В бывшем своём подъезде Каблуков поспешно натянул дедморозовскую шубу, дрожащими от волнения руками, приладил пышные, напоминающие запорожские, усы и бороду, лихо сдвинул набекрень шапку из тусклого бобрика и неуверенно позвонил в бывшую свою квартиру. Дверь приотворилась, и в набегающих сумерках Каблуков разглядел мальчика лет пяти, худенького, в небрежно надетых и потому перекошенных штанишках, и хотя прежде никогда не видел сына, узнал его сразу, как узнают далёкую мечту.
- Привет! - Каблуков старался держаться бодро, не выказывая, однако, преждевременной радости. - Похоже, меня не ждал!
- Здрасте,- тихо ответил мальчик.- Я думал мама вернулась. А вы кто?
- Не узнал?- Каблуков поспешно выдвинулся из тени, пряча за спиной саквояж с подарками, чтобы позволить ребёнку разглядеть себя в невнятном свете электрической лампочки, освещающей подъезд. - Я - дед Мороз!
- Вижу, что дед Мороз, - кивнул мальчик и, непредвиденно разоблачая штукарство незнакомца, поинтересовался: - А кто вас прислал?
- Никто меня не присылал, - скрывая растерянность, сообщил Каблуков. - Пришёл сам.
- Мама говорит, что деды Морозы бывают только в сказках.
- Ты любишь сказки?
- Не знаю.
Столь трудно складывающийся, вопреки ожиданию, разговор, смутил Каблукова, обнаружившего в сыне, вместо проявления бурной радости, несвойственное детству безразличие, к чудесам, с таким тщанием, задуманным и подготовленным. Видимо, случилось нечто, убившее в ребёнке естественное восприятие жизни, как чуда, на каждом шагу, открывающем свои тайники с дарами, впечатляющими, неожиданными и всегда уместными. Но запоздавшему чувству отцовства, не просто сориентироваться в новом для себя откровении, напоминающем надежду нищего найти несуществующую "копеечку" в несуществующем кармане, и часто идущему по несуществующему следу.
Между тем, маленький человечек, не ожидая ничего интересного от невнятно бормочущего незнакомца, предпринял попытку исчезнуть за едва приоткрытой дверью, вынудив того, перейти от мелочной возни с детской наивностью, к широкому жесту благотворительности, предполагающей излияние щедрот, вместо вопросов, не рассчитанных на ответы.
Со стороны выглядело, как подкуп, на что, при отсутствии свидетелей, можно было не обращать внимания. К тому же выбор не велик. Не позже, чем сейчас, должно решиться, сумеет ли убедить сына в своём отцовстве, перестав быть для него чужаком. А поскольку восстанавливать упущенное, сложнее, чем разрушать налаженное, приходится действовать по наитию, вынужденно соглашаясь с, похожим на приговор, укором бывшей жены, неоднократно высказываемый ею при их недолгой совместной жизни, и, видимо, для убедительности повторенным при разводе:
- Неудачник!
И что-то ещё, по-счастью, не расслышанное. К тому же, в форме откровенно насмешливой, если не сказать издевательской. Надо ли удивляться, что сын такого отца, в отличие от рождённого в неостывшем любовном соитии, не поддаётся на карнавальные уловки, обыкновенно, действующие безотказно. Поневоле приходится с места в карьер нащупывать, не подкреплённую воспоминаниями, дорогу к наглухо закрытому детскому сердцу.
Надломленный в своей мужской сути, Каблуков, не заметил, как в поисках выхода, утонул в самооправданиях, иногда спасительных, но всегда бессмысленных. С непростительным опозданием осознав, что женщины готовы склоняться перед излишеством силы, принимаемой за страсть, и даже поклоняться ей. Но, пролетая над гнездом кукушки, ими же разворошенном, не прощают тех, кто оказался не просто свидетелем их неудачи, но и виновником её. А роды / ещё одно осознание / не делают женщину покладистее, и уж тем более, умнее. Отчаявшись в своих надеждах, Каблуков не стал искушать судьбу, решив, что в его положении, лучшего лекарства, чем смирение, не найти.
При таком разброде чувств и намерений, не мудрено прибегнуть к проверенным, хотя и не долговечным, плотским радостям, не заменяющим счастья, но позволяющим, пусть ненадолго, упокоиться в упоительном забытьи. Подобного рода бесхарактерные характеры, при любой возможности, даже намёке на волю случая, не сомневаются ею воспользоваться, слепо доверяясь руке судьбы.
И то, что избежал, при свидании с сыном, встречи с бывшей женой, надёжно свидетельствовало в пользу усвоенного им принципа. Правда, откровенная настороженность мальчика, не скрывающего желания избавиться от навязчивого незнакомца, настораживала, но послужила не к огорчению, а к осознанию, что обстоятельства требуют не рассуждений, а действий, притом незамедлительных.
- Можно войти?
Дверь, разделившая незваного гостя и неуверенного хозяина, скрипнув, остановилась в раздумчивости.
- Не знаю, - ответил мальчик. - Мама не разрешает впускать чужих.
- Я чужой? - честно изобразил недоумение Каблуков. - Дед Мороз никогда и никому не бывает чужим. Я подарки тебе принёс.
- Новогодние?
- Новогодние.
В подтверждение чего, предъявил саквояж, с радостью обнаружив, или ему показалось, в глазах сына проблеск интереса, посчитав невозможным упустить даже столь ненадёжный шанс:
- Специально для тебя.
Мальчик, явно стараясь разобраться в противоречиях между запретным и разрешённым, как бы выбирая лучшую из двух возможностей, но, так и не решив, всё же посторонился.
Каблуков вошёл и огляделся. Наверняка, за годы его отсутствия, что-то изменилось в интерьере, однако не настолько, чтобы не суметь уловить ни малейших признаков прошлого. Их словно вымел старательный дворник и, к тому же, новой метлой. Впрочем, что упало, то пропало, а сожалеть о пропавшем, только время терять. И потому принялся торопливо раскладывать гостинцы на клеёнке кухонного стола, соблюдая, старательно выверенную пропорцию, между нетерпением сердца и осторожностью разума.
Оказывается, дети доставляют родителям не одни только радости. Но какое право у отца на претензии к ребёнку, коль скоро они друг для друга знакомые незнакомцы? Сын никогда прежде не видел отца, тогда, как сам он увидел сына, если вообще здесь уместен глагол "увидел", первый и единственный раз в окне родильного отделения, благодаря, снизошедшей к его слёзной просьбе, тёще, не терявшей надежду на примирение супругов. Не потому, что именно Каблуков, в качестве зятя, казался ей таким уж необходимым в доме предметом, а, убедившись на собственном опыте, что пустоты, образуемые отсутствием мужчины, приходится иной раз восполнять жалкими его подобиями. Кто знает, доживи она до нынешних его новогодних усилий, возможно, оказалась ему союзницей. Впрочем, всё, что из области предполагаемого, а не достоверного, не воспринималось в тот момент ни нужным и важным. Зато жена, предъявляя обёрнутый во что-то белое, орущий и дергающийся комок, на вопрос об имени младенца, громко, явно рассчитывая произвести впечатление на соседок-рожениц, произнесла, как отрезала:
- Вырастет, узнаешь.
Узнал, не мог не узнать, поскольку от алиментов никто не освобождал, зато от встреч с ребенком, освободили решительно и окончательно. Жена не стала вступать с ним в объяснения, зато словоохотливая тёща, словно отхлестала его по лицу:
- Надя не хочет, чтобы ребёнок стал похожим на тебя.
- В таком случае, ей придётся искать кого-то, похожего на её ребёнка.
И с этим ушёл, не надеясь вернуться. Тем более, что годы, проведённые врозь, сначала вовсе не казались ему потерянными. Женщинам, заинтригованным его одиночеством, и старавшимся, при утреннем расставании, договориться о новой встрече, отвечал, заранее заготовленным продуктом чьего-то творчества:
- Одна ночь не повод для знакомства.
- Безусловно, - соглашались особенно настырные, - но как раз для этого существует вторая.
- Может вы и правы, - отвечал им в тон, - но мне нужна не правота, а право.
Женщины не пытались ограничивать его в правах, и даже намекали на полную готовность к покорности, но сквозь лёгкость, с которой соглашались на капитуляцию, просматривались, так, во всяком случае, ему казалось, невидимые иголки в стоге невидимого сена, наносящие не телесные, а хорошо знакомые сердечные раны, не менее опасные, и более чувствительные, поскольку целят не в бровь, а прямо между глаз.
Постепенно, несостоявшаяся семейная жизнь перестала восприниматься в виде открытой раны, потому что всякие раны, особенно при правильном и интенсивном лечении, затягиваются, а шрамы, к сожалению, неизбежные, придают мужчине именно тот шарм, на который так падки, свободные от домашних проблем и предрассудков, случайные спутницы. С ними легко и просто в общении, а, при определённых обстоятельствах, и к тому же в нужном месте и в нужное время, без них и вовсе не обойтись. Но даже слабый намёк на брачные отношения, вызывал в нём такую волну отрицания, что на какое-то время выпадал из колеи, казавшейся, надёжно проложенной. Давала себя знать незаживающая рана и неутихающая обида. И, тем не менее, подсознательно искал повода хоть что-то узнавать о сыне.
И вдруг решился, при чём с такой быстротой, что не оставил для себя возможности опомниться. Пять лет неизвестности и тоски, от скитания по городам и весях, подчас не менее далёким, чем мечта о сыне, сделали своё дело. Решение было принято даже не в часы, а в минуты. При полном отсутствии в аэропорту свободных мест на нужный рейс, нежданно подвернулся, готовый к услугам "жучок", без зазрения совести, содравший с него почти двойную цену, но ведь не колотиться в поезде трое суток, и радость купившего была особенно наглядной на разочаровании перекупщика, поздно сообразившего, что упустил ещё большую выгоду.
- Ты что-то сказал? - очнулся, ушедший в воспоминания, Каблуков.
- А где ваша Снегурочка? - удивлённо повторил мальчик.
- В лесу. Где же ей ещё быть! Вся в предновогодних хлопотах. Но нам и без неё скучать не придётся.
И, воспользовавшись возникшей заминкой, с видом фокусника принялся извлекать праздничные дары, ничуть не сомневаясь в производимом на ребенка впечатлении: конфеты в красочных разноцветных обёртках; словно сошедшие с телеэкрана шоколадные батончики и кокетливые бутылочки кока-колы; внушительная стопка жевательной резинки - искомый джентльменский набор рекламного благоденствия, без которого немыслима по нынешним временам неуютная ребячья радость. И, кроме того, скорее по подсказке души и сердца, чем по наитию, пополнил общепризнанное великолепие личным выбором - полной цветовой гаммой фломастеров / в тайной надежде, что сын когда-нибудь пойдёт по его стопам художника/, а также роскошной широкополой шляпой американского ковбоя, о которой и сам мечтал, но так и не домечтался в детстве.
- Такие уже не носят, - сказал мальчик.
- Неужели? - удивился Каблуков, огорчаясь, что не получилось разделить с сыном радость обладания.
Следующий вопрос весьма кстати отвлёк его от неприятных размышлений:
- Это всё мне?
- Нравится?
Но мальчик, случайно или намеренно, уклонился от прямого ответа:
- Наверно, ни у кого нет столько всего сразу. А вы всем детям дарите?
- Всем не получается, - признался Каблуков.- Приходится выбирать лучших.
- А как вы догадались, что я хороший?
- Такое не скроешь. Да и дед Мороз, как все старики, умный. Его на мякине не проведёшь.
- Мой папа тоже умный,- вдруг сказал мальчик.
- Почему ты так решил?- просиял Каблуков.
- Я не решил, а знаю.
- Мама сказала?
- От неё дождешься,- мальчик недовольно засопел и заговорщицки приблизился к Каблукову.- Когда злиться на меня, обязательно ругает папу. Называет его эгоистом и говорит, что нам такой не нужен.
- А какой нужен, не разъяснила?
- Добрый, честный, смелый и красивый.
"Точно обойма с четырьмя патронами,- подумал Каблуков.- И ни одной осечки". С некоторой, свойственной не только художникам, самоуверенностью, Каблуков воображал себя знатоком прекрасного пола, а потому всякий раз искренне удивлялся поджидавшим его сюрпризам. То, что женщины способны изменять, а не изменяться, он знал, но ловкость, проявляемая ими при этом, его озадачивала. Однако от комментариев, готовых сорваться с языка, поостерёгся. Духа хватило лишь на то, чтобы спросить:
- И ты так думаешь?
- Нет, нет,- запротестовал мальчик.- Мне другого папы не надо. Мне нужен мой, как у всех. - И, словно опасаясь вспугнуть тайное тайных, прошептал:- А вы бы не смогли, вместо подарков, привести папу?
Столь очевидный знак доверия тронул Каблукова до слёз, а потому ближайшие свои усилия направил на то, чтобы сохранить веру ребёнка во всемогущество провидения, а стало быть, своё. Притом, едва удержавшись от укоризны, что папу легче потерять, чем найти, осознав, как говорится, на грани фола, сколь неуместна мораль, предназначавшаяся не виновнице, а такому же страдальцу, как сам. Зато образ жены, подновленный было разлукой, на сей раз поблек окончательно.
Что же касается "папиного возвращения", то Каблукову, уверенному в развитии событий, по крайней мере, в общих чертах, ничего не стоило пообещать ребёнку то, на что не решится ни один дед Мороз в мире, несмотря на своё сказочное всемогущество. Пусть и с оговорками и не без бахвальства, уверил маленького донкихота, что сумеет добыть папу, хоть из-под земли, если он там окажется, что называется, "тёпленьким", не учтя, что доверчивость ребёнка ограничивается его же логикой.
- Тёпленьким?- удивился мальчик.- Это когда, летом?
- Возможно и раньше,- пробормотал Каблуков.
- Раньше было бы лучше,- согласился мальчик.- Летом вы растаете.
Немало лгавший на своём веку, сначала для спасения прожиточного минимума, потом - ради обретения общественного статуса, Каблуков впервые поразился тому, до какой степени в его лжи отсутствует фантазия. Ребёнок нуждается в легендах и мифах Древней Греции, а не в жалких сказочках, где сама реальность худосочна, будто страдает малокровием. Пришлось пойти на крайнюю меру, ещё раз решительно подтвердив, что появление отца - вопрос, решенный в принципе, а возможные помехи / намёк был столь прозрачен, что не требовал занудного топтания вокруг да около/ - не более, чем способ отстрочить неизбежное, однако, не помешав ему.
- Если вы о маме,- догадался мальчик,- ничего не выйдет. Я же говорил, она хочет, чтобы у нас был другой папа.
- Смелый и красивый... Ален Делон и прочая бельмундистика. А вы кто такая?- удивился Каблуков, разглядев в дверях невесть откуда, а, главное некстати, возникшую молодую женщину. Поспешно отряхивая с шубки капли тающего снега, она испуганно уставилась на незнакомца, как на преступника или... снежного человека. Каблуков же, за недостатком отпущенного ему времени, не успел прочитать на милом испуганном личике, целую повесть, наверняка бы, его заинтересовавшую. Но никакая другая мысль, кроме как о страшном недоразумении, не приходила ему в голову.
- Для начала я предпочла бы выяснить вашу личность,- вздёрнулась женщина, и её бледные от волнения щёки покрылись красными пятнами непримиримости.- Ворвались в чужую квартиру, как к себе домой, и ещё интересуетесь, что в ней понадобилось хозяевам.
Невнятные объяснения мальчика, бросившегося на выручку пришельцу, только больше запутали ситуацию.
- Мама, мамочка, не ругай деда Мороза. Он приведёт папу.
- Какого ещё папу?
- Моего.
- Только этого нам и не хватало: твоего папы с его подарками,- она кивнула на разложенные по столу сокровища.- А что потребуется от нас взамен?- женщина решительно отстранила мальчика, не упуская из виду Каблукова.- Не уверена, что к происходящему имеет отношение мой бывший муж, но что в наших краях появился подозрительный /она запнулась/ сказочник, можно считать вполне доказанным.
Распаляясь и явно утратив чувство опасности, женщина перешла в наступление:
- Вот что, уважаемый, не знаю, как тебя называть, парень из тайги или из другой, не менее разбойничьей местности, нам зубы не заговаривай. Мы и безоружные за себя постоим. Отвечай честно, что тебе понадобилось в нашей квартире, или я так закричу, что своих не узнаешь. А ты, Владик, помалкивай,- набросилась она на ошеломлённого и совершенно потерявшегося мальчика.- Впустил в дом неизвестно кого, а мне забота его спроваживать.
- Кажется, я ошибся... Моего сына зовут не Владик.
- Ваши семейные подробности никого не интересуют.
- Простите за беспокойство... - трясущимися руками Каблуков стянул с себя новогодние доспехи, небрежно сунул их в саквояж и, пугливо озираясь, словно опасаясь предательского удара в спину, стал продвигаться к выходу.