, в подлости, вовсе не последним условием для достижения возможной победы. Отчего бы Кларе стать исключением из общих правил? Ей тоже хочется недоступного, и, наверняка, готова добывать его любым, пусть даже не очень похвальным способом.
- Послушайте, Ларина, нам бы следовало поговорить серьёзно.
- Просто Клара. Мы ведь не в аудитории.
- Конечно, Клара.
Кофе выпито. Он заказывает ещё. А её смешат его тон и вид, а, главное, его уверенность, что всё между ними происходящее, недостаточно серьёзно. Ей-то как раз кажется, что серьёзней и быть не может. Ей хочется его развеселить, давая, тем самым, понять, что повеселевший выиграет в её мнении больше, чем торжественный и... скучный.
- Вы любите комедии?
- Какие? - не понимает Виктор Андреевич, и было бы странно, если бы понял.
- Кинокомедии. Правда, они не всегда смешные, но всегда забавные.
- Вы предпочитаете, чтобы я дурачился?
- Вы устраиваете меня таким, какой есть...
И прикусила язычок, в одночасье выдавший её мысли и намерения. Она деланно смеётся. Задевает локтем столик. Кофе расплескивается, официантка осуждающе исполняет неприятную обязанность, но на попытку Виктора Андреевича увести её, Клара, в пику стервозе-официантке, откровенно демонстрирующей профессиональную непригодность, отвечает: - Мне и здесь хорошо.
- Хорошо так хорошо, - соглашается он, но скрыть неудовольствие или не старается, или не может. С вполне понятной забывчивостью, вспомнив, что на полчаса опаздывает на заранее оговоренное свидание с женой, мужественно удерживается от неприличной торопливости, хотя знает-понимает, что точно отмеренной доли храбрости достанет только до той минуты, когда жене придётся объяснять, объяснению не подлежащее.
Сегодня у её отца день Ангела, и хотя по должности и чину ему не положено забредать в религиозные джунгли, для него это маленькая фронда - один из способов достигнуть самоуважения. И зятю следует относиться к прихоти тестя, которому обязан всем, а не только женой, с должным уважением.
Он с сожалением осознает, что так и не сумел настроить Клару на серьёзный лад, не сумел сказать всего, что хотел, и неизвестно сумеет ли в будущем. Он наскоро прощается, не замечая / или не желая замечать / её удивления, и после недолгой попытки поймать такси, мчится к остановке троллейбуса, который трогается в тот момент, когда он почти настигает его покатый облупившийся бок.
"Завяжу", - решает Виктор Андреевич, глядя вслед троллейбусу. Для него, делающего карьеру, нет другого выхода, как отказаться от жар-птички, ограничиваясь случайной добычей, чтобы избавиться от неизрасходованной на жену энергии. Пускай жар-птичками наслаждаются другие, менее честолюбивые. Но к этому выводу приходит уже в следующем троллейбусе, покачиваясь на его поскрипывающем сидении.
Они опоздали. Но тесть, высшим достижением которого была партшкола при местном обкоме, относится с уважением к науке и преуспевших в ней. Он не сбрасывает со счетов личный вклад в достижения зятя, но считает достойным затраченных на него усилий. А когда семейство Лоничей возвращается под родную кровлю, улыбки исчезают с их лиц и обретают привычный домашний оттенок. Попытки объясниться с женой, лишь усугубляют её решимость не допускать провинившегося к телу, а потому, отужинав в одиночестве, садится за подготовку к завтрашней лекции. А перед глазами Клара, бездумное, бездушное, бессмысленное существо, ради которой готов на развод с опостылевшей, но привычной в обиходе женщиной. Однако готовность эта возникает в периоды резкого обострения семейной ситуации и дальше мечтаний не идёт, потому что есть узы покрепче любовных: квартира, в отличие от сердца, разделу на две части неподдающаяся, ещё некупленная машина, деньги на которую в руках жены, большой специалистки по материальным ценностям, и дача, пусть родительская, но в чём-то и его, хотя бы потому, что не чувствует себя в ней посторонним. Но больше всего жаль расставаться с библиотекой, собранной не без участия тестя, отнюдь не читающего, но чьё служебное положение позволяло доставать всё, что интересовало зятя. Да и жена внесла свою лепту, в основном, количественную, а не качественную. Так что отсутствие детей, хотя и облегчает возможность развода, однако, не настолько, чтобы на него решиться.
Как всё в жизни ополчилось против его планов и надежд. Но самое тревожное, что утекает между холодеющих пальцев молодость, а удержать её остывающее дыхание можно лишь тогда, когда рядом молодое, брызжущее страстью существо.
"К чёрту! - мысленно кричит Виктор Андреевич. - К чёрту карьеру, предрассудки, деньги"! Ему нужно так мало - Клару! Ему нужно так много - Клару! Ему необходима её глупая и потому трогательная наивность, а не рассудочная, как у подкрадывающейся львицы, трезвость жены.
- Надоела общага, - говорит Клара, потягиваясь и отбрасывая одеяло. Открылись готовые к старту крепкие белые ноги - она любуется ими ровно столько, сколько необходимо, чтобы обрести бодрость духа на весь бесконечно длинный день. - Надоела общага! Надоела... надоела... надоела...
- Найди любовника с квартирой, но без жены, - советует подруга, чей опыт чисто умозрительный, поскольку следовать собственному совету пока не удаётся.
- Зачем мне любовник? Выйду замуж за Лонича. Он и пристроит, и присмотрит.
- Дура, - сердится подруга. - У Лонича жена. Ты уверена, что он собирается отправить её в дом престарелых?
Клара потрясена, но выдерживает характер, очевидный признак взросления.
- Бог с нею, с женой, - скрывая слёзы под безразличием, отвечает Клара.- Своё она получила, теперь очередь других.
- Не ты ли эта "другая"?
- При удаче, могу оказаться и я.
Одеваясь, Клара мечется между туалетом и платяным шкафом, но всё её существо в споре с тем, чей моральный облик сделался доступным её пониманию: лжец, днём совращавший её, а ночью, в объятиях жены, дающий ей то, в чём так нуждается она, Клара. Тоже мне - отцы отечества! Носители нравственности!
Клара встряхивается, бросает подруге: "пока!" и несётся по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, в столовой выпивает традиционный стакан разбавленной сметаны с ватрушкой, закусывает карамелькой и, не сбавляя скорости, мчится на лекцию.
- Что у нас по расписанию? - спрашивает у кого-то, пробегающего мимо, и сама себе отвечает: - Ах, да, "пара" Лонича.
А вот, наконец, и он - предатель! Не забыть бы рассчитаться с ним за кофе. Ей кажется, что Лонич сегодня избыточно вдохновенен и приписывает это усилиям жены, умело притворяющейся в постели шлюхой. Разбор "революционной ситуации в психологии обывателя" - с точки зрения слушателей - проведён им блестяще, но ни слова, ни намёка, как выпутаться ей из положения, в какое попала по его милости.
Когда, после занятий, он выходит из университетского корпуса, Клара смело идёт ему навстречу и говорит:
- Виктор Андреевич, сегодня моя очередь приглашать вас на кофе.
Он удивлён и глядит напряжённо. Словно телёнок на розовый куст. Но вот кофе выпито, и Клара, напрочь отвергая ответную любезность, задаёт вопрос, каковой, он это знал, рано или поздно следовало ожидать.
- У вас, оказывается, есть жена?
- А у кого их нет? Прости, что не сказал об этом сразу.
- Ничего бы не изменилось? - ставит его на место Клара. - Между нами всё кончено.
На несколько минут устанавливается тяжёлое, как камень, молчание.
- А разве между нами что-то было?
- Между вами и мной ничего, а между мной и вами... Извините, спешу. И прошу не проявлять ко мне снисходительность на зачётах и экзаменах. От вас мне не нужно ничего, кроме той оценки, которую заслужила.
Виктор Андреевич глядит ей вслед. Она удаляется, высоко подняв голову, скреплённую с туловищем тоненьким, до слёз трогательным перешейком. Высокие каблучки придают походке стремительность, разрезающую надвое его надежды.
Но в душе он не может не сожалеть, что никогда больше не обеспокоит его трогательная и наивная бескомпромиссность милой девочки, не укрепит его дух радостными мыслями о невозможном, не помешает карьере, которая теперь никуда от него не уйдёт, как не уйдёт всё обесценивающая старость и всё разрешающая смерть...