Из командировки Клаудио Бульони вернулся в отличном настроении. Причин тому было несколько, и, вспоминая две недели, проведённые в Риме, смаковал и обгладывал каждую в отдельности, как гурман мозговую косточку. Разумеется, в первую очередь, удачно проведённая защита известного политика, уличенного во взятках и, после долгих проволочек, преданного суду, каковой под напором общественного мнения, намеревался устроить юридическое аутодафе, разумеется, с благородной целью наказать преступника, подправив авторитет юстиции, явно подпорченный в том же вездесущем и неугомонном мнении.
Никто из коллег Бульони не сомневался, что тот взялся за безнадёжное дело. Вышло, однако, наоборот. Месяц, потраченный с помощью Эдуардо, на изучение многотомного дела, принёс обильные плоды, убедив в двух, прямо противоположных вещах. С одной стороны, исчезли малейшие сомнения, если таковые и были, в виновности подзащитного, а с другой, обнаружилось немало упущений со стороны прокуратуры при ведении следствия. Торопясь отметиться в прессе, юридические мужи упускали из виду вполне очевидное, странным образом надеясь на невероятное, чем Клаудио Бульоне не замедлил воспользоваться.
Эффект был огромен. Пресса бушевала, но гнев её обрушился на суд, тогда как мастерство адвоката, хотя и сомнительное с точки зрения морали, было признано единогласно. И теперь его ждало половодье клиентуры, хотя и прежде не было причин жаловаться на её недостаток. Что же касается не чаявшего столь удачного для себя исхода политика, то в надежности им обещанного, не приходилось сомневаться. И тут же доказал, что слово его не зависит от силы ветра. В ходе шумного праздничного действа, устроенного спасённым, когда мозг мог лишь фиксировать происходящее, но не осмысливать возможные последствия, Клаудио завладела изящная разбитная сеньорита с прекрасным именем Ассия.
Когда утром, после ухода Ассии, не пожелавшей с ним позавтракать, сославшись на независящие от неё обстоятельства, официант гостиничного ресторана принёс заказ, оговоренный ещё накануне, по его выразительной мимике, с которой оглядел развороченную постель, и скупых словах, полагающихся в таких случаях обслуге, было понятно, что происходящее в этом номере случалось не однажды.
- Как тебя зовут, молодой человек? - поинтересовался адвокат, протягивая ему чаевые.
- Альфред, с вашего позволения, сеньор, - последовал ответ.
- Ты знаешь эту девицу, что была здесь ночью?
- Ассию? Кто же её не знает.
- Никак не могу вспомнить, где и когда я её взял.
- И вспоминать нечего, сеньор. Таких не берут, их присылают.
- Благодарю, Альфред за исчерпывающую информацию. Вот тебе ещё.
- Благодарю, сеньор.
А вечером того же дня, за ужином с женой, невольно отвлекаясь от мыслей о вчерашнем приключении, он завёл разговор об Агнесс.
- Все эти дни мы практически не встречались, - объясняла Анна, не скрывая раздражения. - Ела отдельно, а когда пыталась её перехватить, разговора не получалось. "Извини, мама, я спешу"! - таков был единственный ответ.
- Я спросил потому, что мне позвонила директриса колледжа сеньора Гримани с просьбой о встрече. Её якобы беспокоит поведение Агнесс, и она выразила надежду, что сможет побеседовать со мной с глазу на глаз в своём кабинете.
- Недавно звонила и мне, жалуясь, что Агнесс пропускает занятия. И обыкновенно мы приходим к выводу, что девушке в её возрасте приятней погулять с подругами, чем корпеть в классе над скучной математикой. Сеньора Гримани отнюдь не пуристка.
- А ты говорила об этом с Агнесс?
- Разумеется.
- И что же?
- Да всё тоже.
- Но если всё так безобидно, то вполне поправимо. Поедешь ты.
- Хорошо, я с ней свяжусь. Но, может быть, ты прояснишь кое-что о предстоящем замужестве Агнесс.
- Разве я не посвятил тебя в свои планы?
- Как мне кажется, ты решил всё окончательно и бесповоротно, а ведь я не постороннее в этом деле лицо.
- Отнюдь. Но твои мечты о женихе из высшего общества, столь же понятные, сколь и неуместные по нынешним временам, ничего хорошего не сулят Агнесс. Какой-то глупец, пусть и богатый, счастья ей не принесёт, а умный Эдуардо Виттали, обеспечит её и тем, и другим. Впрочем, на это счёт не хочу повторяться.
- Но как отреагирует Агнесс? Да и не слишком она молода, чтобы принимать осознанные решения?
- Опять ты о своём. Кстати, я сам поеду в колледж.
- Но ведь только что... Впрочем, как хочешь.
В спальне он исподтишка наблюдал за раздевающейся Анной, а когда оказалась рядом, почти автоматически притянул к себе, а перед глазами неотступно стояла римская проститутка, ловкости которой могла бы позавидовать и, следовательно, позаимствовать, самая, что ни на есть, преданная супруга. И опять подумал об Агнесс, но отстранённо, не пожелав, вникать в его смысл.
Сделать это пришлось во время посещения колледжа, когда из уст его хозяйки, вальяжной шестидесятилетней мадонны, быстрыми, слегка обесцвеченными глазами, явно оценивающей настроение гостя с тем, чтобы угадать возможную реакцию на новость, для него припасённую.
- Рада, уважаемый сеньор Бульони, что вы своевременно откликнулись на моё приглашение. Обычно они принимаются родителями моих учениц с большим опозданием, когда неприятности, а часто и несчастия, невозможно предотвратить.
Гость поднял брови, и на лице его было написано такое недоумение, что директриса поспешила с объяснениями, отказавшись, от обычно, принятого ею для такого рода случаев, обходного манёвра.
- Слушаю вас, - настороженно произнёс сеньор Бульони. - Притом, со всем вниманием, на какое только способен.
- Благодарю вас за то, что облегчаете мне возможность нелёгкого с вами разговора. Может показаться странным, что я обратилась непосредственно к вам, а не к вашей супруге, но, из бесед с Агнесс, поняла, главным для неё в доме являетесь вы, что и определило мой выбор. Хотя вы сейчас поймёте, как нелегко мне обсуждать поступки вашей дочери, пусть и с отцом, но всё-таки с мужчиной.
- Я жду сеньора Гримальди с большим нетерпением.
- Как вы думаете, сеньор Бульони, где сейчас ваша дочь?
- Разве не у вас?
- Должна быть у нас. Но её нет, а последний раз, видели на занятиях в начале прошлой недели, то есть примерно дней десять тому назад.
- И вы ничего нам не сообщили?
- Сообщила.
- Кому?
- Вашей супруге.
- И что она?
- Обещала выяснить.
- И ничего?
- Будь хоть что-то, мы сейчас не сидели друг против друга.
- Обещаю вам досконально во всём разобраться.
- Это было бы очень славно с вашей стороны. Но, к сожалению, есть проблема, куда более серьёзная, разобраться с которой будет сложнее.
Обошлось без уточняющих вопросов, но взятая директрисой пауза лишь насытила атмосферу ожидания тайными угрозами, приближение которых иной раз кажется страшнее самих угроз.
- Ваша дочь занимается проституцией.
Сеньор Бульони онемел. Прожжённый юрист, он ловко управлял своими эмоциями, что бы ни творилось у него внутри. Но внешне проявления никогда не выходили за рамки допустимого, так что разгадать его чувства мог лишь, не менее опытный, собеседник, да и тот не всегда.
- Откуда вам это известно?
- От самой Агнесс.
- Пожалуйста, разъясните.
- В интернете обнаружены откровенные фото вашей дочери. Сегодня весьма модно выставлять напоказ свои тела, но, в отличие от других, не просто демонстрировала тело, ничуть не стыдясь, но и отдавала его в распоряжение мужчин. Разумеется, мы тут же предприняли все меры к тому, чтобы эти публикации были удалены, поскольку речь шла о чести не только нашей ученицы, но и самого колледжа. Однако немалое число посетителей сетей их просмотрело, а это для нас такой удар, после которого мы не скоро оправимся. Кстати, там она была не одна, а со своей одноклассницей. Можно, конечно, воскликнуть: "О времена! О нравы"! Но ведь не каждый, даже читавший Шекспира, нам посочувствует.
- Цицерона.
- Простите, вы что-то сказали?
- Фраза эта принадлежит Цицерону.
- Возможно. Кому бы она ни принадлежала, плохо будет не Цицерону, а нам.
- Вы можете предъявить доказательства сказанному? - поинтересовался сеньор Бульони, и по голосу его можно было догадаться, что в тайне надеется на неисполнимость своей просьбы.
- Разумеется, - последовал ответ и, приоткрыв ящик своего стола, вытащила тоненькую папочку и положила перед ним.
Не раскрывая, он взял папку в руки, словно взвешивая её, и, тем самым, определяя, соответствует ли тяжесть обвинения её весу, и спросил:
- Но ведь в такой ситуации надо бы принять какие-то меры предосторожности?
- Я вам о них уже доложила, - ответила директриса, и в её голосе прозвучало нечто, похожее на гордость. - Сейчас этих кадров в интернете не найти. Но, судя по тому, что увидевших их немало, опасность разглашения висит над нами, как дамоклов меч.
- Припоминаю. Простите, что повторяюсь.
- Я понимаю вас, как вряд ли поймёт кто-то другой.
Вернувшись, успокоил Анну жестом, ровно ничего для неё не означающим, и ушел в кабинет, предупредив служанку, что ждёт Агнесс у себя.
- Последнее время она приходит поздно, господин, - помешкав, сообщила служанка.
- Как поздно?
- Когда мы уже спим.
- Не страшно. Если уйдёте спать, сделаю это сам.
- Но господин может ей позвонить.
- Да, конечно. Но я предпочитаю не отвлекать её от дел, если таковые у нее есть.
- Слушаюсь, господин, - ответила служанка, и что-то в её голосе показалось ему подозрительным. То ли насмешка, то ли сочувствие. Но он отогнал от себя эту мысль и больше к ней не возвращался.
Походив несколько времени взад и вперёд по кабинету, сел за стол и раскрыл, наконец, злосчастную папку. Увиденное потрясло его. Агнесс... Малютка Агнесс, которую считал наивной и даже с беспокойством думал о том, что укладывает её в брачное ложе без достаточной к тому подготовки, а, значит, не найдёт в происшедшем той радости, без которой первое соприкосновение разгоряченных тел может нежелательным образом отразиться на её семейной жизни.
И вдруг узнаёт, что волнения его на сей счёт оказались напрасными. Она знала не меньше, чем он, самовлюблённо причислявшего себя в подельники дон Жуану или Казанове. Она вполне могла дать фору своей матери, а уж её-то не обвинить в неведении и в пору девичества. Яблоко от яблони? Скорее всего, от того, что сорвала Ева в саду Эдемском и надкусила с жадностью. И без осознания этой жадности никогда не понять женщину, если даже женщина тебе жена или дочь.
Уразумев это, подумал о том, о чём думал и прежде, не решаясь в том признаться даже самому себе. Ещё и ещё всматривался в разложенные на столе фотографии, и не мог наглядеться. "Какая женщина! С ума можно сойти". И тут же одернул себя: "Дочь она тебе, глупец! А то, что не родная не сможет стать оправданием".
Сколько времени просидел перед разложенными, наподобие карт, фотографиями, он сообразил лишь тогда, когда раздался робкий стук в дверь. Очнувшись, зажёг настольную лампу и поглядел на время. Стрелки приближались к полуночи.