Никогда не насиловавшие женщину, примите мои искрение поздравления, хотя, позволю себе быть откровенным, не мешает выдержать и такое испытание. Но коль скоро читающий эти строки молодой человек в этом не преуспел, мой рассказ для него будет не лишним.
Случилось это давно, но впечатление сиюминутности меня не покидает. Сижу дома. За окном осенняя неурядица. На душе соответственно. Короче, почувствовал хандру, что с нашим братом-романтиком случается нередко. Может, думаю, женщина выручит.
Достал записную книжку. Листаю. В нашей холостяцкой жизни всякая неожиданность не обязательно новость, равно как и новость - не всегда неожиданность. По крайней мере, так у меня. Особенно с женщинами. То от желающих нет отбоя, то без толку перероешь все адреса. В этом смысле, описываемая попытка не явилась чем-то исключительным. Одна особа из адресной книжки оказалась занята, интересно чем? У другой - "критические" дни. Третья, в нужный момент, не нашлась дома. Четвёртая на месте, но со вчера замужем, подлость, как говорится, подстерегает нас за углом. Чувствую, что остаюсь с носом... И вдруг последний набранный мною номер доносит, хотя и чужой, но приятный голос. По обыкновению, напрашиваются извинения вперемешку с объяснениями, не всегда убедительными, но вполне применимыми к данным обстоятельствам: звоню к приятелю, а куда попал? Собеседница, судя по всему, тоже закисла в своей берлоге и явно не прочь поддержать беседу, так что примерно через час мне уже ведома её подноготная, как, впрочем, и ей моя, а то, что при этом, немало не сомневаюсь, врёт так же беспардонно, как и я, может означать лишь одно: мы с нею родственные души, чудом нашедшие друг друга в невообразимой тесноте космоса.
На следующий день звоню снова, и снова милая, с подтекстом, но мало чему обязывающая трепотня. Тоже и на четвёртыё... седьмой... десятый... Постепенно начинаю осознавать, что дама моя, оказывается, нервничает. Вникнув в её состояние, осторожно, словно с крутой горки, иду на сближение. Она, со своей стороны, устремляется встречным курсом. Доустремлялись до того, что последовали взаимные признания. Но что дальше? Взрослые всё-таки люди и не можем ограничиться вегетарианскими сантиментами. Как ни крути, а душа жаждет вкусной и здоровой пищи, желательно мясной. И, преодолевая робость, неизвестно от чего на меня навалившуюся, предлагаю ей интимную связь, суля при этом столько благ, мыслимых и немыслимых, но сам же начинаю ей завидовать.
Удобнее всего на этом свете женщинам, молодым и красивым. Любой мужчина готов бросить к их ногам всё, что имеет, а тем паче то, чего у него нет. Но, несмотря на столь щедрые посулы, не все, оказывается, готовы их принять. У некоторых на сей счёт принципы, отступать от которых не намерены. Да, она понимает меня и моё нетерпение, но будет ли с моей стороны по-рыцарски не понять её? Мужчина, которому она будет принадлежать и которому намерена безоглядно /ишь ты!/ отдаться, непременно должен быть ей мужем.
- Выходит,- вполне искренно возмутился я,- любовь не может обойтись без унизительных формальностей? Сначала загс, а после - хоть ложкой хлебай?
Она подтвердила, не без смущения, моё предположение. Откровенно говоря, такого рода препятствия время от времени приходится преодолевать каждому и не однажды, так что поневоле обрекаешься на неизбежное. И выхода из такой ситуации всегда два: или женишься, или передоверяешь это право другому. И меня повело. Чего корчить из себя недотрогу, в двадцать-то с хвостиком /более точных сведений об её возрасте добыть не удалось/? Распаляя себя таким образом, я делаюсь грубее и настойчивее, пока окончательно не утрачиваю чувства меры. Скорее всего потому, что её сопротивление возрастает прямо пропорционально моему нахрапу, и преодоление сделалось для меня, не скажу делом чести, но долга. Ибо все её отрицания не что иное, как игра, рассчитанная на мою догадливость. И вот однажды вечером, а чтобы быть совсем точным, поближе к ночи, звоню ей и тоном, недопускающим возражений, требую, чтобы разделась.
- Я раздета,- вырывается у неё.
- Вот как! Кто же счастливчик, которого ждешь?- И прерывая оправдания, вполне уместные и щекочущие моё самолюбие, приказываю: - Ложись!
Пауза столь долгая и насыщенная, что на сцене показалась бы гениальной, но у меня, ничего, кроме раздражения, не вызвавшая. Весь этот лепет: "бесчестие", "что скажут люди", кажутся мне смешными перед лицом ТАИНСТВА, а то, что не способна это понять, отнюдь не в пользу её мнимой добродетели.
- Сопротивляться бесполезно,- заявляю с апломбом, дабы услышанное прозвучало в её ушах как приговор.
- Умоляю, пожалей меня,- слышу я.- Пожалей мою чистоту и непорочность, предназначенные в дар мужу. Не исключено, что им будешь ты.
"Как же,- подумал я,- надейся и жди"! А вслух: "Напрасно стараешься! Ты будешь принадлежать мне здесь и сейчас. Так я решил и бессилен против своих собственных решений".
Она сопротивлялась отчаянно: кусалась, царапалась, пыталась достать меня в пах, а обессилив, призывала помощь с отчаянием утопающей, но и я не сидел сложа руки, и постепенно мое превосходство обрисовалось отчётливо и привело к сладкой, как всё, что добыто ПОТом, её капитуляции. Моя партнёрша вдруг неестественно обмякла, гортанно и резко вскрикнула: "О", протянув звук на расстояние, показавшееся мне бесконечным: "О-о-о-оооо"... Пока не растаял совершенно.
Я отдышался, успокоился и... почувствовал себя преступником.
- Прости,- сказал я,- что причинил тебе боль, душевную и физическую. Ты вынудила меня к этому своим неуместным сопротивлением. И хотя виноваты оба, ещё раз прошу извинить меня, недостойного.
Не вслушиваясь в ответ, положил трубку и застыл в ожидании возмездия. За мной пришли в тот же день. Я выразил двум арестовавшим меня дебилам, которые сами кого захотят, поимеют, не спросясь, гордость от осознания того, что в нашей стране не перевелись девушки, которых можно лишить чести, но не принципов. Оба поглядели на меня, как на чокнутого, а взгляд, яснее ясного, отражал их мысли, сводящиеся к тому, что надо быть полным идиотом используя насилие, когда этого добра всюду навалом.
На суде мы с нею увиделись впервые. Не то, чтобы я пожалел о содеянном, но подумал, что необузданная страсть по-обыкновению завела меня дальше здравого смысла. Вину я признал, подумав про себя, что попал в переделку в состоянии невменяемости, которое вряд ли овладело бы мною при более близком знакомстве с потерпевшей.
Судья, стараясь не уронить свой статус, но в тоже время смущённый, впервые встретившейся в его практике ситуацией, вынес соломоново решение, отложив приговор, дав возможность конфликтующим сторонам, договориться полюбовно.
Если я когда-нибудь встречу этого судью за пределами его резиденции, живым от меня, не уйдет.